Роберт Абернети Отпрыск

— Сын! — взревел родитель.

— Сын!! — взвизгнула родительница, точно дрожащее эхо.

— Снова удрал куда-то, безмозглый молокосос! Если он вздумал играть на отмели во время отлива…

Родитель оборвал фразу на зловещей ноте. Он откинулся на склон, насколько хватило его длины, гневно вглядываясь в мутную воду отмели, где поверхность моря блестела, как осколки разбитого зеркала.

Сына нигде не было видно.

Родительница испуганно смотрела в противоположную сторону, туда, где склон прибрежного шельфа быстро уходил в зеленую тьму, сгущавшуюся по мере того, как солнце спускалось все ниже. Где-то там риф, который вздымался над ними, надежно их укрывая, круто обрывался прямо в бездну.

— О-о! — рыдала родительница. — Он погиб. Он уплыл в бездну, и его съело морское чудовище! — Ее стройный стебель колебался и подергивался у основания, а розовые щупальца изящного венчика спутанными прядями колыхались в воде, увлекаемые отливным течением.

— Вздор, дорогая, — сказал родитель. — Никаких морских чудовищ не существует. В худшем случае, — мужественно утешил он ее, — сын мог застрять в луже, оставленной отливом.

— О! — всхлипывала родительница. — Его съест земное чудовище!

— Земных чудовищ не существует, — презрительно отрезал родитель. Он выпрямил стебель настолько резко, что камень, к которому он и родительница были супружески прикреплены, прямо-таки заскрипел под ними. — Сколько раз я должен повторять тебе, дорогая, что мы — высшая форма жизни (и для его мира и его геологической эпохи это вполне соответствовало действительности).

— О-о! — стонала родительница.

Супруг перестал ее утешать и голосом, от которого затряслись кораллы по всему рифу, рявкнул:

— Сын!

К этому времени их несчастье начало привлекать всеобщее внимание. В сгущающихся сумерках щупальца переставали выжимать воду из ужина обладателей этих щупалец, и головы на стеблях повертывались в сторону расстроенных родителей. Троица девственных тетушек, прикрепившихся пучочком к одному внушительному валуну неподалеку, выражая сочувствие, принялась щебетать и жадно следить за родительницей.

— Ему пора понять, что такое дисциплина, — проворчал родитель. — Дай только мне…

— Но, милый, — в расстройстве начала родительница.

— Привет, предки, — пропищал сверху отпрыск.

Его родители разом повернулись, так что могло показаться, будто их головы сидят на одном стебельке. Их сын плавал в нескольких фатомах над ними, лениво гребя навстречу приливу. Было ясно, что он сию секунду выплыл из какой-нибудь трещины в рифе неподалеку. В одной паре болтающихся щупалец он небрежно держал круглый камень, отполированный прибоем.

— ГДЕ ТЫ БЫЛ?

— А нигде, — с невинным видом ответил отпрыск. — Просто играл в прятки-тонушки с головастиками.

— С другими личинками, — чопорно поправила родительница. Она терпеть не могла жаргонных выражений.

Родитель устремил на отпрыска зловеще спокойный взгляд.

— А где ты взял этот камень? — спросил он.

Отпрыск виновато съежился. Отполированный прибоем камень выскользнул из его щупалец и упал на морское дно, подняв облако мути. Отпрыск отплыл в сторону, бормоча:

— Ну, может быть, я… может быть, я нечаянно повернул к берегу…

— Может быть! Когда я был личинкой, — объявил родитель, мелюзга слушалась старших — и не было никаких «может быть»!

— Но, дорогой… — сказала родительница.

— И ни одна моя личинка… — родитель постепенно входил в раж, — ни одна моя личинка не посмеет меня ослушаться! СЫН… ПЛЫВИ СЮДА!

Отпрыск осторожно кружил около родного камня, оставаясь вне досягаемости щупалец. Он шепнул:

— Не поплыву.

— ТЫ СЛЫШАЛ, ЧТО Я СКАЗАЛ?

— Да, — признался отпрыск.

Соседи вытягивали стебли. Три девственные тетушки с тихим повизгиванием уцепились друг за друга, заранее смакуя выражения, к каким должен был теперь прибегнуть родитель.

Но родитель только булькнул и промолчал.

— Но, дорогой, — поспешно вмешалась родительница, — мы должны быть терпеливы. Ты знаешь, что все дети обязательно проходят стадию личинки…

— Когда я был личинкой, — хрипло начал родитель, закашлялся, выплюнул случайно заглоченного рачка и начал снова. Ни одна моя личинка… — Голос его замер, и он свирепо зашевелил щупальцами, а затем взревел: — Прилипни!

— Не хочу! — ответил отпрыск и поплыл основанием вперед в тень, отбрасываемую рифом.

— Этой таске, — бесился родитель, — надо задать хорошую личинку. То есть я хочу сказать… — он злобно оглянулся на родительницу и соседей.

— Дорогой, — ласково сказала родительница, — разве ты не заметил…

— КОНЕЧНО, Я… О чем ты говоришь?

— Ты видел, что делал сын? Он таскал камень. Я думаю, он пока еще не понимает, почему, но…

— Камень? Гм, да, камень… Дорогая моя, ты догадываешься, что это означает?

Родитель снова занялся умственным развитием родительницы. Это была долгая работа, которой не предвиделось конца — особенно потому, что он и подруга его жизни до конца своих дней должны были оставаться на одном и том же со вкусом убранном камне (родитель самолично украсил этот камень цветной галькой, ракушками, морскими ежами и обломками кораллов в стиле рококо, который был в моде в те дни, когда родитель — еще свободноплавающая личинка — ухаживал за своей невестой).

— Разум, дорогая, — объявил родитель, — совершенно несовместим с подвижностью. Вот подумай сама: как могли бы идеи почковаться в мозгу, который таскают туда и сюда, бомбардируя его постоянно сменяющимися впечатлениями? Взгляни на низших животных, которые всю жизнь плавают и не способны ни прикрепляться к корням, ни думать. Истинный разум, дорогая, в отличие от инстинкта подразумевает постоянную точку зрения.

Он сделал паузу, а родительница пробормотала: «Да, дорогой», как делала всегда, услышав эту фразу.

Мимо, колыхаясь, проплыл отпрыск по направлению к бездне Теперь он двигался неуклюже — ему становилось все труднее удерживать свое толстеющее тело в горизонтальном положении.

— Вот, посмотри на нашу собственную молодь, — продолжал родитель. — Пустоголовые личинки, которые шляются по отмели в поисках новых стимулов. Но, к счастью, в конце концов они достигают зрелости и становятся разумными сидячими взрослыми особями. И пока несложившийся интеллект восстает против неизбежного окончания беззаботной стадии личинки, инстинкт, эта природная мудрость, заставляет их готовиться к великой перемене.

Он самодовольно кивнул, когда из сумрака глубоководья появился отпрыск. Щупальца отпрыска сжимали осколок базальта, который он, вероятно, подобрал на усеянном камнями склоне. Отпрыск медленно плыл по краю рифа, а взрослые актинии под ним задирали головы и раздраженно шипели. Теперь отпрыск плыл не так неуклюже, и если бы родитель не столь свято веровал в инстинкт, он, возможно, вспомнил бы грубо материалистическую теорию, которую выдвинул некий ниспровергатель основ, утверждавший, что склонность хватать тяжелые предметы у личинок объясняется лишь потребностью уравновесить тяжелеющую заднюю часть тела.

— Взгляни, — с торжеством объявил родитель, — он вряд ли еще понимает, почему он это делает, но инстинкт толкает его собирать материал для своего будущего дома.

Отпрыск бросил осколок базальта и начал беспокойно хвататься за отростки кораллов.

— Дорогой, — сказала родительница, — не думаешь ли ты, что тебе следовало бы объяснить ему…

— Кха-кха! — сказал родитель. — Мудрость инстинкта…

— Как ты сам говоришь, личинка нуждается в родительском руководстве, — заметила родительница.

— Кха-кха, — повторил родитель, выпрямил свой стебель и властно приказал: — СЫН, плыви сюда!

Блудный отпрыск с опаской приблизился.

— Что, папа?

— Сын, — торжественно провозгласил его родитель, — теперь, когда ты становишься взрослым, тебе следует узнать некоторые факты.

Родительница залилась нежно-зеленым румянцем и отвернулась.

— Вскоре, — продолжал родитель, — ты почувствуешь непреодолимое стремление… опуститься на дно, прикрепиться в каком-нибудь уютном местечке, которое станет твоим домом до конца жизни. Может быть, ты уже нашел общий язык с какой-нибудь… э… очаровательной юной личинкой противоположного пола, которую пригласишь разделить с тобой твой дом. Если же нет, тебе следует сделать свое место прикрепления как можно более привлекательным, дабы такая личинка решила украсить его своим…

— Ага, — догадался отпрыск. — То-то ребята говорят, что их ничем так не прошибешь, как первоклассным камнем.

Родитель собрался с мыслями.

— Ну… оставляя в стороне такие чисто материальные соображения, как выбор подходящего камня, остаются… некоторые э… моменты, которые при обычных обстоятельствах не принято обсуждать вслух.

— Все это ерунда, — упрямо сказал отпрыск. — Я вовсе не хочу прикрепляться, я хочу и дальше двигаться свободно. И в океане есть еще столько всякой всячины, которую я пока не видел. Я не хочу врастать в камень!

Родительница побелела от ужаса. Родитель бросил па своего отпрыска уничтожающий, полный возмущения взгляд.

— Ты скоро узнаешь, что с биологией не спорят, — хрипло сказал он, с похвальной осторожностью понизив голос. — Сын, я тебя больше не задерживаю.

Отпрыск заколыхался прочь, а родитель внушительно предостерег родительницу: «Мы должны быть терпеливы, дорогая. Все дети проходят через личиночную стадию…»

— Да, милый, — вздохнула родительница.

В конце концов отпрыск, казалось, смирился с неизбежностью и начал готовиться к неумолимой перемене.

Как ни мешала ему тяжелеющая задняя часть тела, он, не жалея усилий, принялся таскать камни, водоросли и раковины к облюбованному месту на склоне, где, по-видимому, намеревался воздвигнуть внушительное жилище. По мнению родителей, обиталище их сына могло даже стать украшением всей колонии (так думала родительница) и соблазнить очаровательную подругу (к такому выводу пришел отец).

Отпрыск по временам все еще плавал возле рифа в обществе своих друзей, других личинок, хотя его родители никогда не одобряли подобной дружбы, опасаясь, что среди этих личинок попадаются особи сомнительного происхождения. Они даже подозревали, что некоторые из друзей их сына, занесенные на риф отливом с дальней отмели, пользовавшейся самой скверной репутацией, вообще появились на свет почкованием — способом, в порядочном обществе не принятым.

Однако внешность отпрыска и медлительность, с которой он теперь плавал, показывали, что с юношеским легкомыслием скоро будет покончено. Как указывал родитель, с биологией не поспоришь, и по мере того как нижняя часть твоего тела приобретает грушевидную форму, романтические иллюзии молодости рассеиваются без следа.

— Я всегда знал, что основа у малыша здоровая, — великодушно объявил родитель.

— Во всяком случае, он уже недолго будет плавать с этим отребьем, — радостно вздохнула родительница.

— Но с какой стати этот молокосос возится с мыльным камнем? — проворчал родитель, критически вглядываясь в зеленую мглу, где трудился отпрыск. — Неужели он не знает, что мыльный камень и двух лет на месте не продержится?

— Погляди, дорогой, — расстроенно прошипела родительница, — по-моему, это та самая личинка, которая однажды мне нагрубила… Мне не нравится, как она вертится вокруг сына. Наш северо-западный сосед совершенно точно знает, что она — отпочкованная!

— Пустяки, — поспешил успокоить супругу родитель. — Как только сын обоснуется по-настоящему, у него хватит достоинства не подпускать к себе всякую шваль. Это вопрос психологии, дорогая: вертикальная поза производит переворот в образе мыслей.

Великий день настал.

Отпрыск старательно завершил свое сооружение, которое, насколько можно было судить на расстоянии, имело достаточно приличный вид, хотя и казалось более низким и плоским, чем было принято, а такая оригинальность почти граничила с дурным тоном.

Последний раз оглядев сооружение, отпрыск поставил свое тело вертикально и устало опустился нижним концом на место, которое приготовил для прикрепления. Минуту спустя он попробовал грести щупальцами, но уже не смог подняться — он окончательно и бесповоротно прикрепился.

Личинки помоложе следили за ним из трещины в рифе с благоговейным ужасом.

— Поздравляем! — кричали соседи.

Родитель и родительница благодарно раскланялись, и родительница снисходительно помахала щупальцем трем девственным тетушкам.

— Ну, что я говорил! — торжествующе воскликнул родитель.

— Да, дорогой, — кротко согласилась родительница. Внезапно обитатели нижних уступов испустили тревожный вопль. Волна растерянности и недоумения прокатилась по всей колонии. Оглянувшись, родитель и родительница окаменели.

Отпрыск снова начал грести, но на этот раз совершенно непринятым способом — он закручивался и нагибался, что выглядело очень неуклюже. Однако, судя по уверенности его движений, он проделывал это не в первый раз. Поскольку он сохранял вертикальную позу, создавалось впечатление, будто он старается плыть вбок.

— Он помешался! — взвизгнула родительница, цепляясь за наиболее удобную соломинку.

— Боюсь, — буркнул отец, — боюсь, что нет.

Во всяком случае, они видели, что в действиях отпрыска была система. Он продолжал грести все тем же нелепым способом, причем и он, и построенная им платформа как будто отодвинулись и продолжали удаляться!

Отдельные части места прикрепления, которое не было настоящим местом прикрепления, вращались самым непонятным образом для тех, кто никогда ничего подобного не видел. И все сооружение ползло по дну, подскакивая на песчаных неровностях и оглушительно скрипя. Но тем не менее оно двигалось!

Личинки покинули трещины и теперь кружили около отпрыска, разглядывая его движущееся приспособление и засыпая его вопросами. А их родители возмущенно кричали, требуя, чтобы они не смели иметь с ним ничего общего.

Три девственные тетушки, тихо взвизгнув, попадали в обморок в щупальца друг к другу. Такого потрясения колония не помнила с последнего цунами.

— ВЕРНИСЬ! — гремел родитель. — Так не делают!

— Вернись! — визжала родительница. — Так не делают!

— Вернись! — верещали соседи. — Так не делают!

Но отпрыск был глух к доводам рассудка. Отпрыск обзавелся колесами.