"Сестры-соперницы" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

«КАПРИЗ»

Итак, десятого мая тысяча шестьсот сорокового года я вышла замуж за Ричарда Толуорти. Как он и пожелал (а вместе с ним и я), это была скромная свадьба. Посаженым отцом был сэр Джервис, вместе с ним пришла Карлотта. Обряд был совершен в небольшой церкви в Пондерсби. Несколько слуг сидели на скамьях, наблюдая за венчанием, а затем мы вернулись в Пондерсби-холл на обед.

Он не был роскошным, поскольку на этом настоял Ричард, а когда он в середине дня завершился, муж предложил сразу же отправиться в Фар-Фламстед.

С самого начала мне казалось несколько странным, что я до самой свадьбы не видела свой будущий дом, который находился не так уж и далеко от Пондерсби-холла. Я даже предлагала съездить туда, и Ричард соглашался, но всегда в последний момент нам что-то мешало.

Вначале он заявил, что в связи с моим приездом в доме необходимо кое-то переделать и ему не хочется, чтобы я приехала в разгар ремонта. В другой раз, когда я стала настаивать, ему понадобилось надолго отлучиться по службе.

— Ничего, — сказал он тогда. — Если вам что-нибудь не понравится, это всегда можно будет переделать.

Я стала понимать, что у моего мужа есть необычный дар — делать так, что самое невероятное начинало казаться возможным. Это было как-то связано с его манерой подходить к такого рода вопросам. Судя по случаю с Мэб, он не любил эмоциональных сцен, и я подумала, что мне надо постараться стать такой женой, которая ему нужна, и это будет самым правильным решением в начале супружеской жизни.

Мы выехали из Пондерсби в середине дня, взяв с собой двух конюхов, сопровождавших вьючных лошадей, нагруженных частью моих вещей. Остальной мой багаж — гардероб, составлявший мое приданое, — должен был прийти на днях.

По пути Ричард был не слишком разговорчив, но я чувствовала, что он внутренне удовлетворен, словно что-то, внушавшее ему опасения, благополучно разрешилось. Меня переполняло чувство нежности к нему, и я была счастлива, потому что знала: что бы ни ожидало меня в моем новом доме, я уверена в том, что люблю своего мужа.

По мере того как время шло и знакомые места оставались позади, пейзаж изменился, хотя, наверное, скорее изменилось мое настроение. Я стала замечать изгороди из шиповника и растущий у ручья вербенник, напомнивший мне дни, когда мы с Берсабой собирали целые охапки цветов.

Нам пришлось спешиться, поскольку дорога была разбитой, усыпанной камнями. Муж обратился ко мне:

— Вы такая тихая, Анжелет. Это непохоже на вас.

— Сегодня особенный день, — напомнила ему я.

— Мне хочется верить, счастливый для вас день.

— Никогда я не чувствовала себя такой счастливой.

— И больше нет неисполненных желаний?

— Есть, конечно. Мне очень хотелось бы видеть мать и сестру и познакомить их с вами.

— В свое время сбудется и это.

Мы въехали в деревушку Хэмптон и заехали на постоялый двор, где Ричард решил подкрепиться. Нас поместили в отдельную комнату и принесли эль и пирог с куропаткой, который выглядел очень аппетитно. Но мне есть не хотелось, да и Ричарду, судя по всему, тоже.

— Теперь уже совсем недалеко, — сообщил он, и я удивилась, зачем же тогда мы остановились здесь, но потом внезапно подумала, что он, видимо, не спешит попасть домой.

Фар-Фламстед показался к вечеру.

— Вот здесь, — сказал Ричард, — твой дом, дорогая. Я внимательно рассматривала его. Он был очень большим — больше, чем Пондерсби-холл, сложенным из красного кирпича в виде буквы «Е» с центральной частью и двумя крыльями — западным и восточным. Я увидела также несколько пристроек и прекрасный зеленый газон вокруг всего дома.

— Здесь красиво, — заметила я. Он был доволен.

— Надеюсь, вы полюбите этот дом. Мой младший брат живет в замке Фламстед в Камберленде, — там наша семья жила в течение многих поколений. Этот замок был построен позже, и мы назвали его Фар-Фламстед — Дальний Фламстед, поскольку он расположен очень далеко от родного гнезда.

— Это интересно, — сказала я. — Значит, ваш младший брат занял семейный замок, а вы — Фар-Фламстед.

— Как солдат я должен был находиться на юге страны. Это оказалось удачным решением.

Когда мы подъехали ближе, я увидела, что замок окружен неглубоким, наполненным водой рвом, через который был переброшен мост. Взглянув наверх, я разглядела внушительный центральный блок. Над воротами было расположено окно, разделенное на восемь ячеек — что-то вроде наблюдательного пункта; отсюда можно было издали увидеть подъезжавших к замку. Мне стало интересно: наблюдал ли кто-нибудь за нами? По обеим сторонам от центральной башни располагались восьмигранные башни восточного и западного крыльев.

Мы проехали через ворота и оказались во внутреннем дворе, разделенном на три части кирпичными стенами с двумя угловыми башенками.

Когда мы въехали во двор, навстречу нам вышел мужчина. Он поклонился, и Ричард сказал:

— Это Джессон. Джессон, это твоя хозяйка.

— Добро пожаловать в Фар-Фламстед, леди, — сказал мужчина; слова он произносил быстро, отрывисто, и что-то в его манере держаться выдавало старого солдата.

— Все готово? — спросил Ричард, спешившись и помогая мне сойти с коня.

— Да, сэр, — ответил Джессон. — Мы ждали вас с середины дня.

Ричард взял меня под руку, и мы вошли в двери холла. Первое, что я увидела, — это люди, выстроившиеся в шеренгу, готовые встретить нас и воздать традиционные почести новой хозяйке.

Их было восемь человек — не так уж много для такого большого дома, три женщины и пять мужчин.

— Мы проделали дальний путь и устали, — сказал Ричард, — но я должен представить вас моей жене. — Он повернулся ко мне. — Джессона вы уже знаете. Миссис Черри, прошу.

Из шеренги вышла полная женщина и сделала реверанс. Я подумала, что ей очень подходит ее имя: она была такой кругленькой, и щеки ее имели оттенок спелой вишни.

— Миссис Черри — наша экономка, а мистер Черри — ее муж.

Вперед вышел мужчина.

— Черри служил вместе со мной, пока не был ранен в ногу. Теперь он служит мне здесь, в Фар-Фламстеде.

Двум другим женщинам было лет по тридцать. Это были Мэг и Грейс Джессон, дочери человека, который встретил нас во дворе.

Остальных тоже представили мне, но я не запомнила их имен. Я не могла избавиться от чувства, что принимаю армейский парад. Вряд ли это могло доставить удовольствие.

— Итак, — сказал Ричард, — вы со всеми познакомились. Теперь мы отправимся в наши комнаты и там поедим, так как вы, конечно, проголодались.

Я отчетливо ощущала, как меня изучают восемь пар глаз. Это было естественно. Они, должно быть, сгорали от любопытства, поджидая жену своего хозяина. И, видимо, вздохнули с облегчением оттого, что я так молода.

Холл был очень высоким, футов пятьдесят в длину, потолок его опирался на Т-образные балки — как в Пондерсби. Пол был выложен мраморными плитами, стены побелены и увешаны знаменами, военными трофеями и множеством оружия. Посередине стоял полированный стол, а по его сторонам — дубовые скамьи. На столе стояла оловянная посуда, и я обратила внимание, что она, как, впрочем, и все в холле — от скамей до оружия на стенах, начищена до зеркального блеска.

Слуги отступили на несколько шагов назад, провожая меня взглядами, пока Ричард вел меня через холл к лестнице. Мы поднялись на галерею, прошли по ней и, поднявшись еще выше по другой лестнице, оказались в нашей спальне.

Признаюсь, я немножко струсила, войдя в комнату и увидев большую кровать с пологом на столбиках. Полог был из малинового бархата, а покрывало — из атласа того же цвета.

Ричард закрыл двери, и мы остались наедине. Он снял с меня шляпу и бросил ее на кровать.

— Вещи, которые вам понадобятся сегодня, прибыли вместе с нами, и их скоро принесут, — сказал он. — А остальной багаж доставят завтра.

— Да, — сказала я, — мне этого будет достаточно. Он осторожно взял меня за плечи и развернул к себе.

— Вы дрожите, — сказал он. — Вы чего-то боитесь?

— Нет… не совсем… Просто… мне хочется надеяться, что я не разочарую вас.

— Милый, наивный ребенок…

— Но мне пора уже перестать быть ребенком, раз я стала вашей женой.

— Вам следует всегда оставаться самой собой, — сказал он, — и именно этого я хочу.

— Этот дом немножко…

— Что?

— Ну, немножко подавляет. И здесь так много слуг-мужчин.

— Это потому, что я солдат. Все они когда-то служили вместе со мной. Страна не слишком благодарно относится к солдатам, которые больше не могут воевать за нее.

— И поэтому вы собрали их здесь?

— Все это люди, которым я могу доверять.

— Значит, в доме будет всего четыре женщины?

— А разве нужно больше? В качестве камеристки вы можете взять Мэг или Грейс Джессон. Денек-другой присмотритесь к ним и сделайте свой выбор.

— А чем они занимаются сейчас?

— Я даже не знаю. Этим ведают мистер и миссис Черри. Вам следует в случае необходимости просто отдать им приказание.

— Здесь все выглядит таким ухоженным. Он улыбнулся.

— Это благодаря армейскому порядку, конечно. Теперь, видимо, вам надо умыться, а потом мы поедим. Сегодня у вас был необычный день.

— О, да, единственный в моей жизни день бракосочетания, — весело выпалила я и сразу же пожалела об этом: ведь мои слова могли напомнить ему о том, что у него таких дней было два и даже почти три, если верить словам Карлотты.

Он вышел, а я, оставшись в одиночестве, хорошенько осмотрелась. В этом большом помещении находились огромный резной сундук, буфет для посуды, несколько кресел и стол, на котором стояло зеркало и два тяжелых оловянных подсвечника.

Я старалась не смотреть на широкую кровать с пологом. Откровенно признаюсь: мне было не по себе при мысли о том, что меня ожидает. Я чувствовала, что ужасно невежественна в этих вопросах, и решила для себя, что главное — не сопротивляться. И тут же мне послышалось хихиканье Берсабы. Очень странно! Хотя в такой комнате воображение могло и разыграться. Я не могла не думать обо всех тех женах и мужьях, которые спали на этой кровати, и о том, что Ричард делил это ложе со своей первой женой.

Я подошла к глубокой нише окна, выполненного в виде амбразуры. Здесь располагались приоконные сиденья с вышитыми бархатными подушками. Тяжелые расшитые шторы были того же цвета, что и полог кровати. Я встала коленями на сиденье и выглянула наружу. Внизу была зеленая лужайка, а в сотне ярдов от меня виднелись, почти закрытые высокой стеной, дубчатые башенки строения, похожего на миниатюрный замок.

Раздался стук в дверь. Это пришла одна из дочерей Джессона и принесла горячую воду.

— Так распорядился хозяин, госпожа, — пояснила она.

— Благодарю. Тебя зовут Грейс?

— Нет, госпожа, я — Мэг.

Пока я мыла руки, появилась и Грейс с легким багажом, прибывшим на вьючных лошадях, так что я смогла сбросить одежду для верховой езды и переодеться в обычное платье. Когда я покончила с туалетом, вошел Ричард и пригласил меня ужинать.

Вместе мы прошли в столовую.

— Я боюсь потеряться в этом доме, — призналась я по пути.

— Поначалу может и такое случиться, — согласился он, — но немного попозже вы познакомитесь со всеми помещениями.

Столовая была просторной, с красивым резным потолком. Уже были зажжены свечи, хотя на дворе еще не совсем стемнело. Стены столовой были увешаны гобеленами, выдержанными в красно-синих тонах. На одной стене были изображены эпизоды войны Алой и Белой розы, а на другой, как объяснил мне Ричард, — битва при Босворте. Он сказал, что мне, так любящей рукоделие, может захотеться и самой сделать несколько гобеленов.

— Вам будет чем отвлечься во время моего отсутствия, — сказал он.

— Но ведь пока вы никуда не собираетесь уезжать? — испуганно спросила я, вообразив себя одну в этом огромном доме, полном чужих людей.

— Надеюсь, что нет, но солдат всегда должен быть готов к тому, что его призовут выполнять долг, Я восприняла это как предупреждение. «Впрочем, завтра, при дневном свете, все будет выглядеть иначе», — подумала я. И вдруг мне вспомнился Тристан Прайори, где все было таким знакомым и родным.

За ужином нас обслуживали двое слуг и Джессон. Это было непривычным для меня, поскольку и у нас дома, и в Пондерсби-холле за столом прислуживали женщины. Но, надо отдать им должное, слуги действовали удивительно расторопно.

Подали холодную утку, жареное мясо, баранину и оленину, а кроме того паштеты, которые я даже не попробовала, так как была не очень голодна. Ричард уговорил меня пригубить мальвазии, которую подали в красивых бокалах из венецианского стекла. Попробовав вина, я почувствовала, как мое напряжение слегка ослабло, и я даже улыбнулась через стол мужу. Его лицо в колеблющемся свете свечей вовсе не выглядело суровым, и я подумала, что мне все-таки повезло. Я решила, что мне было не по себе оттого, что я так молода и неопытна, а Тристан Прайори, мать и Берсаба так далеко.

Ужин закончился, и я вернулась в спальню. На кровати была разложена моя ночная рубашка. Я переоделась и подошла к окну.

В небе висел месяц, ночь была ясная, и я вновь увидела башни миниатюрного замка. В лунном освещении он казался почти сказочным, и если бы я не видела его днем, то, пожалуй, стала бы сомневаться в его реальности.

В этот момент на мои плечи легли руки.

Я резко обернулась. Сзади стоял Ричард.

— Я, кажется, испугал вас, — сказал он.

— Немножко. А что это там за замок? И замок ли это? Он кажется игрушечным.

— Это «Каприз».

— Что это значит?

Он взял мою руку и встал рядом.

— Это значит, что его построил мой предок — прадед.

— Такой маленький замок?

— Прадед решил, что это будет очень забавно выглядеть. Поначалу речь шла об обычном замке, но потом оказалось, что строительство обойдется слишком дорого, так что он решил обойтись вот таким миниатюрным строением, ибо до этого поклялся иметь замок. Назвали его «Капризом», поскольку, несомненно, его постройка объяснялась капризом.

— Нужно будет его осмотреть! — воскликнула я.

— О нет! Вы видите, что он окружен высокой стеной? Это потому, что он в опасном состоянии. Его ведь строили довольно небрежно. В самое ближайшее время я позабочусь, чтобы его разрушили. А вам не следует подходить близко. Этого делать нельзя. Обещайте мне, что не пойдете туда.

— Конечно, обещаю. Вы объяснили все так… убедительно.

— Мне вовсе не хочется, чтобы на эту беззащитную головку обрушилась груда кирпичей.

— Но мне очень жаль. Он выглядит… привлекательным.

— Вы не должны туда ходить. Я настаиваю на этом. Обещайте мне.

— Я уже пообещала.

— Не забывайте об этом.

Его лицо стало таким же жестким, как в тот день, когда он заставил меня отослать Мэб домой.

— Становится холодно, — сказал он и повел меня к кровати.

Меня разбудили солнечные лучи, и я сразу вспомнила, где нахожусь. Протянув руку, я убедилась в том, что я здесь одна.

Я села в кровати. Полог был наполовину раскрыт. Со смешанным чувством страха и облегчения я подумала, что мне удалось пережить эту ночь. Вспоминать о ней меня не тянуло, да и не с кем было обсуждать ее. Может быть, я поделилась бы своими переживаниями с Берсабой. Интересно, забеременела ли я? Мне бы очень хотелось иметь ребенка. Дети относились к той стороне брака, которая привлекала меня. Сам факт, что я выразила свою мысль в такой форме, указывал на то, что существует и иная сторона брака, не привлекающая меня.

Я дернула за веревку колокольчика, давая знать Грейс, что пора принести мне горячей воды. Умывшись, я надела платье для верховой езды и спустилась вниз.

Ричард сидел в столовой и завтракал. Я была так смущена, что стеснялась смотреть на него. Он встал, обнял и поцеловал меня.

— Доброе утро, милая, — сказал он, и у меня потеплело на душе.

Я подумала, что, возможно, все-таки показала себя неплохо.

— Я вижу, что вы одеты для конной прогулки, — сказал он.

— У меня здесь есть только этот костюм и то платье, которое я надевала вчера вечером, — объяснила я.

— Ваши вещи прибудут сегодня. Грейс или Мэг распакуют их. Сегодня для начала я хочу провести вас по замку, а потом, если вы не устанете, мы можем отправиться и на верховую прогулку. Вас это устраивает?

— Это будет просто чудесно!

Я вновь была счастлива, уверяя себя в том, что в конце концов все уладится.

В течение дня я пришла к выводу, что беспокоилась понапрасну, что до ночи еще далеко и что чувства Ричарда ко мне, видимо, еще не угасли.

Он горел желанием показать мне все достоинства замка и преуспел в этом. Несомненно, он любил свой дом. Я шла за ним по лестнице, освещенной небольшими фигурными окошками под потолком, на которые он обратил мое внимание, а затем он показал, как потолочные балки формируют спиральный свод — весьма необычную, по его словам, конструкцию. Он любовно похлопал по перилам из кирпича и сказал, что в постройку этого замка было вложено много усердного труда. Замок в Камберленде был задуман как крепость и в течение пяти последующих веков постепенно приспосабливался к повседневным нуждам, в то время как Фар-Фламстед с самого начала строился как удобное жилье.

В галерее висели портреты его предков.

— Некоторые из них я перевез сюда из старого замка, — сказал он, — По ним видно, что в нашей семье всегда были сильны военные традиции.

Затем мы прошли в домовую церковь со сводчатым потолком, деревянные балки которого были украшены розами Тюдоров. Меня тут же охватил озноб, и пока мы шли по каменным плитам, мной постепенно овладевали дурные предчувствия и одновременно чувство тоски по дому и по моим близким.

Это ощущение было настолько сильным, что в какой-то момент я была готова бежать из этого дома, прыгнуть в седло и скакать что есть сил в юго-западном направлении.

— Что случилось? — встревожился Ричард.

— Не знаю. Здесь так холодно.

— Да. И слишком мрачно.

— У меня такое чувство, что здесь что-то произошло.

— Здесь, в алтаре, был убит священник. Во времена королевы Елизаветы одна из женщин в нашем роду была католичкой. Она прятала здесь католического священника. Ее сын застал священника за служением мессы и убил его.

— Как это ужасно… А он не появляется здесь, этот священник?

— Он умер на месте.

— Вы верите в то, что люди, погибшие насильственной смертью, могут появляться на месте преступления?

— Я думаю, что это сказки. Стоит только представить себе, сколько людей погибло насильственной смертью. Мир был бы просто заполнен привидениями!

— Но, может быть, так и есть?

— Ах, милая моя, это все фантазии. А церковь вам не понравилась. Сейчас мы не держим домашнего священника, и я не думаю, что король примет законы против католиков, поскольку его жена — верная последовательница этой религии.

— Но к пуританам он не столь благосклонен.

— Ну, это совсем другое дело.

— Это тоже называется нетерпимостью.

— Несомненно. А вы придаете этим вопросам большое значение?

— Не слишком большое. Просто у нас в Корнуолле иногда устраивают охоту на ведьм.

— Такое происходит не только в Корнуолле, но и по всей стране, и длится уже не первое столетие.

— Но если существует колдовство и если есть люди, желающие заниматься колдовством, то почему не разрешить им это занятие?

— Потому что это — поклонение сатане, и говорят, что ведьмы часто накликают смерть на своих недоброжелателей.

— По-моему, среди них есть и добрые… белые ведьмы. Они хорошо знают целебные травы, лечат людей, но они погибают точно так же, как и злые.

— Несправедливость существовала всегда.

— Но ведь сторонники католической веры или пуритане никому своей верой не вредят.

— В определенном смысле это так, но, по моим наблюдениям, все эти секты непременно желают навязать свою волю остальным, и вот из-за этого происходит множество серьезных конфликтов.

— Возможно, когда-нибудь люди придут к выводу, что следует позволить всем верить так, как они считают нужным.

— Я вижу, что вы идеалистка. А кроме того, я вижу, что вам пора покинуть эту церковь. Давайте лучше пройдем в солярий. Это самая теплая комната в доме. Я представляю вас сидящей там в солнечный день с иглой в руке за вышивкой гобелена, который вы потом повесите на стену, где он провисит века.

— Мне тоже этого хочется.

— Вы сами выберете сюжет. Каким он будет?

— Только не война. Ее и так слишком много в мире. И мне это не нравится.

— И вы вышли замуж за солдата!

— Я думаю, вы из тех солдат, что бьются за правое дело.

— А вы, я уверен, будете мне верной и любящей женой.

— Я буду стараться, но вам придется набраться терпения. Я знаю, что мне нужно еще многому научиться… э… относительно брака…

— Милая моя, — сказал он, — нам обоим предстоит еще многому научиться.

В солярии у меня поднялось настроение. Он был обращен на юг, и сквозь громадное полукруглое окно в помещение лилось солнце. Портьеры были темно-синего цвета с золотой бахромой, а приоконные сиденья покрывали подушки такого же оттенка. Очень красив был потолок с лепными украшениями и с росписью, изображавшей двух херувимов, летящих на облаке и несущих фамильный герб. Эта залитая светом, полная ярких цветов комната резко контрастировала с холодной темной церковью.

На одной из стен висел гобелен… и опять на нем была запечатлена батальная сцена, как оказалось на этот раз — битва при Гастингсе. Ричард сообщил мне, что этот гобелен — предмет семейной гордости, поскольку все предки прибыли в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем.

Из солярия мы прошли в Королевскую палату, названную так в честь короля, который однажды переночевал здесь. Специально для него тут был устроен камин из кирпича. Ричард с гордостью обратил мое внимание на четырехскатный свод и великолепно украшенные стены Сам король изволил разрешить поместить над дверью королевское орудие.

— Вы полагаете, что он когда-нибудь снова приедет сюда? — спросила я.

— Это не исключено.

Я попыталась представить себя в роли хозяйки, принимающей короля и королеву, и не смогла.

— У короля безупречные манеры, — сказал Ричард — Он настолько очарователен, что у вас не возникло бы с ним никаких проблем. Но сейчас он так занят государственными делами, что нам вряд ли стоит ждать его визита.

Он повернулся ко мне, обнял и нежно поцеловал меня в лоб.

— Вы напрасно сами себя расстраиваете, Анжелет, — сказал он. — Вы все время боитесь с чем-то не справиться. Позвольте уверить вас… через некоторое время вы будете удивляться тому, что чего-то боялись.

Я поняла: он хочет сказать, что все у нас с ним будет в полном порядке, и сразу почувствовала себя такой же счастливой, как в тот день, когда он сделал мне предложение и брак казался мне самым увлекательным приключением.

В радостном настроении я продолжала осмотр дома. Мне было показано такое количество спален, что я просто сбилась со счету. Многие из них назывались в соответствии с господствующим в оформлении цветом: Алая комната, Синяя, Золотая, Серебряная, Серая., и так далее. Помимо этого были: комната с Панелями, комната Гобеленов и комната Пажей, в которой хранились всевозможные изделия из фарфора.

Ричард хотел пройти мимо одной из дверей, не открывая ее, и я тут же спросила, что там такое — О, это самая обыкновенная комната, — ответил он. — В ней нет ничего особенного.

Он открыл дверь, но мне показалось, что он сделал это с большой неохотой. Именно поэтому мне страшно захотелось узнать, что же такое находится в этой комнате.

Оказалось, что Ричард был прав. В этой комнате не было ничего особенного. Там стояли стол, кресла и буфет с изящно изогнутыми боковыми стенками.

— А как называется эта комната? — спросила я.

— По-моему, ее называют комнатой Замка.

— О, я понимаю почему. Отсюда очень хорошо виден «Каприз».

Я подошла к окну и выглянула в него. Ричард остановился рядом, и я почувствовала, как он напряжен. Я поняла, что он не хотел показывать мне эту комнату. На меня нахлынуло то же неприятное чувство, что и в церкви. Из окна открывался прекрасный вид на замок. Действительно, под лучами солнца его камни выглядели почти белыми. Замок был окружен очень высокой стеной, и вполне логично, что эта комната называлась комнатой Замка, поскольку она была расположена так, что именно отсюда открывался вид на миниатюрную крепость.

— Как жаль, что его окружает такая высокая стена, — вздохнула я, — она кажется не такой старой, как здание.

— Вы очень наблюдательны. А как вы это определили?

— Просто она выглядит новее. Когда ее построили? Он заколебался.

— Э-э-м-м… около десяти лет назад.

— Так это вы ее построили?

— Да. Я приказал ее построить.

— Зачем?

— Наверное, чтобы оградить «Каприз».

— Не легче ли было просто снести его… тем более, что он такой ветхий и вам не нравится?

— Разве я сказал, что он мне не нравится?

— Ну, я так поняла… вы же назвали его «Каприз», и вообще…

— Так его назвал не я. Это сделали другие задолго до моего рождения.

— Я думаю, вам не хотелось разрушать то, что с таким трудом возвел ваш предок, и поэтому вы решили оградить замок стеной, чтобы люди не смогли посещать это опасное место.

— Да, — коротко ответил он и решительно развернул меня спиной к окну.

Он умел дать понять, что вопрос исчерпан, и я уже научилась воспринимать такие намеки. Мой муж был человеком, который привык к беспрекословному подчинению. Как дисциплинированный солдат, я считала это совершенно естественным.

Бегло осмотрев комнату, я сказала:

— Она выглядит вполне обжитой.

— Обжитой? Что вы имеете в виду? Этой комнатой очень редко пользуются.

— Значит, я ошиблась. А что находится в этом буфете?

— Я не знаю.

— Может быть посмотрим?

— О, у нас впереди еще столько интересного! Я хочу, чтобы мы поднялись на крышу.

— Крыша! Это звучит соблазнительно! Он плотно захлопнул дверь комнаты Замка и повел меня вверх по винтовой лестнице. Воздух наверху был свежим, но теплым. Я стояла и дышала полной грудью. Отсюда были видны сады, поросшие лесом холмы и где-то вдалеке — дом. Я внимательно разглядела орнамент на башнях и поискала взглядом «Каприз», но с этой стороны здания его не было видно.

По пути вниз мы вновь попали в галерею, и я задержалась, чтобы рассмотреть портреты. Там находился и прекрасный портрет самого Ричарда, а рядом с ним портрет молодой женщины. Даже не задавая вопросов, я поняла, что это его первая жена, и мне не удалось скрыть свое любопытство. Она была красивой и очень молодой — моложе меня. Ее чудесные волосы были зачесаны высоко вверх, поэтому лицо казалось маленьким, и на нем выделялись большие синие глаза. Выражение ее лица заворожило меня. Оно было таким, будто девушка умоляла помочь ей, будто она чего-то боялась.

Ричард сказал:

— Да, это Магдален.

— Магдален… — повторила я.

— Моя первая жена.

— Она умерла совсем молодой?

— Девятнадцати лет.

Меня охватило все то же, уже ставшее знакомым, неприятное чувство. Я не могла не представлять ее вместе с ним и знала, что это ощущение будет возвращаться.

— Она тяжело болела?

— Она умерла при родах.

— Значит, был и ребенок?

— Случилась двойная трагедия.

И вновь последовала не высказанная вслух команда: хватит говорить об этом.

«Ну что ж, — подумала я, — это понятно».

После этого мы пошли осматривать внешние строения, и меня просто восхитила конюшня. Осмотрев гумно, прачечную, винные погреба, я окончательно уверилась в том, что стала хозяйкой богатого поместья.

Я сказала:

— Мне надо написать письма матери и сестре и рассказать им о своем новом доме.

— Это необходимо сделать.

— А когда сестра выздоровеет, они смогут приехать к нам в гости.

— Обязательно, — уверенно подтвердил он, и я стала представлять себе их визит.

— С какой гордостью я буду показывать им все это! — воскликнула я.

Очень довольный, он сжал мою руку. После обеда мы оседлали лошадей и отправились на прогулку, так как он хотел, чтобы я познакомилась с окрестностями. Имение было небольшим: фамильные земли располагались в Камберленде, а Фар-Фламстед был всего лишь загородным домом солдата. Земли: огороды, сады, луга и еловая роща содержались в образцовом порядке.

Вечером, как и накануне, мы вместе поужинали. Как и накануне, мы разделили ложе под бархатным пологом.

Две недели мы провели по определенному распорядку. Каждое утро он отправлялся в библиотеку поработать, а я была предоставлена самой себе и прогуливалась по угодьям замка, составлявшим примерно десять акров. Здесь были розарий, пруд с рыбой, огород и сад с целебными травами. Я написала подробные письма маме и Берсабе. Матери я детально описала растущие здесь цветы и то, как сказывается на них более прохладный и сухой местный климат. Писать Берсабе оказалось труднее. Я слишком часто представляла ее лежащей в постели, где ей нужно было провести еще довольно длительное время, восстанавливая силы, по выражению матери, и поэтому мне казалось неудобным слишком подробно расписывать то счастье, которое я, несомненно, переживала, хотя вообще природа счастья такова, что ощущение счастья бывает обычно мимолетным, а если оно и длится в течение всего дня, то это — редкий день. То, что мне предстояло проводить ночи с мужем, меня уже не пугало, а скорее приводило в смущение. Об этой стороне супружеской жизни я никогда раньше не задумывалась, и мне постоянно казалось, что мужчина, обнимающий меня по ночам за красным пологом огромной кровати, — какой-то незнакомец, а не тот благородный, достойный, полный самообладания человек, который был со мной днем.

Я нежно любила его. Я никогда в этом не сомневалась, а то, что временами в своей дневной ипостаси он вдруг становился каким-то далеким, отстраненным, делало его еще более загадочным и привлекательным. Я живо представляла, как объяснила бы это мать: «Ты вышла замуж очень молодой. Если бы я была рядом с тобой, мы бы поговорили, и я объяснила бы все, что тебе предстоит. Тебя следовало подготовить. Но все произошло так быстро, так неожиданно, что тебе пришлось немножко поплутать в потемках. Не бойся.

Ты любишь его, а он любит тебя. Ты его слегка побаиваешься, поскольку он занимает высокий государственный пост. Ну что ж, это хорошо, когда мужа уважают…»

Интересно, чувствовала ли она то же самое с моим отцом?

Конечно, если бы рядом со мной была Берсаба, я могла бы поговорить с ней. Но заставить себя изложить на бумаге самые потаенные мысли даже в письме к ней я не могла.

После обеда, когда Ричард заканчивал работать, мы отправлялись на верховые прогулки. Ему нравилось показывать мне окрестности. Он прекрасно знал природу и особенно любил деревья. Указывая на дерево какой-нибудь породы, он подробно рассказывал о нем; а вокруг Фламстеда росло множество самых разных деревьев. Прогулки с Ричардом немного смахивали на урок ботаники. Например, он останавливался возле ручья, где росли ивы.

— Видите, как они любят мокрую землю, — показывал он. — Смотрите, корни почти погружены в воду. Это мужское дерево — у них с женским разные цветки Вы, должно быть, видели, как весной на этих деревьях распускаются пушистые серебристые почки. Так вот, у мужских деревьев кончики почек золотистые, а у венских — зеленые. Когда они в цвету, их ветви словно усеяны комочками светлой шерсти.

Рассказывал он о шотландских соснах и тисах.

— Посмотрите на этот тис. Он растет здесь уже более сотни лет. Не наводит ли это вас на размышления? Представляете, как много он видел? Он уже рос здесь, когда королева Елизавета вступила на престол — и даже раньше, когда ее отец, Генрих VIII, разгонял монастыри и отказался подчиниться Риму.

— В тисах есть что-то зловещее, — заметила я.

— Ну, разве только то, что они ядовиты для скота — Нет, в них есть что-то колдовское. Можно подумать, что они обладают неким тайным знанием. Но ведь их ягоды не ядовиты? Птицы клюют их.

— Милая славная Анжелет, вы всегда пытаетесь во всем найти частицу добра. Надеюсь, вы такой и останетесь.

Он долго рассказывал о тисах: они очень медленно растут и вполне могут прожить больше тысячи лет, у них тоже разнополые цветки, причем мужские цветки маленькие, кругленькие и желтые, на тычинках шапочки пыльцы; женские цветки небольшие, овальной формы и растут только на обращенной к земле части ветвей.

Я сознавала, что он хотел указать мне на сходство законов природы, по которым живут растения и люди. Он чувствовал мое смущение и давал мне понять, что следует привыкать к тому, что показалось поначалу несколько странным и пугающим. Разве не так все происходит в мире с момента творения и разве не таков естественный путь размножения всего живого?

Я жадно слушала и старалась показать, что все понимаю и готова воспринимать жизнь такой, какая она есть.

О деревьях он мне рассказывал бесконечно, утверждая, что они — самое совершенное творение природы. Нет времени года, когда деревья не удивляют своей красотой. Весной они доставляют радость появления почек, зародышей будущих цветов; летом они поражают богатством своей кроны, а осенью — буйством красок, вечным источником вдохновения художников; но лучшее время года — зима, когда обнаженные ветви четко вырисовываются на фоне ясного неба.

— Я и не думала, что вы можете быть столь лиричны, — призналась я.

— Обычно я опасаюсь насмешек, — сказал он.

— Но только не с моей стороны.

— Конечно.

Я вновь почувствовала себя счастливой.

Потом он показал мне осину, и мне было очень интересно наблюдать, как она трепещет при легких дуновениях ветерка.

— Говорят, что крест, на котором распяли Христа, был сделан из осины, и с тех самых пор осина дрожит.

— Вы верите в это? — спросила я. Он покачал головой.

— Листья дрожат так сильно, потому что у них длинные и тонкие черенки.

— Вы ищете для всех явлений логичное объяснение?

— Стараюсь.

Мне удалось узнать о нем много нового. По вечерам он любил рассказывать о битвах, в которых принимал участие, а я старалась усвоить услышанное. Как ни странно, у него были наборы оловянных солдатиков, вроде тех, в которые играют дети, — пехотинцев и кавалеристов. Увидев их впервые, я была изумлена. Менее всего я готова была представить Ричарда играющим оловянными солдатиками. Но выяснилось, что это было не совсем игрой. Расстелив большой лист бумаги, он рисовал на нем план местности, а затем располагал на нем солдатиков и объяснял мне, как были выиграны или проиграны те или иные сражения.

Передвигая солдатиков по бумаге, он очень оживлялся.

— Вы видите, Анжелет, пехотинцы промаршировали сюда, но они не знали, что за этим холмом их поджидала кавалерийская засада. Она, как видите, была очень удачно расположена со стратегической точки зрения — совершенно незаметна со стороны. Командир пехотинцев, конечно, совершил ошибку. Ему следовало сначала выслать отряд разведчиков и изучить позиции противника.

Я старалась внимательно следить за его разъяснениями, поскольку хотела доставить ему удовольствие, а кроме того, он выглядел очень трогательно со своими оловянными солдатиками. В эти моменты он казался совсем молодым и каким-то беззащитным.

Мне очень хотелось быть искренне заинтересованной этими битвами, но я была вынуждена притворяться. Я никогда не любила разговоров на военную тему. Мать говорила, что войны вспыхивают по прихоти амбициозных властителей, и хотя они приносят одной из сторон временные преимущества, в конечном итоге все они несут только вред. Конечно, иногда у нас дома вспоминали о поражении Испанской Армады, но то была морская битва, в которой, к тему же, мы дрались за свою жизнь г свободу.

Итак, но вечерам я наблюдала за тем, как он разыгрывал на столе битвы. Иногда он предлагал мне сыграть в шахматы ту самую игру, в которой я никогда не отличалась. Мы с Берсабой, бывало, играли между собой, но я так редко выигрывала, что эти дни стоило отмечать в календаре красным цветом.

По окончании игры Ричард внимательно изучал сложившуюся позицию и разъяснял мне мои ошибки, а зачастую вновь ставил на доску уже взятые фигуры, предлагая разыграть иной вариант продолжения.

Несомненно, он был рожден для того, чтобы обучать и командовать, но особенное удовольствие он, судя по всему, получал, воспитывал именно меня. Иногда мне казалось, что он относится ко мне как к ученице — любимой, заслуживающей всяческого снисхождения, но тем не менее нуждающейся в твердой руке хорошего воспитателя.

Впрочем, я и не возражала. Я была рада этому и изо всех сил старалась доставить ему удовольствие. Мне следовало помнить о том, что я кажусь ему почти ребенком. Я, конечно, собиралась взрослеть, учиться находить удовольствие в том, что доставляло удовольствие ему, учиться заранее просчитывать ходы в шахматной партии и учиться понимать, почему пехоте надо было броситься вперед, а не оставаться на месте — или наоборот.

Так и шла моя жизнь в течение двух недель по установившейся колее: нежный учитель и его ученица.

Но вот однажды приехал гонец. Он был одет в форму гвардейцев короля, и при нем было письмо, адресованное Ричарду.

Они надолго уединились в библиотеке, а потом Ричард послал за мной одного из слуг.

Я спустилась в библиотеку, и Ричард несколько натянуто улыбнулся мне. Представив капитана, он сказал:

— Завтра я уезжаю, Анжелет. Мне необходимо ненадолго отправиться на север нашей страны. На границе возможны беспорядки.

Я знала, что не должна показывать свое разочарование. Он не раз говорил, что жена солдата всегда обязана быть готова к неожиданностям такого рода, поэтому я постаралась проявить себя именно такой женой, какой он желал меня видеть. Я только спросила:

— Какие распоряжения отдать слугам в связи с вашим отъездом?

Мой голос слегка задрожал, но в ответ я получила теплый одобрительный взгляд.

На следующий день он покинул Фар-Фламстед.

Без него дом выглядел совсем по-иному. У меня вдруг появилось странное чувство: будто бы дом втайне насмехался надо мной, зная, что теперь я отдана на его милость или немилость. Впрочем, я всегда страдала избытком воображения, мне определенно не доставало логического мышления, которое так ценил Ричард. Он уехал во второй половине дня, и я, поднявшись наверх, долго смотрела ему вслед из окна. Затем я спустилась по винтовой лестнице и по пути остановилась у дверей комнаты Замка. Моя рука лежала на ручке двери, но я все еще колебалась. По какой-то причине он не хотел, чтобы я посещала эту комнату. Что должен подумать обо мне муж, узнав, что уже через полчаса после его отъезда я поторопилась войти в нее? Я решительно развернулась и пошла в нашу спальню — Я стояла и смотрела в окно. Отсюда были видны лишь зубчатые стены замка, и мне вспомнилось, как сурово он втолковывал мне, что к замку подходить нельзя. Я отвернулась от окна и, усевшись на приоконное сидение, стала разглядывать кровать с пологом на четырех столбиках. Сегодня мне предстояло спать в ней одной, и не стоило убеждать себя в том, что это меня не радует, — слишком явным было чувство облегчения.

«Люди ко всему привыкают», — твердила я себе. А припоминая законы природы и лекции по ботанике, я начала подумывать о том, что скоро станет известно, ожидаю ли я ребенка. Можно было не сомневаться в моих чувствах по этому поводу. Я уже представляла, какие письма напишу домой.

Есть в одиночку было тоже непривычно, и я сразу заметила, что манера поведения слуг изменилась — они действовали без обычной военной четкости. Еще одной чертой характера Ричарда была нетерпимость к любой расхлябанности. Он всегда являлся в точно назначенное время, а теми двумя случаями, когда я немного опаздывала, он был откровенно недоволен, хотя и промолчал.

Время после ужина тянулось нестерпимо долго. Я решила пойти в библиотеку, но, как выяснилось, в ней содержалась в основном военная литература. «Ну что ж, — сказала я себе, — ты вышла замуж за солдата».

Наконец пришла пора отправляться в кровать.

Какой большой она показалась, какой роскошной и удобной! Я спала как убитая, но, проснувшись утром, ощутила одиночество, потому что его не было рядом.

«Жизнь, — убеждала я себя, — соткана из контрастов: света и тени, радости и грусти». Весь день я тосковала по нему, но к ночи, признаюсь, мое настроение поднялось.

Утро я, как всегда, провела в саду, затем в одиночестве пообедала, и оказалось, что впереди еще почти целый день. Проехаться верхом? Но если бы мне хотелось предпринять сравнительно дальнюю прогулку, то, как и дома, пришлось бы взять с собой грумов в качестве сопровождающих, поэтому особенного желания выехать я не испытывала.

Я решила подняться по винтовой лестнице на крышу и полюбоваться открывающимся оттуда видом, но, проходя мимо комнаты Замка, я испытала такое искушение войти, что не смогла ему противиться. Уже стоя на пороге, я ощутила тревогу, наверно оттого, что знала, что совершаю поступок, который не одобрил бы мой муж.

Это была обыкновенная комната: стол, стулья, небольшой письменный столик и буфет для посуды. И что здесь могло быть необычного? Разве что прекрасный вид на маленький замок.

Замок! Эта комната! Запретное место. Отчего же? Если здание в опасном состоянии, если камни готовы рассыпаться, так почему не снести его? Оно совершенно бесполезно, но его воздвиг предок. Однако, для человека, который привык опираться только на логику, это было недостаточным аргументом. Я прекрасно понимала, как он говорил, склонившись над своими оловянными солдатиками: «В данном месте пехота бесполезна… совершенно бесполезна. А если ее перебросить вот сюда, тогда… вот тогда она прекрасно выполнила бы свою задачу, и все пошло бы совсем иначе».

На этом месте можно было бы построить другое здание. Приносящее пользу. Или разбить сад.

Я подошла к окну и, встав коленями на скамью, выглянула в него. Действительно, какой-то абсурд. Самый обычный скромный небольшой дом со скалящими зубы горгульями на башенках и игрушечными навесными бойницами, из которых никто никогда не лил на наступающего врага кипящее масло или смолу.

Я вновь осмотрела комнату. «Обжитая», — пробормотала я. И в самом деле, она выглядела так, словно в ней жили. Только неизвестно кто. Я попыталась открыть дверцы буфета. Они были заперты, но в одном из открытых ящиков нашелся ключ. Я отперла дверцы. Внутри было полным-полно всякой материи.

Это возбудило мой интерес. Ведь Ричард сказал, что было бы неплохо заняться гобеленами, да я и сама решила, что это будет для меня вполне подходящим делом во время его отсутствия, — и вот передо мной самые разные ткани. Я решила хорошенько рассмотреть их. Здесь были куски разных размеров. Открыв другой ящик, я нашла множество шелковых ниток самых разнообразных оттенков.

Я доставала по одному куски ткани и разворачивала их на столе, и вдруг па пол упал небольшой пестрый лоскуток. Подняв его, я поняла, что это один из тех образчиков, при помощи которых, как принято думать, в девочках воспитываются прилежание и аккуратность. Этот образчик был весь расшит аккуратными крестообразными стежками. В свое время мне удалось создать нечто подобное, а вот Берсаба свою работу испортила и пошла жаловаться матери, говоря, что не видит смысла убивать время на эти крохотные стежки (хотя, по справедливости сказать, у Берсабы они получались не такими уж и крохотными), вышивая все буквы алфавита, цифры от единицы до девяти и обратно, стих из Евангелия: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное» или еще что-нибудь в этом роде, а в конце — собственное имя и дату. Наша мать согласилась с доводами Берсабы и не стала заставлять ее заканчивать работу Я же свою закончила, и мать с гордостью показала ее отцу.

Это был такой же образчик.

Буквы в алфавитном порядке, цифры и: «Да не будут губы мои злословить и не солжет язык мой», «Мудрость дороже всех богатств». И ниже: «М.Хэрриот в году Господнем 1629».

Я поняла, это Магдален. Она здесь шила. Это была ее комната. Именно поэтому Ричард и не хотел, чтобы я заходила сюда.

Теперь, когда здесь не было Ричарда, отношение слуг ко мне заметно изменилось. Миссис Черри любила поболтать, и мои посещения кухни стали гораздо более продолжительными.

Ричард настоятельно просил меня изучить обязанности хозяйки дома, но как раз в этой области у меня были самые солидные познания, поскольку наша мать всегда была с головой погружена в домашние заботы я старалась воспитать нас в том же духе. В хозяйственных делах я разбиралась лучше, чем Берсаба, и в Тристан Прайори мне частенько по утрам доводилось бывать на кухне, выслушивая распоряжения на день, которые мать отдавала слугам.

Так что трудностей с миссис Черри у меня не возникало. Она прониклась ко мне уважением.

Я взяла за обыкновение приходить по утром на кухню и сообщать, чего бы мне хотелось на обед и ужин. Потом она садилась рядом со мной и заводила разговоры. Она производила впечатление женщины, весьма довольной жизнью.

Меня она называла «госпожа», как и все остальные слуги, а говоря о генерале, снижала голос до шепота, подчеркивая этим свое уважение к нему.

Я спросила, приходилось ли ей готовить для большого количества гостей, и она сказала, что да и что бывают случаи, когда в доме полным-полно гостей.

— Военные джентльмены, — сообщила она. — Они приезжают сюда обычно на несколько дней. Генерал приезжает вместе с ними прямо из Уайтхолла. Большинство из них — хорошие едоки, да и пьют они немало. Вот почему генерал держит такой прекрасный винный погреб. Мой Гарри говорит, что у нас чуть ли не лучшая мальвазия и мускаты во всей Англии.

— Вы должны поподробнее рассказать мне, что именно здесь происходит в таких случаях, миссис Черри. Я хочу в случае чего не ударить в грязь лицом.

— Вы можете положиться на меня да и на Черри с мистером Джессоном. Мы уж позаботимся о том, чтобы и все остальные крутились как положено — вы понимаете, что я имею в виду. Для нашего генерала мы в лепешку разобьемся.

— Должно быть, ему трудновато приходилось столько лет без хозяйки?

— Что тут спорить, госпожа, с вами будет, конечно, легче, но я вам вот что скажу: эти военные джентльмены любят поесть, выпить, а потом начинают играть на столе в войну Я помню, как-то раз, уже поздно вечером, мы пошли прибираться после ужина, ну и глядим, из моего паштета из дичи соорудили то ли форт, то ли еще чего, а запеченная голова кабана — это вражеская кавалерия, если вам угодно. Ну, в общем, такое на столе устроили… вы даже представить не можете… а один накатал из хлеба шариков и начал ими бросаться. Это, говорит, пули и ядра.

Я расхохоталась, живо представив эту картину.

— Их профессия — война, миссис Черри, и они охраняют нашу страну от врагов.

— В этом-то я не сомневаюсь, госпожа. Я просто что хочу сказать… дай им добрый кусок говяжьего филе, баранью ногу, побольше разных паштетов, да ржанок, да куропаток, да зайца или павлина, да чем глотку промочить — они и довольны.

— Ну, вы меня успокоили.

— Да вы в случае чего положитесь на меня, госпожа… и на Черри. Ну, и на остальных тоже.

— Спасибо.

— Мы должны быть здесь готовы к тому, что генерал может приехать в любое время. Будьте уверены, он постарается приехать обратно как можно скорей… он же у нас молодожен.

— Миссис Черри, — спросила я, — а вы давно здесь служите?

— Я пришла еще до того, как генерал… ну, до его первой женитьбы. Черри тогда ранили в ногу, а генерал очень любил его, а Черри уже был не годен для службы… генерал и говорит: «Ну, поедем, будешь моим доверенным слугой, ответственным за все…» Да, так и сказал, а миссис Черри, говорит, будет домоуправительницей. Черри даже подпрыгнул, да и я тоже. Черри всегда уважал генерала… тогда еще не генерала… это он уже потом им стал.

— Так вы здесь были, когда он женился в первый раз?

— О да. Я помню день, когда он привез ее сюда. Мы тут на кухне говорили об этом… вспоминали, когда вы приехали… те из нас, кто тогда здесь был, конечно. Я и говорю: «Он в этот раз не ошибся». И Черри тоже согласился.

— Ошибся?

— Ой, я опять ляпнула не то. Черри всегда предупреждает, что я больно много болтаю. Ну, так должен же человек общаться. Раз уж вы меня спросили, госпожа, а я думаю, вам нужно знать, она уж больно хрупкая была, уж очень молодая.

— Сколько ей было?

— Семнадцать… почти восемнадцать.

— О! — сказала я.

— Я понимаю, вы сами, госпожа, совсем молодая, но она выглядела еще моложе, вы меня понимаете. Она была из Хэрриотов. Много они о себе думают, эти Хэрриоты… из лучших семей севера. Семьи эти были в фаворе, и на то были причины, я думаю. Ну, в общем, они поженились, а генерал… только он тогда еще не был генералом… привез ее сюда. В домашнем хозяйстве она ничего не понимала. Боялась своей собственной тени.

— Она любила рукоделие.

— Это верно, госпожа. Бывало, сядет в комнате Замка, возьмется за свой гобелен и работает себе, а иногда и поет. Голосок у нее был хороший… да, очень хороший был голосок., но несильный. А еще она играла на спинете. Играет и поет, бывало. Послушать ее было приятно. Помню, она одну песню все пела…

— Какую же, миссис Черри?

— Да мы тут как-то пробовали вспомнить, потому что Грейс говорит, мол, она какая-то забавная, что ли… то есть нет, не смешная, я не так сказала, а скорее чудная. Песня была про то, будто она лежит в своей могиле и просит, чтобы те, кого она обижала, не держали на нее за это зла. Последние слова там были: «Помните меня, но забудьте, что привело меня сюда», — в общем, очень странная песня.

— Может быть, вы так думаете оттого, что она умерла такой молодой., и так неожиданно?

— Да нет, ожиданно. Она все время недомогала… Повитуха, миссис Джессон, вот как ее звали, она умерла через несколько лет, — так вот, она со мной говорила за несколько дней, что ее светлость вряд ли выживет.

— Она была тяжело больна?

— Ну, всякая женщина в первый раз боится немножко. Это обычно, а есть и такие, что умереть готовы ради ребенка. Так уж водится… Но уж как она боялась — так нельзя. Вот что я думаю.

— Значит, и она и ребенок умерли.

— Да, времечко было невеселое, я вам скажу. Генерал-то сразу же уехал, а дом стал как вымерший. И так было, наверное, с год или даже больше.

— Как все это печально.

— Ну, сейчас-то совсем другое дело. Вы-то сильная, здоровая молодая женщина, если вы позволите мне высказать такую вольность. Я уверена, когда настанет ваш черед…

Она внимательно взглянула на меня, и впервые я заметила в ее глазах тревогу, что не вполне соотносилось с ее внешностью благодушной тетушки. Я предположила, что она хотела бы узнать, не беременна ли я. Такие женщины обожают детишек в доме.

Я резко встала. Во-первых, мы достаточно наговорились, а во-вторых, мне вдруг пришло в голову, что Ричард отнесся бы к моей болтовне со слугами весьма неодобрительно.

Я сказала:

— Пока я здесь одна, нет необходимости готовить помногу, миссис Черри.

— Конечно, госпожа. Вы просто говорите мне, чего хотите, и я все сделаю в лучшем виде.

У меня всегда был повышенный интерес ко всему окружающему, и сейчас я много размышляла о жизни Ричарда с Магдален, гадая, разыгрывал ли он для нее битвы оловянных солдатиков и убеждал ли ее в необходимости сосредоточиться над шахматной доской.

Я снисходительно улыбнулась. Пожалуй, жена, обыгрывающая его в шахматы, вряд ли устроила бы генерала. Или устроила бы? Я этого не знала. Я вообще многого в нем не понимала, но была этому даже рада, поскольку это обещало жизнь, не лишенную сюрпризов.

К сожалению, понять меня было гораздо легче.

Я решила взяться за гобелен. Вот сейчас мне особенно не хватало Берсабы. Рисунки на ткани для меня всегда наносила она, и, таким образом, законченная работа была плодом наших совместных усилий. Когда гости делали мне комплименты, восхищаясь искусностью отделки, я всегда обращала их внимание на рисунок, сообщая, что он сделан моей сестрой.

Перебирая ткани, я обнаружила, что на одном из кусков уже нанесен рисунок. Выполнен он был прекрасно, и я решила, что Магдален была незаурядной художницей. На нем был изображен сад, на переднем плане — пруд с лилиями, который я сразу же узнала, вокруг него — живая изгородь, а дальше — густо переплетенные ветви деревьев, образующих аллею. Я внимательно изучила рисунок. Здесь можно было использовать просто чудесные цвета. А потом я заметила, что на заднем плане, за деревьями, просматриваются башни «Каприза», еще не окруженного высокой каменной стеной.

Мне, конечно, следовало взяться за этот гобелен, поскольку проблема рисунка была уже решена и нашлись как раз такие шелковые нитки, какие были нужны. Я решила тут же засесть за работу, расположившись прямо в этой комнате, которая идеально подходила для таких занятий. Было совершенно понятно, почему Магдален выбрала именно ее: здесь было превосходное освещение.

Я села, и меня сразу охватило странное чувство. Я чувствовала себя как дома, но в то же время была будто бы не одна.

— Надеюсь, Магдален, — произнесла я вслух, — ты не обидишься за то, что я воспользуюсь твоей тканью.

Звук моего голоса прозвучал неожиданно, и я рассмеялась над собой, но в то же время подумала, принимаясь за разборку ниток, что вроде бы услышала в ответ чей-то удовлетворенный шепот. Как мне нравилось работать с яркими цветами! Комната была залита солнечным светом, и я подумала: «А не сделать ли эту комнату своей?» Но Ричард, наверное, будет этим недоволен. Или мне только так кажется? Возможно, тогда он просто хотел продолжить экскурсию по дому и только поэтому не захотел здесь задерживаться.

Некоторое время я была занята работой, а потом вдруг в комнате помрачнело. Я вскочила и подошла к окну. Темное облако заслонило собой солнце. Задул порывистый ветер, на небе появилось множество облаков.

Я наблюдала за тем, как они проносятся по небу. Солнце почти совсем скрылось, и над башнями «Каприза» навис мрак. Настроение у меня резко изменилось, и мне показалось, что находиться в этой комнате опасно. Я осмотрелась. Теперь, в полумраке, все выглядело совсем по-другому. Моя работа лежала на столе, но вся домашняя уютность обстановки куда-то исчезла.

Комната, казалось, предупреждала об опасности, и мне захотелось убежать из нее.

Выходя, я представила себе голос Берсабы, подшучивавшей надо мной, когда я просыпалась после нечастых ночных кошмаров:

— Слишком уж ты легко пугаешься, Анжелет. И чего ты все время боишься? Таким поведением ты временами способна напугать других.

Я поспешила вниз, в комнату, которую мы разделяли с Ричардом. Там была Мэг, приводившая в порядок мою одежду.

— Что-то рано стемнело, госпожа, — сказала она, — не иначе как быть грозе.

Дни пролетали быстро. Прошли три недели, и прибыл посыльный с письмом от Ричарда, который сообщал, что он сейчас в центральных графствах, но вскоре, вероятно, отправится на север. Он предполагал, что будет отсутствовать еще шесть недель, и уверял меня в том, что поспешит вернуться ко мне, как только это станет возможным.

В его устах такое высказывание звучало почти как признание в любви, и мне этого было вполне достаточно. Я знала, что его слово так же надежно, как он сам.

За оставшееся время я собиралась досконально изучить все тонкости ведения домашнего хозяйства, чтобы удивить мужа. Пока никто нас не посещал. Я решила, что его друзья знают о том, что он в отъезде, и когда он вернется домой, все будет по-другому. После свадьбы они решили не беспокоить нас, имея все основания считать, что это соответствует нашим желаниям; а теперь они, наверное, ждут его возвращения.

Я несколько раз побеседовала с миссис Черри и весьма близко познакомилась с Грейс и Мэг. В качестве своей личной горничной я выбрала Мэг, точнее говоря, я не выбирала ее, а просто она сама стала очень естественно выполнять эту обязанность. Я узнала, что Джессон тоже когда-то служил вместе с генералом, как и Черри, и что он привез с собой жену и обеих дочерей, устроив их прислугой в замке. Я, конечно, была рада их присутствию, поскольку без них и без миссис Черри меня в этом доме окружали бы лишь мужчины.

Мэг была более разговорчива, чем Грейс. Младшая из сестер, тридцати семи лет, она с гордостью сообщила мне, что родилась в январе того года, когда наша великая королева Елизавета умерла. Таким образом, Грейс имела право утверждать, что ей удалось пожить в эту славную эпоху.

Мэг помнила предыдущую хозяйку дома. — Очень она была простая и добрая, рассказывала она мне. — Сидит, бывало, в своей комнате с рукоделием точь-в-точь как вы. Забавно, что вам тоже нравится это занятие. Обычно я ее причесывала, хотя у нее не было этих завитых кудрей. Красивые у нее были волосы, а бледная она была, как лилия. Очень я любила слушать, как она играла на спинете, а уж если она при этом и пела, так это было просто чудо.

— Она играла и пела для генерала?

— О да, а когда здесь собирались гости, то и для них. Но она была какая-то печальная. А потом, конечно, вынашивала ребенка… — Мэг неожиданно запнулась.

— Да, — сказала я, — как у нее тогда обстояли дела?

— О, в это время я с ней нечасто бывала, — уклончиво ответила Мэг.

— Но прическу-то ты ей делала?

— Да… но это совсем другое дело.

— А… генерал был очень расстроен случившимся?

— Очень! Он тут же надолго уехал, а потом, должно быть, уже через год после кончины бедной госпожи начали строить эту стену…

— Стену вокруг замка?

— Она, конечно, немножко закрывает окрестности.

— Насколько я понимаю, ее построили, потому что замок находится в опасном состоянии?

— Это так, госпожа. Из нас никто и шагу туда не ступит. Я думаю, что однажды какая-нибудь башенка просто-напросто грохнется.

— Его ведь можно сломать.

— Ну, таким штукам лучше дать самим разрушиться, разве не так?

— Но его можно снести без особого Труда, как мне кажется.

— Это, конечно, так, но дело-то в том, что его строил этот старый предок, а он может рассердиться и начать здесь разгуливать в виде призрака. Конечно, намного хуже не станет. Здесь, я думаю, уже кто-то разгуливает.

— С чего ты это взяла, Мэг?

— Да ни с чего, госпожа, просто в таких местах это часто бывает.

— Но ты сказала, что уже кто-то разгуливает. Ты сама это видела?

Она заколебалась, и я заметила, как она крепко сжала губы, видимо, чтобы не выпустить из них запретные слова.

Мне стало ясно, что с этим замком связана какая-то тайна и что кто-то, должно быть, Ричард, велел не пугать меня слухами об этом.

Дни проходили теперь довольно спокойно. Я уделяла по несколько часов в день гобелену. Почувствовав, что мои пальцы тоскуют по работе над контурами замка, я бросила вышивать пруд и с удовольствием взялась за нитки из серой шерсти, которые как нельзя лучше подходили для стен замка. Кроме того, я понемножку занималась растущими в саду лекарственными травами, собирала их и из некоторых составляла настойки, а из других — лечебные отвары, как меня учила мать. Миссис Черри очень заинтересовалась всем этим и уверяла меня, что в лечебных травах «собаку съела». Недавно она вылечила Джессона от желудочных колик, вызванных, по ее убеждению, обжорством, а Мэг — от головных болей. Она была готова взять па вооружение и рецепты моей матери. «Учиться никогда не поздно», — заявила она.

Я редко выезжала на верховые прогулки, поскольку в доме нашлось много разных занятий, а если выезжала, то только в пределах выгона — сюда я могла отправляться без сопровождающих.

Пришли письма от матери и Берсабы. Письмо матери состояло, в основном, из советов по ведению домашнего хозяйства и завершалось признанием в том, что она очень по мне скучает. Письмо Берсабы было коротким, и я решила, что она все еще быстро утомляется. Внутренняя связь между нами, похоже, порвалась. Полагаю, что замужество изменило меня, и я чувствовала, что мир детства остался далеко позади и началась новая жизнь, хотя я постоянно думала о том, как чудесно было бы, если бы со мной здесь были мать и сестра.

Я не сознавала, насколько сильны были мои связи с прошлым, насколько я была погружена в себя, и это несмотря на мои самые горячие усилия нравиться мужу, узнавать его, стремиться понять. Я решила выяснить все, что смогу, о его жизни до знакомства со мной, а одним из самых важных событий в его прошлом был, само собой разумеется, его первый брак.

Работая с тканью, подготовленной Магдален, сидя в ее бывшей комнате, я чувствовала, что начинаю узнавать ее. Она была из семейства Хэрриотов — рода весьма известного.

— Они всегда были близко к трону, — сказала мне миссис Черри. — У них было много дочерей — шестеро, и ведь для каждой надо найти мужа. Наша-то хозяйка была у них младшенькой. Такая была застенчивая.

Бедняжка Магдален, которая так боялась предстоящих родов. Мне не следует ей в этом подражать — это я знала точно, ведь если у меня появится милый малыш, то я смогу вынести все что угодно. В конце концов, за радости жизни нужно бороться, а иногда даже страдать.

Я с большим удовольствием проводила время на открытом воздухе. В теплые деньки я обычно брала с собой свое рукоделие и садилась в саду возле пруда. Это было довольно забавно — сидеть на том самом месте, которое изображаешь на гобелене. Кроме того, я любила просто прогуливаться.

Мне нравилось следить за тем, как раскрываются в саду цветы, и я решила, что могла бы внести в устройство садового хозяйства некоторые изменения. Возможно, прежде чем обращаться к садовникам, мне следовало посоветоваться с Ричардом, но зато фантазировать мне никто не мешал.

Я обнаружила, что очень часто невольно направляюсь к маленькому замку, но высокая стена не давала рассмотреть его вблизи. Впрочем, судя по виду, открывающемуся из комнаты Замка, здание было окружено густыми зарослями тиса, образующими небольшой лес.

Я много думала о том, как выглядит замок изнутри. Я представляла маленькое караульное помещение, висящие на стенах доспехи, небольшую центральную башню в общем, замок Пейлинг в миниатюре.

Тисы росли по обе стороны стены. Некоторые были еще совсем молодыми, вероятно, посаженными сразу после окончания строительства стены. Это был быстрорастущий вид, за несколько лет вырастающий от семечка до настоящего ветвистого дерева. Я решила, что эта порода была выбрана для посадки умышленно.

Чем больше я обо всем этом размышляла, тем более странной казалась мне вся эта история. Конечно, пыталась я убедить себя, Ричард полностью поглощен своей военной карьерой. Он не хочет мириться с неудобствами, которые возникнут при разрушении маленького замка, — взять хотя бы присутствие большого числа рабочих, необходимых для выполнения такой объемной работы. Вот почему он не стал его трогать, а поскольку долгие годы здание стояло без присмотра, оно стало опасным. Но зачем нужно было строить вокруг него стену?

Я просто не могла не думать об этом. Самым первым, что я увидела, выглянув в окно комнаты Замка, была эта постройка, а во время всех моих прогулок ноги сами несли меня в ту сторону.

Однажды я прогуливалась среди деревьев, растущих у стены, и вдруг с тревогой ощутила чье-то присутствие неподалеку. Непонятно, почему это меня встревожило, ведь там вполне мог находиться любой из наших слуг. Но что им здесь делать? Впрочем, точно такой же вопрос они могли задать и мне. Я, предположим, ответила бы, что меня, разумеется, интересует все, касающееся моего нового дома и моего мужа, а его скупые объяснения по поводу этого таинственного замка не показались мне достаточно убедительными.

Я прислушалась. Зашелестела ветка, как будто кто-то осторожно отодвинул ее, где-то покатился камешек, пробежал испуганный кролик или какой-то другой небольшой зверек, но главное — мое внутреннее чувство подсказывало, что кто-то наблюдает за мной. Возможно, некто, заметивший мои прежние прогулки здесь; и встревоженный моим любопытством?

Это я собиралась выяснить.

Я быстро сделала несколько шагов, а затем остановилась, прислушиваясь.

Да, несомненно, я услышала чьи-то поспешно удаляющиеся шаги.

— Кто там? — спросила я.

Ответа не было. И вдруг… за деревьями показалось чье-то лицо. Оно мелькнуло и исчезло. Тот, кому принадлежало это лицо, прятался за деревом, и я успела увидеть его только на один миг.

Во всяком случае, кто бы ни был обладателем этого лица, оно было не из тех, что легко забыть. Темные волосы, спадающие на лоб, густые черные брови, очень бледная кожа, просто необыкновенно бледная, и отчетливо заметная родинка на левой щеке.

Это лицо меня ошеломило, тем более, что больше я ничего не видела, тело было скрыто за деревьями.

— Кто вы? — воскликнула я.

Но лицо исчезло, и несколько мгновений я просто стояла, слегка испуганная всем случившимся.

Потом я прошла вперед, призывая незнакомца остановиться. Никакого ответа по-прежнему не было. Пройдя через заросли, я добралась до стены, окружавшей замок. Впервые я подошла к ней с этой стороны и увидела, что в стене есть дверь. Некоторое время я смотрела на нее, иногда оборачиваясь, поглядывая через плечо и, признаюсь, в любой момент ожидая появления призрака. Дверь в стене! Над ней находилась арка, позволявшая заметить место, так как стена здесь была так увита плющом, что дверь была скрыта почти полностью. Я раздвинула плющ и внимательно ее осмотрела. В двери была довольно большая замочная скважина, явно рассчитанная на большой ключ. Я плечом нажала на дверь и толкнула ее. Она была заперта.

Все это казалось очень странным, и, стоя возле двери, я вдруг реально оценила ситуацию. Я почувствовала себя страшно одинокой, страшно далеко от Фар-Фламстеда. Я не могла забыть лицо, глядевшее из-за деревьев, странное выражение его глаз. Оно не было пугающим, ни в коем случае. Скорее наоборот, это существо само было испугано мною, и именно поэтому его глаза следили за мной.

Но теперь я почувствовала непреодолимое желание выбраться отсюда. Я побежала и не останавливалась, пока не выбралась на открытое пространство.

Я совсем запыхалась, и первой, кого я встретила, оказалась миссис Черри. Она как раз выходила из огорода с лечебными травами, неся в переднике только что собранные листья и стебли.

— Ой, вы, кажется, чего-то испугались, госпожа.

— Я… Я только что видела кого-то в зарослях.

— В зарослях, госпожа?

— Ну да, в тех, что вокруг стены.

— О? — Ее круглые глазки тревожно посмотрели на меня. — Значит, кто-то забрался…

— Это был человек с черными волосами и бровями, а на щеке у него родимое пятно.

Несколько секунд она колебалась, опустив голову и нахмурив брови. А потом подняла лицо и улыбнулась.

— Ой, да это, наверняка, Джон Земляника. Так он, значит, здесь? Ему же, мошеннику нельзя.

— Джон Земляника? А кто это?

— У него родимое пятно на щеке. В сезон, когда собирают землянику, это пятно становится совсем как земляничина. Его мамаша, была сама не своя до земляники, когда носила его, вот он таким и родился… Прямо на щеке, ни с кем его не спутаешь, если увидишь. Живет он тем, что лазает, куда ему не положено. Да, Джонни Землянику я знаю.

— Я его окликнула, но он не отозвался. Убежал.

— Он же знает, что не имеет права болтаться там в деревьях, вот в чем дело. Ну, вы понапрасну испугались. Джона Землянику бояться нечего.

Сады и огороды я изучила вдоль и поперек и решила отправиться куда-нибудь подальше. Я знала, что мне не следует выезжать в одиночку дальше выгона, но пример Берсабы, довольно часто предпринимавшей самостоятельные прогулки, вдохновлял меня, и, решив, что ничего страшного в этом нет, в один прекрасный день я выехала из дому.

В этот раз я избрала иной маршрут — не тот, которым мы обычно ездили с Ричардом, и проехала по красивым просекам около трех миль, добравшись до какой-то фермы. Дом был большим, солидно выглядящим — с каменными стенами, под черепичной крышей. Неподалеку от него были разбросаны небольшие домики, видимо, относившиеся к поместью.

Я рассматривала все это с понятным интересом: как-никак владельцы фермы были нашими ближайшими соседями. В это время из дома вышла женщина, направилась к ограде, чтобы вылить воду, увидела меня и поздоровалась.

Ее лицо показалось мне знакомым, а у нее, наверное, тоже родилось подобное ощущение. Подойдя поближе, она стала с интересом присматриваться ко мне.

И тут я узнала ее. Это была Элла Лонгридж, сестра человека, которого Ричард хотел вызвать на дуэль.

— О! Да мы уже встречались! — воскликнула она.

— Вы — миссис Лонгридж, я полагаю.

— А вы — новая хозяйка Фар-Фламстеда. Мы встречались с вами на балу…

— Я это хорошо помню. Вы были там вместе с вашим братом, и тогда еще произошел неприятный инцидент.

— Который, к счастью, благополучно разрешился, — сказала она. — А вы прогуливаетесь в одиночку?

— Да. Мой муж уехал по делам службы, я устала сидеть дома, а брать с собой грума мне не захотелось.

— Не хотите ли заглянуть к нам? Брата сейчас нет, но он тоже был бы рад оказать вам гостеприимство.

— Это очень мило с вашей стороны. Я с удовольствием зайду.

Спешившись, я привязала лошадь к коновязи, и мы ВОШЛИ В ДОМ.

Мне сразу бросилась в глаза простота ее серого платья с белым воротником и таким же белым передником. Башмаки ее были грубыми, крепкими, а волосы гладко зачесаны назад.

Мы оказались в просторной кухне, в одном конце которой пылал открытый очаг, а в другом стоял большой обеденный стол со скамьями по бокам и двумя большими креслами в торцах. На полках кухонного стола стояла оловянная посуда, а над очагом был подвешен на цепях большой черный котел, в котором варилось что-то, аппетитно пахнущее, да и вообще запах в кухне стоял соблазнительный.

Я сказала, что удивлена тем, что мы оказались соседями.

— В свое время наши семьи были очень дружны, — сказала Элла Лонгридж, а потом возникли определенные разногласия, и окончательный разрыв, которому вы были свидетельницей, произошел на балу. Раньше мой брат не столь открыто выражал свои взгляды по некоторым вопросам, а ваш муж не терпит никаких точек зрения, отличающихся от его собственной. Очень может быть, что ему не понравилось бы то, что вы сейчас здесь, но, в конце концов, почему бы двум женщинам не встретиться и не поболтать, не обращая внимания на все эти мужские затеи?

Бросив вокруг взгляд, она сказала:

— Вот видите, какой простой образ жизни мы здесь ведем. Мой брат сам управляет делами на ферме, но это не единственное его занятие. Он еще член парламента и пишет труды, посвященные политическим вопросам. Порой я боюсь его несдержанности, он никогда не считается с возможными последствиями своих слов.

Элла Лонгридж не могла не вызывать симпатии, и мысль о том, что она моя ближайшая соседка, подняла мое настроение, поскольку в последнее время я все острее стала сознавать свое одиночество.

Она прошла к очагу и достала оттуда пирожки — румяные и очень аппетитные на вид.

— Мы отведаем их прямо с пылу с жару, а если вы не против, я угощу вас домашним элем.

Она разлила эль из бочонка в оловянные кружки и поставила их на стол, затем выложила на блюдо горячие пирожки.

— Не каждый день мне доводится принимать гостей, — сказала она.

— Мы очень близкие соседи.

— По прямой между нами не более полутора миль, а наша ферма почти граничит с землями Фар-Фламстеда.

— А вы уже давно здесь живете? — спросила я, отхлебывая превосходный эль.

— Всю жизнь. В Лондоне у нас есть резиденция, которой Люк пользовался, когда был членом парламента. Он надеется, что нынешнее положение дел изменится, и вместе с друзьями старается этому помочь. Но мы-то выросли на земле, всегда занимались выращиванием скота, и временами мне кажется, что ему бы лучше не вмешиваться в политику. Сейчас это может стать просто опасным.

— Мы в Корнуолле были очень далеки от всего этого.

— Люк считает, что буря, которая вскоре разразится, накроет всю страну, вплоть до самых дальних ее уголков.

Я вздрогнула.

— Я ненавижу конфликты. Моя мать говорит, что наша семья сильно пострадала от них в свое время.

— Я думаю, что так можно сказать обо всех семьях. Но страна, по словам Люка, сейчас находится в состоянии, достойном сожаления. Слишком многие склонны наслаждаться тем, что они называют радостями жизни. Им следовало бы жить попроще.

— Как вы, — подсказала я. — Пирожки очень хороши.

— Почти все я готовлю сама. У нас в доме всего две служанки. Конечно, есть еще люди, работающие на ферме. Если вам интересно, я потом покажу все наше хозяйство. У нас есть пивоварня — там сварен и этот эль, есть маслодельня, лесопилка, скотные дворы, и кроме того, отдельная кухня, поскольку приходится кормить много народу.

— Вы много трудитесь, миссис Лонгридж.

— Я от работы получаю удовольствие, потому что это дело по мне.

Она довольно подробно расспросила меня о нашей семье, о причинах, которые привели меня в Лондон, и о моем браке. Я была довольна тем, что у меня наконец нашелся собеседник.

После того как мы хорошенько подкрепились, она показала мне дом. Мы поднялись по деревянной лестнице наверх, где находилось множество комнат, часть из них — проходные. Все комнаты были с тяжелыми дубовыми балками, небольшими окнами в свинцовых переплетах, очень чистенькие, хотя весьма скромно обставленные.

Я сказала, что мне пора домой, что прислуга, наверное, обеспокоена моим долгим отсутствием, и мне надо вернуться хотя бы к обеду.

Элла ответила, что не смеет меня задерживать, но если я захочу еще когда-нибудь заехать в гости, она будет очень рада. В здешней округе у нее почти нет друзей, так как политические взгляды Люка настроили большинство соседей против него.

Я уже была готова забраться в седло, когда во двор въехал сам Люк Лонгридж. Увидев меня, он был изумлен и, как и его сестра, сразу же меня узнал.

— Итак, сегодня у нас гостья, — сказал он, спешившись и поклонившись.

— Это был незапланированный визит. Миссис Толуорти ездила верхом и решила взглянуть на ферму, а я, узнав ее, пригласила зайти в гости.

— Очень рад видеть вас, — сказал Люк. Я сразу заметила, что он одет в очень простые темного цвета камзол и штаны, а его волосы Подстрижены очень коротко — совсем не по моде.

— Я как раз собиралась уезжать, потому что мне не хочется, чтобы дома беспокоились.

— Вы приехали сюда одна?

— Да! Это ведь совсем близко, а брать с собой грума я не хотела.

— А ваш муж?

— Он уехал и вернется только через несколько недель.

— Тогда позвольте проводить вас.

Я не могла отказать ему в этом. Более того, он был мне интересен, и я считала, что должна быть любезной с ним, поскольку мне с самого начала казалось, что Ричард сам спровоцировал его на ссору во время бала.

Он сел в седло, и мы отправились в путь.

Я сказала, что и не подозревала о том, что мы — близкие соседи.

— Мы всю жизнь соседи.

Я решила, что не стоит делать вид, будто я не помню об их ссоре, и сказала:

— Я очень рада, что вам не пришлось драться на дуэли с моим мужем.

— Вызов был брошен им в горячке спора. Я и не собирался допускать кровопролитие по такому незначительному поводу. Мне кажется, что Толуорти позже тоже понял это и правильно оценил ситуацию.

— Люди бывают пристрастны в вопросах, которые считают важными. Мой муж служит в королевской армии, и он, естественно, верен Его Величеству.

— Это само собой разумеется. Другое дело, что страна может оказаться важнее, чем король.

— Мне всегда казалось, что это одно и то же — король и страна.

— Так должно быть. Я надеюсь, что генерал Толуорти не будет недоволен тем, что вы нас посетили.

— Я в этом уверена.

— Когда он вернется, вы должны сообщить ему, что моя сестра принимала вас, а я проводил вас домой.

— Конечно, я ему расскажу.

— Очень может быть, что он станет возражать против таких добрососедских отношений.

— Я думаю, он обрадуется тому, что у меня здесь появились друзья, ведь он нередко будет покидать дом.

— Посмотрим. В любом случае моя сестра всегда будет рада вашему обществу.

— А я — ее. У меня было очень интересное утро. Показался Фар-Фламстед, и Люк сказал, что теперь он спокоен и может возвращаться.

Он поклонился, но я знала, что он будет стоять здесь и ждать, пока я не въеду в ворота.

Вскоре я начала подозревать, что забеременела. Конечно, уверенности у меня не было; возможно, я так сильно этого желала, что просто внушила это себе. Я начала засиживаться в комнате Замка, мечтая о ребенке и думая, что в будущем году в это самое время нас будет уже двое — если, конечно, мои предположения верны.

Я стала довольно рассеянной, и это, конечно, вскоре заметили окружающие. Я видела, что миссис Черри начала внимательно присматриваться ко мне, а однажды, войдя в кухню, я застала ее шепчущейся о чем-то с Мэг и Грейс. Поскольку при моем появлении они тут же умолкли, я решила, что они обсуждали меня, тем более, что хотя миссис Черри сохраняла свой невозмутимо добродушный вид, обе ее собеседницы выглядели скорее растерянными.

Мэг, причесывая меня, осведомилась, хорошо ли я себя чувствую.

— Конечно, — ответила я, — а почему ты об этом спрашиваешь? Я плохо выгляжу?

— О нет, госпожа, вы выглядите прекрасно… но совсем по-другому.

— Это как по-другому? — прямо спросила я. Она была в замешательстве.

— Ну, мы просто подумали, госпожа… может, это и нехорошо, но мы, понимаете, все время живем вместе, как в семье, ну и кое-что замечаем…

— Слушай, Мэг, — сказала я, — мне непонятно, что ты имеешь в виду.

Она стояла смущенная, опустив голову, но так как я стала настаивать на том, чтобы она объяснила, о чем речь, ей пришлось сказать:

— Ну, я о том, что здорово было бы, если бы в доме появился ребенок. Мы все были бы страшно рады.

Я почувствовала, что густо краснею.

— Но с чего вы решили…

— Да это Грейс, госпожа…

— Грейс?

— Понимаете, она этому обучилась у нашей матери и сама тоже собиралась стать. Она и сейчас, если есть нужда… ну, понимаете, по окрестностям. Если кому-то нужно. У нее к этому способности.

— Слушай, Мэг, — сказала я, — вот теперь я уже совсем не понимаю, о чем ты толкуешь.

— Наша мать была повитухой, госпожа, и она научила Грейс всему, что сама знала. Грейс тоже занялась бы тем же самым, только вот мы переехали сюда, и ей пришлось заниматься совсем другим. Но свой хлеб она честно отрабатывает, я думаю, вы тоже согласитесь…

— Соглашусь, соглашусь. Так что там с Грейс?

— Ну, у Грейс есть, что называется, чутье насчет всего, что касается младенцев, госпожа, и она говорит, что вы, как говорится, в интересном положении, если вы простите мою дерзость.

— А откуда она знает?

— Ну, она говорит, что люди всегда меняются, когда с ними это происходит… неважно, какого они происхождения, и она говорит, что готова биться об заклад.

— Возможно, Грейс права. Во всяком случае, я надеюсь, что это так и есть.

Мэг довольно улыбнулась.

Через несколько дней я стала думать, что Грейс не обмануло ее чутье.

Июль подходил к концу. Поля пшеницы на ферме Лонгриджей уже изменили свой цвет, став золотисто-коричневыми, а ячмень, овес и корнеплоды расцветили землю сотней оттенков — желтым, белым, синим, зеленым, багряным… Меня нельзя назвать поэтической натурой, но даже я чувствовала, что земля облеклась в одежды, символизирующие плодородие.

Как мне хотелось ребенка! Мысленно я беседовала с матерью и Берсабой, но написать им о своих подозрениях боялась, опасаясь ошибки.

И, конечно, я поддалась искушению поговорить со всеведущей Грейс.

— Грейс, — сказала я, — я почти уверена.

— О, госпожа, я совершенно уверена, — ответила она.

— Я так взволнована.

— Принести в этот мир новую крошечную жизнь — это самое волнующее, что только можно представить, госпожа.

— Да, похоже, что так.

— А вы не сомневайтесь, госпожа. Она подошла ко мне вплотную и взглянула мне в лицо, а потом положила руки мне на плечи.

— Я бы сказала, что у вас около двух месяцев, госпожа. Некоторые просто созданы для этого. У вас роды будут легкими, это я обещаю. Фигура у вас очень подходящая. Тонкая талия и широкие бедра — как песочные часы, для родов лучше не придумаешь.

— Ты меня успокаиваешь…

— О, я свое дело знаю. Тут, в лонгриджских окрестностях, нет ребенка от восьми и младше, кому я не помогала бы родиться на этот свет. А те, кто постарше, так им моя мать помогала. На меня вы можете положиться. Я от вас ни на минутку не отойду.

— Ну, сейчас еще рано об этом говорить.

— А вы не сомневайтесь, госпожа. Ребеночек-то уже есть, тут нечего и думать. Моя мать была лучшей повитухой во всей округе, и она научила меня всему, что умела. Самые знатные леди никого другого, кроме ее, и видеть не хотели. Она всегда знала, когда приехать, — за день, за два до срока. Никаких там приездов в последнюю минуту, если, конечно, была возможность. А то до ее приезда, бывает, такого наделают… Она еще за неделю готовилась…

Грейс вдруг умолкла, и я тут же спросила:

— Так, значит, она помогала и первой жене генерала?

— В том, что бедняжка умерла, нет вины моей матери. Она заранее сказала, что роды будут непростые. Госпожа была очень уж слаба, и мать знала, что ей не выкарабкаться, но все, что могла, она для нее сделала. Только без толку это. Будь ты лучшей в мире повитухой, против судьбы не попрешь. Но она, конечно, совсем не то была, что вы. Вы-то сильная, здоровая. Про нее нечего даже вспоминать…

— Я все-таки хотела бы узнать о ней побольше, Грейс.

Она поджала губы.

— Я думаю, вам нечего на пустом месте огород городить, госпожа. Вам нужно сейчас думать про своего будущего ребенка. Я знаю, что в апреле вы будете держать на руках малютку и называть его верхом совершенства.

Я улыбнулась. Судя по всему, она уже примеряла к себе роль няньки.

Настроение мое улучшилось. Было очень приятно сознавать, что, когда придет мой час, мною займется самая лучшая в мире повитуха.

Прибыл гонец с письмом от Ричарда. Его опасения относительно беспорядков на севере не подтвердились, и ситуацию удалось взять под контроль. Он собирался прибыть домой до конца этого месяца.

Я решила, что уже можно написать ему о моих предположениях, которые, наверное, обрадуют его:

«…У меня, конечно, нет уверенности, но это, видимо, так. Грейс, превосходная повитуха, которую мать обучила всему, что знала сама, прекрасно разбирающаяся во всех этих делах, абсолютно уверена и даже начала обращаться со мной как с бесценным изделием из фарфора. Ко времени вашего возвращения можно будет говорить об этом с полной уверенностью, но уже и сейчас я очень счастлива, поскольку сама чувствую, что это произошло.

В Тристан Прайори я еще ничего не написала. Моя мать, конечно, обрадуется, но начнет беспокоиться. Думаю, мне ничего на свете так сильно не хочется, как встречи с мамой и сестрой».

Через неделю пришло письмо от Ричарда. Видимо, он немедленно по получении вестей от меня сел писать ответ.

Он писал:

Прочитав письмо, я улыбнулась. Назвать его страстным признанием в любви было трудновато, но оно было искренним, и каждое его слово выглядело правдивым. Ничего иного я и не ожидала.

Однажды ночью я мучалась бессонницей. Я лежала в огромной кровати и размышляла о том, как Ричард приедет домой, как мы с ним будем говорить, как вместе будем обсуждать будущее нашего ребенка. Жизнь показала мне еще одно свое измерение. Должно быть, мысль о том, что я становлюсь матерью, изменила меня. Я стала старше, умней. Я обязана была измениться. Теперь для меня начнется новая жизнь. Интересно, справлюсь ли я с ее требованиями?

Мать, конечно, обрадуется, но и немножко встревожится. Сама она целых пять лет ждала ребенка, моего брата Фенимора и, несомненно, порадуется за меня, поскольку не каждая молодая супруга могла бы понести так быстро, как я.

Лежа в кровати, я шепотом беседовала с Берсабой, придумывая ее ответы. Мне до сих пор казалось непостижимым, что наши жизни вдруг разошлись в разные стороны после того, как многие годы мы провели бок о бок.

И вот, когда я так лежала и размышляла, в ночной тишине послышался какой-то странный звук. Я не совсем была уверена, но мне показалось, что зазвучал смех… странный, зловещий смех, который никак нельзя было назвать радостным. Я села в кровати и глянула в сторону окна. Мелькнул и тут же пропал свет. Затем это повторилось.

Я поняла, где это происходит. Замок!

Я вскочила с кровати, быстро набросила на плечи халат, подошла к окну и стала пристально вглядываться в кромешную тьму. Вновь послышался смех, потом раздался пронзительный крик. Странно, очень странно…

В маленьком замке кто-то был.

Из этого окна я могла увидеть только башенки, но ведь существовала комната, из которой открывался гораздо лучший вид.

Я зажгла свечу, поднялась по винтовой лестнице и вошла в комнату Замка. В рассеянном свете луны она выглядела жутковато. Встав у окна, я подняла свечу. Теперь в оконном стекле мне было видно только отражение собственного лица. Пришлось поставить свечу на стол и вновь вернуться к окну. Я забралась на приоконную скамью и вновь начала вглядываться во тьму, где находились башни замка.

И тогда опять появился свет. Он загорался и гас. Это выглядело так, словно башенные зубцы периодически закрывали какой-то фонарь.

Я открыла окно и высунулась наружу, пытаясь получше разглядеть замок, а потом вдруг поняла, что вижу чье-то лицо. Оно появилось на зубчатой стене одно лицо без тела, лицо, которое было обращено прямо ко мне.

Я почувствовала, как кровь застывает в моих жилах, насколько нечеловеческим выглядело это лицо, несколько долгих секунд смотревшее именно на меня. Потом лицо исчезло, тут же погас и свет.

Я видела это лицо раньше. Я знала, что оно принадлежит мужчине, которого я заметила в зарослях у стены замка. Я узнала и волосы, и густые брови, хотя не смогла разглядеть отметину на лице.

— Джон Земляника, — прошептала я.

И в этот момент мои волосы встали дыбом, я почувствовала, что в комнате вместе со мной находится еще кто-то. Я поняла, что здесь присутствует нечто жуткое, сверхъестественное, и поэтому боялась повернуться. Теперь я знала, что такое быть парализованной страхом — я на самом деле не могла шевельнуться и только дрожала от ужаса.

Кто-то был у меня за спиной. Кто-то приближался ко мне. Я вспомнила, как Ричард не хотел, чтобы я входила в эту комнату.

Я все-таки заставила себя резко обернуться.

Рядом со мной стояла миссис Черри. Выглядела она иначе, чем днем, волосы ее были расчесаны на прямой пробор и спадали на плечи, она куталась в накидку из ворсистой ткани.

— Миссис Черри! — воскликнула я.

— Госпожа, что вы здесь делаете? Вы же схватите ужасную простуду… ведь окно открыто!

— Я думала, что…

— Я уверена, что у вас был ночной кошмар. Но с чего вы вздумали подняться сюда? Я услышала ваши шаги на лестнице. Сплю я чутко и решила, что это Мэг разгуливает во сне. За ней приходится присматривать. Ну, я поднялась сюда, смотрю, а здесь — вы, госпожа… и в таком виде.

— Миссис Черри, что-то случилось…

— Давайте, госпожа, я сначала отведу вас назад в кровать. Вы же вся дрожите от холода. Ничего себе, хорошенькое дельце! Генерал не простит нам, если с вами что-нибудь случится. Пойдемте-ка. В комнате стоит такой холод. Я должна как можно скорее уложить вас в постель.

— В замке кто-то есть, — сказала я.

— Чепуха. Никто туда не может забраться. Там все заперто. Это приказание генерала. Он сказал, что там опасно и строго-настрого запретил кому-нибудь из нас ходить туда.

— Я видела там свет. И… чье-то лицо.

— Ну, госпожа, это дурные сны. Добрая порция успокоительного настоя — вот все, что вам сейчас нужно. Я прямо сейчас вам его и принесу.

— Да нет же, мне все это не привиделось. Я не могла заснуть и вдруг услышала шум… что-то вроде смеха, а потом увидела там свет, поэтому я и поднялась сюда, чтобы получше все разглядеть, и тут появилось это лицо…

— Это, конечно, игра света.

— Нет, я не ошиблась… Я думаю, это был… тот человек, которого я видела среди деревьев.

— Джон Земляника!

— Родимого пятна я не заметила. Просто видела очертания головы и эти волосы.

— О нет, госпожа. Этого просто не может быть. Пойдемте-ка вниз. Я все-таки должна вас уложить в постель. На вашем месте я не разгуливала бы здесь по ночам. Некоторые лестницы не вполне надежны, а в вашем положении падать никак нельзя — может случиться большое несчастье. Не раз так бывало, что какое-нибудь дурацкое падение — и конец всем надеждам. Давайте-ка пойдем. Я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу вас в тепленькой постельке. А потом я принесу вам горячий кирпич, завернутый в мягкую фланель, и один из лучших успокоительных настоев. А завтра утром вы проснетесь свеженькая, как огурчик, и даже думать забудете про ночные кошмары.

Я поняла, что убеждать ее нет смысла, и пошла вслед за ней в свою комнату. По крайней мере, в ее присутствии я почувствовала себя поспокойней. Не знаю, что я ожидала увидеть, отворачиваясь от окна, когда оказалась лицом к лицу с ней. Но было так странно ждать чего-то сверхъестественного, а увидеть это круглое, розовое, озабоченное лицо.

Я все еще дрожала, когда она заботливо подтыкала под меня одеяло.

— А теперь вы немножко подождите, я принесу горячий кирпич и настой. Нужно постараться сделать все это без шума, а то мы разбудим весь дом.

Я лежала и ждала ее возвращения. Что касается моих кошмаров, все это были, конечно, глупости. Я ясно видела мелькающий за зубцами свет. Я видела лицо на башне. Не такой уж я была впечатлительной, чтобы все это мне померещилось.

Вначале она принесла кирпич, что оказалось и в самом деле очень кстати. Завернутый в красную фланель, он давал мягкое тепло, и вскоре я перестала дрожать и почувствовала себя лучше.

— Я вернусь через минуту, — сказала миссис Черри и сдержала слово.

Она принесла небольшой оловянный бокал, в котором был какой-то настой, по ее словам, приятный на вкус и очень полезный.

Она вручила его мне со словами:

— Выпейте-ка, госпожа, маленькими глоточками. Так он лучше подействует. Думаю, немногие знают лучше меня секреты трав и корней, а если есть такие, хотела бы я с ними поговорить, поскольку век живи — век учись. Некоторые из важных гостей генерала, тоже крупные военные, как и он, расхваливали вкус моего жаркого, так никакой там особой хитрости нет: положишь щепотку репейника, немного сердечника да еще мяты. Много чего можно сделать с травами… Все плоды земли даны нам по милости Господней, а нам надо лишь уметь этими дарами пользоваться. Вот у меня в этот настой добавлено чуть-чуть чабреца. От него бывают хорошие сновидения — это моя бабушка заметила и передала мне по наследству, а еще тут немного мака, чтобы засыпалось легче. Ну, как на вкус, госпожа?

— Он сладкий… но не слишком сладкий… и у него такой приятный привкус.

— Ну, я знала, что он вам понравится. Вы и не заметите, как уснете.

— Но я уверена в том, что видела свет и лицо. Ни за что не поверю, что это мне померещилось или приснилось. Я вовсе не спала.

Она немного подумала, а потом сказала:

— Значит, говорите, Джон Земляника? Это было его лицо?

— Я не могу сказать наверняка. Ведь светила только луна, и как раз из-за его спины. Лицо оказалось в тени. Но вот форма головы действительно…

— Я просто думаю, неужели этот сумасшедший Джон Земляника все-таки сумел туда забраться? Такое могло случиться.

— А как он сумел?

— Да через стену.

— А как же он перелез через нее? Ведь там наверху вмурованы осколки стекла.

— Это сделал генерал, чтобы уж наверняка никто туда не забрался. Но от этого Джона Земляники чего хочешь можно ждать. Он ведь малость не в своем уме. Мы, в общем-то, именно потому не особенно его и гоняем.

— Вы говорите, он браконьер?

— Ну да, понемножку браконьерит. Но люди в округе относятся к нему снисходительно. Жалеют его. Ведь он, как говорится, без заклепки в голове. Ну, если вы так уверены, что видели свет и лицо, должно быть, он каким-то образом туда забрался. Поговорю-ка я с мистером Джессоном и с моим Черри. Пусть они как-нибудь поймают его и хорошенько порасспросят. Генералу нужно знать, что кто-то все-таки может туда залезть… и уж будьте уверены, он положит этому конец.

При известии о том, что Джон Земляника мог пробраться в замок, я почувствовала облегчение: ведь я никак не могла позволить убедить себя в том, что я — глупое истеричное существо, способное выдумать невесть что.

Я почувствовала, что меня охватывает сонливость. Теплая постель и напиток подействовали.

— Спасибо вам, миссис Черри, — сказала я. — Вы так добры, так хорошо за мной поухаживали.

— О, я делала лишь то, чего и ожидал от меня генерал, госпожа. А теперь мы должны особенно за вами приглядывать.

Она на цыпочках вышла, а я почти тут же уснула и не просыпалась до той поры, пока солнце не залило комнату своими лучами.

На следующий день я решила, что мне необходимо с кем-нибудь обсудить случившееся, и тут же подумала об Элле Лонгридж. Кухня их сельского дома резко контрастировала с нашим замком. Все там было очень простым, и по-моему, в этой обширной, обжитой комнате не было ничего, не имевшего практического применения. В обоих Лонгриджах было что-то прямое — деловитые, практичные, честные, добрые люди.

Конечно, Ричард был не согласен с их политическими взглядами, направленными, насколько я поняла, в определенном смысле против короля. Ричард, будучи военным, был обязан всегда сохранять лояльность к королю. Я думаю, он поддерживал бы короля даже в том случае, если был бы не согласен с его действиями. Ричард относился к тем людям, которые, выбрав определенную линию поведения, никогда от нее не отступят. Люк Лонгридж был иным. Мне интересно было бы познакомиться с его статьями, о которых упоминала сестра.

Но я, конечно, собиралась говорить не с Люком, а с Эллой, и чем больше я думала об этой кухне с очагом, от которого шли такие соблазнительные запахи, о звуке, с которым льется в оловянные кружки эль, тем больше мне хотелось попасть туда.

Я решила выехать пораньше. Зайду к ним, поговорю и вернусь домой к обеду, так что никто и не узнает, где я была. В конце концов, меня ведь пригласили заходить в любое время, а может случиться так, что Ричард, вернувшись, будет возражать против моей дружбы с соседями. Какие чувства можно питать к человеку, которого ты вызывал на дуэль? Вероятно, хорошей жене не следовало бы совершать поступки, которые могут не понравиться ее мужу, но я хотела, чтобы Лонгриджи знали, что, несмотря на политические разногласия между мужчинами, я испытываю к ним искренние дружеские чувства. Мать часто говорила мне о том, что необходима терпимость к чужим взглядам. Она считала, что это принесет только добро, и я разделяла ту же точку зрения.

Итак, я выехала, и вскоре показался знакомый дом. Я ощутила головокружение, и поняла, что мне не устоять на ногах, поэтому опустилась на землю и лежала там до тех пор, пока меня не нашла служанка.

— Вам плохо, госпожа! — воскликнула она и вбежала в дом.

Вышла испуганная Элла.

— Господи, да это же миссис Толуорти! Ну-ка, Джейн, помоги мне ввести ее в дом.

С их помощью я кое-как смогла передвигаться и вскоре лежала на скамье, закутанная пледом.

Головокружение прошло, но боли не отпускали.

— Не знаю, что со мной приключилось, — пробормотала я. — Я только хотела навестить вас…

— Ничего, ничего, — успокоила меня Элла, — просто лежите и отдыхайте.

Только этого я и хотела. Но вскоре я поняла, что со мной происходит. Я теряла своего ребенка.

Элла Лонгридж уложила меня в кровать и послала в Фар-Фламстед за Грейс, которая быстро приехала и подтвердила мои опасения.

— Вы сами вне опасности, госпожа, — сказала Грейс. — А ребеночка вы потеряли, что уж теперь говорить. Ну, срок был небольшой, так что вы быстро оправитесь и сможете завести себе другого. А для нас всех это урок — надо побольше о вас заботиться. Могло быть и хуже.

Она привезла с собой много лечебных трав и предупредила, что сегодня мне нельзя вставать с кровати, но уже завтра я наверняка смогу отправиться домой, хотя сначала она должна будет меня осмотреть.

Элла сказала, чтобы Грейс оставалась у них, а завтра сопровождала меня. У нее на сердце будет спокойней, если Грейс окажется под рукой.

Итак, я лежала в просто обставленной спальне с голыми стенами и размышляла о том, что будет означать потеря ребенка. Мои мечты рассыпались в прах. Только-только я уверилась в том, что у меня будет ребенок, — и тут же потеряла его. Как хорошо, что я не успела похвастаться матери и сестре; а вот Ричарду я уже написала, и теперь придется писать другое письмо и сообщать о случившемся.

Вошла Элла и села возле моей кровати. Она принесла с собой рукоделие — не вышивку, которую, как я предполагала, она считала занятием легкомысленным, а простую ткань, из которой она шила одежду для себя и для своего брата.

Она выразила мне сожаление по поводу случившегося. Ей были понятны мои чувства, хотя она и была старой девой, не собиравшейся выходить замуж.

— Почему же так случилось? — удивлялась она. Я рассказала ей о событиях прошлой ночи.

— Этим все и объясняется, — сказала она. — Перенесенное волнение привело к выкидышу.

— Сразу я ничего не почувствовала.

— Иногда бывает и так. Интересно, кто же там был, в «Капризе»?

— А вам приходилось слышать о Джоне Землянике, миссис Лонгридж?

— Да, слышала. Странный это человек. Очень сильный, по-моему. Его отец был настоящим силачом, и Джон пошел в него. Из-за этой отметины на лице его ни с кем не спутаешь. Случается, что о нем подолгу ничего не слышно. Я не знаю, где он живет… да, похоже, и никто не знает.

— Миссис Черри, наша домоуправительница, полагает, что он сумел как-то пробраться в замок.

— Это вполне вероятное объяснение. Как жаль, что это так сильно подействовало на вас.

— Я просто не знаю, что скажет мой муж, когда вернется. Он настаивает на том, чтобы к замку никто даже не приближался, поскольку это опасно.

— Я думаю, он разрушит его.

— Не знаю. Он считает, что этого делать не стоит, потому что его предок вложил в строительство много труда.

Болтовня с Эллой очень успокоила меня, а позже приехал ее брат, но поскольку я должна была лежать в кровати, а Лонгриджи считали неприличным, чтобы мужчина посещал спальню, где лежит дама, то я его не видела.

Эту ночь я проспала спокойно, а проснувшись утром, почувствовала себя вполне здоровой.

Грейс, осмотрев меня, сообщила, что я могу ехать, но Люк Лонгридж и слышать не хотел о поездке верхом и решил отвезти меня и Грейс в Фар-Фламстед в коляске, запряженной парой лошадей. Он сказал, что наших верховых лошадей отведут в Фламстед в тот же день.

Миссис Черри обняла меня и, что-то бормоча о моих ночных похождениях, которые привели к такому несчастью, настояла на том, чтобы я отправилась в постель.

Я чувствовала некоторую слабость, а настроение было таким отвратительным, что, не вступая с ней в пререкания, я подчинилась.

Действительно, радоваться было нечему. Только сейчас я осознала, сколько всего связывала с появлением на свет ребенка. Я вспомнила эти ночи в огромной кровати, которых я ждала с тяжелым чувством, ночи, о которых за время отсутствия Ричарда я почти забыла. Тогда я внушала себе, что делаю это ради того, чтобы иметь ребенка. Теперь ребенка не стало.

Я ни с кем не могла поделиться своими мыслями, и когда Грейс и Мэг наперебой втолковывали мне, что вскоре я могу опять забеременеть, мне трудно было преодолеть подавленность, когда я думала о том, что обязательно должно этому предшествовать.

Задумываясь, не являюсь ли я исключением в этом отношении, я пришла к противоположному выводу. Мне доводилось слышать, как замужние дамы потихоньку шептались о том, что долг жены — выполнять просьбы мужа, какими бы неприятными они ни казались. Теперь я хорошо понимала, что они имели в виду.

Я чувствовала себя удрученной и все чаще и чаще вспоминала Тристан Прайори. Мне казалось, что больше всего на свете мне хочется встретиться со своей сестрой.

Я внушала себе, что мне просто необходимо поговорить с ней. Конечно, многого она будет просто не в состоянии понять. Да и как может все это понять незамужняя девушка, девственница? Но все-таки мне было бы гораздо легче…

А потом приехал Ричард.

Он был откровенно озабочен и встревожен всем, что со мной случилось.

Почему-то он показался мне выше ростом и холодней, чем представлялся в воспоминаниях, а в его поведении было заметно какое-то стеснение, видимо, потому, что он не умел выразить свои чувства ко мне.

За одно я была ему очень благодарна. Он сказал, что я должна хорошенько окрепнуть до того, как мы вновь надумаем обзавестись ребенком. Хотя все и произошло на столь раннем сроке, что моя жизнь не подвергалась опасности, но, несомненно, ослабило мой организм. И поэтому мы не должны рисковать.

Всю первую неделю после его возвращения я спала в Голубой комнате, названной так по цвету обивки мебели. Комната была расположена неподалеку от нашей общей спальни.

— Вам будет спокойнее спать одной, — сказал Ричард и добавил:

— Это на первое время.

Я была ему страшно благодарна. Я надеялась, что он не заметил, как я этим обрадована, хотя скрыть радость было нелегко.

Конечно, я рассказала ему о том, что случилось ночью накануне несчастья, о том, как я увидела свет и как мне показалось, что на стене стоит Джон Земляника. Он побледнел, а выражение его глаз я просто не могла понять. Губы его сжались, и лицо стало жестким.

— Вам это не могло померещиться? — спросил он почти умоляющим тоном.

— Нет, — ответила я. — До этого бодрствовала и чувствовала себя прекрасно. Я видела свет, слышала какие-то звуки и явственно видела чье-то лицо.

— И вы узнали его?

— Да… Впрочем, не поручусь. Освещение было очень слабым. Но до этого я уже видела Джона Землянику — там, в деревьях, возле стены.

— Не знаю, могло ли это быть, — сказал он. — Я выясню.

Я предложила:

— А не лучше ли было бы снести этот замок?

— Нет, — ответил он, — я не могу этого сделать.

— Но там опасно, и туда могут пробраться люди.

— Люди не могут туда пробраться. Я не понимаю, что могло произойти. Обернулось это несчастьем, но я выясню все до конца. А вам больше не следует покидать постель и расхаживать по ночам. Это было просто глупо.

— Тогда это казалось мне естественным. В конце концов, я имею право знать, что происходит в моем доме.

— При первой же возможности я расспрошу обо всем Джона Землянику, но если случайно вы вновь встретитесь с ним, прошу вас, не бойтесь. Просто сразу придите и сообщите мне об этом. Я предприму все необходимые шаги. Я не хочу, чтобы вы пытались что-то делать самостоятельно. Прошу запомнить это, Анжелет.

Это прозвучало как команда, отданная резким отрывистым тоном. Вот так, видимо, он разговаривал со своими подчиненными.

— Конечно, это неприятная тема, — продолжал он. — Ваши ночные прогулки, по всей видимости, привели к потере ребенка. В будущем вы должны вести себя осторожней. Может быть, вам даже следовало бы отправиться в Уайтхолл и некоторое время пожить в Лондоне.

Я молчала. Я была ужасно подавлена и никак не могла стряхнуть с себя это чувство.

А потом потянулись вечера с оловянными солдатиками, ведущими свои бесконечные битвы. Он не всегда приглашал меня участвовать в этих играх. Иногда он удалялся в библиотеку и погружался в книги. Время от времени мы играли в шахматы, но, боюсь, уровень моей игры не повышался, и я понимала, что он не получает особого удовольствия от этих сражений за шахматной доской.

Я знала также, что скоро мне придется возвращаться в кровать под красным пологом.

В один прекрасный день он спросил меня:

— Вы выглядите несчастной, Анжелет. Скажите, что вас угнетает? Я тут же ответила:

— Думаю, все дело в длительной разлуке с сестрой. Мы всю жизнь прожили вместе до тех самых пор, пока я не уехала в Лондон. Мне ее очень не хватает.

— Так почему бы ей не приехать к нам в гости?

— Вы думаете, я могу ее пригласить?

— Я был бы очень рад этому.

В тот же день я написала Берсабе:

Прежде чем запечатать письмо, я перечитала написанное. Звучало оно, как крик о помощи.