«Химическая свадьба Христиана Розенкрейца» Статья д-ра Рудольфа Штайнера из журнала “Das Reich” 1918

Кому известна суть переживания, испытываемого человеческой душой, когда перед ней распахиваются врата в духовный мир, тому достаточно прочесть лишь несколько страниц из «Химической Свадьбы Христиана Розенкрейца в году 1459», чтобы понять, что описанное в книге связано с подлинным духовным опытом. Для имеющего прозрение в духовную действительность субъективно вымышленные образы выдают себя тем, что ни их построение, ни их последовательность совершенно не соответствуют этой действительности. Так обретается исходная точка для рассмотрения «Химической Свадьбы». Описанные переживания до определенной степени можно отследить душой и таким образом выяснить, чтo надо сказать о них на основе прозрения в духовную реальность. Пусть нас не заботит все то, что уже было написано об этой книге: сначала мы должны обрести обозначенную здесь исходную точку. Следует извлечь из самой книги то, что она намерена сказать. И лишь после этого можно будет обсуждать вопросы, которыми задавались многие исследователи этой книги еще до того, как для этого была готова подходящая почва.

Переживания странника, ведущие его к «Химической Свадьбе», разделяются на семь душевных рабочих дней. Первый день начинается с того, что перед душой переживающего проходят имагинации, способствующие тому, что в ней созревает решение начать странствие. Изложение ведется таким образом, что в нем можно заметить особую заботу автора о различении между тем, что переживающему удалось понять из воспринятого им в то время, когда он имел «видение», от того, что осталось сокрытым от его понимания. Равным образом различается подступающее из духовного мира к созерцателю без участия его воли и привходящее посредством его воли. Первое переживание не вводится произвольным образом и не может быть понято созерцателем полностью. Оно предоставляет ему возможность вступления в духовный мир. Но оно не возникает без подготовки. Семью годами ранее созерцателю было возвещено через некое «телесное видение», что его призовут для участия в «Химической Свадьбе». Выражение «телесное видение» не должно вызывать недоумения у читателя, постигшего дух этой книги. Речь идет не о визионерстве болезненной или противоречивой душевной жизни, но о восприятии, доступном духовному созерцанию, содержание которого, тем не менее, встает перед душой с той же степенью реальности, с какой встает перед ней воспринятое телесными глазами. То, что переживающий может иметь подобное «видение», предполагает душевное состояние, отличное от обычного человеческого сознания. Последнему знакомы лишь перемежающиеся состояния бодрствования и сна и между ними — грезящее состояние, при котором переживание не связано с действительностью. Душа, живущая в таком обычном сознании, осознает свою связь с действительностью благодаря органам чувств; но во сне, когда ее связь с органами чувств прерывается, она перестает осознавать связь с какой-либо реальностью, даже с собственным “Я” и его внутренними переживаниями. Какое отношение к действительности она имеет, находясь в грезящем состоянии, — этого она первоначально прозреть не может. Странник в «Химической Свадьбе» уже имел к этому времени «телесное видение», о котором он помнит, — то есть нечто отличное от обычного сознания. Он знает по опыту, что душа способна воспринимать даже тогда, когда она находится в том же отношении к органам чувств, что и во время сна. Представление о душе, живущей вне тела и при этом знающей о действительности, становится для него все более реальным. Он знает, что душа может таким образом укрепить свои собственные силы, что, отделившись от тела, она окажется в состоянии соединяться с духовным миром так же, как посредством телесных органов чувств — с природой. То, что подобное объединение состоялось, что оно налицо, он испытал благодаря «телесному видению». Но само переживание этого единения с помощью «видения» пока не могло быть достигнуто. Ему следует ждать. В его представлениях это единение дано как участие в «Химической Свадьбе». Так он готовится к обновленному переживанию в духовном мире.

В навечерие праздника Пасхи, в час, когда душа обретает возвышенный настрой, приходит это обновленное переживание. Переживающий чувствует себя так, будто вокруг него ревет ураган. Этим возвещается ему, что он переживает действительность, восприятие которой сообщено ему не через физические органы чувств. Он выведен из состояния равновесия по отношению к мировым силам, в какое человек поставлен благодаря своему физическому телу. Его душа отныне не живет жизнью этого физического тела; она чувствует себя связанной только с (эфирным) телом образующих сил, пронизывающих тело физическое. Тело образующих сил включено не в равновесие мировых сил, но в подвижную стихию того духовного мира, который ближе всего к физическому; его и воспринимает прежде всего человек, когда растворяет пред собой врата духовного созерцания. Только в физическом мире силы застывают в твердые, живущие в равновесном состоянии формы; в духовном мире царит непрерывная подвижность. Вовлеченность в эту подвижность осознается переживающим как восприятие ревущей бури. Из этого неопределенного восприятия выступает откровение некоего духо-существа. Откровение это осуществляется благодаря определенным образом сформированной имагинации. Духо-существо появляется в синем одеянии, усыпанном звездами. Изображая это существо, следовало бы, однако, воздержаться от всяческих символических истолкований, которыми с таким удовольствием пользуются дилетанты от эзотерики в своих «объяснениях». Мы имеем дело с нечувственным переживанием; переживающий выражает его для себя и для других посредством образа. Синее усыпанное звездами одеяние столь же мало символизирует синее ночное небо или еще что-то в том же роде, сколь представление о розовом кусте в обыденном сознании символизирует закат. Воспринимая сверхчувственно, душа действует намного интенсивнее и сознательней, нежели при восприятии чувственном. В случае странника из «Химической Свадьбы» эта деятельность совершается посредством тела образующих сил, подобно тому как в случае физического видения — через чувственное тело, посредством глаз. Эта деятельность тела образующих сил сравнима с возбуждением под влиянием излучающегося света. Такой свет попадает на открывающее себя духо-существо. Он от него отражается. Созерцатель, таким образом, видит собственный, им же испускаемый свет, и там, где этот свет обретает границы, он воспринимает создающее эти границы определенное существо. Благодаря подобному отношению духо-существа к духовному свету тела образующих сил возникает «синее»; звезды — это не отраженная, но воспринятая существом часть духовного света. Духо-существо — это объективная действительность; образ, в котором оно себя открывает, — это модификация, произведенная этим существом в излучении тела образующих сил. Эту имагинацию также нельзя путать с визионерством. Субъективное переживание того, кто имеет подобную имагинацию, совершенно не похоже на переживания визионера. Визионер живет в своих видeниях, будучи понуждаем изнутри; имеющий имагинацию присоединяет ее к означенному духовному существу или процессу с той же сознательной внутренней свободой, с какой он употребляет то или иное слово или предложение для обозначения чувственного предмета. Кто-нибудь, не обладающий никакими познаниями о сущности духовного мира, может подумать, что нет совершенно никакой надобности в том, чтобы облекать духовный мир в имагинации, столь напоминающие видения визионеров: ведь духовный мир открывается в опыте, не имеющем образной формы. На это можно возразить, что имагинация-то как раз и несущественна для духовного восприятия, но она — средство, с помощью которого душе открывается то, что существенно. Как человек не воспринимает чувственно воспринимаемого цвета без определенной деятельности глаза, точно так же он не может пережить нечто духовное, если не встретит его идущей изнутри определенной имагинацией. Но это не препятствует тому, чтобы при изображении духовных переживаний, пережитых посредством имагинации, использовать чистые понятия, подобные тем, что приняты в естествознании и философии. В предлагаемом изложении мы будем использовать их: с их помощью мы намерены исследовать содержание «Химической Свадьбы». Но в XVII веке, когда И.В. Андреэ писал эту книгу, подобные понятия еще не были в широком употреблении; вместо этого непосредственно приводилась имагинация, с помощью которой человек пережил сверхчувственные существа и процессы.

В открывшемся ему духовном облике странник из «Химической Свадьбы» распознает существо, способное сообщить верный импульс его странствию. Благодаря этому духовному облику он чувствует, что сознательно стоит посреди духовного мира. И то, как он в нем стоит, указывает на особое направление его пути познания. Он движется не в направлении мистики в узком смысле слова, но в направлении алхимии. Однако чтобы последующее изложение не вызвало недоразумений, следовало бы освободить понятие «алхимии» от всего, что налипло на него из-за суеверий, мошенничества, страсти к авантюрам и прочего. Подумаем лучше о том, к чему стремились благородные и непредвзятые искатели истины, создавшие это понятие. Они хотели познать закономерные связи, существующие между вещами в природе, однако не те, что обусловлены деятельностью самой природы, но те, что обусловлены чем-то духовно-сущностным, открывающим себя посредством природы. Они искали сверхчувственных сил — действующих в чувственном мире, но не подлежащих чувственному познанию. На путь подобных исследователей становится и странник из «Химической Свадьбы». Именно в этом смысле он является представителем алхимических исканий. И в этом своем качестве он убежден, что сверхчувственные силы природы сокрыты от обыденного сознания. В свое внутреннее пространство он вводит переживания, под воздействием которых душа приспосабливается использовать тело образующих сил в качестве органа восприятия. Благодаря этому органу восприятия ему удается созерцать сверхчувственные природные силы. В духовной форме бытия, переживаемой за пределами чувственного восприятия и обычной деятельности рассудка, намерен он сначала познать сверхчувственные силы природы, внешние по отношению к человеку, чтобы затем, во всеоружии знаний об этих силах, прозреть истинную сущность самого человеческого тела. Он полагает, что с помощью познаний, добытых душой в союзе с действующим независимо от физического организма телом образующих сил, можно будет прозреть в сущность человеческого тела, и тем самым приблизиться к тайне, манифестируемой космосом при посредстве названной сущности. От обычного чувственного восприятия эта тайна сокрыта: человек живет в ней, но того, чтo переживает, он не видит. С помощью сверхчувственного познания природы странник из «Химической Свадьбы» стремился достичь, в конечном счете, созерцания сверхчувственной сущности человека. Этот путь исследований делает его алхимиком, а не мистиком в строгом смысле слова. Мистик также стремится к переживанию человеческой сущности, отличному от того, что возможно благодаря обычному сознанию, но он не выбирает пути, на котором тело образующих сил используется независимо от физического тела. Он исходит из неопределенного чувства, что пронизанность физического тела телом образующих сил — еще более глубокая, нежели в обычной бодрственной жизни, — есть то, что уводит прочь от общения с чувственно воспринимаемой реальностью и приводит к единению с духовной реальностью в человеке. Алхимик стремится к тому, чтобы изъять себя со своим сознательным существом из обычной связи с телесностью и войти в мир «духовного в природе», лежащий позади мира чувственных восприятий. Мистик пытается привести сознательную душу в более тесную связь с телесностью для того, чтобы, сохранив самосознание, погрузиться в те области телесного, которые сокрыты от самосознания, когда это последнее занято чувственными ощущениями. В этом своем устремлении мистик не всегда отдает себе ясный отчет. Слишком часто он стремится характеризовать свой путь иным образом. Но в большинстве случаев он плохой толкователь собственного существа. Это связано с тем, что к духовным исканиям прибавляются определенного рода чувства. Пытаясь преодолеть связь с телом, переживаемую обычным сознанием, душа мистика в результате своего рода самообмана исполняется не только пренебрежением к этому совместному с телом бытию, но и к телу как таковому. К тому же он не желает признавать, что его мистические переживания основаны на связи с телом намного более тесной, нежели в случае переживаний, производимых обычным сознанием. Из-за этой более тесной связи с телом мистик ощущает в себе некое изменение представлений, чувств и волений. Он отдается этим ощущениям, не развивая в себе при этом склонности к прояснению оснований подобного изменения. Эти изменения предстают перед ним, несмотря на его более глубокое погружение в телесность, как одухотворение его внутренней жизни. И он имеет полное право считать их таковыми, ибо чувственность — не что иное, как форма бытия, переживаемая душой, когда она связана с телом той связью, что лежит в основе обычного бодрственного сознания. Если связь души с телом становится более тесной, чем в этой форме бытия, душа переживает некое отношение человеческого существа к миру, который духовнее, чем мир, доступный чувствам. Представления, возникающие при этом, уплотняются до имагинаций. Имагинации эти являются откровениями сил, посредством которых тело образующих сил работает над телом физическим. Они сокрыты от обычного сознания. Ощущение усиливается до такой интенсивности, что эфирно-духовные силы, которые излучаются из космоса и действуют в человеке, переживаются как бы через внутреннее осязание. Душа в актах воли научается отдаваться духовному воздействию, которое вчленяет человека в сверхчувственную мировую взаимосвязь, от которой он отделен из-за субъективности воления в состоянии обычного сознания. Истинным мистиком человек становится лишь тогда, когда связывает свое полностью сознательное душевное существо с телом вышеобозначенной теснейшей связью: тогда он не вынуждается телесной организацией к болезненному визионерству или спутанности сознания. Истинный мистик стремится пережить лежащее в глубинах человеческого существа духовно-сущностное начало человека, которое в обычном сознании укрыто покровом чувственных восприятий. Истинный алхимик делает себя независимым от чувственного восприятия, чтобы созерцать находящееся вне человека духовно-сущностное начало мира, закрытое чувственным восприятием. Перед тем как проникнуть во внутреннее пространство человека, мистик должен приобрести такую душевную конституцию, чтобы, несмотря на возросшее давление, испытываемое душой в ответ на более тесную связь с телом, она не подвергла свое сознание затемнению или погашению. Алхимик, перед тем как вступить в лежащий за чувственной областью духовный мир, нуждается в таком укреплении своего душевного существа, чтобы оно не утратило себя в существах и процессах этого мира. Пути, по которым движутся мистик и алхимик в своих исследованиях, противоположны. Мистик входит непосредственно в собственное духовное существо человека. Его цель — единение сознательной души с собственным духовным существом, то, что может быть названо «мистическим браком». Алхимик желает пройти в своем странствии по духовной области природы, с тем чтобы, успешно завершив его, обратиться с приобретенными в этой области познавательными силами к созерцанию духовного существа человека. Его целью является «химическая свадьба», единение с духовной областью природы. Лишь после этого единения он намерен погрузиться в рассмотрение человеческого существа.

Как мистик, так и алхимик в начале своего пути переживают некую тайну, которая по самой своей сути не может быть усмотрена, будучи ограниченной обычным сознанием. Эта тайна касается соотношения между человеческими телом и душой. Человек живет как душевное существо, хотя на самом-то деле — в духовном мире; однако на современной ступени развития, занимаемой им в становлении мира, он не обладает собственной способностью ориентироваться в духовной области. С помощью сил своего обычного сознания он по всей истине может установить свое отношение к самому себе и к миру, лежащему вне человека, лишь в том случае, если тело укажет ему направление для душевной деятельности. Тело сопряжено с миром таким образом, что это соответствует космической гармонии. Пока душа живет в чувственных восприятиях и обычной деятельности рассудка, она сочетается с телом именно с той интенсивностью, какая позволяет телу перенести на душу свою гармонию с космосом. Если душа изымает себя из этого переживания, чтобы двинуться в мистическом или алхимическом направлении, необходимо позаботиться, чтобы она не утратила этой, благодаря телу приобретенной, гармонии. Если об этом не позаботиться, то на мистическом пути ей угрожает утрата духовной взаимосвязи с космосом; на алхимической тропе ее ждет утрата способности различения истины и заблуждения. Без этой заботы мистик, вступивший в более тесную связь с телом, настолько уплотняет свои силы самосознания, что, порабощенный ими в собственной жизни, уже не сможет углубленно переживать события мировой жизни. Тем самым он со своим сознанием вступит в область иного духовного мира, нежели подходящего человеку. (В своих духоведческих трудах я называю этот мир люциферическим.) Алхимик же без подобающей заботы потерпит ослабление своей способности различать истину и иллюзию. В великой взаимосвязи Вселенной иллюзия необходима. Но на своей настоящей ступени развития человек не подпадает под нее, поскольку его предохраняет область чувственных восприятий. Но если бы иллюзия не лежала в основе человеческого переживания мира, человек не смог бы развить различные ступени своего сознания. Ибо иллюзия — движущая сила развития сознания. На настоящей ступени развития человеческого сознания иллюзия должна работать именно ради становления сознания; но сама она должна оставаться неосознанной. Если же она все-таки вступит в сознание, она окажется сильнее истины. Как только душа, идущая алхимическим путем, вступает в духовную область, лежащую позади чувственных восприятий, ее захватывает вихрь иллюзий, внутри которого она может сохранить себя правильным образом лишь в том случае, если она принесла с собой в эту область достаточно развитую способность различать истину и обман, приобретенную в переживаниях чувственного мира. Если же она не позаботится о подобной способности различения, вихрь иллюзий занесет ее в мир, где она потеряет самое себя. (Этот мир в своих работах по духоведению я называю ариманическим.) Мистику, прежде чем он вступит на свой путь, необходимо привести свою душу в такое состояние, чтобы она не была подавлена своей собственной жизнью; алхимик должен укрепить в себе чувство истины до такой степени, чтобы не утратить его даже тогда, когда оно не опирается на чувственные восприятия и связанный с ними рассудок.

Субъект переживаний, изображенный в «Химической Свадьбе», — алхимик, осознающий, что на своем пути он нуждается в усиленной способности различения истины и иллюзии. По условиям той жизни, из которой он выходит на алхимическую тропу, он пытается обрести опору в истине христианства. Он знает: то, что связывает его со Христом уже в этой жизни, в чувственном мире содействует в его душе той ведущей к истине силе, которая не нуждается в чувственной основе и может сохранить себя даже тогда, когда эта чувственная основа отсутствует. С таким настроением стоит его душа перед существом в синем одеянии, указующим путь к «Химической Свадьбе». Поначалу это существо могло принадлежать как миру иллюзии и заблуждения, так и миру истины. Странник должен это определить. Но способность различения покинет егоы и заблуждение завладеет им, если он не вспомнит в сверхчувственном переживании, чтo в чувственном мире посредством некой внутренней силы связывало его с истиной. Из его собственной души восстает то, что возникло в ней благодаря Христу. И так же, как свой обычный свет, тело образующих сил излучает и этот свет Христов на открывшееся существо. Строится правильная имагинация. Письмо, указавшее ему путь к «Химической Свадьбе», содержит знак Христов и слова in hoc signo vinces. Странник знает: он связан с явившимся ему существом силой, которая указывает истину. Если бы сила, ведущая его в сверхчувственный мир, была склонна к обману, то он стоял бы сейчас перед существом, которое ослабило в нем способность воспоминания об импульсе Христа, живущем в нем. Тогда бы он следовал только соблазняющей силе, которая притягательна для человека даже тогда, когда сверхчувственный мир выводит ему навстречу силы, губительные для его существа и для его воли.

Письмо, которое, согласно «Химической Свадьбе», передает страннику явившееся ему существо, содержит сообщенный в стиле XV века опознавательный знак отношения к духовному миру (крест — Перев.) — причем уже в начале первого дня своих духовных переживаний странник способен это осознать. Знак, добавленный к словам, обозначает ту форму взаимоотношений, в какой оказались его физическое тело, тело образующих сил и душевно-духовное начало. Самое же главное для него то, что он может сказать самому себе: состояние его человеческого существа созвучно отношениям, сложившимся во Вселенной. «По прилежном вычислении и наблюдении хода планет» он находит, что подобное состояние наступило именно в тот момент, когда следовало. Если же кто-то станет рассматривать то, что здесь говорится, в духе тех глупостей, что свойственны некоторым «астрологам», то это приведет к ложному пониманию, причем неважно, будет ли он относиться к сказанному как верующий, с одобрением, или же с издевкой, как «просвещенный». Составитель «Химической Свадьбы» имел серьезные основания добавить к названию своей книги «в году 1459». Он понимал, что душевное состояние переживающего должно гармонировать с тем состоянием, которого к данному моменту времени достигло мировое развитие; понимал, что внутреннее состояние души не должно составлять дисгармонии с внешним содержанием мира. Душа, не зависимая от обычных чувственных восприятий, должна гармонировать с внешним сверхчувственным содержанием мира, чтобы из этого созвучия возникло состояние сознания, которому открывается «химическая свадьба». Человек, верящий, что констелляция наблюдаемых планет содержит таинственную силу, определяющую переживания человека, подобен тому, кто мнит, будто стрелки его часов имеют силу, способную побудить его к тому, чтобы выйти из дому, между тем как он должен был совершить это к определенному часу исходя из обстоятельств своей жизни.

В письме содержится указание на три храма. В тот момент, когда переживающий получает это указание, он еще не понимает, что оно означает. Тот, кто начинает воспринимать в духовном мире, должен знать, что на первое время ему будут даны имагинации, в понимании которых ему будет отказано. Он должен принять их как имагинации и в этом качестве позволить им созреть в его душе. По мере созревания они приносят во внутреннее существо человека силу, способную стимулировать сознание. Если же наблюдатель захочет объяснить эти образы в то же мгновение, когда они ему открылись, то он обратит на них еще не приспособленную к тому силу рассудка и составит о них противоречивые суждения. В духовном опыте многое зависит от того, хватает ли кому-либо терпения, делая отдельные наблюдения, поначалу просто вбирать их в себя, отложив их понимание до подходящего момента. По мнению странника, ему еще семь лет назад было возвещено о том, что он испытал в «Химической Свадьбе» в течение первого дня. В то время ему еще следовало не составлять себе рассудочное суждение о своем тогдашнем «видении», но ждать, чтобы это «видение» воздействовало на его душу до тех пор, пока он не окажется в состоянии воспринимать дальнейшее с пониманием.

Явление духовного существа в синем одеянии, усыпанном звездами и передача им письма — это переживания, которые странник в «Химической Свадьбе» испытывает не по собственному свободному решению души. В дальнейшем он переходит к тому, чтобы вызывать переживания благодаря именно такому свободному решению. Он впадает в состояние, похожее на сон; оно приносит ему сновидческий опыт, но содержание этого опыта имеет силу действительности. Он способен на это, поскольку после уже испытанных переживаний, находясь в состоянии сна, вступает в отношения с духовным миром, отличные от обычных. Душа человека в обычном сновидческом переживании не скреплена с духовным миром связью, снабжающей ее представлениями, имеющими силу действительности. Но душа странника в процессе «химической свадьбы» преобразилась. Она настолько окрепла внутренне, что во время сновидческого опыта может воспринимать то, что связывает ее в переживании с духовным миром, в котором она находится. И благодаря этому опыту она прежде всего переживает собственное вновь приобретенное отношение к своему физическому телу. Она переживает это отношение в имагинации башни, в которую заключен сновидец, и из которой он выходит на свободу. Она сознательно переживает то, что в обычном существовании, переживается бессознательно — когда душа, засыпая, переходит из области чувственного опыта в область сверхчувственных форм бытия. Теснота и лишения в башне становятся для внутреннего существа души выражением чувственных переживаний после того, как она оказывается унесенной прочь от области подобных переживаний. Связь души с телом, результатом которой становится чувственный опыт, осуществляют жизненные силы, способствующие росту. Если бы эти силы действовали в одиночку, сознание никогда не могло бы возникнуть. Жизненное начало в своем чистом виде остается бессознательным. К возникновению сознания ведут, в союзе с иллюзией, силы, эту жизнь уничтожающие. Если бы человек не нес в себе то, что ведет его к физической смерти, он мог бы, конечно, жить в своем физическом теле, но не развил бы в нем сознания. От обычного сознания связь между смертоносными силами и этим самым сознанием сокрыта. Но «духовному оку» того, кто, подобно переживающему субъекту в «Химической Свадьбе» развивает свое сознание для духовного мира, такая связь обязательно будет явлена. Он должен будет узнать, что с его существованием связан «старец, белый как лунь», существо, которое по самой своей природе несет в себе силы старения. Прозрение в духовную область — удел лишь тех душ, которые, пребывая в этой области, созерцают на себе действие силы, которая в обычной жизни проявляется в старении. Эта сила в состоянии вырвать человека из области чувственного опыта.

Сновидческие переживания странника в «Химической Свадьбе» имеют силу действительности именно потому, что благодаря им он осознает, что отныне может приближаться к природе и к миру людей в таком душевном расположении, которое позволяет созерцать то, что сокрыто от обычного сознания и в том, и в другом. Благодаря этому он созревает для опыта следующего дня.

Описание второго дня также начинается с указания, что природа является страннику неким новым способом. Но он должен прозревать не только в глубинные основания природы; его взор отныне должен проникать в побудительные мотивы человеческих волений и действий еще глубже, чем дано обыденному сознанию. Автор «Химической Свадьбы» хочет сказать, что этому обычному сознанию знакома лишь внешняя сторона воления и действия и что даже собственные воления и действия люди посредством этого сознания замечают лишь с внешней стороны. Лежащие глубже духовные импульсы, вливающиеся из сверхчувственного мира в эти воления и действия и формирующие социальную жизнь людей, остаются неизвестными для этого сознания. Человек может пребывать в убеждении, что к действию его побуждает тот или иной мотив; на самом же деле этот мотив — всего лишь маска для вещей, остающихся неосознанными. До тех пор пока люди в своей социальной жизни руководствуются обычным сознанием, в совместную жизнь вторгаются силы, не отвечающие потребностям того развития, которое было бы для человечества спасительным. Этим силам должны противостоять другие, которые прозреваются сверхчувственным сознанием и должны быть воплощены в социальное действие. К познанию подобных сил и должен быть приведен странник из «Химической Свадьбы». Для этого он должен проникнуть взором в людей и узреть существо, которое живет в них в действительности, существо, полностью отличное от того, что они в себе предполагают и не находящееся в соответствии с тем местом, какое они занимают в установленных обычным сознанием общественных отношениях.

Картина природы, какой она открывается обычному сознанию, весьма отличается от картины общественных отношений. Но сверхчувственные силы природы, знакомые духовному сознанию, сродни сверхчувственным силам этих социальных отношений. Алхимик стремится к познанию природы, которое должно послужить основанием истинного человекопознания. Странник в «Химической Свадьбе» должен отыскать путь к такому познанию. Ему, однако, указывают не один этот путь, а множество путей. Первый ведет его в область, где рассудочные представления обыденного сознания, приобретенные в чувственных восприятиях, действуют при получении сверхчувственного опыта таким образом, что при совместном действии обеих сфер опыта убивается способность усматривать действительность. Второй угрожает тем, что душа может потерять терпение, когда, получив духовные откровения, будет вынуждена долго ожидать, пока постепенно созреет то, что было первоначально получено лишь как недоступное пониманию откровение. Третий путь требует людей, которые, благодаря бессознательно достигнутой эволюционной зрелости, за короткое время приходят к созерцанию, приобретаемому другими в длительной борьбе. На четвертом пути человек встречается со всеми силами, которые, действуя из сверхчувственного мира, затуманивают его сознание и внушают ему страх, стоит ему только захотеть оторваться от чувственного опыта.

Какой путь изберет для себя та или иная душа, зависит от состояния, в какое она пришла благодаря опытам обычного сознания до того, как вступила на путь духовного странствия. «Выбирать» в обычном смысле слова она не может, ибо в этом случае выбор исходил бы от чувственного сознания, которому право решения в сверхчувственных вещах не принадлежит. Невозможность подобного выбора видит, согласно «Химической Свадьбе», и наш странник. Но еще он знает, что его душа достаточно окрепла для поступков в сверхчувственном мире, что она может быть побуждена к праведным деяниям, если такое побуждение исходит из духовного мира. Имагинация «освобождения из башни» дает ему это знание. Имагинация «черного ворона», отнимающего пищу у «белого голубя», вызывает в душе странника определенное чувство; и это чувство, образованное из сверхчувственного, имагинативного восприятия, ведет по тому пути, по какому не мог бы повести выбор, сделанный обычным сознанием.

На этом пути странник приходит туда, где люди и связи между ними предстают его взору в том свете, что недоступен для переживания в чувственно воспринимаемом теле. Через врата он входит в жилище, где люди ведут себя в соответствии с влившимися в их души сверхчувственными силами. Благодаря опыту, полученному в этом доме, он должен пробудиться к новой жизни, которая обязательно будет вести его, когда его сверхчувственное сознание охватит достаточно большую область этого опыта.

Иные критики «Химической Свадьбы Христиана Розенкрейца» высказывали мнение, согласно которому она не более чем сатирический роман, высмеивающий поведение каких-то сектантов, алхимиков с их авантюризмом и тому подобное. Но, быть может, действительно правильное воззрение на переживание, через которое автор проводит своего странника «перед вратами», состоит в том, что сатирический настрой, обнаруживаемый этим произведением в последующих частях, обращается в душевный опыт, чья серьезность принимает форму, кажущуюся чистой сатирой только тому, кто желает ограничить себя одной лишь областью чувственных переживаний.

Второй день душевной работы приводит духоиспытателя, чей опыт описывает Иоганн Валентин Андреэ, к переживаниям, благодаря которым решается, действительно ли он способен достигнуть истинного духовного созерцания или же его душа погрузится в мир духовного заблуждения. Эти переживания для его способности восприятия облекаются в имагинации «входа в замок», где властвует мир духовного опыта. Подобные имагинации может иметь не только истинный, но и неистинный духоиспытатель. Душа приходит к ним, следуя определенным образом направленным мыслям и определенного рода ощущениям, благодаря которым она оказывается в состоянии представить себе определенную среду, о которой она получает сообщения без посредства чувственных впечатлений.

По тому, как Андреэ изображает общество ложных духоиспытателей, среди которых «Брат Розенкрейц» все еще находится во «второй день», можно понять, что тайна различения истинных и ложных духоиспытателей хорошо ему известна. Тот, кто имеет возможность правильно судить о подобных свидетельствах духовных воззрений автора «Химической Свадьбы», не усомнится в истинном характере этого произведения и в сути намерений Андреэ. Оно написано совершенно откровенно и вполне может объяснить человеку с серьезными устремлениями, в каком отношении стоит мир чувственный к миру духовному и какие силы может взрастить человеческая душа для социальной и нравственной жизни благодаря познанию духовного мира. Лишенный сантиментов, юмористический и сатирический стиль изложения Андреэ говорит не против, но в пользу совершенной серьезности его намерений. Эту серьезность вполне можно угадать не только за легковесными, на первый взгляд, сценами; ощущение такое, что Андреэ пишет как человек, стремящийся не затуманивать настроение своего читателя сантиментами по поводу тайн духовного мира, но воспитать в нем душевно свободное, самосознающее и разумное отношение к этому миру.

Если кто-то благодаря завершенности мыслей и определенного рода ощущениям оказывается способен представить себе сверхчувственный мир в имагинациях, то эта способность еще не гарантирует, что эти имагинации пригодны для установления действительных отношений с миром духа. Брат Розенкрейц видит себя на поле имагинативных переживаний в окружении несметного множества душ, которые, хотя и живут в представлениях о духовном мире, но из-за своего внутреннего склада никак не могут прийти в соприкосновение с этим миром. Возможность такого действительного соприкосновения зависит от того, как духоиспытатель ориентировал свою душу в отношении чувственного мира, прежде чем он вступил на порог мира духовного. Такая ориентация приводит душу в определенное состояние, которое переносится за порог и открывается в духовном мире таким образом, что последний либо принимает, либо отвергает ищущего. Правильное душевное состояние может быть достигнуто, только если духоиспытатель готов сложить перед порогом все, что определяет его отношение к миру в сфере чувственно воспринимаемой действительности. Для пребывающего в духовном мире должны потерять свою действенность те душевные импульсы, благодаря которым человек, исходя из внешнего жизненного положения и внешней судьбы, ощущает характер и ценность — или весомость — своей собственной личности. И если трудно бывает подчиниться даже этой необходимости, из-за которой человек чувствует себя как бы перенесенным в своего рода душевное детство, то еще больше обычному ощущению противодействует необходимость подавить ту форму суждений, что служит для ориентации в чувственном мире. Следует прийти к убеждению, что этот род суждений приобретен в чувственном мире, что он имеет значение только в этом мире и что следует быть готовым почерпнуть из самого духовного мира,ы каким образом судить о нем. Брат Розенкрейц, войдя в замок, развивает в себе душевное настроение, происходящее из ощущения подобной необходимости. В первую ночь после того, как его проводили в замок, он не позволяет отвести себя в комнату, но остается в зале, до которого добирается благодаря участию в событиях второго дня. Таким способом он предохраняет свою душу от попадания в ту область духовного мира, с которой действующие в его внутреннем существе силы еще не могут связать его должным образом. Душевное настроение, удержавшее его от проникновения в духовную область более далекую, чем та, куда он проник во второй день, продолжало действовать в его душе в течение всей ночи и вооружило его такими способностями восприятия и воления, какие потребуются ему на следующий день. Те же, кому удалось проникнуть, прибывшие вместе с ним и неспособные на подобное душевное настроение, на следующий день будут отброшены от духовного мира, поскольку они не смогли развить результатов подобного настроя. Без этих результатов они не могут при помощи действительных внутренних сил связать свои души с духовным миром, в определенном смысле окружающим их лишь внешне.

События у врат — встреча со львом, чтение надписей на двух колоннах при входе и прочие происшествия второго дня — переживаются братом Розенкрейцем таким образом, что становится видно, как его душа действует в обозначенном настроении. Он проходит через этот опыт так, что ему остается незнакомой та его часть, которая обращена к обычному, связанному с чувственным миром рассудку, и оказывается приемлемой только та часть, которая вступает в наглядную духовную связь с более глубокими душевными силами.

Встреча с «ужасного вида львом» у вторых врат — одна из ступеней в самопознании духоиспытателя. Брат Розенкрейц проходит через это испытание так, что оно действует на его глубинные нравственные силы как имагинация; но ему остается неизвестным, чтo она означает для его положения в духовном мире. Непонятное ему суждение роняет «страж», находящийся при льве; он успокаивает льва и, ознакомившись с содержанием некоего письма, также неизвестного входящему, говорит ему следующее: «Войди, брат мой, ты здесь желанный гость!» Духовный облик «ужасного льва» — результат душевного состояния брата Розенкрейца. Это душевное состояние отражается на части образующих сил духовного мира и создает имагинацию льва. В таком отражении дается образ собственного “Я” созерцателя. В поле духовной действительности оно представляет собой иное существо, нежели в области чувственно воспринимаемого бытия. Силы, действующие в области чувственного мира, оформляют это существо в чувственный человеческий облик. В сфере духовного оно еще не человек; оно еще существо, которое выражает себя имагинативно в форме зверя. Все, что живет в чувственно воспринимаемом бытии в качестве влечений, аффектов, эмоциональных и волевых импульсов человека, сковано в этом бытии жизнью связанных с чувственным телом представлений и восприятий, которые сами, в свою очередь, являются результатом чувственного мира. Если человек хочет выйти из чувственного мира, он должен осознать, что вне этого мира ничто в нем уже не окажется скованным посредством данностей чувственного мира, а должно будет наставляться на правильный путь новыми данностями из духовного мира. Человек должен созерцать себя в состоянии, предшествовавшем его становлению чувственно воспринимающим человеком. Такое созерцание и выпадает на долю брата Розенкрейца, когда он встречается со львом, образом его собственного существа до того, как оно стало человеком.

Но чтобы избежать недоразумений, заметим, что форма бытия, в каковой начинает духовным образом проступать существо, лежащее в основе человека до его становления в этом качестве, не имеет ничего общего с животным началом, с которым связывает происхождение человека расхожий дарвинизм. Ибо животная форма духовного лика по самой своей сути может принадлежать только миру образующих сил. Внутри чувственного мира он может существовать лишь как бессознательная составляющая человеческой природы.

То, что брат Розенкрейц частью своего существа, находящейся в оковах чувственного тела, еще пребывает в состоянии, предшествовавшем человеческому становлению, выражается в душевном настрое, с которым он очутился у входа в замок. Он бестрепетно стоит перед тем, что его ожидает, и его взор нисколько не замутняют суждения, все еще производимые привязанным к чувственному миру рассудком. Подобное замутнение он заметит позже — в тех, кто придут, не приобретя правильного душевного настроя. Они тоже прошли перед «ужасным львом» и видели его, ибо последнее зависит только от того, приняли ли их души соответствующее направление мыслей и способ ощущений. Но действие означенного духовного лика не могло быть в них достаточно сильным, чтобы подвигнуть их к отказу от того способа суждений, к которому они привыкли в чувственном мире. Их способ судить о чем-либо представляется духовному оку брата Розенкрейца внутри духовного мира пустым бахвальством. Они хотят увидеть идеи Платона, сосчитать атомы Демокрита, утверждают, что видят невидимое, по правде же не видят ничего. Все это показывает, что их внутренние силы не могут найти связь с окружающим их миром. Им не хватает осознания истинных требований, которые предъявляет духовный мир человеку, желающему его созерцать. Брат Розенкрейц в последующие дни именно потому и может связать свои душевные силы с духовным миром, что во второй день он, в полном согласии с истиной, может поручиться, что не видит и не может ничего из того, что другие пришлецы, как они уверяют себя или других, видят или могут. Ощущение собственной беспомощности позднее превратится у него в мощь духовного переживания. В конце второго дня он позволяет надеть на себя оковы, потому что должен ощущать оковы душевной беспомощности в отношении духовного мира, и эта беспомощность как таковая будет освещаться светом его сознания столько времени, сколько необходимо, чтобы она преобразовалась в силу.

Андреэ намерен показать, как семь «наук и свободных искусств», на которые в Средние века подразделяли знания, приобретаемые в чувственном мире, могут служить подготовкой к духопознанию. Под этими семью разделами познания обычно подразумевали грамматику, диалектику, риторику, арифметику, геометрию, музыку и астрономию. Из изображенного в «Химической Свадьбе» можно понять, что Андреэ думает наделить знаниями, полученными из этих разделов познания, не только брата Розенкрейца и его законных товарищей, но и незаконных пришельцев. Но их владение знаниями — иного рода. «Идущие законным путем», прежде всего сам брат Розенкрейц, переживания которого изображаются, усвоили это знание таким образом, что благодаря овладению им развили в душе силу для восприятия в духовном мире того неизвестного, что пока еще должно быть сокрыто от «свободных искусств». Их души благодаря этим искусствам приготовлены к тому, что они не только знают, чтo можно познать с их помощью, но еще они знают, что это знание придает им вес, благодаря которому они могут приобретать опыт в духовном мире. Те же, кто проник в замок незаконно, не могут превратить весомость этих искусств в душевную весомость. В их душе нет истинного мирового содержания этих «семи свободных искусств». На третий день брат Розенкрейц участвует во взвешивании душ. Оно изображается имагинацией весов, на которых взвешивают души, чтобы определить, включили ли они в свой собственный человеческий вес то, что уравновешивается семью гирями. Семь гирь суть имагинативные представители «семи свободных искусств».

Брат Розенкрейц имеет в своей душе не только содержание, не уступающее семи гирям, но и какой-то перевес. Это идет на пользу другому персонажу, который сам по себе душевно недо-статочно состоятелен, но благодаря защите истинного духоиспытателя избегает изгнания из духовного мира. Приводя описание этих процессов, Андреэ показывает, сколь глубоко он знаком с тайнами духовного мира. Из всех сил души, которые развиваются еще в чувственном мире, одна лишь любовь остается неизменной при переходе души в мир духа. Помогать слабым людям в меру сил, какими располагаешь сам, бывает возможно в чувственном мире, но точно таким же образом это может совершиться и при помощи того, что человек приобрел в духовной области.

По тому, как Андреэ изображает изгнание из духовного мира незаконно в него проникнувших, видно, что он в своем произведении пытается довести до сознания современников, насколько может быть далек от мира духа, а значит, и от подлинной действительности человек, хотя и знакомый со всевозможными описаниями путей к этому миру, но по сознанию своему чуждый действительно внутреннему преображению души. Непредвзятое чтение «Химической Свадьбы» обнаруживает, что одна из целей автора — сказать своим читателям, как вредны для истинного развития человечества те, кто вторгается в жизнь под влиянием побуждений, неправильным образом связанных с духовным миром. Андреэ ожидал, что именно в его время будут установлены правильные, исходящие из правомерного познания духовных основ бытия социальные, моральные и прочие, связанные с человеческим обществом, цели. Поэтому в своем изложении он старается вывести на свет все, что наносит ущерб прогрессу человечества, формируя свои цели исходя из неправильной связи с миром духа.

На третий день, после того как он переживает изгнание незаконных пришельцев, брат Розенкрейц ощущает, как в нем пробуждается возможность использовать рассудочную способность таким образом, чтобы она находилась в согласии с духовным миром. Обладание этой способностью предстает перед душой в имагинации единорога, склонившегося перед львом. Лев своим рыком вызывает голубя, который приносит ему масличную ветвь. Лев эту ветвь проглатывает. Тот, кто хотел бы трактовать этот образ как символ, а не как действительную имагинацию, мог бы сказать, что здесь воплотились в образы те процессы в душе духоиспытателя, благодаря которым он чувствует себя способным мыслить духовное. Но подобная абстрактная идея не выражает всего существа душевного процесса, о котором на самом деле идет речь. Ибо этот процесс переживается таким образом, что сфера самоощущения, в чувственном бытии простирающаяся до границ тела, теперь выходит за эти границы. Ясновидящий переживает в духовном поле существа и процессы, находящиеся за пределами его собственного существа, подобно тому, как человек, находящийся в обычном бодрственном сознании — процессы внутри собственного тела. Когда наступает подобное расширение сознания, прекращаются чисто абстрактные представления и возникают имагинации как необходимая форма для выражения пережитого. Если же кто-то желает, тем не менее, выразить эти переживания в виде абстрактных идей (что, собственно, в очень большой степени необходимо в настоящее время для сообщения духовнонаучных познаний), он должен сначала надлежащим образом перевести имагинации в форму идей. Андреэ не делает этого в «Химической Свадьбе», поскольку стремится без каких-либо изменений изобразить переживания духоиспытателя середины XV века: в то время не заботились о том, чтобы переводить пережитые имагинации в идеи и понятия.

Когда способность имагинативного познания становится такой же зрелой, как и у брата Розенкрейца на третий день, тогда душа со своей внутренней жизнью может войти в те области действительности, откуда происходят имагинации. Лишь благодаря этой способности человеку удается, выбрав какую-нибудь исходную точку, лежащую в духовном мире, по-новому взглянуть на существа и процессы чувственного мира. Он видит, как далеко они были унесены от своего истинного источника, лежащего в сверхчувственной области. Примечательно, что у Андреэ брат Розенкрейц овладевает этой способностью в гораздо большей степени, чем его спутники. Ему удается увидеть из одной исходной точки духовного мира библиотеку замка и королевскую усыпальницу. Эта его способность обусловлена тем, что он может весьма интенсивно использовать собственную волю для работы в имагинативном мире. Его спутники могут созерцать лишь то, что приближается к ним благодаря чужой силе, а не подобной мощной деятельности воли собственной. В королевской усыпальнице брат Розенкрейц узнает больше, «чем написано во всех книгах». Созерцание этой усыпальницы непосредственно связывается с великолепным образом «феникса». В этих созерцаниях открывается тайна смерти и рождения. Эти два пограничных для жизни процесса имеют власть лишь в чувственно воспринимаемом мире. В духовном же мире рождение и смерть соответствуют не становлению и прехождению, но превращению одной формы жизни в другую. Сущность рождения и смерти познается лишь тогда, когда точку зрения для их рассмотрения имеют вне чувственного мира, в той области, где их не существует.

То, что брат Розенкрейц добрался до «королевской усыпальницы» и узрел в образе феникса, как из старого, ушедшего в смерть короля восстает юная королевская сила, Андреэ отмечает особым образом потому, что намеревается изобразить особенный духовный путь — путь искателя знаний середины XV века. Здесь находится точка поворота времен в отношении духовных переживаний человечества. Формы приближения человеческой души к духовному миру, существовавшие дотоле в течение многих столетий, в этот момент времени преобразуются в другие. В области внешней человеческой жизни это преобразование выступает в виде восходящего естественнонаучного образа мышления нового времени и прочих переворотов в жизни народов Земли этой эпохи. Но в том мире, где духоиспытатель исследует тайны бытия, в момент подобного поворота времен обнаруживается, что в душе иссякают силы, действовавшие в определенном направлении, и возникают другие. Несмотря на все катастрофы исторического становления человечества, характер духовного созерцания, начиная с греко-римской эпохи и вплоть до XV века, оставался одним и тем же. Коренящийся в характере инстинктивный рассудок, являвшийся главной душевной силой той эпохи, духоиспытатель должен перенести в поле духовной действительности и там претворить его в силу духовного созерцания. С середины XV века на место этой душевной силы вступает рассудок, работающий при свете полного самосознания и свободный от всех инстинктивных сил. Задача духоиспытателя — возвысить его до созерцающего сознания. В Христиане Розенкрейце как ведущем брате розенкрейцере Андреэ намечает контуры личности, входящей в духовный мир тем способом, который к середине XV столетия прекращается. Переживания «Химической Свадьбы» проводят перед его духовным оком эти процессы угасания одного и нарождения нового способа. Поэтому он должен проникнуть в тайны, которые намерен скрыть от него властитель замка, желавший править духовной жизнью на старый лад. Андреэ намерен обрисовать своим современникам характер величайшего исследователя духа конца уходящей эпохи, который, тем не менее, проницает своим взором в духовной области не только смерть этой эпохи, но и начало эпохи новой. Он обнаруживает, что его современники удовлетворяются традициями древней эпохи и хотели бы включиться в духовный мир в духе этой традиции. Он хотел сказать им: ваш путь бесплоден; тот, кто шел по нему последним, был велик, но узрел его бесплодность. Познайте то, что созерцал он, и это превратится у вас в ощущение, необходимое для овладения новым путем. Андреэ намеревался представить своему времени духовный путь Христиана Розенкрейца в качестве завещания, оставшегося от духовных исследований XV столетия; он хотел показать, что следует проявить инициативу в новом способе духовных исследований. Продолжая усилия, начало которым положил Иоганн Валентин Андреэ, духовный исследователь и сегодня должен быть в состоянии понимать знамения своего времени. Он сталкивается с сильнейшим сопротивлением тех духоиспытателей, что хотели бы проложить дорогу в духовный мир посредством обновления или оживления древних духовнонаучных традиций.

Андреэ дает утонченный набросок перспектив познания, которые возникнут благодаря созерцающему сознанию человечества в эпоху, начавшуюся с середины XV века. Христиан Розенкрейц проникает туда, где стоит большой глобус, при помощи которого в его душу проникает сознание зависимости земных событий от внеземных космических импульсов. Тем самым символизируется попытка бросить первый взгляд на ту «науку о небе», начало которой было положено в мировоззрении Коперника; впрочем, в этом последнем следует усматривать не более чем начало, поскольку оно может дать только то, что ценно лишь для чувственно воспринимаемого мира. В духе этого начала проводят свои исследования носители естественнонаучных представлений и по сей день. В своей картине мира они видят Землю в окружении «небесных процессов», которые хотят постигнуть лишь с помощью рассудочных понятий. В самой земной области ищут они силы, задействованные в основных процессах становления Земли. Изучая условия становления зародыша новым существом в существе материнском, они смотрят лишь на те силы, которые следует искать в потоке наследственности от земных предков. Они совершенно не осознают, что при возникновении зародыша в земных событиях участвует «небесное окружение», что материнское существо лишь предоставляет место, где внеземной космос формирует зародыш. Причины исторических событий этот образ мышления ищет исключительно в фактах, предшествовавших этим событиям в земной жизни. Он не смотрит на внеземные импульсы, оплодотворяющие земные факты таким образом, что из событий одной эпохи происходят события следующих. Этот образ мышления вряд ли допускает, что безжизненные земные процессы могут испытать на себе влияние чего-то внеземного. Перспектива органичной, духовной «науки о небе» открывается Христиану Розенкрейцу: она уже не может мыслиться на манер старой астрологии, которая в своем отношении к сверхчувственному покоится на тех же основаниях, что и коперникианство — в отношении чувственного.

Примечательно, как верно трактует Андреэ имагинативную жизнь в «Химической Свадьбе». Все, что подступает к Христиану Розенкрейцу в качестве открывающего себя знания, в котором не задействована его собственная воля, он принимает посредством силы, представленной в женских образах. Там, где духоиспытатель пролагает себе путь посредством собственной воли, это обстоятельство становится зримым благодаря образу мальчика-проводника, образу мужского начала. В человеке, независимо от того, каков он как чувственное существо — мужчина или женщина, мужское и женское начало властвуют как полярные противоположности. В своих характеристиках Андреэ исходит из этого воззрения. Сила представления может быть правильно сопоставлена с волевым началом, если это сопоставление будет представлено в образах, напоминающих о соотношении женского и мужского начала в чувственном мире.

Чтобы избежать недоразумений, мы, однако, опять вынуждены заметить, что имагинации мужского и женского начал не следует путать с отношениями между мужчиной и женщиной в чувственном мире: они так же мало связаны друг с другом, как проявляющиеся в созерцающем сознании имагинации животных форм с животной природой, с которой расхожий дарвинизм связывает человечество. В настоящее время некоторые полагают, что благодаря сексуальной физиологии можно проникнуть в сокровенные тайны бытия. Даже поверхностного знакомства с подлинным духоведением достаточно, чтобы убедиться: подобное устремление не вводит в тайны бытия, но уводит от них весьма далеко. И в любом случае, нелепость — хоть каким-либо образом связывать мысли такой личности, как Андреэ, с представлениями, которые имеют хоть какое-то отношение к сексуальной физиологии.

Самым ясным образом указывает Андреэ на важную тайну, заложенную в его «Химической Свадьбе», когда говорит о «деве», стоящей в особенно тесной связи с духоиспытателем. «Дева» — имагинативная репрезентация сверхчувственного знания, которое, в противоположность «семи свободным искусствам», обретающимся в чувственном поле, извлекается из духовной области. «Дева» загадочным образом сообщает свое имя, и имя это — «Алхимия». Тем самым Андреэ хочет сказать, что истинная алхимия является наукой другого рода, нежели те, что вытекают из обычного сознания. По его мнению, алхимик совершает свои манипуляции с чувственно воспринимаемыми силами и веществами не потому, что намерен познакомиться с действием этих сил и веществ в чувственном мире, но потому, что стремится к откровению сверхчувственного через чувственные процессы. Он желает сквозь чувственные процессы видеть сверхчувственные. То, что он делает, отличается от исследований обычного естествоиспытателя способом рассмотрения процесса.

К переживаниям «третьего дня» относится и полное преодоление веры, что тот способ суждений, к которому человек привык в мире чувств, может в своем неизменном виде служить ведущей силой в сверхчувственном мире. В обществе, в котором оказывается на какое-то время Христиан Розенкрейц, ему предлагают вопросы, и все они ведут к тому, чтобы человек в ответ воздержался от решения. Так указывается на ограниченность обычной способности суждения. Действительность богаче, чем способность принимать решения, заложенная в рассудке, тяготеющем к чувственному миру.

После изображения этих переживаний Андреэ выводит на сцену «королеву»; таким образом, он связывает Христиана Розенкрейца с областью сверхчувственного знания, символизируемого королевой — с теологией. Характеризуется ее воздействие на нрав человека. Особенно важно, что духоиспытателя после всех этих переживаний в следующую ночь посещает сновидение, показывающее ему дверь; он хочет открыть ее, но это ему долго не удается. Именно такой образ соткался в его душе вследствие мнения, что ему не следует трактовать все предыдущие переживания как что-то, имеющее самостоятельную ценность. Они лишь производят в нем некую силу, нуждающуюся в дальнейшем укреплении.

Решающим для определения позиции духоиспытателя в сверхчувственном мире становится «четвертый день». Духоиспытатель вновь встречает льва. Древняя надпись, принесенная ему львом, в сущности, содержит требование приблизиться к источнику, из которого проистекают инспирации духовного мира. Души, желающие остаться только на ступени имагинативных переживаний, могут в известной степени лишь читать в духовном мире и применять силу собственной воли для того, чтобы понимать его откровения. Если же в сверхчувственный мир должна войти полная сила человеческого “Я”, тогда это “Я” должно принести в духовный мир и собственное сознание. В духовном мире душа должна вновь найти свое “Я” с его чувственными переживаниями. В сверхчувственном состоянии должно в известной мере всплыть воспоминание о способе переживания, свойственном чувственному миру. Андреэ изображает это, введя в число опытов «четвертого дня» «комедию», то есть символ процессов чувственно воспринимаемого мира. Созерцая этот приобретенный в сверхчувственной области символ чувственного мира, “Я” духоиспытателя усиливается настолько, что ощущает прочную связь между тем членом души, который живет в сверхчувственном начале, и тем, что действует посредством тела в чувственном мире.

Глядя, как точно выбирает Андреэ манеру повествования, можно убедиться в том, что он самым серьезным образом намеревался говорить со своими современниками о пути, ведущем в духовный мир сообразно той эпохе в человеческом развитии, которая зарождается с XVI векаы и в начале которой чувствует себя поставленным автор «Химической Свадьбы». Причина, по которой исполнение идеальных требований, предъявленных Андреэи своим современникам, встретило тяжелые препятствия, состоит в опустошении, вызванном беспорядками Тридцатилетней войны и всем, что они внесли в новое время. Но прогресс в развитии человечества возможен, лишь если личности, настроенные подобно Иоганну Валентину Андреэ, способны противопоставить тормозящим силам некоторых мировых потоков истинную силу созидания.

Удалось ли Андреэ изобразить в Христиане Розенкрейце духоиспытателя, который, будучи на пути, берущем начало в духовном опыте истекшей эпохи, смог указать на новый, соответствующий новому отрезку времени? Утверждать это можно, только если удастся показать, что последние «дни» «Химической Свадьбы», повествуют о переживаниях, открывающих перспективы в эти новые времена; показать, что Христиан Розенкрейц сможет перенести свое “Я” в этот период времени.

Самым значимым переживанием «четвертого дня» для Христиана Розенкрейца было его представление королям и последующая их казнь через обезглавливание. Автор «Химической Свадьбы» указывает на сущность этого переживания посредством символов, помещенных на малом алтаре. В этих символах человеческая душа может созерцать свою связь со Вселенной и ее становлением. В подобных символах духоиспытатели всегда пытались познакомить душу с тем, как ее собственное существо живет в существе космоса. Посредством «Книги» указывается на мыслительное содержание человека: это объективные миросозидающие мысли, влившиеся в душу в соответствии с человеческой организацией. «Светильник» указывает, как миросозидающие мысли, действующие во вселенной в качестве светового эфира, в человеке играют роль воспитующего и просвещающего познавательного начала. То, что в эту игру включается Купидон, раздувающий светильник, связано с воззрением духоиспытателя, согласно которому сущностное начало, в качестве эфира лежащее в основе всякого бытия и становления, видится как две полярно расположенные силы: свет и любовь. Но суждение об этом воззрении будет верным лишь в том случае, если в физическом свете и действующей в физическом мире любви будут видеть материально действующие откровения духовных первосил. В духовной первосиле света живет и действует созидательный мыслительный элемент мира, а в любви — созидательный элемент воли. Среди символов находится и «Сфера», предназначенная показать, каким образом человеческое переживание находится внутри вселенского переживания в качестве составной части этого последнего. «Часы» говорят о вовлеченности души в космический круговорот времен, подобно тому как и сфера — о включенности ее в пространственное бытие. «Источник», из которого течет кроваво-красная вода, и «мертвая голова со змеей» указывают, каким образом мыслит духопознаватель рождение и смерть в основании мирового целого. Валентин Андреэ применяет в изображении этих символов тот же способ, какой с незапамятных времен использовался в местах собраний некоторых обществ, где посредством подобных символов посвящали в тайны жизни допущенных в эти общества людей. Применяя их таким образом, он показывает, что они, по его мнению, действительно являются имагинациями, заложенными в развитие человеческой души, и что они действительно могут побудить последнюю к восприятию тайн жизни.

Но возникает вопрос: что представляет собой «королевская зала», куда вводят Христиана Розенкрейца, и что он переживает благодаря присутствию королей и усекновению их глав? Символы подсказывают ответ. Духоиспытатель должен увидеть, как он с его собственным существом имеет свою основу в существе мирового целого. То, что есть в нем, он должен узреть в мире, а то, что есть в мире, — узреть в себе. Он способен на это лишь в том случае, если в вещах и процессах мира он видит образы действующего и творящего в нем самом. Он приходит к тому, что начинает рассматривать происходящее в нем не только посредством представлений, взятых из души, но видит переживания этой души с помощью образов, изображающих становление мира. Короли предстают перед Христианом Розенкрейцем для того, чтобы показать ему: так живут твои душевные силы в твоем собственном внутреннем существе; а переживание «королей» отражает события, всегда происходящие в душе при определенных условиях. Христиан Розенкрейц предстает перед событиями в «королевской зале» таким образом, что его душа видит в этих событиях самое себя. Обезглавливание королей — одно из событий его собственного душевного развития. Он приходит в «королевскую залу» с силами познания, сущность которых все еще такова, какую могли они обрести до вступления в духовный мир. Но посредством вживания в этот мир познавательные силы приобретают опыт, имеющий отношение и к вещественному миру. Не только духовный мир появляется перед душой во всем своем сиянии, но и материальное обнаруживает себя в формах, полное значение которых не может узреть тот, кто в материальной области ограничивается наблюдением ее самой. В опытной форме переживается раскрытие двойственной природы человеческого бытия. Обнаруживается, что силы, лежащие в основе физического роста, задействованы и в тех явлениях, которые принято обозначать как душевные. Силы памяти, импульсы, формирующие представления, обнаруживают, что в их основании находятся те же физические предпосылки, что и в росте. Только силы роста действуют таким образом, что в детском и юношеском возрасте человека они развиваются по восходящей, а затем идут на убыль, и, придя в упадок, приводят к смерти, тогда как силы памяти и формирования представлений наделяются способностью к саморазрушению с определенного, очень раннего момента в жизни человека. В каждый период бодрствования эти силы истощаются, преодолевая нисходящую и приводящую к разрушению тенденцию, которая во второй половине жизни приводит весь организм к смерти. Во всякий период сна это истощение сил компенсируется, и силы памяти и представления воскресают. Душевный организм помещен в целостный организм человека подобно паразиту, предоставляющему условия для воспоминаний и представлений лишь благодаря тому, что в течение дня он прокладывает дорогу к смерти, по которой в ходе земной жизни направляется весь организм. Таким образом, для духоиспытателя душевный организм становится метаморфозой организма в целом. Душевный организм — это часть целого организма, интенсивно формирующая силы, приводящие в этом последнем к раскрытию жизни между рождением и смертью; эти силы создают здесь основу для жизни представлений. В подверженные дневному разрушению силы душевного организма вливается созидательная мыслительная сущность мира; в человеке она становится жизнью представлений. Главное, чтобы духоиспытатель познал материальные основы душевных процессов в качестве преобразованных общих материальных процессов организма в целом. Таков парадоксальный факт: на пути к духу в первую очередь созерцают материальные условия душевной жизни. И факт этот может послужить поводом для соблазна. Кто-то может остановиться на открытии, согласно которому душевные процессы обнаруживают себя в своем материальном оформлении. И тогда в поисках духа он загонит себя в материалистическое мировоззрение. Но при надлежащем рассмотрении предмета выступит противоположное. В вещественной основе душевной жизни он распознает действие духовных сил, открывающих себя посредством вещественных образований, и тем самым сделает для себя возможным распознание духа, лежащего в основе как организма в целом, так и течения жизни этого организма.

Итак, Христиан Розенкрейц приобретает важный опыт, открывающий ему алхимию, совершающуюся в природном процессе. Перед его духовным оком происходит пресуществление материальных процессов всего организма. Они предстают таким образом, что из них начинают высвечиваться душевные процессы, высвечиваться подобно тому свету, который во внешних процессах обнаруживает себя при горении. Но тем самым эти душевные процессы показывают ему и свои собственные границы. Названные процессы соответствуют в целом организме тому, что ведет к смерти. Христиан Розенкрейц поставлен перед «королями» своего собственного душевного существа, перед своим познавательными силами. Они являются ему как то, что единый организм создает посредством метаморфозы. Но силы роста, присущие жизни, преобразуются в силы познания, лишь принимая в себя смерть. И поэтому они могут нести в себе лишь знания о мертвом.

Во все природные процессы включена смерть — благодаря тому, что во всем живет неживое начало. Обычный познавательный процесс направлен только на это неживое. Он понимает неорганическое, поскольку оно мертво; но он понимает и растения и всякую другую живую форму лишь в той мере, в какой они проникнуты неживым. Всякое растение, помимо того, что является живым существом, содержит в себе неорганические процессы. Именно их улавливают при обычном рассмотрении познавательные силы; живого они не улавливают. Оно видимо лишь постольку, поскольку изживается в неживом. Христиан Розенкрейц созерцает смерть своих «королей души», своих познавательных сил, являющихся как данность из метаморфозы материальных сил всего организма, вместо того, чтобы человек переходил от природной алхимии к алхимии-искусству (т. е. алхимии, культивируемой искусственным образом. — Перев.). Подобный переход состоял бы в том, что человек внутри душевной сферы придал своим познавательным силам такой характер, какого они в процессе простого органического развития не приобретут. В познавательных силах необходимо пробудить то, что развивается по восходящей, то, что еще не обглодала смерть. Природная алхимия требует своего продолжения.

Таким продолжением природной алхимии является пятый день работ «Химической Свадьбы». Духоиспытатель в своем созерцании должен проникнуть в процессы, вызываемые природой, когда она производит растущую жизнь. И это творчество природы он должен ввести в силы познания так, чтобы не позволить смерти овладеть этим переходом от процессов роста к душевным процессам. Он принимает от природы силы познания в качестве мертвых существ; он должен их оживить, даровав им отнятое природой, когда она совершала алхимическое превращение, переводя их в силы познания. Приступая к осуществлению подобного замысла, он, однако, может подвергнуться определенному соблазну. Он должен спуститься в область, на которую природа влияет так, что чарами любви высвобождает жизнь из того, что по своей сущности стремится к смерти. Но тут возникает опасность, что его созерцание будет захвачено влечениями, властвующими в низшей области материального мира. Он должен узнать, что в материи, несущей в себе печать смерти, содержится элемент, родственный любви; он и лежит в основе любого обновления жизни. Этот-то таящий в себе соблазн душевный процесс Андреэ знаменует тем, что Христиан Розенкрейц в его повествовании предстает перед Венерой, причем Купидон его отгоняет. Андреэ явственно указывает на то, что для описанного им духоиспытателя этот соблазн не стал неодолимым препятствием на его пути — не только благодаря его собственной душевной силе, но и благодаря могуществу других сил. Если бы Христиан Розенкрейц шел лишь своим собственным путем познания, то последний с этим испытанием мог бы закончиться. Тот факт, что этого не произошло, указывает, чтo хотел изобразить Андреэ. Христиан Розенкрейц своим духовным путем должен указать на переход из уходящей эпохи в открывающуюся. Духовные силы, действующие в потоке времен помогают ему пронизать свое “Я” силами познания, отвечающими потребности нового периода. Благодаря этому он может совершить путешествие к «башне», где он принимает участие в алхимическом процессе, в ходе которого мертвые силы познания переживают свое воскресение; благодаря этому на своем пути он приобретает силу, чтобы, слыша песнь сирен о любви, не подпасть их искушению. Духовная первосила любви должна действовать на него; но ее откровения в чувственной области не должны сбивать его с пути. В Башне Олимпа мертвые силы познания пронизываются импульсами, которые в обычном человеческом организме правят лишь в процессах роста. Так указывается на то, каким образом Христиану Розенкрейцу дозволено участвовать в этом процессе, поскольку развитие его души должно произойти в духе преобразующихся сил времени. В тот момент, когда он должен спать, он выходит в сад, смотрит на звездное небо и говорит себе: «Имея столь благоприятный случай углубиться в астрономию, я обнаружил, что планеты той ночью расположились таким порядком, какой не скоро еще увидишь».

В переживаниях шестого дня будут подробно описаны имагинации, показывающие душе Христиана Розенкрейца, как мертвые силы познания, которые организм создает обычным путем на протяжении всей своей жизни, преобразуются в сверхчувственные силы созерцания. Каждая из этих имагинаций соответствует переживанию, которое душа испытывает в связи со своими собственными силами, когда убеждается на собственном опыте: то, что до сих пор могло пронизывать самое себя лишь мертвым началом, теперь способно сделать живое в-себе-подвижным и познаваемым. Какой-нибудь другой духоиспытатель описал бы отдельные образы иначе, чем Андреэ. Но дело не в содержании отдельных образов, а в том, что в человеке совершается преобразование душевных сил; подобные образы протекают перед ним как отражение этого преобразования в череде имагинаций.

Христиан Розенкрейц изображен в «Химической Свадьбе» как духоиспытатель, чувствующий приближение новой эпохи, когда человечество захочет смотреть на природные процессы иначе, нежели во времена, истекающие с уходом XV века. В эту новую эпоху люди уже не будут, рассматривая природу, вместе с тем созерцать духовное содержание природных вещей и процессов; они дойдут до отрицания духовного мира, ибо посчитают невозможным путь познания, на котором можно прозревать материальные основания душевной жизни и, тем не менее, познавать сущность духовного. Чтобы мочь это, необходимо распространить над материальной основой духовный свет. Необходимо научиться созерцать, как действует природа, когда она преобразует свои творческие силы в душевный организм, посредством которого открывает себя мертвое; нужно подслушать у нее самой тайну того, как дух может противопоставить себя духу, если созидательное действие природы будет направлено на пробуждение мертвых познавательных сил к высшей жизни. Так будет развиваться познание, которое как духопознание займет свое место в действительности. Ибо подобное познание является очередным отпрыском на живущем существе мира; благодаря ему продолжается развитие действительности, простирающее свою власть от первоначал бытия до жизни человека. Только то, что в зачаточном виде имеет к этому предпосылки в природе, может быть развито как высшие познавательные силы, только задержанное самой природой на той стадии метаморфозы бытия, когда должны были развиваться силы познания мертвого. Можно было бы возразить, что такое продолжение природной деятельности за пределами ее самой применительно к тому, чего она достигает в человеческой организации, уводит из действительного в нереальное, но тот, кто на самом деле проницает развитие природы, такого возражения не сделает. Ибо это развитие повсюду как раз и состоит в том, чтобы в известный момент удержать поступательное движение сил роста, благодаря чему на определенной ступени бытия обеспечиваются бесконечные возможности формообразования. Так и в человеческой организации фиксируется одна из этих формообразующих возможностей. Но подобно тому, как такая возможность хотя и запечатлевается в зеленом листе растения, однако образующие силы вегетации все-таки переступают эти конструктивные границы, чтобы зеленый лист стал на более высокой ступени окрашенным цветочным лепестком, так и человек может продвинуться от построения своих познавательных сил, направленных на мертвое, к формированию их на более высокой ступени. Он переживет на опыте реальный характер такого продвижения, когда заметит, что в нем возник душевный орган, способный воспринимать дух в его сверхчувственном откровении, подобно тому как превращение зеленого листа в окрашенный цветковый орган растения подготавливает способность к образованию плода.

После удачного завершения этого искусственно-алхимического процесса Христиан Розенкрейц получает звание «Рыцаря Златого Камня». Если бы кто-нибудь пожелал описать всю литературу на тему о «златом камне» — как серьезную, так и гораздо более обширную недобросовестную, — получился бы весьма обширный исторический очерк. В настоящей статье мы не преследуем подобной цели. Но все-таки следует сообщить, чтo можно узнать об этом выражении, исследовав литературу на данную тему. Те личности, к которым стоит отнестись всерьез, употребляя это выражение, желали с его помощью обозначить нечто такое, в чем можно созерцать мертвую природу камня так, чтобы распознать в нем связь с живым становлением. Серьезный алхимик верил, что можно вызвать искусственные алхимические процессы, использующие мертвое, минеральное, в которых, однако, если их правильно наблюдать, можно познать кое-что из того, что происходит, когда сама природа вплетает мертвое в живое становление. Через созерцание вполне определенных процессов в мертвом он намеревался уловить следы созидательной деятельности природы и, тем самым — сущность духа, властвующего в этих явлениях. Символом мертвого, которое познается в качестве откровения духа, и является «златой камень». Кто изучает труп в его непосредственном текущем бытии, тот заметит, как мертвое включено в общий природный процесс. Но этому всеобщему природному процессу противоречит форма трупа. Форма эта может быть лишь результатом жизни, пронизанной духом. Всеобщий природный процесс должен разрушить то, что было сформировано благодаря этой жизни, пронизанной духом. Алхимик считает, что для обычного человеческого познания природа в целом — есть то, о чем можно узнать столько же, сколько о живом человеке по трупу. Высшее познание должно найти применительно к явлениям природы то, что относится к ним так, как пронизанная духом жизнь — к трупу. Это и есть стремление к «златому камню». Андреэ говорит об этом символе так, что можно заметить: он полагает, что понять, как надо обходиться со «златым камнем», может лишь тот, кто прошел через переживания изображенных им шести рабочих дней. Он хочет показать, что всякий, кто говорит об этом символе, не зная по существу, что такое преобразование познавательных сил, будет иметь дело всего лишь с иллюзией. В Христиане Розенкрейце он стремится изобразить личность, которая, в отличие от многих, может говорить об этих предметах с полным правом. Вопреки вводящим в заблуждение речам о поиске духовного мира он хочет отстоять истину.

Став истинными обработчиками «златого камня», Христиан Розенкрейц и его товарищи получают памятку с двумя изречениями: «Искусство — служанка природы» и «Природа — дочь времени». В духе этих девизов они должны будут работать исходя из своего духопознания. Переживания шести дней можно подытожить, характеризовав этими строками. Природа открывает свои тайны тому, кто в состоянии с помощью собственного искусства продолжить ее творчество. Но подобное продолжение не удастся тому, кто сначала не прислушался к ее воле и не включил ее в свое искусство, кто не познал, что ее откровения осуществляются благодаря тому, что свои бесконечные возможности развития она порождает из лона времени в виде конечных форм.

Отношения, устанавливающиеся на седьмой день между Христианом Розенкрейцем и королем, символизируют отношение, в котором отныне состоит духоиспытатель к своим преобразованным познавательным способностям. Показывается, что он сам как «отец» порождает их. Его обращение с «первым привратником» также обнаруживает его связь с одной из частей его собственного “Я”, а именно с той, которая перед тем, как произошло преобразование его познавательных сил, в качестве «астролога» отыскивала законы, определяющие человеческую жизнь; однако ей было не по силам искушение, через которое проходит духоиспытатель, когда оказывается в том же положении, что и Христиан Розенкрейц, в начале пятого дня представший перед Венерой. Тот, кто подпадает этому искушению, не находит доступа в духовный мир. Он знает достаточно много, чтобы не отдалиться от него совсем, но войти не может. Он должен охранять вход, пока не придет кто-то другой, кто подпадет тому же искушению. Христиан Розенкрейц поначалу думает, что и он подпал тому же искушению и поэтому осужден в свою очередь взять на себя обязанности стража. Но на этот раз страж — часть его собственного “Я”; благодаря тому, что он взирает на эту часть посредством преображенного “Я”, он оказывается в состоянии ее преодолеть. Он сам становится стражем своей собственной душевной жизни; но обязанность быть стражем не мешает ему устанавливать свободные отношения с духовным миром.

Благодаря пережитому в течение семи дней, Христиан Розенкрейц становится духовным исследователем, которому позволено действовать в мире теми силами, что возникли в его душе в результате этих переживаний. Совершаемое им и его товарищами во внешней жизни, будет вытекать из того же духа, из которого вытекает работа самой природы. Своей работой они будут вносить в человеческую жизнь гармонию, ставшую отображением гармонии действующей в природе, и она преодолеет противостоящую ей дисгармонию. Присутствие подобных людей в социальном устройстве должно стать постоянно действующим побуждением к оздоровлению жизни. Тем, кто спрашивает: «Каковы наилучшие законы для совместной жизни людей на Земле?» — Валентин Андреэ указывает на Христиана Розенкрейца и его товарищей. Ответ Андреэ гласит: «Не размышления о том, как должно происходить то или иное, могут наладить совместную жизнь, но высказывания людей, стремящихся жить в духе, который хочет высказать себя посредством бытия».

В пяти пунктах собрано то, чем руководствуются души, которые хотели бы действовать в человеческой жизни в духе Христиана Розенкрейца. Им должен быть чужд образ мыслей, вытекающий из иного духа, нежели тот, что открывает себя в творениях природы, и они должны предпринимать труды человеческие лишь как продолжатели трудов природы. Они не труд свой должны ставить на службу человеческим влечениям, но сами эти влечения превращать в посредников творений духа. Они должны с любовью служить людям, чтобы в отношении человека к человеку обнаруживалось действие духа. Ничто из того, что мир преподносит им в качестве ценностей, не должно отвлекать их от стремления к тем ценностям, которые во всякой человеческой работе определяет дух. Они не должны наподобие псевдоалхимиков подпадать заблуждению и путать духовное с физическим. Эти последние полагают, что физические средства для увеличения продолжительности жизни и тому подобное — высшее благо, и забывают о том, что физическое имеет ценность лишь до тех пор, пока оно посредством своего бытия является правомерным откровением лежащего в его основе духа.

В конце своего описания «Химической Свадьбы» Андреэ показывает, как Христиан Розенкрейц «возвращается домой». Во всех своих внешних проявлениях в мире он остается таким же, каким был до испытанных им переживаний. Его новое жизненное положение отличается от старого лишь одним: он несет отныне в себе своего «высшего человека» — правителя своего сознания, и что бы он ни совершил, с этого времени будет тем, что желал бы совершить через него этот его «высший человек». Переход от последнего переживания седьмого дня к обретению себя вновь в привычном окружении уже не описывается. «Здесь не хватает примерно двух листков in quarto». Можно себе представить, что нашлись люди, которым было особенно любопытно, что же такое содержали эти утерянные страницы. Ну что ж, это как раз тот опыт, который может быть приобретен только тем, кто благодаря своему собственному индивидуальному переживанию знаком с процессом пресуществления души. Такой человек знает, что все, ведущее к этому переживанию, имеет общечеловеческое значение, и сообщается точно так же, как сообщается пережитое во время какого-нибудь путешествия. Но восприятие содержания этих переживаний обычными людьми, напротив, является чем-то совершенно личным, у каждого человека иным, и никем не может быть понято в том же смысле, какой вкладывает в их описание сам переживший. То, что Валентин Андреэ опустил изображение этого перехода в старую привычную жизнь, можно расценить как лишнее свидетельство в пользу того, что в «Химической Свадьбе» выказывается поистине знаток всех тех предметов, которые в ней должны быть изложены.

Предшествующее изложение является попыткой характеризовать то, что выражает «Химическая Свадьба», если рассматривать ее содержание с точки зрения, занимаемой автором этого изложения. Надо было обосновать суждение, согласно которому сочинение, опубликованное Андреэ, должно задавать направление, какого следует придерживаться тому, кто желает узнать об истинном характере высшего способа познания. В наших рассуждениях мы хотели бы также подчеркнуть тот факт, что в «Химической Свадьбе» изображен особый способ духопознания, практикуемый с XV века. Кто толкует содержание сочинения Андреэ так же, как это делает автор настоящего изложения, тот понимает его как историческое сообщение об уходящем корнями в XV век духовном течении в Европе, которое направлено на познание глубинной связи вещей, лежащей за внешними явлениями мира.

Существует, однако, весьма обширная литература о деятельности Иоганна Валентина Андреэ, в которой обсуждается вопрос о том, действительно ли опубликованные им сочинения могут расцениваться в качестве доказательства существования подобного духовного течения. В упомянутых сочинениях об этом течении сообщают как о розенкрейцерстве. Некоторые исследователи придерживаются мнения, что Андреэ в своих розенкрейцерских сочинениях позволил себе литературную шутку; так он думал высмеять фантазеров, которые всегда объявляются там, где ведутся таинственные разговоры о высшем познании. Тогда, разумеется, розенкрейцерство было бы фантазией Андреэ, иллюзорным созданием, издевкой над бредящими или шарлатанствующими мистиками. Автор данной статьи не находит нужным привлекать внимание своего читателя ко всему, что подвергает сомнению серьезность намерений Андреэ; он считает, что правильное рассмотрение содержания «Химической Свадьбы» делает возможным достаточно обоснованное воззрение относительно намерений ее автора. Свидетельства, взятые из области, лежащей за пределами этого содержания, не способны сколько-нибудь изменить это воззрение. Тот, кто верит, что познал внутренние основания в их полном значении, придерживается взгляда, согласно которому следует оценивать значение внешних документов с помощью этих внутренних оснований, а не наоборот — судить о внутреннем по внешнему. То, что данная статья не относится к чисто исторической литературе о розенкрейцерстве, не означает отрицания исторического исследования как такового. Просто имеется в виду, что с вышеизложенной точки зрения подробное обсуждение литературы о розенкрейцерстве не представляется необходимым. Добавим лишь несколько замечаний. Известно, что рукопись «Химической Свадьбы» была закончена уже в 1603 году. Но в свет она вышла лишь в 1616 году, после того, как в 1614-м Андреэ опубликовал другой розенкрейцерский трактат, «Fama Fraternitatis R.C.» («Откровение братства Р.К.»). Это последнее произведение и дало, в основном, повод считать, что Андреэ говорил о существовании общества розенкрейцеров лишь в шутку. Данное мнение подтверждается тем, что впоследствии сам Андреэ обозначал словом «розенкрейцерство» нечто такое, что он не намерен был защищать. В его поздних трактатах и письмах можно встретить замечания, которые, кажется, невозможно истолковать иначе, как желание сочинить легенду о подобном духовном течении с целью подурачить любопытных и фантазеров. Но прибегающие к подобным свидетельствам, обычно упускают из виду, к каким недоразумениям приводили сочинения вроде тех, что опубликовал Андреэ. То, что он говорил о них позднее, может быть правильно расценено, лишь если мы вспомним, что он был вынужден говорить после того, как появились противники, которые стали клеймить обозначенное духовное направление как злейшую ересь; что стали появляться «последователи» — выдумщики или шарлатаны-алхимики — и стало извращаться все, что разумелось под розенкрейцерством. Но даже если принять все сказанное во внимание, если даже допустить, что Андреэ, позднее показавший себя более чем пиетистски настроенным автором, вскоре после выхода в свет розенкрейцерских трактатов в какой-то мере опасался, что его сочтут человеком, исповедующим изложенные в них взгляды, такая трактовка все равно не позволит составить сколько-нибудь обоснованное мнение об отношении этой личности к розенкрейцерству. Ведь даже когда заходят так далеко, что пытаются опровергнуть авторство Андреэ касательно «Откровения», в отношении «Химической Свадьбы» таких желаний, имеющих историческое обоснование, не возникает.

С исторической точки зрения необходимо рассмотреть проблему еще раз под другим углом. «Откровение братства» было выпущено в свет в 1614 году. Оставим пока вопрос о том, собирался ли Андреэ в этом сочинении обратиться к серьезному читателю, чтобы говорить с ним о духовном направлении, обозначенном как розенкрейцерство. Двумя годами позже «Откровения» публикуется «Химическая Свадьба», которая уже тринадцать лет, как была закончена. Андреэ в 1603 году еще совсем молодой человек — ему всего семнадцать. Неужели к тому времени он уже был настолько зрелым, чтобы для борьбы с фантазерами своего времени выкинуть такую шутку, потехи ради подсунуть им в качестве розенкрейцерства творение своего воображения? Если же в «Откровении» (которое, впрочем, уже в 1610 году читали в рукописи в Тироле) он собирался говорить о том розенкрейцерстве, к которому относился всерьез, как могло получиться, что он еще совсем молодым человеком составляет тот самый трактат, «Химическую Свадьбу», которую опубликует через два года после «Откровения» как сообщение об истинном розенкрейцерстве? Вопросы по поводу Андреэ на самом деле кажутся настолько запутанными, что их чисто историческое разрешение весьма затруднительно. Никакому историку не стали бы особенно возражать, если бы он попытался показать правдоподобность предположения, что Андреэ задолго до этого нашел манускрипт (который, скажем, находился во владении семьи), содержащий «Химическую Свадьбу» и «Откровение», по каким-то причинам в юности опубликовал их, но позднее не пожелал иметь ничего общего с обсуждаемым в этих сочинениях духовным направлением. Но если дело обстояло таким образом, почему Андреэ не оставил об этом прямого сообщения?

С помощью духовной науки можно прийти к совершенно иным результатам. Содержание «Химической Свадьбы» не следует выводить из собственной способности суждения и жизненной зрелости Андреэ, которых он достиг ко времени, когда составлял это сочинение. Его содержание свидетельствует, что оно составлено исходя из интуиции. Такое сочинение может быть записано расположенными к тому людьми, даже если их собственная способность суждения и жизненный опыт не удовлетворяют тому, что они записывают. И все же то, что записывается, может оказаться сообщением о какой-то реальности. «Химическая Свадьба» как сообщение о реальном духовном течении по самому своему содержанию требует истолкования в обозначенном здесь смысле. Предположение, что Валентин Андреэ написал его, исходя из интуиции, объясняет и позицию, занятую им позднее относительно розенкрейцерства. В молодости он был расположен к тому, чтобы, исходя из самого этого духовного течения, описать его; но его собственный способ познания не соответствовал описанному. Впрочем, этот собственный способ познания начнет развиваться потом — в теологе-пиетисте Андреэ. Духовное расположение, открывающее доступ интуиции, уходит из его души. Позднее он сам будет философствовать о том, что записал в юности. Он делает это уже в 1619 году, в сочинении «Turris Babel» («Вавилонская башня»). В его душе еще не полностью прояснилась связь между поздним Андреэ и тем, который в юности писал, исходя из интуиции. Трактуя позицию Андреэ относительно содержания «Химической Свадьбы», следуя предпринятому здесь способу, необходимо рассматривать само содержание произведения, а не брать в расчет, как в то или иное время высказывался его автор о своем отношении к розенкрейцерству. То, что могло быть обнародовано по поводу этого духовного течения во времена Андреэ, было обнародовано с помощью подходящих для этого личностей. Если кто-то с самого начала полагает, что духовная жизнь, действующая в мировых явлениях, не может обнаруживать себя подобным способом, ему придется отвергнуть все здесь сказанное. Но, быть может, найдутся люди, которые без суеверной предвзятости, благодаря спокойному рассмотрению «казуса Андреэ» придут к убеждению, что этот способ сообщения откровений вполне возможен.

Перевод с немецкого О.С.Вартазарян и А.А.Демидова