На реке Миус

В штаб дивизии мы прибыли к обеду и были приняты комдивом полковником Морозовым, комиссаром и начальником штаба дивизии. Все они имели по четыре прямоугольника в петлицах[2]. Комдив в двух словах ввел нас в курс боевых действий дивизии. Формировалась и сколачивалась она в Персияновских лагерях под Новочеркасском. Стрелковым полкам были присвоены шефские наименования по местам комплектования: «Ростовский», «Таганрогский» и «Сальский». Дивизия в боях за Ростов понесла заметные потери, и в стрелковых полках в наличии было только по два стрелковых батальона. Накормив нас обедом, вручили предписания: мне и Мише в 1135-й Сальский стрелковый полк в Матвеев курган, другим подвое — в остальные полки. В наш полк направлялся по излечении из госпиталя заместитель командира полка капитан Любимцев Я.3.

В район огневых позиций артполка шла полуторка с боеприпасами, и нас поместили в кузов. Разрывы снарядов все ближе и ближе, но населенный пункт Матвеев курган за небольшим холмом. Никогда не забуду дату своего  боевого «крещения». Это было 24 декабря 1941 года, то есть сочельник по новому стилю. Ехали полем, на котором стояли стебли кукурузы. На огневых позициях располагалась гаубичная батарея, справа пехота отрывала окопы. Вдруг, как из-под земли, на бреющем полете с востока на нас пошел «мессершмит» и дал по машине пулеметную очередь. Шофер остановил грузовик, и мы бросились бежать в разные стороны. Слышу, один из стрелков называет мою фамилию, и я узнаю друга из нашего взвода, выпущенного на неделю раньше. Обнялись. Он поинтересовался: все ли выпущены? Я ответил утвердительно и задал ему самый глупый вопрос: «Боевая?» — указывая на гранату у него за поясным ремнем. «Здесь, Саша, учебных гранат не бывает», ответил он, усмехаясь. Был он в одном из полков нашей дивизии. Миша тоже с ним обнялся, но тут нас к себе позвал капитан.

У гаубицы лежал труп артиллериста с оторванной ногой. Миша поднял его карабин, проверил магазинную коробку, она была с патронами в магазине, и он взял винтовку на ремень. Капитан похвалил друга за хозяйственную струнку. Пройдя несколько сот шагов, мы увидели примерно в километре от нас большое село. Это и был районный центр Матвеев курган. Там должен был размещаться штаб нашего полка. Вечерело. По селу в разных местах поднимались фонтанчики взрывов от вражеских мин, которые не скупясь посылали нам немцы. Снаряды более плотно ложились там, где чаще пробегали наши воины. Я ожидал, когда вражеская минбатарея начнет обстреливать нас троих в открытом поле, но наступившая темнота спасла нас от этого. На полевой дороге мы увидели еще двоих убитых, уже со снятыми ботинками. Видимо, они уже не один день лежали непогребенными.

Штабы легче всего искать по проводам полевого телефонного кабеля. Так мы и поступили. Штаб 1135-го стрелкового полка размещался в обычном, ничем не приметном домике из двух комнат. В одной из них находился капитан БутвинаС.Д., начальник штаба полка. Первым представился наш попутчик, капитан Любимцев Я. 3., за ним я и Миша. Первыми словами начштаба, обращенными в наш адрес, были: «Хороший комсостав дает ваше училище». После этого он вызвал своего помощника по учету личного  состава и решил назначить нас обоих командирами групп пешей разведки. Для нас такие должности были неизвестны, и мы обратились к начальнику за разъяснениями. Он нам сообщил, что в стрелковом полку по штату положено иметь взвод пешей и взвод конной разведки, но из-за отсутствия лошадей конного вообще нет, а за счет отсутствующего третьего батальона в полку содержатся четыре группы пеших разведчиков по штату пехотного взвода разведки. В первой группе командир взвода, лейтенант Тарасов В. М., вчера был ранен во время разведки боем и я назначаюсь на его место, а Лофицкий назначается в четвертую группу, так как ее командир, ввиду преклонных лет, назначен командиром транспортной роты командовать ездовыми. Здесь же я увидел и заместителя начальника штаба (первого помощника начальника штаба полка по оперативной работе — ПНШ-1), им оказался лейтенант Успенский М. П. Нашего непосредственного начальника в штабе не оказалось. Им был ПНШ-2 — начальник разведки капитан Татаринцев П. П. Никакого представления командиру полка, естественно, не было. Тут же вызвали из соседней комнаты обоих посыльных от групп, и им было приказано провести нас до места расположения взводов. Посыльный из группы Тарасова представился мне, и мы пошли окраиной села в дом, занимаемый взводом. Он был гораздо больше, чем тот, в котором размещался штаб, о чем я сказал посыльному. На это он ответил: «Штаб лучше размещать в малоприметном помещении. А нам в этом не страшнее, чем в разведке». Что ж — ответ, достойный разведчика. В доме оказалось три просторных комнаты, и покрыт он был оцинкованным железом. Хозяйка средних лет охала и ахала, собираясь в эвакуацию с переднего края в ближайший тыл и наказывала разведчикам присматривать за имуществом. Посыльный доложил помощнику командира взвода сержанту Михаилу Босову о прибытии нового лейтенанта вместо Тарасова. Сержант надел ремень, построил разведчиков и представил взвод. Ему было лет тридцать. Всего в строю было 12 человек. Каждый из них делал шаг вперед и называл фамилию и откуда родом.

Разведчики помогли хозяйке вынести кое-какие вещи на повозку, и она убыла километров за восемь в тылы дивизии.  

В комнате топилась печь. Около нее орудовал разведчик, которого все уважительно называли Павел Платонович. Он выглядел старше всех, примерно лет сорока. Два разведчика принесли из походной кухни в котелках ужин и поставили на плиту для подогрева. На плите что-то шкворчало, и по комнате разносился запах «свежака», как у нас на Кубани называли первую зажарку мяса для забойщика и разделочников мяса после забоя свиньи. Посреди комнаты стоял большой кухонный стол, за которым и разместился весь взвод, кроме посыльного в штабе полка. За столом сержант продолжил мое знакомство с людьми. Он и с ним еще двое были из станицы Белокалитвинской с Дона. Все они работали в потребкооперации. Назвал и остальных по памяти. Павел Платонович подавал на стол жаркое с картофелем — дар хозяйки резакам[3]. Разведчики ели, расхваливая мастерство «стряпухи». Минометный обстрел противника не прекращался ни на минуту. Разрывы мин то приближались, то отдалялись, а мне всякий раз казалось, что следующая мина попадет прямо в дом. Хуже всех за столом в тот вечер чувствовал себя я, но старался не показывать вида. Все о себе рассказали кратко, только нештатный повар ничего не сказал о себе. И я решил его вовлечь в разговор, спросив:

— Павел Платонович, а почему вы о себе ничего не рассказали?

— А мне рассказывать не о чем. Вы заметили, что почти у всех есть земляки и только у меня нет ни одного близкого во всем полку, а может, и в дивизии. Один я.

— Ну так назовитесь, хоть откуда вы?

— Да я ставропольчанин, с Черкессии родом, — ответил он нерешительно.

— А какой станицы? — спросил я, так как уловил в его разговоре что-то близкое и родное. Его тоже, видимо, смутило, что я не назвал ни села ни деревни...

— Сторожевой, — ответил он не особенно уверенно. Я поднялся и произнес:

— Вот теперь и у вас будет земляк — командир взвода! Я родом из станицы Исправной, а жили мы на хуторе Новоисправненском.  

— А кто ваш батько?

— Лебединцев, а по-уличному — Лебедев, — ответил я.

— Захар Кондратьевич? — удивился он. — Мы же вместе в тридцатом на недельных курсах бригадиров учились.

Сержант и все разведчики с интересом слушали наш диалог и принялись поздравлять Павла Платоновича с появлением и у него земляка. Он тут же покинул свой пост у плиты, вытащил из вещевого мешка свою флягу, в которой сохранилась двух — или трехдневная зимняя «наркомовская» пайка, и разлил всем ради встречи, хотя, как выяснилось, у них было неписаное правило — в ночь не «принимать» по той причине, что всегда могут вызвать на задание. Земляк сел рядом и принялся расспрашивать о моих близких. Я рассказал о гибели отца на сплаве леса и где проживает мать. Я заметил, как по его пышным буденновским усам стекали слезы, которых он не стеснялся. Я спросил его о том, как он в таком возрасте мог попасть во взвод пешей разведки. Он пояснил, что еще во время формирования полка его, как казака, определили во взвод конной разведки, но лошадей не было и его перевели в пешую разведку. Этой же ночью состоялось мое первое боевое крещение, но о нем в главе «О храбрости и трусости».

Бой был удачным, и мы возвращались в свой домик в приподнятом настроении. Здесь нас ожидал политрук Шинклопер, с которым я познакомился впервые. Он был закреплен на все наши четыре разведывательные группы, и, прослышав о нашем боевом успехе, немедленно появился именно в группе Тарасова, теперь уже Лебединцева, чтобы вручить нам те документы, которые мы оставляли Павлу Платоновичу до возвращения из поиска. Узнав о том, что взводу причитаются новогодние подарки, он захватил с собой двух разведчиков и немедленно пошел получать их. Каждому из нас было вручено по посылке. Они были в сумках из домотканого холста, в которых обычно содержалось: кусочек сала, сухари или же булочки с запеченным яичком внутри. Иногда кусочек домашней колбаски с чесноком, сухофрукты или пара яблок, сохраненных с осени. Почти в каждой был кисет с табаком и вложенным письмом, чтобы крепче бил воин ненавистного врага. Мне вручили и вторую посылку из Ростова-на-Дону. Она отличалась от сельских — в ней была общая тетрадь, цветные  карандаши, пачка печенья и почтовая бумага для писем. Тетрадь мне три года служила для записей адресов, полученных приказаний, служебных распоряжений, и в ней я вел запись маршрута отхода наших войск и с самого Черного моря в 1942 году. Была вроде дневника, хотя последним приказом нашего Верховного вести дневник в действующей армии запрещалось. Сутки или двое дали нам отдохнуть, а потом снова каждую ночь поиски и все с одной и той же задачей — взять «языка», как будто взять в камере хранения чемодан. Неужели начальники не понимали, что немцы как нация значительно умнее нас? Они превосходили нас по интеллекту, по общему развитию, навыкам, так как жили в ином мире, их окружали машины и культура на каждом шагу. Наша армия, особенно пехота, комплектовалась исключительно из сельского населения, которое значительно уступало по своему развитию даже нашему городскому населению. Причем, захват «языка» становился показателем боевой деятельности в позиционной обороне. За контрольных военнопленных получали ордена не только те, кто их добывал, но и отцы — командиры полкового и дивизионного ранга. Даже соцсоревнование устраивалось между разведчиками и разведывательными подразделениями.

Больше всего заданий давали моему взводу по известному принципу: «Кто везет, того и погоняют». С каждым днем оборона у нас и у немцев усовершенствовалась и укреплялась проволочными заграждениями, минными полями, долговременными огневыми сооружениями, сигнализацией. Одна сторона всегда готова была перехитрить другую. Я пробыл в пехоте непосредственно на переднем крае, не поднимаясь выше штаба полка два года, два месяца и 17 дней и не помню случая, чтобы немецкие разведчики приходили к нам за «языком». Да и что им было приходить, если мы сами им порой оставляли своих разведчиков, не в силах вынести раненого и при угрозе попасть в плен всей группе. Ведь было же это, хоть мы и тщательно это скрывали.

Одним из заданий нашего взвода было проникнуть через передний край немцев и устроить засаду в бумажной фабрике с целью захватить пленного, если немцы придут за бумагой. Две ночи мы находились в засаде, но никто  не явился по весьма прозаической причине: у них в избытке была бумага для штабов и для солдатских писем, как и конверты, до самого последнего дня войны, а у нас знаменитые «треугольнички» появились уже в летние дни сорок первого. Та бумажная фабрика работала на целлюлозе, бумага производилась и из соломы зерновых культур этого степного края Это была тонкая оберточная бумага для магазинных надобностей, но по нашей исключительной бедности она пошла в штабах за первый сорт писчей бумаги. Мы набили ею наши вещевые мешки, принесли в штаб и там писари сброшюровали из этой бумаги все книги учета и долго еще использовали ее для записи боевых приказов и донесений. Эта розовая и голубая бумага еще сотню лет будет храниться в Подольском архиве МО. Я листал эти книги, приказы и донесения. Для желающих сообщаю отправные данные: Фонд 1135-го стрелкового полка, опись 11186, дело 4. В этой Алфавитной книге вписан и ваш покорный слуга под номером 134.

Встреча первого нового, 1942 года на фронте прошла в патрулировании стыка с соседом слева.

Неизвестно, сколько бы мы так упражнялись, если бы не сдали свой район обороны 1133-му стрелковому полку. Теперь наш полк был переброшен на правый фланг дивизии, а 1137-й оказался на левом фланге. Наш 1135 сп оборонял первым батальоном село Большая Кирсановка, а вторым — район Старая Ротовка, Колония № 3. Штаб покинул Матвеев курган и перешел в хутор Полтавский, примерно в трех километрах от фронта. По кубанским меркам это был очень маленький хутор, имевший всего одну улицу около 300 метров. Здесь разместились рота связи, саперный взвод, химики, комендантский взвод. Третьего батальона все еще не было, так как пополнения поступало мало.

В эти дни в полк прибыл новый начальник штаба полка старший лейтенант Веревкин Федор Васильевич, который сразу же получил звание капитана 15 февраля 1942 года, а 25.05.42 года стал уже майором. Он был 1913 года рождения, прибыл с должности адъютанта старшего учебного батальона нашего училища.

17 января 1942 года все взводы разведки были собраны в Большой Кирсановке. Здесь мы расположились в  одной из уцелевших хат. Район этого населенного пункта оборонял наш 1-й стрелковый батальон, а южнее до Матвеева кургана — 2-й стрелковый батальон 1133-го стрелкового полка. Наш 2-й стрелковый батальон был во втором эшелоне дивизии. Рубежом противостояния сторон по-прежнему являлась река Миус, впадавшая в Азовское море. Это был южный фланг Южного фронта, оборонявшийся 56-й армией до побережья. Здесь делалось несколько попыток овладеть Таганрогом, но все они оказались безуспешными. Русло реки сильно петляло по равнинной степной местности, поэтому нейтральная полоса в отдельных местах могла достигать полутора километров. Сама река была шириной 10–15 метров, глубиной от 2-х до 3-х метров. Западный берег, занимаемый противником, был господствующим на большинстве участков боевого соприкосновения, что и позволило немцам остановить наступление наших соединений и частей после взятия Ростова-на-Дону 29 ноября 1941 года.