Холт Виктория Подмененная

ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО

Когда мне исполнилось десять лет, моя устоявшаяся жизнь была нарушена браком матери с Бенедиктом Лэнсдоном. Будь я постарше, поопытней, я понимала бы неизбежность этого. Но я жила в своем счастливом уютном мирке, в центре которого находилась моя мать, и считала, что такое же место занимаю в ее жизни, поэтому мне и в голову не приходило, что человек со стороны внезапно может разрушить все это.

Нельзя сказать, чтобы он был мне незнаком. Сколько я себя помнила, он всегда существовал на заднем плане, где, по моему мнению, ему и следовало оставаться.

Когда я родилась на австралийских золотых приисках, он был там же. Собственно говоря, я появилась на свет в его доме.

— Мистер Лэнсдон, — объясняла мама, — отличался от остальных золотоискателей. Он владел достаточно процветавшим рудником и нанимал на работу людей, отчаявшихся самостоятельно поймать удачу. Все мы жили в хижинах. Ничего подобного ты в жизни ни видела, разве что сравнить их с той развалюхой в лесу, где прошлой зимой жил старый бродяга. Это было совершенно неподходящее место для младенца. Так что решили, что ты родишься под крышей его дома, того самого, где родился и Патрик.

Патрик Картрайт был моим самым близким другом.

Его родители жили в Лондоне, а дедушка Патрика владел Пенкарронской шахтой, расположенной возле дома моих бабушки и дедушки в Корнуолле, и мы часто встречались. Кроме того, моя мать очень дружила с родителями Патрика, поэтому мы были почти как одна семья.

Когда мы с Патриком были помладше, нам нравилось играть в золотоискателей. Между нами существовали тесные узы, поскольку оба мы родились в доме мистера Бенедикта Лэнсдона в городке золотоискателей на противоположном конце земли.

Мне следовало бы раньше догадаться о происходящем: когда мама заговаривала о Бенедикте Лэнсдоне, ее голос менялся, глаза начинали сиять, а губы складывались в улыбку. Однако в то время я не предавала этому такого значения Не то что бы это очень изменило ситуацию, меня она в любом случае не устраивала. Но если бы я была подготовлена, это не стало бы для меня таким потрясением.

Лишь после маминой свадьбы я осознала, насколько счастливой была моя прежняя жизнь. Слишком многое мне казалось само собой разумеющимся.

Да, я счастлива жила в Лондоне, неподалеку от Гайд-парка, куда ходила гулять по утрам со своей гувернанткой мисс Браун. Мы прогуливались по дорожкам, обсаженным высокими деревьями — каштанами, дубами и буками. Мы встречались с другими няньками, с которыми мисс Браун останавливалась поболтать, в то время как я присоединялась к играм других детей. Мы кормили уток на пруду и бегали по заросшей травой лужайке, предназначенной специально для этого.

Я обожала магазины. Неподалеку от нас находился рынок, и иногда зимой, во второй половине дня, мисс Браун брала меня туда. Так было интересно бродить среди толпы, наблюдать за людьми, стоявшими у прилавка, особенно когда начинало темнеть и зажигались керосиновые фонари. Однажды мы поели угрей в желе прямо у прилавка, причем мисс Браун чувствовала себя несколько неудобно, ибо считала такие поступки неуместными, но я ее упросила. Мне нравилось рассматривать дам в великолепных платьях и джентльменов в цилиндрах и визитках. Я любила зимние вечера, когда мы усаживались возле камина и слушали колокольчики булочников, разносивших свои изделия по улице. Тогда Энн, наша служанка, выбегала на улицу с блюдом и покупала булочки, которые мама подрумянивала на огне.

Казалось, эти счастливые дни будут длиться вечно, потому что я еще не замечала тогда Бенедикта Лэнсдона, который скрывался в тени и выжидал подходящего момента, чтобы изменить всю нашу жизнь.

Когда деревья в парке начинали выбрасывать листики и даже груша в нашем небольшом садике подавала признаки того, что собирается в свое время произвести на свет несколько несъедобных плодов, моя мать говорила:

— Пора, пожалуй, отправляться в Корнуолл. Поговорю с тетей Морвенной. Любопытно, каковы их планы на этот год.

Тетя Морвенна была матерью Патрика, и мы с моей мамой часто посещали их дом, расположенный неподалеку от нашего. Патрик обычно вел меня в свою комнату, чтобы показать щенка или новую игрушку; мы говорили с ним о Корнуолле и о том, чем мы будем там заниматься.

Потом следовало восхитительное путешествие на поезде. Мы с Патриком занимали места у окон и непрерывно вскрикивали, обращая внимание друг друга на что-либо, показавшееся в окне. Поезд проносился через долины, реки и леса, а затем, замедлив ход, пребывал на очередную станцию.

А в конце путешествия предстояла встреча с поджидавшими нас бабушками и дедушками, которые всем своим видом показывали, что для них нет более радостного события, чем наш приезд. Потом Патрик отправлялся в Пенкаррон, а я — в Кадор.

Кадор — великолепный, прекрасный дом — был родовым гнездом семейства Кадорсонов в течение многих веков. Теперь там больше не жили Кадорсоны, потому что их род пресекся, когда мой прадедушка Джейк Кадорсон и его сын Джекко утонули в Австралии, а дом перешел к моей бабушке, вышедшей замуж за Рольфа Хансона.

К счастью, дом оставался во владении нашей семьи, и, хотя мой дедушка получил его, вступив в брак, он искренне полюбил его — больше, думаю, чем все остальные члены семейства. Я понимала его чувства. Построенный из мощных глыб серого камня, с башнями и бойницами, он напоминал средневековую крепость.

Оставаясь одна в своей просторной комнате с высокими потолками, я любила представлять, что живу несколько веков назад. Это было очень интересно, а когда я была еще совсем маленькой, даже пугало. Впрочем, я всегда уверенно чувствовала себя в присутствии моей матери и ее родителей. Дедушка с увлечением рассказывал занимательные случаи из истории Англии: о «круглоголовых» и «кавалерах», штормах и кораблекрушениях, путешественниках, отправлявшихся на другой конец света открывать неизвестные ранее земли.

Я любила Кадор. Здесь дни казались дольше, а солнце — ярче. Даже дождь доставлял здесь удовольствие. Я любила море, и иногда нам позволяли совершить небольшую морскую прогулку, хотя бабушке это очень не нравилось. Она не могла забыть о том, как погибли ее родители и брат.

Я часто ходила с матерью и бабушкой в городки Полдери. Мы прогуливались мимо домиков на набережной и наблюдали за рыбаками, которые чинили свои сети и обсуждали улов. Иногда я ходила туда с дворецким Йео. Меня завораживал вид рыб, бьющихся на весах с серебристыми чашами. Я любила прислушиваться к разговорам рыбаков:

— Неплохой сегодня улов, Арри. Господь успокоил волны. На все его милость.

Бывало, что разговор шел в мрачных тонах:

— Неудачный сегодня день. Сам Иисус Христос не рискнул бы нынче войти в море.

Многих из них я знала по именам: Том, Тед, Гарри.

У некоторых были весьма звучные имена, взятые из Библии: Робин, Соломон, Яфет, Аббадия… Большинство этих семей принадлежало к ревностным веслианцам с тех пор, как Джон и Чарльз Уэсли прошли весь Корнуолл, обратив большую часть населения в истинную веру.

Кадор находился примерно в четверти мили от этих двух городков Восточного и Западного Полдери, разделенных рекой Полдер, через которую был перекинут старинный мост. Я любила крутые улочки города, тянувшиеся к вершине утеса, откуда открывался вид на море. Там стояла деревянная скамья, на которую люди могли присесть, чтобы отдохнуть после восхождения. Я садилась там со своим дедушкой и уговаривала его рассказать мне истории о контрабандистах и береговых пиратах, специально заманивающих корабли на рифы, чтобы вызвать их крушение.

Мне нравилось бродить по берегу в поисках полудрагоценных камней, которые, по слухам, там попадались. Но видеть их мне удавалось только в окне лавки мистера Бандера, под надписью «Найдено на побережье Полдери».

Я была горда тем, что принадлежала к «людям из Кадора» — так нашу семью уважительно называли в Полдери.

Все это было моим. А кроме того, существовал лондонский дом. У нас было мало слуг: моя гувернантка мисс Браун, которая, конечно, пришла бы в ужас, если бы ее назвали прислугой; затем мистер Эмери — мастер на все руки, вдобавок занимавшийся нашим садиком, и миссис Эмери — повариха и экономка, а также служанка Энн и горничная Джейн. Таков был узкий круг домочадцев. Моя мать не любила церемоний, и, мне кажется, все слуги были преданы ей, ощущая себя частицей семьи. Между господами и прислугой не существовало непроходимого барьера, как в солидных семействах вроде семьи мистера Бенедикта Лэнсдона или у дядюшки Питера и тети Амарилис. На самом деле они не являлись дядей и тетей ни мне, ни даже моей матери. Они были уже старыми, и родственные узы связывали наши семьи несколько поколений назад.

Бенедикт Лэнсдон был внуком дяди Питера, так что существовало и такое звено.

Дядя Питер, хотя уже и очень старый, являлся весьма замечательной фигурой. Он был богат и занимался множеством дел, в том числе довольно загадочными; но он был личностью, внушавшей почтение всем.

Его жена, тетя Амарилис, относились к тем женственным созданиям, которые выглядят беспомощными и в то же время держат в руках управление семьей. Мы все ее очень любили.

Принимали они на широкую ногу, хотя дочь дяди Питера, Елена, и ее муж Мэтью Хьюм, хорошо известный политик, частенько должны были брать на себя функции хозяев дома во время приемов. Я любила эту семью.

Я помню случай из того периода, который я позже вспоминала как последнее лето, поскольку именно после Рождества этого года я впервые начала подозревать о грядущих событиях.

Мы с мамой тогда прибыли в Корнуолл. Патрик приехал вместе с нами, и мы проводили дни то в Кадоре, то в Пенкаррон Мэйноре. И мне, и Патрику нужно было какое-то время посвящать учебным занятиям, и по договоренности между мисс Браун и мистером Кленхэмом — наставником Патрика — эти часы были совмещены. В следующем году Патрик должен был отправиться в школу, и это предвещало большие изменения. Мы много ездили верхом, но всегда в сопровождении взрослых, что ограничивало нашу свободу. Поэтому мы проводили довольно много времени, тренируясь в прыжках на лошади и демонстрируя друг другу искусство верховой езды.

В тот день, о котором я рассказываю, мы находились вместе с моей матерью и, как это часто случалось, оказались возле пруда Святого Бранока.

Это мрачное, заросшее плакучими ивами место завораживало нас. Стоячие воды пруда были, по слухам, бездонными, а о самом этом месте говорили, что с наступлением темноты его лучше избегать. Полагаю, именно поэтому меня туда и влекло.

Как обычно, мы привязали лошадей и улеглись на траву, опираясь на валуны, кое-где торчавшие из земли.

— Возможно, это камни старинного монастыря, — сказала моя мать.

Мы не раз слышали историю о колоколах, которые якобы звонили, предвещая несчастье. Легенда гласила, что они покоятся на дне пруда.

Патрик, привыкший рассуждать логично, сказал, что если на дне находятся колокола, то пруд не может быть бездонным, на что моя мать ответила, что во всякой легенде можно найти слабые места, если хорошенько покопаться.

— Я не желаю искать слабые места, — заявила я. — Я предпочитаю верить, что в бездонных глубинах лежат колокола.

— Монастырь был уничтожен наводнением, потому что монахи свернули с пути праведного, — объяснила моя мать.

— Праведных людей у нас здесь сколько угодно, — заметила я. — Взять хотя бы старую миссис Пенни, которая живет возле пирса. Она следит за всем происходящим и уверена, что всех, кроме нее, после смерти пожрет адское пламя. Или, к примеру, миссис Полгенни ходит в церковь по воскресеньям целых два раза и пытается сделать из своей дочери Ли такую же святую, как она сама, так что бедняжка чахнет от тоски.

— Люди бывают очень странными, — сказала мать, — но к ним следует относиться терпимо. «Вынь прежде бревно из своего глаза…»

— Ой, мама, ты говоришь сейчас, прямо как миссис Полгенни, — сказала я. — Она всегда цитирует Библию, но, будь уверена, в своем глазу она не найдет и крошечной соринки.

Я мечтательно смотрела на пруд, пытаясь соблазнить маму на рассказ, который я уже не раз слышала: о том, как меня, совсем еще маленькую девочку, украла Дженни Стаббс, по сей день живущая в доме возле пруда. Все тогда решили, что я упала в воду, потому что на берегу нашли одну из моих игрушек.

— Они обыскали весь пруд, — сказала мать, и ее глаза расширились, словно она снова увидела прошлое. — Мне никогда не забыть этого. Я считала, что навсегда потеряла тебя.

Мама была слишком взволнована, чтобы продолжать, но я любила эту историю, часто слышала ее и знала, что было дальше: как Дженни Стаббс звонила в колокольчики, пытаясь отвлечь их от дома, где она меня прятала; с какой любовью она ухаживала за мной, считая, что я — ее маленькая дочка, которую она потеряла.

Патрику тоже нравилась эта история. Он не раз слышал ее, но никогда не проявлял нетерпения, если ее повторяли, так как знал, что я готова слушать ее сколько угодно. А Патрик с самого детства заботился о том, чтобы не задевать чужие чувства.

Именно в тот раз, о котором я упоминаю, во время нашего разговора, появилась сама Дженни Стаббс, главная героиня этой истории. Она вышла из своего дома и подошла к самому краю пруда.

Не заметив нас, она начала что-то напевать. У нее был довольно высокий пронзительный голос, который жутковато звучал над этими тихими водами.

Моя мать окликнула ее:

— Добрый день, Дженни.

Женщина резко повернулась, словно испугавшись.

— А-а-а, добрый день, мэ-э-эм, — сказала она.

Она стояла спиной к пруду, разглядывая нас. Легкий ветерок шевелил ее волосы, и выглядела она как-то странно, совсем непохоже на других.

— С тобой все хорошо, Дженни? — спросила мать.

— Да, благодарю вас, мэм. У меня все в порядке.

Она медленно подошла к нам, внимательно разглядывая Патрика и меня. Я ожидала, что ребенок, которого она некогда украла, должен вызывать у нее особый интерес. Но ничто не указывала на то, что я интересую ее больше, чем Патрик. Позже мама сказала, что Дженни, должно быть, уже забыла о тех давних событиях. Нам следовало помнить, что Дженни была странной, не такой, как другие; живя в выдуманном мире, она могла забрать чужого ребенка и при этом искренне верить, что это ее собственное дитя.

Дженни остановилась рядом с нами. Она пристально глядела на мою мать, и было ясно, что ей нравится находиться в нашем обществе.

— Я ожидаю ребенка к празднику жатвы.

— Ах, Дженни… — начала мама и тут же быстро добавила:

— Должно быть, ты очень счастлива.

— Это маленькая девчушка, я наверняка знаю, — сказала Дженни.

Моя мать кивнула, и Дженни отвернулась. Направившись к своему дому, она вновь затянула песенку своим необычным голосом.

— Все это очень печально, — сказала мама, когда Дженни отошла подальше. — Она до сих пор не может забыть о том, что потеряла своего ребенка.

— Наверное, ее ребенок был бы сейчас примерно того же возраста, что и я, — сказала я. — Ведь она приняла меня за свою дочь.

Мама кивнула.

— А теперь она считает, что скоро у нее появится другой ребенок. У нее уже не в первый раз появляются такие мысли.

— И что будет, когда ее ожидания не оправдаются? — спросила я.

— Нам трудно судить, что происходит в ее затуманенном мозгу. Но за детьми она действительно умеет ухаживать. В течение тех нескольких дней, пока ты жила у нее, она превосходно следила за тобой. Мы не могли бы справиться с этим лучше.

— Но я же хотела домой, правда? Когда ты отыскала меня в ее доме, то я подбежала к двери и закричала, чтобы ты забрала меня.

Мама вновь кивнула.

— Ах, бедная, бедная Дженни! — сказала она. — Как мне жаль ее! Мы должны относиться к ней добрее.

Мы замолчали, глядя на пруд. Я думала о днях, проведенных в доме Дженни, и жалела, единственное воспоминание об этом времени было то, как она звонила в игрушечные колокольчики, чтобы прогнать людей и оставить меня у себя.

Бедняжка Дженни была внимательна ко мне, и я решила всегда проявлять к ней доброту и понимание.

Я сознавала, что то же самое чувствует и моя мама.

Мне постоянно вспоминались все эти мелкие эпизоды последнего лета. Помню, что часто видела, как Дженни прогуливается по тропинкам у пруда и, слегка фальшивя, напевает вполголоса свою непонятную и потому интригующую песенку.

Живя в мире иллюзий, она была счастлива тем, что вот-вот появится ребенок, который заменит потерянного. Это было и жалко, и трогательно, потому что она верила в свои фантазии.

Другое событие того памятного лета произошло, когда я находилась в обществе своей бабушки. Мы с нею были закадычными друзьями; она была живой и веселой и поэтому казалась слишком молодой для своих лет.

Она много рассказывала о моей матери.

— Ты должна заботиться о ней, — говорила она. — Знаешь, у нее были тяжелые времена. Она вышла замуж за чудесного человека — твоего отца, но он умер еще до твоего рождения, и мама осталась совсем одна.

Бабушка не раз рассказывала мне, как мой отец отправился в Австралию искать золото, чтобы мы, вернувшись в Англию, жили в полном достатке. Вместе с ним поехали родители Патрика и моя мать. Они поселились в крохотном городке, а это являлось смелым поступком, потому что они не были приучены к таким тяжелым условиям. Отец Патрика и мой были партнерами. Бабушка объяснила мне, какие опасности поджидают людей в шахтах: чтобы кровля не обвалилась, ее подпирают бревнами, но иногда эти крепления все-таки подводят. Именно в такой момент там находился отец Патрика, и мой отец спустился туда, чтобы поднять друга наверх. Он успел передать его людям, поджидавшим у края шахты, но сам выбраться не успел, поскольку кровля окончательно обрушилась и отец оказался погребенным под обломками.

— Он отдал свою жизнь за друга, — закончила бабушка.

— Я знаю, — ответила я. — Мне это рассказывала мать Патрика. — Она говорит, что мы с Патриком должны помнить об этом.

Бабушка кивнула.

— Вы будете друзьями, — сказала она. — Я уверена в этом, а ты должна нежно любить свою мать, потому что, когда умер отец, всю свою любовь она отдала тебе.

Это я понимала. Так все и должно было быть.

И вот в один прекрасный день мы пошли пешком в Западный Полдери к старинной церкви, расположенной возле моря. Церковь была небольшой и относилась к норманнским временам. Это было большой достопримечательностью Западного Полдери, и люди, приезжавшие из дальних краев взглянуть на нее, говорили, что церковь будет стоять здесь вечно. Устраивались мероприятия, чтобы помочь отремонтировать прохудившуюся крышу.

Я любила заходить туда и в одиночестве размышлять о людях, которые когда-то сидели в этой церкви точно так же, как я сейчас. Дедушка говорил, что люди собирались туда на моления, когда у наших берегов в 1588 году появилась испанская армада и когда угрожало вторжение Наполеона. В этой старой церкви, так же, как в Кадоре, было нетрудно проникнуться духом прошлого.

Дверь была открыта, и мы услышали внутри чьи-то голоса.

— Я знаю, в чем дели, — сказала бабушка. — Церковь украшают цветами к свадьбе Джона Полгарта.

Джон Полгарт был владельцем бакалейной лавки в Восточном Полдери, весьма достойным членом местного общества, который собирался жениться на Молли Эйгар, дочери мясника.

Свадьба должна была состояться на следующий день.

Когда мы вошли внутрь, я услышала властный голос миссис Полгенни, которая была очень влиятельным лицом в округе, поскольку занималась акушерством и большая часть здешней молодежи появилась на свет при ее помощи. Мне всегда казалось, что именно это позволяло ей думать, будто она имеет право выносить безапелляционные суждения по поводу их поведения и осуществлять руководство их духовной жизнью, — этим она занималась без всяких колебаний.

Естественно, она не пользовалась популярностью у своих протеже. Впрочем, это ее не волновало. Она всегда говорила, что ее задача не угождать людям, а наставлять их на путь истинный.

Миссис Полгенни была благочестивой женщиной, если под благочестием понимать то, что по воскресеньям она посещала церковь дважды и постоянно участвовала во всех благотворительных мероприятиях по поддержанию церкви. На всякий случай жизни у нее имелась соответствующая цитата из Священного Писания, и, будучи уверена в своей собственной непогрешимости, чужие грехи она обнаруживала с необычайной легкостью.

Вследствие этого вся ее жизнь была сплошным горестным сокрушением по поводу поведения окружающих. Даже викарий попадал под огонь ее критики.

По ее словам, он воспринимал учение Библии слишком буквально и был склонен скорее искать общества матерей и грешников, чем тех, чьи грехи были смыты кровью Агнца благодаря их преданности долгу и их благочестию.

Я не любила миссис Полгенни. Мне было неуютно в ее обществе. Не то, чтобы мне много приходилось иметь с ней дело, но я очень жалела Ли, ее дочь, которой в это время было около шестнадцати лет.

Миссис Полгенни была вдовой, но я никогда не слышала ни о каком мистере Полгенни.

— Должно быть, она быстренько загнала его в могилу, — заметила по этому поводу миссис Гарнет, повариха из Кадора. — Бедняге, думаю, приходилось нелегко.

Ли была очень хорошенькой девушкой, но какой-то запуганной, как будто она постоянно ожидала, что где-то рядом притаился дьявол, готовый ввести ее в искушение.

Искусная рукодельница, Ли делала превосходные вышивки, и раз в месяц они с матерью отвозили их в Плимут, где сдавали в лавку. Работы ее были очень изысканными, и бедняжка таким образом зарабатывала себе на жизнь.

В этот день Ли была в церкви вместе со своей матерью. Она украшала помещение цветами, а миссис Полгенни давала ей указания.

— Доброе утро, миссис Полгенни, — сказала бабушка. — Какие великолепные розы!

Миссис Полгенни осталась довольна комплиментом.

— На свадьбу именно такие и нужны, миссис Хансон.

— Да, конечно. Джон Полгарт и Молли Эйгар…

— Весь город соберется поглядеть на свадьбу, — продолжила миссис Полгенни и многозначительно добавила:

— Да и пора им.

— Я уверена, у них все хорошо сложится. Милая девушка эта Молли.

— Хм, — сказала миссис Полгенни. — Маленько ветрена.

— О, она просто веселая.

— Эйгар правильно поступает, выдавая ее замуж.

Она не из тех, кому можно позволить разгуливать в девицах.

Миссис Полгеини поджала губы, давая понять, что знает нечто большее.

— Ну что ж, значит, все к лучшему, — ответила моя бабушка.

Позади послышалось какое-то движение. Миссис Полгенни рассматривала цветы, лежавшие в корзине.

Я осмотрелась. Вошла какая-то незнакомая мне молодая девушка. Она проскользнула в угол и опустилась на колени.

Миссис Полгенни сказала:

— Принеси-ка мне эту веточку, Ли. Она как раз подойдет сюда… — Она умолкла и уставилась на девушку, стоящую на коленях. — Не обманывают ли меня мои глаза? — громко и возмущенно сказала она.

Мы молчали, не понимая, что она имеет в виду.

Оставив цветы, миссис Полгенни устремилась к девушке.

— А ну-ка, убирайся! — воскликнула она. — Шлюха! Как ты осмелилась зайти в это святое место? Здесь таким делать нечего.

Девушка встала. Мне показалось, что она вот-вот разрыдается.

— Я только хотела… — начала она.

— Вон! — закричала миссис Полгенни. — Вон, я говорю!

Тут вмешалась моя бабушка.

— Подождите минутку. Что все это значит? Скажите мне, что здесь происходит?

Девушка пронеслась мимо нас и выбежала из церкви.

— Спросить-то вы можете, — сказала миссис Полгенни. — Это одна из шлюх, живущих в береговых домах. — Ее глаза сощурились, а губы крепко сжались. — И уж будьте уверены, она на шестом месяце.

— Ее муж…

Миссис Полгенни безжалостно рассмеялась.

— Муж? У таких, как она, не бывает мужей. И она тут не первая, это точно. Они испорчены, испорчены насквозь. Мне кажется чудом, что Господь до сих пор не поразил их.

— Возможно, он более милостив к грешникам, Чем некоторые смертные.

— Судный день грядет, не сомневайтесь, — и глаза миссис Полгенни засверкали так, будто она уже увидела, как эта девушка корчится в адском пламени.

— Ну что ж, она ведь пришла в церковь, — сказала бабушка. — Наверное, ей захотелось покаяться, а вы знаете, что нет для Господа большей радости, чем кающийся грешник.

— Если бы я была Господом, — сказала миссис Полгенни, — уж я бы знала, что сделать с этими береговыми домами.

— Должно быть, некоторые благодарят судьбу за то, что вы не Господь, довольно едко заметила бабушка. — Расскажите мне про эту девушку. Кто она?

— Дейзи Мартин. Вся семейка как на подбор. Ее бабка как-то вызвала меня. Она-то за свое покаялась… когда постарела и поняла, что ее ждет, я так думаю.

Она хотела, чтобы я взглянула на эту девушку. Я ей говорю: «Она на шестом месяце, а где же папаша?»

Бабка сказала, что это был один из сезонных рабочих, который приходил к ним крыть крышу соломой. А девчонке всего шестнадцать. Позор, вот что я скажу.

— Но вы, конечно, будете помогать ей при родах?

— Я же обязана делать это, верно? Такая у меня работа, и, уж если младенцу суждено появиться на свет, пусть и во грехе, мой долг — оказать ему в этом помощь. Господь сподобил меня на этот труд, и ничто меня не удержит.

— Я рада этому, — ответила бабушка. — Дети ведь не отвечают за грехи родителей.

— Ну что ж, все мы дети Господни, каким бы образом ни появились на свет. Что же касается этой твари, я надеюсь, что после рождения ребенка они ее вышвырнут. То, что она живет здесь, портит местные нравы.

— Вы сказали, что ей лишь шестнадцать лет.

— Достаточно, чтобы уже все понимать.

— Как бы то ни было, она ведь не первая.

— Да, многие дорожки ведут в ад.

— Знаете, ничего особого я в этом не вижу, — заметила моя бабушка.

— Господь готовит месть свою, — заверила нас миссис Полгенни, поглядывая на стропила, как будто обращаясь к небесам, и я подумала: «Уж не намекает ли она Господу, что он несколько небрежно выполняет свои обязанности?»

Я чувствовала, что бабушка разрывается между жалостью к непутевой Дейзи и тайным удовольствием от подкалывания миссис Полгенни, которая продолжала:

— Что творится в Полдери… думаю, если бы вы все узнали, вас бы это потрясло.

— В таком случае, видимо, я должна благодарить Господа за то, что он оставляет меня в неведении.

— Настанет день, когда Господь обрушит свою месть… попомните мои слова.

— Мне и Восточный, и Западный Полдери как-то мало напоминают Содом и Гоморру.

— Гром грянет, вот увидите.

— Надеюсь не увидеть. А вот что я вижу хорошо, так это то, что мы мешаем вам работать. Пора нам попрощаться, миссис Полгенни.

Мы вышли из церкви, и бабушка несколько раз вдохнула полной грудью, словно желая очиститься от атмосферы этой церкви. Потом она повернулась ко мне и со смехом сказала:

— Надо же, до чего праведная женщина! Я бы предпочла жить бок о бок с любым грешником. Впрочем, акушерка она прекрасная, лучше не найдешь во всем Корнуолле. Знаешь, дорогая, нам придется позаботиться об этой бедной девушке. Пройдусь завтра по этим домам, выясню, что смогу.

Тут она, видимо, вспомнила о моем возрасте, и ей пришло в голову, что я столкнулась с вещами, которые еще не готова правильно воспринять. Она продолжила:

— Во второй половине дня мы съездим в Пенкаррон. Правда чудесно, что ты дружишь с Патриком?

Я много думала о миссис Полгенни и всегда внимательно изучала ее дом, когда проходила мимо. Он был расположен на краю Восточного Полдери, и мне частенько приходилось видеть там одежду, развешанную на кустах для просушки. На окнах висели безупречно чистые кружевные занавески, а каменные ступени, ведущие к входной двери, были тщательно вычищены.

Миссис Полгенни, очевидно, верила в то, что чистота — почти такое же достоинство, как благочестивость, и полагала, что обладает обоими этими качествами.

Несколько раз я замечала у окна Ли. Должно быть, она сидела там со своим вышиванием, делая стежок за стежком. Изредка она отрывалась от работы и замечала меня. Я улыбалась, махала ей рукой, и она отвечала на мое приветствие.

Мне очень хотелось поговорить с ней, чтобы узнать, каково живется с такой матерью, как миссис Полгенни, Но я так и не решилась сделать это, потому что у меня всегда складывалось впечатление, будто девушке необходимо срочно завершить работу.

Бедняжка Ли! Наверное, трудно было быть дочерью столь благочестивой женщины. Если уж она считала своим долгом следить за моралью всей округи, то в доме наверняка царили еще более строгие правила.

Я благодарила Бога за то, что мать, бабушка с дедушкой и Пенкарроны так непохожи на миссис Полгенни. Возможно, они не слишком строго соблюдали заповеди Господни, но жить с ними было очень легко.

То лето проходило так же, как и предыдущее.

Бабушка посещала береговые дома и носила одежду и еду этой бедной девушке. Когда пришел срок, миссис Полгенни помогла родиться на свет здоровенькому мальчику, и моя бабушка подтвердила, что, какой бы несносной во всех остальных отношениях ни была эта дама, свое дело она знала хорошо и роженицы могли чувствовать себя спокойно, попав в ее руки.

Кажется, в этом году я чаще, чем обычно, видела Дженни Стаббс. Может быть, я просто стала обращать на нее больше внимания. Мы часто встречались с ней на дорожках. Она работала на одной из ферм и, как я слышала, оказалась хорошей работницей Говорили, что все над ней посмеиваются, и миссис Буллет, жена фермера, старалась избавить ее от насмешек по поводу ее положения.

— Никому это вреда не приносит, — говорила миссис Буллет, — так что пусть бедняжка лелеет свои фантазии.

Итак, Дженни, напевающая что-то пронзительным голосом, и миссис Полгенни, проповедующая повсюду нравственность, — вот что мне больше всего запомнилось в это последнее лето.

Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, насколько важными были эти мелочи.

Мне так ясно видится мое прощание с бабушкой и дедушкой. Я приняла печальный вид, стараясь скрыть от них радость, которую чувствовала при мысли о том, что вскоре вновь увижу Лондон.

— Хотелось бы мне, чтобы все мы жили близко друг от друга, — сказала я Патрику.

Его мучила та же самая проблема. Его бабушка чуть не расплакалась при расставании. Подобно мне, он желал продемонстрировать при прощании печаль, но тоже не мог скрыть возбуждения при мысли о грядущей встрече с родителями. Такое сходство ситуаций всегда очень сближало нас с Патриком Потом мы поспешили в Лондон.

На вокзале нас встречали родители Патрика. Это был обычный ритуал. Если бы я путешествовала с его родителями, сейчас меня встречала бы моя мать. Было что-то очень уютное в таких сложившихся обычаях, но я не ценила этого, пока все не оборвалось.

Сначала мы поехали к нашему дому, где должны были выпить по чашечке чая, прежде чем Картрайты отправятся в свой дом — всего в нескольких кварталах от нас, забрав с собой Патрика Нас с Патриком засыпали бесчисленными вопросами, и мы с удовольствием рассказывали о событиях, происшедших в Корнуолле.

Мы все, в том числе мисс Браун и наставник Патрика, сидели за столом, когда прибыл гость.

— Мистер Бенедикт Лэнсдон! — объявила Джейн более торжественно, чем обычно И вот он появился — очень высокий и, я бы сказала, очень внушительной наружности.

— Бенедикт! — воскликнула мама, вставая и подходя к нему.

Он взял ее за руки, и так, улыбаясь друг другу, они стояли некоторое время. Затем она повернулась к нам:

— Правда, приятный сюрприз?

— Я узнал, на каком поезде вы прибываете, — объяснил Бенедикт Лэнсдон.

— Проходи, садись и выпей с нами чашечку чая, — предложила мама.

Он улыбнулся нам, и все обменялись приветствиями.

Я почувствовала некоторое разочарование. Мы уклонились от установленного обычая. Сейчас нам следовало бы продолжать рассказывать о Корнуолле, потом Патрик начал бы собираться вместе со своими родителями домой, а мы уговаривались бы о скорой встрече… Так обычно все происходило.

— Как там дела в горно-промышленном деле? — с улыбкой спросил Бенедикт у отца Патрика.

— Да так, то хуже, то лучше, — ответил Джастин Картрайт. — Я думаю, вы знаете об этих делах не меньше меня, разве что олово — не золото.

— Разница наверняка есть, — согласился Бенедикт Лэнсдон. — Но я давным-давно покончил со всем этим.

— Ах да, конечно, — ответил Джастин Картрайт.

— Я вновь решил окунуться в политику, — сказал Бенедикт Лэнсдон, посматривая на мою мать.

Ее глаза широко раскрылись от радости.

— Ах, Бенедикт, это просто чудесно! Я всегда говорила…

Он, кивая, смотрел на нее. Они явно хорошо понимали друг друга. Я почувствовала себя лишней, словно вдруг осознала, что у мамы есть область жизни, в которую меня не допускают.

— Да, ты говорила, — подхватил он. — Что ж, теперь это стало реальностью.

— Расскажите нам последние новости, Бенедикт, — попросила Морвенна, мать Патрика.

— Здесь нет никаких секретов, — ответил он. — Я собираюсь бороться за место кандидата от Мэйнорли.

— Ваш старый избирательный округ! — воскликнул Джастин.

Бенедикт кивнул. Он смотрел прямо на мою мать, и я, прекрасно знавшая ее, ощутила приступ тревоги.

— Все складывается очень удачно, — сказал Бенедикт. — Неожиданно умер Том Доллис. Бедняга, ведь он был еще так молод. Сердечный приступ. Он пробыл в палате общин совсем недолго. Это значит, что вскоре будут дополнительные выборы.

— Разве там не цитадель консерваторов? — спросил Джастин.

Бенедикт согласно кивнул:

— Так было многие годы, но чаша весов однажды уже чуть не склонилась в другую сторону… — Еще один взгляд в сторону моей мамы. — Если меня выдвинут, — продолжил он, — нам придется постараться, чтобы этот мандат вновь не сменил владельца.

Нам? Он, кажется, имел в виду и ее. Она приподняла свою чашку с чаем.

— Поскольку под рукой нет ничего покрепче, я пью этот чай за твой успех, — сказала она.

— Напиток не играет роли, — произнес Бенедикт. — Главное — это пожелание.

— Должна сказать, звучит все это соблазнительно.

Они вновь обменялись улыбками.

— Вот и мне так кажется, — сказал он. — Я был в тебе уверен.

В разговор вмешалась Морвенна:

— Я знаю, что вы страстный сторонник мистера Глад стона.

— Дорогая Морвенна, он величайший политик нашего столетия.

— А как же Пиль? А Пальмерстон? — спросил Джастин Картрайт.

Бенедикт пренебрежительно махнул рукой.

— Говорят также, что мистер Дизраэли — блестящий государственный деятель, — добавила Морвенна.

— Этот выскочка! Вся его карьера держится на лести королеве.

— Ну-ну! — сказал Джастин. — Неужели дело этим и ограничивается? Этот человек гениален.

— Разве что в искусстве саморекламы.

— Но он стал премьер-министром.

— Ну да, на месяц-другой…

Моя мать рассмеялась:

— Я чувствую, что сейчас мы окончательно утонем во внутренней политике. Когда состоятся дополнительные выборы, Бенедикт?

— В декабре.

— Им придется быстро принимать решение.

— Да, времени на подготовку мало. Тем не менее, я успею подготовиться.

Ни я, ни Патрик не могли ни словечка вставить в этот разговор. Интересно, чувствовал ли он то же самое, что и я? О нашем присутствии совершенно позабыли. Обычно после долгой разлуки родители желали выслушать все мельчайшие подробности: каковы наши успехи в верховой езде, научились ли мы брать барьер, чем занимались бабушки с дедушками, какая стояла погода и тому подобное.

А теперь они были увлечены разговором о реформаторских планах мистера Гладстона в отношении Ирландии. И, конечно, Бенедикт Лэнсдон знал об этом все. Он выступал с речью, а остальные составляли его аудиторию. Мы узнали о том, что мистер Гладстон озабочен состоянием дел в Ирландии и растущими раздорами в этой стране и что он убежден: решение вопроса — в самоуправлении.

Вот так, по нашему с Патриком мнению, Бенедикт Лэнсдон испортил наше возвращение домой.

С тех пор этот человек занял господствующее положение в нашей жизни. Он стал постоянным гостем в нашем доме. Когда мы с мамой выходили на прогулку в парк, он часто присоединялся к нам. Они разговаривали друг с другом и, казалось, совсем забывали о моем присутствии, хотя время от времени Бенедикт обращался ко мне. Он интересовался моими успехами в верховой, езде и говорил, что неплохо нам будет как-нибудь проехаться всем вместе.

Как и предполагала моя мама, он был выдвинут кандидатом и подумывал о том, чтобы купить дом в Мэйнорли. Он хотел, чтобы мама съездила туда и дала ему добрый совет.

Мне не терпелось, чтобы Лэнсдон побыстрее уехал.

Немного оглядевшись, он снял там меблированный дом, но по-прежнему часто бывал в Лондоне.

Приближался ноябрь. В парках сгребали в кучи палые листья, и в воздухе постоянно ощущался запах тлеющей листвы. Стояла туманная погода, деревья были погружены в голубоватую дымку, отчего выглядели несколько таинственно. Мы с Патриком всегда любили это время года. Мы разгуливали по ковру из листьев и выдумывали разные фантастические истории с нашим участием. В них мы поражали всех окружающих своей храбростью, изобретательностью и ловкостью.

Но в этом году не очень-то мечталось. Мной часто овладевало легкое уныние.

А потом я узнала худшее.

Я отправилась в постель и, как обычно, читала — мисс Браун разрешала мне это делать до тех пор, пока она не приходила тушить свечи.

В комнату вошла мама. Ее глаза сияли. Я уже слышала прежде выражение «сияет от счастья», и именно так выглядела сейчас моя мама. Она светилась каким-то внутренним светом. Я никогда не видела такого откровенного счастья.

Мама присела на край кровати и обняла меня.

— Ребекка, — сказала она, — я хочу, чтобы ты узнала об этом первой.

Я повернулась к ней и уткнулась лицом в ее плечо.

Она нежно поворошила мои волосы.

— Мы всегда были вдвоем, правда? Ты и я, вместе.

Конечно, есть и другие родственники, мы очень любим их всех, но что касается нас, то мы всегда были очень близки и любили друг друга. И так будет всегда, до тех самых пор, пока мы живы.

Я кивнула. Меня начинал пугать этот разговор, поскольку какой-то инстинкт подсказывал мне, что она собирается сказать. И гром грянул:

— Я собираюсь снова выйти замуж, Ребекка.

— Нет, нет, — пробормотала я.

Она крепко обняла меня.

— Ты обязательно полюбишь его так же, как я. Это замечательный человек. Я узнала его еще совсем юной… тогда я была чуть-чуть постарше, чем ты сейчас. Нас всегда связывала самая тесная дружба, — Ты вышла замуж за моего отца, — напомнила я.

— Да… но я уже давно вдова… очень давно.

— Десять лет, — сказала я. — Он умер еще до моего рождения.

Она кивнула.

— Ты не спрашиваешь… — начала она.

Мне не нужно было спрашивать. Я уже знала. Во всяком случае, не успела я открыть рот, как она произнесла:

— Это мистер Бенедикт Лэнсдон.

Хотя я заранее знала ответ, все равно это было для меня ударом. Мама сказала:

— Ты обязательно полюбишь его, Ребекка. Он совершенно необыкновенный человек.

Я ничего не сказала, но, когда прозвучала первая фраза, моя душа запротестовала: «Никогда». Да, я знала, что он необычный человек, но я люблю обычных, милых, добрых людей.

— Мы будем жить так же, как и прежде, — продолжала мама.

— Это невозможно, — возразила я. 

— Ну, небольшие изменения, разумеется, произойдут, причем к лучшему. Ах, Ребекка, я так счастлива!

Я очень давно люблю его. Он отличается от всех, кого я знала. Когда мы были детьми, у нас были общие приключения, но потом он уехал, а я встретила твоего отца.

— Мой отец был великим человеком… героем…

— Да, я знаю. Мы были счастливы вместе, но он погиб… и он не хотел бы, чтобы я скорбела по нему вечно. Ребекка, ты будешь довольна. У ребенка должен быть отец.

— У меня есть отец.

— Я имею в виду любящего человека, который всегда будет рядом и поможет тебе советом.

— Но я ему не дочь.

— Ты станешь его приемной дочерью. Ребекка, не пытайся все испортить. Я так счастлива сегодня. Я и не надеялась найти в жизни такое счастье. Тебе нужно привыкнуть к этой мысли. Что ты там читаешь?

— «Робинзона Крузо».

— Интересно, правда? Накануне я видела, как эту же книгу читал Патрик.

Я кивнула. Она расцеловала меня.

— Я просто хотела, чтобы ты была первой, кто узнает об этом. Спокойной ночи, милая.

Ей было слегка не по себе, потому что по моей вине ее счастье затмилось небольшим облачком. Я понимала, что она воспринимает меня всего лишь как ребенка, возможно, немножко ревнивого и побаивающегося того, что между нами встанет Бенедикт Лэнсдон.

Но она считала, что это естественно.

Возможно, мне следовало сделать вид, что я довольна, но на такое притворство я не была способна.

Вся семья была обрадована. Дядя Питер устроил праздничный обед в честь помолвки. Свадьба была не за горами.

На церемонию в Лондон собирались приехать мои бабушка с дедушкой. Они прислали письмо с поздравлениями, выразив удовольствие по случаю предстоящего брака. Больше всех был доволен дядя Питер. Он любил мою мать и очень гордился Бенедиктом, сумевшем без его помощи стать весьма состоятельным человеком. Мне казалось, что он больше интересовался им, чем своим сыном Питеркином, посвятившим жизнь миссионерству, и дочерью Еленой, ставшей идеальной женой Мэтью Хьюма.

Атмосфера в нашем доме изменилась, я ощущала, что все подавлены и полны опасений.

При мне слуги не высказывали своих страхов, но я довольно бесцеремонно подслушивала их, считая, что имею право знать о происходящем в доме. В таком небольшом доме, как наш, подслушивать было несложно, и я вовсю пользовалась этой возможностью.

Как-то раз я услышала разговор мистера и миссис Эмери. Она укладывала вещи в бельевой шкаф, а он помогал ей. Это происходило в помещении напротив моей комнаты, дверь в которую была слегка приоткрыта (об этом я позаботилась заранее), так что мне удалось кое-что услышать. Она говорила ему:

— Беспокоиться тут нечего. Все в свое время выяснится.

— Дело в том, что они приобретают новый дом. Но, насколько я знаю, миссис Мэндвилл не из тех, кто забывает своих верных слуг.

— Все будет хорошо, если решать будет она, только вот…

— А почему же не она? Она ведь станет хозяйкой, верно?

— Ну да… думаю, такое он предоставит решать ей.

— Сомневаюсь, что он купит этот дом, если его не изберут.

— Ох, не знаю. У него ведь один раз уже почти получилось, так? То есть если он проиграет в первый раз, так может выиграть в следующий. Скоро ведь будут и всеобщие выборы… должны быть. Да, думаю, раз его выдвинули, так он захочет купить этот дом.

— И ты считаешь, он попадет в парламент?

— Он, кажется, из тех, кто добивается своего.

— А ты не забывай, что было в прошлый раз…

Настоящий скандал, вот что.

Я прижала ухо к самой двери. Этого никак нельзя было пропустить. Что за скандал? Знала ли о нем моя мать?

— Ну, так ведь все прояснилось, правда?

— Вроде бы. Он ее не убивал. Поначалу-то думали именно так.

— Оказалось, что эту гадость она проглотила сама.

— Очень удобно, верно?

— Удобно! Это-то, говорят, и стоило ему депутатского мандата. Иначе его обязательно бы выбрали.

— Кто знает? Там всегда хозяйничали тори, а он ведь либерал.

— Но тори пришлось-таки понервничать. Похоже было, что он выиграет… побьет рекорд. Первый раз за сто, а то и больше лет выгнать оттуда тори!

— Однако этого не случилось.

— Да, потому что эта несчастная, никому не нужная жена умерла при таинственных обстоятельствах — Но я же говорю тебе, все было в порядке. Он ее не убивал.

— Думаю, все вышло к лучшему. Место сохранилось за тори.

— Ой, опять ты со своими тори! Я вот немножко склоняюсь к либералам.

— Что ты в этом понимаешь?

— Да уж не меньше тебя. Ой, поздно-то как! Давай-ка заканчивать, мне еще нужно позаботиться об обеде.

Я тихонько отошла от двери, ощущая волнение и в то же время разочарование.

Он уже был однажды женат. Его жена умерла при загадочных обстоятельствах. Его первая жена! А моя мать получила предложение стать второй женой.

Что же мне теперь делать? Предупредить ее? Но она, должно быть, знает об этом давнем скандале. Она не обратила на это внимания, потому что очарована.

Он околдовал ее.

Мне хотелось с кем-нибудь поговорить об этом. Я знала, что бесполезно расспрашивать супругов Эмери или горничных. Они мне все равно не расскажут.

У меня был единственный выход — призвать на помощь Патрика. Вместе мы сумели бы выяснить, в чем там дело.

Патрик с готовностью согласился помочь мне и расспросил их дворецкого, с которым был в дружеских отношениях. Тот сообщил, что несколько лет назад Бенедикт Лэнсдон был кандидатом на выборах в Мэйнорли и перед самыми выборами у него умерла жена. Она была тихой, несколько нервной женщиной, а он в те времена очень дружил с миссис Грейс Хьюм.

Пошли слухи, что Бенедикт убил свою жену, чтобы избавиться от нее. Все это было лишь слухами, и ко времени выборов ничего не было доказано, но если бы не это происшествие, Бенедикт Лэнсдон почти наверняка победил бы на выборах. Из-за этого скандала он потерпел поражение, потеряв всякие шансы стать членом парламента. Позже было найдено письмо, написанное его женой перед смертью. В письме говорилось, что она добровольно уходит из жизни, поскольку страдает неизлечимым заболеванием и мучается от нестерпимых болей.

Так он был очищен от подозрений, но выборы проиграл и в любом случае решил устраниться от политики.

Значит, в его прошлом была тайна. И этот человек собирался жениться на моей матери, отнять ее у меня!

Потом, дела пошли все хуже. Я редко виделась с мамой, потому что шли приготовления к свадьбе. Дядя Питер хотел отпраздновать ее пышно.

— Ничто так не нравится народу, как любовные истории, — заявил он, — и если ты желаешь баллотироваться в парламент, очень неплохо будет покрасоваться на публике, если, конечно, умно все устроить.

— Очень похоже на дядю Питера, — рассмеялась мама. В последнее время она постоянно смеялась. — Лично мне все равно, какая у меня будет свадьба.

Тетя Амарилис была на стороне дяди Питера. Она всегда его поддерживала.

Бенедикт Лэнсдон занимался покупкой дома в Мэйнорли. Мама отвезла меня туда, чтобы я смогла осмотреть дом.

— Полагаю, что большую часть времени мы будем проводить именно здесь, — сказала она. — Нам следует побольше общаться со своими избирателями.

— А что же будет с нашим домом? — спросила я.

— Ну, я думаю, мы продадим его. В Лондоне у нас будет дом твоего… отчима.

Я почувствовала, что краснею. Отчим! Как же мне обращаться к нему? Я ведь не могу называть его мистером Лэнсдоном. Дядя Бенедикт? Он не приходился мне дядей. Впрочем, в нашем семействе я ко многим мужчинам обращалась «дядя», хотя они и не являлись таковыми. «Дядя» было какой-то расплывчатой формой обращения. Я сказала Патрику, что это насмешка над званием, и он согласился со мной. Все это казалось серьезной проблемой, и я сама удивлялась тому, что такая мелочь имеет столь важное значение для меня. Но как же мне все-таки называть его?

Отцом? Никогда! Пусть он будет «дядей», решила я, хотя при этом буду испытывать неловкость.

Мама продолжала делать вид, что не замечает моей растерянности, хотя прекрасно все понимала.

— У нас будет этот дом в Лондоне, и он, слава Богу, достаточно просторен, а к тому же поместье в Мэйнорли. Ах, как это будет чудесно, Бекка! — Она называла меня моим детским именем в те моменты, когда хотела проявить особую нежность. — Ты полюбишь его. Этот дом в Мэйнорли стоит сразу за городской чертой, так что можно считать, будто мы живем в деревне. Ты полюбишь его. Представляешь, какие там возможности для верховой езды! Там у тебя будет прекрасная классная комната. Мисс Браун, да и мы все возлагаем на тебя большие надежды.

— А что будет с мистером и миссис Эмери?

— О, я уже говорила, то есть мы говорили об этом.

Я собираюсь просить их переехать вместе с нами в Мэйнорли.

После этих слов мне стало немного легче. По крайней мере, там будут хоть какие-то знакомые лица.

Кроме того, я знала, что они боятся потерять работу.

Я радостно воскликнула:

— Ой, они будут так довольны! Я слышала, как они разговаривали…

— Да? И что же они говорили?

— Они не знали, что с ними теперь будет, но верили, что ты сумеешь позаботиться о них.

— Разумеется, я немедленно поговорю с ними. А они решат, переезжать туда или нет. А о чем они еще говорили?

Я молчала, слушая, как тикают часы. Я была уже готова рассказать маме о том, что слышала про первую жену Бенедикта. Возможно, мне удалось бы предупредить ее, но подходящий момент прошел. Она, кажется, не заметила этой вынужденной паузы.

— Да ничего, по-моему… не помню… — сказала я.

Насколько могу вспомнить, я впервые солгала маме.

Бенедикт Лэнсдон, действительно начал разделять нас.

В Лондон приехали бабушка с дедушкой.

Я была расстроена, потому что они, видимо, восхищались Бенедиктом Лэнсдоном и радовались этому браку.

Велись бесконечные разговоры об избирательном округе и о возможности всеобщих выборов.

— Пока шансов не слишком много, — сказал дедушка. — Гладстон сидит крепко… разве что он опять потерпит крах с ирландским вопросом.

— Все в свое время, — сказала моя мать. — Мы не слишком спешим. Бенедикту нужно время, чтобы все почувствовали его присутствие.

— Это у него получится, — заверила моя бабушка.

Вскоре она заметила, что со мной творится что-то неладное.

Мы вдвоем отправились в парк на прогулку, и я быстро поняла, что бабушка устроила ее специально для того, чтобы нам поговорить с глазу на глаз.

Был один из последних осенних деньков. Туман лишь слегка колыхался от легкого влажного ветерка, дувшего с северо-запада и заставлявшего гореть кожу на лице. В воздухе стоял обычный для осени запах, на деревьях оставались лишь редкие пожухлые листья.

Когда мы проходили возле Серпантина, бабушка сказала мне:

— Кажется, ты чувствуешь себя немножко выбитой из колеи. Это верно, милая?

Я промолчала. Она обняла меня.

— Не нужно так переживать. Между вами останутся прежние отношения.

— Разве это возможно? — спросила я. — Он ведь постоянно будет рядом.

— Тебе понравится его общество. Он станет для тебя отцом.

— У меня может быть только один отец.

— Милое мое дитя, твой отец погиб еще до того, как ты родилась на свет. Ты ни разу не видела его.

— Я знаю, что он погиб, спасая жизнь отца Патрика, и никакого другого отца мне не нужно.

Бабушка сжала мою руку.

— Это захватило тебя врасплох. Люди часто испытывают такое. Ты ждешь предстоящих изменений, и они, разумеется, будут, но не кажется ли тебе, что все изменится к лучшему?

— Мне нравилось так, как было.

— Теперь твоя мама очень счастлива.

— Да, — раздраженно согласилась я. — Из-за него.

— Вы с матерью так близки друг другу. Смерть отца сделала это просто неизбежным. Я знаю, между вами сложились совсем особые отношения и такими они останутся навсегда. Но она и Бенедикт… они всегда были очень добрыми друзьями.

— Тогда зачем она выходила замуж за моего отца?

Самым близким ее другом должен был стать он.

— Бенедикт уехал в Австралию и исчез из ее жизни.

Там он женился, а мать вышла замуж за твоего отца.

— Мне кажется странным, что мой отец умер… и жена Бенедикта тоже умерла.

— Почему ты так говоришь, Ребекка?

— Как?

— Как будто в этом есть что-то необычное.

— В этом действительно было что-то необычное.

— Кто тебе сказал такое?

Я твердо сжала губы. Я не собиралась выдавать наших слуг.

— Расскажи, что ты слышала, — потребовала бабушка.

Я молчала.

— Ребекка, пожалуйста, расскажи мне, — попросила бабушка.

— Когда его жена умерла, все решили, что это он убил ее, так как ему надоело быть женатым… именно поэтому он тогда и проиграл на выборах. А уже потом выяснилось, что это было самоубийство.

— Все правильно, — подтвердила бабушка. — Люди всегда пытаются очернить других, особенно если эти люди — выдающиеся личности. Это форма зависти.

— Но она действительно умерла.

— Да.

— Лучше бы мама не выходила за него замуж.

— Ребекка, не выноси суждений о нем до более близкого знакомства.

— Я и так знаю его.

— Нет, не знаешь. По-настоящему мы не знаем даже самых близких нам людей. Бенедикт любит твою мать, в этом я уверена, а она любит его. Она так долго жила в одиночестве. Не надо мешать им.

— Мешать?

— Да. Ты можешь это сделать. Если твоя мама решит, что ты будешь чувствовать себя несчастной, она откажется от брака.

— По-моему, она не обращает внимания ни на кого и ни на что, кроме него.

— Сейчас она не может думать почти ни о чем, кроме своей новой счастливой жизни. Не проявляй враждебности к Бенедикту. Дай ей порадоваться. Ты тоже будешь довольна… со временем. Но если ты начнешь лелеять предубеждение против него, то ничего не получится. Вот увидишь, все будет примерно так же, как было раньше. Да, тебе предстоит жить в другом доме. Но что такое дом? Всего лишь место, в котором живут люди. А кроме того, ты будешь ездить в Корнуолл, к дедушке и ко мне. Там будет Патрик…

— Патрик уезжает учиться.

— Но ведь у него будут каникулы. Не думаешь ли ты, что он перестанет видеться со своими дедушкой и бабушкой лишь оттого, что поступит учиться?

— Он очень богат, этот…

— Бенедикт. Да, теперь он богат. Ты не собираешься его в этом обвинять, а? Кстати, ситуация у тебя отнюдь не исключительная. Множество молодых людей переживают, когда их родители вторично вступают в брак. Ты не должна предполагать, что он будет каким-то злодеем. По-моему, плохая репутация у приемных родителей сложилась со времен Золушки.

Но ты слишком разумная девочка для того, чтобы поддаваться таким настроениям.

Я почувствовала, что мне стало немного легче. Мне всегда было уютно рядом с дедушкой и бабушкой. Я успокаивала себя: «Они будут рядом. В случае чего я уеду к ним».

Бабушка пожала мне руку.

— Давай-ка, расскажи мне, что тебя беспокоит, — сказала она.

— Я… я не знаю, как обращаться к нему.

Она остановилась и взглянула на меня, а потом вдруг расхохоталась. К своему изумлению, я присоединилась к ней. Наконец, бабушка взяла себя в руки и приняла серьезный вид.

— Да, это ужасно важный вопрос! — сказала она. — Действительно, как же тебе называть его? Приемный папа? Так не пойдет. Приемный отец? Отчим… или просто отец?

— Так я не могу называть его, — отрезала я; — У меня был отец, но он погиб.

Должно быть, она заметила жестокую складку моих губ.

— Что ж, пусть будет дядя Бенедикт.

— Он мне не дядя.

— Ну, кое-какие семейные связи между вами существуют, пусть даже очень отдаленные, поэтому с чистой совестью можешь называть его дядя Бенедикт, Или дядя Лэнсдон. Так вот что тебя беспокоило больше всего!

Она понимала, что дело не только в этом, но тем не менее мы развеселились.

Я знала, что разговор с бабушкой не мог принести мне ничего, кроме пользы.

Постепенно мое настроение поднималось. Я убедила себя в том, что, как бы ни развивались события, у меня остаются бабушка с дедушкой. Кроме того, и атмосфера в доме разрядилась, потому что слуги перестали беспокоиться за свое будущее. Все они переезжали в Мэйнорли, а поскольку новый дом был гораздо больше прежнего, то штат прислуги должен был пополниться.

Это означало, что резко поднимется статус супругов Эмери. Миссис Эмери станет кем-то вроде домоправительницы, а ее муж — настоящим мажордомом. Тревога обернулась для них радостью, и мне не хотелось портить настроение окружающим.

Затем я услышала еще один разговор. Я постоянно ко всему прислушивалась — отчасти потому, что была расстроена. Принимая во внимание мой возраст, от меня скрывали многие факты. В этом не было ничего нового но раньше я не обращала на это внимания.

На этот раз Джейн и миссис Эмери обсуждали предстоящую свадьбу, что меня не удивило, так как эта тема была у всех на устах.

Я поднималась по лестнице, застеленной толстым ковром, и шаги мои были неслышны, а дверь в гостиную миссис Эмери приоткрылась. Они вместе с Джейн перебирали содержимое буфета, готовясь к переезду в Мэйнорли, — занятие, которому в той или иной форме мы все отдавали сейчас часть своего времени.

Конечно, подслушивать нехорошо, это я знала, но в сложившихся обстоятельствах было бы просто глупо упустить такую возможность.

Я намеревалась выяснить все о человеке, за которого собиралась выходить замуж моя мать. Это было крайне важно и для меня, и для нее. Найдя себе такое оправдание, я совершенно бесстыдно остановилась у двери и стала подслушивать, ожидая откровений.

— Я не удивляюсь, — говорила Джейн. — То есть не удивляюсь тому, как она поступает. Богом клянусь, что она влюблена в него, как девчонка. А что, миссис Эмери, вам придется признать, что в нем что-то такое есть.

— Да, ничего не скажешь, есть в нем что-то, — согласилась миссис Эмери.

— Я хочу сказать, он настоящий мужчина, — пояснила Джейн.

— Для тебя все мужчины настоящие.

— Думаю, когда-нибудь он станет премьер-министром.

— Ну, это еще когда будет. Пока что он даже не в парламенте. Поживем увидим. Люди много чего помнят, а если кто забыл — так есть кому напомнить.

— Вы хотите сказать про его первую жену? Ну, так с этим все утряслось. Она это сделала сама.

— Да, но женился-то он на ней ради денег. Она была не из тех, про кого скажешь «все при ней»… если ты понимаешь, что я имею в виду. Маленько простовата она была. Для чего бы такому мужчине, как он, жениться на подобной девушке? Так вот, все дело было в золотом руднике.

— В золотом руднике? — прошептала Джейн.

— А откуда, ты думаешь, взялись все его денежки?

Понимаешь, на землях ее отца было золото, а этот мистер Умник пронюхал про него. Что ему было делать?

Сына у того не было, все отходило дочери. Ну, вот он и женился на ней, наложил лапу на золото… и как раз этот золотой рудник и сделал его таким богатеем.

— Может, он в нее влюбился.

— Похоже, влюбился-то он в золото.

— Ну, на нашей-то миссис он женится не из-за денег. У него у самого их полно.

— Да, тут другое дело. Просто из этого видно…

— Что видно?

— Видно, что он за человек. Он всегда своего добьется. Не успеешь ты и глазом моргнуть', как он окажется в этой самой палате общин, а уж как попадет туда — ничто его не остановит.

— Но вы, похоже, довольны этим, миссис Эмери.

— А я всегда хотела жить в доме, где занимаются серьезным делом. Мистер Эмери думает то же самое.

Я тебе кое-что скажу: жить в этом новом доме будет повеселей, попомни мои слова. Ой, что-то мы разболтались! Хватит, голубушка. О таких вещах в доме болтать не стоит.

Они замолчали, и я тихонько пробралась к себе.

Все это мне не понравилось. Он женился на женщине из-за золота ее отца, которая потом умерла при таинственных обстоятельствах.

Возможно, он и обладал, как сказала Джейн, всеми достоинствами настоящего мужчины, но мне это не нравилось.

Дела шли все живей. Приближались дополнительные выборы. Моя мать отправилась в Мэйнорли, и Гоейс Хьюм временно оставила работу в миссии, чтобы помочь ей. Она умела работать и когда-то уже помогала Бенедикту.

Я слышала кое-что и об этом, так как Грейс была близкой подругой первой жены Бенедикта. Между тем пресса по этому поводу помалкивала. Мне удавалось подслушать лишь обрывки разговоров между слугами.

Моя мать, невеста кандидата в члены парламента, пользовалась большим успехом.

Дядя Питер сказал:

— Нет ничего лучше, чем внести в избирательную кампанию романтическую нотку.

Я ощущала себя одинокой и никому не нужной.

Казалось, что мама уже покинула меня. Все были очень заняты. Никто не желал говорить ни о чем, кроме выборов, а мисс Браун посвятила несколько уроков премьер-министрам Англии. Я была по горло сыта сэром Робертом Пилем с его Пилерсами и лордом Пальмерстоном с его политикой канонерок.

— Если ты собираешься стать членом семьи политика, то тебе необходимо знать кое-что о лидерах страны, — лукаво сказала мисс Браун.

Все были уверены в том, что мистер Бенедикт Лэнсдон выиграет выборы, хотя этот округ находился в руках тори уже более сотни лет. Говорили, что Лэнсдон неутомимо трудится в Мэйнорли, каждый вечер выступая перед избирателями. Часто его сопровождала моя мать.

— Она так естественно в это вписывается, — заметил дядя Питер, съездивший в Мэйнорли, чтобы понаблюдать, как проходит избирательная кампания. — Она — идеальная жена для политика… вторая Елена.

Жены являются очень важной частью политической кухни.

Похоже, для них не существовало ничего, кроме этого. Я и сама удивлялась своему настроению. Я желала ему поражения и упрекала себя за это. Это очень огорчило бы всех людей, которых я любила, а больше всех мою маму. Убеждая себя, что небольшой провал пойдет ему на пользу, я в глубине души понимала, что ненавижу его, потому что он разрушил мирную устоявшуюся жизнь, заняв такое заметное место в сердце моей матери.

К огромной радости всего семейства, Лэнсдон победил. Я с самого начала чувствовала, что так и будет.

Он сделал первый важный шаг. Теперь он был членом парламента от Мэйнорли. В прессе поднялась шумиха, поскольку ему удалось отбить этот округ у тори.

Я начала читать в газетах статьи о нем. Авторы пытались проанализировать причину его победы. Он был знающим, остроумным, уравновешенным человеком и обладал талантом оратора. Все признавали, что он провел удачную предвыборную кампанию, продемонстрировав все качества идеального депутата парламента. У него были связи с Мартином Хьюмом, членом кабинета в администрации тори, то есть с человеком, находившимся по другую сторону баррикады. Это стало триумфом либералов. Сам мистер Гладстон выразил свое удовлетворение.

Бенедикту повезло, что его оппонентом был новичок в этих местах, в то время как сам он в свое время уже вел здесь кампанию. Тогда он упустил победу, потому что скандал, связанный со смертью его жены, случившейся в самый ответственный момент, позволил пройти в парламент его сопернику.

Что ж, теперь он победил и Мэйнорли можно было поздравить с избранием нового депутата, обещавшего проявить в своей деятельности не меньшие энергию и энтузиазм, чем во время предвыборной кампании.

Дядя Питер был в восторге. Он страшно гордился своим внуком. В семье царило праздничное настроение, а больше всех радовалась моя мать.

— Теперь, — сказала она, — нам придется поселиться в этом доме в Мэйнорли. Ах, Бекка, правда, это чудесно?

Я в этом сомневалась.

Прошло Рождество, и приближалась весна. Подходил день свадьбы.

Я изо всех сил пыталась избавиться от своих дурных предчувствий. Несколько раз я заговаривала с мамой о Бенедикте. Она с готовностью отвечала, но я не услышала того, что хотела услышать.

В прошлом она часто рассказывала мне о тех временах, когда вместе с моим отцом и родителями Патрика жила в городке золотоискателей. Я так много слышала о нем, что ясно могла представить себе этот городок: место разработок, лавку, где продавалось все, что угодно, хижины, в которых они жили, праздники, которые устраивались, когда кто-нибудь находил золото. Я представляла взволнованные лица, освещенные пламенем костров, на которых жарили отбивные; я почти ощущала эту неукротимую жажду золота.

Мне всегда казалось, что мой отец отличался от остальных — добродушный искатель приключений, пересекший половину земного шара ради того, чтобы сколотить состояние. По рассказам мамы, он всегда был веселым и беспечным, верил в то, что счастье вот-вот повернется к нему лицом. Я так ясно представляла его и гордилась; мне было отчаянно жаль, что я никогда не видела его. Героическая смерть отца прекрасно вписывалась в нарисованную мною идеальную картину. Почему он не остался в живых? Тогда мама не смогла бы выйти замуж за Бенедикта Лэнсдона.

Я отчаянно надеялась на то, что произойдет что-нибудь, препятствующее этому браку, но шли дни, и день свадьбы неумолимо приближался.

Бенедикту Лэнсдону удалось отыскать продающийся старинный дом. Нужно было немало потрудиться над его реставрацией, но моя мать с готовностью согласилась участвовать в этом. Дом был построен в самом начале XV века и частично перестроен во времена Генриха VIII — по крайней мере, два нижних этажа. Однако верх оставался чисто средневековым.

Если бы это был не дом Бенедикта, меня все это очень заинтересовало бы, потому что выглядел дом довольно внушительно, почти как Кадор. Вокруг него высилась мощная стена из красного кирпича. Мне очень понравился запущенный сад, потому что в нем так легко спрятаться. Мама была просто в восторге, впрочем, сейчас ей нравилось все, что имело отношение к ее новой жизни. Я старалась оставаться в стороне, но это было невозможно. Меня совершенно заворожил Мэйнор Грейндж (так назывался дом), и я втянулась в дискуссию по поводу черепицы и решетки, поскольку крыша прохудилась и нужно было подыскать материалы для ремонта, старинные, но в то же время качественные, а это оказалось нелегко.

В доме была картинная галерея, и мать начала подбирать для нее новые полотна. Несколько картин ей подарила тетя Амарилис, а бабушка с дедушкой разрешили взять из Кадора то, что ей нравилось. Я разделяла бы ее энтузиазм, если бы Бенедикт не был неотъемлемой частью всего этого.

Над галереей находились мансарды — просторные помещения с наклонными потолками, предназначенные для прислуги. Мистер и миссис Эмери осмотрели предложенные им комнаты и остались очень довольны.

— Вам нужно переехать еще до свадьбы, — распорядилась моя мама, чтобы к нашему приезду все было готово. Наверное, где-нибудь за неделю.

Миссис Эмери посчитала это решение весьма разумным.

— Нужно будет расширить штат прислуги, — продолжала мать. — Но с этими делами нельзя допускать спешки.

Миссис Эмери согласилась и с этим, раздуваясь от гордости при мысли о том, что на нее возлагается управление столь крупным хозяйством.

Решили, что мебель, которую мама пожелает сохранить, будет отправлена в новый дом примерно за неделю до свадьбы. Наш дом будет после этого предложен к продаже, а мы на время, оставшееся до свадьбы, переедем в дом дяди Питера. Там же остановятся и приехавшие на свадьбу родители моей матери.

Конечно, радостно было сознавать, что в новом доме разместятся и супруги Эмери, и Джейн, и Энн.

Эмери немедленно начали подбирать прислугу. Они в одночасье изменились, став важными персонами. Миссис Эмери обожала ходить в платьях из черной бумазеи, которые при ходьбе шелестели; теперь к этому добавились бусы и серьги из черного гагата, ставшие, видимо, особыми знаками отличия. Изменилось и ее поведение: она приобрела властный и неприступный вид. Немногим отставал от нее и мистер Эмери: он стал носить пиджак и полосатые брюки. Ведь быть дворецким мистера Бенедикта Лэнсдона, члена парламента, совсем иное дело, чем быть подручным в скромном доме миссис Мэндвилл.

Мама весело посмеивалась над поведением наших слуг, и я смеялась вместе с ней. В эти моменты мы были близки как никогда.

Существовал еще один дом, который должен был стать нашей лондонской резиденцией, — высокий, красивый, в георгианском стиле, расположенный на площади напротив садовой ограды. Он напоминал тот, в котором жили дядя Питер с тетей Амарилис, но у Бенедикта Лэнсдона он был, естественно, еще роскошнее. Там имелся просторный холл с широкой лестницей — идеальное место для того, чтобы принять гостей перед тем, как проводить их в просторную гостиную на втором этаже, где член парламента, несомненно, будет часто устраивать приемы. Гостиная была обставлена с изысканной простотой, в красно-белых тонах, кое-где с позолотой. Мне было трудно представить, что когда-нибудь я почувствую себя здесь как дома и перестану с тоской вспоминать свою старую комнатку, хотя она и была вполовину меньше той, которую мне. выделили здесь. Комната мисс Браун была почти такой же большой, как моя. На том же этаже располагалась комната для занятий, совсем не похожая на крохотную клетушку, где мы занимались раньше.

Мисс Браун была также довольна сменой обстановки, как и слуги, хотя выражала свои чувства не столь явно. Меня мучил вопрос: смогла бы я разделить их радость, если бы этот новый образ жизни не был связан с Бенедиктом Лэнсдоном?

Срок близился. Прислуга уже переехала в Мэйнорли, мы с матерью поселились у дяди Питера и тети Амарилис. Подготовка шла полным ходом. Никто ни о чем, кроме свадьбы, не говорил.

Приехали дедушка с бабушкой. Мне разрешили присутствовать за обеденным столом. Дядя Питер всегда утверждал, что дети, достигнув определенного возраста, должны тесно общаться со взрослыми и слушать их разговоры — это вызывает в детях чувство доверия.

Следует признаться, дядя Питер весьма интересовал меня. Он всегда был любезен со всеми и давал мне почувствовать, что, несмотря на мой юный возраст, я имею некую самостоятельную ценность. От него нельзя было услышать что-нибудь вроде: «Это не для детских ушей». Он часто обращался прямо ко мне, а иногда во время застольного разговора наши взгляды встречались и создавалось ощущение, будто мы участвуем в каком-то маленьком совместном заговоре. Больше всего меня притягивала своеобразная аура греховности, окружавшая его. Кое-что я о нем слышала, но подробностей не знала. Это ставило дядю Питера особняком — какой-то скандал в прошлом, с которым он сумел справиться и из которого, в конечном итоге, вышел победителем. Тайны всегда привлекательны. Я не раз пыталась выяснить, что именно с ним произошло, но никто не желал рассказывать мне об этом.

Странно, что он очень напоминал мне Бенедикта. У меня было такое чувство, что в возрасте Бенедикта он вел себя точно так же. Оба они были замешаны в каких-то скандалах, и оба вышли из этой ситуации без особых потерь. В них была какая-то несокрушимость.

Я ненавидела Бенедикта. Наконец-то мне пришлось признать это. И все потому, что я боялась его. А вот дяди Питера мне не надо было опасаться, и потому я любила его.

Несомненно, дядя Питер радовался этому браку и горячо одобрял его. Он был уверен в том, что Бенедикт преуспеет в политике. Дядя и сам всегда увлекался политикой и в свое время собирался сделать карьеру, но тот самый давнишний скандал, в чем бы он ни состоял, положил этой карьере конец. Тогда дядя стал проводить политику через своего зятя Мэтью Хьюма.

Я слышала брошенную кем-то фразу: «Мэтью — марионетка в руках дяди Питера». Меня не удивило бы, если бы так и оказалось. Теперь традицию предстояло продолжить Бенедикту, но в одном я была совершенно уверена: Бенедикт никогда не станет марионеткой в чьих-то руках.

Дядя Питер был очень богат, Бенедикт — тоже. Я подозревала, что оба они нажили свое богатство весьма сомнительным путем.

Мне хотелось бы знать подробности. Как досадно быть ребенком, от которого почти все скрывают и который вынужден собирать сведения по крупицам.

Это все равно, что складывать головоломку, когда главные ее детали отсутствуют.

Разговор за столом шел о свадьбе и медовом месяце, который молодожены собирались провести в Италии.

Франция отпадала, потому что именно там моя мать проводила свой первый медовый месяц — с моим отцом. Она не раз рассказывала мне про маленький отель в горах с видом на море, где они тогда останавливались.

— Я не стал бы уезжать надолго, — сказал дядя Питер. — Ты ведь не хочешь, чтобы население Мэйнорли решило, что их новый депутат забыл о них.

— Мы уедем на месяц, — ответила ему моя мама и, увидев, что дядя Питер несколько помрачнел, добавила:

— На этом настояла я.

— Вот видите, мне пришлось согласиться, — сказал Бенедикт.

— Избиратели Мэйнорли, конечно же, понимают, что медовый месяц совсем особый случай, — вставил мой дедушка.

Мама улыбнулась дяде Питеру:

— Вы всегда говорили, что народ любит романтические истории. Я думаю, все даже расстроились бы, если бы мы быстро оборвали это.

— Возможно, в твоих словах есть доля истины, — согласился дядя Питер.

Поздно вечером, когда мы разошлись по спальням, ко мне зашла бабушка.

— Хочу немного поговорить с тобой, — сказала она. — Где ты собираешься жить до их возвращения?

— Я могу остаться здесь.

— Ты этого хочешь?

Я заколебалась. Меня глубоко тронули нотки нежности в ее голосе, и я с ужасом обнаружила, что вот-вот расплачусь.

— Я… я не знаю.

— Мне так и показалось, — широко улыбнулась бабушка. — А почему бы тебе не уехать вместе с нами?

По дороге сюда мы с дедушкой говорили об этом и решили, что было бы очень мило, если бы ты согласилась некоторое время погостить у нас. Мисс Браун тоже может поехать. В общем, в Кадоре тебе будет ничуть не хуже, чем здесь.

- О… Я вовсе не против этого.

— Значит, договорились. Тетя Амарилис не будет возражать. Она поймет, что здесь ты будешь чувствовать себя немножко одиноко, в то время как полная смена обстановки… Мы все знаем, как ты любишь Кадор, не говоря уже о том, как мы любим тебя.

— Ax, бабушка! — воскликнула я, бросаясь в ее объятия, и немного всплакнула, но она сделала вид, что не заметила этого.

— В Корнуолле сейчас самая лучшая пора, — сказала она.

Итак, они поженились. Моя мать выглядела просто красавицей в бледно-лавандовом платье и шляпке того же цвета со страусовым пером. Бенедикт производил очень солидное впечатление. Все говорили, что это очень привлекательная пара.

На церемонии бракосочетания присутствовало много важных людей, и все они приехали в дом, где дядя Питер и тетя Амарилис играли привычную роль хозяина и хозяйки.

Дядя Питер был явно доволен тем, как все происходило. Что же касается меня, моя подавленность углубилась. Все мои надежды на то, что этот брак каким-то чудом расстроится, рухнули. Небеса отвернулись от меня, и мои молитвы не были услышаны. Моя мать, миссис Анжелет Мэндвилл, стала теперь миссис Бенедикт Лэнсдон.

А он стал моим отчимом.

Все собрались в гостиной. Разрезали торт, пили шампанское, произносили тосты. Молодым пора было отправляться в свадебное путешествие.

Мама пошла в свою комнату переодеваться. Проходя мимо меня, она сказала:

— Ребекка, зайти ко мне. Нам нужно поговорить.

Я послушно пошла за ней. Когда мы оказались в ее спальне, она взглянула на меня, и в, ее глазах я прочитала озабоченность.

— Ах, Бекка, не хотелось бы мне оставлять тебя, — сказала она.

Меня охватила радость, и, не желая проявлять своих истинных чувств, я ответила:

— Вряд ли я могла ожидать, что вы решите взять меня в свадебное путешествие.

— Мне будет не хватать тебя.

Я кивнула.

— Надеюсь, у тебя все будет хорошо. Я так рада, что ты едешь в Корнуолл. Я знаю, ты предпочла бы жить именно там. Ведь ты очень любишь бабушку и дедушку, верно? И сам Кадор?

Я вновь кивнула.

Мама крепко обняла меня.

— Когда я вернусь, все пойдет просто чудесно. У нас троих будут общие интересы…

Я изобразила улыбку, сделав вид, что согласна.

Мне пришлось сделать это, чтобы не омрачать ее счастливого настроения.

Вместе с остальными я помахала ей рукой на прощание.

Рядом со мной стояла бабушка, крепко сжимая мою руку.

На следующий день мы уехали в Корнуолл.