"Четки фортуны" - читать интересную книгу автора (Сосницкая Маргарита)Ошейник из синей бретелькиМечник умылся и промокал лицо полотенцем, рассматривая в зеркале едва заметную царапину от утреннего бритья. Мечник был высок, черноглаз и черноволос, отчего его белое лицо излучало сияние белизны и чистоты, особенно сейчас, после умывания. Царапина на щеке была похожа на соринку, и Мечник с досадой подумал, что она может не зажить до встречи с Ирен. Хоть и неизвестно, когда она появится. Прошло уже больше недели с тех пор, как они не виделись. Мечник вытерся, когда в дверь позвонили. Он встрепенулся, бросил полотенце и поспешил к двери. А вдруг это Ирен? Очень на нее похоже – нагрянуть вот так, без предупреждения. Мечник, не спросив, кто там, распахнул дверь. Там стоял Крестов, муж Ирен. Не высокий, не молодой, не старый. – Чем обязан? – овладел собой Мечник. Крестов, не ожидая приглашения, прошел мимо него прямо в гостиную. – Кто вы такой? Чем обязан? – последовал за ним Мечник, делая вид, что не понимает, в чем дело. Крестов удобно уселся в кресло, со вкусом закинул ногу на ногу. – Только не будем ломать комедию: кто такой, чем обязан… Вы прекрасно знаете, что я муж Ирен, а я прекрасно знаю, что вы ее любовник. Именно об этом я и пришел поговорить. И именно я, потому что я же очутился в самом невыгодном и щекотливом положении. Мне же наставили рога. – О, ну что вы! – запротестовал Мечник. – Я же просил без комедий. Стрелять ни вас, ни себя, ни тем более Ирен я не собираюсь, не дикарь. Давайте лучше начистоту. Я все знаю. О, конечно, у меня нет ни малейших улик, вы чисто работали. Но я все равно все знаю. По Ирен. За несколько дней до того, как идти к тебе на свидание (извини, что на «ты», ну да какое уж тут «вы»), она становится мягкой, предупредительной, и завтрак в постель, и в конце дня встречает, а в последнюю минуту возьмет и выдвинет предлог – комар носу не подточит, – по которому ей надо на пару дней уехать. Не звонить же начальству жены проверять! А возвращается – смотрит мимо, молчит. Замороженная. Я предлагал ей: расскажи – все прощу. Нет, делает вид, что не понимает. Крестов выбил пальцами дробь на ручке кресла. – Закурю, пожалуй… Все же проще будет. – Может, чаю, – спохватился Мечник, – или кофе… или поесть чего… – Не будем терять времени. Нам о стольком надо поговорить. Надеюсь, ты никуда не спешишь? Хотя все подождет. Крестов затянулся, задержал дым, как бы сосредоточиваясь, и выпустил его тонкой струйкой. – Не понимаю, как можно не любить Ирен. Как кто-то, узнав ее, не полюбил бесповоротно и навсегда? Это у меня в голове не укладывается. Почему же, спрашивал я себя, нужно ненавидеть и хотеть отравить, застрелить или что там еще полагается того, кто ее полюбил? – И кто тоже не представляет, как Ирен можно не полюбить! – выдал себя, сдался Мечник. – За одну складочку у рта все можно отдать. Крестов поморщился: – Так ты тоже эту складочку… Он не договорил. Мечник затянулся двумя рывками. – А я сегодня схватился с постели в холодном ужасе: а вдруг Ирен страдает?! Вдруг складочка эта не от смеха, а от боли?! Любит тебя – меня жалеет и терпит и от этого страдает?! Я, муж, тебе, любовнику, почти завидовал! Я, значит, волей-неволей, а ты для души?! Крестов вскочил, задавил сигарету, прошелся. – Понятно, дом был полон предметов, говорящих ей о тебе. Ведь влюбленные так любят задаривать, выбирать друг дружке подарки, с символами, знаками, им одним понятными. Но от разгадывания их я отказался. Я никогда не контролировал, на что и как тратит деньги Ирен. Но должны быть записки, счет на память из ресторана, где ужинали вместе, билеты на вечерний сеанс, наконец, не исключен дневник. Ведь женщине надо поверять кому-нибудь свои чувства. А у Ирен нет подруг. Где она могла держать дневник? Я исключил книжные шкафы, письменный стол, полки с пластинками и начал с белья. Действительно, среди разных кружевных причиндалов лежала коробка с колготками. Но что-то тяжелы колготки. Вытащил – и вот он, – Крестов достал из кармана блокнот форматом чуть больше паспорта, – вот он, поверенный сердца. В ящике с бельем. Надо же, я бы ни за что не додумался. – Но ведь додумался! – воскликнул с досадой Мечник. – Это не я, это Ирен… Он шумно принялся листать страницы. – Пропускаю, пропускаю. Тут совершенно ясно, что ты появился по моей вине. До чего ж я скучный тип… не замечал на ней новых платьев. Мечник осведомленно кивнул. – Думал, – продолжал Крестов, – что завоевал ее раз и навсегда, и нечего теперь всякий раз ухаживать, начинать сначала. Ее супружеский долг – быть к моим услугам. А она пишет, что за сеансами моей постельной зарядки можно спокойно обдумать меню к обеду. Я как почитал, не могу смотреть на себя в зеркало. Бреюсь на ощупь. Бритву безопасную завел… Вот, нашел… Ты, надеюсь, не устал? – посмотрел он взглядом, не терпящим возражений, на Мечника. – Читай, – сдался Мечник, подвигая поближе кресло. Крестов перевернул страницу. Крестов приподнялся, поклонился Мечнику: – Тут мы на равных. Мечник тоже приподнялся, удовлетворенно поклонился и сел. – Самое… я бы даже сказал, вероломное… вот, слушай, отсюда… Это 15 декабря; мы были на «Золоте Рейна», – прервал, потом продолжил чтение Крестов. – С середины этой страницы Мечник нервно заходил по комнате, достал сигарету, стиснул ее губами до того, что губы стали бесцветными, но не закурил. – И дальше что? – выкрикнул он, когда Крестов остановился. Тот вздохнул и закончил: – – Безобразие! – Да, да, – горько крякнул Крестов. – А ведь была со мной. И тем не менее все бы бросила… – Какое… какая… – Мечник не находил слов и выбросил сигарету. Крестов исподлобья следил за Мечником. В уголок рта его улиткой заползла улыбка. – А знаешь – да, конечно, изменила, пусть в мыслях, – но я почти доволен, что ты вот так… Короче, что тебе плохо… Ведь, извини за сентиментальность, но мое сердце принадлежит Ирен, а ее в какой-то степени – тебе, а значит, и мое… Поэтому я здесь, у тебя, ближе к сердцу… И рад, что ты по крайней мере страдаешь. – Странный ты человек, Крестов, – раздраженно заметил Мечник. – Тебе чуть не предпочли другого, а ты рад… – Но и тебе ведь предпочли. Мечник снова взял портсигар, но затем кинул его обратно на стол. Портсигар проскользил через полированное поле и остановился на самом краю. Крестов, проследивший пробег портсигара, перевернул страницу. – Послушай это и утешься. Крестов замолчал. – Ты не расстраивайся, – посочувствовал ему Мечник. – Капризная, противоречивая особа… – Да, Ирен противоречива, для нее нет правил. Слушай дальше. – Крестов перекинул блок страниц до места, отмеченного закладкой: – Здесь на уголке начерчен треугольник. Равнобедренный. И вот комментарий. Крестов замолчал и закрыл дневник. – Да-а, – шумно вздохнул Мечник. – Кажется, мы единомышленники. – Молочные братья, – уточнил Крестов. – И нам пора перейти к действию. Ирен сидела в своей комнате за машинкой, что-то быстро урывочно печатала. Выхватывала лист, рвала, мяла, пыталась сжечь в пепельнице, обжигая зализывающимся фитилем пальцы, закладывала новый лист и опять печатала, печатала. Одета она была по-курсистски: в темную узкую юбку и красивую бежевую блузку с расстегнутым воротником. Это очень шло к ее упругим пшеничным кудрям, тонкой, даже хилой шее и ко всему ее кукольно-фарфоровому виду, не соответствующему, однако, темным, глубоко посаженным синим глазам, глядевшим тяжело и нешуточно. В дверь позвонили. Она вынула лист, свернула его вчетверо, положила под машинку и пошла отворять. На пороге стояли Крестов и Мечник. Одетый с иголочки, в выходном костюме, с кожаной «бабочкой», ее невысоконький, с зачесанными назад волосами Крестов и рядом, по его правую руку, непогрешимый, невозмутимый, которого вот уже неделя, как она не видела, Мечник. Ирен остекленела. Даже кудряшки стеклянно брякнули. – Что же ты не приглашаешь? – отвесил поклон, какого не делал со дня свадьбы, Крестов. Ирен сделала шаг назад и в сторону и подумала о музее восковых фигур: сейчас она тоже была восковой куклой. Вошел Крестов, за ним Мечник, совсем чужой, и Ирен узнала, что у кукол в животе может плавиться воск. Прошли в гостиную. Ирен механически подошла к буфету, достала коньяк и рюмки – и эта механичность помогла ей взять себя в руки, обдумать, как себя держать и уж ни в коем случае не рухнуть в обморок. Главное, все отрицать. Она налила себе первой и первая же выпила. – Что ж ты меня не представишь… – обратила она к супругу глаза небесной чистоты, – твоему… – Не надо, – взмолился почти шепотом тот. – Мы пришли поговорить начистоту. Не выводить тебя на чистую воду, а поговорить начистоту. Ты ведь ни в чем не виновата… Ирен молчала. – Ведь так больше не может продолжаться, – говорил Крестов, – и никто из нас троих не может больше так жить. Ирен вопросительно посмотрела на Мечника. – Да, конечно, да, – всколыхнулся он. – Ты думаешь, я могу дальше спокойно относиться к тому, что ты со мной, только когда его нет? И я должен ждать все выходные, вечера, когда он, наконец, отлучится и ты придешь ко мне? Я не игра в кости; достала, поиграла, обратно сложила в коробку. – Да что ты, – болезненно сжалась Ирен. – Ты же знаешь, что это не так. Крестов устроился на диване и, потягивая коньяк, наблюдал за любовниками. – Я давно тебя просил на что-то решиться, все рассказать ему, предлагал увезти тебя… Ирен простонала: – Жалко, он ведь милый, добрый человек. – Вот! – чуть не подпрыгнул Мечник. – Ты его любишь! Так и скажи. – Н-нет, – простонала она опять, но оглянулась на Крестова. – Извини, милый, я совсем не то хотела сказать. Мечник заходил по комнате, бормоча вполголоса: – Значит, не зря я, не зря… Он остановился перед Крестовым. – Я должен признаться… Мы благородные люди, и я признаюсь… Мечник прокашлялся и поправил воротничок. – Сударь, – обратился он к Крестову, – я хотел убить вас. Да. Крестов выпрямился и положил руки на колени. – И какую же вы выбрали мне смерть? – О, чистую. Я уже договорился с наемным убийцей – профессионал высокого класса – и должен был только отдать ему деньги. Но в последнюю минуту мне попалась книжонка, так, детективчик бульварный. Небезызвестный нам треугольник: муж, любовник, она, – он поклонился в сторону Ирен. – И ей тоже жалко мужа, от жалости она жертвует любовью. Тогда любовнику ничего не остается, как послать ее благоверному, для которого она давно стала сиделкой, наемного убийцу. Убийца сделал свое дело, доложил заказчику, что все чисто, как договаривались, комар носа не подточит. Правда, в комнату вошла женщина, пришлось и ее убрать… Я ужаснулся от такого поворота и, спасибо книжке, денег убийце не заплатил, почему мы и имеем удовольствие сейчас беседовать. – Что же, – встал Крестов и пожал Мечнику руку, – благодарю, искренне благодарю, вы спасли мне жизнь. Взаимно. Великодушная улыбка, озарившая было лицо Мечника, застыла гримасой. – Вы хотите сказать… – Да. Я тоже хотел вас убрать. Правда, только хотел. Из чего понял, что у вас должно быть больше причин хотеть того же самого, и поэтому, вернее, еще и поэтому пошел к вам разбираться. Мечник рассмеялся: – Честно говоря, не было никакого убийцы. Был только детектив, книжка с красивой обложкой. Он-то и навел меня на мысль. – Я все это чувствовал, – сжал губы Крестов. – Я понял, что меня можно убрать и физически. Это могло прийти в голову и Ирен… – Что ты, я отметала эту мысль… – А-а! – он поднял палец. – Значит, автомобильная авария, несчастный случай все-таки приходили в голову… И тебе меня не жалко, Ирен? Ирен вздохнула, сжалась, не решалась выдохнуть. Крестов отвернулся. – Вот я, дабы избежать кровопролития, своего собственного кровопролития… Вам все равно это счастья не принесло бы. Совесть, раскаяние и прочие палки в колеса. Да и за свою тень Командора не ручаюсь. Так вот. – Он вдруг подпрыгнул и приставил себе ко лбу пальцы рожками, но потом подумал, что это совсем смешно, жалко и убрал их. – Я тоже, извините, несмотря на то, что муж, неравнодушен к Ирен, мне нравится, как она дуется и снимает ночную рубашку. Мечник потянул ноздрями воздух, и ноздри его вздулись. – А как же, – повернулся к нему Крестов (мы, кажется, на «ты» переходили?), – неужели ты полагаешь, я с ней по ночам в шахматы играю? Из-за этих двух пустяков, складочки и рубашки, той, Ирен, с синими бретельками, я человек конченый. Я не могу сносить ни твоих страданий из-за него, – он боднул в сторону Мечника, – ни этого двусмысленного напряженного положения. Конечно, я бы мог посадить тебя на цепь, бить и плакать не давать, что, кстати, было бы самой здоровой реакцией, но я интеллигент, паршивый интеллигент, и мне противно всякое насилие. – Поэтому мы, – он подошел к Мечнику и взял его под руку, – мы предлагаем, нет, ставим тебе ультиматум: сделай выбор. Прими окончательное решение. Не думай о нас, о жалости, о каких-то приличиях и прочих выдумках. Думай только о себе. Ничего тебе, кроме спасибо, за это не будет. Верно, Мечник? – Да, точно, – подтвердил Мечник, и мускулы на его лице напряглись. Он высвободился от руки Крестова и подошел к столику. – Конечно, не избежать театральности, но, – он налил стакан коньяку, – что поделать… – опрокинул его залпом. – Я или он? – Он или я? – вторил Крестов. Ирен запустила пальцы себе в волосы: – Боже, боже! Выбирать… Какая жестокость! Хотите, я честно расскажу вам мою идиллию, которая преследует меня с некоторых пор, и она не будет чудовищней ваших откровенностей? Сижу я… вот в этой гостиной, на диване, – она упала на диван и раскинула руки по спинке. – Вот так. Только, может, не в этой юбке, а в халате моем салатном или нет, лучше в белом платье. А справа… Котик, подойти сюда, – позвала она Мечника, прищурив глаза. Мечник оглянулся на Крестова. – Прошу, будьте как дома, – сделал тот широкий жест. Мечник подошел и, как-то размякнув, сел рядом на краешек дивана. – Да откинься, вот так… обними меня за плечо… Ирен положила голову Мечнику на грудь и поманила свободной рукой Крестова. Он подошел. Она показала пальцем на коврик. Крестов уселся. Ирен взяла его за волосы и притянула лицом к коленям. – Вот так, – запустила в них руку, при этом блаженно щурясь на груди Мечника, – вот так мне виделась картина моего счастья. А вы говорите: выбор. Любой выбор разбивает эту счастливую картину. – Но, Ирен… – воспротивился Крестов. – Минуточку, ну, дай еще минуточку. – Она блаженно закатила глаза. Крестов начал ее журить: – Ирен… Чем больше мужчин, тем больше ран на твоем розовом сердечке… – Знаю, знаю. – Она оставила его и целиком откинулась на грудь Мечника. – Это осуждается и обществом, то есть соседями и знакомыми, и религией. Но мое, – она поморщилась, – как ты выразился, «розовое сердечко» не укладывается в предписанные нормы! Оно – вне их! А чувства – вне морали! Прикажешь отрезать кусок сердца и выбросить собакам? И почему можно любить двоих, троих, десятерых детей, братьев, сестер, а двоих мужчин – нельзя? Почему я должна возлюбить врага своего, а возлюбить двух друзей – а вы оба мне лучшие друзья, ведь так? – есть преступление? грех? Да еще это темное непонятное слово – «прелюбодеяние». Прелюбовное деяние, распрелюбовное! Не понимаю, ей-богу! Она резко встала, подошла к столу и вытащила из-под машинки сложенный вчетверо лист. – Вот, – шумно развернула его и продекламировала: А дальше не успела, вы пришли. – Она свернула лист. – Но смысл таков: Ирен сама наняла себе убийцу. Указала, где и когда бывает… Посмертных записок никому не оставила и никогда никого, ни мужа, ни любовника, не теряла! А они этого не узнают! – Но ведь она потеряла обоих! – воскликнули в один голос Крестов и Мечник. – Чепуха, оба потеряли ее. А она умерла, идя на свидание от одного к другому. – Бред, бред какой-то, – стушевался Крестов. – Мы только и говорим, что о кровопролитиях да убийцах… Он отошел и отвернулся к окну. Небо было низким и бесцветным. Деревья клонились от ветра, но свиста ветра не было слышно, и от этого движения деревья походили на водоросли в быстром потоке реки. Начинал накрапывать дождь. – Да-а, клятва – не зонтик… – пробормотал Крестов и повернулся к сидевшим в разных углах гостиной Ирен и Мечнику. Он подошел к Ирен: – Значит, рецепт твоего счастья невозможен без третьего элемента. Он холодно посмотрел на Мечника. – Что ж, пусть так. Главное, что и я вхожу в этот рецепт. Мечник облегченно улыбнулся. – Я тоже не против. Ты незаурядный, благородный человек, и мне всегда было чуточку обидно за тебя в связи с Ирен… Иначе бы моя девочка, прошу прощения, Ирен, не жила с тобой. – Конечно! – воскликнула она. – Будь ты хамом или негодяем, все было бы проще. – Я предлагаю выпить за такое мудрое и единодушное решение, – воодушевленно предложил Мечник и, к тайному изумлению Крестова, запросто прошел на кухню и взял в холодильнике шампанское. Супруги обменялись красноречивыми взглядами. «Как? – говорил взгляд Крестова. – Он и здесь все знает, как свои пять?» «Ах, не виновата я, не виновата», – говорил взгляд Ирен и ее заломленные брови. Пробка молодецки вылетела из бутылки, и Мечник энергично налил шампанского: – За картину счастья Ирен. Дальше следовали чисто житейские хлопоты. Мечник забрал Ирен с мужем к себе. Не потому, что у него было просторнее, удобнее и с садом, а потому, что женщину, чтобы она окончательно стала твоей, полагается забрать в свой дом. Крестов уже никуда ее не мог забрать. Ему была выделена отдельная комната. Поначалу длинные обеды и ужины втроем проходили по погоде – в столовой или в саду. Потом Ирен, имея и свои покои, стала проводить время за чаем то у одного, то у другого. Постепенно центр тяжести переместился на половину Мечника. И мало-помалу временное стало постоянным. В один ни в чем не повинный день Ирен и Мечник, расположившись на широкой софе, отправляли в рот вишни с большого подноса и листали альбом с видами одного из великих городов на исторической реке. В дверь заскребли, и послышалось непонятное скуление. Ирен и Мечник переглянулись и перелистнули страницу. Скуление повторилось. Ирен встала, всколыхнув одуванчик платья, и подошла к двери. Осторожно открыла. Там на четвереньках стоял Крестов и держал в зубах рубашку с синими бретельками. Он бросил рубашку к ногам Ирен, подполз и потерся лбом о ее колени. – На, сделай из бретелек поводок – у-у-у – и посади меня на него. Ты будешь моей хозяйкой, а я – кем хочешь: сенбернаром, спаниелем, пуделем – гав. Надоело мне участвовать в щекотливых играх человеческого самолюбия: как он посмотрел да как мне на это прореагировать; его выпад – ее выпад – свой мне тоже надо обдумывать. И я решил выпасть, вообще выпасть из сложных придворных игр. А собаке все позволено, она всюду может следовать за хозяйкой, присутствовать даже при ее купании. И главное, собаку любят больше всего на свете, больше человека. Крестов сел по-турецки и стал обрывать у рубашки бретельки. – Мне, конечно, надо научиться собачьим повадкам. – Он сошел с ума, – наконец обрел дар речи пораженный Мечник и закрыл альбом. – С таким же успехом ты мог бы объявить себя не сенбернаром, а Наполеоном. – Наполеоном себя всякий норовит объявить. А я решил стать больше, чем человеком, чем мужем или чем каким-то там любовником, – я решил стать собакой. Человек в конечном счете ничем не отличается от собаки, ему тоже нужна капелька любви. Он может карабкаться на Гималаи, форсировать Днепр, заправлять сигаретной империей, но в конце концов придет туда, где его чмокнут в щеку и спросят: «Устал, дорогой?» Вот я и решил начать с конца, с достигнутой цели, с того, чтоб меня чмокнули или хоть почесали за ухом. Он, достаточно проворно маневрируя на четвереньках, выбежал из комнаты, вернулся с папкой в зубах и положил перед Мечником на софу. – Вот, как полагается, от нотариуса, акт о том, что я передаю тебе управление моей конторой. Мечник отшатнулся от папки, как от холеры: – Да ни за что! Крестов жалобно заскулил: – Не может же собака вести дела, да и как я с людьми буду разговаривать, гав? К тому же восемьдесят процентов дохода я оставляю тебе, гав-гав. Впервые в истории собака оставляет состояние человеку – до сих пор было наоборот. И он радостно взвизгнул. Мечник решительно встал с софы: – Я не согласен. – Потом посмотрел на Ирен, которая так и стояла остолбеневшей у двери. – Ведь так? – Н-не знаю, что и подумать… – Ах так? – снова сел по-турецки муж. – Перехожу на ультиматум. До сих пор я был в высшей степени либерален, и все, что мы имеем, вытекало из этого. Теперь, если мои собачьи условия не будут приняты, я ухожу. Подаю на развод, Ирен, как виновную сторону, лишаю… – Ляг! – скомандовала Ирен. Он кинулся перед ней на четыре лапы и не завилял хвостом только потому, что хвоста не было. Ирен подняла с пола синие бретельки, связала их и надела на шею Крестова. Он взвизгнул и радостно лизнул ей руку. На следующее утро Ирен проснулась от того, что кто-то ломился в дверь спальни. Она не поняла, в чем дело, но пошла открыть. Это был Крестов, бодавший дверь лбом. – Ты что? Чего тебе надо? Иди отсюда. Крестов завыл жалобно и обиженно. Он заметался между спальней и коридором и всякий раз, возвращаясь, терся о ноги Ирен и преданно смотрел ей в глаза. – Что ему нужно? – разбудила она Мечника. Он закинул руку за голову и с минуту следил за Крестовым. – Выгулять. – Что-о? – Собачку нужно выгулять, – пожал плечами Мечник. – Ты же сама хотела собачку. Ты, кстати, решила, какой она породы и как ее звать? – Да какая мне разница, какой она породы! – оборонялась она от настойчивых скачков Крестова. – Выпусти его в сад, – посоветовал Мечник. – А я и забыла про сад, – обрадованно воскликнула Ирен и выдворила туда Крестова. Она вернулась досыпать, и Мечник принял ее под свое крыло. Собаку решили назвать Крусом. Перевели на мертвый язык фамилию Крестова, и вышел Крус. По комплекции и пластике ему подходила порода спаниелей. Он действительно все больше и больше стал походить на животное: не на собаку, не на кота или обезьяну, а чуть-чуть на всех вместе взятых. От кота у него была способность подолгу спать, от собаки – преданность и понимание с полуслова, от обезьяны – то, что оставалось в нем человеческого. Ирен сшила шкуру – комбинезон из мягкой коричневой шерсти с красивым каштановым отливом, и Круса стало приятно гладить. Появление шкуры повлияло на Круса чудодейственно. Он как бы заново родился, прыгал, играл; когда хозяйка возвращалась, норовил, рыча и повизгивая, лизнуть ее в лицо, заглядывая в глаза чистым невинным взглядом. Ирен заключила, что у собак и младенцев взгляд, если не одинаковый, то очень похожий: беззлобный. Она трепала Круса по щеке, покупала ему лучшие куски вырезки и лично варила. Пес визжал от радости, вертел спиной и брал куски только из рук хозяйки. Ирен втайне радовалась, что ее отношения с Крестовым вошли в такое неожиданно свежее, новое русло. – Н-н-да, не знаю, что и думать, – говорил Мечник, глядя на все это. – Талант, да и только. Кто бы мог подумать, что в Крестове пропадает такой талант. Ирен отвечала ему счастливой улыбкой. Мечник стал дольше и чаще пропадать в конторе. Кроме прежней работы, ему надо было вести и дела Крестова. Ирен долгими вечерами оставалась с Крусом, дремавшим на ковре, что-то рассеянно читала, включала и выключала телевизор, дневника не вела. Приходил Мечник и, почти не задерживаясь с ней, не съедая даже ужина, ложился спать. Один. «Потому что, – говорил он, – чтобы выспаться, надо спать одному». Это, однако, не помешало большому в жизни Ирен событию. Она должна была стать матерью. Крус с этого момента стал внимательнее и приносил в зубах тапочки. Мечник обрадовался и посмурнел. – Как же мы его запишем? Не Крестовым же. Ребенок-то мой. – Твой? – подняла брови Ирен. Мечник ехидно усмехнулся: – Или, может, того красавца-брюнета, мужа сотрудницы?.. Ирен выкатила глаза в недоумении. Мечник отвернулся. – Ладно, не будем. Но все-таки, не хочешь же ты сказать, что ты с этой псиной… Ирен пожала плечами. Мечник махнул рукой: – Прекрати, пожалуйста. Ребенок мой. А по закону отец он, раз он твой муж, а я ни при чем. Чтобы ребенку дать мое имя, то есть настоящее его, ребенка, имя, ты должна развестись. – Но как? – кукольно хлопала ресницами Ирен. – Посмотри на него. Развестись можно с человеком, но не с животным. Крус втянул шею и на согнутых лапах заполз под стол. – Поговори с ним. Он внимательно, преданно выслушивал и приносил тапочки. Или ложился на коврик у ног. Мечник стал раздражительным, часто кричал до того, что у него на шее натягивалась кожа. Ирен пугалась за свой живот и пугливо, заботливо обнимала его. – Тогда заяви, что он пропал, умер, – настаивал Мечник. – Будь ты вдовой, все было бы просто и благовидно. – Да как же я… – А так. Все равно с тех пор, как в нем проснулся дар собаки, его никто не видел. – Но он ведь живой. – Собак и на живодерню сдают. – Что ты такое говоришь? Он для себя собака, а для нас и для живодеров он-то человек. – Не знаю, не понимаю! – бесился Мечник. – Чертовщина какая-то! Мужа у тебя нет. Есть собака. С собакой нельзя развестись. На тебе нельзя жениться. А в результате мой ребенок не может носить моего, своего имени. – Но разве, в конце концов, это так важно? Имя? Главное, человек. – Важно!! – заорал Мечник так, что Ирен схватилась за живот и ушла в спальню. – Имя – это все! – кричал ей вдогонку Мечник. – Это семья, это судьба, наследство, хорошее или дурное! Имя – это все! – Господи, да в чем же я виновата? – заплакала она. – Как будто я это все одна устроила. Что он так кричит? Я ведь все та же Ирен… К ней подошел пес и потерся о колени, Ирен погладила его по спине и сладко зевнула. Мечник включил на всю футбольный матч по телевизору и начал шумно болеть. – Господи, кто бы мог подумать, – накрыла Ирен голову подушкой. Так, после стычек, которые стали ежедневными, и которые, в сущности, были по одной и той же причине, Ирен скрывалась в своей спальне, к ней приходил пес и сочувственно садился рядом. Она больше не понимала, почему Мечник на нее кричит, и еще меньше, почему она это слушает. Ребенок, наконец, родился. Немного преждевременно; все из-за этих мечниковских криков, когда казалось, что он сейчас кинется и начнет душить. Родился ребенок, и Ирен записала его на свою, то есть Крестова, фамилию. Мечник взбесился, собрал вещи и выехал, не сказав куда. Ирен повздыхала недельку, тоже собрала вещи, взяла ребенка, собаку и вернулась в свой, то есть Крестова, дом. Первые дня три она никуда не выходила, а проветривала комнаты, сушила на балконе подушки, повсюду наводила чистоту и порядок. Эти занятия, отвлекавшие от мрачных мыслей, то и дело прерывались криками и кормлением ребенка. Крус бегал по пятам, поднося в зубах все без разбору: тряпку, подгузник, полотенце. Ирен советовалась с ним, как с человеком, и сокрушалась: все понимает, а сказать не может. На третий или четвертый день она тщательно оделась, не позабыв шляпки с вуалеткой и перчаток, и ушла в банк разведать финансовую обстановку. А когда она вернулась, вошла в зал, сняла перчатки и зажгла свет, в кресле сидел свежевыбритый, подстригшийся, в белой рубахе с галстуком и в костюме ее муж Крестов и качал коляску. Он улыбнулся и встал: – Дорогая, я решился на это, чтобы здесь не появился… ну, скажем, какой-нибудь муж бывшей моей сотрудницы. Я поздравляю тебя, дорогая, с началом новой жизни. Ирен схватилась руками за лицо и, запрокидывая голову назад, захохотала. Громко, отрывисто, мефистофельски. Крестов недоуменно развел руками. Ирен опустила голову на грудь, смех стал беззвучным, ее начало трясти. Крестов побежал за водой. Ирен упала на колени, новая вспышка смеха начала переходить в кашель, она задыхалась и стала синей. Крестов вернулся и бестолково бегал вокруг нее со стаканом воды, пока не додумался набрать номер «скорой помощи». «Скорая» примчалась, когда Ирен уже хрипела. Ей немедленно сделали укол, и она заснула. Дыхание ее выровнялось, свет лица стал нормальным. «Скорая» уехала. Ирен проспала часа два, проснулась, резко села под прямым углом и сказала: – Ты что же, думаешь, я смогу жить с тобой, потеряв свою собаку? Ты же виноват, что моего Круса больше нет. – Но, Ирен, тебе сейчас нужнее человек, чем собака, – возразил Крестов. – Собака любит человека ради человека. А человек? Он гребет под себя. Он не способен любить ради своего предмета любви. Ему обязательно надо брать, владеть. Не хочу даже слышать. Не думай, что я смогу жить с тобой после того, как ты был собакой. – Четвероногий друг, двуногий друг – какая тебе разница? – Разница, разница! – закрыла Ирен уши. – Ну, хорошо, – не протестовал Крестов. – Я ошибся. Действительно, жить с бывшей собакой – это что-то неприличное. – Он взял пальто. – Но дай мне один шанс, только один шанс. Накидывая пальто на ходу, он вышел на улицу. Впервые за столько месяцев, даже, кажется, лет или по крайней мере за два года он сбился со счету. Ведь он был собакой, а собаки времени не замечают. Приятно все-таки снова стать человеком. Пройти по улице, заглядывая в витрины, постоять на светофоре, купить газету, зайти в магазин. Магазин, в который зашел Крестов, назывался «Лучший друг». В нем продавались животные: почти бескостные персидские котята, подпрыгивавшие в клетке, как пушистые мячики; Крестов постоял около них; сонные кролики, белые мышата и даже огромные гуси. Но Крестов прошел мимо всех и остановился возле клеток со щенками. Самые разные, манерные, похожие на дамочек, и крепкие – сущие волчата – возились в опилках, наседали друг на друга, рычали и грызли что придется: прутья клетки, фиктивную кость, загривок собрата. Крестов выбрал одного, мягкого, коричневого, с доброй медвежьей рожей, посадил его за пазуху и вернулся домой. Поставил щенка на пол, тот подбежал к Ирен и ткнулся ей мордой в щиколотку. Она наклонилась, взяла его на руки, и он мягким, горячим язычком лизнул ее между пальцев. – Какая прелесть! – умилилась Ирен. Крестов стал жить в своем кабинете на правах мажордома. Ребенок подрос. Крестова он называл папой, Ирен – мамой. Собаку они выгуливали по очереди. Она была незаменимым товарищем детских игр. Ирен часто смотрела, как уютно возились на полу или диване Крестов, ребенок и собака. Что ей стоило расслабиться и сесть между ними? Или пуститься ползать с малышом на спине, чтобы Крестов догонял? Ирен нехотя сделала шаг, чтобы присоединиться к ним, но ее внимание привлек глухой стук в дверь. «Показалось», – решила она. Но стук повторился настойчивее, и она пошла открывать. На пороге на четырех лапах стоял не кто иной, как пропавший без вести Мечник, держа в зубах плюшевого мишку и потряхивая им из стороны в сторону. Мечник издал ни на что не похожий звук и пробежал мимо Ирен в комнату. Увидев на ковре веселую компанию – Крестова, собаку, ребенка, рыкнув, кинулся в ее гущу, швырнул малышу игрушку и залился лаем. Ирен, расхохотавшись, последовала его примеру. |
||
|