"Пасхальный парад" - читать интересную книгу автора (Йейтс Ричард)

Глава 1

У обеих сестер Граймз жизнь не сложилась, и задним числом по всему выходило, что начало их бедам положил родительский развод. Состоялся он в 1930 году, когда Саре было девять, а Эмили пять. Их мать, желавшая, чтобы девочки называли ее Пуки, перебралась с ними из Нью-Йорка в Тенафлай, Нью-Джерси, где сняла дом. Там, в пригороде, по ее разумению, и школы были получше, и сделать карьеру в качестве агента по недвижимости было полегче. Из этой затеи ничего путного не вышло — ее планы начать самостоятельную жизнь редко удавались, — и хотя через два года они из Тенафлая уехали, этот недолгий период девочкам запомнился.

— А почему ваш отец никогда не бывает дома? — спрашивали их другие дети, и Сара первая спешила объяснить, что такое развод.

— Так вы его совсем не видите?

— Еще как видим.

— А он где живет?

— В Нью-Йорке.

— А что он там делает?

— Он пишет заголовки. Для газеты «Сан».

То, как она это произносила, явно должно было производить впечатление. Быть вульгарным безответственным репортером или постоянно переписывать чужие статьи — много ума не надо; другое дело — сочинять заголовки! Человек, способный переварить новости дня во всей их сложности, выбрать из них самые значимые и сформулировать суть в нескольких тщательно отобранных словах на ограниченной газетной площади, — вот журналист-ас и отец, которым можно гордиться!

Однажды, когда девочки были в городе, он устроил им экскурсию по издательскому дому «Сан», и они увидели все своими глазами.

— Сейчас должны запустить первый тираж, — сказал он, — поэтому мы спустимся в печатный цех и понаблюдаем, а затем я вас проведу по верхнему этажу.

Они сошли вниз по железной лестнице, встретившей их запахами чернил и свежих оттисков, и оказались в огромном подземелье, где выстроились в шеренги печатные машины. Всюду сновали рабочие в аккуратных квадратных шапочках из газет.

— Пап, а почему они все в таких штуках? — поинтересовалась Эмили.

— Если бы ты спросила у них, они бы, скорее всего, тебе ответили: «Это чтобы не испачкать волосы чернилами». А я думаю, они просто пижоны.

— А пижоны — это кто?

— Да вот хотя бы твой мишка. — Он показал на значок в виде медведя в обрамлении гранатовых камешков; этот значок она приколола сегодня утром на платье в надежде, что он обратит на него внимание. — Настоящий пижон.

На их глазах наборная полоса перекочевала на конвейерные ролики, там ее зафиксировали, и по звонку колокольчиков заработали прессы. Стальной пол дрожал под ногами и щекотал ступни, а грохот стоял такой, что не поговоришь; они могли только с улыбкой переглядываться, а Эмили даже заткнула уши. Белые бумажные полосы бежали через ротапринты во всех направлениях, а наружу выходили готовые газеты, вырастая аккуратными объемистыми стопками.

— Ну как? — спросил Уолтер Граймз у дочерей по пути наверх. — А сейчас мы увидим комнату, где делаются городские новости.

Их глазам открылось множество столов, за которыми раздавался стук пишущих машинок.

— За этими столами они и делаются, — продолжал Уолтер. — Вот этот лысый, болтающий по телефону, — редактор. А вон тот — важная птица. Ответственный редактор.

— А где твой стол, папа? — спросила Сара.

— Мой там, где правят материалы, на периметре, видишь? — Он показал пальцем на большой полукруглый стол из желтого дерева. В торце его сидел один человек и еще шесть в ряд; они читали и что-то вписывали карандашами.

— За этим столом ты пишешь заголовки?

— И заголовки тоже. Дело происходит так. После того как репортеры и редакторы закончат, вон тот парнишка приносит материал нам. Мы проверяем грамматику, орфографию и пунктуацию, придумываем заголовок, и после этого материал готов к печати. Привет, Чарли! — обратился он к мужчине, направлявшемуся к бачку с питьевой водой. — Чарли, это мои девочки. Сара и Эмили.

— Ишь ты, — мужчина согнулся чуть не пополам, — какие красотки. Будем знакомы.

Потом отец повел их в телетайпную, где они увидели, как поступают новости со всех концов света, и в наборный цех, где рамка с литерами подгонялась к стандартному листу.

— Ну что, проголодались? — спросил их отец. — Давайте сначала заглянем в дамскую комнату.

Когда они вышли в залитый солнцем городской парк, он взял их за руки. Обе хорошенькие, обе в легких пальтецах поверх нарядных платьев, в белых носочках и черных туфельках из натуральной кожи. Сара, темненькая, была сама наивность, и это выражение лица и в будущем ее никогда не покидало. Эмили, светленькая и худенькая, ниже сестры на голову, имела вид чрезвычайно серьезный.

— Городская ратуша не впечатляет, правда? — сказал Уолтер Граймз. — А вон там, за деревьями, видите высокое здание из красного кирпича? Оно принадлежит газете «Уорлд». Точнее, принадлежало, так как год назад она закрылась. Это была лучшая ежедневная газета в Америке.

— Значит, сейчас самая лучшая — это «Сан»?

— Ну что ты, детка. «Сан» — вполне заурядная газетенка.

— Да? Почему? — наморщила лоб Сара.

— Как тебе сказать… Она довольно реакционная.

— Что это значит?

— Это значит — очень консервативная, очень республиканская.

— А разве мы не республиканцы?

— Твоя мать, в общем, да. А я — нет.

— А-а…

Перед обедом он пропустил две рюмки, а девочкам заказал имбирное ситро. Наворачивая «королевского цыпленка» с картофельным пюре, Эмили заговорила впервые с момента, как они вышли из офиса:

— Пап, если тебе не нравится «Сан», почему же ты там работаешь?

На его продолговатое лицо, которое обе девочки находили красивым, легла печать усталости.

— Потому что я держусь за это место, крольчонок, — сказал он. — Найти работу не так-то просто. Если бы у меня были разные таланты, наверно, я бы нашел что-нибудь другое, а так… выходит, что корректура — это мой потолок.

Для Тенафлая это было негусто, но по крайней мере один козырь — «папа пишет заголовки» — еще оставался в запасе.

— По-твоему, писать заголовки — это так просто? Ошибаешься! — окоротила Сара одного наглеца, приставшего к ней во дворе после уроков.

Но стоило тому отойти подальше, как Эмили, во всем любившая точность, поспешила напомнить старшей сестре, как обстоят дела на самом деле:

— Он простой корректор.

Вся жизнь Эстер Граймз, она же Пуки, миниатюрной деятельной дамы, похоже, была посвящена достижению и поддержанию трудноуловимой субстанции под названием «шик». Она зачитывалась модными журналами, элегантно одевалась, укладывала волосы то так, то этак, но при этом ее глаза выражали растерянность, а помада не ограничивалась очертаниями губ, что придавало ей вид человека не от мира сего, уязвимого и неуверенного в себе. Находя, что шик больше сопутствует людям богатым, нежели среднего достатка, в воспитании дочерей она ориентировалась на правила и нравы, диктуемые кошельком. Для проживания она всегда выбирала «чистые» кварталы, даже если это было ей не по карману, и старалась проявлять строгость в вопросах этикета.

— Дорогая, а вот этого делать не надо, — однажды за завтраком заметила она Саре.

— Чего «этого»?

— Макать тост в молоко.

— А-а. — Сара вынула из стакана намазанный маслом раскисший тост, с которого капало молоко, и отправила в рот. Прожевав его и проглотив, она решила полюбопытствовать: — А почему?

— Потому. Это выглядит не очень красиво. Посмотри на Эмили. Она моложе тебя на целых четыре года, но давно уже не ведет себя как маленький ребенок.

Вот! Мать постоянно намекала на то, что в Эмили, в отличие от нее, Сары, есть шик.

Когда стало ясно, что на успех в области недвижимости, по крайней мере в Тенафлае, рассчитывать не приходится, Эстер Граймз начала предпринимать частые однодневные поездки в близлежащие городки и даже в Нью-Йорк, оставляя девочек на попечение разных соседей. Сара относилась к этому спокойно, а вот Эмили не выносила запахов чужих домов, теряла аппетит, не находила себе места, воображая какие-то чудовищные аварии на дорогах, и стоило Пуки опоздать к назначенному времени на час или два, как Эмили ударялась в рев, как малое дитя.

Как-то раз, осенью, их оставили в доме Кларков. Они прихватили с собой бумажных кукол на случай, если их предоставят самим себе, что казалось более чем вероятным, — у Кларков было трое мальчиков, — но миссис Кларк предупредила старшего сына, одиннадцатилетнего Майрона, что он должен выступить настоящим хозяином, и тот отнесся к своим обязанностям со всей серьезностью. Весь день он распускал перед ними хвост.

— Эй, гляньте! — кричал он. — Смотрите!

На задворках стоял турник, и Майрон выделывал на нем кульбиты. Разбежавшись так, что пузырилась рубашка, вылезшая из-под свитера, он подпрыгивал, хватался руками за железную перекладину и, продев между ними ноги, так что жердь оказывалась под коленками, повисал вниз головой; потом он снова дотягивался до перекладины и, сделав кувырок назад, соскакивал на землю, подняв столб пыли.

Позже он затеял во дворе хитроумную военную игру вместе с младшими братьями и сестрами Граймз. Потом они смотрели коллекцию марок, а когда снова вышли на крыльцо, то стали думать, чем бы еще себя занять.

— Слушайте, — сказал Майрон, — а ведь Сара чуть-чуть не достает макушкой до турника. — Он был прав: каких-то полдюйма. — Ты разбежишься и на полном ходу проскочишь под перекладиной. Здорово придумал?

Он отмерил метров тридцать и вместе с Эмили отошел в сторонку. И Сара помчалась с развевающимися на ветру волосами. В тот момент никому не пришло в голову, что бегущая Сара будет повыше стоящей Сары, а когда ее младшая сестра сообразила, было уже поздно. Железяка припечатала Сару аккурат над самым глазом — дзынь! (этот звук Эмили вовек не забудет), и в следующую секунду, залитая кровью, она уже с воплями каталась по земле.

Все, кто был этому свидетель, помчались в дом, а Эмили со страху надула в штаны. Миссис Кларк, увидев Сару, разахалась, потом завернула ее в одеяло (ей доводилось слышать, что с жертвами несчастных случаев иногда случается шок) и повезла в больницу, усадив Эмили и Майрона сзади. К тому времени Сара уже успокоилась — она вообще была не из плаксивых, — зато Эмили разревелась не на шутку. Она прорыдала всю дорогу и продолжала рыдать в приемном отделении неотложной помощи, куда три раза выходила миссис Кларк, чтобы сообщить им очередное известие: «Перелома нет»… «Контузии нет»… «Наложили семь швов».

Когда они вернулись домой («Я никогда не видела, чтобы так героически переносили боль», — повторяла всем миссис Кларк), Сару уложили на диван в затемненной гостиной. Ее опухшее лицо сделалось багрово-синим; полголовы, вместе с пострадавшим глазом, было забинтовано, а поверх повязки положили лед, завернутый в полотенце. Мальчики ушли играть во двор, но Эмили наотрез отказалась покидать гостиную.

— Солнышко, иди поиграй с ними, — сказала ей миссис Кларк. — Твоей сестре нужен отдых.

— Ничего, — голос Сары звучал странно и как будто издалека, — пусть побудет здесь.

Словом, Эмили позволили остаться, и правильно сделали, потому что, если бы ее попытались увести насильно, она бы стала отбиваться руками и ногами. Она стояла возле дивана, на каком-то ужасном коврике, кусая мокрый кулак. Она уже не плакала, а просто молча смотрела в полутьме на распростертую сестру, и ощущение горькой потери накатывало на нее волнами.

— Все хорошо, Эмми, — снова откуда-то издалека донесся голос Сары. — Все хорошо. Не расстраивайся. Пуки скоро вернется.

Глаз не пострадал — Сарины большие темно-карие глаза особенно эффектно смотрелись на лице, которое со временем сделалось поистине красивым, — но навсегда останется тонкий голубоватый шрам от брови до века, как будто кто-то в нерешительности чиркнул карандашом, и всякий раз при виде его Эмили вспоминала, как стоически ее сестра переносила боль. А еще этот шрам напоминал ей снова и снова о ее собственной панике и необъяснимом страхе остаться одной.