Александр Викторович Костюнин Колежма

Свои отзывы и предложения направляйте по адресу: A-Kostjunin@yandex.ru

Авторский сайт: http://www.kostjunin.ru

Белое море.

Уже от самого названия веет чем-то далёким, суровым. Произнесу эти два слова – и будто холодная сыпь солёной морской волны обдаст с головой.

Туда, на северные острова, поехал я в начале ноября со своим приятелем Сергеем Буровым на лосиную охоту.

В Беломорье все мужики «морехóцци». Вот к одному из них, Савве Никитичу Некрасову, в Колежму мы и отправились.

Сергей в двух словах объяснил:

– Савка – мой давний друг. Истый помор. Моряк. Горлопан. Они все горлопаны из-за этого моря – его ведь перекричать надо. К Савве приезжаешь, чувствуешь, он тебе рад. В душе у человека никаких тёмных закутков. Да там по-другому и нельзя. Сама природа такая.

Колежма – старинный посёлок на берегу Онежской губы Белого моря.

Ещё при Иване Грозном перешли колежемские земли вместе с рыбными ловицами и соляными варницами в собственность Соловецкого монастыря.

Приехали мы под утро. Был отлив. Вода ушла, обнажив размашистые отмели и бугристые острова из жёлтого песка. Мотобот у причала оказался на суше. Лежат на боку лодки, стоявшие в прилив на якорях, – вода сухá – кýйпога.

Я поднялся на глéдень.

Внизу рубленые дома, бáенки, ломаные линии изгородей из кольев, деревянные гати-мостовые, а дальше к горизонту – пустынная гряда холмов и почти плоская тундровая равнина.

И запах здесь держится иной – пахнет кáрбасами, просмолёнными их бортами. Стоит дух влажного песка, мха, сетей и рыбы.

Есть какая-то сила в этих домах, в этой природе, которая делает Север ни на что не похожим…

Савва Никитич оказался как раз таким, каким я себе и представлял: лет сорока, чуть выше среднего роста, крепкий, соломенные волосы, пшеничные усы, открытая улыбка.

Увидев Сергея, он шагнул навстречу, широко развёл огромные ручищи и крепко обнял:

– О, Чернобровый приехал!

На следующий день, когда мы остались с Буровым вдвоём, я не утерпел:

– Сергей, а почему он тебя «чернобровым» назвал?

– Отца так звали, и от него это прозвище перешло ко мне. Здесь никого по имени не зовут. У самого Савки прозвище Капитан.

Отчаливать мы решили в момент, когда силы прилива и отлива уравновешиваются, – матёра вода «стоит». В это время Луна, ровно сказочный гигант, после выдоха ненадолго замирает перед тем, как вновь глубоко вдохнуть морем.

Но до этого у Саввы Никитича было ещё одно важное дело.

Василий Шумов, сосед, попросил у него накануне мотоцикл. Он в ответ: «Я тебе дам, но токо верни не по частям». – «Савв, в восемь часов – пригоню под окно».

Но ни в восемь утра, ни в восемь вечера мотоцикл не появился.

– Порáто хоцю́ Ваську увидеть, на бедý об ём скуця́ю, – мечтательно произнёс Савва.

Ну, у поморов и речь… Для постороннего уха не сразу и понятная: «Говóря одна, да разны поговóрушки».

Дома Васьки не было. Савва пошёл искать. Я увязался за компанию. Одно беспокоило: как я с ним буду общаться? Он же толкует не по-русски.

Центральная поселковая улица круто сворачивала. Мы вышли из-за поворота. Впереди прямой участок дороги. Идут люди. Кто в магазин, кто куда. Женщины, детишки. День в разгаре. Савва увлечённо рассказывает мне что-то.

И вдруг – раз! Тишина. Замолчал. Остановился как вкопанный.

Чего это он? Весь напружинился, глаза устремились в одну точку, не моргает. Губами шевелит, но не молится. Проследил за его взглядом: на мостике, метров триста от нас, какой-то мужик. Может, Васька?

Савва набрал полные лёгкие воздуха и силой выплеснул:

– …ыблядок!

А я-то боялся, что он русского не знает.

– Утоплю, с-суку!!!

Матерки осколочными минами летели через весь посёлок по навесной траектории и кучно ложились рядом с Васькой. Смотрю, он заметался по мостику.

Неотвратимо, как Судный Час, Савва приблизился к нему.

– По кáльи-то те вот жарну щас!

Перед носом у Васьки, сурдопереводом, образовался кулачище размером с детский футбольный мяч. Мужичонка в ответ лишь шумно сопел и чесал лысину. Голова и плечи его непроизвольно подёргивались, не давая возможности и нам толком сосредоточиться. В том месте, куда он поглядывал, из-под воды торчал никелированный руль мотоцикла.

Наконец, заикаясь, сосед попытался выстроить речь в свою защиту.

– Ввввы-в…

Лицо от натуги сделалось пунцовым. Я стал ему помогать, подсказывая слова.

Васька, вконец разволновавшись, обречённо махнул рукой и замолчал. Тик у него заметно усилился.

– Поди́-ко скорé проць, а то застёгану, – произнёс Савка.

Поостыв, он развернулся и побрёл к дому. Проходя берегом, залюбовался сверкающей на солнце водной гладью:

– Море-то как лёшшицце.

Нам пора было собираться и выходить.

Савва Никитич оделся по уму: оплецýха – поморская шапка-ушанка с длинными, до плеч, ушами; лузáн, надеваемый через голову, с большими карманами на животе и спине; бýксы – непромокаемые, пропитанные жиром рыбацкие штаны.

Наши с Сергеем ватники больше смахивали на сухопутную амуницию.

Карбас, на котором мы собирались идти в море, Савва перегнал к бранице – расчищенному месту на лодочной пристани, куда стаскивают груз. Поклажи набралось прилично, но и лодка большая, надёжная, с дизельным стационарным двигателем-двадцаткой.

Сергей любовно похлопал ладонью по борту, ровно коня по загривку:

– Мало кто сейчас умеет ладить такие. А Савва в этом деле – «жех»! В старину поморы на таких судах за два-три месяца плавания доходили до Новой Земли: «Лодка не кáнет, не лягýцця да не опрýжлива – дак и дорóдно быват». Во как!

Пока Сергей вычерпывал пли́цей воду из карбаса, я сел за вёсла. Савва готовил к запуску дизель и капитанствовал:

– Грени́-ко ишша малéнько.

Я сделал ещё ряд энергичных гребков и вывел лодку с мели. Мотор заработал и, монотонно бурча, стал уводить нас в открытое море.

Сергей долгим взглядом проводил пристань:

– Агóй! – Прощай! – говорили в старину моряки земле.

Савва трижды перекрестился.

– Никитич, – усмехнулся я, – небось, и без крестного знамения обойдёмся.

– Кто в море не хаживал – Богу не мáливался, – уронил он и надолго замолчал.

Курс взяли на север: где-то там пролив Горло соединяет Белое море с Баренцевым. Затем повернули к востоку. Мы угадали в погодье: нежно светило солнце, щёки пощипывал лёгкий «сланец», вода была кроткá.

Часа четыре шли на полном ходу.

Вдоль Поморского берега, как Млечный путь, вытянулись острова.

– Остановимся на Мягострове. Вон тот – впереди по курсу. Самый крупный в Онежских шхерах: километров двенадцать из края в край будет.

– Название такое откуда? – поинтересовался я у Сергея.

– Одни считают, от карельского «мяги» пошло. Гора, значит. Но я так не думаю. Очень тяжёлый остров: болотья – скалы, болотья – скалы. Три дня ходьбы по нашей тайге легче, чем полдня тут. Нет ни дорожек, ни тропинок. Звериные только тропы да багульник по колено. Грузно бродить. Через каждые сто метров нужно останавливаться и отдыхать. А есть такие топкие места… Я один раз решил сократить путь, выйти к взморью напрямки, побыстрее. Думаю, раз зверь ходит, и я пройду. От берёзы к берёзе прыгал, пока они вместе со мной в жижу не начали уходить. Одним словом, Мягостров – мягкий.

Пролив Железные ворота, отделяющий Мягостров от материка, мелководен. Поэтому заходили к острову с восточного берега. Он более приглуб, чем остальные. Савва указал место высадки.

Издали я увидел избушку и рядом высокий крест. Сергей пояснил:

– Крест «на добычу» – чтобы рыба лучше ловилась.

Сначала с кормы, потом с носа мы зачалили лодку двумя якорями. Раскатали голенища болотных сапог. Сошли в воду.

Савва первым делом подошёл к обветренному сосновому кресту и трижды перекрестился с поклоном.

– Думаешь, поможет? – осклабился я.

– Зря ты так, – упрекнул меня Сергей, – тоня́ – место святое. Приходить сюда надо с чистой душой. В сенях гости по традиции говорят: «Господи, благослови!» Хозяин отвечает: «Аминь!» И только потом входят в избу. А не с шуточками…

Савка отмолчался. Он, словно здороваясь, любовно погладил ладонью шершавую поверхность креста. Постоял.

Перетаскали вещи в избушку – тёмную, приземистую. Заходишь – низко кланяешься. У порога печка-буржуйка. Рядом и́стопель – запас сухих дров. У махонького оконца стол. Раскидистые щедрые полати.

Пока обживались, стемнело.

…Неделю охотимся. Каждый день зверя видим – взять не можем.

Савва предложил:

– Попробуем на Маникострове. Там, если лось зашедший, его легче брать.

Утром мы переехали. Остров маленький: можно организовать загон. Я остался на номере. Сергей с Саввой отправились кромкой берега в обход и оттуда, с подветренной стороны, решили шумнуть. Если зверь в окладе, непременно вывалит на меня.

Я поднялся на взгорок: открытое болото с редкими сосенками, а краем – невысокий, в мой рост, чапыжник. Место хорошее. Лоси, как стронешь их с лёжки, любят закрайком леса уходить.

Слышу выстрел погонщиков. Начали ход. Я снял карабин с предохранителя. Жду. Стою не шевелюсь. Не курю. Дышу через раз.

Морозец подсушил почву и кустарник. На болоте ледяная корка. Жёсткая погода: за версту шорох слышно. Ветер слегка подтягивает от меня. Вдруг – потрескивание веток! Может, показалось? Нет, ещё раз треснуло. Над молодым подлеском плывут рога. Бычара! Самого не видно пока. Остановился, крутит головой: прислушивается, принюхивается, осторожничает. Опять тронулся. Прямо сюда…

Побежала волнительная дрожь по телу.

Осторожно поднимаю карабин. Вглядываюсь в оптику. Вот это рога… Борода. Ноздри раздуваются. Вышел на чисти́нку. Великан! В пол-оборота повернулся ко мне. Нащупываю перекрестием прицела точку под левой лопаткой. Плавно спускаю курок.

Выстрел!

Бык в агонии прыгнул, не разбирая пути. Рывок. Ещё один. Ноги непослушно подкосились, и он рухнул глыбой на землю.

Захрипел.

Я с гордостью, всей грудью, выдохнул:

– Е-е-есть! Ловко мы его.

Закинув карабин за плечо, пошёл к зверю. Лежит неподвижно, но кто его знает… Лучше подходить со спины, а то, уже умирая, может копытищем гальнýть: как картонную коробку, насквозь пробьёт.

Кровь нужно пустить, пока не остыла.

Уверенно перерезаю горло. (Нож остро наточен: лезвие ещё в Колежме, перед самым выходом, правил.) Бордовый фонтан из шеи сначала хлынул, затем сник. Кровь, крупными каплями зрелой брусники окропляя седую бороду, уносила остатки жизни лесного великана. Величавые размашистые рога, которыми короновали хозяина острова, теперь касались белого багульника. Гармония, веками создаваемая, была нарушена одним выстрелом.

Странно, привычного чувства азарта и радости я не испытывал.

Наступила тишина. Ветер стих. Мне на миг показалось, что вся природа замерла. Сверху раздался скрипучий, хриплый крик. Задрал голову: надо мной чёрной тенью пролетал ворон.

Подтянулись мужики. Сергей крепко пожал мне руку:

– Могучий зверь. Молодец!

Савва Никитич глядел угрюмо.

– Ты чего? – спросил я, заметив, как он переменился в лице.

– Это не простой лось. Это хозяин тайги! Не надо было его стрелять. Плохой знак. Зря я вас сюда привёл…

В гнетущем безмолвии мы освежевали быка, разделали мясо. Голову с огромными, тяжёлыми рогами в двенадцать отростков я взял себе трофеем.

Вышли к берегу, вынесли тушу и вещи, смотрим: карбас-то нам не достать. Качается на волнах: до него метров семьдесят, а может, и того не будет. Вода поднялась. Высоты сапог не хватает.

Наш Капитан растерянно произнёс:

– Чертовщина какая-то! Не могла вода за два часа так подняться.

Нужно раздеваться и вброд. Но ветер… Северный ветер, осень.

Хотя мне и раньше, как раз в эту пору, доводилось подбирать кряковых вплавь. Дело привычное. Я бодро заверил мужиков:

– Сейчас достану.

Сергей категорично:

– Не дури! Это море. Руку в воду опустишь – жжёт во всю силу, а ты вброд… Морская вода – рассол. Уже давно минус, а она не замерзает. Пресные заводи, волохни́цы, давно во льду, а тут волны плещутся. Мы-то с Савкой мёрзлым морем учёные. Давай останемся до утра. Заночуем. Изба есть и на этом острове. Мяса вдоволь. Чай с собой. Чего ещё надо? Хлеба только нет и соли.

Я разгорячённо перетаптываюсь на месте, слушаю, сам на лодку поглядываю, примеряюсь. Бравый после удачного выстрела.

– Не-е, ночевать будем на старом месте. Выпьем, добычу отметим.

Савва в отчаянии:

– Саня, не барáкай! – и обращаясь к Сергею: – Он не бáрдат ницёво. Мýниди-то себе отморозит.

Показно снимаю шапку, стёганку, рубаху. Разуваюсь. Одежду аккуратно вешаю на борт выброшенного штормом разбитого баркаса.

Савка вслед:

– Ты хоть одёжу возьми, над головой неси. Заскочишь в лодку – оболокáйся живей!

Я хотел посмеяться, но отчего-то не стал. «Ладно, – думаю, – возьму. Не велик груз». Самому в душе озорно. Вот тебе и поморы: моря боятся.

Ветер крепчает, пронизывает. Кожа превращается в мелкую кухонную тёрку. Не мешкая, подхожу к воде. Делаю шаг.

– Ё-ёё-о! В-в-вот этта д-аа…

Зря полез. Если бы не мужики, вернулся бы. Но я чувствую на себе пытливые взгляды, которые вилами упираются мне в спину.

Нащупывая опору, по склизкому от водорослей и тины каменистому дну едва-едва продвигаюсь к лодке. Ноги жжёт, как серной кислотой. Мёрзлый рассол, поднимаясь выше и выше, острой бритвой полосует кожу.

Вот чёрт дёрнул!

Пробую ступать быстрее. Не м-мм-мог-г-гу… Зубы лихорадочно отстукивают дробь, своим клацаньем перебивая шумное прерывистое дыхание.

Студёная вода подступает к груди.

– Не могли лодку нормально поставить! Мореходы долбаные…

Я, словно в бреду, дотягиваюсь до просмолённого борта.

Запрыгиваю.

Мокрое тело на морозном ветру, кажется, вспыхнет сейчас.

Одежда ремнём перетянута. Непослушными пальцами пытаюсь ослабить узел. Не хватает силы хлястик дд-дёрнуть…

Наконец-то!

Успеваю заметить, что мой «меньшой брат» спрятался с головой, как черепаха в панцирь. Скорей одеваться! Сперва – брюки. Учили нас так: «Сам погибай, а товарища выручай!»

На сырые ноги натягиваю ватные штаны – не лезут. Липнут к ногам. Наконец нацепил и – хлоп! – падаю на дно карбаса, от ветра кроюсь. Лёжа одеваю рубаху. Затем телогрейку.

Телогрейка и штаны – моё спасение!

С благодарностью вспоминаю Савву… но, будто опасаясь быть уличённым в доброте, отгоняю эту думку прочь.

Обезумев от холода, стараюсь не унять дрожь, а наоборот, усилить её, чтобы согреться. Пробую себя ущипнуть: тело не чувствует новой боли. Оно онемело от боли той. Крепко стискиваю зубы и глухо рычу.

Понимая моё состояние, с берега не понукают. Не задают вопросов. Не острят.

Встаю. Выбираю якоря. Несколько сильных гребков – и упираюсь в камни.

Смотрю, мужики запаливают костёр. Не глядя им в глаза, прошу подать портянки и сапоги. Озябшими руками обматываю ступни «ноговицей» и обуваюсь.

Ветхий, отслуживший свой век баркас уже пылает.

Савка зовёт:

– Иди ближе к огню-то. Грейся.

Я молча подхожу к костру с подветренной стороны. Языки пламени и дым ударяются в грудь. Искры пригоршнями звёзд летят на ватные брюки и фуфайку.

Коленям становится горячо. Отступаю на шаг. И здесь жар обнял. Отодвигаюсь ещё дальше. Присаживаюсь на корточки. Замёрзшие пряди волос на голове оттаивают. Дым щиплет глаза. Я довольно жмурюсь.

Вдоль горизонта растянулась длинная полоса зари, предвещая перемену погоды.

Савка залил огнище. Обугленные чёрные рёбра бота ворчливо зашипели.

Когда причалили к Мягострову, солнце спряталось глубоко за горизонт.

– Темёнь-то кака!

На ощупь добрались до избушки. Зажгли керосиновую лампу.

– Попéрьво скинывáй скорé мóкру рубаху.

Я переоделся. Шерстяной, ручной вязки свитер с глухим воротом приятно покалывал. Достали самогон. Разлили по кружкам. Нарезали ломтиками сало. Выпили. Кровь пошла по кругу, согревая. Заранее припасённая лучина и «берёсто» быстро занялись. Спустя минуту поленья облизывал алыми языками огонь. Дрова «заплéли». В трубе довольно загудело.

Сергей стал готовить на ужин вырезку. Я никогда не ел прежде сырого мяса и оттого лишь с подозрением наблюдал.

Он, между тем, нарезал лосятину мелкими кусками. Сложил в миску. Сжав в кулаке, выдавил до капли лимон. Нашинковал крупную луковицу. Щедро посыпал душистым чёрным перцем и каменной, грубого помола, солью.

– Ты, ужá, излиху-то не сыпь, – предупредил Савка.

Не отвлекаясь, Сергей принялся разминать пальцами густо-красные кубики лосятины, жамкать, тормошить их. Мясо приобрело бурый оттенок.

Яство выдержали на холоде. Дали дойти соком.

Самогон потихоньку делал своё дело, и я уже с интересом поглядывал на эту «сыромятину». В желудке требовательно посасывало.

Сели вечерять.

Старинная охотничья изба.

Снаружи – шум ветра, приглушённый плеск волн, стынь, а внутри – тепло…

О чём-то потрескивают поленья в печи. Флегматичным лепестком повис огонёк на фитиле. По кружкам разлита олóвина. Сырое звериное мясо на закуску. Неспешные разговоры. Палёшка, запечённая в золе. Горячий сладкий чай.

Всё это – награда за тяжёлый день.

– Ну, расскажи, как ты тогда? – поинтересовался Сергей.

– Чуть не умер…

– Ещё бы! Не зря на поморской иконе «Страшный Суд» ад изображён Студёным морем.

– Ты есюды спать повались, ближе к печи.

Ночью меня стало лихорадить. Я натянул всю свободную одежду и укрылся с головой. Нагрелся. Вспотел. Поднялась температура. Сильный жар смешал сон и явь.

Кровь.

Лезвие ножа.

Хриплый крик ворона, призывающего: «Кар-ра! Кар-ра! Кар-ра!»

Яркий свет.

Копыто лося, пробивающее мне грудь.

И острая боль…

Я открыл глаза. Пот крупными каплями стекал по лицу. Горячка усилилась. За окном серело. А казалось, не дождусь утра…

Савка вышел на улицу «вы́ветрицце» и, справив нужду, вернулся.

– Ветру выпало много. Нельзя идти. Ждать надо.

Три дня бушует Белое море. Никак погода не может угомониться. Валы морского прибоя, напоминающие непрерывно закручивающуюся спираль, набегают один за другим. Страшный шторм упал. Три дня я слышу его рёв, смотрю в окно и вижу одно и то же: свинцовое небо, белые гребни волн до самого горизонта и пустынный берег. В небе висит бусовая серая мгла с мелким затяжным дождём.

Мне становилось всё хуже.

Надо возвращаться домой. Хоть как…

Наконец шторм, вроде, стал утихать.

Мы уложили ружья, вещи и рубленую тушу в лодку. Поверх всего – лосиную голову с рогами. Можно отправляться. Быстро отчалили, а ветер поднялся с новой силой.

Карбас ставит дыбом, чуть ли не на корму. Нас маслает вовсю.

Десяти минут не прошло, а вся одежда уже сырая насквозь. Забившись в нос, я уцепился двумя руками за борта, чтобы только не выпасть, и тут почувствовал на себе чей-то пронзительный взор.

Лосиная голова… Жёсткий, мстительный взгляд.

Когда проходили узким местом, нас сильно кинуло на камень. Борт подломился.

Всё-таки лягнул!

Сергей и до этого не успевал вычерпывать воду, а теперь дела и вовсе пошли плохо.

– Втóра, – сумрачно произнёс Савка.

– Беда…

Волны, точно отцепившись, лютовали.

Я с тихим ужасом наблюдал, как поднимается по сапогам студёный рассол и, словно язычник, заклинал Белое Море помиловать нас…

И тут, в радуге брызг, я увидел Савву.

Он стоит за штурвалом, всматриваясь в солёную промозглую морось.

Сильный. Надёжный. Невозмутимый.

Настоящий Капитан!

Высокая волна, ударившись с ходу в дюжую грудь, как в гранитный утёс, осыпается пыльём.

Нет в его глазах страха.

Он уважает Море, но оно само на посылках.

Жизнь или студёный ад – определяет Высшая Сила.

И сейчас общая мера содеянного ими добра и зла – на весах…