"Дорога ветров" - читать интересную книгу автора (Уильямс Тэд)

4 МОЛЧАЛИВЫЙ РЕБЕНОК

Воздух был теплым, но темные облака необычно сгустились. Весь день корабль не мог двинуться с места — паруса безжизненно повисли, ветра не было. — Интересно, скоро ли будет шторм? — вслух спросила Мириамель.

Молодой матрос, стоявший неподалеку, удивленно обернулся к ней.

— Вы это мне, леди?

— Я сказала: интересно, скоро ли будет шторм.

— Да, леди, — матрос явно чувствовал себя неловко, разговаривая с ней. Он плохо говорил на вестерлинге, и она подумала, что он, наверное, с одного из тех маленьких южных островов, где не знают даже наббанаи. — Шторм идет.

— Это я и так знаю. Меня интересовало, когда он придет.

— А-а, — он кивнул, и огляделся по сторонам, как будто боялся, что его могут подслушивать. — Очень скоро. — Он широко улыбнулся, оглядел принцессу с головы до ног, и улыбка его стала еще шире. — Очень миленькая.

Удовольствие, полученное от этого разговора, немедленно улетучилось. Ей были хорошо знакомы и выражение лица матроса, и его оскорбительный взгляд. Он, конечно, не посмеет до нее дотронуться, но это только потому, что считает ее игрушкой, принадлежащей хозяину, графу Аспитису. Гнев ее был смешан с некоторой долей неуверенности. Прав ли он? Несмотря на весь ее страх перед графом, который, если верить Ган Итаи, встречался с Прейратсом, и, если верить Кадраху, даже работал на красного священника, — она верила, что он действительно собирался жениться на ней, а теперь вдруг подумала, что он, может быть, просто хотел удержать ее при себе до возвращения в Наббан, покорную и благодарную. Он наверняка считает, что от стыда она не решится никому признаться в том, что произошло между ними. Мириамель не знала, что больше пугает ее — перспектива выйти замуж за Аспитиса или то, что он, возможно, лжет ей с такой же легкостью, с какой лгут продажным тварям в портовых тавернах.

Она не сводила с матроса ледяного взгляда до тех пор, пока он, наконец, не смутился, и не ушел к носу корабля. Довольно долго она смотрела ему вслед, а потом вернулась к штормовым облакам и скучному серому океану.

Недалеко от корабля в воде виднелись три огромных существа. Одно из них подплыло ближе, раскрыло широкий рот и закричало. Резкий крик килпы заставил Мириамель вздрогнуть. Заметив ее движение, все три чудовища повернули к ней головы. Черные влажные глаза остановились на лице принцессы, и она в испуге отшатнулась от бортика, сотворив знак древа.

Повернувшись, она чуть не наткнулась на Туреса, молодого пажа графа.

— Леди Мария. — Он попытался поклониться, но расстояние между ними было слишком мало, так что паж только стукнулся головой о ее локоть и вскрикнул от боли. Мириамель потянулась успокоить его, но паж в смущении отпрянул. — Его светлость хочет вас видеть.

— Где он, Турес?

— Каюта. — Он поправился: — В своей каюте, леди.

— Спасибо.

Юноша отступил на несколько шагов, собираясь проводить ее, но Мириамель снова заметила какое-то движение у поверхности воды. Одна из килп, отделившись от остальных, поплыла рядом с кораблем, не сводя с Мириамели ничего не выражающих глаз. Потом она вытянула блестящую серую руку и длинными пальцами провела по корпусу судна, как будто надеялась зацепиться за что-нибудь. Мириамель боялась пошевелиться. Через мгновение страшное существо нырнуло и снова появилось на поверхности только на расстоянии броска камня от корабля. Принцесса застыла, словно в ужасном сне. Наконец она оторвалась от килпы и отступила назад. Юный Турес удивленно посмотрел на нее.

— Леди?

— Я иду. — И она последовала за ним, только раз обернувшись назад.

Три серых головы подпрыгивали на волнах, словно рыбачьи поплавки.

Турес оставил ее в узком коридоре перед каютой Аспитиса и, быстро поднявшись на палубу, побежал выполнять другие поручения графа. Мириамель воспользовалась несколькими мгновениями одиночества, чтобы, привести себя в порядок и сосредоточиться. Из головы не шел тягучий взгляд килпы и то, как мягко и быстро подплыла она к кораблю. Принцесса вздрогнула от отвращения.

Ее мысли были прерваны тихим позвякиванием, доносившимся из каюты графа. Дверь была приоткрыта, и Мириамель заглянула в щелку.

Аспитис сидел за письменным столом. Перед ним лежала раскрытая книга, желтоватый свет лампы освещал ее пергаментные страницы. Граф взял со стола два столбика, серебряных монет и опустил их в маленький полотняный мешочек. Потом кинул звенящий мешочек в открытый сундук, стоящий у его ног. Мириамели показалось, что сундук был полон таких же мешочков.

Под ногой принцессы скрипнула половица — то ли от тяжести, то ли от непроизвольного движения. Девушка едва успела отскочить в сторону, прежде чем граф поднял голову. Через некоторое время она опять подошла к двери и громко и уверенно постучала.

— Аспитис? — Она услышала, как захлопнулась книга и проскрежетал заталкиваемый под кровать сундук.

— Да, леди, входите.

Она вошла и прикрыла за собой дверь, решив не запирать ее на задвижку.

— Вы звали меня?

— Присаживайтесь, прелестная Мария, — Аспитис указал на кровать, но принцесса сделала вид, что не заметила этого, и села на стул у противоположной стены. Одна из собак Аспитиса откатилась в сторону, чтобы дать место ногам девушки, несколько раз вильнула тяжелым хвостом и снова заснула. На графе было платье, украшенное золотыми хохолками цапли, то самое платье, которое произвело на нее такое впечатление во время их первого ужина. Теперь она смотрела на него и удивлялась собственной глупости.

Как я могла так запутаться в этой лжи! Но Кадрах был прав. Если бы она с самого начала представилась простолюдинкой, Аспитис оставил бы ее в покое и, даже насильно овладев ею, не настаивал бы на женитьбе.

— Я видела у корабля трех килп, — она говорила вызывающе, как будто граф собирался спорить с ней. — Одна из них подплыла совсем близко и хотела влезть на борт.

Граф улыбнулся и покачал головой.

— Они не сделают этого. Не боитесь, леди. Только не на «Облаке Эдны».

— Но она дотронулась до борта, она как будто искала трап!

Улыбка графа исчезла. Он нахмурился.

— Когда мы поговорим, я поднимусь на палубу и пущу в этих рыбьих дьяволов пару стрел. Нечего им дотрагиваться до моего корабля.

— Но что им нужно? — Она никак не могла забыть серой руки килпы. Кроме того, ей вовсе не хотелось начинать разговор с Аспитисом. Она была уверена, что ничего хорошего он ей не принесет.

— Не знаю, леди. — Он нетерпеливо мотнул головой. — Хотя нет, знаю. Еды. Но у килп есть много способов найти добычу, куда более простых, чем нападение на полный вооруженных людей корабль. — Граф пристально посмотрел на принцессу. — Ну вот. Мне не следовало говорить вам этого. Теперь вы испугались.

— Они едят… людей?

Граф снова покачал головой, на этот раз более энергично.

— Они едят рыбу, иногда птиц, которые не успевают взлететь. — Аспитис поймал ее недоверчивый взгляд. — Да, и другие вещи тоже — если могут найти. Несколько раз они нападали на маленькие рыбачьи суденышки, но никто точно не знает почему. Но это неважно. Я уже говорил вам, что они не причинят вреда «Облаку Эдны». Никто не справляется с ними лучше Ган Итаи.

Минуту Мириамель сидела тихо.

— Наверное вы правы, — проговорила она наконец.

— Вот и хорошо. — Он встал, пригнувшись, чтобы не задеть низкую потолочную балку, — Я рад, что Турес нашел вас, хотя вряд ли вы могли бы потеряться на корабле, правда? — его улыбка была почти грубой. — Нам есть о чем поговорить.

— Да, лорд, — она почувствовала, как чудовищная усталость наваливается на нее. Может быть лучше будет, если она не станет настаивать, протестовать и волноваться? Она ведь уже решилась просто плыть по течению.

— Сейчас полный штиль, — продолжал Аспитис, — но я надеюсь, что ветер поднимется раньше, чем начнется шторм. Если нам повезет, уже завтра к вечеру мы будем на острове Спент. Только подумайте, Мария! Мы поженимся в церкви святого Лавеннина.

Как просто было бы, не противясь и не волнуясь, отдаться волнам, как подгоняемоеветрами «Облако Эдны». Но будет ли у нее шане спастись, когда они высадятся на Спейте? Кто знает?

— Мой лорд, — услышала она свой голос. — Я… у меня… не все так просто.

— Да? — граф вскинул золотистую голову. Мириамель подумала, что он похож на охотничью собаку, сделавшую стойку на добычу. — Что «не просто»?

Влажной ладонью она одернула подол платья и глубоко взохнула.

— Я не могу выйти за вас замуж.

Неожиданно Аспитис рассмеялся.

— О, как глупо. Вы беспокоитесь о моей семье? Они полюбят вас, как полюбил я. Мой брат женился на женщине из Пирруина, а теперь она любимая невестка моей матери. Не бойтесь!

— Дело не в этом. — Она сжала руки. — Есть другая причина.

Граф нахмурился:

— О чем вы говорите?

— Я уже дала обещание другому. Дома. И я люблю его.

— Но я спрашивал вас! Вы сказали, что никакого другого нет! И вы сами отдались мне!

Он был зол, но старался сдержаться. Мириамель почувствовала, как страх отпускает ее.

— Я поссорилась с ним и отказалась выйти за него замуж. Поэтому отец и отослал меня в монастырь. Но теперь я понимаю, что была неправа. Я была несправедлива к нему… и несправедлива к вам. — Она презирала себя за эти слова. Вряд ли она была несправедлива по отношению к Аспитису, и нельзя сказать, что он был так уж благороден, но приходилось быть щедрой. — Из вас двоих первым я полюбила его.

Аспитис, скривив губы, шагнул к ней. Голос его дрожал от скрытого напряжения.

— Вы отдались мне!

Она опустила глаза, стараясь не нанести оскорбления.

— Я ошиблась. Надеюсь, вы простите меня, хотя я и не заслуживаю прощения.

Граф резко повернулся спиной к ней. Он говорил с трудом, едва контролируя себя.

— И вы думаете, это все? Вы просто скажете: «Прощайте, граф Аспитис»? И все?

— Я могу только положиться на ваше благородство, мой лорд. — Казалось, что маленькая каюта стала еще меньше. Мириамель почти чувствовала, как сжимаются стены, предвещая близкую грозу.

Плечи Аспитиса затряслись. Он издал низкий стонущий звук. Мириамель в ужасе отпрянула к стене. Ей вдруг показалось, что граф сейчас прямо на ее глазах превратится в ужасного волка из старой сказки, которую рассказывала ей няня.

Граф Эдны и Дрины повернулся к ней. Его зубы действительно обнажились в волчьей гримасе, но он смеялся.

Она была ошеломлена. Почему он…

— О, моя леди. — Он едва справлялся со своим весельем. — Вы действительно умны.

— Я не понимаю, — холодно сказала она. — Вы находите это смешным?

Аспитис хлопнул в ладоши. Мириамель вздрогнула от резкого звука.

— Вы очень умны, леди, очень умны, но не так, как вы думаете… принцесса.

— Ч-что?

Он улыбнулся, и теперь его улыбку никак нельзя было назвать очаровательной.

— Вы быстро соображаете и изобретательно лжете. Но я был на похоронах вашего деда и коронации вашего отца. Вы Мириамель. Я понял это за первой же нашей совместной трапезой.

— Вы… Вы… — Теперь в мыслях у нее была страшная путаница. — Что?..

— Я уже начал подозревать что-то, когда вас доставили ко мне. — Он протянул руку и коснулся ее волос. Принцесса не двигалась, у нее перехватило дыхание. — Видите, — сказал он, — ваши волосы коротко острижены и выкрашены, но ближе к корням они золотые… как мои. — Граф довольно усмехнулся: — Да, благородная леди, направляющаяся в монастырь, может заранее обрезать волосы, но зачем менять их цвет, особенно если он так прекрасен? Будьте уверены, я внимательно рассматривал вас тогда, за ужином. В конце концов узнать вас было не так уж и трудно. Я видел вас раньше, хотя и не так близко. Все знают, что дочь Элиаса скрывалась в Наглимунде и пропала куда-то, когда замок пал. — Он довольно улыбнулся и щелкнул пальцами. — Так что вы — моя, и мы поженимся на Спенте, потому что вы, наверное, попытаетесь бежать в Наббан, где у вас родственники. — Аспитис засмеялся. — А теперь они будут и моими родственниками.

Принцесса была в отчаянии.

— Вы действительно хотите жениться на мне?

— Не из-за вашей красоты, моя леди, хотя вы очень хороши. И не потому, что разделил с вами постель. Если бы я женился на всех женщинах, с которыми развлекался, мне пришлось бы отдать этой армии жен целый замок, как это делают короли Наскаду. — Он сел на кровать и откинулся, прислонившись к стене. — Нет, сейчас я женюсь на вас. Потом ваш отец окончит свои завоевания и устанет от Бенигариса, как устал от него я — поверите ли, когда он убил своего отца, он всю ночь пил и плакал! Как ребенок! — так вот, когда он устанет от Бенигариса, где он найдет лучшего правителя Наббана, чем тот, кто разыскал его дочь, полюбил ее и привез домой целой и невредимой? — Его холодная улыбка сверкнула, как лезвие ножа. — То есть я.

Мириамель похолодела. Некоторое время она не могла вымолвить ни слова.

— Ну а если. я скажу отцу, что вы похитили и обесчестили меня?

Но ее слова только позабавили его.

— Вы не так хорошо интригуете, как я думал, Мириамель. Многие видели, как вы взошли на борт моего корабля под чужим именем, как я ухаживал за вами, хотя думал, что вы всего лишь дочь какого-то малоземельного барона. И если станет из вестно, что вы были — обесчещены, так вы сказали? — ваш отец никогда не откажется от зятя знатного происхождения, который уже давно стал его преданным союзником и оказал ему, — он протянул руку и похлопал по какому-то предмету, которого Мириамель не могла видеть, — множество важных услуг.

Его глаза горели от удовольствия. Он был прав. Она не сможет остановить его. Она принадлежала ему. Она стала его собственностью.

— Я ухожу, — принцесса вскочила.

— И не пытайтесь случайно упасть за борт, дорогая Мириамель. Мои люди будут следить за вами. Вы нужны мне живой.

Мириамель толкнула дверь, но она не открывалась. На сердце у девушки были только пустота и боль, как будто из нее выпустили воздух.

— На себя, — подсказал граф. Мириамель вылетела в коридор. Перед глазами у нее все кружилось, как во время сильной качки. — Я приду в вашу каюту попозже, любимая, — сказал граф ей вслед. — Будьте готовы встретить меня.

Едва она вышла на палубу, ноги отказали ей. Принцесса упала на колени. Ей хотелось только погрузиться в темноту и исчезнуть.

Тиамак сердился.

Он хорошо потрудился для сухоземельцев — Ордена Манускрипта, как они говорили, хотя Тиамаку казалось, что группа из полудюжины человек слишком мала, чтобы называть себя орденом. Но членом Ордена был доктор Моргенс, которого Тиамак уважал и любил, поэтому он старался сделать все возможное, когда хоть кому-нибудь из носителей свитка требовалась помощь, которую мог оказать только маленький вранн. Они не часто нуждались в мудрости жителя болот, но когда она была нужна им — например, когда одному из них понадобилась крученая трава или желтый медник, которые невозможно было найти на рынках сухоземельцев — они вспоминали о Тиамаке и писали ему. Иногда — например, когда он подготовил для Динивана подробный каталог болотных животных, снабженный его собственными рисунками пером, или когда изучил и описал старому Ярнауге, какие реки впадают во Вранн и что происходит, когда их пресные воды смешиваются с соленой водой залива Ферракоса, ему приходили длинные ответные письма с благодарностями. Благодарственное письмо от Ярнауги было таким тяжелым, что голубь добирался до Вранна в два раза дольше, чем обычно. В этих письмах члены Ордена часто намекали, что когда-нибудь Тиамак тоже будет принят в их число.

Сограждане Тиамака не ценили его, и потому вранн жаждал этого признаний. Он помнил враждебность и подозрительность студентов в Пирруине, узнавших, что среди них есть и человек с болот. Если бы не доброта доктора Моргенса, он убежал бы обратно в болото. Но под скромной Внешностью Тиамака пряталось нечто большее, чем просто гордость. В конце концов, он был первым вранном, который уехал с болот учиться у узирианских братьев. Получая благодарности от носителей свитка, он каждый раз чувствовал, как близится его час. Когда-нибудь он станет членом Ордена Манускрипта, узкого круга настоящих ученых, и каждые три года будет ездить на встречу с одним из них — встречу равных. Он увидит мир и станет знаменитым ученым… по крайней мере так он всё это воображал.

Когда в «Чашу Пелиппы» явился огромный риммер Изгримнур и передал ему желанный брелок члена ордена — золотые свиток и перышко — сердце Тиамака взлетело к небесам. Все его жертвы стоили этой награды. Но мгновением позже герцог рассказал, что получил брелок из рук умирающего Динивана, а когда оглушенный этой вестью Тиамак спросил о Моргенсе, Изгримнур ответил, что доктор умер почти полгода назад.

Спустя две недели Изгримнур все еще не мог понять причины отчаяния и растерянности Тиамака. Он допускал, что вести о смерти этих людей могли расстроить его, но мрачность Тиамака считал крайностью. Но ведь риммер не привез ни новой работы, ни полезного совета, он даже не был, по его собственному признанию, членом ордена. Изгримнур не мог понять, что Тиамак, столько времени прождавший, чтобы узнать планы Моргенса, совершенно растерялся, когда его бросили на волю волн, как лодку-плоскодонку, попавшую в водоворот.

Тиамак забыл о долге перед своим народом ради поручения сухоземельца — по крайней мере так ему казалось, когда он был достаточно зол, чтобы забыть, что нападение крокодила заставило его отказаться от своей миссии в Наббане. В любом случае он не оправдал надежд своих земляков.

Ему приходилось признать, что Изгримнур все-таки платил за комнату и еду для него, когда у самого Тиамака вышли все деньги. Это конечно было чем-то — но с другой стороны, того требовала простая справедливость: сухоземельцы бессчетные годы наживались на труде жителей болот. Самого Тиамака преследовали, били и оскорбляли на рынках Анзис Пелиппе.

Тогда ему помог доктор, но теперь Моргене мертв. Народ Тиамака никогда не простит ему предательства, а Изгримнур вечно возился со старым швейцаром Чеалио, который, по утверждению герцога, был великим рыцарем Камарисом. Казалось, его и вообще не волнует, жив ли еще маленький болотный житель. Учитывая все это, Тиамак понимал, что стал теперь таким же бесполезным, как безногий краб.

Удивленный и встревоженный, он огляделся. Он далеко отошел от «Чаши Пелиппы» и совершенно не ориентировался в этом районе Кванитупула. Вода, еще более серая и сальная, чем обычно, пестрела тушками дохлых рыб я морских птиц. Опустевшие дома по обе стороны канала, казалось, сгибались под Грузом веков, грязи и соли.

Чувство затерянности и одиночества захлестнуло его.

О Тот, Кто Всегда Ступает по Песку, дай мне благополучно вернуться домой! Пусть мои птицы будут живы! Дай мне…

— Болотный человек! — резкий голос прервал его молитву. — Его приход близок!

Вздрогнув, Тиамак обернулся. На другой стороне узкого канала стояли трое молодых людей в белых одеяниях огненных танцоров. Один из них откинул капюшон, и Тиамак увидел неровно выстриженную голову: несрезанные пучки волос торчали, как сорная трава на ухоженной клумбе. Даже издалека было видно, как недобро блестели его глаза.

— Близок его приход! — снова закричал огненный танцор. Голос его звучал радостно, как будто Тиамак был старым другом.

Тиамак знал, кто эти люди, и не хотел принимать участие в их безумии. Он повернулся и, прихрамывая, заспешил по неровной дороге в обратную сторону. Окна и двери безжизненных зданий, мимо которых он проходил, были наглухо забиты досками.

— Король Бурь идет! Он вправят тебе ногу! — Огненные танцоры на другой стороне тоже повернули. Они шли параллельно Тиамаку, подражая его хромающей походке, и кричали: — Ты что, не слыхал еще? Больные и увечные будут наказаны! Огонь пожрет их, лед похоронит их!

Тиамак увидел пролом в длинной стене справа от него. Он свернул туда, надеясь, что это не тупик. Крики огненных танцоров неслись ему вслед.

— Куда ты идешь, коричневый человечек? Король Бурь отыщет тебя, даже если ты спрячешься в самой глубокой норе или на самой высокой горе! Иди сюда, поговори с нами, иначе мы сами придем к тебе!

Проем вывел вранна на большую открытую площадку, которая некогда, судя по всему, служила пристанью, а теперь только остатки снастей и перекладин да осколки разбитой посуды напоминали о ее прежнем назначении. Доски площадки рассохлись от старости, и сквозь щели была видна грязная вода канала.

Тиамак аккуратно прошел по колеблющемуся настилу к двери на другой стороне канала и вышей на новую улицу. Крики огненных танцоров затихали, становясь все злее по мере того, как он удалялся.

Для вранна Тиамак неплохо знал город, но даже коренные жители Кванитупула признавали, что в нем легко потеряться. Строения редко служили подолгу. Те, которым удавалось продержаться одно-два столетия, десятки раз изменяли свое расположение — морской воздух и вода разрушительно действовали на сваи и краску. Ничто не оставалось неизменным в Кванитупуле.

Пройдя еще немного, Тиамак начал узнавать знакомые места — шаткий шпиль полуразрушенной церкви Святой Риаппы, яркую, но облупившуюся краску на куполе рынка. Он почти успокоился и снова принялся обдумывать свои проблемы. Итак, теперь он в западне, в чужом городе. Если он хочет как-то зарабатывать себе на жизнь, ему придется предложить свои услуги в качестве писаря и переводчика. Это означало бы жизнь у самого рынка, потому что особые сделки, при которых требовалась помощь Тиамака, не терпели дневного света. Если он не будет работать, то должен будет положиться на благотворительность герцога Изгримнура. Тиамак не хотел дальше пользоваться гостеприимством болтливой Чаристры и даже предложил герцогу переехать поближе к рынку, чтобы он, Тиамак, мог по крайней мере зарабатывать деньги, пока Изгримнур нянчится с этим идиотом швейцаром. Но старый риммер был непреклонен. Он считал, что была какая-то причина, по которой Диниван просил их ждать в «Чаще Пелиппы», хотя и сам понятия не имел, что это за причина. Поэтому, хотя Изгримнуру трактирщица нравилась никак не больше, чем Тиамаку, он переезжать никуда не собирался.

Кроме того, Тиамак никак не мог понять, стал ли он теперь действительным членом Ордена Манускрипта. Он был избран, но все носители свитка, которых он знал, уже умерли, а о прочих он ничего не слышал вот уже много месяцев. Он не знал, что ему теперь делать и у кого он мог бы спросить об этом.

Наконец последней, но не менее важной проблемой было то, что ему снились плохие сны, вернее сказать, не плохие, а странные. В течение нескольких последних недель в каждом сне его преследовал призрак. Гнался ли за ним крокодил, у которого в каждом из тысячи зубов было по глазу, еп ли он великолепное блюдо из крабов вместе со своими воскресшими родителями — за всем этим молча наблюдал призрак ребенка, маленькой темноволосой девочки из сухоземельцев. Девочка никогда ни во что не вмешивалась, независимо от того, страшным или приятным был сон, и каким-то образом даже казалась менее реальной, чем все остальное. Если бы не ее постоянное присутсвие во всех снах, Тиамак попросту забыл бы о ней. В последнее время с каждым новым появлением она становилась все призрачнее, словно растворяясь во мраке сна, так и не сказав всего, что хотела.

Тиамак поднял глаза и увидел баржевой док, мимо которого уже проходил в этот день. Хорошо. Теперь он снова в знакомых местах.

Таким образом, есть еще одна загадка — что или кто была эта молчаливая девочка? Он пытался вспомнить то, что говорил ему Моргене о Дороге снов, но никакого объяснения в голову не приходило. Может быть, девочку послала из страны мертвых его покойная мать, чтобы наказать его за предательство?

— Болотный человек!

Тиамак резко повернулся, и увидел троих огненных танцоров, стоявших на дороге в нескольких шагах от него. На этот раз между ними ие было канала.

Главарь выступил вперед. Его белое одеяние было выпачканогрязью и смолой, а горящие глаза казались еще более страшными, чем раньше.

— Ты не очень быстро ходишь, болотный человек. — Он усмехнулся, обнажая кривые зубы. — Кто-то повредил тебе ногу? Как следует повредил?

Тиамак отступил назад. Троица дождалась, пока он отойдет, и снова стала приближаться. Ясно было, что уйти ему не дадут. Тиамак опустил руку на рукоятку ножа. Глаза вожака расширились, как будто ему предложили новую, еще более интересную игру.

— Я вам ничего не сделал, — сказал Тиамак.

Огненный танцор расхохотался, широко раскрывая рот.

— Он скоро придет. Тебе не убежать от него.

— Неужели Король Бурь посылает вас приставать к безобидным прохожим? — Тиамак старался говорить убедительно. — Не могу поверить, что эта тварь пала так низко! — Он осторожно вытащил нож из ножен.

Вожак обернулся к своим спутникам:

— Неплохо болтает для болотного человека? — и снова обратился к Тиамаку: — Господин хочет видеть тех, кто здоров и силен. Слабым будет плохо.

Тиамак стал отступать назад, надеясь дойти до места, где можно было бы найти помощь — в этом районе Кванитуоула скорее всего тщетная надежда — или хотя бы туда, где он мог бы прислониться спиной к стене, чтобы его не могли окружить. Он молил Тех, Кто Наблюдают и Творят, чтобы они ие дали ему споткнуться. Можно было бы одной рукой нащупывать путь, но она могла пригодиться, чтобы отразить первый удар, давая возможность ударить ножом.

Огненные танцоры шли за ним. Их лица, как морды крокодилов, были лишены всякого выражения. Вообще, рассуждал Тиамак, стараясь как-то подбодрить себя, он же сражался с крокодилом, и выжил. Эти звери отличались от них только тем, пожалуй, что крокодил в конце концов съел бы его, а они готовы убить его просто для своего удовольствия или ради извращенной идеи о воле Короля Бурь. Даже отчаянно надеясь найти выход из танца смерти, который исполняли его преследователи, Тиамак не мог не удивиться тому, что имя из полузабытой северной легенды оказалось на устах уличных хулиганов в Кванитупуле. Действительно, многое изменилось с тех пор, как он покинул болота.

— Осторожно, парень, — один из огненных танцоров смотрел куда-то за спину Тиамака. — Упадешь и утонешь!

Вздрогнув, Тиамак обернулся, ожидая увидеть неогражденный канал, и тут же понял, что его обманули — на самом деле он стоял в конце короткой аллеи. Вранн резко повернулся к преследователям и успел как раз вовремя, чтобы увернуться от удара тяжелой дубинки с металлический наконечником. Удар пришелся по деревянной стене. Во все стороны полетели щепки.

Тиамак выхватил нож и рубанул по руке, державшей дубинку, но только порвал рукав белого одеяния. Два огненных танцора, один из которых с издевкой тряс разорванным рукавом, медленно обходили его с двух сторон, спереди надвигался вожак. Тиамак свернул в аллею, держа нож наготове и стараясь удерживать всех троих на расстоянии. Вожак снова засмеялся и вытащил из-под белого балахона свою дубину. Глаза его сияли зловещим ликованием.

Танцор слева внезапно тихо вскрикнул и исчез в одном из проемов. Тиамак подумал, что он будет стоять на страже, пока его дружки не покончат со своей жертвой. Мгновением позже появилась дубина исчезнувшего, но уже без хозяина. Она пролетела через аллею, ударив танцора справа от Тиамака и отбросив его к стене. Красный след остался на дощатой обшивке, и танцор скорчился безжизненным комком белой одежды. Пока бритоголовый вожак растерянно озирался, в аллее появилась высокая фигура. Вновь пришедший схватил вожака за воротник и отбросил его к ограде, которая тут же разлетелась на мелкие кусочки, словно в нее попал камень, выпущенный из катапульты. Обмякшее тело прокатилось по мостовой и свалилось в маслянистую воду канала.

Тиамак обнаружил, что его охватил озноб страха и возбуждения. Он поднял голову и увидел доброе, немного смущенное лицо Чеалио, швейцара.

Камарис. Герцог говорил, что это Камарис, промелькнуло в голове Тиамака, Рыцарь, присягавший… присягавший… защищать невинных.

Старик опустил руку на плечо Тиамака и вывел его из аллеи.

В эту ночь вранну снились фигуры, закутанные в белые саваны, с горящими колесами вместо глаз. Они шли к нему по воде, медленно размахивая руками. Сам он барахтался в одном из протоков Вранна, отчаянно пытаясь спастись, но что-то держало его за ногу. Чем ожесточеннее, он боролся, тем труднее ему было оставаться на поверхности.

А с берега за ним торжественно и молча наблюдала маленькая черноволосая девочка. На этот раз она была едва различима, словно состояла из легкого тумана. И постепенно, еще до того, как сон кончился и он проснулся, она исчезла совсем.

Гадалка Диавен сделала свою пещеру очень похожей на маленький домик, в котором она жила когда-то в предместье Эрнисадарка, неподалеку от края Циркколя. Ее маленькая пещера была закрыта от посторонних глаз шерстяными шалями, висевшими у входа. Когда Мегвин подняла одну из них, наружу потянулась струйка сладковатого дыма.

Сон о мерцающих огнях был так ярок и так очевидно важен, что Мегвин все утро не могла сосредоточиться на обыденных делах. Ее люди во многом нуждались, и она помогала им как могла, но несмотря на это, целый день двигалась словно в тумане. Ее мысли были далеко, даже когда она касалась дрожащей руки старика или прижимала к груди ребенка.

Много лет назад Диавен была жрицей Мирчи, но нарушила обет и ушла из ордена, чтобы жить сама по себе. Никто не знал, почему она это сделала, по крайней мере никто не мог сказать наверняка, хотя люди постоянно строили самые невероятные предположения. Ее считали полоумной, но при этом она гадала, толковала сны и занималась врачеванием. Многие жители Эрнисадарка, оказавшись в затруднительном положении, оставляли корзину фруктов и монетку Бриниоху и Ринну, а потом, дождавшись темноты, отправлялись к Диавен за более существенной помощью. Мегвин вспомнила, что однажды видела колдунью на рынке в Таиге. Ее длинные волосы развевались на ветру. Тогда нянька быстро оттащила девочку в сторону, как будто опасно было даже глядеть на Диавен.

Теперь, увидев столь яркий и странный сон, который так важно было истолковать правильно, Мегвин решила, что пришло время просить о помощи. Если и был кто-то, способный понять то, что происходило с ней, то это — она была уверена — Диавен.

Задымленная пещера казалась очень чистой. То немногое, что Диавен удалось забрать из своего дома в Эрнисадарке, было аккуратно расставлено. Этой коллекции странных блестящих вещиц позавидовала бы любая сорока. Грубые стены были увешаны изящными бисерными ожерельями. Отблески огня играли в них, словно в капельках росы на паутине. На плоском камне, который Диавен использовала вместо стола, были разложены небольшие кучки самых разных безделушек — в основном бусин, сделанных из металла и ярких камешков. В углублениях и нишах на стенах покоились необходимые для гадания инструменты: зеркала размером от подноса до ногтя, сделанные из отполированного металла и дорогого стекла, квадратные, круглые, в форме эллипса. Мегвин изумилась, увидев такое множество зеркал, собранных в одном месте. Она выросла в захолустном дворце, где карманное зеркальце было самым ценным достоянием леди, пожалуй, после ее репутации, и никогда не видела ничего подобного.

Когда-то Диавен была красавицей, по крайней мере все так говорили, но сейчас трудно было понять, правда ли это. У гадалки были карие глаза, широкий рот и сухое, обветренное лицо. Ее волосы, все еще необыкновенно длинные и густые, совсем поседели. Мегвин подумала, что она выглядит, как обыкновенная худая, быстро стареющая женщина.

Гадалка насмешливо улыбнулась:

— А, маленькая Мегвин! За любовным зельем пришла, не иначе. Если это для графа, то придется сперва подогреть его кровь, а не то зелье не сработает. Он осторожен, вот оно как.

Первоначальное удивление Мегвин сменилось гневом. Откуда эта женщина могла узнать о ее чувствах к Эолеру? Неужели это всем известно? Неужели в каждом доме смеются над ней? На мгновение она перестала чувствовать ответственность за судьбу своего народа. Почему она должна спасать этих неблагодарных хихикающих людишек?

— Почему ты так говоришь? — спросила она. — Почему ты решила, что я в кого-то влюблена?

Диавен засмеялась. Гнев Мегвин ее не испугал.

— Я та, кто знает. Это мое занятие, дочь короля.

Мегвин захотелось повернуться и уйти. Глаза ее слезились от дыма, а гордость была уязвлена словами гадалки. Но потом практичность взяла верх. Конечно, о дочери Луга ходили всякие слухи. Как сказал старый Краобан, так было всегда. А Диавен собирала эти слухи, чтобы сделать свои пророчества более убедительными. Но если все это действительно так, чем гадалка сможет помочь Мегвин?

Словно прочитав ее мысли, Диавен сказала, жестом предлагая ей присесть на гладкий камень, накрытый шалью:

— Да, я слышала разговоры. Чтобы понять, как ты относишься к графу Эолеру, не нужно магии. Однажды увидев вас вдвоем, я поняла все, что нужно. Но у Диавен есть не только острый слух и зоркий глаз. — Она помешала дрова в очаге, вызвав клубы желтого дыма, и бросила на Мегвин оценивающий взгляд. — Чего же ты хочешь?

Когда Мегвин объяснила, что ей нужна помощь в толковании сна, Диавен оживилась. Гадалка отказалась от предложеной принцессой в качестве платы еды и одежды.

— Нет, дочь короля, — с улыбкой сказала она. — Я помогу тебе сейчас, а когда-нибудь потом ты сделаешь мне одолжение. Так мне больше подходит. Согласна?

После уверений в том, что ей не придется отдавать тень, душу, первенца, голос или что-нибудь в этом роде, Мегвин согласилась.

— Не бойся, — усмехнулась Диавен. — Это не нянины сказки. Нет, просто однажды мне понадобится помощь, и ты поможешь мне. Ты из дома Эрнов, а я только бедная гадалка. В этом все дело.

Мегвин рассказала Диавен о своем сне и о других странных вещах, которые она видела, и о том, как она вместе с Эолером последовала за своими видениями под землю.

Когда она закончила рассказ о Мезуту'а и его обитателях, дым в пещере стал таким густым, что ей пришлось выйти на несколько минут, чтобы отдышаться. Она чувствовала себя очень странно, как будто ее голова плывет куда-то отдельно от тела, но за несколько минут на свежем воздухе все прошло.

— Эта история и сама по себе плата, дочь короля, — сказала гадалка, когда Мегвин вернулась. — Я и раньше слышала кое-что, но не знала, можно ли этому верить. Народ дворров под землей все еще жив! — Она сделала странный жест, изогнув руку крюком, — Конечно я всегда знала, что тоннели под Грианспогом — это не просто ушедшее прошлое.

Мегвин нахмурилась.

— Так что же такое с моим сном? Что это за «вершина», и какое время пришло?

Диавен кивнула, потом на коленях подползла к стене, пробежала пальцем по зеркалам, выбрала одно и с ним вернулась к огню. Это было маленькое зеркальце в деревянной оправе, почерневшей от времени.

— Моя бабушка называла это зеркало «стеклом змеи», — сказала Диавен, протягивая его Мегвин. Зеркало выглядело совсем обыкновенным. Резьба на оправе стерлась так, что дерево стало почти гладким.

— Стеклом змеи? Почему?

Гадалка пожала костлявыми плечами.

— Может быть в дни Дрочкатейра и других великих червей его использовали, чтобы следить за их приближением. А может быть оно сделано из когтей или зубов змея. — Она ухмыльнулась, как бы показывая, что не верит в это, хотя и зарабатывает себе на жизнь таким образом. — Скорее всего, его просто сделали в форме дракона. Но оно хорошо действует.

Она подержала зеркало над огнем, медленно обводя им круги. Когда Диавен протянула его Мегвин, на блестящей поверхности был тонкий слой сажи. Изображение стало тусклым, словно затуманенным.

— Думай о своем сне, а потом дуй.

Мегвин постаралась сосредоточиться на сверкающей процессии, на красивых, но странных фигурах, которые они видела во сне. Легкое облачко сажи поднялось с поверхности зеркала.

Диавен взяла его и стала рассматривать, кусая нижнюю губу. Огонь освещал ее снизу, и лицо казалось еще более худым — почти скелетом.

— Странно, — сказала она наконец. — Я вижу рисунки, но они не знакомы мне. Как будто кто-то разговаривает в соседнем доме на языке, которого я никогда не слышала. — Она прищурилась. — Что-то здесь не так, дочь короля. Ты уверена, что это был твой сон и что никто не рассказал его тебе?

Мегвин сердито подтвердила свое право на собственные сновидения, и Диавен нахмурилась.

— Я могу сказать тебе очень мало, и совсем ничего о том, что говорит зеркало.

— Что это значит?

— Зеркало ничем не помогло мне. Оно говорит, но, я не понимаю. Так что я освобождаю тебя от твоего обещания. Но все-таки ты получишь от меня один совет. Если боги действительно хотят, чтобы ты сделала что-то, следуй их воле. — Она быстро вытерла зеркало белым полотном и положила его в нишу в стене пещеры.

— Так что же я должна делать?

Диавен показала вверх, на потолок пещеры.

— Иди к вершине.

Мегвин почувствовала, что ее башмаки скользят по заснеженной скале, и ухватилась рукой в перчатке за выступавший сбоку каменный зубец. Она опустилась на колени и подтянула к себе ноги, чтобы удержать равновесие, потом снова поднялась, глядя вниз По склону на крутой и опасный путь, который она уже проделала. Если она поскользнется, то упадет с узкой тропы, и ничто не остановит ее падения, кроме, разве что, веток деревьев, которые несколько раз успеют хлестнуть ее, прежде чем она достигнет дна ущелья. Мегвин немного постояла, стараясь отдышаться, и с удивлением обнаружила, что совсем не боится. Так или иначе, ее падение закончится смертью — умрет ли она сразу или останется лежать искалеченной в горах. Но Мегвин отдавала свою жизнь в руки богов — если уж они решат забрать ее к себе, какая разница, сейчас или позже? Кроме того, несмотря на холод, она радовалась своей близости к небу.

Нетвердой походкой она прошла по тропе еще немного и подняла глаза вверх. До места, куда она направлялась, оставалось примерно столько же, сколько она уже прошла. Брадах Тор выдавался среди других горных вершин, словно нос каменного корабля. Если она пойдет немного быстрее, то доберется до вершины прежде, чем слабое утреннее солнце, которое сейчас светило ей прямо в лицо, дойдет до середины своего пути.

Мегвин повела уставшими от ноши плечами, снова обернулась и с удовольствием увидела, что снег запорошил ее следы.

У подножия горы, там, где она начала подъем, уже наверное и совсем никаких следов не осталось. Если там шныряют кальдскрикцы Скали, они не найдут ее. Боги помогают ей — это добрый знак.

Тропа становилась все круче, и Мегвин приходилось подниматься, наклонившись вперед и хватаясь за выступы скалы. Она гордилась своей силой, ей нравилось чувствовать, как работают ее мускулы, позволяя ей двигаться к вершине почти так же быстро, как это делали бы мужчины. Необычные рост и сила всегда казались Мегвин скорее проклятием, чем достоинством. Она знала, что многие считают ее недостаточно женственной, и большую часть жизни притворялась, что не замечает этого. Но сейчас она находила какое-то удовлетворение в том, как ее тело повинуется ей. Как это ни грустно, именно оно мешало ей в выполнении миссии, возложенной на нее богами. Мегвин знала, что сможет отбросить его, когда это понадобится. Это будет нелегко, но еще труднее было с презрением: отвернуться от Эолера, а она сделала это. Воля богов ожесточает сердце.

Подъем становился все труднее. Засыпанная снегом дорожка, по которой она шла, была только козьей тропой. Во многих местах она и вообще исчезала, заставляя Мегвин пробираться по выступам скал, цепляясь за чахлые кустики вереска и закрученные ветром голые ветки деревьев.

Несколько раз она останавливалась, чтобы отдышаться, снимала перчатки и долго терла руки, стараясь вернуть чувствительность онемевшим пальцам. Солнце, едва проглядывавшее сквозь дымку облаков, уже склонялось к западу, когда она наконец добралась до вершины Брадах Тора. Мегвин отряхнула с себя снег и тяжело опустилась на черный, отполированный ветром камень.

Внизу перед ней простирались леса Грианспога. У подножия горы, скрытый покрывалом метели, лежал Эрнисадарк, родной город Мегвин. Там Скали Острый Нос расхаживал по дубовым залам Таига, а его головорезы промышляли грабежом на пустынных улицах. Что-то надо было делать, и это могло стать задачей только для дочери короля.

Она отдыхала недолго. Дул сильный ветер, и Мегвин быстро растеряла все тепло, оставшееся после тяжелого подъема. Становилось все холоднее. Она вытряхнула из мешка на черный камень все, что взяла с собой, и завернулась в теплое одеяло, стараясь не думать о холоде. Сбоку она положила кожаный мешочек с огнивом — это ей уже не понадобится. Чтобы набрать дров на растопку, ей пришлось бы снова спускаться вниз.

Мегвин не взяла с собой еды не только потому, что полагалась на волю богов, но и потому, что не хотела больше потакать желаниям своего тела. Сотворенное из земного праха, оно не желало жить без еды, без любви, но сейчас настало время отринуть все низменные желания, чтобы боги могли видеть ее сущность.

На дне мешка оставались еще две вещи. Одна — подарок отца, резной деревянный соловей, символ богини Мирчи. Однажды, когда маленькая Мегвин отчаянно рыдала из-за какой-то детской обиды, король Лут снял со стены изящную птичку и вложил ее в маленькие руки девочки. Это все, что напоминало ей о бесконечно дорогом и безвозвратно утраченном мире. На секунду прижав птичку к холодной щеке, Мегвин поставила ее на выступ камня.

Последним сокровищем сумки был камень, который дал ей Эолер, подарок дворров. Мегвин нахмурилась. Она старалась убедить себя, что взяла камень с собой, потому что держала его в руках, когда увидела посланный богами сон, но сама прекрасно знала, что была и другая причина. Этот камень подарил ей граф, прежде чем уехал.

Она услышала зов богов и поднялась сюда. Теперь, решила Мегвин, она не должна противиться их воле. Если они хотят, чтобы она предстала перед ними, то она будет молить их об уничтожении Скали и Верховного короля, причинивших столько зла невинным людям, а если они не захотят видеть ее, она умрет. Но независимо от результата она останется на вершине горы до тех пор, пока боги не объявят своей воли.

— Бриниох, отец небесный, — крикнула она, — Мирча, в дождь облаченная! Мюраг Однорукий и Лысый Ринн! Я слышала ваш зов! Я жду вашего решения!

Кружащаяся метель поглотила ее голос.

Мириамель никак не могла дождаться, когда Аспитис уснет. Он долго ворочался и что-то бормотал, и ей, все не удавалось собраться с мыслями. Когда в дверь каюты постучали, она так углубилась в размышления, что не сразу поняла, что это за шум. Стук повторился, на этот раз немного громче. Вздрогнув, Мириамель повернулась на бок.

— Кто там? — прошептала она. Может быть это Ган Итаи?

Но вряд ли графу понравится, что ниски приходит по ночам в каюту Мириамели. Следующая мысль была о том, что ей не хотелось бы, чтобы Ган Итаи видела Аспитиса в ее постели. Она не могла даже надеяться, что ниски не знает о ее отношениях с графом, но принцессе хотелось сохранить хоть какие-нибудь остатки самоуважения.

— Хозяин здесь? — К ее стыду и облегчению, голос был мужским. За дверью, видимо, стоял один из матросов.

Аспитис сел на кровати рядом с ней. Тело его было неприятно теплым.

— Что случилось? — спросил он, зевая.

— Простите, мой лори. Вас спрашивает кормчий, то есть, я хотел сказать, он просил прощения и зовет вас. Ему кажется, что идет шторм. Странный шторм.

Аспитис откинулся назад.

— Матерь Божья! Который теперь час?

— Рак только что зашел за горизонт, лорд Аспитис. Четыре часа до зари. Я очень сожалею, мой лорд.

Аспитис выругался и стал обуваться. Он; знал, что Мириамель не спит, но, уходя, не сказал ей ни слова. В свете лампы принцесса увидела бородатое лицо матроса, и потом две пары ног протопали по коридору к лестнице, ведущей на палубу.

Некоторое время она тихо лежала в темноте. Отчаянный стук ее сердца заглушал рокот океана. Ясно было, что все матросы знали, где Аспитис: они ожидали найти графа в постели Мириамели. Ее охватил стыд. Принцесса подумала о бедном Кадрахе, закованном в кандалы в трюме. Ее невидимые цепи были не менее тяжелыми.

Мириамель с ужасом подумала, что не сможет теперь выйти на палубу, показаться на глаза усмехающимся матросам — это все равно, что стоять перед ними голой. Одно дело подозревать, но совсем другое — знать наверняка. Весь корабль знает, что если Аспитис нужен ночью, его можно найти в ее постели. Она не переступит порога каюты. Впереди нет ничего, кроме насильной свадьбы с этим золотоволосым чудовищем. Лучше уж умереть!

Медленно, словно подкрадываясь к свирепому зверю, она обдумывала эту последнюю мысль. Она пообещала себе, что вытерпит все, что поплывет по течению и уляжется на солнце, какой бы берег ни принял ее. Но права ли она? Сможет ли она выйти замуж за Аспитиса, который участвовал в убийстве ее дяди, сделал из нее свою наложницу и подчинялся приказам Прейратса? Как моста женщина с кровью Престера Джона в венах позволить такому случиться?

Но если жизнь так невыносима, что лучше умереть, она не должна бояться этого. Она сможет сделать все, что нужно.

Мириамель выскользнула из постели, оделась и вышла в коридор.

Как можно тише она поднялась по лестнице и, высунув голову из люка, убедилась, что Аспитис все еще разговаривает с кормчим. Они спорили о чем-то, размахивая фонарями. Мириамель спустилась вниз. Она приняла решение, и теперь была спокойна и уверена в себе. Принцесса тихо вошла в каюту Аспитиса, закрыла за собой дверь и зажгла лампу.

Оглядевшись, она сначала не обнаружила ничего для себя полезного. На кровати лежал меч графа — красивый, узкий железный клинок с рукояткой в форме распростершего крылья орла. Это была любимая вещь графа — после меня, жестко подумала Мириамель, — но этот клинок не подходил для ее целей. Тогда принцесса предприняла более тщательные поиски, проверяя складки его одежды, обшаривая коробочки, в которых он хранил драгоценности и игральные кости. Зная, что времени мало, она, тем не менее, вынуждала себя аккуратно возвращать на место каждый осмотренный предмет. Ей не хотелось понапрасну навлекать на себя гнев Аспитиса.

Закончив, Мириамель расстроенно оглядела каюту, не в силах поверить, что потерпела поражение. Потом она вспомнила о сундуке, в который Аспитис складывал мешочки с деньгами. Где же он? Она опустилась на колени и откинула покрывало, свисающее с кровати. Сундук стоял там. Понимая, что в любой момент может появиться граф Эдны и Дрины, Мириамель все-таки залезла под кровать и вытащила сундук на свет, морщась от скрежета по полу его обитых железом углов.

Сундук был полон денег. В основном это было серебро, но в каждом мешочке находилось еще и несколько золотых монет. Их было не очень много, а Мириамель знала, что по сравнению с богатствами Аспитиса и его семьи содержимое сундука — всего лишь пригоршня. Она аккуратно вытащила несколько мешочков, стараясь не звенеть, и с удивлением отметила, что руки у нее не трясутся. Иод грудой мешков лежала большая книга в кожаном переплете. В ней был список мест, где останавливался корабль — Винитта, Гренамман и еще другие. Мириамель решила, что это названия портов, куда заходил корабль Аспитиса раньше. Напротив каждого названия стояли какие-то загадочные значки. Принцесса не смогла понять, что они означают, и отложила книгу. Под ней лежало связанное в узел одеяние с капюшоном из грубой белой ткани — опять не то. Больше в сундуке ничего не было, и Мириамель сложила все обратно и затолкала его под кровать.

Времени оставалось мало. Принцесса в отчаянии опустилась на пол. Наверное проще будет пробраться на палубу и броситься в океан. До рассвета еще несколько часов, и никто ее не заметит. Она вспомнила о килпах и содрогнулась.

Девушка встала и тут, наконец, увидела то, что искала. Все это время он был на крюке за дверью. Она сняла его, сунула за пояс, вышла и пробралась по коридору в свою каюту.

Забравшись под одеяло, Мириамель неожиданно поняла назначение белой одежды. Эта догадка была только перышком на чаше весов, но она помогла принцессе укрепиться в своем решении. Лежа на кровати, она сосредоточенно ожидала возвращения графа, не позволяя себе отвлекаться на воспоминания о своем детстве и друзьях и сожаления о тех местах, которых ей уже никогда больше не увидеть. Она слышала каждый скрип мачты, каждый всплеск волн, но шаги так и не раздались. Аспитис не пришел.

Наконец, когда занялась заря, она погрузилась в тяжелый, мутный сон, все еще сжимая в руке кинжал графа.

Мириамель почувствовала, что ее тряхнули за плечо, и услышала тихий голос, но разум ее не хотел просыпаться.

— Проснись, дитя!

В конце концов, застонав, Мириамель открыла глаза. Над ней склонилась Ган Итаи. Утренний свет, проникая через окно, заливал каюту. На Мириамель нахлынули болезненные воспоминания прошедшего дня.

— Уходи, — сказала она и попыталась спрятаться под одеяло, но ниски взяла ее за руки и приподняла.

— Что это я слышала на палубе? Матросы говорят, что на Спенте граф Аспитис собирается жениться — на тебе! Это правда?

Мириамель прикрыла глаза рукой. Ей не хотелось отвечать.

— Поднялся ветер? — спросила она. В голосе Ган Итаи было недоумение.

— Нет, все еще полный штиль. Но почему ты задаешь такой странный вопрос?

— Потому что если мы не сможем туда добраться, он не сможет на мне жениться.

Ниски покачала головой:

— Клянусь Не нанесенными на карты. Так это правда! Ой, девочка, но ведь это не то, чего бы ты хотела, верно?

Мириамель открыла глаза:

— Я бы лучше умерла.

Ган Итаи издала встревоженный жужжащий звук. Она помогла Мириамели вылезти из постели и принесла маленькое зеркальце, которое Аспитис подарил принцессе, когда еще притворялся добрым.

— Разве ты не хочешь причесать волосы? — спросила ниски. — Они у тебя растрепаны, а ты ведь этого не любишь, верно?

— Мне все равно, — сказала Мириамель, но ее тронуло выражение лица ниски. Ган Итаи хотела помочь ей. Принцесса взяла зеркальце и зацепилась рукавом за кинжал Аспитиса. Он с грохотом упал на пол. Мириамель и ниски смотрели на него. Мириамель вскочила, чтобы поднять клинок, но Ган Итаи нагнулась быстрее. Она подняла кинжал к свету, в золотистых глазах мелькнуло изумление.

— Отдай его мне, — попросила Мириамель.

Ган Итаи оглядела серебряную рукоятку.

— Это кинжал графа.

— Он оставил его здесь, — солгала Мириамель. — Отдай его мне.

Ниски внимательно посмотрела на нее. Лицо ее было торжественным и суровым.

— Граф не оставлял его здесь. Он носит этот кинжал только с парадной одеждой, а я видела, как он был одет, когда вышел ночью на палубу. У него на поясе было другое оружие.

— Он подарил его мне. Это подарок! — И тут она разрыдалась. Все тело принцессы содрогалось. Ган Итаи в испуге подпрыгнула и резко захлопнула дверь.

— Я ненавижу его, — простонала Мириамель, раскачиваясь из стороны в сторону. Ган Итаи обняла ее за плечи. — Я ненавижу его.

— Зачем тебе нож? — Не получив ответа, ниски спросила еще раз: — Скажи мне, девочка.

— Я убью его. — Это наконец было сказано. — Я убью этого зверя, и мне все равно, что будет потом.

— Нет, это безумие, — нахмурилась ниски.

— Он знает, кто я, Ган Итаи, — Мириамель задыхалась. Ей было трудно говорить. — Он знает, что я принцесса, и говорит, что женится на мне… чтобы стать правителем Наббана, когда мой отец завоюет весь мир. — Это казалось нереальным, но ничто не могло предотвратить такого исхода. — Аспитис подстроил убийство моего дяди Леобардиса, и еще он дает деньги огненным танцорам.

— Что ты имеешь в виду? — Ган Итаи непонимающе посмотрела на нее. — Огненные танцоры все сумасшедшие.

— Может и так. Но у него есть сундук, полный золота и серебра, и там есть книга с записями выплат. И еще там лежит одежда огненного танцора, свернутая и спрятанная. Аспитис никогда не носит такой грубой ткани. — Это было настолько очевидно, что принцесса рассмеялась: Аспитис скорее умрет, чем наденет простую одежду… если в этом нет крайней нужды. Только подумать, что и на нее когда-то произвели впечатление его наряды! — Я уверена, что он ходит к ним. Кадрах же говорил, что он выполняет приказы Прейратса!

Ган Итаи убрала руку с плеча Мириамели и присела рядом с ней на кровать. В наступивший тишине стало слышно, как переговариваются на палубе матросы.

— Огненные танцоры сожгли часть города ниски в Наббане, — медленно проговорила Ган Итаи. — Они заперли двери и оставили в горящих домах детей и стариков. Они жгли и убивали и в других городах, где живет мой народ. Но люди герцора Наббана ничего не делали, чтобы помещать им. Ничего. — Она провела рукой до волосам. — Огненные танцоры всегда находят причину, но на самом деле они просто хотят, чтобы страдали другие люди. А теперь ты говоришь, что корабль моего хозяина везет им золото.

— Это уже неважно. Он умрет прежде, чем мы высадимся.

Ган Итаи покачала головой.

— Наши прежние хозяева заковали в цепи Руяна Навигатора. Наши новые хозяева сжигают наших детей, разоряют и убивают своих. — Она положила холодную руку на руку Мириамели, и они довольно долго сидели молча. Наконец ниски сощурилась, словно что-то пришло ей в голову. — Спрячь нож, — сказала она. — И ничего не предпринимай, пока я не приду поговорить с тобой.

— Но… — начала Мириамель. Гаи Итаи сжала ее руку.

— Нет, — резко сказала ниски, — жди. Ты должна ждать. — Она встала и вышла из каюты. Когда за ней закрылась дверь, Мириамель осталась одна, вытирая слезы со щек.