"Поворот Колеса" - читать интересную книгу автора (Уильямс Тэд)

3 ТЫСЯЧИ ЛИСТЬЕВ, ТЫСЯЧИ ТЕНЕЙ

Мириамель и Саймон провели первую неделю после бегства из лагеря Джошуа в Альдхорте. Путешествие было медленным и чрезвычайно трудным, но Мириамель, задолго до того как пуститься в путь, решила, что лучше потерять время, чем быть пойманной. День за днем они продирались сквозь густой лес и перепутанную молодую поросль, под нескончаемое ворчание Саймона. Они вели лошадей в поводу куда чаще, чем ехали верхом.

— Лучше уж радуйся, — сказала она ему однажды, когда они отдыхали на полянке, прислонясь к стволу старого дуба. — По крайней мере, несколько дней мы будем видеть солнце. Когда выйдем из леса, снова придется ехать по ночам.

— Если бы мы ехали ночью, мне, по крайней мере, не видны были бы эти проклятые колючки, которые уже всю кожу с меня содрали, — сердито сказал Саймон, потирая ободранные колени.

Мириамель обнаружила, что любое дело приносит ей некоторое облегчение. Ощущение беспомощного ужаса, которое не отпускало ее уже много недель, ушло, и теперь она снова могла глядеть на мир открытыми глазами, ясно видеть все вокруг и даже радоваться тому, что Саймон с ней.

Она действительно радовалась его присутствию — иногда ей даже хотелось радоваться этому не так сильно. Трудно было избавиться от чувства, что она каким-то образом обманывает его. И дело было не только в том, что она не могла открыть ему истинную причину своего бегства от дядюшки Джошуа и путешествия в Хейхолт. Она чувствовала себя не полностью чистой — и не знала, достойна ли теперь чьей-нибудь дружбы.

Это Аспитис, думала она. Он сделал это со мной. До встречи с ним я была так чиста, как только можно желать.

Но действительно ли это было так? Граф ничего не делал против ее желания. Она сама позволила ему делать то, что он хотел. В некотором роде она даже поощряла его. Позднее она поняла, что Аспитис — настоящее чудовище, но в ее постели он оказался в точности так же, как большинство мужчин оказываются в постели своих возлюбленных. Он не заставлял ее впускать его, и если то, что произошло между ними, было позором, Мириамель была виновата в этом ничуть не меньше, чем он.

А что же тогда с Саймоном? Теперь он был уже не мальчиком, а мужчиной, и что-то в ней боялось этого превращения — как боялось бы любого мужчины. Но, думала она, в нем была какая-то странная невинность. В искренних попытках вести себя так, как следует, в плохо скрытой боли, которую он испытывал, когда она была резка с ним, — он все еще оставался почти ребенком. А хуже всего было то, что в своем безмерном восхищении ею он даже не подозревал, чем она была на самом деле. И чем добрее он был к ней, чем с большим пылом высказывал неловкие комплименты — тем больше Мириамель сердилась на него. Ей казалось, что он нарочно не желает ничего видеть.

Все это было ужасно. К счастью, Саймон, казалось, понимал, что его восхищение было почему-то неприятно ей, и снова перешел к насмешливой легкой манере общения, которая гораздо больше устраивала принцессу. Когда, находясь возле пего, она могла не задумываться о своих чувствах к нему, она видела в нем хорошего спутника.

Несмотря на то что Мириамель выросла при дворе своего деда и отца, у нее было мало случаев подружиться с мальчиком. Рыцари короля Джона почти все умерли или удалились в свои владения в Эркинланде или других местах, а в последние годы жизни ее дедушки королевский двор и вообще опустел — в замке оставались лишь те, кто был вынужден жить подле короля ради скудного жалования. Позже, когда умерла мать принцессы, Элиас стал возражать против общения дочери даже с теми немногими мальчиками и девочками ее возраста, которые еще оставались в замке. Он не стал заполнять образовавшуюся пустоту своим присутствием, а вместо этого запер ее в отдельных покоях с пожилыми мужчиной и женщиной, которые читали длинные лекции об этикете и ее будущей великой ответственности и находили определенную вину во всех поступках принцессы. К тому времени, когда Элиас стал королем, одинокое детство Мириамели было уже позади. Маленькая Лилит была чуть ли не единственным человеком ее возраста, с которым принцессе дозволено было общаться. Девочка боготворила Мириамель, ловила каждое ее слово. Она рассказывала госпоже бесконечные истории о своих братьях и сестрах — она была младшей дочерью в большой баронской семье, — а принцесса восхищенно слушала, пытаясь подавить в себе зависть к тому, чего сама была лишена.

Вот почему так трудно ей было снова увидеть Лилит, приехав на Сесуадру. Живая маленькая девочка, которую она помнила, куда-то исчезла. До того как они вместе бежали из замка, Лилит иногда бывала тихой и молчаливой, многое пугало ее — но теперь словно какое-то совершенно другое существо поселилось в ее маленьком теле. Мириамель пыталась вспомнить, замечала ли она раньше какие-то признаки тех удивительных свойств, которые Джулой обнаружила в девочке, — но ей не приходило в голову ничего, кроме склонности Лилит к ярким и запутанным снам. Некоторые из них в пересказе девочки казались такими подробными и необычными, что принцесса даже считала их придуманными.

Когда Элиас вступил на трон, Мириамель оказалась окруженной людьми и одновременно чудовищно одинокой. Все в Хейхолте были одержимы преклонением перед церемониями и ритуалами — а принцесса жила среди этого так долго, что утратила всякий интерес к таким вещам. Это было похоже на запутанную игру испорченных детей. Немногие молодые люди, добивавшиеся ее расположения — или, скорее, расположения ее отца, ибо мало кого из них интересовало что-то, кроме власти и денег, которые мог бы принести с собой брак с принцессой, — казались ей совершенно чуждыми, отвратительными существами — утомительными стариками в телах юношей, угрюмыми мальчиками, притворяющимися взрослыми.

И в Меремунде, и в Хейхолте одни только слуги умели любить жизнь такой, какая она есть, вне зависимости от выгоды, которую можно было из нее извлечь. Особенно в Хейхолте, с его армией служанок, конюхов и поварят, — словно совершенно другая раса жила бок о бок с ее собственным мрачным окружением. Однажды, в мгновение невыносимой грусти, огромный замок показался ей перевернутым кладбищем, где разгуливают, скрипя костями, затхлые мертвецы, а живые люди поют и веселятся в могилах. Там ее внимание впервые привлек Саймон и несколько других малолетних слуг — мальчики, которые, казалось, не хотели ничего больше, чем просто быть мальчиками. В отличие от детей придворных, они не спешили перенимать болтливую, жужжащую и манерную речь старших.

Она наблюдала, как они отлынивают от работы, хихикают в кулак над собственными дурацкими проделками или играют в жмурки на внутренних двориках, и ей до боли хотелось быть такой, как они. Их жизнь казалась такой простой! Даже когда разум подсказывал ей, что слугам живется вовсе не так уж легко, Мириамель мечтала иногда сбросить с плеч груз своих королевских обязанностей и стать одной из них. Тяжелая работа никогда не пугала ее, Мириамель страшилась только одиночества.

— Нет, — твердо сказал Саймон. — Ты не должна подпускать меня так близко к себе.

Он слегка подвинул ногу и так повернул рукоять своего меча, что его обмотанный тряпкой клинок оттолкнул меч принцессы. В одно мгновение Саймон очутился подле Мириамели. От него сильно пахло кожей, потом и прелыми листьями. Он был так высок! Иногда она забывала об этом. От его близости у Мириамели закружилась голова.

— Теперь ты открылась, — сказал он. — Если бы я пустил в ход кинжал, тебе пришел бы конец. Запомни, ты всегда должна думать о дистанции, сражаясь с кем-то.

Вместо того чтобы попытаться как-то использовать свой меч, она бросила его и обеими руками толкнула Саймона в грудь. Он отступил, спотыкаясь, с трудом сохранив равновесие.

— Оставь меня в покое. — Мириамель повернулась, отошла на несколько шагов, потом подняла несколько веточек для костра, чтобы хоть чем-то занять дрожащие руки.

— Что случилось? — спросил ошарашенный Саймон. — Я сделал тебе больно?

— Нет, ты не сделал мне больно. — Она швырнула ветки в расчищенный на земле круг. — Просто мне надоело тренироваться.

Саймон покачал головой, потом сел и стал разматывать тряпки на мече.

Сегодня они разбили лагерь очень рано; солнце еще высоко стояло над верхушками деревьев. Мириамель решила, что завтра они пойдут по течению маленького ручейка, который долгое время сопровождал их по пути к Речной дороге; русло ручья изгибалось в нужном им направлении большую часть этого дня. Речная дорога вилась вдоль Имстрека, мимо Стеншира и Хасу Вейла. Лучше будет, решила принцесса, выйти к дороге в полночь и идти по ней до рассвета, чем провести всю ночь в лесу и потом целый день ждать наступления темноты.

Это был первый случай за последние несколько дней, когда она извлекла из ножен меч не по такому прозаическому поводу, как рубка молодой поросли. Собственно, это по ее предложению они и решили потратить час на фехтование, прежде чем приступать к вечерней трапезе, — кроме всего прочего, перемена ее настроения озадачила Саймона еще и поэтому. Мириамель разрывалась между желанием сказать, что это не его вина, и затаенной уверенностью в обратном — его вина, что он мужчина, любит ее и отправился вместе с ней, хотя она чувствовала бы себя гораздо лучше, путешествуя в полном одиночестве.

— Не сердись на меня, Саймон, — выговорила она наконец и почувствовала слабость от того, что сделала это. — Я просто устала.

Успокоенный, он закончил разматывать тряпку, потом бросил комок пыльной ткани в седельную сумку и присоединился к ней у еще не зажженного огня.

— Я просто хотел, чтобы ты вела себя осторожнее. Я тысячу раз говорил, что ты делаешь слишком глубокие выпады.

— Да, Саймон, я помню.

— Ты не должна позволять кому-то, кто больше тебя, подбираться так близко.

Мириамель поймала себя на том, что мечтает, чтобы он наконец замолчал.

— Я знаю, Саймон. Я просто устала.

Он, видимо, почувствовал, что снова вызвал ее раздражение.

— Но ты молодец, Мириамель, ты сильная.

Она кивнула, поглощенная возней с огнивом. Искра упала на завитки стружек, но тут же погасла. Мириамель сморщила нос и попробовала еще раз.

— Хочешь, я попытаюсь?

— Нет, не хочу. — Она еще раз безрезультатно высекла искру. Руки начинали уставать.

Саймон посмотрел на стружки, потом на лицо Мириамели и быстро опустил глаза.

— Помнишь желтый порошок Бинабика? С ним он зажигал огонь даже в бурю. Я видел, как он разводил костер на Ситкихоке, а там был снег и сильный ветер…

— На. — Мириамель встала, бросив, огниво и стальной брусок в грязь около кучи стружек. — Делай это сам.

Она пошла к своей лошади и начала рыться в седельных сумках.

Саймон, похоже, собирался что-то сказать, но вместо этого принялся разжигать огонь. Довольно долго удача сопутствовала ему в этом занятии не больше, чем Мириамели. Когда принцесса вернулась с платком, полным содержимого сумок, он наконец поймал маленькую искорку и раздул пламя. Стоя рядом с ним, она увидела, что волосы его сильно отросли и теперь рыжими завитками спадали на плечи.

Он застенчиво посмотрел на нее. Глаза его были полны участия.

— Что случилось?

Она проигнорировала вопрос.

— Тебя пора подстричь. Я сделаю это после ужина. — Принцесса развернула платок. — Это наши последние два яблока. В любом случае они уже сморщились — не знаю уж, где Фенгбальд нашел их. — Ей рассказывали, где Джошуа захватил эти продукты, и было некое удовольствие в том, чтобы есть яблоки, некогда предназначенные этому напыщенному гордецу. — Осталось еще немножко сушеной баранины, но она уже тоже кончается. Боюсь, скоро нам придется взяться за лук со стрелами.

Саймон открыл рот и снова закрыл его. Потом вздохнул.

— Мы завернем яблоки в листья и зароем их в угли. Так всегда делал Шем-конюх. Тогда будет незаметно, что они подвяли.

— Как скажешь, — ответила Мириамель.

Мириамель откинулась назад и облизала пальцы. Они еще немного болели после соприкосновения с горячей яблочной кожурой, но игра стоила свеч.

— Шем-конюх, — сказала она, — человек потрясающей мудрости.

Саймон улыбнулся. Борода его стала липкой от сока.

— Это было хорошо. Но теперь у нас больше нет яблок.

— Я бы и не смогла сегодня ничего съесть. А завтра мы уже будем на дороге к Стенширу. Я уверена, что нам удастся найти что-нибудь почти такое же хорошее.

Саймон пожал плечами.

— Хотел бы я знать, где сейчас старина Шем, — произнес он по прошествии некоторого времени. Костер трещал и плевался, когда листья, в которых пеклись яблоки, начали чернеть. — И Рубен, и Рейчел… Думаешь, все они еще живут в Хейхолте?

— Почему бы и нет? Королю все еще нужны конюхи и кузнецы, и уж конечно там должна быть главная горничная. — Она слабо улыбнулась.

Саймон хихикнул.

— Это верно. Я не могу себе представить, что кто-то сможет заставить Рейчел уйти, пока она сама этого не захочет. С тем же успехом можно попытаться вытащить дикобраза из дупла. Даже король — твой отец, я имею в виду, — не мог бы выгнать ее, пока она не приготовится к этому.

— Выпрямись. — Мириамель ощутила внезапную потребность делать хоть что-нибудь. — Я говорила, что собираюсь подрезать твои волосы.

Саймон пощупал затылок.

— Думаешь, это так уж обязательно?

Взгляд принцессы был совершенно непреклонным.

— Даже овец стригут раз в сезон.

Она вынула точильный камень и несколько раз провела по нему ножом. Звук был похож на усиленное эхо от пиликанья сверчков, усердно трудившихся вокруг маленького костра.

Саймон огляделся.

— Я чувствую себя так, как будто меня собираются зарезать к празднику Эйдонмансы.

— Никто не знает, что может случиться, когда кончится сухое мясо. А теперь смотри вперед и молчи.

Она стояла за его спиной, но света было недостаточно, чтобы разглядеть выражение ее лица. Когда она тоже села, выяснилось, что его голова слишком высоко и принцессе трудно стричь.

— Не сходи с этого места, — сказала она.

Мириамель прикатила большой камень, оставляя глубокую колею на мокрой земле; усевшись на него, она оказалась как раз на нужной высоте. Принцесса взяла прядь волос юноши и оценивающе посмотрела на нее.

— Чуть-чуть подстричь снизу. Нет… Все-таки довольно порядочно.

Его волосы были лучше, чем казались, — густые и довольно мягкие. Как бы то ни было, после долгого путешествия они сильно запачкались. Принцесса подумала, как должны выглядеть ее собственные волосы, и поморщилась.

— Когда ты последний раз мылся? — спросила она.

— Что? — Он был удивлен. — Что ты имеешь в виду?

— А что, ты думаешь, я могу иметь в виду? У тебя в волосах полно щепок, еловых иголок и пыли.

Саймон недовольно хмыкнул.

— А чего бы ты хотела? Я целыми днями продирался сквозь этот дурацкий лес!

— Так я их стричь не могу. — Она на мгновение задумалась. — Я их вымою.

— Ты с ума сошла? Зачем мне их мыть? — Он втянул голову в плечи, как будто она собиралась ударить его кинжалом.

Посреди ночи Мириамель разбудила чья-то рука, зажавшая ей рот. Девушка попыталась закричать, но ничего не вышло.

— Тише! Это я!

— Саймон? — зашипела она. — Ты с ума сошел?

— Я же сказал, тише. Тут кто-то есть.

— Что? — Мириамель села, безуспешно вглядываясь в темноту. — Ты уверен?

— Я засыпал, когда услышал, — прошептал он ей в ухо, — но это был не сон. Звук повторился, когда я уже окончательно проснулся.

— Это просто какое-нибудь животное. Олень.

Саймон ухмыльнулся:

— Я не знаю животных, которые разговаривают по-человечески, а ты?

— Что?

— Тихо, — прошептал он. — Лучше послушай.

Некоторое время они сидели в молчании. Громкий стук собственного сердца мешал Мириамели прислушиваться. Ее взгляд упал на недогоревший костер. Несколько угольков еще тлели. Если бы рядом кто-то был, он без труда обнаружил бы беглецов.

Наконец она услышала далекий треск ветвей — до источника звука было не меньше ста шагов.

Кровь прилила к лицу принцессы. Саймон многозначительно посмотрел на нее. Снова раздался треск, на этот раз он был еще тише.

— Что бы это ни было, — сказала Мириамель, — похоже, оно удаляется.

— Мы собирались через несколько часов идти к дороге. Не думаю, что стоит рисковать.

Мириамель хотела возразить — в конце концов, это была ее идея, — но решила не начинать спор. Пробираться по извилистому берегу реки при лунном свете, да еще когда кто-то идет следом…

— Я согласна, — сказала она, — подождем до рассвета.

— Я посторожу еще немного, потом разбужу тебя, и ты дашь мне поспать. — Саймон сел, скрестив ноги, прислонившись спиной к пню. Меч лежал у него на коленях. — Давай ложись. — Он казался напряженным, почти злым.

Мириамель почувствовала, что бешеный бег сердца унимается.

— Ты сказал, это существо разговаривало. Само с собой?

— Ну, оно могло быть и не одно, — сказал он, — но шума было немного, и я слышал лишь один голос.

— И что он сказал?

Смутный силуэт Саймона покачал головой:

— Не знаю. Говорили слишком тихо. Я только уверен, что слышал слова.

Мириамель села на свернутый плащ.

— Может быть, это был дровосек. Люди живут и в лесу.

— Может быть. — В голосе Саймона не было убежденности. — Все может быть в этом лесу.

Она запрокинула голову, чтобы увидеть точки звезд, просвечивающие сквозь лесную крышу.

— Если начнешь засыпать, не строй из себя героя, Саймон. Разбуди меня.

— Разбужу. Но не думаю, что засну.

Я тоже, подумала она.

Мысль, что к ним могут подкрасться среди ночи, была ужасной. Но если их действительно кто-то преследовал, кто-то, кого послал ее дядя, почему он повернулся и ушел, так ничего и не предприняв? Может быть, это были разбойники, которые зарезали бы их, если бы Саймон не проснулся? А может быть, просто мимо проходил какой-то лесной зверь, и Саймон только вообразил произнесенные слова?

В конце концов она все-таки заснула, оказавшись в мире, где ее преследовали двуногие фигуры с оленьими головами, скользящие между лесными тенями.

Большую часть утра они потратили на то, чтобы выбраться из леса. Хлещущие ветки и путающийся в ногах подрост как бы старались задержать их: туман, поднимавшийся от земли, был так предательски густ, что Мириамель была уверена: если бы не журчание ручья, позволявшее им держаться тропы, они наверняка потеряли бы дорогу. Наконец усталые, вспотевшие и еще более оборванные, чем на рассвете, они вышли к размокшим холмам.

Поздним утром, после короткого перехода через заболоченные луга, они достигли Речной дороги. Снега не было, но небо угрожающе темнело, а лесной туман, казалось, преследовал их — насколько хватало взгляда, земля была окутана синеватой мглой.

Речная дорога была почти пуста: за все утро они встретили только одну повозку, на которой ехала целая крестьянская семья со всеми своими пожитками. Казалось, что возницу — измученного мужчину, выглядевшего много старше своих лет, — едва не доконала необходимость сделать усилие и кивнуть Саймону и Мириамели, когда они поравнялись с телегой. Мириамель проводила взглядом повозку, медленно катившую за тонконогим быком на восток. Возможно, эти люди ехали к Сесуадре, чтобы связать свои судьбы с принцем Джошуа. Мужчина, его костлявая жена и молчаливые дети выглядели печальными и усталыми, и больно было даже думать, что они движутся к месту, которое — она знала — уже опустело.

Принцессе хотелось предупредить их, что принц уже выступил в поход на юг, но она ожесточила свое сердце и отвернулась. Обычная доброжелательность может обернуться опасной глупостью: появление в Эркинланде людей, знающих о планах Джошуа, могло бы привлечь к ним куда больше внимания, чем требовалось.

Два-три небольших селения, которые они проехали, пока утро переходило в день, казались заброшенными: всего несколько дымков поднимались над домами. Этот дым, чуть более густой, чем туман, говорил о том, что даже в этих пустынных местах люди еще влачат жалкое существование. Если раньше здесь и были фермы, сейчас мало что напоминало об этом: поля заросли темными сорняками, нигде не было видно скотины. Мириамель решила, что, если год в этих местах выдался таким же тяжелым, как повсюду в Эркинланде, последние еще не съеденные коровы и овцы наверняка ревниво охраняются.

— Я не уверена, что нам стоит и дальше ехать по этой дороге, — сказала Мириамель, покосившись на широкую, грязную колею, уходящую прямо в алеющее западное небо.

— За целый день мы видели не больше дюжины путешественников, — возразил Саймон. — И если кто-то гонится за нами, лучше уж оставаться на открытом месте, где мы сразу заметим любого, кто появится позади.

— Скоро мы подойдем к предместьям Стеншира. — Мириамель несколько раз бывала в этих местах с отцом и хорошо представляла себе, где они сейчас находятся. — Это большой город, гораздо больше любого из тех поселков, которые мы проехали. На дороге точно будут люди, а могут появиться и стражники.

Саймон пожал плечами:

— Вполне возможно. Ну и что мы будем делать? Поедем через поля?

— Вряд ли кто-нибудь нас заметит. Ты же видишь, дома закрыты. Слишком холодно, чтобы выглядывать в окна.

В ответ юноша выдохнул облачко пара и улыбнулся.

— Как скажешь. Только постарайся не заехать в болото или куда-нибудь еще в том же роде. Скоро стемнеет.

Они повернули лошадей и съехали с дороги, пробравшись через кустарник запущенной живой изгороди. Солнце почти зашло — оставалась только топкая багровая полоска на горизонте. Порывы усилившегося ветра хлестали высокую траву.

Вечер окончательно опустился на холмы, когда они стали замечать первые признаки приближения Стеншира. Городок лежал на обоих берегах реки, в самом центре соединенных мостом. Беспорядочно разбросанные дома на севере доходили до самых границ леса. Саймон и Мириамель остановились на вершине холма и посмотрели вниз, на мерцающие огни.

— Он стал меньше, — сказала принцесса. — Раньше дома стояли по всей долине.

Саймон покачал головой.

— Думаю, нет. Домов очень много, но огни горят едва ли в половине. — Он стянул с себя перчатки и подул на закоченевшие пальцы. — Итак, где мы будем ночевать? У тебя есть деньги на постоялый двор?

— Мы не можем остаться на ночь в городе.

Саймон поднял брови.

— Нет? Ну, по крайней мере, можно найти где-нибудь горячую еду.

Мириамель повернулась, чтобы посмотреть на него.

— Ты что, не понимаешь? Это страна моего отца. Я бывала здесь раньше, а на дороге так мало путников, что даже если никто нас и не узнает, нам обязательно будут задавать вопросы. — Она вздохнула. — Я не могу рисковать. У меня есть деньги, так что ты сможешь пойти купить нам еды, но останавливаться в гостинице… Проще было бы нанять герольда, который шел бы впереди нас, возвещая о нашем скором прибытии.

Трудно было разглядеть лицо Саймона в тусклом вечернем свете, но Мириамели показалось, что он покраснел. Во всяком случае в его голосе явно послышались сердитые нотки.

— Как хочешь.

Она заставила себя говорить спокойно.

— Пожалуйста, Саймон. Неужели ты думаешь, что мне не хотелось бы умыться, посидеть на скамейке и съесть настоящий горячий ужин? Я только стараюсь делать то, что лучше для нас обоих.

Несколько мгновений Саймон молча смотрел на нее, потом кивнул.

— Извини. Ты, конечно, права. Я просто огорчился.

Неожиданно для себя самой Мириамель почувствовала, как сильно она привязалась к нему.

— Я знаю. Ты хороший друг.

Он внимательно посмотрел на девушку, но ничего не сказал. В молчании они спустились с холма.

Что-то было не так в Стеншире. Мириамель была здесь около шести лет назад и хорошо помнила шумный, процветающий город, населенный в основном шахтерами и их семьями. Даже ночью на улицах было много людей и света. Сейчас редкие фонари освещали случайных прохожих, торопящихся скорее оказаться под надежной защитой каменных стен. Трактиры казались тихими, словно монастыри, и почти пустыми.

Мириамель подождала в тени рядом с «Молотом и наковальней» — заведением, в котором Саймон потратил немного денег на хлеб, молоко и лук.

— Я спросил хозяина, нет ли у него мяса, и он уставился на меня, словно услышал невесть какую глупость, — сообщил Саймон. — Похоже, у них был очень плохой год.

— Он ни о чем тебя не спрашивал?

— Ну, он спросил, откуда я. — Саймон уже вгрызался в свой хлеб. — Я сказал, что я свечник из Хасу Вейла и ищу работу. Он опять на меня странно посмотрел и сказал: «Ну, здесь тебе никакой работы не видать, парень». Хорошо, что ему не понадобились свечи, потому что я забыл все, что Джеремия рассказывал о том, как они делаются. Тогда он спросил, давно ли я ушел из Хасу Вейла и правду ли говорят люди, что там водятся призраки.

— Призраки? — Принцесса почувствовала уколы иголочек страха. — Это мне не нравится. Что ты ему ответил?

— Ответил, разумеется, что ушел оттуда давным-давно, что иду на юг в поисках работы. А потом, прежде чем он успел спросить что-нибудь еще, я сказал, что жена ждет меня в повозке на Речной дороге и мне надо идти.

— Твоя жена?

Саймон усмехнулся:

— Должен же я был что-то сказать, правда? Что еще может заставить человека быстро взять еду и бежать на мороз.

Мириамель издала недовольный звук и уселась в седло.

— Нужно найти ночлег. Я очень устала.

Саймон огляделся.

— Ума не приложу, куда нам податься. Сложно сказать, какие дома стоят пустые, даже если не видно огня или дыма. Может быть, хозяева ушли, а может быть, у них просто нет дров.

Пока он говорил, начал моросить дождь.

— Уйдем подальше отсюда, — сказала принцесса. — На западном краю города наверняка отыщется пустой сарай или амбар. Кроме того, там есть заброшенные каменоломни.

— Звучит неплохо. — Саймон откусил кусок от одной из сморщенных луковиц. — Веди.

— Только не пролей молоко, — мрачно буркнула она, — и не съешь случайно мой ужин.

— Да, моя леди, — ответил он.

Пока они ехали на запад по одной из главных улиц Стеншира, Мириамель почувствовала, что ее по-настоящему встревожили слова Саймона.. Действительно, невозможно было сказать, в каких из темных домов и лавок еще есть люди, но ее не оставляло ощущение, что чьи-то глаза следят за ней, укрывшись за плотными ставнями.

Достаточно скоро они добрались до окраины города. Дождь теперь едва накрапывал. Мириамель показала Саймону каменоломню, которая с дороги казалась огромной черной дырой. Когда дорога поднялась чуть выше на гору, стал виден мерцающий красноватый огонек на стене каменоломни.

— Кто-то развел костер, — сказал Саймон. — Большой костер.

— Может быть, тут еще добывают камень, — ответила принцесса. — Впрочем, что бы они ни делали, нам это безразлично, но чем меньше людей увидят нас, тем лучше.

Она повернула лошадь с широкой дороги вниз, на одну из маленьких тропинок, и решила, что лучше зажечь факел, чтобы не рисковать лошадьми — они легко могли переломать себе ноги. Они спешились, и Саймон сделал все возможное, чтобы своим плащом защитить от дождя Мириамель, пока она боролась с огнивом. В конце концов ей удалось высечь искру, которая зажгла промасленную тряпку.

Проехав немного дальше, они наконец отыскали подходящее место — большой сарай на заросшем сорняками и куманикой поле. Дом, стоявший в нескольких сотнях шагов от него вниз по лощине, выглядел совершенно заброшенным. Ни Саймон, ни Мириамель не были уверены, что он действительно пуст, но сарай казался относительно безопасным, а ночевать под открытым небом уж очень не хотелось. Они привязали лошадей к кривой, засохшей яблоне у сарая, чтобы их нельзя было заметить из дома.

Факел осветил кучу влажной соломы на пыльном полу и несколько ржавых садовых инструментов с поломанными или вовсе отсутствующими рукоятками: когда-то их аккуратно поставили у стены, чтобы потом отремонтировать. Запустение огорчило Мириамель и в то же время обрадовало, доказывая, что сараем давно никто не пользовался. Успокоившись, они с Саймоном вернулись к лошадям и забрали свои дорожные сумки.

Мириамель разделила солому пополам и кинула свой плащ на одну из куч, после чего критически оглядела сарай.

— Хотела бы я разжечь костер, — сказала она, — но боюсь, что даже факел придется погасить.

Саймон воткнул горящую палку в землю, подальше от соломы.

— Мне не обязательно видеть, что я ем, — сказал он. — Скоро мы его потушим.

Они жадно проглотили то, что еще осталось от их ужина, запивая сухой хлеб холодным молоком. После того как они вытерли рукавами пальцы и губы, Саймон вздохнул и посмотрел на Мириамель.

— Так что мы будем делать завтра? — спросил он.

— Двигаться дальше. Если погода не изменится, можно будет ехать и днем. В любом случае до самого Фальшира городов больше не будет, так что вряд ли на дороге будет много народа.

— Если положение дел в округе не намного лучше, чем в Стеншире, — заметил Саймон, — мы и пяти человек не встретим за целый день.

— Очень может быть. Но если мы услышим, что по дороге скачут сразу несколько всадников, придется сойти на обочину и переждать.

Последовало молчание, в течение которого принцесса делала последний глоток из фляги, после чего легла на солому, закутавшись в плащ.

— Ты не хочешь немного больше сказать мне о том, куда мы едем? — спросил Саймон наконец.

По его голосу она могла догадаться, что он старается говорить осторожно, чтобы не разозлить ее. Она была тронута этой осторожностью, но, с другой стороны, понимала, что с ней обходятся как с ребенком, подверженным необъяснимым вспышкам гнева.

— Я не хочу сейчас говорить об этом, Саймон. — Она отвернулась, недовольная собой. Она не могла открыть ему свою тайну. Мириамель слышала, как Саймон лег, потом тихо выругался, вспомнив про факел, и пополз обратно через сарай. — Постарайся не замочить его, — сказала принцесса, — факел нам еще понадобится.

— Конечно, моя леди, — кислым голосом ответил Саймон.

Факел зашипел, и свет погас. Через несколько секунд она услышала, что ее спутник вернулся на свое ложе,

— Спокойной ночи, Саймон.

— Спокойной ночи, — сердито проворчал он.

Мириамель лежала в темноте и думала над вопросом Саймона.

Сможет ли она когда-нибудь объяснить ему? Для любого человека ее объяснение прозвучало бы глупо. Ее отец начал эту войну, пусть даже по настоянию Прейратса, — и Саймон просто не сможет понять, зачем она так хочет встретиться и поговорить с ним. Это звучало бы просто глупо, решила она, звучало бы как тяжелый болезненный бред.

А может быть, это и правда бред? — мрачно подумала она. Что, если я просто дурачу себя? Меня может схватить Прейратс, и тогда я вообще никогда не увижу отца. Чем бы это кончилось? Монстр в красной сутане узнал бы. о Джошуа все, что знаю я…

Она вздрогнула. Почему она сразу не посвятила Саймона в свои планы? И, что еще более важно, почему она ничего не попыталась объяснить дяде Джошуа, вместо того чтобы бежать сломя голову? То, что она успела сказать, сделало принца злым и подозрительным, но, может быть, он был прав? Кто она такая, чтобы решать, что должны делать и куда идти принц Джошуа и его сторонники? Может быть, смелость, с которой она взяла в свои руки чужие жизни, была лишь безумной прихотью?

Но это не прихоть! Она почувствовала, что раздваивается, и в ней теперь две Мириамели, столь же непримиримые, как ее отец и дядя.

Это важно! Никто не сможет, остановить войну, кроме отца, и только одна я знаю, что побудило его развязать ее. Но мне так страшно!

Груз того, что она уже сделала, и того, что она еще только собиралась сделать, становился все тяжелее, пока она не почувствовала, что задыхается под его тяжестью. И никто, кроме нее, не знал об этом — никто! Принцессе показалось, что внутри у нее вот-вот что-то оборвется. Она судорожно вздохнула.

— Мириамель? Мириамель, что случилось?

Она не ответила, изо всех сил сдерживая слезы. Рядом, шурша соломой, заворочался Саймон.

— У тебя что-то болит? Тебе приснился плохой сон?

— Нет! — Рыдание перехватило ее горло.

Рука Саймона коснулась ее плеча, потом очень осторожно двинулась к щеке.

— Ты плачешь? — удивленно проговорил он.

— Ах… — Голос ее прервался. — Я так… я так одинока! Я хочу д-домой!

Она села и уткнулась лицом в колени. Новый приступ рыданий сотряс ее плечи. В то же время какая-то часть ее сознания, холодная и спокойная, с отвращением наблюдала за этим.

Слаба, злобно прошипела она. Ты никогда не сможешь сделать то, что хочешь. Слишком слаба.

— Домой? — удивленно спросил Саймон. — Ты хочешь вернуться к Джошуа?

— Да нет же! — Злость на собственную глупость прорезала рыдания, и она снова смогла говорить. — Я хочу домой! Я хочу, чтобы все вернулось обратно!

В темноте Саймон наконец добрался до нее и обнял. Мгновение Мириамель сопротивлялась, потом уронила голову ему на грудь. Она чувствовала себя совершенно разбитой.

— Я буду защищать тебя, — мягко сказал Саймон. Странные нотки были в его голосе — нечто вроде тихого ликования. — Я всегда буду заботиться о тебе, Мириамель.

Она с силой оттолкнула его. В полоске света, пробивавшегося сквозь щели в двери, маячил его взъерошенный силуэт.

— Мне не нужна защита! Я не ребенок. Я только хочу, чтобы все снова стало правильным.

Долгое время Саймон сидел неподвижно, потом снова осторожно обнял се. Мириамель ждала, что ее злость вернется, но голос юноши звучал очень мягко.

— Извини, — сказал он. — Я тоже боюсь. Извини.

После этих слов принцесса вдруг осознала, что рядом с ней Саймон и что он не враг ей. Она опять положила голову к нему на грудь, чтобы ощутить его надежное тепло, и новый поток слез вырвался наружу.

— Пожалуйста, Мири, — беспомощно сказал он, — не плачь.

Обхватив девушку обеими руками, Саймон крепко прижал ее к себе.

Вскоре рыдания стихли. Мириамель, совершенно обессиленная, опиралась на плечо Саймона. Его ладонь коснулась ее щеки, повторяя путь слез. Она спрятала лицо, как испуганное животное, уткнувшись носом в его шею и ощущая, как пульсирует его кровь.

— О Саймон, — выдохнула она, голос се дрожал, — гак жаль…

— Мириамель, — начал он, потом умолк. Очень нежно он приподнял ее подбородок, поворачивая ее лицо к себе, навстречу теплому дыханию. Казалось, он хочет что-то сказать. Мириамель чувствовала близость этих дрожащих, невысказанных слов, повисших между ними. Потом она ощутила, как теплые губы коснулись ее губ.

На мгновение Мириамели показалось, что она уплывает в какие-то неизведанные края, во вневременье. Она нашла удивительный остров, на котором можно было спастись от боли, бушевавшей вокруг. Его губы были мягкими и нежными, рука, касавшаяся ее подбородка, дрожала. Мириамель тоже била дрожь. Ей хотелось окунуться в его нежность и плавать в ней, словно в тихом пруду.

Перед глазами у нее внезапно возникла туманная картина, будто обрывок старого сна: блестящие при свете огня золотые волосы графа Аспитиса, нагнувшегося над ней… Руки на ее плечах неожиданно показались принцессе безжалостными когтистыми лапами зверя.

— Нет, — сказала она, отстраняясь. — Нет, Саймон, я не могу.

Он отшатнулся от нее так стремительно, как будто его застигли за воровством.

— Я не…

— Оставь меня одну. — Она услышала холодный и ровный звук своего голоса. В нем не было ни следа от той лавины противоречивых чувств, которая обрушилась на нее. — Я… я только… — Девушке тоже не хватало слов.

Тишину нарушил странный шум. Спустя некоторое время Мириамель поняла, что шум доносился снаружи. Нервно заржали лошади. Потом у самой двери хрустнула ветка.

— Там кто-то есть, — прошептала она. Неловкость сменилась ледяным страхом.

Саймон огляделся в поисках меча; найдя его, он поднялся на ноги и двинулся к двери. Мириамель последовала за ним.

— Открыть? — спросил юноша.

— Ты же не хочешь, чтобы нас поймали здесь, — резко прошипела она. — Ты же не хочешь оказаться в ловушке!

Поколебавшись, Саймон толкнул дверь. Кто-то поторопился уйти — в слабой дымке лунного света было видно, как к дороге метнулась тень.

Саймон отбросил ногой солому и выпрыгнул за дверь, вдогонку исчезающему призраку.