"Случайная встреча" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)ДОЛГПрошла неделя со дня свадьбы Амарилис. Я много думала о ней и о Питере и пыталась представить себе их медовый месяц. Они решили остановиться в нашем семейном доме на Альбемарлстрит, так что я хорошо могла все представить. Мысленно я рисовала картины: вот они посещают театр, отправляются на прогулку по Темзе, разъезжают по окрестностям города, заходят на постоялые дворы и в корчмы. Я хорошо знала восхитительную жизнь Лондона. Потом я попыталась представить себе отношения, сложившиеся между ними: прекрасная Амарилис и обаятельный Питер Лэнсдон! Я задумалась об Амарилис: она всегда казалась такой неуверенной и сдержанной, но с момента помолвки с Питером стала похожа на цветок, раскрывающий свои лепестки солнцу. Я ощутила гнетущую подавленность, представив свою жизнь на долгие годы вперед. Когда у меня случалось такое настроение, я брала лошадь и отправлялась на верховую прогулку. Мне нравилось пускать лошадь в галоп, когда ветер развевал мои волосы. Это давало мне чувство свободы: теперь я постоянно мечтала о ней, мне казалось, я начинаю чувствовать скованность. Как только возникало такое состояние, я старалась освободиться от него: менее всего мне хотелось жалеть себя. Если кто-то и должен жалеть себя, так это Эдвард: он был для меня примером. Если он смог достойно принять случившееся, то я была просто обязана сделать это! И еще об одном мне думалось: я сама охотно согласилась на эту жизнь, а он был вынужден смириться с ней. Однако такие мысли появлялись не слишком часто… пока. Я все еще была довольна ролью жены, приносящей себя в жертву, В тот день, когда я возвращалась с верховой прогулки, меня встретила на пороге одна из служанок, сообщив, что кто-то приехал из Эндерби и желает немедленно видеть меня. — Что-нибудь случилось? Мистер или миссис Лэнсдон?.. Я не знала, что подумать. Несчастный случай? Амарилис? Питер? — Нет, нет, миссис Баррингтон! Ни с хозяйкой, ни с хозяином ничего не случилось, просто кто-то пришел и спрашивает насчет мадемуазель Софи, а я не знаю, что сказать… — Я поговорю, — сказала я. — Так кто там? — Какая-то женщина с ребенком. Я вошла в дом вместе со служанкой. В холле стояла женщина, а рядом с ней девочка. Некоторое время я удивленно рассматривала их, а затем воскликнула: — Тамариск! — Я вернулась, — сказала она. — И Ли со мной! — Но… — начала я. — А где мадемуазель Софи? Сказали, что ее больше нет… Нет? А куда она делась? — Она умерла, — ответила я. Личико Тамариск сморщилось. — А где Жанна? — Она живет в другом доме, в имении. — Но… я не понимаю! В разговор вмешалась Ли: — Ребенок сейчас не в себе! Она только и говорила о мадемуазель Софи и Жанне: ей страшно не хватало их. Она сказала, что не успокоится, пока не вернется к ним! — Как жаль, что она ушла, не сказав ни слова! — Я вернулась! — ответила Тамариск. Я почувствовала, как меня охватывает гнев, когда вспомнила, сколько страданий эта девчонка принесла нам: — Софи была так огорчена, когда ты убежала, ничего не сказав ей! Она все время плакала и даже совсем перестала есть. Потом она заболела и не захотела больше жить! Тамариск уставилась на меня своими темными глазами. — Вы хотите сказать, это я виновата? — Я пожала плечами и спросила: — Зачем ты явилась? С кратким визитом? — Я вернулась назад! — воскликнула она. Ли мягко взяла меня за руку. — Пожалуйста, будьте добры, бедное дитя, она так страдала! — Теперь все изменилось! — ответила я. Тамариск закрыла лицо руками и расплакалась. — Я не хочу, чтобы она умерла! Она меня любила! Никто никогда не любил меня так, как мадемуазель Софи! Как только я убежала, мне сразу же захотелось вернуться домой! — Это правда, — подтвердила Ли. На ее лице было просительное выражение. — Не очень представляю, что теперь можно сделать: дом сдан. Я вдруг вспомнила, что этот дом принадлежит Тамариск. Конечно, она не знала об этом, а я и не собиралась выкладывать новость сию минуту. Я решила, что лучшее, что можно сделать, — это отправить их в Эверсли. Мои родители решат, как поступить дальше. Я предложила им это: Ли кивнула, и вместе с хнычущей Тамариск мы отправились туда прямо через поля. Увидев гостей, моя мать удивилась. Она сразу обратила внимание на то, что обе измождены, как это бывает с людьми, проделавшими дальний путь. Мать решила, что в первую очередь они нуждаются в горячей воде, чистой одежде и плотной еде. Она немедленно отдала нужные распоряжения, и ее практичный ум оказался здесь как нельзя более кстати. Пока гости приводили себя в порядок, мы собрались на семейный совет, где кроме меня и моих родителей присутствовали Дэвид и Клодина. — Этот ребенок, конечно, устал от кочевой жизни, — сказал отец, — это неудивительно. Первое, что приходит в голову, — отослать ее туда, откуда она пришла! Софи избаловала ее, и она в своем простодушии решила проделывать те же штуки с цыганами. Потом, когда новизна бродячей жизни приелась, она заявила, что хочет домой. Ее нужно хорошенько проучить! Тем не менее, мы обязаны помнить, что Эндерби принадлежит ей! — Она еще этого не знает, — заметил Дэвид. — Не знает, и, возможно, разумней пока не сообщать ей об этом: она решит немедленно поселиться в своей резиденции и не пустит туда новобрачных, когда они вернутся. Ей следует немножко подрасти, а уж потом узнать о своих наследственных правах! — Вопрос в том, что делать сейчас! — вмешалась мать. — Где она будет жить? Конечно, мы можем поселить ее здесь. Не можем же мы отправить ее в Эндерби в отсутствие Амарилис и Питера? — Любопытно, где все это время были цыгане? — спросил Дэвид. — Когда Тамариск исчезла, мы вели довольно тщательные поиски! — Цыгане знают, куда исчезать, когда им выгодно это! — заметил отец. — А как ты посмотрела бы на то, чтобы взять ее к себе в Грассленд, Джессика? — спросила Клодина. — У Джессики и без того достаточно забот! — быстро сказала мать. Я заколебалась: дни мои тянулись монотонно. Вряд ли они останутся такими, если в доме появится Тамариск. Она интересовала меня, ведь ее отцом был цыган Джейк. Он тоже оставил яркий след, ненадолго появившись в моей жизни. — Если вы хотите, я заберу ее в Грассленд, — предложила я. — А Эдвард? — Он не будет возражать: он никогда не возражает мне. Думаю, Тамариск даже развлечет его. Да, я заберу ее к себе до тех пор, пока мы не примем окончательного решения! — В том-то и проблема, — сказал отец. — Эндерби принадлежит ей. Я являюсь опекуном, и она не имеет права распоряжаться имуществом без согласия моего и поверенного Харварда, который будет действовать в соответствии с моим решением. Конечно, мы обязаны думать о ее интересах, и я все больше склоняюсь к тому, что в течение нескольких лет нам следует сдавать этот дом! — Интересно, останутся ли там Питер с Амарилис? — Надеюсь, что да! — горячо заявила Клодина. — Похоже, Питер не слишком спешит покупать имение, о чем постоянно ведет разговоры? — Ну, теперь у него появились интересы в Лондоне, — заметил отец. — Думаю, его все меньше привлекает мысль стать землевладельцем. — Все это не решает проблемы Тамариск! — заметила мать. — Пусть гости сегодня переночуют здесь. Ты сможешь обсудить этот вопрос с Эдвардом, Джессика, и, если он согласится, я не вижу препятствий к тому, чтобы они пожили пока в Грассленде! Мы обязаны присматривать за Тамариск хотя бы в память о Долли. Да и в любом случае мы не можем выгнать ребенка на улицу! — Тамариск была просто в отчаянии, услышав о тетушке Софи! — сказала я. — Так и должно быть, — заметил отец. — девчонка! Взять и убежать, а потом спокойно вернуться, ожидая, что ее встретят с распростертыми объятиями! — Нам следует подождать и посмотреть, как пойдут дела, — сказала мать. — во всяком случае, переночуют они здесь, а потом будет видно. Вот так Тамариск вернулась в Эверсли. Прошел почти год со дня свадьбы Амарилис и возвращения Тамариск. Я забрала ребенка и Ли в Грассленд. Когда я обсуждала этот вопрос с Эдвардом, он сказал, что это просто великолепная идея — поселить их у нас. Моя мать втайне тоже была довольна этим. Тамариск нельзя было назвать самой милой из детей, а моего, отца самым терпимым из мужчин. Он был раздражен уже тем, что Софи завещала Эндерби Тамариск, и это создавало кучу проблем. Будь на то его воля, он отослал бы ребенка обратно к цыганам. Именно поэтому моя мать, как всегда, тактично решила, что наилучшим выходом будет поселить ее у нас. Полагаю, я управлялась с Тамариск ничуть не хуже любого, оказавшегося на моем месте. Я не пыталась проявлять особо нежные чувства, иногда обходилась с девочкой довольно резко. Но, как ни странно, это вызывало у нее только уважение ко мне. В пользу Тамариск говорило и то, что она искренне сожалела о горе, доставленном тетушке Софи. Было ли это вызвано тем, что ей не хватало обожания Софи, или искренним раскаянием — сказать трудно. Но как только произносилось имя Софи, глаза Тамариск темнели от горя, и я замечала, что она едва сдерживает слезы. Однажды ночью я услышала из ее спальни рыдания и вошла туда. — Ты думаешь о мадемуазель Софи? — спросила я. — Она умерла, — пробормотала девочка. — Это я убила ее! — Это не совсем так… — Она умерла, потому что я убежала! — Она очень горевала, когда ты пропала. Мы искали тебя везде. — Мы поехали в Ирландию, прямо по воде! Там было страшно, и я хотела вернуться домой. Я хотела опять жить с тетушкой Софи! — Полагаю, тебе было неудобно жить в кибитке после чудесной спаленки в Эндерби? Она кивнула в ответ. — И только тогда ты поняла, как тебе хорошо жилось, как о тебе заботились? — Ли меня любит! — Но она не могла дать тебе ни теплой перины, ни пони, на котором ты могла бы скакать? — У меня была лошадь! — Шелковые платьица?.. Вкусная еда?.. — Не это, не только это! — Бедная Тамариск, ты совершила ошибку! Ты, не раздумывая, убежала от мадемуазель Софи, которая была готова ради тебя на все! — Я ее потом вспоминала… — Да, когда било уже слишком поздно! — Я хотела вернуться, правда, хотела! — В этом я уверена! — Я не могла попасть домой, потому что нужно было плыть по воде, а цыгане меня не отпускали! — Ты сама выбрала их! Ты глубоко оскорбила мадемуазель Софи, оставив ее ради них. Тамариск вновь заплакала. Я была безжалостна, но чувствовала, что выбрала нужный тон. Любая попытка смягчить оценку ее поступков не удовлетворила бы ее. В глубине души Тамариск была исключительно логична: правда производила на нее гораздо большее впечатление, чем полуправда. Она доставила огромное горе Софи, от которой не видела ничего, кроме добра, и любая попытка отрицать это была бы воспринята ею как фальшь. — Что сделано, то сделано, — сказала я. — Теперь уже ничего не исправишь: ты должна смириться с этим и продолжать жить. — Но она умерла! — Да, но это уже в прошлом. Ты получила урок! — Какой урок? — Думать о других прежде, чем о себе! — А вы думаете о других? — Иногда… — Не всегда? — Все мы несовершенны… — Вы тоже поступаете неправильно? — Конечно… Она улыбнулась и перестала плакать. — Послушай, Тамариск, — сказала я. — Ты поступила нехорошо: ты подвела того, кто был с тобой так добр и так нежно любил тебя. — Я убила тетушку Софи! — Нет, ты не убила ее: если бы у нее было здоровье покрепче, она не умерла бы. Она простудилась и заболела! Это случилось через некоторое время после твоего побега. Ты заставила ее страдать — это правда, но большинство из нас время от времени совершает дурные поступки. Самый главный урок, который тебе надо усвоить, — это осознать, что ты наделала, и постараться искупить свою вину. — Как это? — В будущем стать лучше: думать о других, почаще навещать Жанну. Она должна видеть, что ты ее тоже любишь и благодарна за ту заботу, которой она окружала тебя. Попытайся быть внимательной и доброй к людям, и тогда мадемуазель Софи посмотрит на тебя из рая и скажет: «Значит, это было не напрасно!» Ну вот, конец первого урока, пора и спать. Я обняла ее и утерла слезы. — Спокойной ночи! Я тихо вышла, прикрыв за собой дверь. Мне хотелось бы сказать, что после этого разговора она изменилась, но этого не произошло. Правда, она стала как будто меньше горевать, но оставалась такой же упрямой, какой была всегда. Ли постоянно была с ней. Кроме того я наняла гувернантку: Тамариск было уже восемь лет, и ей было пора учиться. Девочка оказалась очень сообразительной, охотно занималась и быстро наверстала все упущенное за время, проведенное с цыганами. Я очень часто виделась с Амарилис и всякий раз, возвращаясь из Эндерби, вела сама с собой борьбу, все более убеждаясь в том, что жизнь проходит мимо меня. Больше всего, конечно, я хотела иметь ребенка. Амарилис готовилась стать матерью и была уже на седьмом месяце беременности. Она очень любила своего мужа, и эту любовь перенесла на дом. Эндерби очень изменился. Да и как этот дом мог выглядеть несчастливым, если в нем жила Амарилис! Она не порывала близких отношений с Клодиной, и они вместе ездили в Лондон закупать материал для детского приданого. Приводилась в порядок детская: никто не мог припомнить, когда ею пользовались в последний раз. В свое время Дэвид ошибался, говоря, что, если убрать плющ, в доме будет больше света. Плющ оказался ни при чем: Амарилис, ее счастливый брак и ожидаемый ребенок — вот что изменило этот дом. О да, я завидовала! Не из-за мужа, это уже прошло: из-за ребенка! Между тем за границей происходили очень важные события. Похоже, там готовились серьезные перемены. Больше не было слышно о победах Наполеона, зато постоянно о победах Веллингтона. Он был героем дня, и, когда мы узнали, что он с союзниками вступил в Париж и Наполеон был вынужден сдаться, мы решили, что войне пришел конец. Наполеон был сослан на Эльбу, а Францией вновь стал править король: на трон взошел Людовик XVIII. Моя мать так отозвалась об этом: — Все вернулось на круги своя. Французы могли избежать этих несчастий: ведь они, в конце концов, оказались в том же положении, в каком были до штурма Бастилии! — Будем надеяться, что они поумнели! — заметил отец. Но главной темой в доме было предстоящее рождение ребенка. Питер часто ездил в Лондон: там у него были важные дела. Он оставил идею покупки имения, заявив, что, видимо, не создан быть сквайром. Он вложил деньги в несколько процветающих компаний, и именно это заставляло его так часто посещать Лондон. Иногда Питер говорил о своих делах с моим отцом и Дэвидом. Дэвид, конечно, даже не делал вид, будто он разбирается в таких делах, а отец признавал, что с таким родом деятельности он сам никогда не сталкивался. Питер много рассказывал о своих связях с Ямайкой. Как я поняла, он занимался импортом сахара и рома но, поскольку даже мой отец ничего в этом не смыслил, трудно было ожидать, чтобы в них разобрались мы. Но не это было главным. Питер был явно состоятельным человеком, и Амарилис была очень счастлива. К тому же он должен был стать отцом ребенка, рождения которого все ждали с радостью и нетерпением. В конце апреля Амарилис, наконец, родила. В доме царила радость, хотя мой отец не преминул заметить: — Еще одна девочка! Когда же это семейство решит, наконец, произвести на свет мальчика? Мать с упреком заметила ему, что в свое время он не питал такой неприязни к лицам противоположного пола. Девочку окрестили Еленой. Я впервые увидела ее спустя несколько часов после рождения. Ребенок был морщинистым и походил на раздраженного старого джентльмена. Но шли дни, морщинки разглаживались, кожа приобретала бархатистость, а яркие голубые глазки с интересом начинали следить за нами. Вскоре все мы стали рабами Елены, а я с каждым днем все сильнее ощущала внутреннюю боль. Я часто посещала их. Амарилис любила смотреть на меня с младенцем на руках, поскольку я делала это с удовольствием: мне казалось, что ребенок питает ко мне особые чувства. Но со временем Амарилис стала бросать на меня взгляды, полные жалости, и я чувствовала обиду на нее, а может быть, на жизнь? И тогда я спрашивала себя: а не следовало ли мне прислушаться к советам родителей? Тогда я возвращалась домой к Эдварду, садилась возле его кровати и изо всех сил пыталась выглядеть счастливой. «Нет, — думала я, — я поступила правильно! Я совершила единственно правильный поступок! Я никогда не смогла бы чувствовать себя счастливой, если бы отвергла его после всего происшедшего с ним!» Но какими бы правильными ни были мои поступки, а жить так было трудно. Легко совершить акт самопожертвования раз в жизни, но когда это тянется годами — возможно, всю жизнь это уже совсем другое дело! Я стала замечать, что Питер проводит больше времени в Лондоне, и задумалась: как к этому относится Амарилис? Однажды я решила спросить ее об этом. Она ответила: — О, Питер очень занятой человек! У него много самых разных дел в Лондоне! — Сахар и ром… — Да, ведь он так хорошо разбирается в этом, поскольку вырос в тех местах, где их производят. Питер открыл еще несколько новых складов! — И там он хранит свой товар? — Полагаю, там. — А ты когда-нибудь их видела? — Я? Нет. Склады, по-моему, находятся в районе доков, туда он меня никогда не брал. Питер говорит, что это неподходящее место для посещений. Но вообще он доволен и считает, что дела идут все лучше! — Он разговаривает с тобой о своих делах? — Очень мало, но время от времени он дает мне деньги и говорит, что это — дивиденды! — Свои деньги ты вложила в его предприятие? — Конечно! Выходя замуж, мы обе получили в приданое крупные суммы денег. Мои деньги были помещены в надежное предприятие, и больше к ним Эдвард не прикасался. Я получала с них небольшой доход. — Все, что мне нужно делать, — это подписывать документы, которые мне приносят, — добавила Амарилис. — Какие документы? — Не знаю: бумаги насчет этих денег и всего прочего… Видишь ли, я являюсь держателем акций, а Питер всем этим управляет… — Значит, все твое состояние вложено в его дело? — Это семейное предприятие, только Питер делает всю работу! — А ты даешь деньги? — Дорогая моя Джессика, Питер не стал богачом, женившись на мне: он и так был богаче меня! Просто он уступил мне долю в своем деле! Сама я ничего не делаю, поскольку ничего в этом не понимаю! Да и в самом деле, Джессика, ну что я могу понимать в импорте рома и сахара, в распределении их между людьми, которые хотят купить товар? — Думаю, ничего! Амарилис сменила тему разговора, но я задумалась над сказанным. Питер использовал ее деньги для своих деловых проектов в Лондоне! Не для того ли он вообще женился на ней, чтобы завладеть ее деньгами? Полагаю, на самом деле я просто пыталась найти объяснение тому, почему все-таки он отдал предпочтение ей. Я получила точно такое же приданое, и не было других причин тому, что Питер предпочел Амарилис, кроме одной: он нашел ее более привлекательной! Это было естественно: Амарилис была милой, мягкой и очень красивой. Я же — ершистой, ставящей все под сомнение, и вдобавок тщеславной. У Питера были все основания предпочесть ее! Конечно, с ней было проще. Если бы я участвовала в этих делах с ромом и сахаром, мне захотелось бы самой выяснить все подробности. Я должна была сама осмотреть склады, ознакомиться со счетами. Не то чтобы меня особенно интересовали деньги, просто мне было бы самой интересно разобраться в происходящем. Да и вообще, к чему искать какие-то причины? Теперь это не имело никакого значения: Питер выбрал ее. Мне следовало перестать думать о Питере. Истинной причиной моей зависти был ребенок. Именно его появление на свет заставило меня осознать, что в браке с Эдвардом о детях не было и речи. В стране царствовала эйфория. Наполеон — этот тиран, пугавший нас нашествием чуть ли не всю жизнь, — находился в ссылке. Можно было думать о повседневных делах, не опасаясь, что наши планы может разрушить вражеское вторжение. — Французы никогда не позволят этому человеку вновь встать на ноги! — таков был приговор моего отца. — Я думаю, — ответила мать, — что французы обожали его, поклонялись словно Богу! — Я хотел сказать, что мы не должны позволить французам опять привести к власти подобную фигуру! — Да и любой другой нации, если уж на то пошло, — добавила мать. — Почему люди не понимают, насколько радостней простая мирная жизнь, без всех великих завоеваний? — К сожалению, — заметил Дэвид, — не народ решает такие вопросы, а так называемые большие люди! — Конечно, они прежде всего беспокоятся о своей славе, но при этом приносят горе миллионам людей! Интересно, что Наполеон думает сейчас, скрежеща зубами на Эльбе? — Несомненно, о побеге! — заявил отец. — Этого никогда не произойдет! — возразила мать. Все считали, что с Наполеоном покончено. Он был не первым человеком, мечтающим о завоевании мира, и, безусловно, не последним. Но на этот раз диктатор потерпел окончательное поражение, и мы могли спать спокойно. Стоял чудесный майский день, когда к нам приехали гости. Я была в Эверсли и сидела в саду с матерью, Клодиной и Амарилис, когда одна из служанок подошла к нам и сообщила, что двое джентльменов желают видеть мою мать. «Это — иностранцы», — добавила она. — А они не представились? — спросила мать. — Нет, мадам! Просто сказали, что хотят видеть вас. — Пусть пройдут сюда, — сказала мать. Они пришли. Некоторое время мать пристально вглядывалась в них, потом побледнела, и я решила, что она теряет сознание. Клодина привстала и тихонько вскрикнула. Мать почти неслышно произнесла: — Это действительно?.. — и, вскрикнув, бросилась в объятия старшего из мужчин. Тот, что помоложе, стоял и рассматривал нас с Амарилис, с изумлением наблюдавших за этой сценой. — Шарло!.. Шарло!.. — мать. Клодина пробормотала: — Ах, Шарло, неужели это ты? И она тоже бросилась в его объятия. Шарло! Сын моей матери от первого брака, покинувший Англию еще до моего рождения! — Мой милый любимый сын! — продолжала бормотать мать. — подумать… После всех этих лет… — Я вырвался, как только стало возможным. Эти годы показались мне вечностью… Ты сразу узнала меня? — Мой милый мальчик, да как же я могла не узнать тебя! — Это Пьер, мой сын! Мать взяла молодого человека за руки, посмотрела ему в лицо, потом расцеловала. — Только подумать, что это — мой внук! А это твоя тетушка Клодина… Шарло, это моя дочь Джессика, твоя сводная сестра, и Амарилис, дочь Дэвида и Клодины! — Как много произошло с тех пор, как я уехал! — Все эти годы… Как долго пришлось ждать! Расскажи мне… Ты должен погостить у нас подольше! Нельзя, чтобы ты просто появился и уехал. Нам нужно о многом поговорить, обо всем, что произошло за эти годы! — Я давно хотел приехать, но до последнего времени и речи быть не могло о том, чтобы попасть сюда. — Слава Богу, все закончилось и тирана отправили в ссылку! — Теперь Францией правит король, мама. На ее глаза навернулись слезы: — Ты всегда был настоящим роялистом, дорогой Шарло! — тут же она обратилась к Амарилис: — Сходи, пожалуйста, попроси приготовить комнаты для гостей и узнай, что там делается на кухне. Оповести всех, что приехали мой сын и внук! Мать, не отрываясь, смотрела на Шарло. Я понимала, как тяжело ей далась разлука. Должно быть, она не видела его более двадцати лет? Войны, революции! Они разрушали не только государства, но и счастье многих семей! Как мы все страдали от них! Теперь произошло воссоединение: блудный сын вернулся домой! Когда мать немножко успокоилась, мы уселись в саду и Шарло начал рассказывать о своих виноградниках в Бургундии. Луи-Шарль тоже был не прочь приехать сюда, но решили, что не следует оставлять хозяйство без присмотра. Пьер был старшим сыном Шарло. Ему уже исполнилось шестнадцать, и он изучал виноделие. Кроме того, у Шарло было еще два сына — Жак и Жан-Кристоф, и две дочери — Моника и Андре. — Вы стали настоящими отцами семейств! К нам присоединился отец. Он изумился, увидев Шарло. Ему понравился юный Пьер, и он тут же поддержал беседу о виноградниках. Но больше всего, пожалуй, его радовало лицо матери, светившееся счастьем. Я никогда не видела ее такой довольной. Все эти годы, должно быть, она испытывала чувство потери, не имея никаких сведений о сыне. Мысль о том, что он находится совсем недалеко, за узким проливом, и, тем не менее, о нем ничего невозможно узнать, не давала ей покоя. Смерть необратима, и человека долгие годы могут терзать воспоминания. Но еще хуже неизвестность, когда идет опустошительная война и многие годы тебя мучают неизвестность и постоянное чувство страха, отсутствие уверенности в том, увидишь ли вновь близкого человека. Я попрощалась и отправилась домой, чтобы рассказать обо всем Эдварду. Сегодня в Эверсли царила радость. Как мне хотелось быть там и разделять ее! Шарло погостил в Эверсли две недели и, уезжая, уверил нас в том, что вскоре вернется и привезет с собой остальных членов семьи. Кроме того, нас должен посетить Луи-Шарль со своими сыновьями. — Что же касается тебя, мама, — сказал он, — ты обязательно должна приехать к нам, в Бургундию. У нас прекрасный старинный дом, каким-то чудом не уничтоженный этими вандалами. Мы с Луи-Шарлем с удовольствием занимались его ремонтом. Пьер тоже помогал нам, верно, сынок? А старший сын Луи-Шарля просто прекрасный плотник! У нас там много комнат! Лучше всего приезжай в сезон уборки винограда. — Приеду, приеду, — сквозь слезы пообещала мать. — И ты тоже, Дикон, тебе будет интересно! — Мы будем очень рады вам, сэр, — произнес Шарло. Отец подтвердил, что его очень интересуют все подробности их жизни. То, что мой отец столь тепло принял Шарло, доставляло матери еще большую радость от встречи с сыном. Амарилис сообщила мне, что, по словам ее матери, в свое время, когда Шарло жил в Эверсли, между ним и моим отцом существовала некоторая неприязнь. — Тогда твой отец был еще не так долго женат на матери, и ему не нравилось, что до него она была замужем за другим и имела от него детей. Моя мать говорит, что к ней он относился неплохо, но терпеть не мог Шарло. Между ними всегда возникали стычки. Теперь, похоже, все переменилось! — Знаешь, одно дело жить с человеком под одной крышей и совсем другое, когда он приезжает к тебе в гости! — мудро заметила я. Итак, Шарло возвращался во Францию, пообещав, что вскоре вновь встретится с нами. Мать возбужденно говорила: — Как чудесно вновь будет посетить Францию! Как хорошо, что там, наконец, кончились все эти волнения! Отец заметил, что пока рано делать окончательные выводы, ведь пока Наполеон жив, можно ожидать чего угодно. Мать, конечно, рассчитывала на лучшее. Она вновь встретилась с сыном, которого порой считала навсегда потерянным. Она была просто счастлива! Я заметила, что отец чем-то озабочен, и вскоре после отъезда Шарло, оставшись наедине с ним, спросила, все ли у него в порядке. — Ты очень наблюдательная девочка, Джессика! — Я думаю, все мы достаточно наблюдательны, если речь идет о близких людях! Отец нежно пожал мою руку. Он был не из тех, кто любит открыто демонстрировать свои чувства, так что я не ошиблась: он был действительно чем-то серьезно озабочен. — Расскажи мне все, — попросила я. — Я вижу, что тебя что-то беспокоит. — То, что я старею, дочь. — Стареешь? Ты? Ты никогда не будешь стариком! — Увы, я уже приближаюсь к этому возрасту, Джессика! При всем желании я долго не протяну. Ты знаешь, сколько мне лет? — Количество лет не играет роли! — Как хорошо, если бы это было так! Но это не так! — К тебе это не относится: ты всегда отличался от остальных. Ты умрешь тогда, когда захочешь, то есть никогда! — Какая у меня очаровательная дочь! — Я рада, что ты сознаешь это. — Больше всего я жалею о том, что не женился на твоей матери, когда мы были молоды. Если бы нам тогда не помешали, у нас был бы десяток детей, сыновей и дочерей, похожих на мою Джессику! — Не стоит сожалеть об этом. У тебя есть чудесный сын Дэвид. — Да, он хороший сын, но какое у него потомство? Одна дочь, да и та тоже родила дочь! — О, понимаю, мужская тоска по мужчинам в доме! — У меня самая лучшая в мире дочь, и я не променял бы ее ни на кого. Но как было бы хорошо, если бы ты родилась мальчиком! — Извини, милый папочка, я готова для тебя на что угодно, но не могу изменить свой пол! — Я и не хотел бы, даже ради того, чтобы иметь сына! — Я растрогана, но разве дела обстоят настолько плохо? Разве в семье нет мальчиков? — У Дэвида и Клодины наверняка не будет, а Дэвид не будет жить вечно. — Ненавижу разговоры о смерти, это ужасно! — Я просто думаю о будущем. Увидев Шарло и его сына Пьера — подрастающего и перенимающего дело отца, который наставляет его, да и других мальчиков… Все это заставило меня задуматься: а что же у нас? Дэвид, а что потом? Джессика, мне уже шестьдесят девять! — А выглядишь так, что дашь фору любому, кто на двадцать лет моложе тебя! — Даже я не в силах бороться с законами природы, моя милая! Настанет день, когда я умру, а потом за мной последует и Дэвид. А что станет с Эверсли? Ты понимаешь, что наша семья живет в этом доме уже несколько веков? — Да, я знаю: когда-то существовало семейство Эверсли, а потом они изменили фамилию. — Мне хотелось бы, чтобы семейство Френшоу жило здесь еще четыре столетия! Видишь ли, ты настояла на своем браке, это был твой выбор, а я возлагал все надежды на тебя! Даже если бы ты родила дочь, я бы сказал, что дочь Джессики ничуть не хуже любого мальчишки! А что теперь? Амарилис родила девочку! Если бы она родила мальчика, все обстояло бы по-другому! Я клоню к тому, что у меня единственный наследник — Джонатан! — Я понимаю: ты хочешь привезти его в Эверсли? — Именно это я собираюсь сделать, причем немедленно. Но он неподходящий человек, и это беспокоит меня! Он похож на своего отца, а его отец никогда не стал бы хорошим хозяином имения! — Тебе повезло с близнецами! Очень похоже на тебя: одного тебе, конечно, было мало! — С этим мне, действительно, повезло! Джонатан был прекрасным парнем: склонный к риску, храбрый — трудно представить себе человека храбрей. Но с имением ему было бы не управиться. Пришлось этим заниматься Дэвиду, и нужно сказать, он — прирожденный хозяин! Я надеялся, что у Дэвида будут сыновья, но у него родилась Амарилис. В конце концов, остается только Джонатан! — Он еще молод! — Но кое-какие склонности уже определились! Я даже не стал пытаться приучать его отца к ведению дел в имении; правда, тогда были другие занятия, в которых он преуспел. При нем хозяйство просто рассыпалось бы в пух и прах, а вот этого я бы и не хотел! — Значит, ты хочешь заняться Джонатаном? — Видимо, придется, но мне это не по душе. Уже ясно, что он за человек! Взять хотя бы случай с дочерью фермера! К счастью, никаких последствий не было, но они могли быть, и тогда ему пришлось бы всю жизнь возиться с ребенком, зачатым на сеновале! — Довольно многим удается остепениться после бестолково проведенной молодости! — Именно этого я и хочу добиться! Но все-таки нужно иметь склонность к управлению поместьем. У меня это было, хотя я в молодости был похож на Джонатана. Я попадал в переделки, выбирался из них, но главным для меня всегда оставалось имение. Не только, конечно, имение, были и другие дела… Хочу, чтобы Джонатан осознал это! Вот почему я собираюсь привезти его в этот дом. — Именно поэтому и хмуришься? — Твоя мать сейчас вся под впечатлением от возвращения Шарло, и с нею просто невозможно говорить о чем-то другом! — И поэтому ты обращаешься к своему отпрыску, который имел несчастье неправильно выбрать свой пол? — Мой отпрыск достаточно умен, чтобы понять: он не был бы мне так близок, родись он мальчиком! — Зато был бы удобен? — Но в нем не было бы и малой доли твоего очарования! — Ты старый шестидесятилетний льстец, папа! — Джессика, дорогое мое дитя, я нечасто напоминаю тебе об этом, но запомни: ты и твоя мать — самое дорогое, что есть в моей жизни! — Знаешь, дорогой папочка, ты тоже очень нужен нам. Мы оба помолчали. Наверное, мы оба чувствовали одно и то же, наконец, отец спросил: — Так ты считаешь, хорошая идея — привезти сюда Джонатана? — Да, но что скажут Петтигрю? Они могут не отпустить своего дорогого мальчика! — Его фамилия Френшоу! Он обязан выполнить свой долг перед семьей! Конечно, это будет означать, что здесь же будет и Миллисент… Ладно, посмотрим. Я поцеловала его в лоб и пошла. Я была тронута тем, что отец решил довериться мне, но в то же время стала беспокоиться за него. Было неприятно осознать, что человек, значивший для меня почти все, человек, которого мы чуть ли не обожествляли, испытывавший ко мне глубочайшую любовь, становился стариком. После переговоров с семейством Петтигрю было, наконец, решено, что Джонатан переедет в Эверсли. Он должен был работать с Дэвидом, знакомиться с обитателями имения, обучаться управлению хозяйством — все это должно было пригодиться будущему наследнику. Дэвид решил, что это — превосходная идея. Конечно, после него, согласно очередности, наследниками были я и Амарилис, но, поскольку мы обе были представительницами прекрасного пола, было нелегко установить, кто из нас имел преимущественное право. После смерти моего отца Эверсли должен был перейти к Дэвиду. С одной стороны, я была дочерью своего отца, но, с другой, Амарилис была прямой наследницей человека, который после смерти моего отца должен был владеть этим поместьем. Так что я решила, что Амарилис имеет преимущество передо мной. Все это было сложно, к тому же мы обе понятия не имели, как управляют имением. В любом случае у Джонатана был плюс — он был мужчиной. Казалось, вопрос решен. Но отца одолевали сомнения, достоин ли Джонатан наследства? — Есть большая опасность, — заметил мне отец во время одного из наших разговоров, — получить хозяина, склонного к азартным играм. Это худшее, что можно себе представить! Эти забавы на сене… еще можно пережить, если они происходят не в нашем поместье… — А на стороне это допустимо? — спросила я. — Ну, разумеется, — ответил он. — Не следует быть ханжами и осуждать молодого человека только за то, что он время от времени затевает какую-либо интрижку. Все грешат этим! — И молодые женщины? — Это совсем другое дело! — Все-таки большое преимущество быть в наше время мужчиной! — несколько раздраженно заметила я. — Я в этом не уверен! У женщин есть свои преимущества, если они, конечно, умеют пользоваться ими. — Так нечестно! Эти маленькие интрижки, которые легко прощаются молодому человеку, женщине могут сломать жизнь. — Это потому, дорогая, что случайные встречи могут иметь весьма серьезные последствия, и именно женщина отвечает за это. Все очень логично, если поразмыслить! Женщина должна рожать детей от мужа, а если она забеременеет от другого, это как минимум неприлично! — Люди все-таки должны помнить, когда они начинают осуждать женщину… — Однако мы уклонились от темы. Я говорю о молодом Джонатане. Он относится к тем молодым людям, которые любят развлечения. Единственное, чего я требую, — чтобы он искал приключения за пределами моего имения! И еще — я не потерплю азартных игр! Я видел, как прекрасные поместья шли прахом, и все из-за того, что их владельцы были склонны к азартным играм… Полагаю, что есть такие, кому везет за игорным столом, но это случается редко: на один успех приходится тысяча неудач. Да, я хочу, чтобы молодой Джонатан вошел в силу до того, как я умру! Дэвид слишком мягок, а этому парню нужна твердая рука. Вскоре после этого разговора к нам прибыл Джонатан. Его мать решила остаться со своей семьей. Джонатан, конечно, собирался часто навещать ее, да и сами Петтигрю жили не так уж далеко. Примерно через неделю после того, как Джонатан поселился в Эверсли, я заметила, что между ним и Тамариск начинают складываться какие-то особые отношения. Он часто навещал нас, а Тамариск ездила в Эверсли, который она считала своим домом, как и Грассленд с Эндерби. Их взаимоотношения были весьма своеобразны. Джонатан дразнил Тамариск, а она говорила, что ненавидит его. Он называл ее «маленькой цыганкой», что приводило девочку в ярость. Я сделала Джонатану замечание, на что он ответил: — Ну, так она и есть цыганка, разве не так? Она знает об этом, и не думаю, что обижается. Больше того, она гордится своим происхождением! Девочка, и в самом деле, была очень сообразительной. Я вдруг поняла, что ей нравятся его шпильки, и она старается расплачиваться с Джонатаном той же монетой. Было заметно, что когда он не появлялся в Грассленде, у нее портилось настроение. Ли заявила, что Джонатан хорошо относится к девочке, а уж она-то это чувствовала. Мисс Аллен была рада тому, что с нее снималась хотя бы часть обязанностей, так что Джонатан и Тамариск много времени проводили вместе. Странными были их отношения, поскольку слишком уж непохожими были характеры. Несмотря на все свои недостатки, Джонатан был очень приятным парнем. Вряд ли то же самое можно было сказать о Тамариск. Она была своевольна, любила перечить лишь ради того, чтобы ввязаться в спор; она испытывала нервы своей гувернантки, для которой единственным утешением могло служить желание девочки учиться. Тамариск мог заинтересовать какой-то предмет, и тогда она становилась почти послушной, с интересом задавая вопросы и внимательно выслушивая ответы. Но, если что-то не интересовало ее, она проявляла упорное сопротивление, отказываясь учиться. Особенно девочка не любила арифметику, иногда доводя этим мисс Аллен до отчаяния. Мне приходилось вновь и вновь утешать эту молодую женщину. Я боялась, что она оставит нас, и мы не сможем найти другую гувернантку, которая согласится работать здесь. Зато Тамариск страстно интересовалась географией и почти так же историей, но ее любимыми предметами были все-таки ботаника и литература. Я предложила мисс Аллен сконцентрироваться именно на этих предметах, хотя, конечно, следовало учить ребенка всему положенному. Вообще Тамариск была склонна проявлять как страстную любовь, так и страстную ненависть. Страсть была ключевым элементом ее характера. Если она не ощущала ни любви, ни ненависти, она была безразлична — и именно так она относилась к большинству из нас. Правда, к Жанне она питала искренние чувства и очень часто навещала ее. Такие же чувства она испытывала к Ли. Я была довольна, что Ли жила с ней, поскольку была единственным человеком, способным ладить с девочкой. Но уж к Джонатану Тамариск явно была не безразлична. Ее чувства к нему можно было бы определить как страстную ненависть — хотя я не была уверена, что это точная формулировка. Сейчас Тамариск было восемь лет, а Джонатану восемнадцать, так что разница в возрасте была огромной. Поэтому меня удивляло, отчего между ними сложились такие отношения? Он был — по крайней мере, так мне говорили, — очень похож на своего отца: несомненно, привлекателен, хотя и с не совсем обычной внешностью. Его чарующая манера поведения, мелодичный голос и какое-то безмятежное отношение к жизни, которое многие люди, особенно женщины, находили очаровательным, делали его неотразимым. У Джонатана была добрая и беззаботная натура. Какие бы дурные поступки он ни совершал, делал он их не со зла. В его отношении к жизни чувствовалась некоторая отрешенность, что, видимо, и позволяло людям прощать ему многое. Мне кажется, он производил впечатление человека, не способного относиться к себе критически. Иногда это помогало ему выходить из трудных ситуаций, о которых мы, возможно, и не всегда знали. Меня не удивляло, что мой отец относился к Джонатану с некоторым подозрением и по секрету просил меня присматривать за ним. В любом случае, появление у нас этого молодого человека внесло в нашу размеренную жизнь известную долю пикантности. Я часто бывала в Эверсли. При первой же возможности я брала туда и Эдварда. Моя мать всегда радовалась этому. Джеймс подкатывал его кресло к экипажу, брал Эдварда на руки, усаживал, а когда мы добирались до места, вкатывал на кресле в дом. Хотя мне хотелось делать это почаще, я не могла постоянно утомлять Эдварда поездками, но, с другой стороны, ему доставляло большое удовольствие общение с нашей семьей. Включаясь в общие разговоры, он, похоже, зачастую забывал о своей болезни. Это произошло в начале июня, когда мы все собрались за обеденным столом в Эверсли: мои родители, Амарилис, Питер, Клодина, Дэвид и Джонатан. Дэвид и Джонатан провели этот день на соседней ярмарке и теперь хвастались своими покупками. Это послужило поводом моему отцу обратиться к одной из своих излюбленных тем. — Вы только подумайте, ферма Оуклендс всегда была одной из лучших в наших краях. Это было в те времена, когда еще был жив старый Габриэл. Он бы перевернулся в могиле, если бы увидел, что творится сегодня! — Еще бы, когда с твоим домом происходит такое. — Не жалейте Тома Габриэла, — проворчал отец. — Он сам во всем виноват! — И в чем же конкретно? — спросил Питер. — Этот порок погубил тысячи и тысячи людей, — ответил отец. — Этот самый Том Габриэл просто не мог совладать с собой, когда дело доходило до азартных игр! Еще мальчишкой его было не оторвать от игры в ракушки или камешки. Это у него прямо в крови! Бог свидетель, у старого Габриэла была голова на плечах, а вот у Тома Габриэла — пагубная страсть, уничтожившая и его, и его ферму! Азартные игры разрушили больше семей, чем все остальные дурные привычки, вместе взятые! — А вы никогда не играли в азартные игры, сэр? — спросил Питер. — Только когда был уверен в выигрыше! — Ну, тогда это не азартная игра, отец, — сказала я. — А я вам говорю, что это дурацкая игра! — возразил отец. Он ударил кулаком по столу. — никогда не допустил бы, чтобы такое творилось в моем доме! — Я не думаю, что кто-то из нас склонен к этому, — простодушно заметила Клодина. — Ведь ты не грешишь этим, правда, Дэвид? Мать рассмеялась: — Я сомневаюсь в том, что Дэвид вообще различает карточные масти! — Ну, если уж на то пошло, — заметил Дэвид, — я неплохо разбираюсь в картах, но согласен с отцом: никогда не следует играть на что-то крупное! — Так вот, Джонатан, — продолжил отец, — сегодня ты имел возможность посмотреть, что происходит с человеком, увлекшимся этими глупостями! — Конечно, — возразил Джонатан, который никогда не упускал возможности поспорить, — он мог бы и выиграть. Тогда, вместо того чтобы продавать с молотка ферму, мог бы прикупить еще несколько! И еще раз кулак моего отца опустился на стол, так, что зазвенела посуда. — Поосторожней, Дикон, — сказала мать. — А я говорю, молодой человек, что это дурацкая игра! Шансы победить здесь — один на миллион. Если только я узнаю, что кто-то здесь собирается играть в азартные игры, я вышибу его отсюда, как пробку! Я заметила, что Питер внимательно наблюдает за Джонатаном, и в его глазах появился интерес. Джонатан помалкивал. Он понял, что моему отцу лучше не перечить. Мать, как всегда в таких случаях, сменила тему разговора, и первое, что ей пришло в голову, это поражение Наполеона. Это была тема, обсуждать которую, казалось, можно было до бесконечности, и возвращение Веллингтона в Лондон с победой продолжало вызывать интерес. — Теперь повсюду пройдут торжества, — с удовольствием заметил отец, — как когда-то после победы Нельсона. Теперь его место занял Веллингтон. Он стал герцогом? Ну что ж, хорошо, когда человека осыпают заслуженными почестями. — Ему устроят торжественную встречу, — добавила мать. — слышала, что он не был в стране целых пять лет! — Тяжело подолгу не бывать дома, — сказал Питер. — Я знаю, как себя чувствую во время поездок в Лондон, — он улыбнулся Амарилис, в ответ та улыбнулась ему, а Клодина влюбленно посмотрела на них обоих. — Говорят, — продолжала мать, — что он не слишком влюблен в свою герцогиню? — Но его брак был очень романтичным! — возразила Клодина. — Я слышала, что он влюбился в леди Веллингтон… ну, теперь ее, видимо, нужно называть герцогиней, когда был еще совсем молодым человеком. Говорили, что лорд Лонгфорд, ее брат, в то время не пожелал, чтобы Веллингтон стал его зятем, поскольку тот был вынужден жить лишь на армейское жалованье. — Уверена, теперь он смотрит на это совсем по-другому! — вставила я. — Ну, тогда женитьба так и не состоялась, и Веллингтон отправился в Индию. Вернувшись, он узнал, что его пассия еще не замужем, — говорят, все это время она оставалась верной ему. — И Веллингтон решил, что просто обязан жениться на ней после стольких лет ожидания. — Ты хочешь сказать, что на самом деле он не хотел жениться? — спросил Питер. — Так говорят! По слухам, у него были разные подружки. Мой отец постучал по столу: — Это национальный герой! Он только что победил врага, угрожавшего всему миру! Давайте оставим его в покое, что бы он ни делал. Он это заслужил! — Я бы все-таки предпочла верного мужа героическому! — сказала Амарилис, взглянув на Питера. — Что ж, давайте надеяться, что все получат то, чего хотят! — заявил отец и добавил: — в Лондоне будут большие торжества по случаю прибытия герцога, и, думаю, неплохо устроить туда семейную поездку. — О, это было бы просто чудесно! — воскликнула я. Увидев взгляд, который бросил на меня Эдвард, я пожалела о своих словах. Дэвид заявил, что не сможет поехать. — Много дел в имении, — пробормотал он. Отец согласно кивнул, а Клодина заявила, что тоже останется дома. — Но ты, моя дорогая, несомненно, поедешь со мной? — отец улыбнулся матери, тут же ответившей: — Да, конечно! — Эдвард сказал: — Ты тоже должна поехать, Джессика! — В этом я не уверена! — Нет, должна! Ты слишком много сидишь дома, и я хочу, чтобы ты немножко развеялась. — Амарилис? — спросила мать. — Ну, у меня же Елена! — Чепуха! — сказала мать. — У нас превосходная нянька, да и твоя мать остается дома. Ты спокойно можешь уехать на несколько дней! — Да, поезжай, — сказал Питер. Она улыбнулась и сказала: — Ну что ж, тогда я, пожалуй, съезжу! — Хорошо, с этим мы решили, — сказал отец. — Я, Лотти, Амарилис, Питер, Джессика… а Джонатан? — Ну, конечно! — поспешно ответил Джонатан. — Я не дождусь возможности съездить в город! — Собирается хорошая компания! — заметила мать. — Вероятно, герцог будет въезжать в Лондон двадцать третьего, — сказал отец. — Думаю, нам следует приехать на пару дней раньше. — Пусть будет так! — ответила мать. Когда Тамариск услышала, что мы собираемся в Лондон, стала упрашивать нас взять ее с собой. Поначалу я категорически отказывалась: сказать по правде, побаивалась такой ответственности. В Грассленде Тамариск занимались Ли и мисс Аллен — можно было снять с себя некоторую ответственность. — Я хочу поехать… очень хочу! — канючила Тамариск. — Почему я не могу поехать? Ну, какая вам разница? — Если бы я могла быть уверена, что ты будешь вести себя прилично… — Буду, буду! Только разрешите мне поехать! Я очень хочу посмотреть Лондон и герцога! — У нас в экипаже не хватит места для Ли или мисс Аллен.!. — Ну и пусть они остаются! — Я вздохнула: — Если ты пообещаешь мне вести себя хорошо… — Буду вести себя хорошо, буду! Я приняла решение. Мать меня не одобрила: — Брать на себя такую ответственность? В конце концов, она нам даже не родственница. — Это ребенок Долли! — напомнила ей Клодина. — Да, и странствующего цыгана, — мать. — Она попала в нашу семью, потому что тетушка Софи считала ее своей дочерью, — напомнила я. — Она является владелицей Эндерби, так что можно считать Тамариск членом нашей семьи. — Мне хотелось бы, чтобы она больше походила на остальных членов семьи! — Возможно, девочка еще изменится, ведь она пообещала мне вести себя хорошо. Мы выехали чудесным летним утром: мать, Тамариск, Амарилис и я ехали в экипаже, а отец, Джонатан и Питер — верхом. Так мы и прибыли в Лондон. Когда мы подъезжали к городу, Тамариск застыла в молчаливом восхищении. Она сидела тихо, скромно, сложив руки на коленях. «Какая она все-таки чудесная, — подумала я, — особенно когда ведет себя так спокойно! Если бы она всегда была такой, я смогла полюбить ее». Мы остановились в нашем доме. На следующий день Питер, Амарилис, Джонатан и я повели Тамариск осматривать город. Мы поднялись по Темзе до самого Гринвича. Позже мы прогуливались по парку. Тамариск держала слово и вела себя идеально. Мы с матерью и Амарилис воспользовались пребыванием в городе, чтобы сделать необходимые покупки. Питер исчез, как он заявил, по своим делам, а мой отец был тоже чем-то занят. Джонатан еще раз сводил Тамариск на Темзу, и они вместе поужинали. Домой девочка вернулась с сияющими глазами, и мне показалось, что я впервые вижу ее совершенно счастливой. Наступило двадцать третье число — знаменательный день. В городе царил настоящий праздник: прославленный герцог возвращался домой с победой. Благодаря его усилиям, этот мерзавец Наполеон оказался на острове Эльба, откуда не мог уже никому причинить зла. Теперь мы могли спокойно спать в своем доме, и все это благодаря нашему великому герцогу. Не было никаких сомнений — герцог достоин столь блестящей встречи. — Нам нужно пробраться поближе к Вестминстерскому мосту, где он будет высаживаться, — сказал Джонатан. — Там будут толпы народа, — сказал Питер. — Возможно, но это самое лучшее место. Мои родители собирались наблюдать за происходящим из окна, и отец посоветовал нам сделать та же самое. — Ой, давайте выйдем на улицу, — начала упрашивать Тамариск. — Из окна будет совсем не то впечатление! Я хочу быть внизу, там, где много народу. — Ты пойдешь со мной? — спросил Джонатан. — Да, да! — она запрыгала от радости. — Если вы хотите попасть в давку, то отправляйтесь! — сказал отец. В конце концов, на улицу отправились Амарилис, я, Джонатан, Питер и Тамариск. — Только не к самому Вестминстерскому мосту, — предупредил отец. — Я знаю там удобное место, — ответил Джонатан. Я была вынуждена согласиться с Тамариск — конечно, на улицах праздник ощущался совсем по-другому: торговцы продавали сувениры-платки и кружки с изображением герцога. — Не слишком большая честь для герцога! — заметил по этому поводу Джонатан. Оркестр играл «Правь, Британия». Чем ближе к мосту, тем гуще становилась толпа, слышались крики. — Остановимся здесь, — сказал Джонатан. — Пожалуй, слишком близко, — Питер. — Ну и хорошо, — произнес Джонатан, — мы же хотим посмотреть на великого человека! — Будет давка, когда поедет его карета! — Самое главное — увидеть его! — ответил Джонатан. — сказала, что это просто необходимо, правда, цыганочка? — Я хочу видеть герцога! — твердо заявила она. — Ладно, — согласился Питер. — Это, пожалуй, лучшее место, на какое мы можем рассчитывать. Я просто подумал о том, что произойдет, если толпа начнет двигаться. — Надо держаться вместе, — сказал Джонатан. — Не отставай, цыганочка! Ты меня слышишь? Шум и крики усилились, и вот появился сам великий герцог. Тамариск отчаянно закричала: «Я ничего не вижу! Тут так много людей!» Джонатан поднял ее и, к огромной ее радости, усадил на плечо, так что теперь Тамариск возвышалась над толпой. Герцог садился в карету, отвечая на приветственные крики. Его нельзя было назвать высоким или низким — «Пять футов девять дюймов», — решила я. Он прекрасно смотрелся в военной форме, украшенной орденами; хорошая фигура, упругая походка, говорившие о прекрасной физической форме. У него был орлиный профиль, и мы находились достаточно близко, чтобы разглядеть его серые проницательные глаза. — Боже, благослови великого герцога! — то и дело слышались выкрики из толпы. Стоял гул восторженных голосов. Затем толпа двинулась вперед. Из кареты выпрягли лошадей, ее окружили люди, пожелавшие сами довезти экипаж до дома герцогини на Гамильтонплейс. Это было небывалое зрелище. — Ну вот, — сказал Джонатан, — из окна мы мало что могли бы увидеть, правда? — Там было бы удобней, — заметила я. — Здесь удобно! — стояла на своем Тамариск. — Но не все же удостоились чести сидеть на плече галантного джентльмена! — напомнила ей я. Она счастливо осматривалась вокруг. Карета медленно продвигалась вперед, и толпа следовала за ней. Джонатан снял Тамариск с плеча, поставил на землю и сказал: — Держись поближе! Толпа начала давить сильней. Именно об этом предупреждал нас Питер. Ревущее людское море окружило карету герцога. — Нужно выбираться из толпы, — сказал Питер. Он взял нас с Амарилис за руки. — Пошли. Тамариск заявила: — А я хочу идти за каретой! С этими словами она повернулась и пошла в противоположном направлении. — Тамариск! — закричала я. Она продолжала проталкиваться дальше. Я заметила, как девочка скрылась в людском водовороте, и представила, как сейчас ее растопчут: народ напирал со всех сторон, а она была такой маленькой, почти незаметной. Я оцепенела от ужаса. Джонатан, смотревший в ту же сторону, пробормотал: — Да ее раздавят насмерть! Он начал пробиваться сквозь толпу и подоспел как раз за долю секунды до того, как Тамариск упала. Джонатан взял ее на руки и начал пробираться сквозь толпу к нам. Это оказалось нелегкой задачей. Вокруг него смыкалась толпа, желающая пробиться к карете. Амарилис судорожно сжимала руку Питера. Мне стало дурно от страха: я ощущала это ужасное чувство — когда толпа окружает тебя, обволакивает, бросает наземь и размазывает по мостовой. Именно такая судьба ожидала бы Тамариск, если бы не Джонатан. Наконец, он сумел добраться до нас. Он был явно потрясен, но не думаю, что Тамариск сознавала, какой опасности ей удалось избежать. Джонатан не опускал ее на землю, пока мы окончательно не выбрались из толпы. — Что мне сейчас нужно, — воскликнул он, — так это выпить! Хлебнуть доброго эля или сидра, можно и вина. Чего угодно: у меня во рту пересохло! — Я тоже хочу пить! — сказала Тамариск. — Что касается тебя, — Джонатан, — заслуживаешь только порки! Тебе велели стоять на месте и никуда не ходить? Да, следовало бы наказать тебя ремнем, и я не прочь сделать это собственноручно! — Не считай меня ребенком! — ответила Тамариск, сверкнув своими черными глазами. — А как я могу относиться к тебе, цыганочка, если ты ведешь себя как ребенок? — Мы велели тебе никуда не отходить, Тамариск, — напомнила я. — Я отошла совсем недалеко! — Благодари за это Бога! — сказал Питер. — Вы все против меня! — закричала Тамариск. — Я вас всех ненавижу! — Вот как ты благодаришь того, кто только что спас тебе жизнь? — сказала я. — Вон там Вестминстерская таверна, — показал Питер. — Весьма приличное место! Внутри было много народа, видимо, тоже решивших держаться подальше от толпы. Мы сели за стол и заказали сидр. — Ты, действительно, спас мою жизнь? — спросила Тамариск. — Трудно сказать! — задумчиво проговорил Джонатан. — Возможно, тебе изуродовали бы лицо или переломали руки и ноги. Возможно, что я и не спас бы твою жизнь! Девочка в ужасе уставилась на него. — Как тетушка Софи… — сказала она. — и не думала… — В том-то и дело, — наставительно произнесла я, — что ты не думаешь, когда нужно… о других людях! — Как раз я думала о других людях: я думала о герцоге! — Тебе велели стоять на месте, а ты тут же ослушалась! — обвинил ее Джонатан. — И если бы Джонатан не спас тебя… — начала я. — Ох!.. — она восхищенно смотрела на него. — Так-то лучше, — сказал молодой человек, улыбнувшись ей. — Спасибо тебе, Джонатан, за то, что ты спас мою жизнь! — Вы оказали мне эту честь, — сказал он, взяв ее ручку и поцеловав. Я подумала: «Какой же она все-таки красивый ребенок, к тому же мягкий и чувствительный!» Теперь Тамариск смотрела на Джонатана с гораздо большим восхищением, чем на самого великого герцога. Мы сидели молча и пили сидр. Я думала о герцоге, карету которого тащили сейчас люди, таким образом демонстрируя ему свое восхищение. Я старалась представить, как будет выглядеть его встреча с герцогиней, когда экипаж прибудет на Гамильтонплейс. Сейчас герцог был на вершине триумфа, его осыпали почестями, народ высказал ему свою благодарность. Он должен был ощущать себя счастливым человеком, но было ли так на самом деле? Амарилис сидела рядом с Питером и была счастлива. Рядом сидели Джонатан и Тамариск; девочка глядела на молодого человека с явным обожанием. Я надеялась, что детское обожание не перерастет в нечто большее, поскольку что-то подсказывало мне, что если Тамариск полюбит, — это будет страстная любовь. А Джонатан… он подшучивал над ней, насмехался, называл цыганкой. Я полагала, что он вряд ли способен на глубокие чувства, хотя только он доказал обратное, смело бросившись в толпу, чтобы спасти ребенка. Сидела и я, привязанная к человеку, любящему меня, но не способному дать мне то, что, как я начинала понимать, будет постоянно растущей потребностью моей жизни. Наконец, мы отправились домой. По прибытии я рано легла в постель. У меня уже сложилась такая привычка: в Грассленде мы редко развлекались, а Эдварду, по мнению Джеймса, не следовало засиживаться допоздна. Тем не менее, заснуть мне не удавалось. Я продолжала снова и снова вспоминать тот ужасный момент, когда Тамариск окружила толпа, а как Джонатан в последний момент сумел вынести ребенка в безопасное место. Я подошла к окну. Отсюда был виден фейерверк над парком и огни праздничных костров. В этот момент я заметила, что из дома выскользнули две фигуры — Питер и Джонатан — и вместе отправились куда-то вдоль по улице. Было десять вечера. Я поразмышляла над тем, куда они могли идти, но из-за сильной усталости особенно не сосредоточивалась на этом. В конце концов, их ночные прогулки меня не касались. Я легла в постель и вскоре уснула. Наутро мне показалось, что Джонатан несколько расстроен. Я настолько привыкла к его беззаботному виду, что сразу заметила перемену в его настроении. Я спросила, приятно ли он провел вчерашний вечер, вспомнив о том, что видела его, уходящего из дома в компании Питера. — Да, спасибо, Джессика, — ответил он, но как-то неуверенно. Я мимолетно подумала — где же они были с Питером? Это выяснилось через несколько дней. Мы продолжали жить на Альбемарлстрит, так как сразу после поездки из Вестминстера на Гамильтонплейс герцог уехал, чтобы присоединиться к принцу-регенту в Портсмуте. Вскоре он должен был вернуться в Лондон, чтобы занять свое место в палате лордов. Все это время празднества продолжались. Моя мать всегда умудрялась находить в Лондоне массу дел и потому охотно согласилась задержаться здесь подольше. Мне тоже не хотелось уезжать, а Амарилис, хотя и очень скучала по ребенку, была счастлива рядом с Питером, которого удерживали в Лондоне дела. Я была дома, когда пришел какой-то мужчина, пожелавший видеть мистера Джонатана Френшоу. Он производил впечатление человека с грубыми манерами, и я задумалась, какие дела могут связывать его с Джонатаном. Они говорили с глазу на глаз примерно полчаса, а когда мужчина уходил, я услышала брошенную им фразу: «Все это должно быть улажено к четвертому июля, мистер Френшоу, ни днем позже!» Тут я поняла, что у Джонатана неприятности. Хотя я была всего на два года старше его, я была замужней женщиной и чувствовала, что это придает мне определенный авторитет. Я любила Джонатана, да и трудно было его не любить, но при этом понимала, что он из тех молодых людей, которые часто попадают в разного рода неприятности. Например, дело с дочерью фермера. Тогда ему удалось благополучно выпутаться из истории: хотя девушка потеряла свою честь, а Джонатан приобрел репутацию повесы. Слава Богу, этим дело и ограничилось. Я решила, что на этот раз речь идет о финансовых затруднениях. Поскольку я была замужней женщиной и имела некоторые средства, полученные в наследство, бедной назвать меня было нельзя. Я была в состоянии помочь Джонатану. Я зашла в его комнату и спросила: — У. тебя неприятности? Он удивленно взглянул на меня. — Я видела твоего гостя, — призналась я, — и слышала, что он сказал относительно четвертого июля… — Ах, это… Небольшой долг! — У тебя неприятности? — повторила я. — Не совсем. Просто мне нужна некоторая сумма наличными. — Я могу помочь тебе? — Ты милая, Джессика, и я люблю тебя, но не нужно: я найду деньги к сроку. — Сколько? — Пятьсот фунтов. — Пятьсот! — Да… довольно много! Вот почему я не могу их собрать немедленно. Не понимаю — почему такая спешка? Ведь понятно же, потребуется какое-то время… — Это был?.. — я. Он виновато посмотрел на меня: — Мы играли в карты. Я не представляю, что скажет дедушка! — Он будет в ужасе! — Думаю, он отошлет собирать вещи и потребует, чтобы я убирался обратно в Петтигрю-холл. — Иногда мне кажется, что тебе наплевать на это? — Это не так. Я полюбил это старое гнездо! Я знаю, вы все считаете меня беспечным и все такое прочее, но я уверен, что из меня получился бы неплохой хозяин! Но если об этом узнает дедушка, мне придется распрощаться с мечтами. — Как ты мог проиграть столько денег? — Как? Повышая ставки! Человека начинает нести, появляется какая-то бравада… и начинаешь верить, что тебе вот-вот повезет… — Ты — азартный игрок!! — Ты знаешь, я ведь раньше никогда не играл всерьез: ну, может, иногда побьюсь, об заклад, но это чепуха… — Думаю, ты поддался искушению именно потому, что дедушка просил тебя не делать этого! — Ты так думаешь? — Я знаю, каков образ твоих мыслей. — Тогда ты умнее меня! — Ах, Джонатан, он не должен узнать об этом. Надо раздобыть деньги, а потом раз и навсегда покончить с этим! — Так и будет! Я вдруг понял, как буду расстроен, если придется покинуть Эверсли. Шансы на то, что меня пошлют паковать вещи, если о моем поступке узнает дедушка, очень велики! — Он бывает очень жестким! — Думаешь, я сам не знаю? — Ты ходил… с Питером? — Да, Питер знает Лондон. Он привел меня и оставил там. — А он не играл? — Думаю, он не игрок. — Но отвел тебя туда! — Ну, он знает в Лондоне все закоулки, посещает многие клубы. Мы как-то заговорили об этом, и он предложил: если я захочу заглянуть в такое место, сможет показать мне его. Сам Питер слишком умен, чтобы играть. Конечно, я думал, что выиграю кучу денег. Питер… он деловой человек, он сует пальцы сразу в несколько пирогов, а когда вынимает их, выясняется, что к пальцам прилипли доходы! Могу поспорить — если бы он сел за игорный стол, к нему немедленно подошла бы госпожа Удача! — Ладно, пока нужно подумать, что делать с тобой. Пять сотен — это большая сумма! Как жаль, что ты не прекратил игру раньше. — Как ты думаешь, сколько людей уже произносили эти слова? — Хорошо, нам нужно найти деньги, уплатить долг и сделать так, чтобы мой отец не узнал об этом. — Сначала — найти деньги. — Если бы сумма была поменьше… Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появилась Тамариск — с раскрасневшимися щеками и сверкающими глазами. — Я продам Эндерби! — вскричала она. — Я могу, это мое! — О чем ты говоришь?! — спросила я. — О деньгах! — ответила она. — Значит, ты подслушивала?! — Конечно! — Это очень нехорошая привычка, Тамариск! — Зато можно все узнать! — Ты не должна так поступать! — Я всегда так делаю! — Она подбежала к Джонатану и схватила его за лацканы сюртука. — Не беспокойся: у тебя будут эти деньги! Эндерби стоит больше, чем пятьсот фунтов, а еще там много мебели. Знаешь, сколько это стоит? Он подхватил ее на руки. — Ты просто ангел, цыганочка, и я люблю тебя!! Она улыбнулась, а потом сердито сказала: — Ты глупый человек! Разве ты не знаешь, что играть в азартные игры плохо? — Ты права, маленькая цыганочка! Я глупый, и знаю это! Я получил хороший урок. Такого никогда со мной больше не произойдет! — Это будет наш секрет! — заявила Тамариск. — Никто не узнает! — А как ты собираешься продать Эндерби, чтобы никто об этом не узнал? — спросила я. Это озадачило девочку, а Джонатан обнял и крепко прижал ее к себе. — Не беспокойся, цыганочка, я добуду денег! — Только никогда так больше не делай, — начала умолять она. — Я больше не буду, но я рад тому, что однажды это сделал: ведь теперь я знаю: у меня есть надежные друзья! — Я решила продать Эндерби, потому что ты спас мне жизнь! — Ну, конечно, все справедливо: это просто ответный добрый жест! — Пятьсот фунтов — очень много денег! — наставительно произнесла Тамариск. — Жизнь стоит дороже! — ответил Джонатан. — Так что пока ты у меня в долгу! Девочка восприняла это очень серьезно. Я сказала: — Все в порядке, Тамариск! Ничего не говори о продаже Эндерби. Вообще ничего не говори! — Конечно, я не буду говорить: это секрет! — Мы заплатим деньги и покончим с этой историей. Никто, кроме нас троих, не будет об этом знать! Она улыбнулась. Таинственность была ее стихией. Этот случай подтвердил ее чувства к Джонатану и стал для меня новым источником беспокойства. В конце концов, все должно было кончиться благополучно. Джонатан мог раздобыть такие деньги. Петтигрю были очень богаты, и долг, пусть даже большой, не слишком обременил бы Джонатана, не будь столь ограниченным срок его выплаты. Все прошло бы без сучка, без задоринки, и я полагала, что это будет всего лишь хорошим уроком Джонатану, если бы не случай: кто-то явно решил доставить нашей семье неприятности. Через день или два, когда отец завтракал, ему принесли письмо. В это время я тоже сидела за столом. Отец не любил завтракать в одиночку, и я просыпалась рано, чтобы составить ему компанию. Сначала он даже не обратил внимания на письмо, и лишь после того, как мы обсудили с ним празднества и сроки возвращения в Эверсли, вскрыл его: по мере чтения лицо отца краснело и, в конце концов, стало почти кирпичного цвета. — Что случилось? — спросила я. — Этот молодой негодяй! — воскликнул он. Я взяла письмо. На конверте стояло: «Клуб Фринтон». Я воскликнула: — Что за лицемерное письмо! Думаю, его написал отвратительный человек! — Но это правда, я полагаю? Я промолчала. — О, Господи! — воскликнул отец. — И этого юного идиота мы поселили у нас в Эверсли! Скажи прислуге, пусть пришлют его сюда… Сейчас же… немедленно! — Он, наверное, еще не встал. — Конечно, наверное, он поздно ложится! Просиживает за игорным столом до рассвета! — Не выносишь ли ты приговор, еще не начав следствия? — говорила я, но сердце у меня при этом обрывалось. — Сейчас узнаем… Я сам пойду к нему! Отец выскочил из комнаты, комкая в руке письмо. Я последовала за ним наверх. Он распахнул дверь в комнату Джонатана, который крепко спал. — Вставай! — проревел отец. Джонатан медленно открыл глаза и изумленно уставился на него. — Что ты делаешь в постели в такой час? Почему не занимаешься делом? Припозднился вчера, а? Не за карточным ли столом? Вот что я скажу тебе, молодой человек: убирайся-ка отсюда! И не вздумай по пути заезжать в Эверсли, отправляйся прямиком к своей матушке. Я поговорю о тебе с твоим дедом, ленивый бездельник! Но Джонатан был не из тех молодых людей, которых можно запугать. Он умел брать себя в руки именно в критических ситуациях. — Не снится ли мне все это? — спросил он. — Не персонажи ли вы из снов? Но выглядите вполне реально. Это ты, Джессика? — Да, — сказала я и, решив, что следует как можно быстрее ввести его в курс событий, добавила: — Кто-то прислал письмо с сообщением о твоем карточном долге. Это удивило его. — Как это скучно! Мой отец подошел к нему, взял за плечи и хорошенько встряхнул. Голова Джонатана качнулась взад-вперед, и волосы закрыли его лицо. Он выглядел так комично, что я непременно рассмеялась бы, если бы ситуация не была настолько серьезной, а я так расстроена. — Лучше не пытайся скрыть что-нибудь от меня! — вскричал отец. — И Не собираюсь, — ответил Джонатан. — Я был обременен этим долгом совершенно неожиданно, и, как ни странно, не имея желания делать этого! — Перестань молоть чепуху! — Правда, сэр! Я зашел в клуб, меня убедили присесть на минутку, и, не успев понять, что происходит, я уже потерял пятьсот фунтов. — Ты считаешь, я с тобой шучу? — Конечно, нет. — Разве я не предупреждал тебя, что не потерплю у себя азартных игроков? — Говорили, и много раз. — А ты умышленно бросил мне вызов? — Ни о каком вызове у меня и мысли не было! — Отец хотел дать ему пощечину, но Джонатан изящным движением сумел уклониться от нее. — Я могу лишь признать это обвинение справедливым, — продолжил он, — и добавить, что такое больше никогда не случится! Дверь распахнулась, и появилась Тамариск. — Что тебе нужно? — воскликнула я. — Убери отсюда ребенка! — велел отец. — Вы не должны ругать Джонатана! — закричала Тамариск. Она подбежала к отцу и повисла у него на руке. — Это я во всем виновата! Это я играла! Я проиграла много денег! Я проиграла пятьсот фунтов, и я собираюсь продать Эндерби и заплатить деньги! Она молола такую чепуху, что у отца даже гнев пропал. — Девочка сошла с ума? — спросил он. — Конечно, это было сумасшествие, — согласилась Тамариск, — это была азартная лихорадка! Ты ее подхватываешь — и все… ты уже сумасшедший! Ты проигрываешь, повышаешь ставки, опять проигрываешь, говоришь, что еще повышаешь… говоришь, что я пойду на пятьсот фунтов… Она была столь прелестна в этой обворожительной наивности и решимости спасти Джонатана, что в этот момент я готова была полюбить ее. Ее прекрасные темные глаза сияли, а цвет щек красиво сочетался с темными волосами. Невозможно было смотреть на нее, не растрогавшись. Даже отец, каким бы он ни был сердитым, всегда был чувствителен к женской красоте. Конечно, вряд ли ее можно было назвать женщиной, но ее невинная и страстная преданность заставляла думать о некоторой зрелости. Джонатан нежно глядел на нее: я понимала, что он чувствовал. Эта взбалмошная девчонка была способна на настоящую любовь. А ее темперамент обещал вылиться в страстные чувства. Отец хрипло произнес: — Ты несешь чепуху, детка! — Нет, нет! Это правда! Я там была! — Когда? — Когда проиграла деньги! Отец взял ее за плечи и взглянул в лицо. — Не лги мне! — Это не ложь! Это правда! Джонатан просто притворяется, чтобы выручить меня! — Как притворяешься ты, чтобы спасти его? — Вы пожалеете, если выгоните его! — Ты хочешь сказать, — начал отец, и я заметила, как его губы начинают кривиться. Я помнила эту мимику с детства — он смотрел на меня, когда мои выходки смешили его, — что это ты пожалеешь, если он уедет от нас? — Да… да… и вы тоже! Он очень хорошо разбирается в делах имения! Народ его любит… Даже больше, чем… — Чем меня? — Да, а народ, который живет в поместье, должен любить сквайра, так полагается! Пока шел этот диалог, Джонатан успел вылезти из кровати и надеть на себя халат. — Тамариск, спасибо за то, что ты стараешься спасти меня! Я выплачу эти деньги, а если мне все-таки придется уйти, я буду приезжать и встречаться с тобой! Она топнула ножкой: — Это совсем не одно и то же! — Отец был несколько раздосадован. — Мы поговорим позже, Джонатан, — сказал он и вышел. Я села на кровать и взглянула на Джонатана. — Он получил письмо. Анонимка! Подписано — «Ваш друг». — Любопытно, что же это за милый друг? — Это просто подлость! — Да, конечно! Я смог бы уладить дело, и обошлось бы без шума. Тамариск переводила взгляд с него на меня и, наконец, сказала: — Он очень рассердился! Теперь он выгонит тебя, я знаю. — Отец всегда кажется более сердитым, чем на самом деле, — напомнила я. — Я совершил смертный грех! — изрек Джонатан. — А что это? — спросила Тамариск. — Самое плохое, что можно сделать, цыганочка! — Может, все-таки он тебя не выгонит? — Если и выгонит, я буду приезжать к тебе. Мы будем встречаться тайно! — Лучше, если бы ты не уезжал! Джонатан подошел к девочке и, взяв за руки, пристально взглянул в глаза: — Ничего, я все переживу, потому что знаю: у меня есть такой маленький, верный и добрый друг! Потом он нежно поцеловал Тамариск в лоб. Я была очень тронута и сказала: — Я попытаюсь уговорить отца! — Ты считаешь, это возможно? — спросил Джонатан. — Если вообще возможно, я смогу это сделать… или моя мать. Я попрошу ее помочь! Нам удалось уговорить отца, хотя это оказалось нелегкой задачей. Моим главным аргументом было то, что люди, пишущие анонимные письма, — худшие из людей, и дать возможность им наслаждаться плодами своих трудов — значит, пособничать им. Я продолжала настаивать на том, что Джонатан получил серьезный урок и хорошенько усвоил его. Он никогда больше не совершит такую глупость. Мы с матерью пообещали, что, если случившееся вновь повторится, мы твердо станем на сторону отца и ни в коем случае не будем разубеждать его, если он примет крутые меры. Наконец, отец сдался, хотя и с явной неохотой. — Когда Эверсли пойдет с молотка, виноваты в этом будете вы в той же степени, что и этот юный бездельник! — пробормотал он. Мы кротко согласились, обняли его и сказали, что он вовсе не такой старый злобный ворчун, каким кажется. Даже если бы и был таким, мы все равно обожали бы его. Джонатан уплатил пять сотен фунтов и вернулся вместе с нами в Эверсли. Но из моей головы не выходило: кто же написал это письмо? Кроме того, я замечала, что с каждой неделей продолжает расти привязанность Тамариск к Джонатану. |
||
|