"Милость Келсона" - читать интересную книгу автора (Куртц Кэтрин)

Глава XII Ты страшишь меня снами и видениями пугаешь меня.[13]

— О, извини, я немного опоздал, — сказал Конал, когда он и его оруженосец выехали на небольшую лесную поляну, не слишком далеко от городской стены. — Ты получил ту записку, что я послал вчера? Да, конечно, получил. Похоже, мы весьма своевременно предугадали намерения твоего отца.

Тирцель Кларонский с беспечным видом подошел поближе и небрежно погладил по гриве коня оруженосца, глядя при этом прямо в глаза юноши.

— Давай-ка, сходи с лошадки, юный Джован, да отдохни немного, — приказал он, и тут же опытной рукой подхватил юношу под локоть, поскольку тот едва не вывалился из седла, уже почти заснув.

Конал тоже спешился и занялся обеими лошадьми, пустив их пастись в поросли молодого орешника, уже вставшие на другой стороне недавно расчищенной поляны. Тирцель отвел едва перебирающего ногами Джована в тень, к огромной старой березе, и уложил его там на траву, — впрочем, не столько уложил, сколько не дал свалиться со всего маху. К тому моменту, когда Конал вернулся с другой стороны поляны, молодой оруженосец уже безмятежно посапывал. Тирцель с довольным видом потер руки и удовлетворенно вздохнул, поднимаясь навстречу Коналу и внимательно глядя на него.

— Так значит, Риченда поставила тебе блокировку, как мы и ожидали, да? И не заметила ничего, не уловила и намека на то, что мы сделали, чтобы подготовиться к этому действию?

— Абсолютно ничего! Я чувствовал, как она что-то делает, — хотя и не могу сказать, что именно, и я, уж конечно, не в силах был остановить ее. Но я также знал в тот момент, что есть еще одна часть моего сознания, которую Риченда даже не замечает!

— В самом деле? — сказал Тирцель, всем своим видом и тоном давая понять, что ожидает более детального рассказа.

— А немного позже, в тот же день, — с энтузиазмом продолжил Конал, — отец в первый раз позволил мне присутствовать на действительно тайной встрече советников. Я не имею в виду официальное совещание, нет, это было совершенно конфиденциальное совещание тайных консультантов! Они рассказали мне об очень многом, обо всем, только… я не далеко не все могу обсуждать. Я хочу сказать, я в буквальном смысле не могу. Я думаю, все это должно быть на каком-то другом вторичном уровне, только она его сумела перекрыть.

— Да, это спрятано за ее блокировкой, я бы так сказал… тут надо подумать, — сказал Тирцель, жестом приглашая Конала устроиться в тени другого большого дерева, где уже был расстелен на траве плащ и стояли небольшой мех для вина и неизменная сумка Тирцеля. — Я должен в этом разобраться. А почему ты так задержался? Уже почти полдень.

— Мне пришлось доставить письмо Риченде, — ответил Конал, в ответ на приглашение Тирцеля плюхаясь на плащ. — Оно было от кого-то из ее родственников… от какой-то леди из Форсинна. Хотелось бы мне прочитать его!

Тирцель, прищелкнув языком и укоряюще глянув на Конала, сел рядом с ним на плащ.

— Вот как, прочитать? Из простого любопытства? Или у тебя были какие-то особые причины? Вообще-то лучше всего держаться подальше от дамских дел, Конал. Они живут в собственном мире, и нам в нем делать нечего. Кроме того, мне бы не хотелось, чтобы ты вызвал у Риченды желание попытаться поглубже заглянуть в твой ум.

— Да уж, не сомневаюсь. Вот только, — Конал сморщился, преследуемый сомнениями. — Если бы ты видел того человека, который привез это письмо… То есть на самом-то деле там было несколько писем. Но он отдал мне только одно и настаивал на том, чтобы непременно вручить все остальные письма лично. Он сказал, что он разносчик-мавр, и он и выглядел таким, и одет был соответственно, но я совсем не уверен, что больше в нем ничего не скрывалось.

— Вот как? Что заставило тебя так думать?

Тирцель прилег, опершись на локоть, откупорил мех, закинул голову и направил струю вина в рот.

— Н-ну… что-то в нем чувствовалось такое… — медленно заговорил Конал. Он прислонился к толстому стволу дерева и зажал ладони между согнутыми коленями, напряженно размышляя. — Честно говоря, я даже не был уверен, что Риченда вообще пожелает видеть его… ну, учитывая то, что он мавр и так далее… тем более что они с Росаной были одни там, в гостиной. Но она сказала, что ожидает его, и она сказала это даже до того, как распечатала письмо, которое я принес… и что они с Росаной будут разговаривать с ним наедине. Ну, потом, когда я привел его, он раскланялся с дамами скорее как придворный, чем как разносчик. Ты бы видел, какой он отвесил поклон! Ты не думаешь, что он может быть чьим-то тайным возлюбленным или еще кем-то в этом роде?

Тирцель, проглотив вино, улыбнулся, а потом и расхохотался.

— Ну, в этом я очень сильно сомневаюсь. В том, что разносчики заодно действуют как посланники разных знатных леди, нет ничего необычного. Их занятие таково, что они постоянно странствуют, бывают в разных местах. И если они заодно становятся еще и почтальонами, а не только торговцами, и рассчитывают, что их будут нанимать для этого высокородные дамы, — ну, они обычно очень быстро приобретают отличные манеры, совсем как у придворных кавалеров. А как выглядел этот парень?

— Ну… темнокожий, черноволосый… да мавр и не может быть другим. Ростом примерно с меня, но очень жилистый, подтянутый. Позже, когда я уже провожал его обратно во двор, он меня поразил… я подумал, что этот человек имеет солидный боевой опыт. У него невероятно быстрая реакция.

— Как, ты сказал, он называл себя?

— Я не говорил… но он сказал, что его имя — Людольфус.

Тирцель, как раз вознамерившийся глотнуть еще винца, едва не подавился.

— Ох, святые угодники и матерь божья… похоже, я знаю, кто это был, — прошептал он, когда наконец прокашлялся и отдышался. — Но что ему делать в Ремуте? Он прикасался к тебе? Покажи-ка мне, как он выглядел…

Удивленный странной реакцией Тирцеля, Конал лишь молча склонил голову набок и смотрел на своего наставника; а тот быстро сел и потянулся рукой к Коналу, чтобы коснуться его лба.

Он совсем не дал принцу времени на подготовку. Конал, само собой, и не думал сопротивляться, просто вдруг ему пришло на ум испытать нечто новое. И он решил не просто пассивно поддаться исследованию Тирцеля, как это всегда бывало в прошлом, а попробовать самому, сознательно, передать своему учителю то, что тот хотел узнать. Сначала он мысленно запнулся, потому что слишком внезапным было ощущение присутствия Тирцеля в его уме, но сумел все же не утратить мысленной настройки и даже не закрыл глаза, когда выставил на передний план, прямо перед Тирцелем, образ того человека, что недавно побывал в Ремуте. Удивленный Тирцель несколько рассеянно хлопнул Конала по колену, поздравляя с новым умением, и удалился из сознания принца. На его губах играла странная напряженная улыбка.

— Итак, — пробормотал Дерини, скорее говоря сам с собой, чем обращаясь к принцу, — к нам прислали кое-кого из борцов-тяжеловесов. А ты пока что можешь выступать разве что в весе пера, мой юный друг, не так ли? — добавил он, посмотрев на Конала. — Кстати, ты до сих пор ни разу не мог установить со мной такую связь, как сейчас.

Конал усмехнулся и склонил голову, неожиданно почувствовав легкое смущение.

— Мне показалось, для тебя очень важно его увидеть, — пояснил он, снова глядя на Тирцеля. — Мне в первый раз показалось, что, может быть, на этот раз ты нуждаешься во мне, — для разнообразия. Кто это был? Ну, само собой, по твоей реакции нетрудно понять, что это был Дерини… и, возможно, даже более тренированный и опытный, чем ты.

— Он… э-э… это один старый знакомый, — уклончиво ответил Тирцель. — Нет, он не враг, уверяю тебя, — поспешил добавить он, видя, как в глазах Конала вспыхнуло опасение. — Но больше я пока ничего не могу сказать. В общем, это старый друг и учитель Риченды, — и давай пока оставим эту тему, ладно?

— Я не против.

— Ну и отлично. Нам и без того есть о чем поговорить, — продолжил Тирцель, постучав концом своего ботинка по сапогу Конала, чтобы переключить внимание принца. — Меня в данный момент очень интересует то, что ты только что проделал. Я думаю, ты очень сильно продвинулся вперед, это настоящий прорыв. Из пассивного субъекта восприятия ты вдруг превратился в активного участника контакта. Это вселяет большие надежды, должен сказать.

Конал улыбнулся, польщенный.

— У меня хорошо получилось? Я думаю, это началось после нашего последнего сеанса, когда ты наладил во мне защиту от блокировки Риченды. Я знал, что что-то произошло.

— Безусловно, так оно и было.

Тирцель подумал немного, потом, придя к какому-то решению, хлопнул Конала по ноге.

— Думаю, мы займемся именно тем, о чем ты говорил чуть раньше, а? Как насчет того, чтобы поучиться читать без помощи глаз, хочешь? Ну, что-нибудь вроде того письма Риченде, в которое тебе так хотелось заглянуть утром. Ты сумеешь в следующий раз.

Глаза Конала расширились, он нервно сглотнул.

— Ты можешь научить меня такому?..

— Ну, думаю, что смогу. Один мой слепой друг постоянно этим занимается. Это, конечно, будет не такое быстрое чтение, как глазами, но подобное умение даст тебе определенные преимущества и выгоды… и базу для дальнейшего роста, если ты сумеешь развить этот опыт. Это очень полезный для принца талант. — Тирцель вытащил из-за отворота высокого сапога кинжал и, приподняв брови, глянул на Конала: — Я так понимаю, что ты хотел бы попробовать?

Конал посмотрел на обнаженное оружие с некоторым недоверием, но тут же усмехнулся и твердо кивнул, а Тирцель показал рукой на пятно голой земли у края плаща, на котором они сидели. Когда Конал придвинулся поближе к сидевшему со скрещенными ногами наставнику, Дерини начал концом кинжала чертить на земле что-то вроде лабиринта.

— Вот, смотри. То, что я рисую, называют иногда «узором внимания», — объяснял Тирцель, продолжая чертить. — Немного позже ты, пожалуй, сможешь обойтись и без подобной физической опоры для внимания… ну, по крайней мере, хотя бы в этой процедуре… но когда учишься визуализации, она помогает. Думаю, тебе лучше всего начать с помощью маятника. Твой медальон Камбера при тебе сегодня?

— Да.

Пока Тирцель набрасывал последние линии своего рисунка и тщательно очищал лезвие кинжала, прежде чем вернуть его в ножны, Конал извлек из-под воротника рубахи серебряную цепочку и снял ее через голову. Тонкие лучики солнечного света, просачивавшиеся сквозь густую листву над их головами, упали на медальон, заиграв, как драгоценные камни.

— Вот это чудесно, — сказал Тирцель, зажав цепочку между большим и указательным пальцами так, чтобы медальон повис в нескольких дюймах над рисунком, и придержав его другой рукой, чтобы остановить вращение и раскачивание.

— Теперь слушай. Мы с тобой уже использовали маятник как точку сосредоточения. На этот раз вместо того, чтобы движение маятника увлекало тебя, я хочу, чтобы ты руководил движением маятника. Но только умом, только умом — не рукой.

— Мммм?..

— Смотри сюда. Обрати внимание, что весь этот орнамент состоит из одной-единственной линии, это непрерывная линия, и она постепенно превращается в спираль, в центре. Мы начинаем с того, что маятник абсолютно неподвижен, и он располагается над наружным краем рисунка. Затем мы сосредотачиваемся на медальоне — на том, чтобы заставить его начать раскачиваться, и к тому же таким образом, чтобы он следовал рисунку и шел к центру. Видишь? Он начинает двигаться, но я не сделал никакого движения рукой…

— Да, я вижу… — пробормотал Конал, уже протягивая руку к медальону. — Дай мне попробовать.

Кивнув, Тирцель передал ему цепочку и помог привести медальон в неподвижное состояние.

— Вот так будет отлично, — сказал он, убирая руку. — Теперь сосредоточься скорее на том пути, которым должен следовать маятник, чем на самом маятнике. Впечатай этот путь в свой ум и сам свободно устремись к центру. Конечный результат называется «центрированием», это вполне подходящее словечко, — оно не уточняет, каким именно способом ты прибываешь в данную точку.

Как только Конал, выполняя все инструкции, взялся за дело, и маятник мгновенно начал движение, Тирцель осторожно положил руку на плечо юноши. Еще до того, как он установил полный ментальный контакт, Тирцель почувствовал, что Конал в своем сосредоточении слился с предполагаемым путем движения маятника, — и осторожно навел самые тонкие из всех возможных нити внутреннего контроля сознания, чтобы усилить и углубить расслабление; руку он продолжал держать у основания шеи Конала. Принц слегка наклонил голову и едва заметно покачивался.

— Отлично, отлично, — тихо проговорил Тирцель. — Просто расслабься и двигайся по линии рисунка…

Но Конал больше не нуждался в его помощи. Он уже вошел в транс, и это состояние все углублялось и углублялось с каждым ударом его сердца, и при этом принц сохранял осознавание, — на некоем совершенно особом уровне, не совсем понятном Тирцелю, — что в его уме присутствует посторонний наблюдатель.

Это осознавание поразило и даже испугало Тирцеля, хотя Конал не проявлял и намека на сопротивление его наблюдению. И таким же ошеломляющим, как эта новая способность Конала к осознанию чужого контроля было то, откуда приходило это осознание, — это была совершенно особая часть ума принца. Научиться осознавать чужое психическое присутствие и проникновение в ум — это совсем другое дело; люди, которые регулярно работали с Дерини, часто выучивались ощущать подобные прикосновения к их уму и сознательно объединять усилия для получения отчетливого результата. И то, что сделал Конал, когда Тирцель читал его воспоминания об Азиме, подпадало как раз под эту категорию, — это была достойная похвалы работа, но тут не было ничего совсем уж неожиданного, учитывая продолжительность и интенсивность их взаимодействия.

Но осознавать нити контроля, протянутые другим умом, — это уже было нечто совершенно другое, несмотря на то, что Конал не способен был сопротивляться этому воздействию… хотя, возможно, в конце концов и это не было таким уж невероятным, в свете того, что Конал рассказал о своей встрече с Ричендой…

Тирцель тщательно проверил те барьеры, которые он сам поставил, чтобы выяснить, действительно ли Риченда не заметила их, — но все выглядело как прежде, никаких следов повреждений. Изолировать и увести на большую глубину воспоминания Конала о Тирцеле и об их постоянных встречах и тренировках — да, такая задачка была фокусом не из простых, ведь Тирцель знал, что его работа должна выдержать особую проверку, что поставленные им барьеры должны устоять перед исследованием Риченды; но ему явно удалось добиться своей цели. И хотя он не мог разрушить или даже частично ослабить блокировку, поставленную Ричендой (да он и не предполагал, что окажется способен на такое), тем не менее он теперь не сомневался в том, что Риченда даже не пыталась заглядывать куда-то еще, она просто установила ограничители, и не более того. И слава богу!

Но после того как Тирцель отвлекся на мгновение, чтобы поддержать слегка пошатнувшееся равновесие ума Конала, он продолжил сканирование сознания принца, — и тут он обнаружил, что некоторые из вторичных уровней, — из тех, что он сам разделил на сегменты, готовя Конала к контактам с другими Дерини, — теперь затемнены, почти так же, как если бы они были прикрыты вторичными защитными полями… почти так же, как у какого-нибудь Дерини! И, похоже, именно там скрывался источник новой способности Конала — осознавать присутствие в своем уме чужих контролирующих сил.

Да, это было чрезвычайно интересным… однако Тирцель решил не тратить прямо сейчас время на более подробное изучение данного феномена, чтобы не помешать завершению уже начатого процесса. Конал находился в достаточно глубоком трансе для того, чтобы перейти к следующей фазе; его рука твердо и уверенно вытянулась над начерченным на земле лабиринтом, в то время как медальон на конце цепочки со все нарастающей точностью двигался вдоль линии рисунка, неуклонно приближаясь к центру.

Весьма довольный Тирцель откинулся назад и некоторое время просто наблюдал, как действует Конал, а потом, когда глубина сосредоточения его ученика дошла до определенной точки, сам вошел в поддерживающий транс, чтобы провести принца через следующий этап работы.

— Хорошо, — тихо сказал он, легко дотронувшись до точки между бровями Конала; глаза принца были закрыты. Затем Тирцель вынул из пальцев Конала цепочку и, мягко опустив руку ученика, прижал ее к земле, чтобы та отдохнула. — Теперь расслабься и следи за теми образами, которые я буду тебе показывать. Оставайся пассивным, плыви по течению и наблюдай…

Часом позже ликующий Конал уже не только обрел новое для него умение читать, не используя глаза, но и начал придумывать, как бы он мог применить столь полезное искусство в целях собственной выгоды.

— Эй, так ведь можно открывать запертые двери! — радостно говорил принц, и его глаза сверкали от возбуждения. — А может быть, я даже и рассмотрю кое-что за закрытой дверью…

— Ну, это пока что немножко выше твоих возможностей, мне так кажется, — сказал Тирцель, добродушно посмеиваясь. — Хотя кто знает, как далеко ты сможешь зайти, раз уж начал эту скачку с препятствиями!

Конал лишь ухмыльнулся в ответ и сосредоточился на травинках, торчавших между пальцами его руки, лежавшей на земле. Он внимательно уставился на узкий тонкий листок — и тот медленно шевельнулся, обернулся вокруг себя — и завязался узлом.

А Тирцель, развалившийся на расстеленном рядом плаще и следивший за Коналом добродушным взглядом, закинул руки за голову и с удовольствием представил, как он приведет своего ученика на Совет Камбера, и какой это будет триумф.

Тем временем вторжение армии Халдейна в Меару шло своим чередом.

На рассвете следующего дня, находясь у подножия гор к юго-западу от Ратаркина, Келсон и Морган, весьма условно укрывшись от остальных за своими огромными оседланными конями, стоявшими по обе стороны от них, слушали донесение взволнованного и запыленного р'кассанского разведчика.

— Я точно знаю, они нас не видели, сир, — говорил разведчик. — Думаю, это один из небольших отрядов, тех, что отделились от авангардной части самой меарской армии. Если мы в течение часа вышлем такую же группу, мы сможем отрезать их и захватить, они и понять не успеют, что случилось.

— Сколько их там? — спросил Морган.

— Джемет насчитал около шестидесяти лошадей, ваша светлость. И еще штук двадцать могли спрятаться в ущелье, там, поблизости, нам туда было не добраться, — но уж точно не больше двадцати. И мы совершенно уверены, это все кавалеристы. Ни один командир, будь он в своем уме, не позволит, чтобы пехота так сильно оторвалась от основной части армии.

— То есть ты убежден, что Ител Меарский пребывает в здравом рассудке, — сухо сказал Келсон, вертя в руках хлыст. — Ну, возможно, ты и прав. Так где они, как ты сказал? Как далеко?

— Часах в двух ходу для верховых, сир. И я… я думаю, сир, хотя, конечно, и не мог бы поклясться в этом… но все-таки мне кажется, что этим отрядом командует сам принц Ител!

С лица короля в одно мгновение исчезли все краски, и лишь глаза вспыхнули яростной жизнью, когда король бросил мгновенный взгляд на Моргана.

— Я слышал, мой принц, — мягко произнес Морган.

Он вопросительно поднял брови, король в ответ едва заметно кивнул, — и Морган жестом приказал разведчику подойти ближе и встать так, чтобы лошади более надежно укрыли его от посторонних взглядов; сам Морган тем временем снимал одну из перчаток.

— Полагаю, нам нужно получше разобраться в том, что ты сказал, — небрежно произнес Морган. — Я, конечно, не сомневаюсь в твоем докладе, но если это действительно Ител, нам бы не хотелось упустить ни одной детали, тут все может иметь значение.

Но прежде чем Морган успел приступить к выполнению своего замысла, в его уме возник новый приказ Келсона, хрустнувший, как тонкая веточка под ногой ранней осенью.

«Подожди-ка, я сам прочитаю это»

— Становись между нами, Киркон, — тут же сказал Морган, ловко разворачивая парня так, чтобы он очутился лицом к Келсону; король уже расстегнул пряжку кольчужной рукавицы, снял ее и засунул за пояс.

Киркон не выказал ни малейшего желания сопротивляться, когда Морган придвинулся к нему сзади и положил обе ладони ему на плечи, а Келсон подошел спереди почти вплотную. Все разведчики отлично знали, что когда докладываешь о чем-то непосредственно королю и его наставнику, они вполне могут захотеть прочитать нужные им воспоминания, чтобы уточнить разные детали, — и большинство разведчиков давно научились не беспокоиться по этому поводу, и уж конечно, не боялись этой процедуры.

Разведчики также были убеждены (и это убеждение сознательно поддерживалось самими Келсоном и Морганом), что если Дерини нужно прочитать чьи-то мысли, они должны коснуться этого человека, приложив обнаженную руку к его лбу или к основанию шеи.

На самом деле для прочтения воспоминаний вполне годились и ладонь, или запястье, или любая другая часть тела, и к тому же Дерини могли читать и сквозь перчатки или любую иную одежду, если это было нужно; но Келсон полагал, что если люди уверятся, будто способность Дерини к чтению их мыслей ограничена, это успокоит их страхи и опасения, они не будут чувствовать себя такими уж беззащитными перед Дерини, с которыми им приходилось постоянно иметь дело.

Поэтому и сейчас, хотя разведчик все же немного занервничал, когда его взгляд встретился со взглядом короля, он тем не менее не дрогнул, когда Келсон кончиками пальцев коснулся его висков.

— Вдохни поглубже, Киркон, — пробормотал король.

Все было сделано еще до того, как разведчику потребовалось сделать второй вдох. Он чуть покачнулся, ощутив слабость в ногах, но тем не менее почувствовал немалое облегчение, когда Келсон убрал руки и убрался из его ума.

— Какие будут приказания, сир? — вежливо спросил Морган, потратив несколько секунд на восстановление душевного равновесия разведчика.

Келсон внезапно развернулся в другую сторону, оперся закрытым кольчугой локтем о седло своей лошади, прижал крепко стиснутый кулак к зубам… Пожалуй, в этот момент лицо Халдейна еще более походило на безжизненную маску, чем до того.

— Ты можешь идти, Киркон. Спасибо, — негромко произнес он. Король не поднимал взгляда и не открывал рта до тех пор, пока разведчик не исчез.

— Мне понадобятся все эти новые копьеносцы Нигеля для нашей маленькой эскапады, Аларик, — сказал он наконец неожиданно мягким тоном. — И тяжелая кавалерия твоего Корвина тоже. Думаю, на этот раз мы его достанем.

— Итела? — уточнил Морган.

— Да! — резким шепотом откликнулся король. С каждым произнесенным им словом его глаза становились все холоднее и холоднее. — Да. Это Ител… и возможно, сам святой Камбер станет нынче орудием возмездия!

— Должна быть какая-то причина к тому, что он отделился от других отрядов, — предостерег Морган. — Это может оказаться ловушкой…

Келсон энергично качнул головой.

— Нет, это не ловушка. Мы знаем, где находится остальная часть меарской армии. И мы знаем, что Сикард, где бы он ни находился, все же находится не настолько близко, чтобы ударить по нашему отряду. Нет, Ител наконец-то совершил свою последнюю ошибку. И теперь он мой!

— Отлично, отлично, мой принц, — проворчал Морган, сочтя за лучшее не противоречить королю, раз уж тот пребывает в подобном настроении. — Что, мне созвать капитанов, чтобы ты мог отдать приказы?

Келсон кивнул коротко и отрывисто; и когда он всматривался в холмы, что возвышались вдали, за равниной, к югу от Ратаркина, его глаза вдруг стали похожи на волчьи, и в них загорелась жажда кровавой мести.

Мысль о кровавой мести преследовала и королеву, точно так же, как короля, — и именно в это же самое ясное июльское утро, — хотя Джехана, в отличие от своего сына, чувствовала себя скорее тем, на кого направлена эта месть, а не тем, кто намерен ее осуществить. Она поднялась очень рано — или, точнее, очень рано вышла из своих апартаментов, поскольку вообще не спала в эту ночь, не в силах отогнать от себя то видение, которое преследовало ее с полудня, полностью захватив ее ум. Стоило ей прикрыть глаза — и перед ней вставал Камбер Кулдский, он обвинял королеву, его слова мучили, жгли, терзали Джехану…

«Джехана, Джехана… почему ты гонишь меня?»

Она не в состоянии была объяснить случившееся, — тем более что немного погодя после мессы она потребовала у отца Амброза объяснений относительно выбранного им текста.

— Но, ваше величество, разве я читал не тот отрывок? Я не помню ничего подобного. Разве это был не тот же самый текст, что и на ранней мессе?

— Прекратите насмехаться надо мной, отец!

— Насмехаться над вами, миледи?! Но я действительно не понимаю!

Их разговор происходил в базилике, прямо перед Святым Крестом. Едва ли отец Амброз решился солгать Джехане в таком месте. Нет, королеве легче было бы принять ложь, чем осознать то, что случилось на самом деле. Но, хотя священник был явно потрясен ее обвинением, Джехана, к собственному ужасу, вдруг обнаружила, что в ней просыпается сила проверки правдивости, сила видения чужих мыслей…

— Вы что же, будете меня убеждать в том, что сами не понимали, что делаете? — резко спросила она. — Не лгите мне, отец! Вы думаете, я не разберусь, когда вы лжете? Вас кто-то заставил это сделать?

— Миледи, я вообще не понимаю, что вы хотите от меня услышать…

— Почему вы это сделали? — продолжала настаивать она.

В его глазах вспыхнул страх, и он умоляюще вскинул обе руки, — и Джехана в то же самое мгновение поняла, что он абсолютно невинен… но она уже зашла слишком далеко, чтобы останавливаться. Ей уже недостаточно было знать, что он действительно говорил правду, как и пытался ее убедить, — она схватила его за запястья и впилась взглядом в его глаза, врываясь в его сознание с такой силой, что отец Амброз негромко застонал от потрясения. Он упал перед ней на колени, ошеломленный нападением, испуганный — но неспособный сопротивляться, ставший безвольным пленником ее разбушевавшейся воли.

Она удерживала его в таком положении несколько секунд, изучая то, что хранилось в его памяти, — ее интересовало то, что происходило непосредственно перед началом чтения того текста. Но в его сердце, так же, как и в его памяти, она увидела лишь полную невиновность. Он открыл свою книгу на той странице, где лежала закладка, и начал читать, совершенно не осознавая того, что это не те слова, что звучали на утренней мессе.

Милостивый Иисус, он не осознавал! Но если его действия не были обдуманными и намеренными, как вообще это могло случиться? Что за посланец Судьбы вмешался в ее жизнь?

Она отпустила пошатнувшегося отца Амброза, и ее горло сжалось от подступивших рыданий. Вывод тут мог быть только один, и он наполнил ее душу ужасом. Не обращая внимания на молодого священника, дрожащего от пережитого, она, спрятав лицо в ладонях, опустилась на колени рядом с ним, ничего не видя от слез.

Не кто-нибудь, а сам еретик Дерини Камбер втянул ее во все это. Но почему он преследует ее? Неужели ему недостаточно того, что он постоянно тревожит ее во время медитаций и преследует во снах? Неужели ему так уж необходимо было заставить ее использовать проклятую богом силу прямо здесь, перед лицом самого Господа, — и именно тогда, когда она так старалась избавиться от дьявольского наследия?

И ведь она поддалась искушению! Боже, как она теперь презирала себя! И не только за то, что она вообще осмелилась использовать ту силу, в обладании которой так долго не желала признаваться самой себе, но и за то, что она применила эту силу для насильственного вторжения в чужой ум, и причинила человеку боль своим вторжением.

К тому же ее невинной жертвой был священник! О, матерь божья и все святые, даже если отец Амброз когда-нибудь простит ее, ей не дождаться божьего прощения!

— Милостивый боже, что же вы со мной сделали? — с трудом пробормотал Амброз, когда Джехана решилась поднять на него виноватый взгляд.

Он так и не сдвинулся с места, и стоял там же, где она оставила его.

И лишь теперь, не столько даже испуганный, сколько ошеломленный и не верящий в происшедшее, он передвинулся ближе к ступеням, ведущим к алтарю, и оперся спиной о резную боковую стойку; в его синих глазах все еще светились боль и порицание.

— Что вы такое сделали? — повторил он. — Я так себя чувствовал, словно вы заглянули прямиком в мою душу…

— Я… я не хотела причинить вам боль, о-отец… — запинаясь, произнесла Джехана сквозь слезы. — Я была так испугана…

— Но, дочь моя…

Он пытался понять, но в его глазах все еще отражался страх, и это вновь повергло Джехану в отчаяние.

— Забудьте все, что тут было! — приказала она, прикасаясь мокрыми от слез руками к его щекам и еще раз навязывая ему свою волю, несмотря на то, что в этот раз он попытался уклониться от ее прикосновения. — Простите меня, если сможете, отец, но вы должны все забыть. Забудьте и усните.

Сопротивление было просто невозможно. Даже если он хотел бы разделить ее страдание, все равно ему не оставалось ничего, кроме повиновения. Когда его глаза закрылись, и он беспомощно обмяк под ее руками, Джехана еще раз коснулась его ума, безжалостно переделывая его воспоминания, чтобы скрыть свою ошибку и свою вину.

Потом она оставила его там, спящим, — он должен был помнить впоследствии лишь то, что он задремал, медитируя в базилике, — а сама поспешила укрыться в уединении своих апартаментов. Больше в тот день она никого не видела, и не стала ужинать вечером. И совсем не спала ночью.

Но ни пост, ни молитвы, ни даже умерщвление плоти не смогло отвлечь ее мысли от того, чем она являлась, что всплыло в ее уме, и не дало ей покоя и отдохновения, к которым она так отчаянно стремилась. Раздавленная чувством вины, она сомневалась даже в том, можно ли ей присутствовать на мессе на следующее утро… ведь она наверняка была проклята за свой грех… Но и не пойти она не осмелилась. Она ведь всегда присутствовала на ранней мессе, которую отец Амброз отправлял для нее и сестры Сесиль, и они были бы очень удивлены, если бы Джехана не пришла… Кроме того, какой-то крошечный уголок ее ума, хранивший невинность, все еще надеялся, что само по себе присутствие на мессе и приобщение к святым дарам может каким-то образом принести ей то исцеление, которого она жаждала. Уж наверное Господь не покарает ее за то, что она стремится к Нему, пусть даже она греховна и не слишком тверда в вере…

Но когда она наконец заставила себя вернуться в мыслях к действиям, и действительно вместе с отцом Амброзом и сестрой Сесиль пересекла почему-то ставшее бесконечно широким пространство двора между ее апартаментами и базиликой, — это оказалось настолько тяжелым испытанием, что она и предположить не могла ничего подобного. Хотя отец Амброз не выказывал никаких признаков того, что он хоть что-то помнит об их предыдущем столкновении, ей постоянно чудился укор — в каждом его взгляде; и сестра Сесиль казалась королеве куда более серьезной, унылой и молчаливой, чем обычно.

Джехана дошла с ними уже до середины двора, прежде чем начала осознавать, насколько ее ночное покаянное бдение, лишившее ее сна, понизило те жесткие барьеры и ограничения, которые она обычно устанавливала на свои проклятые силы, насколько отсутствие отдыха ослабило ее способность сопротивляться искушению. Двор был заполнен купцами и ремесленниками, прибывшими для того, чтобы днем получить аудиенцию у принца Нигеля; но когда Джехана проходила мимо них, она вдруг поняла, что не только слышит обрывки их разговоров, но и улавливает многие их мысли…

— …говорил Ахмеду, что в этом зерне слишком много мякины, но он тут же начал ныть, что урожай был слишком плох, и…

— …ну, в любом случае принц Нигель скажет, что лучше. Он такой же честный человек, как его покойный брат…

— …ох, господи, похоже, сегодня опять будет ужасно жаркий день. Пусть бы хозяева шли на эту аудиенцию, а мне бы как-нибудь удрать на это время…

— … нам только и нужно, что получить этот торговый договор, а там уж…

Джехана поплотнее натянула на голову капюшон своего светлого плаща — скорее для того, чтобы ее не узнали, чем потому, что ей вдруг стало холодно, — нет, ей и без того уже было слишком жарко в ее вдовьем трауре, — и зашагала дальше, к церкви, изо всех сил стараясь не пропускать в свое сознание психические волны чужих умов.

— …Нед, эту кобылу поставь туда, а тюки снимай, снимай! Там шелка, если мы их попортим…

— …а потом посмотрим, что будет с этим Халдейном…

Вдруг вспыхнуло перед глазами: огромные лужи крови…

— …и три большие бочки фианнского вина…

Джехана споткнулась и едва не упала, до глубины души потрясенная тем, что она вроде бы услышала… или ей это только показалось?

Она не была уверена. Амброз поспешил ей на помощь и крепко взял королеву за локоть, — но она смотрела в ту сторону, откуда донеслось упоминание о Халдейне… она уже искала источник этих слов и этого образа, и не только глазами, но и всем своим умом.

— …ну, я и сказал старому Речолу, что его мечи не стоят и половины того, что он запрашивает, а он, представляешь, мне в ответ…

Нет, это дальше, правее…

Торговец серебром и его слуга осторожно снимали корзины со спины тяжело нагруженного мула, двое клерков в тени навеса просматривали свитки счетов, трое помощников конюхов хихикали от души над какой-то шуткой… Джехана инстинктивно распахнула свои чувства как можно шире, чтобы раздобыть как можно больше сведений, — и узнала, что ни конюхи с их помощниками, ни многие из тех, кто толпился во дворе и выдавал себя за купцов, не были тем, кем они казались на первый взгляд. Все это были люди из Торента, они явились сюда, чтобы убить Нигеля и захватить замок Ремут, чтобы освободить плененного короля Торента…

— «…Ну, еще немножко…»

Судорожно всхлипнув, Джехана перекрыла восприятие, внутренне съежившись, и вцепилась в руку отца Амброза, — ее охватил ужас от того, как она все это узнала, и от того, что именно ей довелось случайно узнать.

— Ох прошу вас, поскорее уведите меня отсюда, отец Амброз! — лихорадочно зашептала она, прижимаясь лицом к плечу священника.

— Но… миледи, — удивленно выдохнул он, — что случилось?

Однако она и не собиралась отвечать ему. Нет, пока они не окажутся в безопасности, под укрытием сводов базилики… Но вот они вошли туда, и отец Амброз настойчиво повлек Джехану к маленькой боковой часовне, и захлопнул дверь, не позволив сестре Сесиль войти внутрь вместе с ними. Вот только и здесь Джехана не смогла заговорить, она лишь разрыдалась, она была близка к истерике.

— Что все это значит, Джехана? — шепотом спросил отец Амброз, поглаживая руку королевы дрожащими пальцами, — а она упала к его ногам и продолжала всхлипывать. — Скажи мне, дочь моя. Может быть, все не так плохо, как тебе показалось?

— Ох, боже, боже… я проклята! Мы все прокляты! — с трудом выговорила она.

— Ты проклята? Ерунда!

— Не насмехайтесь хоть вы-то надо мной, отец! — сквозь рыдания проговорила она, отнимая свою руку. — Он уже достаточно посмеялся надо мной. Сначала он заставил вас читать не тот текст, вчера… а сейчас он показывает мне то, чего я не должна знать… вот только… только…

— Дочь моя, о чем ты говоришь, объясни! — попросил отец Амброз, беря ее за плечи, чтобы заставить поднять голову и заглянуть ей в глаза. — Кто заставил меня читать…

Джехана резко затрясла головой и громко засопела, доставая из рукава платья носовой платок, чтобы вытереть глаза, — но они тут же снова наполнились слезами.

— Я… я не могу вам сказать…

— Глупости. Разумеется, ты можешь мне сказать. Я твой исповедник.

— Нет, я не могу! Я и так уже причинила вам слишком много вреда.

— Ты причинила вред мне? Джехана, о чем ты говоришь?! — отец Амброз энергично встряхнул королеву. — Что произошло там, во дворе? Я не смогу помочь тебе, если не буду знать, что именно не так.

Продолжая жалобно всхлипывать, Джехана села на пятки, вертя в дрожащих пальцах носовой платок и стараясь не встречаться взглядом со священником.

— Вы меня возненавидите, — пробормотала она.

— Возненавижу тебя? Ох, ну конечно же, нет!

— Но я совершила ужасный, страшный проступок! Это огромный грех!

— Нет ничего настолько ужасного, чего не мог бы простить нам Господь.

— Если бы вы знали, что я сделала, вы бы не говорили об этом с такой легкостью.

— Дочь моя, дочь моя, наверняка все обстоит далеко не так серьезно, как тебе кажется. Расскажи наконец, что же произошло? Я уверен, я сумею найти способ, чтобы помочь тебе.

Шумно откашлявшись и сглотнув, Джехана наконец решилась сквозь слезы посмотреть на священника.

— Вы ведь никому не расскажете того, в чем я признаюсь вам на исповеди, отец? Это останется тайной?

— Разумеется.

— Вы клянетесь в этом, клянетесь как служитель Церкви?

— Разумеется, да.

— Тогда… где ваша епитрахиль? — требовательным тоном спросила она.

Со вздохом едва прикрытого раздражения отец Амброз взял епитрахиль, висевшую на ограждении алтаря, и поднес фиолетовый шелк к губам, прежде чем набросить его вокруг шеи.

— Ну вот. Теперь расскажи мне, — потребовал он.

И она рассказала ему все — хотя и не позволила священнику коснуться себя, чтобы не вызвать вновь демонов искушения и не применить еще раз свою проклятую, не дозволяемую законом силу. Когда она, спеша и запинаясь, договорила наконец до конца, изложив всю историю, начав с явления Камбера накануне днем и закончив теми чудовищными обрывками мыслей о покушении на Нигеля, которые она уловила во дворе, не скрыв даже и того, что она совершила грубое нападение на ум своего собственного духовника, — отец Амброз был потрясен, но полон решимости.

— Милостивый Иисус, тебе совершенно незачем беспокоиться обо мне, Джехана… да даже и о явлении святого Камбера, тут еще вопрос, видела ты его действительно или нет, — шепотом заговорил он. Его красивое лицо было таким же бледным, как лицо королевы, и таким же вытянувшимся, — священника тоже придавил груз чудовищного знания. — Ты должна была поскорее предупредить принца! Ведь даже сейчас может быть уже слишком поздно!

— Нет. Я не должна. Подумайте, каким способом я узнала об этом, отец Амброз! Это запрещенное знание! Разве мы с вами не потратили целых два года, пытаясь изгнать из меня эту силу? Ведь даже вы не ограждены от моего проклятия!

Отец Амброз нервно дернулся, но не отвел взгляда от Джеханы, продолжая упорно смотреть ей в глаза.

— Со мной, ничего страшного не случилось. Возможно, эта болезнь не так уж заразна, как вам всегда казалось.

— Нет?..

Одним коротким ударом мысли Джехана освободила память священника, чтобы он мог вспомнить то, что она сделала с ним накануне, — и сквозь слезы увидела, что он стал еще бледнее, чем был… хотя, задохнувшись сначала, он больше не проявил никаких признаков страха.

— Я даже не осмеливаюсь просить прощения за то, что сделала, отец… но, возможно, теперь вы понимаете всю безмерность этой ужасной силы.

Отец Амброз сложил ладони и на несколько секунд склонил голову, — а потом снова посмотрел на королеву.

— Миледи, я думаю, я все же понимаю — хотя бы отчасти, — почему вы чувствовали, что были вынуждены сделать то, что сделали, — пробормотал он. — Но вы не должны слишком сильно укорять себя за это.

— Но я причинила вам вред, отец! Подумайте хорошенько! Вспомните все. Вы не можете отрицать, что я сделала это.

— Я… я не могу отрицать, что я ощущал… ну, некоторое неудобство, — осторожно признал отец Амброз, но при этом воспоминание о пережитой боли невольно отразилось на его лице. — Но я… я думаю, тут моей вины ровно столько же, сколько и вашей.

— Что?!

— Я… я думаю, что если бы я оказался в состоянии преодолеть собственный страх, в то мгновение, когда осознал, что именно вы делаете…

— Вы что же, хотите сказать, что я поступила правильно? — изумленно выдохнула Джехана.

— Видите ли, миледи… тут невозможно поставить вопрос именно так — правильно это или неправильно… однако… Джехана, ведь и ты тоже боялась! Ты восприняла возникший перед тобой образ как смертельную угрозу, и ты бросила в дело самые могучие средства из тех, что были у тебя под рукой… ты желала распознать подлинную природу этой угрозы!

— Но я причинила вам вред, — уныло повторила королева.

— Не намеренно, — возразил священник. — Ведь это было сделано без умысла, не так ли?

Она всхлипнула и покачала головой, и отец Амброз продолжил:

— Так вот, выслушай меня, Джехана. Я теперь не знаю, является ли злом та сила, что таится в тебе. Ты не слишком уверенно владеешь ею, и, возможно, применяешь ее несколько более энергично, чем это требуется… если бы тебя не терзал страх, ты, наверное, обращалась бы с ней более сдержанно. Скорее всего, именно из-за собственного испуга ты причинила мне боль. А теперь благодаря своей силе ты узнала о заговоре против Нигеля. Но именно благодаря твоей силе мы узнали о замыслах преступников вовремя и можем их предупредить. В этом уж точно нет ничего дурного, Джехана!

— Но я не должна была узнавать об этом, — тупо произнесла Джехана. — Скромные и благопристойные люди, преданные Господу, не должны ничего узнавать таким образом.

— Джехана, они собираются убить Нигеля! — рявкнул отец Амброз. — Ты не можешь остаться в стороне и допустить подобное!

— Господи, помоги мне, я не знаю, что мне следует делать! — Королева снова разрыдалась, прижав руки к груди. — Такое знание — зло, зло!..

— Твое знание может спасти невинную жизнь, такие поступки угодны Богу! Откуда тут взяться злу? Если ты сама не предупредишь его, я…

— Вы — что сделаете? — резко вскинула голову Джехана, гневно глядя на священника. — Вы скажете ему сами?

— Ну, я…

— Разумеется, вы этого не сделаете, — продолжила королева, и ее голос слегка смягчился, когда она отвела глаза от отца Амброза и с несчастным видом уставилась на алтарь. — Вы связаны своими клятвами и обетами. Вы никому не можете рассказать того, что услышали на исповеди. Вы никогда не предадите свою веру и мою веру, не сможете сбросить ношу, возложенную на ваши плечи…

Отец Амброз отшатнулся, словно его ударили, и одна его рука машинально коснулась пурпурной епитрахили, все еще бывшей на нем, — и королева поняла, какое искушение терзает его ум. Но она не желала этого знать, и потому закрыла глаза, думая, что и это пришло из проклятого источника Дерини… Она снова всхлипнула и покачала головой.

— Прошу вас, отец… Оставьте меня одну. Вы свой долг выполнили, вы дали мне совет и наставление. Но решение я могу принять только сама.

— Но, миледи, — умоляюще произнес он, — я могу вам помочь. Прошу, позвольте мне остаться.

Но когда он, с полными сострадания глазами, протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, Джехана шарахнулась в сторону и закричала:

— Нет! Не прикасайтесь ко мне! Если вы до меня дотронетесь, я могу запачкать и осквернить вас!

— Я не боюсь… — начал было он.

— Может, вы и не боитесь, — перебила его королева, — но я боюсь! Уходите, немедленно уходите, прошу вас! Не увеличивайте мои искушения! Вы не предадите ваш сан, ни ради меня, ни ради кого-либо другого. Вы это понимаете? Я должна разобраться, зачем, из каких соображений мне было дано это знание, и только я одна могу решить, как можно его использовать, и можно ли это вообще!