"Да, господин Премьер-министр. Из дневника достопочтенного Джеймса Хэкера" - читать интересную книгу автора (Линн Джонатан, Джей Энтони)

3 Обращение ПМ к народу

События сегодняшнего дня вспоминаются, честно говоря, с большим трудом. Мы прилетели из Америки вчера поздно вечером, но когда я рано утром пришел на работу, чтобы переговорить с секретарем Кабинета, оказалось, что мог бы и не торопиться – сэр Хамфри еще не пришел и, судя по всему, сегодня вряд ли появится. Бернард сказал, что особых новостей, равно как и запланированных встреч, пока еще нет. Поэтому мы ограничились обсуждением реакции прессы на мой американский визит и поздравили друг друга с его явным успехом.

«Да, действительно, воспоминания премьер-министра о его возвращении из Соединенных Штатов были несколько туманными. Возможно, из-за разницы в часовых поясах. Во всяком случае, выглядел он, так сказать, „на редкость усталым“.

Бледный, с красными глазами, ПМ пошатываясь спустился по лестнице вниз из своей квартиры и прежде всего заявил, что, как ни странно, толком не помнит, что собственно президент сказал ему там, в Белом доме. Вообще-то совсем не удивительно, поскольку президент тоже был „на редкость усталым“ и вряд ли говорил что-либо, достойное запоминания.

Затем Хэкер, часто и протяжно зевая, попросил срочно пригласить к нему сэра Хамфри Эплби, который, в отличие от ПМ, выглядел „на редкость свежим“. (Потому, наверное, что не принимал участия в вашингтонском визите премьер-министра. – Ред.) Видимо, понимая, что выглядит „не совсем свежим“, Хэкер прежде всего выразил сожаление, что государственным мужам (так политики обычно любят называть сами себя – Ред.) приходится тратить так много времени, разъезжая по всему миру и ведя важные государственные переговоры, что от усталости рано или поздно становятся чем-то вроде „зомби“. А это совсем не безопасно для решения глобальных вопросов, которые могут иметь самое серьезное значение для будущего человечества.

Сэр Хамфри терпеливо объяснил, что именно поэтому глобальные переговоры практически всегда готовятся и, главное, решаются заранее, причем смиренными государственными служащими. Такими, скажем, как секретарь Кабинета. Не доверять же такое „зомбированным“ ПМ! Это ведь было бы крайне неразумно, разве нет?

По счастью, Хэкер даже не заметил этого замечания сэра Хамфри, поскольку просто плавно кивал головой в ответ, похоже, даже не слушая, что ему говорят. Возможно, даже не совсем понимая, что сэр Хамфри уже перед ним.

Мы попробовали разбудить премьер-министра, и нам это вроде бы удалось. Он приоткрыл глаза, протерев их, привстал и сказал:

– А, это вы, Хамфри… Доброе утро…

К сожалению, он так и не вспомнил, зачем, собственно, ему пришло в голову срочно вызвать секретаря Кабинета, ибо он тут же уснул, так ничего и не объяснив мне. Я прикрыл его пледом и тоже ушел.

После обеда ПМ позвонил мне в приемную и попросил зайти, чтобы вместе просмотреть срочные материалы, которые, как ему казалось, наверняка накопились за время его отсутствия.

Мне пришлось объяснить ему, что премьер-министру нет особой необходимости заниматься так называемой „накопилкой“, поскольку у него – в отличие от общепризнанного мнения – есть все вообще, а не конкретное собственное министерство.

Следовательно, и забот меньше. Значит, нечего и голову ломать…

Вообще-то это правильно. Все, что каждый день пишут в газетах о том, как много приходится работать премьер-министрам, не более чем миф, весьма усердно продвигаемый нашими регулярно меняющимися пресс-атташе. Вот главные дела, которыми ежедневно предстоит заниматься премьер-министру:

1. Председательствовать на заседаниях Кабинета. (Два с половиной часа в неделю.)

2. Председательствовать на заседаниях двух или трех специальных комитетов Кабинета. (Четыре часа в неделю.)

3. Отвечать на вопросы в Палате общин. (Полчаса в неделю.)

4. Аудиенция у королевы. Максимум один час (если, конечно, ей не надоест раньше).

Все вместе это составляет восемь часов в неделю. Кроме этого, премьер-министр должен просматривать все текущие деловые бумаги, протоколы совещаний, официальные запросы, срочные телеграммы МИДа, и так далее, и тому подобное. Кстати, секретариат старательно заботится о том, чтобы ПМ как можно чаще перемещался с места на место, пожимал руки важным людям, красиво улыбался, говорил разные умные слова… Но несмотря на огромное количество самых разных вещей, которых ожидают от премьер-министра, равно как и то, что он теоретически может сделать, есть еще больше того, что ему приходится делать. Ведь в конце концов премьер-министр и есть главный хозяин!

(Вообще-то, о принципе „ничегонеделания“, принятом на вооружение одним из президентов Соединенных Штатов в середине восьмидесятых годов, можно говорить сколько угодно, однако в данном случае вопрос следовало бы поставить иначе: делал ли Хэкер это сознательно или предпочитал засыпать, чтобы этого не делать? – Ред.)

Поскольку срочной „текучки“ на рабочем столе не было, премьер-министр занялся просмотром газетных вырезок о его недавнем визите в Америку. Последние три дня, когда он был в Вашингтоне, его показывали практически во всех теленовостях и к тому же по всем каналам, включая элитную программу „Панорама“. Больше всего ПМ понравилась подборка, подготовленная Малькольмом Уорреном, нашим пресс-атташе: 1269 газетных и журнальных ссылок плюс 31 фотография. Не говоря уж о шестнадцати радиорепортажах. Так сказать, „с места событий“.

Я спросил ПМ, доволен ли он своим вашингтонским визитом. Хэкер не совсем понял вопрос, хотя, на мой взгляд, он получил все, что хотел – прежде всего рекламу.

Мои вопросы были вызваны возможными соглашениями с американцами. Хотя лично у меня сложилось впечатление, что на этом фронте нам пока похвастаться нечем. И, похоже, вряд ли будет чем…»

(Позже, в тот же самый день, Бернард Вули встретился с сэром Хамфри Эплби в его рабочем кабинете. Нам повезло найти подробности их беседы в личных дневниках сэра Хамфри. – Ред.)

Сегодня я чувствую себя намного лучше и наконец-то переговорил с Хамфри, с которым после своего возвращения из Америки, как ни странно, пока еще не виделся. Встреча с ним оказалась на редкость приятной и по-своему даже плодотворной.

Прежде всего мы пригласили нашего пресс-атташе Малькольма, чтобы обсудить детали моего первого обращения к народу. Причем выяснилось немало интересных вопросов и проблем, о которых я, будучи простым членом Кабинета, даже и не подозревал.

Он начал с вопроса о том, в какой форме мы хотели бы проводить обращение. Как обычное интервью или прямо «на камеру»? Не сразу поняв различие, я просто сказал «да».

– Нет-нет, господин премьер-министр, вместе нельзя. Либо то, либо другое, – покачав головой, объяснил он. – Иного не дано.

Тогда я предложил обычное интервью. Так, наверное, будет полегче. Однако Малькольм тут же поинтересовался, кого я предпочитаю в качестве интервьюера: Робина Дея, Брайена Уолдена, Терри Вогана или Джимми Янга? (Хорошо известные тележурналисты во время премьерства Джима Хэкера, но сейчас, к сожалению, почти совсем забытые. – Ред.)

– Многое зависит от того, господин премьер-министр, кем вы хотите выглядеть: мыслителем, властелином, другом простых людей или просто хорошим, нет, очень хорошим парнем? Так сказать, своим!

– Вообще-то и тем, и другим, и третьим, – не совсем уверенно сказал я, но он почему-то неправильно меня понял, потому что, недоуменно пожав плечами, заметил, что одновременно все они взять у меня интервью, увы, просто не смогут.

Да, но мне совершенно не нужны все они одновременно… То есть мне нужны не они сами, а все эти качества! И если они будут должным образом продемонстрированы народу, то никаких проблем не будет.

Малькольм понимающе кивнул головой.

– Да, создание имиджа политического деятеля во многом зависит от выбора интервьюера, – многозначительно заметил он. – На что именно, господин премьер-министр, вам хотелось бы сделать упор?

Я, как мне казалось, высказал вполне логичное предположение, что раз меня надо прежде всего представлять мыслителем, то честь брать у меня интервью, думаю, принадлежит Брайену Уолдену. Оказалось, Малькольм придерживался иного мнения.

– К сожалению, Брайен слишком много знает, господин премьер-министр. Не забывайте, когда-то он ведь и сам был членом палаты общин.

– Ну и чем это плохо?

– Только тем, что если вы не ответите на его вопрос, он повторит его. И так будет снова и снова. А после третьего раза Брайен заявит в открытом эфире, что вы почему-то так и не ответили на его вопрос, хотя он задавал его целых три раза.

Что ж, немного подумав, я пришел к выводу: да, наверное, Брайен Уолден – действительно не самый оптимальный вариант. Может, лучше представлять меня не столько мыслителем, сколько властелином? Тогда почетное право на интервью надо предоставить Робину Дею…

По мнению Малькольма, в таком случае мне придется взять инициативу в свои руки. Самым решительным образом. Без компромиссов. Что с Робином совсем не просто. Но если этого не сделать, премьер-министром на экране, скорее всего, будет выглядеть он, а не я.

БВ тактично заметил, что с Робином Деем вообще-то немного попроще, поскольку у него уже есть рыцарское звание. Так-то оно так, но, пожалуй, лучше не рисковать.

– А может, мне лучше побыть просто очень хорошим парнем? – предложил я.

– Значит, Воган, – коротко ответил Малькольм. – Но вам придется с ним спорить. В жестком режиме. Иногда даже в очень жестком, господин премьер-министр.

В очень жестком режиме? Что это значит?

– Это значит, что вы должны быть сообразительным, – пояснил Бернард. – Время от времени даже очень сообразительным.

Ну, с этим проблемы не будет. Чего-чего, а сообразительности мне не занимать. Но Малькольм и Бернард почему-то выглядели озабоченными. Очень озабоченными. С чего бы это?

– Видите ли, господин премьер-министр, дело в том, что ему нравится грубо шутить. Вплоть до оскорбительных замечаний.

Невероятно.

– Даже в отношении премьер-министра?

– Вообще-то, он готов оскорбить любого. Если, конечно, сочтет для себя нужным.

– Ну а если ему тоже предложить рыцарство? – подал я идею.

БВ удивленно поднял брови.

– Сэр Теренс Воган? Нет, нет… Вряд ли, господин премьер-министр…

Ничего не поделаешь, пришлось согласиться. Рыцарство для него, само собой, многовато. Хотя… Если ему удастся обойтись без оскорблений, то кто знает, может и стоит попробовать?

Бернарду моя идея, похоже, не очень понравилась.

– Да, но он… Господин премьер-министр, он ведь ирландец! А они, как мне кажется, не совсем правильно воспринимают наши почести. Во всяком случае, в торфяных болотах, откуда он родом. Особенно рыцарство королевства Ее Величества.

В каком-то смысле он, может, и прав. Значит, остается всего один выбор: надо выбирать Джимми Янга.

– Да, но с ним тоже могут возникнуть проблемы, – слегка улыбнувшись, заметил Малькольм. – Рано или поздно он наверняка затащит вас в обсуждение проблем финансовой отчетности, ДТП, потребительской корзины, ну и тому подобной, с позволения сказать, «бытовухи».

Бернард с готовностью согласился.

– Джимми, конечно, ужасно обаятельный парень, но в политическом смысле выглядит, увы, легковесом. К тому же работает только на радио.

К этому времени мне уже полностью разонравилась сама идея с интервью, и я окончательно решил выступать прямо на камеру. Тогда, по крайней мере, ход событий буду определять я сам, а не все эти неудавшиеся депутаты или самоуверенные клоуны.

Малькольм предложил, чтобы мое выступление носило партийно-политический характер. Но это же нелепо! Это же чистейшая агитка! Причем на редкость занудная. Во всяком случае, на мой взгляд. Нет, это должно быть обращением премьер-министра к своему народу!

– Да, но в таком случае это будет правительственным выступлением, и тогда лидер оппозиции будет иметь право на немедленный ответ, – заметил Бернард.

Абсурд какой-то. Ответ на что? На то, что премьер-министр желает обратиться к своему народу?

Однако, по мнению моего главного личного секретаря, с конституционной точки зрения лидеру оппозиции такое право должно быть предоставлено. Я, нахмурившись, поинтересовался, на чьей он стороне.

– Ни на чьей. Я просто пытаюсь думать на два шага вперед, господин премьер-министр, – уклончиво ответил он. – Лидерам оппозиции всегда хочется иметь право на ответ…

Но у меня нет ни малейшего желания снова становиться лидером оппозиции. Во всяком случае, в ближайшем будущем. Однако определенный смысл в его словах, видимо, есть. Значит, придется уступить. Я сказал Бернарду, что мое выступление будет носить партийно-политический характер.

– Но вы же сами говорили, что это чистейшая агитка. Причем на редкость занудная.

Мне все это начинало несколько надоедать.

– Но ведь я, кажется, не говорил, что лично я буду на редкость занудливым, разве нет? – Последовало молчание. – А что, кстати, об этом думаете лично вы, Бернард? – Он снова ничего не ответил.

Тут в разговор вмешался Малькольм. Спросил, часто ли мне приходилось выступать в прямом эфире. Я отрицательно покачал головой. Тогда он предложил провести одну или даже две репетиции. Что ж, совсем неплохая идея!

Затем наш пресс-атташе задал мне последний вопрос:

– Господин премьер-министр, а о чем вы, собственно, собираетесь говорить в своем обращении?

На какой-то момент я, честно говоря, даже растерялся. Как это о чем? Обо мне, конечно! Он, надо отдать ему должное, сразу же уловил суть проблемы, но, тем не менее, предложил прояснить одну небольшую деталь: что именно я собираюсь сказать и какие именно политические цели должны стать приоритетными? Я терпеливо объяснил, что все будет, как всегда: вместе пойдем вперед к лучшему будущему; вместе потуже затянем пояса; сплочение нации; будем вместе зализывать раны; ну и тому подобная партийно-политическая шелуха…

В принципе, его это вполне устроило, но он, тем не менее, настоятельно попросил меня уточнить, на чем я намерен поставить особенное ударение. Но я же точно выразился: в каком-то смысле потуже затянем пояса; в определенном смысле будем вместе зализывать раны… По-моему, яснее некуда.

А Малькольм продолжал давить на меня. Требовал, чтобы я сказал хоть что-нибудь по-настоящему новое. Честно говоря, о по-настоящему новом я никогда и не думал. Но затем до меня вдруг дошло: господи, это же просто уникальная возможность поведать нации о моем великом почине! Я тут же сказал нашему пресс-атташе, что передам ему текст своего выступления в должное время. А он в ответ сказал, что, как только я передам ему тот самый текст, он также в должное время найдет нужного продюсера для нашей телепередачи и организует должные репетиции. В принципе, все это выглядит вполне многообещающе. А почему бы и нет.

Сегодня трудная встреча с самого утра. С секретарем Кабинета. По его настоятельной просьбе. Причем как можно раньше. Поэтому не успел я войти в свой кабинет, как он тут же там появился. Очевидно, ждал меня у нижних ступеней лестницы.

– А, Хамфри, вы уже здесь? Доброе утро.

– Да. Полагаю, вы хотели бы обсудить ваше телеобращение.

Его неподдельный интерес к этому событию меня несколько озадачил.

– Неужели это так срочно? – удивился я.

– Совершенно не срочно, – возразил он. – Можно даже сказать, что не очень-то и важно.

Мне совсем не понравилось, что секретарь Кабинета называет мое первое телеобращение к народу «не очень-то и важным». Он, очевидно, заметил выражение моего лица, поскольку торопливо добавил, что имел в виду совсем другое: «конечно же, это ужасно важно, но никак не повод для кризиса или даже серьезного беспокойства».

Из его слов стало ясно – Хамфри беспокоит не само выступление как таковое, а, скорее, мой великий почин. Ему совсем не хочется, чтобы я упоминал о нем в открытом эфире.

– Если вас интересует мое мнение, господин премьер-министр, то, на мой взгляд, это ошибка, – сухо заметил он.

– Что, политика? – переспросил я.

– Нет-нет, не сама политика, а официальное объявление о ней по телевидению. Это слишком преждевременно и рискованно…

– Значит, вы все-таки одобряете саму политику?

Хамфри понял, что оказался в ловушке. Не мог же секретарь Кабинета выразить несогласие одновременно и с политикой ПМ, и с его выступлением по телевидению! Государственным служащим просто не положено одобрять или осуждать решения премьер-министра. Он явно заколебался. Я молча ждал. Впрочем, совсем недолго. Поскольку буквально через несколько секунд Хамфри нашел нужные слова.

– Э-э-э… вообще-то лично мне эта политика представляется… м-м-м… ну, скажем, достаточно интересной, вполне креативной и, главное, продуктивной. То есть, на редкость продуктивной. В каком-то смысле даже живительной. Новый взгляд на старые проблемы, смелый вызов всем основам государственного мышления… Как минимум, за последние тридцать лет.

Что ж, смысл более чем понятен. Смелый вызов всем основам государственного мышления может бросить разве что полный идиот! Поэтому я дал ему еще одну возможность высказать свое мнение. Только более конкретно.

– Значит, вы все-таки не одобряете мою новую политику?

Он, как всегда, был не очень-то откровенен.

– Это совсем не так, господин премьер-министр. Просто надо принять во внимание возможные последствия, отклики, обратную реакцию, эффект отторжения… Требуется время, чтобы проверить информацию. Изучить варианты. Проанализировать аргументы. Исследовать тенденции. Провести должные консультации. Подвести итоги…

В ответ я любезно помог ему, сказав, что поскольку это прямая обязанность секретаря Кабинета, пусть он всем этим и занимается. Ну а я тем временем объявлю народу о своей новой политике.

– Ни в коем случае! – воскликнул он. – Это невозможно! Во всяком случае, пока…

Интересно, почему? Но четкого объяснения он, как всегда, не дал.

– Ну хотя бы потому, что мы должны… нет, просто обязаны сначала поставить в известность об этом наших американских союзников.

Все, хватит! Меня это уже начало раздражать. Всего неделю тому назад, за день до моего отъезда в Америку, он сам настоятельно посоветовал мне ничего не говорить им, а теперь, оказывается, все наоборот. Как же так? Как прикажете все это понимать?

– Видите ли, господин премьер-министр, – необычно медленно протянул он, видимо, старательно подбирая выражения. – Конечно же, вы правы. Да, именно так, но это имело место до вашего визита, и момент тогда был не совсем подходящий.

– А сразу же после моего возвращения вдруг оказался подходящим. Интересно, с чего бы это? – не скрывая откровенной иронии, спросил я.

Однако секретарь Кабинета, похоже, и не думал сдаваться.

– А с того, что подобного рода явления всегда чреваты самыми серьезными, если не сказать угрожающими, последствиями. На их решение обычно уходит, по меньшей мере, несколько месяцев терпеливой дипломатической работы. Деликатные вопросы требуют деликатного подхода, господин премьер-министр. Это азы государственного управления, – назидательно закончил он.

Что ж, похоже, пора ему напомнить, кто здесь хозяин.

– Скажите, Хамфри, кому, по-вашему, принадлежит последнее слово в управлении страной? Кабинету министров Великобритании или президенту Соединенных Штатов?

Слегка нахмурившись, он откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу, подумал.

– А знаете, это весьма и весьма любопытный вопрос, господин премьер-министр. Мы нередко его обсуждаем. Причем, как правило, должен заметить, с большим интересом.

– И к какому выводу обычно приходите?

– Да как вам сказать, – тут же ответил он и снова ненадолго замолчал. Затем так же неторопливо продолжил: – К сожалению, должен признать, что в определенной степени меня можно считать еретиком. Лично мне кажется, Кабинету министров, но в этом вопросе я, увы, практически всегда остаюсь в меньшинстве.

Я с довольной улыбкой сообщил ему, что у меня тоже есть для него кое-что новое – отныне он уже в большинстве!

– Да, но ведь во время вашей поездки в Америку с президентом у вас все было хорошо. Даже очень хорошо! – с искренним удивлением сказал он.

Да, тут Хамфри совершенно прав. Именно так оно и было. Вообще-то, в самом начале наших переговоров я зачитал ему краткое резюме своего официального заявления для прессы, а он мне свое. После чего мы оба решили, что будет намного проще обменяться ими и потом полностью зачитать их. Лично друг другу. И… заняться перемыванием косточек наших друзей французов. Превосходно!

А вот сейчас медовый месяц, похоже, подходит к концу. Я в самых решительных выражениях заявил Хамфри, что отныне политика Британии будет направлена только на интересы британцев и никого другого. Не говоря уж об американцах.

Но секретарь Кабинета с этим не менее решительно не согласился.

– Господин премьер-министр, вы действительно уверены, что сможете провести ваши гениальные реформы без одобрения американцев? – поинтересовался он.

От таких возражений я предпочел просто отмахнуться, сказав ему, что мы начнем отстаивать независимость Британии при помощи моего великого почина.

– Что ж, неплохо, совсем неплохо, – ответил он, но почему-то без особого энтузиазма. – И, тем не менее, являясь секретарем Кабинета, я просто обязан выступать в защиту конституционных интересов этого Кабинета.

Поистине нелепый аргумент! Пришлось ему напомнить, что членов Кабинета назначает не секретарь, а премьер-министр. Это мое правительство!

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, должен заметить, что это правительство Ее Величества.

Ну нет, это уже слишком, его надо поставить на место. Причем немедленно!

– При всем уважении к вам, Хамфри, – не скрывая иронии, ответил я, – мы обсудим этот вопрос на заседании комитета Кабинета по проблемам внешней и оборонной политики, а затем представим его Кабинету. С большинством его членов я уже переговорил, так сказать, в частном порядке. По их мнению, мой новый почин станет настоящим вкладом в укрепление обороноспособности нашей страны, нисколько не сомневаюсь, будет очень популярным в массах. (То есть прибавит голосов. – Ред.)

Да, мои слова его, похоже, не на шутку рассердили. Потому что он ледяным тоном сказал:

– При самом большом уважении к вам, господин премьер-министр, до Кабинета, как вам, надеюсь, известно, этот вопрос сначала должен быть озвучен в палате общин. Вы ведь, полагаю, все еще один из ее членов, разве нет?

С чего бы напоминать об этом мне, члену парламента? Если это намек, то, интересно, на что? Поэтому пришлось еще раз поставить его на место.

– При самом большом уважении к вам, Хамфри, я тем не менее твердо намерен объявить о моем великом почине не далее как в сегодняшнем вечернем телеобращении к народу. А до того, само собой разумеется, сообщу о нем палате общин.

– Извините, господин премьер-министр, но даже при самом допустимом уважении к вам…

– Ну хватит, – перебил я его. – Хватит этого высокомерия госслужбы! Иначе… Вы можете пожалеть о своих словах, сэр Хамфри. Не боитесь?

Сегодня мы, наконец-то, приступили к репетициям моего эпохального телеобращения. На редкость трудный и, в каком-то смысле, даже несколько неуютный день.

Меня посадили за репортерский столик и попросили говорить прямо на камеру. Телесуфлер поставили где-то чуть справа от меня. Поэтому, чтобы прочитать текст, приходилось время от времени слегка косить глазами.

Начало было, надо признать, не совсем удачным. Я произнес несколько привычных расхожих фраз типа «давайте прямо скажем: мы не можем позволить себе платить больше, чем зарабатываем, нам никто ничего не должен, надо быть готовыми приносить жертвы», ну и так далее, и тому подобное. Клише за клише. Короче говоря, глупость за глупостью…

Я прервал свое выступление и категорически потребовал, чтобы мне сказали, кто автор всей этой чуши. Бернард несколько смущенно ответил, что, насколько ему известно, автором являюсь я сам. Невероятно, но факт: да, оказывается, это было мое давнее выступление, написанное лично мною, в самом начале моей политической карьеры.

Ну и что? Мало ли что! Но ведь репетировать надо не с тем, что было, а с тем, что предстоит, разве нет?

Однако мой главный личный секретарь стоял на своем, упрямо настаивая на том, что это всего лишь репетиция, которую надо делать, как положено. Не говоря уж о конфиденциальности информации в отношении моего великого почина, отмены «трайдентов», возвращения военного призыва и всего прочего…

Не совсем поняв, почему Бернард так упорствует и в чем, собственно, проблема, поскольку у всех в студии имелся требуемый допуск, я в категорическом тоне потребовал, чтобы на телесуфлер вывели реальный текст моего обращения. И заодно поинтересовался у нашего консультанта Годфри Эссекса – очень приятный парень, высокий, худощавый, седоватый, в очках и «бабочке», бывший продюсер «Би-би-си», – как у меня получается. На его взгляд, совсем неплохо. Можно продолжать так и дальше.

Но одна задачка все-таки оставалась. Как оказалось несколько позже, далеко не последняя: Годфри спросил, буду ли я зачитывать свое обращение в очках.

– А вы как считаете? – спросил я.

– Решать вам, господин премьер-министр, – осторожно ответил он. – В очках вы будете выглядеть властным и решительным, без них – честным и открытым. Выбирайте.

Выбирать-то я выберу, это само собой. Но что?

– Вообще-то мне хотелось бы выглядеть властным и честным, – сказал я Годфри.

– Одновременно это невозможно, – не задумываясь, ответил он. – Тут либо то, либо другое.

– Ну а, предположим, – я на пару секунд задумался, – предположим, во время своего выступления я буду их то надевать, то снимать?

– Тогда вы будете выглядеть нерешительным.

Нерешительным? Нет, нет, чего-чего, а этого нам не надо. Я снова задумался, взвешивая все за и против.

– А что если монокль? – предложил Бернард.

Приняв это за одну из его не совсем удачных шуточек, я сказал, что решение вопроса об очках или монокле я приму попозже, за несколько минут до телепередачи.

Телесуфлер наконец-то «зарядили» новым текстом, и репетиция началась. Годфри, Бернард Вули и Фиона – очаровательная гримерша – сгрудились вокруг монитора, внимательно наблюдая за каждым моим движением. Довольно странное ощущение – будто я экзотическое насекомое, которое рассматривают под микроскопом.

Сам текст мне понравился. Особенно его начало: «„Трайденты“ – слишком дорогое удовольствие. Отказавшись от них, мы сэкономим миллиарды долларов и сможем направить их на решение важнейших социальных проблем Британии…».

Я начал его произносить, но тут Годфри перебил меня. Сказал, что все это очень хорошо, но при этом явно имел в виду что-то другое. Бернард тоже попытался вмешаться, но я выразительным жестом попросил его подождать.

По мнению Годфри, я слишком далеко наклоняюсь вперед, что может произвести впечатление, будто это дешевый рекламный клип, в котором премьер-министр пытается уговорить сограждан купить какой-то на редкость дорогой страховой полис.

Я покорно попытался принять несколько различных поз, наклоняясь то вперед, то назад, то из стороны в сторону, но Годфри все равно ни одну из них не одобрил. Бернард и Малькольм, которые все это время о чем-то шептались в углу студии, предложили мне несколько иную версию текста: «В поисках наиболее оптимального решения мы, само собой разумеется, будем внимательнейшим образом рассматривать широкий круг вариантов государственных расходов на оборону».

– Бернард! – возмущенно воскликнул я. – Это же ни о чем не говорит!

– Благодарю вас, господин премьер-министр.

Похоже, он чего-то недопонял. Пришлось повторить еще раз:

– Бернард, в этом ведь нет никакого смысла.

– Вы очень добры, господин премьер-министр, – слегка покраснев от удовольствия, ответил он.

– Нет-нет, Бернард, боюсь, вы меня не так поняли. Ваш вариант мне не нравится. Просто совсем не нравится!

Мой главный личный секретарь, не скрывая удивления, просмотрел текст еще раз. Чтобы увидеть, где его можно еще усилить.

– Тогда как насчет: мы рассмотрим их в самое ближайшее время?

Увидев мои сердито нахмуренные брови, он слегка занервничал, но сдавать позиции, похоже, не собирался.

– Господин премьер-министр, нам на самом деле кажется, что ваше выступление надо слегка смягчить.

Я вопросительно посмотрел на Малькольма. Он тут же, не ожидая подтверждения, предложил свой вариант: «Программа „трайдент“ обернется для вас тяжелым налоговым бременем. Пятнадцать миллиардов – это немалые деньги, поэтому мы самым тщательным образом проанализируем, насколько этот проект стоит таких денег».

Это, безусловно, несколько размывало содержательную часть моего выступления, но я решил пойти на компромисс. Политика есть политика, ничего не поделаешь. Но все-таки спросил у Годфри, следует ли упоминать конкретные цифры.

– Да, конечно же, – не задумываясь, ответил он. – Практически никто их не понимает и не запоминает. Есть, конечно, и такие, кто все-таки понимает или запоминает, но им в любом случае просто не верят. Зато будет создаваться впечатление, что вы полностью владеете ситуацией. К тому же не забывайте: люди ведь не знают, что вы не говорите, а всего лишь считываете текст с телесуфлера.

Хорошая мысль. Он также посоветовал мне читать чуть-чуть побыстрее. Да, так оно и есть, но темп диктую не я, а телесуфлер.

– Не совсем, господин премьер-министр, – успокоил меня он. – Телесуфлер настроен на скорость вашей речи. Автоматически. Вы говорите быстро, он тоже. Вы замедляете темп, он тоже. Никаких проблем.

Я решил проверить и медленно, очень медленно произнес: «„Трай…ден…ты“ – слиш…ком до…ро…гое удо…воль…ствие». И тут же практически скороговоркой: «Программа-„трайдент“-обернется-для-вас-тяжелым-налоговым-бременем. Пятнадцать-миллиардов-это» И тут же снова очень медленно продолжил «не…ма…лые день…ги». И, представляете, сработало! Что ж, отлично. На самом деле звучит так, как будто я не читаю готовый текст, а говорю его собственными словами.

Впрочем, Годфри отметил еще одну незначительную деталь в этой фразе.

– Господин премьер-министр, а стоит ли говорить «тяжелым налоговым бременем для вас»? Звучит так, будто вы не один из нас. Правитель снисходит до разговора со своими кроткими подданными. Они и мы.

Они и мы? Что ж, еще одна неплохая мысль. Совсем неплохая. Действительно, лучше сказать налоговым бременем для нас. Я ведь тоже плачу налоги. Точно так же, как и они!

Но Бернарда по-прежнему беспокоило то, что эта часть моего выступления, по его мнению, чересчур прямолинейна и, более того, даже слишком откровенна. Ну и что? Тоже мне проблема…

Однако он, перебив меня, напомнил, что от «трайдентов» зависит огромное количество рабочих мест для наших британцев. Поэтому без предварительных консультаций и согласований с озвучиванием этого проекта лучше пока не торопиться.

Вообще-то, возможно, он и прав. Тем более, что Малькольм практически сразу же предложил новый вариант: Наше правительство намерено самым тщательным образом и, главное, конкретно проанализировать все расходы на оборону с целью достижения не менее высокого уровня обороноспособности страны, но при существенно меньшем уровне расходов.

Лично мне этот вариант понравился. Хотя, по мнению Годфри, фраза несколько длинновата и ее можно выразить двумя короткими предложениями.

– Господин премьер-министр, как показывает наш опыт, если фраза состоит из более чем двух строк, то когда ее договаривают до конца, слушатели чаще всего забывают ее начало. Иногда включая и того, кто ее произносит.

Так мы и сделали. Разбили ее на два коротких предложения.

А Годфри по-прежнему беспокоила моя поза за столиком. Покачивая головой, он сказал, что я снова начал слишком наклоняться вперед.

– Так делают, когда хотят выглядеть откровенными, – объяснил я ему.

– Дело в том, господин премьер-министр, – возразил он, – что в таком случае вы выглядите как человек, который хочет выглядеть откровенным. А вот если вы откинетесь назад, то будете выглядеть спокойным и уверенным в себе. Настоящим лидером, у которого все под контролем.

Хорошо, лидером так лидером. Я послушно откинулся назад.

– Нет-нет, не так сильно, – поправил меня Годфри. – А то у вас будет такой вид, будто вы съели что-то не то.

А вот этого нам совсем не надо! Я немедленно выпрямился, невольно подумав, как же тогда выглядеть откровенным, если нельзя наклоняться вперед…

Впрочем, у Годфри на это имелся готовый ответ.

– Нет проблемы. Мы специально отметим в тексте те места, где вам хотелось бы выглядеть откровенным. Жирным шрифтом. И тогда вы слегка нахмуриваетесь и произносите слова чуть помедленнее. Только и всего.

Ладно, пусть будет так. Надеюсь, хуже от этого не будет.

Затем мы перешли к урокам актерского мастерства. Прежде всего, он сказал, что у меня слишком каменное лицо. Такого мне еще никто и никогда не говорил! Ну и как прикажете это понимать?

Годфри, не скрывая удовольствия, объяснил, что во время публичного выступления все нормальные люди обычно мотают головой, шевелят бровями, надувают щеки, ну и так далее, и тому подобное. Боюсь, они точно хотят сделать из меня зомби.

Мои искренние попытки работать мышцами лица «как надо» вызвали отчетливые смешки в дальнем конце студии, где работали техники, визажисты и уборщики. По мнению Годфри, на этот раз я просто несколько перестарался. Ничего страшного…

Но моего главного личного секретаря по-прежнему продолжала беспокоить та самая фраза: Наше правительство намерено самым тщательным образом и, главное, конкретно проанализировать все расходы на оборону. Он считает, это все-таки слишком откровенно.

– Непосредственное упоминание о сокращении военных расходов может вызвать сильное беспокойство в таких местах как, скажем, Девенпорт, Портсмут, Розит, Альдершот и Бристоль, господин премьер-министр. О возможных политических последствиях этого, полагаю, вы и сами догадываетесь.

Ах, вот оно в чем дело. До меня наконец-то дошло: ведь все эти города – маргинальные избирательные округа! Я попросил его подумать над более приемлемой трактовкой, и мы перешли к следующему эпизоду моего выступления.

Он звучал приблизительно так: Скорее всего, вам придется услышать много самой настоящей чепухи со стороны оппозиции, подобной тому, что мы, дескать, выбрасываем государственные деньги на ветер, продаемся американцам… Вот что я скажу вам в ответ на это. Вспомните их дела, когда они были у власти! Только представьте себе, какой ущерб они принесли нашей стране!

Как ни странно, решительное возражение на этот раз последовало не от Бернарда, а от Годфри.

– С вашего позволения, господин премьер-министр, не стоит трогать оппозицию. Во всяком случае, так агрессивно. Знаете, как у нас говорят: Не бей лежачего, он ведь может и встать…

Ничего себе ответ! Хотя, надо признать, именно такие штучки наша партия и любит.

А Годфри продолжил:

– Не волнуйтесь, господин премьер-министр, партия проголосует за вас в любом случае. А резкие нападки на оппозицию только оттолкнут колеблющихся избирателей, которые наверняка увидят в этом только «гроздья неправедного гнева и плоды мелкого интриганства».

Если он прав, делать этого, само собой разумеется, ни в коем случае не надо. Годфри также посоветовал мне избегать любых упоминаний о критических замечаниях, которые когда-либо делались в мой адрес. Действительно, а с какой это стати делать им бесплатную рекламу? Да, но как же в таком случае быть с оппозицией? Что про них говорить? Его ответ оказался, по-моему, очень правильным и на редкость простым.

– Лучше вообще ничего, господин премьер-министр. Все, что говорите, должно производить впечатление тепла и дружелюбия. Вы, конечно, должны выглядеть властным, но и достаточно любящим тоже. Отцом нации. И постарайтесь говорить чуть более низким и глубоким голосом. Мы считаем, так будет выглядеть намного убедительней.

Чуть более глубоким голосом? Интересно, как это можно сделать, чтобы не звучало фальшиво! Бернард, слегка усмехнувшись, порекомендовал мне взять несколько частных уроков у кого-нибудь из королевского шекспировского театра, который, как известно, славится великолепной постановкой речи.

Ладно, уговорили. Я максимально возможным глубоким голосом начал зачитывать следующий параграф: Они разбазарили наши золотовалютные резервы… они довели до ручки нашу экспортную политику,… они способствовали заключению целого ряда позорных соглашений… Тут до меня дошло, что в моем реальном выступлении эту по-настоящему сильную фразу тоже придется выкинуть. Какая жалость!

Пошептавшись с Малькольмом, бывший продюсер «Би-би-си» предложил внести в текст чуть более оптимистическую нотку относительно меня и будущего. А что, он действительно прав. Особенно в отношении меня. Кто бы спорил? Всегда куда лучше говорить о светлом будущем, чем о печальном прошлом, правда же? Мы хотим построить светлое будущее для наших детей! Мы хотим построить мирную и процветающую Британию! Британию с высоко поднятой головой! Особенно среди других членов Содружества наций…

Совсем неплохо. Я поинтересовался, откуда они эту фразу взяли. Оказалось, из последнего выступления лидера оппозиции. Естественно, нам придется ее, так сказать, несколько «осовременить».

Годфри почему-то решил снова вернуться к вопросу о моем внешнем облике. На этот раз о моей одежде.

– Что на вас будет одето, господин премьер-министр? – спросил он.

– А что вы предлагаете?

– Темный костюм наводит на мысли о традиционных ценностях.

– Хорошо, пусть будет черный, – сказал я.

– Хотя, с другой стороны, светлый воспринимается скорее как деловой.

Господи! Еще одна дилемма. Как же мне все-таки выглядеть: традиционным или деловым? Лучше, конечно, и тем и другим.

– А нельзя ли светловатый костюм с темноватой жилеткой? – спросил я.

– Нет-нет, господин премьер-министр, тогда у вас могут возникнуть проблемы с идентификацией личности. Вообще-то можно, конечно, попробовать и твидовый костюм. Он будет предполагать основательность простых британцев. Окружающая среда, образ жизни, ну и так далее, и тому подобное…

Да, в общем-то совсем не плохо, однако у Годфри, как оказалось, имелись и другие варианты. Например, спортивный пиджак, в котором владыка будет выглядеть более неформальным и, значит, более доступным. Так сказать, более одним из них.

Я объяснил Годфри, что обладаю практически всеми этими качествами. Как сейчас принято говорить, «все в одном флаконе». И очень хотел бы, чтобы все их увидели.

Он, довольно кивнув, сказал, что окончательное решение можно принять чуть попозже, и дал мне еще несколько полезных советов.

– Если у вас, как вы полагаете, «все в одном флаконе», господин премьер-министр, то в таком случае надо специально выделить что-нибудь, чего там нет. Иначе люди могут подумать, что это совсем не так. Или не совсем так. Что, собственно, одно и тоже. Поэтому лучше всего подойдет темный костюм на фоне дубовой мебели и толстых книг в солидном кожаном переплете. Но если в своем выступлении вы не собираетесь сказать чего-либо нового, то вам, скорее всего, нужен светлый современный костюм с абстрактной расцветкой.

Фиона отвела Годфри в сторонку, наверное, чтобы пошептаться насчет моего макияжа. Интересно, зачем? Честно говоря, вообще-то хорошо, когда о тебе так заботятся, суетятся, вытирают пот, подкрашивают веки, но… До меня донеслись отдельные фразы их разговора, которые для моего слуха явно не предназначались.

– Годфри, вас не смущают его седые волосы? Может, лучше их подкрасить?

– Думаю, нет. И так сойдет. Он ведь не мальчик.

– А его залысины?

– Какие еще залысины? – не удержался я, давая понять, что все прекрасно слышу.

Годфри круто обернулся.

– Она имеет в виду ваш высокий лоб, господин премьер-министр.

Фиона согласно кивнула головой.

– Что ж, в таком случае пусть так оно и будет.

Их следующее предложение тоже вряд ли можно было назвать приятным, но ведь Годфри предупреждал меня, когда соглашался на эту работу, что ему придется быть предельно честным и искренним со мной, иначе от него будет мало толку. Они оба внимательно посмотрели сначала на меня, затем на мое лицо в мониторе, затем снова на меня.

– М-м-м, слушай, Фиона. А можно что-нибудь сделать с его глазами? Скажем, чуть-чуть их расширить. Чтобы они не выглядели такими узко посаженными…

– Нет проблем. Кроме того, по-моему, стоит слегка осветлить мешки под глазами и затемнить бледноту щек. Как ты считаешь? – Годфри согласно кивнул головой. – Больше всего проблем, боюсь, будет с его носом.

– С моим носом? Проблемы? – снова не выдержал я.

Годфри тут же заверил меня, что с моим носом никаких проблем нет. Как с таковым… Проблема всего лишь в освещении. Картину портит какая-то непонятная тень.

Мне все это начинало порядком надоедать, и я напомнил им, что надо не заниматься моим носом, а репетировать. Но Годфри, как бы не обращая на меня внимания, спросил Фиону, есть ли у нее что-нибудь еще. Правда, предварительно заверив меня, что все это делается исключительно в моих интересах: чем лучше я буду выглядеть на телеэкране, тем больше у меня будет шансов победить на следующих выборах. В этом он прав, ничего не скажешь.

– Ну и, конечно, надо что-то делать с зубами, – сказала Фиона и повернулась ко мне. – Не могли бы вы улыбнуться, господин премьер-министр? – попросила она. – Как можно шире, пожалуйста.

Я улыбнулся. Они мрачно посмотрели на меня. Затем Годфри, печально вздохнув, протянул:

– Да… – и подошел к моему письменному столу. – Простите, господин премьер-министр, но мы думаем, вам надо немного поработать с нашим дантистом.

– Поработать с дантистом? Для чего?

– Для того, чтобы чуть выправить зубы, только и всего. Люди, то есть избиратели, всегда обращают на это внимание. Вспомните, например, чудесное превращение Гарольда Вильсона (премьер-министр Великобритании в периоды 1964-1970 и 1974-1976, лейборист – Ред.), без которого он вряд ли бы выиграл выборы.

Мы наконец-то продолжили нормальную репетицию. Я откинулся назад, но не слишком далеко. Говорил, по-моему, достаточно глубоким голосом, стараясь всячески изменять темп речи, изо всех сил шевелил мышцами лица и бровями:

– Мы, само собой разумеется, рассмотрим самый широкий диапазон мнений по всему диапазону государственных расходов… – а затем подумал, а с чего, собственно, я начал?

Ужасно, просто ужасно! Я спросил Бернарда, не ходим ли мы по некоему замкнутому кругу.

– Да, господин премьер-министр, ходим, – с готовностью согласился он. – Но ведь это же наиболее удобный, наиболее приемлемый путь…

– И наиболее бессмысленный, – перебил я его.

Он удивленно поднял брови.

– Простите, господин премьер-министр, но, на мой взгляд, не такой уж бессмысленный. Скорее, разумно-уклончивый…

Не совсем поняв, что такое разумно-уклончивый, я попросил Годфри высказать свое мнение.

Он, само собой разумеется, отказался его высказать. За что, кстати, я его совсем не виню, это не его проблема.

– Решать это вам и только вам, господин премьер-министр, – даже не улыбнувшись, ответил он. Тем самым, как у нас принято говорить, «перекинул мяч на мою сторону». – Просто если это именно то, что вы хотите сказать, я бы предложил самый модерновый костюм. На самом модерновом фоне с суперэнергичными ярко-желтыми обоями и круто-абстрактными рисунками. Чтобы хоть как-то скомпенсировать отсутствие чего-либо нового в вашей программной речи.

Я сказал, что всегда могу вернуться к ее первоначальному варианту.

Он одобрительно кивнул головой.

– В таком случае вам нужен темный костюм в полосочку на сером фоне. И что-то вроде дубовых обоев.

А вот Бернарда мое предложение вернуться к первоначальному варианту, похоже, явно расстроило. Потому что он тут же с кислой миной попросил меня подумать и, если возможно, пересмотреть это, с его точки зрения, не совсем «своевременное» решение.

Значит, пора с предельной четкостью определить свою позицию. И для моего главного личного секретаря, и для всех присутствующих вообще.

– Послушайте, поскольку это мое первое обращение к нации в качестве премьер-министра, оно должно быть посвящено какому-нибудь жизненно важному вопросу. Нельзя ведь вот так просто выйти в эфир и нести всякую несущественную чепуху, правда ведь? Моя речь должна иметь смысл! Должна иметь последствия! Должна всем запомниться!

Бернард целиком и полностью согласился (что, впрочем, вряд ли), но вежливо поинтересовался, не мог ли бы я посвятить ее чему-нибудь, так сказать, менее противоречивому.

Я терпеливо объяснил, что так называемые «менее противоречивые темы» обычно производят намного меньшее впечатление, чем… более противоречивые.

– Господин премьер-министр, а вы уверены, что так называемые «менее противоречивые темы» не производят большего впечатления? – почему-то поинтересовался он.

– Например, какие? – не скрывая интереса, поинтересовался я.

– Ну, скажем, специальные средства в качестве туалета для домашних животных. – Он что, серьезно? – Мощный удар по тем, кто позволяет своим питомцам гадить на наших улицах. А еще можно обрушиться на злостных нарушителей дорожного движения. Или пьяниц. Или выступить в защиту «зеленых», то есть защитников окружающей среды. Или… В общем-то, таких тем сколько угодно, господин премьер-министр.

Годфри поднял еще один, слава богу, последний вопрос. Музыкальная заставка: Бах – свежие идеи, Стравинский – ничего нового. Ну и что лучше?

Я предложил Годфри найти что-нибудь у наших родных британских композиторов. Что лучше бы отражало мой патриотический образ. Ему это явно понравилось.

– Тогда, может, Элгар?

– Да, но только не «Земля надежды и славы». Ни в коем случае!

– Тогда как насчет «Загадки века»? – предложил Бернард. – Ведь…

Я одним взглядом заставил его замолчать.

(Ровно через три дня Бернард Вули направил сэру Хамфри Эплби служебную записку, касающуюся содержания телеобращения Хэкера к народу. Приводим ее оригинал ниже. – Ред.)

(На следующий день Бернард Вули получил ответ. – Ред.)

(Ответ Бернарда Вули, само собой разумеется, последовал незамедлительно. – Ред.)

«Да, я хорошо помню те служебные записки. Хамфри Эплби действительно был весьма недоволен тем, что мне так и не удалось отговорить Хэкера от его „великого почина“. Хотя, честно говоря, я старался, как мог.

Хамфри попросил меня срочно заскочить к нему, „чтобы, так сказать, обсудить ситуацию“: больше всего его интересовали результаты партийного опроса общественного мнения, которые, на мой взгляд, во многом и стали причиной неуспеха в попытке переубедить нашего премьер-министра.

Его решение оказалось на редкость простым: провести еще один опрос, который покажет, что избиратели против военного призыва.

Тогда я был все еще достаточно наивен. Не понимал даже, как избиратели могут быть одновременно „за“ и „против“. Впрочем, старина Хамфри довольно быстро разъяснил суть вопроса.

Оказывается, весь секрет заключается в том, что когда к усредненному обывателю подходит молодая привлекательная девушка с опросной анкетой и задает серию нужных вопросов, этому усредненному обывателю невольно хочется не выглядеть дураком, а произвести на нее хорошее впечатление. Ей, этой молодой привлекательной девушке, само собой разумеется, надо, чтобы этот самый усредненный обыватель дал ей те самые нужные ответы.

Сэр Хамфри тут же на мне самом продемонстрировал, как работает эта система:

– Мистер Вули, скажите, вас, конечно же, беспокоит рост преступности в среде подростков?

– Да, конечно же беспокоит, – ответил я.

– Вам не кажется, что в наших общеобразовательных школах сильно хромает дисциплина и недостаточно требовательности?

– Естественно, кажется.

– Как вы считаете: молодым людям нужен порядок и сильный лидер?

– Да, нужен.

– Как вы думаете, хотят ли они добиться в жизни чего-нибудь большего?

– Да, хотят.

– Значит, как нам кажется, вы за военный призыв?

– Да, само собой разумеется.

Вольно или невольно, но на все эти вопросы я, так или иначе, ответил „да“. А что еще можно сказать, чтобы не выглядеть недотепой? А в итоге публикуется только последний вопрос и только последний ответ.

Самые популярные опросы, конечно, до такого не опускаются или, во всяком случае, стараются не опускаться, но их, в общем-то, совсем немного. Наверное, именно поэтому Хамфри предложил провести новый опрос, но не партийный, а целенаправленный – для министерства обороны. Что мы, соответственно, и сделали. Причем часть ключевых вопросов придумал он сам:

– Мистер Вули, вас тревожит угроза войны?

– Да, конечно, – вполне честно ответил я.

– А рост вооружений?

– Естественно.

– Вы видите опасность в том, чтобы давать молодым людям оружие и учить их убивать?

– Да.

– Считаете ли вы неправильным вынуждать людей брать в руки оружие против их воли?

– Да.

– Готовы ли вы возражать против введения обязательного военного призыва?

И я ответил „да“, прежде чем сам осознал это, представляете?

Хамфри был просто в восторге.

– Вот видите, Бернард, вы и есть тот самый настоящий усредненный британец, – довольно сказал он.

У него на редкость творческое мышление, поэтому быть рядом с ним лично мне всегда доставляло и доставляет истинное удовольствие.

Например, он тут же предложил кое-что еще. А именно, чтобы премьер-министр сделал свое обращение не через три-четыре недели, как планировалось, а через ближайшие одиннадцать дней.

– А что если премьер откажется? – спросил я.

Оказывается, секретарь Кабинета предусмотрел и это. Он тут же посоветовал мне сказать Хэкеру, что мне стало известно о намерении оппозиции выступить со своим политическим заявлением ровно через одиннадцать дней. Так что премьер-министру лучше первым сделать свое обращение. Иначе он будет вторым, что, конечно же, нежелательно.

Интересно, так ли это на самом деле, подумал я и попросил Хамфри сказать мне, так ли это на самом деле.

– Да, так, – коротко ответил он. И с легкой улыбкой добавил: – Если вы подождете с этим хотя бы до утра…

Причина этого незамысловатого маневра была весьма проста – „обойти“ Хэкера. Если убедить его сделать свое „историческое“ телеобращение к народу не позже, чем через одиннадцать дней, то он не сможет объявить о так называемом „великом почине“, поскольку больше одного заседания комитета по обороне за столь короткий период ему вряд ли удастся собрать, а этого явно недостаточно для того, чтобы окончательно выяснить с коллегами по Кабинету свои отношения по этому вопросу.

Кстати, первоначально его коллеги были, в общем и целом, согласны с основными положениями его новой политики. Но только в личном и политическом плане, а никак не в официальном!

Что же касается остальных министров, их точка зрения зависела от конкретных рекомендаций, которые они получат от соответствующего источника (то есть от секретаря Кабинета – Ред.)».

(В Уайтхолле все заседания протоколировались. Все без исключения. Не только правительственные, но даже простые, как принято говорить, «рабочие». Каждое заседание должно быть полностью зафиксировано на бумаге. Стенографировались также абсолютно все принимаемые решения и конкретные способы их исполнения. Это делалось прежде всего в целях сохранения преемственности политики последующих правительств. Впрочем, одно из них обычно проводилось без должного стенографического отчета – неформальная встреча постоянных заместителей министров, которая еженедельно проводилась в офисе секретаря Кабинета по средам, ровно за день до заседания Кабинета. И называлось оно всегда одинаково: «Ознакомление с повесткой дня».

К счастью для историков, сэр Хамфри все-таки делал собственные записи о некоторых из них. Вроде бы только для самого себя. И действительно, в течение всей его жизни никто не имел возможности ознакомиться с ними. Но теперь леди Эплби любезно предоставила их в наше полное распоряжение. Включая запись той самой неформальной встречи в среду 15 февраля. – Ред.)

Сегодня днем состоялось заседание комитета Кабинета, но мои коллеги почему-то отреагировали на мой «великий почин» совсем не так, как я ожидал.

В повестке дня этот вопрос стоял одним из последних. Я сообщил, что собираюсь объявить о нем в своем телеобращении к народу в пятницу, и если комитет его одобрит, то представлю мой «великий почин» сначала Кабинету – утром в четверг, а уже днем – палате общин.

Последовало необычно долгое молчание, которое я, как обычно, принял за молчаливое согласие и уже был готов перейти к следующему пункту, когда совершенно неожиданно слово попросил Дункан (Дункан Шорт, министр иностранных дел – Ред.).

– Господин премьер-министр, у меня есть превосходная идея, – начал он.

Я довольно кивнул головой.

– Что ж, отлично. Излагайте.

– Боюсь, с «великим почином» нужно повременить. Все, конечно, прекрасно, но дело в том, что… отказ от «трайдентов» в самом начале вашего премьерства может быть воспринят Советами как признак слабости.

Хамфри невнятно, но, похоже, намеренно хмыкнул, задумчиво кивнул головой и молча повернулся ко мне с вопросительным выражением лица.

Я даже несколько растерялся. Ведь когда мы с Дунканом говорили «тет-а-тет», он был полностью «за».

– Послушайте, вы ведь, кажется, полностью одобряете мой «новый почин», разве нет? Наши надежные обычные вооруженные силы, помимо всего прочего, позволят нам значительно усилить НАТО…

Дункан понимающе кивнул, но, похоже, не совсем согласился.

– Да, само собой разумеется, господин премьер-министр, но… но это может выглядеть, как отсутствие решимости и политической воли, может быть воспринято, как желание ублажить противника.

Я сказал Дункану, что приму во внимание его «особую точку зрения», хотя это мнение всего одного члена комитета.

Боюсь, я поторопился, потому что сразу за ним слова попросил Поль (Поль Сидгвиг, министр обороны – Ред.).

– Вообще-то эта мысль мне тоже кажется вполне разумной, господин премьер-министр. Действительно, на данный момент «трайденты» – это лучшее, а Британия всегда должна иметь только самое лучшее…

– Но, Поль, – удивленно перебил я его. – Мне казалось, вы хотели избавиться от «трайдентов». «Бессмысленная трата государственных средств, выбрасывание денег на ветер…» – это ведь ваши слова, разве нет?

– Да, мои, – почему-то смущенно ответил он. – Я на самом деле придерживался такого мнения, но теперь, боюсь, не очень уверен. Мне тут совсем недавно довелось ознакомиться с кое-какими бумагами, и там некоторые вещи трактуются не совсем так, как мне представлялось. – Я холодно посмотрел на него. – Вообще-то, лично мне кажется, что вряд ли стоит объявлять об этом раньше времени, только и всего, господин премьер-министр.

– Я тоже против преждевременных заявлений, господин премьер-министр, – неожиданно заявил Патрик (Патрик Снодграсс, министр образования и науки – Ред.).

– Интересно, почему? – спросил я.

– Потому что весь этот план основан на цифрах профессора Розенблюма. А его, насколько мне известно, подозревают в научной некомпетентности. Кстати, совсем недавно я получил некий весьма авторитетный документ, в котором серьезнейшему сомнению подвергается сама суть всех его аргументов, и к тому же…

– Но послушайте, Патрик, – перебил я его с нарастающим беспокойством. – Вы же сами были полностью согласны с тем, что всеобщая воинская повинность поможет нам решить не только проблему занятости молодых людей, но и заметно усилить обороноспособность наших вооруженных сил, разве нет?

Вместо Патрика совершенно неожиданно ответил Дадли (Дадли Беллинг, министр занятости – Ред.):

– Да, совершенно верно, господин премьер-министр, но, знаете, после этого до меня вдруг дошло: ведь тем самым мы создадим целую армию тренированных и дисциплинированных молодых людей, которые через два года службы снова окажутся на улице. Без работы, зато хорошо обученные убивать… Просто идеальный материал для организованной преступности.

Я недоуменно посмотрел на него.

– Так вы что, тоже против?

– Нет, господин премьер-министр, я только против чересчур поспешных решений. Мне кажется, нам нужно немного подождать, поглубже разобраться в деталях…

Странно все это. Ведь всего неделю назад они были полностью согласны, что моя новая политика принесет нам много голосов. Что ж, похоже, надо серьезно подумать.

В заключение Хамфри пообещал лично оформить протокол нашего заседания, чтобы, так сказать, оставить двери открытыми. Огромная помощь, ничего не скажешь.

Сегодня утром получил от Поля из МО данные их последнего опроса – 73% высказались против обязательного военного призыва. Странно, ведь наш партийный опрос показал, что 64% населения за него! И как это прикажете понимать?

А ближе к полудню принесли стенограмму того самого заседания комитета Кабинета.

Перечитал эту стенограмму несколько раз подряд. Похоже, комитет Кабинета не хочет, чтобы в своем телеобращении к народу я даже упоминал о «великом почине».

У меня нет ни малейшего намерения отказываться от моего «великого почина», но, судя по всему, за него предстоит драться. И еще как драться!

Я немедленно проинформировал Бернарда, что для своего телеобращения предпочитаю светлый костюм, современную обстановку, экстремально-желтые обои, несколько абстрактных картин на стенах и, само собой разумеется, Стравинского.