МОХНАТЫЕ ЖУЖЖАЛЫ И ПЛЕМЕННЫЕ ТРУТНИ

Когда Винни-Пух карабкался по дереву за чужим медом, его изрядно покусали пчелы. И плюшевый медвежонок сразу понял, что эти пчелы неправильные. Потому что правильными могут быть только такие пчелы, которые безропотно позволяют любому воришке лакомиться их медом. Это теоретически. Ну а практически «правильные» по плюшевым понятиям пчелы тоже встречаются. Эти мохнатые жужжалки всегда угодливо складывают крылышки перед большим Мишкой (Борей, Вовой) и позволяют ему кушать мед. Правда, не свой, а чужой, точнее — общий, с которого кормятся сами и все их племя трутней.

«Сегодня и каждую неделю в течение двух с лишним лет благодаря новому документальному 100-серийному фильму на канале «Россия» Николай Сванидзе будет давать нам уроки истории. И это правильно, потому как по образованию он именно историк, окончил МГУ и даже преподавал. Да и просто грешно такие знания применять исключительно ради разгребания сиюминутной политической грязи.

Книг россияне уже почти не читают и всему хорошему и дурному набираются из «ящика». Так что г-н Сванидзе имеет шанс прислониться к великому просветителю наших дней Леониду Парфенову. Впрочем, сам Николай Сванидзе относится к своему ТЭФИносному коллеге вполне реально: «Когда я начинал делать свое «Зеркало», мне говорили: зачем, есть же Киселев. Я вас уверяю, сходства не будет, пройдет несколько серий, и такие вопросы снимутся сами собой».

Тем не менее Сванидзе а-ля Парфенов уже фасовал в спецодежде шоколадные конфеты «Мишка», запрягал лошадь в Ясной Поляне, собаку оперировал… ну это, правда, понарошку. В Лондоне он нашел настоящую пивную «Мешок шерсти», где проходил сто лет назад 2-й Съезд РСДРП и родилась партия большевиков. Смело. Но проект действительно супермасштабный. Нынче вечером в 23.20 речь пойдет о 1902 годе и о Савве Морозове. А значит, и о Горьком, Станиславском, Ленине, МХАТе, большевиках…

После страшного цунами в Индийском океане Сванидзе глубокомысленно заявил «Комсомольской правде», что такие глобальные, но дальние события для него менее важны, чем физиологические проблемы «родного» песика. Но это — так, к вопросу о масштабности исторического мышления.

На канале «Россия» решили сделать собственный глобальный документально-исторический проект. На протяжении двух лет каждую неделю историк и телеведущий Николай Сванидзе будет перебирать по дням прошлый век и его героев в новом документальном сериале PIX. О том, почему он решил сделать такое кино и чем оно будет отличаться от того, что было, Николай СВ рассказал корреспонденту «Известий» Миле Кузиной.

Почему решили поставить первую серию ИХ вместе с «Зеркалом» в субботу? Раскручиваете?

Абсолютно верно. В субботнем «Зеркале» будет пролог, расширенный анонс этого проекта. А потом, 9 октября, будет уже вторая серия: «1902 год. Савва Морозов».

— Почему этот проект запущен именно сейчас? Решили давно. Долгое время были технологические

трудности, поменялась продюсерская фирма, выпускающая фильм, возникали творческие трудности. Ведь проект совсем новый, никто ничего подобного раньше не делал. И мы не знали, с какой стороны к нему подъехать. А как только поняли и решили все проблемы, начали печь новые и новые серии.

И чем же ИХ так отличаются от предыдущих исторических проектов?

Прежде всего объемом. В еженедельном формате больше двух лет. Каждую неделю по 44 минуты. Я не первый, кто берется за исторический проект. Но никто никогда не шел такой частой расческой. Брали вкусненькое, интересненькое. А мы берем каждый год, а главное, его людей героев каждого года. Сто персон страны.

— Кто в итоге попал в люди года, а кто нет? Критерии отбора, может быть, субъективны, но мы старались быть справедливыми. Кто-то становился человеком года посмертно, кто-то совершая ключевой поступок. Среди ставших героями: Троцкий, Деникин, Сталин, из деятелей культуры — Чехов, Блок, Толстой, Маяковский, Ахматова, Пастернак, Бродский, Шолохов, Высоцкий. От многих просто со слезами на глазах приходилось отказываться: Краснов, Врангель, Корнилов, Шаляпин, Гумилев, Цветаева.

— А по форме в чем отличие?

Представьте себе двух девочек — Машу и Катю. Обе в платьицах, у обеих голубые глазки, но они разные. Если брать большие проекты, то вы, наверное, намекаете на Леонида Парфенова. Я похож на Леню Парфенова?

— Нет.

Вот так же и фильм будет не похож. Я более пристрастен к истории. Я отношусь к историческим персонажам не как к ушедшим, а как к людям, которые продолжают орудовать среди нас. Ведь если человек живой, то он живой и в 90 лет и даже когда уже умер. Я не буду скрывать своего пристрастного отношения. Для Лени история это набор ярких фишек, которые он выстраивает в том порядке, как ему подсказывает его эстетическое чувство. А для меня история другое она живая. Фишки — только гарнир.

Мила Кузина, 3.10.2003

Видно, не давала Николаю Сванидзе покоя слава Леонида Парфенова с его «Намедни»! Он решил переплюнуть коллегу и объять необъятное — историю двадцатого века. Год за годом. В многосерийном документальном сериале.

Автор идеи и режиссер сериала известный документалист Александр Стефанович (бывший муж Аллы Пугачевой. — «77/»), — рассказывает Сванидзе. — Недавно приступили к съемкам. На каждый год прошлого века приходится по серии, так что их будет сто. В центре каждой «человек года». Если речь идет о Чкалове, то снимаем на аэродроме; о Чехове в его музее, на Сахалине, в Таганроге… Моя роль в этом сериале «сквозной ведущий». Лично я выезжаю из Москвы по минимуму. Где смогу буду стоять на фоне натуры, куда не смогу вырваться — будет картинка без меня, а я буду читать закадровый текст. Только название сериалу пока не придумали…

«Время и деньги», 2.08.2002

— Если говорить об «Исторических хрониках», то какой сейчас эпохе соответствует наша? Идут разговоры о возможности гражданской войны.

— Что значит, какой исторической эпохе? Да, сейчас очень много серьезных политических и экономических проблем в России. И страна, несомненно, переживает очень сложный этап, который я бы назвал некоторым подмораживанием после демократической революции, которая произошла в 90-е годы. Но никаких серьезных предпосылок для гражданской войны я не вижу.

— А разве отмена губернаторских выборов и введение партийных списков не напоминает чрезвычайщину?

— Нет, это не чрезвычайщина. Я не собираюсь выступать адвокатом этих мер, они у меня восторга не вызывают. Но гражданская война здесь ни при чем. И чрезвычайщины в них нет. Потому что от того, будут ли губернаторы назначаться или будут избираться, мало что меняется. Точно так же, как от системы выборов в Государственную Думу. И я не преувеличивал бы вообще важности этих решений. Другой вопрос, что они не вызывают у меня восторга не потому, что я их считаю опасными для страны, а потому, что я не уверен, что они вообще будут иметь какое-то значение для ее развития — экономического или политического. Раньше избирались теперь будут назначаться. Раньше коррупция была во время выборов, теперь коррупция будет во время подковерного решения того, кто будет губернатором. И существует большая опасность того, что губернаторские посты будут покупаться. Коррупция останется. Может быть, поскольку бюрократическая система всегда более коррумпированна, чем даже самая плохая демократическая, коррупция даже усилится. Может быть. Но гражданской войной тут и не пахнет.

— Что же это вам напоминает? Времена Столыпина?

— Столыпин, кстати говоря, великим демократом не был, проводя либеральные решения достаточно жестким, авторитарным путем. И тем не менее он один из людей, которые пытались в последний момент спасти Россию от страшного революционного погрома. И не спасли. Ему, к сожалению, не хватило исторических возможностей.

— Или же это времена Александра III?

— Прямых параллелей в истории нет. Какие-то вещи, да, схожи. В какой-то степени можно говорить, что нынешний период напоминает времена Александра III, когда после реформ Александра II наступили «заморозки», но тем не менее существует очень много различий, которые не позволяют проводить прямую параллель. Очень разные ситуации, очень разные люди.

— Среди российских проблем, о которых говорят на телевидении, есть одна, которую все меньше и меньше показывают и анализируют. И люди о ней мало говорят. Это тема Чечни. Видимо, потому, что воз и ныне там?

— Это разные проблемы. Люди, действительно, мало говорят о Чечне, тема которой становится интересна, к сожалению, только в самые острые и страшные моменты. А так народ достаточно равнодушен к тому, что происходит в Чечне. Это, с одной стороны. С другой стороны, люди вообще склонны очень быстро забывать страшное, и им не нравится думать о плохом. Это психологическое свойство всех людей. Но если говорить о самой ситуации в Чечне, я не считаю, что воз и ныне там. Другой вопрос, что движение значительно более медленное, чем хотелось бы. Но, здесь я присоединяюсь к тем, кто говорит: да, ситуация очень плохая и тяжелая, но что надо делать, чтобы все стало хорошо? Какие переговоры и с кем вести? На какие уступки идти? Я до сих пор не слышал на этот счет ни одного позитивного предложения. И я сам не готов выступить с такими предложениями.

— То есть, поскольку ни у кого нет позитивных предложений, телевидение почти не отражает эту тему? В частности, ваши размышления не находят места.

— Телевидение — не самое лучшее место для аналитики. Анализировать лучше в печатных изданиях. Телевидение штука по определению поверхностная. Что касается того, в каких случаях я выступаю по Чечне, то я делаю это тогда, когда мне что-то кажется вопиющим. Скажем, когда были попытки оправдать Буданова, я по этому поводу выступал. Потому что я считаю, что не было ничего опаснее в плане настроений чеченцев, их отношения к России, чем оправдание такого человека. Это мне показалось крайне опасным, и по этому поводу я выступил. А комментировать все происшествия по территории республики у меня для этого нет возможностей.

Естественно, не каждое происшествие. Имеется в виду анализ крупнейших событий, в частности бесланской трагедии.

О бесланской трагедии говорилось много. Эта ситуация очень болезненная и тонкая, и мы же с вами понимаем, что нет никакой уверенности в том, что там все закончилось. Поэтому здесь нужно отдать справедливость журналистам, которые замечательно и профессионально отработали по этой теме. Считаю, что упрекнуть их сейчас не в чем. Они сделали все, чтобы ситуацию не осложнить, не усугубить, чтобы не было еще больше крови, чем было. Но и сейчас в освещении этой темы требуется предельная осторожность.

Сергей Варшавчик, «Независимая газета»

Российская история все чаще становится предметом интереса отечественных не только беллетристов, но и документалистов. Вслед за НТВ («Российская империя» Леонида Парфенова) и «Первым» (изыскания Эдварда Радзинского) второй канал представил публике масштабный проект «Исторические хроники» с Николаем Сванидзе. Сериал охватывает историю государства российского длиною в век — XX век. Телезрители увидели только самое его начало, но и по первой серии, посвященной знаменитому российскому предпринимателю и меценату Савве Морозову, можно судить о характере и направленности всего проекта.

Для документальных картин, снятых на историческом материале, уже стало чем-то традиционным: ведущий цикла занимает место в карете, запряженной одной, двумя, в крайнем случае тремя, лошадками, и трогается в путь. Это чтобы мы, телезрители, ощутили конкретику минувших дней. Не вспомню, кто первым освоил конную тягу для путешествия во времени Евгений Киселев или Леонид Парфенов. Теперь и политический аналитик Николай Сванидзе, отправляясь в былое с собственными думами о нем, не преминул воспользоваться данным видом транспорта.

А есть, наверное, в этом сермяжная правда. Точнее, метафорическая. Наверное, создатели этих циклов, может, и подсознательно подразумевают, что у современной России такая история, которую можно и на лошадке объехать. Не то что российские пространства, где есть такие населенные пункты, до которых хоть от Москвы, хоть от Санкт-Петербурга три года скачи и не доскачешь.

Во всяком случае Николай Сванидзе, пожалуй, в большей степени, нежели его коллеги, прочувствовал, как по времени, по политическим реалиям, по идейной проблематике мы недалеко отъехали от тех лет, что предшествовали революционной буче начала XX века.

Парфенову прошлое интересно своей экзотической стороной. Он коллекционер забавных подробностей, красочных деталей, экзотических интерьеров. Он в своем роде археолог. Разумеется, крайне добросовестный, увлекающийся и увлекающий зрителей своими изысканиями. Его фирменный стиль — исторический развал на манер книжного, где рядом важное и несущественное, где ничего не ранжировано и не классифицировано и где в самой хаотичности есть и лирическая поэзия и эпический пафос.

Сванидзе в этом отношении предельно целустремлен и рационален: он обращается к истории за советом, за уроком, за опытом. И она ему все это дает в избытке. И к какому бы предмету он ни прикоснулся, на какую бы тему он с ней ни заговорил, она ему в ответ наглядный случай, поучительную судьбу, выразительную притчу. Если о терроризме вот нам Красин. Если о капитализме, пожалуйста — Савва Морозов.

Сегодня российские политологи с недоумением наблюдают, как наши крупные бизнесмены довольно активно, а иные так просто агрессивно (тот же Березовский) поддерживают деньгами левых, словно позабыв, как в начале минувшего века капиталисты уже профинансировали большевиков, и чем это кончилось.

Сванидзе в своем первом выпуске «Исторических хроник» излагает в порядке напоминания в общих чертах биографию крупнейшего российского предпринимателя начала XX века Саввы Морозова.

История укладывается в жанр басни, где есть острая коллизия и недвусмысленная басенная мораль. Он был буржуа до мозга костей, слыл благодетелем для эксплуатируемого им ивановско-ореховского пролетариата, который величал своего хозяина Савушкой; полюбил актрису МХТ Марию Андрееву, полюбил собственно МХТ, поддержал его деньгами и в конце концов стал тугим кошельком для могильщиков капитализма, частной собственности и большой плеяды мастеров культуры и науки.

Роман с ленинцами автору «Хроник» кажется особенно загадочным. Тем более что, судя по оставленным документам, Савва Морозов догадывался о будущей трагедии. Конечно, проклятый царизм мешал, но не настолько, чтобы предпочесть ему большевизм.

В какой-то момент историк не сдержался и воскликнул: «Какого черта Савва стал помогать тем, кто его погубит и погубят дело его жизни?»

А какого черта им же помогают нынешние капиталисты? Да так — из слепой ненависти к тому, что не нравится, к тому, что раздражает в настоящую минуту.

Российский капитализм, как и сто лет назад, страдает фатальными суицидными наклонностями.

Значит, приехали, если верить историку? В карете прошлого.

…Так или иначе, но путешествие обещает быть занимательным. Более того, наводящим на размышления. И вопрос уже сформулирован: «Кляча истории, куда ж ты плетешься? Дай ответ!»

Юрий Богомолов, «Известия», 13.10.2003

Прервем вдохновенный эпос. Первое: кто согласен с моралью Сванидзе и его подпевал, что история — это басня, а, скажем, Родина — абстракция? Что ли отец диалектики Гегель, забывая про логику и прочую метафизику, не пел «венец творенья» в лице прусской монархии? Прусской, а не вообще. Или это Ницше, а за ним Вагнер изгалялись над дюже «правдивой» историей Нибелунгов? Или, может быть, Платон и Аристотель идеалом рабовладельческой (для них самой прогрессивной) демократии считали какую-нибудь Мидию, Персию или Скифию, ставя их в пример «туземной» Элладе? Или живой диалектик (в отличие от оторванного от русских корней догматика), зная родную историю, посмеет оспаривать ведущую роль коллективизма, общинного сознания в становлении и укреплении Русского государства? Да и всемирная история подтверждает, что выжить можно только сообща, но не в одиночку, каким редким экземпляром ни родись. Что прогресс реален только в коллективе, а не в норе отдельно взятого Бинго-Бонго или Тарзана. Чей максимальный потолок одиночной самореализации, как индивида — не выше, чем кувырок а-ля гамадрил в исполнении Маугли, будь он потенциально хоть Макиавелли. В конце концов, тот же «голый прагматик» Макиавелли работал конкретно на своих — флорентийских макаронников. А, в принципе, не всяк рискнет в «патриотическом эссе» ссылаться на столь «ядовитые» примеры. Уф! И пардон за стилевое подражание ДК.

Опыт учит: о Родине нельзя писать ни субъективно идеалистически, ни по истмату — с философическим спокойствием и циническим безразличием. Не любишь русских? Так поверь иностранцу. Это ведь западным человеком замечено: «Права она или нет — это наша родина». Так или иначе, но презрение и пренебрежение — не метод мужа премудрого, а всего лишь эмоции. Не научные, и даже не берущие за душу. Окромя разве что ее уязвления и уничижения.

Документальный телесериал Сванидзе «Исторические хроники» («ИХ») — лоскутное одеяло, выдержанное преимущественно в черных тонах. Большая наивность допускать, что с такой скоростью можно штамповать качественный продукт. Только — поделки. Добросовестный исторический труд требует месяцев, а то и лет архивной работы. Даже сверхскоростной Дюма с его «неграми» типа Маке не достигал такой производительности. Так ведь он и не претендовал на высокую историчность и глубину («История для меня гвоздь, на которую я вешаю сюжеты»). Однако, благодаря своему творческому гению он оставил шедевры. Сванидзе со всеми своими «неграми» не может претендовать не только на историчность (и тем более хроникальность: хроника — это лично и скрупулезно ведомая летопись), но и на шедевральность, не говоря уж про гений. Насчет «ИХ» Сванидзе, называн-ных в рекламе ГРАНДИОЗНЫМ проектом: просто ни один добросовестный ученый не сможет с такой (раз в неделю) скоростью клепать полноценные и серьезные серии (читай, часовые фильмы). Потому ни о каком авторском почерке и видении (другое дело конъюнктурный акцент) не идет речи. Так что проект клепально-балабольный. Ну что может рассказать спецподобран-ный либерал о революции или терроре 100-летней давности? Или хотя бы даже Любимов (1918 г.р.) о Мейерхольде (1942 г. смерти)?

Где в сериал Сванидзе, каждая из серий коего больше походит на растянутую филиппику обитателям того света, настоящие историки, политологи и философы? Вечное маячанье профессора Сахарова говорит лишь о заданности и тенденциозности, но никак не об историчности. А вот истеричность — это да, такая особенность в стиле ведущего налицо. А прочие персонажи — все эти актеры, писатели и художники в роли экспертов — никак не тянут на убедительность и весомость. Так же, как и жертвы, а куда чаще дети-внуки жертв «репрессий». Какой от них можно требовать объективности в анализе событий, если для них вся советская полоса сплошь черная, без единой светлой проплешины?

— Вернемся в дни сегодняшние. Какие персонажи из «Исторических хроник» поразили вас больше всего?

— Сразу оговорюсь, что кумиров у меня нет. А вот поразили и заинтересовали меня Савва Морозов, Блок, Азеф. Наибольшее восхищение же вызывает Антон Павлович Чехов. Как это ни покажется банальным, но более талантливого и порядочного при этом (что не всегда сочетается!), более обаятельного и харизматичного человека просто трудно представить. Яркого, блестящего, игривого, легкого в общении, очень обаятельного, которого любили женщины и которых он любил. При этом он был умен и печален, как многие большие писатели. На мой взгляд, это самая значимая фигура во всей истории нашей литературы после Пушкина.

— Ваши «Хроники» готовят обывателю массу откровений и открытий: вы снимаете с пьедесталов бронзовых кумиров, показывая их заложниками страстей, вредных привычек и идей, участниками любовных многоугольников. И уже слышны обвинения в том, что-де для Сванидзе нет ничего святого.

— Честно скажу, меня мнение обывателя по тому или иному вопросу совершенно не интересует. Я лишь облекаю свою работу в те формы, которые могут обывателя заинтересовать. Если я что и читаю последние два года, так это мемуары. По ним я заново учу историю. Стараюсь работать исключительно с историческими фактами, документами и версиями, которые мне самому кажутся убедительными и доказательными.

— Конвейерное производство «Хроник» — процесс непрерывный и трудоемкий, поговаривают даже, что вы решили «завязать» с «Зеркалом». Второе якобы ваше объяснение, это то, что ситуация в стране застойна, на ТВ цензура, что нет и не может быть острых политических передач.

— Те, кто так поговаривает, с таким же успехом могут рассказывать о том, что я собрался принять ислам. На сегодняшний день «Зеркало» мне интересно и закрывать передачу не собираюсь! Я действительно сейчас не вижу особо острых политических передач, но это и не так плохо! Острота хороша тогда, когда она объективно обоснованна. А если острота присутствует только для того, чтобы кого-то мимоходом уязвить, ущипнуть и получить за это несколько пунктов рейтинга, то это что-то другое. Безусловно, рейтинг нужен всегда: если меня никто не будет смотреть, то на кой я нужен? Но ради рейтинга ходить колесом я не буду.

— Кого вы никогда не отразите в «Зеркале» даже для дискуссии?

— Людей, которых глубоко не уважаю. Их фамилии называть не буду. Так же, как и фамилии тех, кого глубоко уважаю. Ни оскорблять кого-либо, ни возвеличивать не хочу.

— Но ведь и без фамилий многим известно, с кем вы не дружите или, наоборот, кому симпатизируете. Позвали же вы Чубайса комментировать «Исторические хроники» наряду с Солженицыным.

— Безусловно. Я абсолютно последователен в своих симпатиях и антипатиях. Кстати, больше всего я симпатизирую все же женщинам. Если говорить об Анатолии Борисовиче Чубайсе, то я его глубоко уважаю. Что касается «Исторических хроник», то о судьбе России в двадцатом веке, помимо Чубайса, размышляют писатели Солженицын и Аксенов, режиссеры Кончаловский и Сокуров, политики Егор Гайдар и Александр Яковлев, философ Александр Зиновьев. А среди зарубежных экспертов цикла — бывший госсекретарь США и лауреат Нобелевской премии мира Генри Киссинджер, постоянный секретарь французской Академии наук Э. Каррер д'Анкосс, бывший шеф внешней разведки ГДР Маркус Вольф. Так что Чубайс не единственный, кого я уважаю. Если всех перечислять, то у вас в газете места попросту не хватит.

МГУ в СМИ, 14.05.2004

Андрей Максимов. Канал «Россия» начал показ совершенно уникального документального сериала. Один человек хочет обозреть 100 лет российской истории. Этот человек, Николай Сванидзе, у нас в гостях. Известно высказывание, что «история дает только один урок, а именно то, что никаких уроков она не дает». Начав изучать российскую историю, можно какой-то урок из нее взять?

Н. Сванидзе. Строго говоря, я не в последние несколько месяцев начал изучать российскую историю. Я заканчивал исторический факультет. Хотя по специальности в дипломе я историк-западник, но тем не менее я и российской историей занимался, читал даже и курсы по российской истории. И всегда ее любил, и всегда мне это было очень интересно. Это меня всегда зажигало, и с гражданской, и с исследовательской точки зрения.

История, конечно, учит. Другой вопрос, что она, как и всякий предмет, учит только тех, кому это интересно.

А. М. А что самое главное в российской истории XX века для российских же людей?

Н. С. Хороший вопрос. Думать больше, а потом делать.

А. М. А вам кажется, в России это возможно?

Н. С. Это везде возможно. Исторический опыт можно не осознавать, вероятно. Можно не отдавать себе отчета, что ты его осознаешь, но он накапливается, накапливается в генах, в крови, в костях.

А. М. Как вы думаете, за эти сто лет будет ли хотя бы один год веселый, жизнерадостный, год счастья, а не год проблем?

Н. С. Огромный народ, могучая история — такого года, чтобы вообще никого не убили, чтобы все было слава богу, не припомнить. Было все, иногда приятно, иногда менее приятно, но это раскладывается на составные. Стакан ведь либо наполовину пуст, либо наполовину полон. Были годы абсолютно трагичные, скажем война, не одна война, кстати. Я буду об этом говорить, что не менее страшна для России, а по последствиям точно не менее страшна, была Первая мировая война. Вообще, воевали в прошедшем столетии очень много. Были годы стопроцентно трагичные, когда ничего светлого, кошмар один и все. А были годы, когда народ жил. Кстати, наверное, у вас есть родные, которые не без удовольствия вспоминают годы войны. Почему? Потому что они были молоды, потому что они были востребованы, потому что их любили девушки, и они любили. Им приятно это вспомнить. И таких лет много. Всегда влюблялись, всегда рожали детей, поэтому всегда что-то светлое было.

Слушатель. Кто-то из великих сказал, что урок России заключается в том, чтобы научить весь мир, как не надо жить. В чем загадка особой миссии России?

Н. С. Я не думаю, что у России есть какая-то сквозная, на все века историческая миссия. Россия великая страна. Есть и другие великие страны. Но что кадается XX века, это соответствует действительности. Россия действительно своей историей XX века предостерегла мир от страшной трагической ошибки, от обманного пути.

А. М. Как вам кажется, это у нас такая планида все время так жить или так обстоятельства складываются?

Н. С. Я не мистик. Я не думаю, что здесь речь идет о какой-то предопределенности.

А. М. А кто виноват?

Н. С. Так сложились обстоятельства. Так сложились история с географией. В прямом смысле двух слов. И все это выпало на XX век. XIX век был достаточно благополучен в нашей стране, а XX был страшен, тяжел, велик. Так получилось.

А. М. А люди каких профессий определяли более всего жизнь России в XX веке: политики или деятели культуры?

Н. С. И те и другие. Кстати, если брать мой сериал, у меня там достаточно равномерно обозначены и политики, и деятели культуры. Политики в жизни России XX века сыграли в основном страшную роль, а деятели культуры сделали нашу страну и в XX веке по-прежнему великой. Нам есть, чем гордиться в XX веке. К сожалению, в основном не политиками.

Слушатель. Я поклонник А. Фоменко, сторонника новой хронологии и новой логики истории. Не кажется ли вам, что на протяжении многих лет нам внушают, что мы слабая нация, что мы никчемные. А по представлению Фоменко и по моему представлению, мы очень сильная нация. Мы всегда были сильны. Нас Европа боится, наверное, генетически. Вы не думаете, что мы всегда были в Европе главными?

Н. С. Я ни в коем случае не поклонник Фоменко. Мало того, я считаю, что каждый человек должен заниматься своим делом. И пользуясь естественным дилетантизмом большинства читателей, дурить им голову, вводить их в заблуждение нельзя.

А. М. Сильные мы или нет?

Н. С. Я считаю, что да. Это не значит, что нас должны бояться. Мне не нравится, когда меня боятся. Мне не нравится, когда боятся мою страну. Плохо, когда боятся, уважают — да. Мы европейская страна, но и в значительной степени азиатская.

А. М. Что значит — сильная нация?

Н. С. Мы выдержали эти 80 лет, правда? Мы остались великой нацией, великим народом.

А. М. А народ бывает невеликий? Есть какой-нибудь невеликий народ, например, народ Самоа?

Н. С. Вопрос хороший, потому что народ Самоа тоже считает себя великим народом. Но все-таки есть какие-то объективные показатели. Не у каждого народа есть коллекция людей мирового класса в культуре, науке, искусстве, литературе, политике, которые есть в России.

Радиостанция «Маяк», 6.11.2003

В целом заявка недурная и достаточно деликатно, учитывая, чьи это уста, выраженная. В то же время создается ощущение, будто Сванидзе только и занимается, что отщипывает и приворовывает у Сталина по части злодейства, находя новых авторов.

Предлагаем скрупулизированные и предельно лаконичные сван-тезисы и антисван-тезисы по просмотрении лишь одной из передач «ИХ».

Беломорканал. О его строительстве пишется 600-страничная книга десятков писателей, которая на деле лишь — пиаровская акция ОГПУ.

«Это сумасшедший дом. Так не могло, так не могло быть. Это неправдоподобно. Дело в том, что это правда», — камлает с экрана ведущий. Старый прием: вместо историчности — истеричность («так не могло, так не могло»).

Генрих Ягода назван создателем темпов социалистической индустриализации (раньше это достижение приписывалось «параноику» Сталину: ото как, подвинули «деспота», ай-ай-ай), и все благодаря смешению труда зеков и гражданского населения. Вот, мол, вам и весь хваленый энтузиазм. Зеки поставлены на первое место! Хотя даже, если это так, разве справедливо, чтобы честные люди строили да еще кормили преступников?

Главный идеолог разработки универсальной технологии, каковой является советский народ, — Ягода. То есть снова лавры у вождя народов экспроприируют! Вот что значит парень с поля прихватизаторов, чубайсят то бишь.

Плюс Ягода — родственник Свердлова. А нижегородское прошлое сроднило его с Горьким. У них идиллия даже в переписке.

Матвей Берман стал в 33 года — замначальника ГУЛАГа. Ну и что, а Николай Сванидзе в те же лета — начальник ГТРК — голубого ГУЛАГА нашего ТВ.

Лангман — главный архитектор ОГПУ и НКВД. Это, кстати, в данном случае не масонский титул, а профессия.

ОГПУ втягивает в свою орбиту гражданскую жизнь. Рушит церкви, строит ведомственные и жилые дома.

Никола дождался, позднее мы перечислим творцов ОГПУ и ГУЛАГа.

Еще неврастенически мелькает полуписатель-получекист Авдеенко (Рыбалко), что получил квартиру в доме ОГПУ. Ну, получил и получил.

Дача Ягоды построена на месте, где были расстреляны помещики, полководцы и деятели культуры. И вообще за 2 года при Ягоде арестовали 529 524 человека.

Крупный современный чекист-эксперт Зданович: «Ягода не оперативник, а очень хороший администратор».

Ягода Берману выдал и свой план: освоение таких больших районов, которых требует индустриализация, возможно только силами единой организации, могущей решать экономические вопросы — ОГПУ. И надо ее смело использовать в ранее невиданном масштабе.

Главный объект — Беломорканал.

«Раскулачивание, коллективизация, плюс тотальная конфискация зерна дали чудовищный голод».

Зощенко технику стройки сравнил с техникой времен строителей египетских пирамид.

«Инженеров освободили от заботы о рабочей силе».

Один из экспертов — честный Аксенов, чья «Мос-сага» — верх историзма и объективизма. Еще один — А. Сахаров

Беломорканал построен за 20 месяцев. 100 000 тысяч человек в год участвовало. 2000 килокалорий — норма пищи. «Рыли руками в буквальном смысле».

С сальным смаком, с огуречным прихрустом Сванидзе живописует о трупах, о болезнях, расправах, смерти. Как будто цель — по максимуму показать негатив. И где не хватает фактов, в ход идут эмоции, аллегории и метафоры.

Но где же исторические данные, господин кандидат (или магистр) исторических наук? Пока одни ужасы изо ртов врагов Советской власти или самих зеков, которых трудно заподозрить в неангажированности, нетенденциозности по данной-то тематике.

На примере «попа-стахановца», обоготворившего пирожки, Сванидзе вдохновенно повествует, как вся человечность голодного человека ужимается в животную реакцию «на корм».

Работа — корм — шанс выжить, — таков цикл, ставший достижением системы Ягоды.

А Горький поздравил чекистов с «удивительной работой». За 20 месяцев через Бекломорканал прошло 80 000 человек, а погибло 10 000.

«Коров тогда тоже ссылали». Послушать, в органах работали только нелюди и палачи. А ведь беспризорность ликвидировали те самые нелюди.

Еще один видный эксперт — писатель Е.Попов. Назвал книгу «Беломоро-Балтийский канал имени Сталина» — саморекламой Ягоды.

Эксперт А. Яковлев: органы регулировали все вопросы, проводили экспертизу всем проблемам и делали это с успехом — принималась их точка зрения.

Сценаристов фильма «Веселые ребята» Эрдмана и Масс из Гагр со съемок увозят на Лубянку за контрреволюционные басни, оба высланы из столицы (при чем тут 32-й год?).

Органы курируют зарубежные гастроли артистов, например, Неждановой. Это уже шараханья с многогодовалой амплитудой.

С грампластинок убрали песни «Яблочко», «Бублики», как и западные танцы

Да уж! В принципе у хроник есть своя сверхзадача, персонифицированная в сверхгерое. Это сам Николай Карлович Сванидзе, с такой язвительностью акцентирующий все, что, по его разумению, заслуживает уничижения. А такого отношения заслуживают обычно русские люди или там татары. Но он никогда не допустит и крупицы глумления или иронии по адресу «главных «героев, идеологов и подлинных демиургов» Беломорканала и ГУЛАГа (Каганович, Френкель, Ягода, родственник и последователь Свердлова Берман) и, уж тем более, намеков на предмет их близости по определенным признакам. Что вы, что вы, ведь тогда, не приведи бог, возникнут невольные аналогии с другой родственной связкой — «героев, идеологов и демиургов» «голубого ГУЛАГа» — ведущих ТВ, начиная с Познера, а кончая душкой Карлычем.

Зданович: не надо делать из ОГПУ дураков. Да никто и не делает.

Но как без страшного — без борьбы с гомосексуалистами, обвиненными в шпионаже? Закон о педерастии принят-то по настоянию Ягоды. Заметьте, не русского Кирова, не грузина Сталина (Джугашвили). Зато за ягодино-френкельские грехи должен каяться почему-то русский народ или, как возжелалось, Абуладзе, грузинский. Да еще и перед гомиками.

Ей-богу, вместо того чтоб позволять «писать» и «казать» «историю» таким вот желтописям и телепустомелям (Сванидзе, Парфенов, Млечин, Радзинский), лучше бы хоть изредка предоставляли экран выдающимся ученым Н. Яковлеву, Панарину, Кожинову, Ю. Мухину, В. Бушину, С. Кара-Мурзе, А. Зиновьеву. Мечтать не вредно, тем более что трем первым уже никогда не раскрыть уст.

А для примера и разбора уровня полетов, вот, как, скажем, тот же Кожинов «разводит непонятки с союзом писателей в том самом 1932 году», о чем абсолютно промолчал Сванидзе.

«Чтобы показать, сколь значительной была в 1930-х годах роль людей еврейского происхождения в жизни столицы СССР, обратимся к такой, без сомнения, важной области, как литература, — к доподлинно известному нам национальному составу Московской организации ССП (Союза советских писателей), точнее, наиболее «влиятельной» ее части.

На первый взгляд может показаться, что это «перескакивание» от ОГПУ — НКВД к ССП неоправданно. Но можно привести целый ряд доводов, убеждающих в логичности такого сопоставления. Для начала вспомним хотя бы о том, что среди деятелей литературы того времени было немало людей, имевших опыт работы в ВЧК — ОГПУ — НКВД, — скажем, И. Э. Бабель, О. М. Брик, А. Веселый (Н. И. Конкуров), Б. Волин (Б. М. Фрадкин), И. Ф. Жига, Г. Лелевич (Л. Г. Калмансон), Н. Г. Свирин, А. И. Тарасов-Родионов и др.

Далее, своего рода «единство» с ОГПУ продемонстрировала большая группа писателей, побывавшая в августе 1933 года в концлагере Беломорканала, чтобы воспеть затем работу «чекистов» в широко известной книге, где выступили тридцать пять писателей во главе с А. М. Горьким.

Уместно привести также позднейшие (конца 1950-х— начала 1960-х годов) рассуждения писателя В. С. Гроссмана о И. Э. Бабеле и других: «Зачем он встречал Новый год в семье Ежова?.. Почему таких необыкновенных людей — его (Бабеля. — В. К), Маяковского, Багрицкого — так влекло к себе ГПУ? Что это — обаяние силы, власти?»

Особой «загадки» здесь нет, ибо Бабель сам служил в ВЧК, одним из наиболее близких Маяковскому людей был следователь ВЧК-ОГПУ и друг зампреда ОГПУ Агранова Осип Брик, Багрицкий же с чувством восклицал в стихах:

Уже из этого, полагаю, ясно, что «сопоставление» ОГПУ-НКВД и ССП того времени не является чем-то несообразным. Что же касается национального состава «ведущей» части писателей Москвы, о нем есть точные сведения. Речь идет при этом не вообще о писателях, а о тех из них, которые имели тогда достаточно высокий официальный статус и потому в 1934 году стали делегатами всячески прославлявшегося писательского съезда, торжественно заседавшего шестнадцать дней — с 17 августа по 1 сентября.

Московская делегация была самой многолюдной: из общего числа около 600 делегатов съезда (со всей страны, от всех национальностей) к ней принадлежала почти треть — 91 человек. (Следует иметь в виду, что в опубликованном тогда «мандатной комиссией» съезда подсчете указана цифра 175, но здесь же оговорено: «не все анкеты удалось полностью обработать», и, согласно поименному списку делегатов, от Москвы участвовало в съезде на 16 человек больше).

Национальный состав московских делегатов таков: русские — 92, евреи — 72, а большинство остальных — это жившие в Москве иностранные «революционные» авторы (5 поляков, 3 венгра, 2 немца, 2 латыша, 1 грек, 1 итальянец; в кадрах НКВД, как мы видели, тоже было немало иностранцев). И если учесть, что население Москвы насчитывало к 1934 году 3 млн. 205 тыс. русских и 241,7 тыс. евреев, «пропорция» получается следующая: один делегат-русский приходился (3205 тыс.: 92) на 34,8 тысячи русских жителей Москвы, а один делегат-еврей (241,7 тыс.: 72) — на 3,3 тысячи московских евреев… Из этого, в сущности, следует, что евреи тогда были в десять раз более способны занять весомое положение в литературе, нежели русские, — хотя ведь именно русские за предшествующие Революции сто лет создали одну из величайших и богатейших литератур мира!..

Но проблема проясняется, если вспомнить, что делегатами съезда 1934 года не являлись, например, Анна Ахматова, Михаил Булгаков, Павел Васильев, Николай Заболоцкий, Сергей Клычков, Николай Клюев (он был арестован за полгода до съезда), Михаил Кузмин, Андрей Платонов, — без которых нельзя себе представить русскую литературу того времени, — а также множество других значительных писателей.

В 1996 году вышло в свет исследование Н. А. Иваницкого «Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов)», в котором на строго документальной основе обрисованы эти самые «мероприятия». Особенно подробны сведения о происходившем в Средне-Волжском крае:

«20 января 1930 г. бюро Средне-Волжского крайкома ВКП(б) на закрытом заседании приняло постановление «Об изъятии и выселении контрреволюционных элементов и кулачества из деревни»:

1) немедленно провести по всему краю массовую операцию по изъятию из деревни активных контрреволюционных антисоветских и террористических элементов в количестве 3000 человек. Указанную операцию закончить к 5 февраля.

2) одновременно приступить к подготовке проведения массового выселения кулацко-белогвардейских элементов вместе с семьями, проведя эту операцию с 5 по 15 февраля.

3) Считать необходимым провести выселение кулацких хозяйств вместе с семьями в количестве до 10 000 хозяйств».

Был создан «боевой штаб» во главе с М. М. Хатаевичем, — сообщает далее Н. А. Ивницкий, — куда вошли председатель крайисполкома, крайпрокурор и представитель реввоенсовета Приволжского военного округа. Аналогичные штабы создавались в округах и районах».

Но все это показалось недостаточным, и через восемь дней, 29 января 1930 года, было признано «необходимым довести общее количество арестованных до 5 тыс. вместо ранее намеченных 3 тыс. человек, а выселенных семей до 15 тыс. (против 10 тыс.)». При этом подчеркивалось, что «работа по изъятию путем ареста кулацких контрреволюционных элементов должна быть развернута во всех районах и округах вне зависимости от темпа коллективизации…» Кроме того, «движение в деревне за снятие колоколов и закрытие церквей должно быть охвачено партийным руководством». На следующий день, «30 января 1930 г. краевой штаб решил всю операцию по изъятию кулацкого актива закончить к 3 (! — В. К.) февраля, а «тройке» при ГПУ было дано указание с 4 февраля приступить к рассмотрению дел наиболее злостных элементов, приговоры вынести и реализовать (т. е. расстрелять. — Н. И.) не позднее 10 февраля». Предусматривалось для осуществления операции привлечь и части Красной Армии: в гарнизонах выделить по 50 бойцов в полной боевой готовности, создать отряды Красной Армии в 20 населенных пунктах, где нет воинских гарнизонов, по 40 человек в каждом. Краевой штаб… вынес решение о выдаче коммунистам оружия… речь шла фактически о развязывании гражданской войны в Поволжье».

Последнее умозаключение едва ли верно. Во-первых, в 1930 году — в отличие от 1918 года, когда действительно развязалась Гражданская война, — в руках крестьянства, по существу, не было никакого оружия (между тем бросавшие с весны 1917 года фронт одетые в шинели крестьяне принесли в деревню массу оружия). Во-вторых, чрезмерно агрессивные действия Хатаевича и ему подобных вскоре же были в той или иной мере пресечены центральной властью.

В известном выражении «историю делают люди» обычно видят отрицание фатализма, но, пожалуй, не менее или даже более существенно другое: историю делают такие люди, которые налицо в данный ее период. Коллективизация началась всего через семь лет после окончания непосредственно революционного времени с его беспощадной Гражданской войной…

Спустя два — два с половиной месяца после начала «сплошной» коллективизации, 22 марта 1930 года, один из наиболее близких тогда к Сталину людей, Серго Орджоникидзе, сообщал ему о руководителях Криворожского округа Украины: «Перекручено здесь зверски. Охоты исправлять мало… Все хотят объяснить кулаком, не сознают, что перекрутили, переколлективизировали. Большое желание еще большим нажимом выправить положение, выражают желание расстрелять в округе человек 25–30…»; выше приводилось признание Бабеля, принимавшего непосредственное участие в коллективизации на той же Украине и именно в феврале — марте 1930 года: «…я теперь научился спокойно смотреть на то, как расстреливают людей». «Выучка» была надежной: так, Бабель позднее «спокойно» поселился в дачном особняке, из которого ранее отправился на расстрел Л. Б. Каменев (Леонид Леонов вспоминал, что ранее Сталин предложил ему занять эту дачу, но он в ужасе отказался…)

На предшествующих страницах я стремился осмыслить феномен «1937 год» в его связи с совершившейся в 1929–1933 годах коллективизацией, поскольку без такого соотнесения двух периодов многое невозможно понять и даже просто увидеть. Так, из тех вышеупомянутых восьми членов ЦК, которые непосредственно осуществляли коллективизацию в основных «зерновых» регионах, к концу 1930-х были расстреляны семеро, — «уцелел» один только Андреев, — кстати сказать, уже в 1930 году возвращенный с Северного Кавказа в Москву и более не занимавшийся «коллективизаторством»…

«Исторические хроники». «1932 год. Генрих Ягода»,

16.03.2005.