"Обманутая" - читать интересную книгу автора (Баррет Мария)

Глава 3

Джеймс перешел дорогу и пошел по Дак-стрит по направлению к Джермин-стрит. По пути он разглядывал свое отражение в оконных стеклах. Подняв руку, он пригладил волосы, убирая на место выбившуюся прядь, и одернул пиджак. Нервы были напряжены. Он не мог представить, что его ждет впереди. Восемь лет – очень долгий срок, думал он. Люди меняются. Возможно, эта встреча и не была самой лучшей его идеей после стольких лет.

Но, увидев впереди ресторан, он вдруг с удовлетворением понял, что на протяжении нескольких часов вся его жизнь может стронуться с мертвой точки. Впервые за многие годы он что-то чувствовал, а опасность опьяняла его и заставляла ощущать себя живым. Казалось, кровь веселее течет по жилам.

Посмотрев на часы, он вошел внутрь. Через окна он видел, что уже несколько человек заняты ленчем, а зал только начал заполняться. Когда он вошел, его окутал густой аромат чеснока и жарившегося мяса. Джеймс огляделся и понял, что прибыл первым. Он назвал свое имя метрдотелю и прошел к столику, который был заказан заранее. Усевшись, он выбрал выпивку и стал ждать, делая вид, что интересуется новостями, напечатанными в «Экономисте». Сердце его лихорадочно стучало, а кровь теперь уже не весело текла, а тяжело бурлила в венах.

Хьюго наблюдал за Джеймсом с противоположной стороны улицы. Он видел, как Джеймс остановился у ресторана, взглянул на часы и вошел внутрь здания. Этот ленч стоил нескольких недель очень осторожных манипуляций: случайная встреча на свадьбе Элизы, ни к чему не обязывающий деловой разговор, совершенно ненужное приглашение посетить частную коллекцию, выставленную в галерее Николаса Торпа в Фулхэме. Хьюго всегда тщательно отрабатывал свои планы, но сегодняшняя встреча Джеймсом была необходимой. Она составляла важную часть его стратегии.

Он стоял и ждал достаточно долго, чтобы дать возможность Джеймсу сесть. Затем Хьюго последовал за ним. Каблуки его туфель ручной работы постукивали по тротуару, безупречный шелковый галстук с продольными полосами зрительно увеличивал рост. Он приблизился к ресторану, глянул через окно, нашел взглядом Джеймса, а потом открыл дверь и вошел. Кивнув официанту, он широкими шагами прошел к месту, где сидел Джеймс.

Остановившись на некотором расстоянии от стола, Хьюго какое-то время смотрел на Джеймса, пока тот читал. Он смотрел на шелковистые роскошные волосы, па тонкие совершенные черты лица, на безупречную одежду, на длинные изящные пальцы, которыми тот переворачивал страницы журнала. Эти пальцы Хьюго хорошо помнил. Потом он шагнул вперед, улыбнулся небрежной, хорошо отрепетированной улыбкой и сказал:

– Привет, Джеймс. Я рад, что ты решился на встречу.

Джеймс вздрогнул и посмотрел на него – ожиданию пришел конец. Он встал, протянул руку, посмотрел Хьюго в глаза:

– Я тоже рад.

Они пожали друг другу руки, и прикосновение их рук многое им сказало. Тогда Джеймс улыбнулся. Это была одна из его искренних улыбок, очень личная и очень интимная. Она не нуждалась в комментариях, и ожесточенное сердце Хьюго дрогнуло. Спазмы сжали его живот, рождая глубокую, но какую-то изысканную боль.

– Это было так давно, Хьюго. Очень давно, – сказал Джеймс.

Ливви свернула на проселочную дорогу с жестким покрытием и осторожно повела машину. Вскоре она остановилась у цветочного киоска и вылезла из машины, кивнув юноше киоскеру. Было уже полчаса пополудни, до ее дома оставалось миль пятнадцать.

– Добрый день!

Ливви улыбнулась:

– Привет! Могу я получить пару гвоздик?

Юноша вытащил цветы из вазы и стал аккуратно заворачивать их в бумагу. Не отрывая взгляда от цветов, он спросил:

– Извините, вы не Ливви Дэвис?

– Она самая.

Все еще не поднимая головы, он вручил ей цветы, а потом посмотрел на нее, покраснев от смущения.

– Вы не можете дать мне автограф? Моя сестра восхищается вами!

– Конечно! – сказала Ливви, взяв цветы и доставая сумку. Она вытащила из сумки деньги и ручку, пока юноша освобождал прилавок от цветов. Он пресерьезно вручил ей листок бумаги, и Ливви некоторое время молча смотрела на него, а потом спросила: – Ну и какое имя я должна написать?

– Мэл… Ой! – Юноша отвернулся, страшно смущенный, а потом попытался выдавить из себя несколько слов. – Вы… не могли бы… просто написать «с любовью» или… ну что-нибудь в этом роде?

Ливви с трудом сдержала улыбку. Она заметила на правой руке юноши большой золотой перстень-печатку и без труда прочитала инициалы на нем. Тогда, все еще сдерживая улыбку, она написала: «Самому дорогому М.Дж. со всей моей любовью. Тысяча поцелуев. Ливви Дэвис». Потом выпрямилась и отдала листок бумаги юноше. Он прочитал эти строки и расплылся в широкой улыбке.

– О! Это просто потрясающе! Огромное спасибо, Ливви!

– Всегда рада! – улыбнулась Ливви. Она положила сумку с ручкой и деньгами в машину, а цветы уложила в багажник вместе с вещами, приготовленными на уикэнд. Все это заняло у нее полчаса, а за это время потемнело небо и пошел дождь. Тяжелые ледяные капли падали на землю с мрачного темно-серого неба. Солнце исчезло, Стало так темно, как будто вечер уже вступил в свои права.

Ливви помахала юноше и быстро скользнула в сухое тепло автомобиля, включила двигатель и стала греть руки, наслаждаясь горячим воздухом, который гнал включенный кондиционер. Она посмотрела в окно и понадеялась, что такая погода не сохранится в течение всего уик-энда. Что угодно, только не провести все время в доме! Только не это! Все дни – с пятницы до воскресенья. Слишком многое напоминало об отце в Старом Пасторате. Она никогда не могла чувствовать себя спокойно в этом доме с тех пор, как не стало отца.

– Ливви! – Мойра, мать Ливви, ждала на веранде, пока Ливви вылезала из машины. Дождь был еще очень силен, и она не могла выйти к дочери, небезосновательно опасаясь за свою прическу. Бывшая актриса, она прекрасно сохранилась для своих лет. – Иди сюда, дорогая! Быстрее! Питер достанет твой багаж позже! – мелодично звучал ее прекрасно поставленный голос.

Ливви быстро помчалась к дому. Вбежав на веранду, она громко хлопнула дверью. Дождевые капли полетели во все стороны с ее волос, когда она затрясла головой с живостью вылезшего из воды спаниеля. Клюнув мать в подставленную щеку, она последовала за ней в теплоту дома, жадно вдыхая запах дерева, натертого воском. Это был хорошо знакомый, родной запах, который она знала и помнила с самого детства. Ливви скинула с себя короткий красный жакет и потянулась за одним из старых кардиганов, висящих на веранде. Она надела его и застегнула на все пуговицы.

– Пойдем, дорогая, – сказала Мойра, машинально водружая жакет дочери на вешалку. – Я приготовила па ленч целую кастрюлю супа. Гил! – закричала она, поднимаясь по лестнице. – Оторвись на пять минут от телевизора. Время ленча! – Затем она взяла Ливви под руку и повела в комнату, которую Ливви всегда считала лучшей в доме, – громадную, не очень аккуратную, но теплую и уютную кухню.

Ленч был накрыт на тщательно выскобленном сосновом обеденном столе. Лабрадор Вилли устроился у ног Ливви, открыв пасть и капая слюной на каменный пол. Гил, прыщеватый двенадцатилетний подросток, сводный брат Ливви, с угрюмым выражением на лице слушал плейер и мрачно поглощал магазинный паштет. Мойра без остановки говорила о делах Питера и об успехах Гила в школе, как будто все это представляло большой интерес для Ливви. Во время ленча телефон звонил трижды, но никто не обращал на него внимания. Все это было настолько тяжело, что Ливви не могла дождаться момента, когда сможет уйти в свою комнату.

В два тридцать Мойра встала из-за стола и включила чайник.

– Твоя бабушка будет здесь через пару минут. Она каждый день приезжает на чай, – сказала мать.

Ливви встала и начала собирать тарелки. Она услышала злые нотки в голосе матери и заметила взгляд, которым они обменялись с Гилом.

– Как бабушка?

– Дьявольски кровожадна и сварлива! – сказал Гил, набивая рот хлебом с сыром и одновременно переворачивая кассету в своем магнитофоне. – Я вообще не понимаю, чего ма возится с ней. Она такая грубая, и каждый раз…

– Гил! Достаточно! – резко прервала его Мойра и повернулась к Ливви. – Начинает сказываться возраст бабушки. Ничего не поделаешь, время берет свое.

– Неправда! Она всегда такая с тех пор, как ты и па…

– Хватит, я сказала! – Мойра всегда очень быстро и громко взрывалась. Гил моментально замолчал. Ливви всегда хранила свои подозрения и не афишировала их. Мать ее отца обвиняла Мойру в смерти Брайана, и Ливви хорошо понимала ее. Ливви сама считала, что Питер тоже был виноват в этом. Она не собиралась поддерживать или осуждать бабушку – это все равно не вернет отца. Ее мать связалась с Питером еще до несчастного случая, и этого никто не мог опровергнуть. Ливви только попыталась смягчить Гила.

– В свое время, дожив до этого возраста, мы и сами, может быть, будем такими, Гил. А может, и куда хуже.

– Не собираюсь так долго ждать, чтобы проверить, так это или нет, – ответил Гил. – Я лично скажу своей будущей жене, чтобы она прибила меня, если я стану таким. Я никогда…

– Мойра! Мойра!

Гил не закончил фразу и взглянул на мать. Потом он быстро вскочил, подхватил свой магнитофон и повернулся к двери.

– Мойра! Ты на кухне? – Высокий дребезжащий голос Эдди звучал резко и рассерженно. Мойра быстро отозвалась:

– Да, Эдди! Мы здесь.

Гил быстро помчался к двери, и в этот момент Эдди распахнула дверь и шагнула в кухню. Гил вжался в стену, пропуская ее и стараясь быть незаметным.

– Черт возьми! Ты могла бы сразу отозваться! – сказала Эдди, швырнув свою сумку на стол. – Я так понимаю, у твоего ублюдка каникулы?

Ливви видела, как ноздри Мойры яростно раздулись, но она промолчала. Гил молча выскользнул через дверь, а кухня наполнилась удушающим запахом нафталина.

– Боже, Ливви, как здесь жарко. Ты не могла бы открыть окно? – сказала мать.

– С каких пор тебе стало жарко? – огрызнулась Эдди. – Насколько мне известно, твой муж никогда не называл этот дом жарким! В этом доме…

– Я не думаю, что здесь действительно жарко, бабушка. Я… – попыталась вмешаться Ливви.

– Я спрашивала твое мнение по этому поводу, Оливия? Ну, отвечай мне!

Ливви лишилась дара речи и покачала головой. Эдди вела себя как обычно, но Ливви опять забыла, какой страх она может вызывать. Каждый раз она вспоминала это вновь.

– Так или иначе, – вдруг улыбнулась Эдди, – иди и поцелуй свою бабушку. – Она развела руки, и Ливви, задержав дыхание, шагнула в ее нафталиновые объятья.

– Ты все еще живешь со своим скользким выскочкой? Хм, я так и думала, – презрительно фыркнула Эдди. – Ничего, придет время, и ты поймешь, что подцепила ничтожество. Уж тогда ты подыщешь себе что-нибудь действительно стоящее, Оливия. Но это будет не прилизанный пай-мальчик, какие всегда преследовали тебя.

Отпустив Ливви, Эдди уселась на облюбованное место и по-хозяйски спросила:

– Мойра! Ты уже приготовила для нас чай?

Мойра молча кивнула, стараясь не обращать внимания на колкости и грубость старухи. Она повернулась и стала накрывать на стол, пока Эдди задумчиво потирала бородавку на своем лице.

– Оливия, я по дороге купила тебе подарок, – сказала Эдди равнодушно, без всякого тепла в голосе. – Он в сумке. – Она повернулась и взглянула на внучку. – Ладно, нечего изображать из себя идиотку, а у меня и так было много хлопот с этим подарком! Пойди и возьми его! – Ее голос был раздраженным и злым, поэтому Ливви мгновенно подошла к столу.

– Она очень тощая, – сказала Эдди Мойре, не обращая внимания на Ливви. – Может быть, ты поделишься своим мясом – тогда вы обе будете в полном порядке. – Она захихикала, но смех перешел в кашель. Быстро достав из рукава громадный старый носовой платок, она с оглушительным шумом высморкалась в него.

– Это восхитительно, бабушка! – воскликнула Ливви, держа блестящую убийственно-красную блузку с большим вырезом вокруг шеи.

– Хорошо! Я так и думала, что тебе понравится. Я так и сказала юной леди в магазине.

Ливви удивленно улыбнулась и переглянулась с Мойрой.

– Спасибо, бабушка! Это по-настоящему роскошная вещь!

– Несомненно, это так, Оливия, – сказала Эдди, взяв толстый ломоть чеддера и нарезая его мелкими кусочками. – Я надеюсь увидеть тебя в ней в твоей будущей передаче.

Поздно вечером, перед ужином, Ливви стояла в гостиной, оклеенной выцветшими розовыми обоями и пыталась вспомнить, как выглядела эта комната, когда отец был жив. Она пыталась вызвать в памяти воспоминания о мебели, которая украшала гостиную, но, кроме книжных шкафов из красного дерева в георгианском стиле, дивана и стола орехового дерева, ничего вспомнить не смогла. Память отказывалась подчиняться ей. Сейчас здесь все изменилось. Все менялось медленно и целенаправленно, пока комната не приобрела другой вид. Вместе с мебелью была уничтожена всякая память об ее отце. Он был просто вычеркнут из жизни.

Ливви посмотрела на Мойру, которая вошла в комнату и придерживала дверь открытой для Питера, идущего за ней следом: он держал поднос с напитками. Она улыбнулась матери, выглядевшей утомленной и ожесточившейся, и на какой-то миг ощутила сильную любовь к ней. Мойра подошла к камину и стала греться. Ливви присоединилась к ней. Они молча стояли рядом, ожидая, когда Питер разольет напитки.

– Ну и как вы обе провели день? – спросил Питер, вручая им бокалы виски с содовой.

Мойра пожала плечами, а Ливви мягко улыбнулась:

– Как в триллере с ужасами. Нас весь день пугала бабушка – как только было в ее силах.

– О, только не это! – Питер повернулся и взглянул на Мойру, но та, сделав вид, что не заметила его взгляда, молчала.

– Что плохого в том, что нас навестила бабушка? – враждебно спросила Ливви.

– Но она… она так несправедлива! – попытался объясниться Питер. – Я не преувеличиваю. Каждый раз, появляясь здесь, она жестоко мучает Мойру. Она дьявольски груба, называет Гила ублюдком и издевается над Мойрой…

Ливви заметила взгляд матери, брошенный на Питера. Поймав этот взгляд, Питер моментально замолчал, залпом выпил виски, но потом все же сказал:

– Но мы с твоей мамой стараемся не обращать внимания на ее выходки.

Ливви какое-то время смотрела на огонь.

– Я понимаю, что Эдди совершенно невозможна, но она – единственная ниточка, связывающая меня с моим отцом. – Левви снова нарушила молчаливое взаимопонимание, существующее между матерью и Питером, но упрямо продолжала: – Очень важно не разорвать эту ниточку. Я думаю…

– Я знаю, – резко оборвал ее Питер. – Мойра рассказала мне, что ты думаешь.

– Поэтому она приходит к нам, когда пожелает, – сказала Мойра, категорически заканчивая разговор.

Питер и Ливви поддержали желание Мойры сменить тему. Только темы никак не находилось. Несколько минут стояла тишина.

– Как ты думаешь, соблаговолит ли Гил сегодня вечером присоединиться к нашей компании? – наконец спросил Питер. Он хотел сказать это как можно сердечнее, но из-за напряжения в голосе фраза прозвучала саркастично. Разговор об Эдди и беспокойство за Мойру по-настоящему огорчали его.

– Я сейчас позову его! – сказала Мойра. Она подошла к двери и крикнула через холл: – У меня есть твой любимый сыр и твои любимые чипсы!

Затем она вернулась к Питеру и села рядом с ним на диван. Она улыбнулась ему своей неотразимой улыбкой, и Питер, забыв обо всем, ощутил громадную радость от того, что рядом с ним женщина, которая была его большой любовью.

Мойра, взглянув на Ливви, сочла нужным пояснить:

– Через минуту он будет здесь. У меня всегда в запасе есть то, что он обожает. Мы не едим чипсов, но их прекрасно можно использовать в качестве взятки или подкупа.

Ливви и Питер расхохотались, и атмосфера в комнате улучшилась.

– Где чипсы, мам? – Лицо Гила появилось в дверях.

– В кладовой, на второй полке снизу. Но только один пакет.

– Ладно-ладно, знаю!

Гил ринулся через холл и кухню в кладовую и через минуту уже был в гостиной.

– Потрясно! – сказал он, громко чавкая.

– Ты прекрасно пахнешь. – Ливви уловила запах свежести, когда Гил проходил мимо.

А Гил, услышав этот комплимент, покраснел и, глядя в пол, пробормотал:

– Я принимал душ и воспользовался твоей парфюмерией. – Взглянув на Ливви, он робко спросил: – Я надеюсь, ты не против?

– Конечно, нет! – Ливви с трудом сдерживала улыбку.

Тогда Гил с восторгом сообщил:

– Это было здорово. Только вот было очень мало пены, пришлось использовать почти весь тюбик!

– Что ты использовал? – Ливви попыталась вспомнить, что она брала с собой.

– Один из очищающих гелей, в белом тюбике!

– О, я премного благодарна тебе, Гил! – Ливви тряхнула головой, не зная, то ли смеяться, то ли рассвирепеть, а потом взвыла: – Это же очищающий гель для лица! Его цена – четырнадцать фунтов за крошечную трубочку!

Уже после полуночи Ливви уединилась в своей комнате наверху. Только маленький ночник освещал комнату, а холодный ночной ветер бился в окно. Она лежала под тяжелым стеганым покрывалом, одетая в старую белую материнскую ночную рубашку. Длинная рубашка закрывала ее тело от шеи до самых щиколоток, но ей все равно было холодно.

Эта комната всегда была холодной – несмотря на все старания Питера утеплить ее. Она вспомнила, как Питер настаивал через год после смерти отца, чтобы у нее в старом пасторском доме была своя комната, куда она могла бы приезжать когда захочет. Ее воспоминания были яркими, как будто все это происходило вчера. Она вспомнила свою ненависть к нему и нежелание скрывать ее. Он старался очень неуклюже, но чистосердечно стать ей другом, но она отталкивала его и мать, потрясенная происшедшим, не в состоянии понять, простить и полюбить.

Ей надо было кого-нибудь обвинить в самоубийстве отца – и она обвинила Питера. У матери была связь с Питером Маршаллом, и поэтому он, в ее понимании, был ответственным за происшедшее. Брайан Дэвис, отец Ливви, застал их, а узнав, что Мойра беременна, ушел от жены и дочери, а через год покончил с собой. Ливви тогда было только семнадцать лет, но боль от потери отца до сих пор не прошла.

Ливви смотрела на каминную фотографию отца и тех мест, откуда он вел свои репортажи, и сердцем поняла, что она никогда не сможет простить Питера. Она никогда по-настоящему не знала Брайана Дэвиса. Большую часть времени она проводила в школе, а когда бывала дома, он постоянно ездил по всему свету со своей бригадой новостей. Но она запомнила его необыкновенно обаятельным, жизнерадостным, любящим человеком, кипящим от избытка энергии. Когда он бывал дома, то отдавал ей все свое время, все свое внимание, прислушиваясь к каждому ее слову, обращаясь с ней как со взрослым человеком, уважая и ценя ее мнение. Он давал ей понять, что во всем мире нет человека для него нужнее, важнее и любимее, чем она! Ливви до сих пор ощущала потерю отца, может быть потому, что до сегодняшнего дня не встречала человека, которым могла бы так восхищаться.

Взглянув на часы, Ливви заколебалась, стоит ли звонить Джеймсу. Мысли об отце всегда печалили ее. Сейчас ей просто необходимо было с кем-то поговорить. Подняв трубку, она набрала номер своей лондонской квартиры.

Слушая гудки вызова, она ждала голоса Джеймса. Часы показывали уже двенадцать тридцать – но телефон не отвечал. Она прождала еще долгую минуту, затем повесила трубку. Свернувшись калачиком под теплым одеялом, она постаралась успокоиться. Джеймса, видимо, нет дома, подумала она, на мгновение заинтересовавшись, где и с кем он может быть. Не более чем на мгновение. Без ее терпимости их брак давно бы распался.

«Я позвоню ему завтра утром», – решила она, потушив свет и поудобнее устроившись в постели. Если повезет, то к утру дождь кончится и она сможет надолго уйти из дома. Она встанет и постарается позвонить до своей задуманной прогулки. Она закрыла глаза и услышала, как старый дом скрипит и ворчит, засыпая на ночь. А через минуту она уже сама погрузилась в сон.