"2008 № 03" - читать интересную книгу автора (Журнал «Если»)

Иван Наумов ЕСЛИ ЧТО — ТО СЛУЧИТСЯ

Дрюху и Карена нашли на Варшавке, за двести метров до развязки МКАДа, в прямой видимости гаишного поста. Поутру машину занесло снегом. Патрульный смел со стекла пушистое белое крошево и долго заглядывал в темную прореху, как в давно не мытый аквариум.

Потом отошел в сторонку. Вынув ладонь из теплой рукавицы, щелкнул рацией. Пока не появилась «скорая», а за ней и одноглазые, он топтался в паре шагов от заднего бампера, мусоля губами фильтр дешевой сигареты.

Дрюха откинулся на спинку кресла, запрокинув голову. Карен на заднем сиденье полулежал, упершись лбом в подлокотник двери.

По крайней мере, так я себе все это представил, пока слушал сбивчивый рассказ Тигры. Дурацкая привычка — дорисовывать картинку. Или события. Или характер человека. Потом больнее.

Согревая пальцы, она сплела их на своей кружке. Пересказывала мне необязательные подробности дознания, ритуальной волокиты, похорон, поминок — совершенно спокойно, будто речь шла вовсе не о гибели ее брата и мужа, двух самых близких ей людей. Не считая меня.

По поверхности чая разбегались мелкие круги, выдавая дрожь Тигриных рук. Она добралась до главного:

— Мне угрожают.

Я не стал ничего спрашивать, только посмотрел чуть внимательнее.

— К нам влезли в квартиру, но ничего не взяли. У Дрюшки — то же самое. Приходил безопасник с их работы, из «Технопарка» — он уверен, будто брат мне что-то передал.

— Чем они занимались? — я ни разу в жизни не видел напуганную Тигру, но все когда-то случается впервые.

Тысячеваттная лампочка, вкрученная по ее просьбе, довольно сносно освещала кухню. Когда-то хватило бы и пятисотки. «Субъективный фактор» — эпитафия на могиле классической физики. Рядом с кем-то свет разгорается, рядом с кем-то — меркнет.

Под чайником плясал огонь, холодильник содрогнулся в конвульсии и тихо загудел.

— Что-то с биолампами. Там такой режим секретности, что они даже дома прослушки боялись. Дрюша быстро поднялся, получил тему, лабораторию, а Карен… Короче, он застрял. Там и сям на подхвате. Подготовить культуру, постоять у центрифуги, заполнить журнал. О диссере даже заикаться не давали: хочешь — работай, не хочешь — уходи. Таких денег больше никто платить не стал бы.

Сонная осенняя муха выползла из-за солонки и отправилась пешком через весь стол.

— И?…

— Они думают, будто Дрюша что-то вынес из своей лабы. И хотят получить это назад. Только это бред — там же сканеры, закрытая сеть, три уровня досмотра… Вот.

Понять, когда Тигра врет, мне тоже удавалось почти всегда. Я подлил ей чаю.

— Давай рассказывай уже.

— Так я же…

— Или уходи.

— Савва!

Я выдвинул табуретку на середину кухни, сел к Тигре лицом, уперся локтями в колени. На таком расстоянии я чувствовал, как пахнет ее кожа. Старался смотреть ей в глаза, а не на живот. «Кто там?» — спросил я, едва она вошла в квартиру. «Кто-То-Там Каренович», — ответила она. А что я рассчитывал услышать?

— Слушаю внимательно, Тамар.

Тигра обиженно прикусила губу — не любила свое имя, и я об этом прекрасно знал.

— В общем, Карена пытались купить. Я кивнул.

— Он получил деньги. Много. Без обязательств, просто за беседу. Он ничего толком не объяснял. Говорил только про перспективы и новую работу. Подбил Дрюшку.

Я спрятал лицо в ладонях.

— Идиоты…

— Не надо так, — тихо попросила Тигра.

— Прости. Ты сказала, получил деньги. От кого?

Она вдруг заплакала и убежала в ванную. Мои ощущения от появления Тигры менялись быстрее, чем картинки в калейдоскопе. Изумление — отчуждение — горе — жалость — отчуждение — тревога. Большая тревога.

Вволю нахлюпавшись и привычно бросив полотенце на стиральную машину, вместо того чтобы повесить на крючок, она вернулась к столу.

— А это что? — спросил я, показывая на большую сумку, спящим зверем замершую в темном коридоре.

— Поживу у тебя, — сказала Тигра.

Нет, это не прозвучало как вопрос. Четкое и ясное утверждение. Констатация факта. Тигра, копирайт.

— Поставлю тебе раскладушку в кабинете, — я поднялся и прошел мимо нее, стараясь не коснуться округлости живота. — Ты надолго?

Тигра не ответила, но почти наверняка неопределенно пожала плечами.

В кабинете она с интересом разглядывала кюветы, бачки, полки с реактивами, два разлапистых увеличителя с переделанными макушками. «Па-па-пам пам-пам», — начала тихонечко напевать, отбивать губами ритм. Пам-пам, Тигру мучает любопытство.

— А чем ты теперь занимаешься?

— Я ночной фотограф.

— Ты?! — Тигра усмехнулась. — Я многое пропустила!

— Почему нет? У меня была пятерка по химии!

— Как много нам открытий чудных…

— Так кто заплатил Карену за беседу?

В ответ я услышал худшее, что можно было предположить:

— «Кандела».

Тигра ушла спать, а я все сидел за столом.

Две визитки лежали передо мной. На первой блестело составленное из микросхем деревце «Технопарка», на второй дрожало стилизованное пламя свечи. «Кандела». Вечные конкуренты, противники, враги. Я их не звал — вольфрамовые бароны сами пришли за мной.

Что же произошло?

Мы вместе окончили лучшую в Москве биологическую школу, учились на одном потоке в универе. Наш путь был предопределен. Казалось бы… Только такие отщепенцы, как я, да Зингер, да Механик, отказались от блестящего будущего в пользу непонятно чего. Остальных разобрали как горячие пирожки.

А я никогда не рвался ни в фармацевтические концерны, ни к вольфрамовым баронам. Интуитивно, что ли? В любой преуспевающей компании среди мудрых гениев в белых халатах нет-нет, да и мелькнет совсем другой типаж, волчий оскал, глаза-буравчики, и такому не составит труда объяснить тебе, что ты виноват всегда, по определению. Дрюхе и Карену продырявили головы. И отмашку дал кто-то из тех, с кем они хохмили в курилке, весело чокались на новогодней тусне, соприкасались локтями в лифте. Мир большого бизнеса. «Ничего личного».

Моя работа тоже не считалась простой. Я давно привык к повышенному вниманию со стороны всяких ОБЭПов и УБОПов — таковы правила игры. Рынок ночной фотографии развивался так же быстро, как темнел мир. И так же быстро криминализировался, как росли цены на вольфрам, фосфор и магний. Добыча и продажа этих веществ недавно перешла под госконтроль, и нелегальный бизнес расцвел в одночасье. Ведь освещение и фотография всегда шли рука об руку. В отсутствие света требовались новые решения. Полуподпольные мастерские наладили производство пленки со светочувствительностью больше трех тысяч единиц. Цифровая техника, ненадолго потеснившая аналоговую оптику, ушла в небытие — если не считать «дневных» любительских моделей.

А спрос на съемку в темное время суток никуда не делся. И клиентов мало интересовало, где и как мастер берет материалы, по какой технологии обрабатывает изображение — их волновал только результат. За соответствующую цену.

Стараясь не скрипеть паркетом, я прокрался мимо полуприкрытой двери кабинета, на ощупь расстелил кровать, скинул с себя все и нырнул в постельную прохладу. Почему-то вспомнился Дрюха: «Или ты, безмозглая голова, сделаешь из моей сестры царицу Савскую, или…» Тогда он не придумал, что — «или», расхохотался и хлопнул меня по плечу.

На кухне в часах громко цокали копытца времени. Я поймал себя на том, что пытаюсь услышать дыхание Тигры.

То, что она здесь, снова здесь, в соседней комнате, в десяти шагах от меня, не давало уснуть. Слишком долго я строил ограду, отделял себя стеной, работал над тем, чтобы даже случайная мысль не вернула меня к ней.

Три года — это и много, и мало. Все быльем поросло? Вряд ли…

Я незаметно провалился в сон и даже, кажется, успел выспаться. Но волосы щекотали губы, лезли в нос, а когда я попробовал сдуть их, забрались в рот. Я открыл глаза и долго таращился в бесконечно далекий потолок, возвращаясь в себя, ощупывая реальность, восстанавливая, кто я и где я.

Тигра пристроила голову у меня на груди, макушкой к моему подбородку. Левую руку и коленку по-хозяйски разместила на мне. Тугой литой живот упирался в мое бедро. Судя по дыханию, Тигра безмятежно спала. А по моему сердцу можно было изучать регтайм. Да что же это?!

Я осторожно высвободился, сначала из-под ноги, потом из-под руки, затем бережно переложил Тигрину голову на соседнюю подушку. Отодвинулся на самый край, стараясь понять, чего во мне сейчас больше — бешенства или вожделения. Неужели она решила, что можно вот так? Айн-цвай, прыг-прыг, три года в трэш? Унижение, и обиду, и боль — следом?

Тигра хмыкнула во сне, шлепнула ладонью по пустому пространству между нами.

— Сауш, я так соскучилась по твоему плечу! — сказала в никуда, полушепотом, тем голосом, который я больше всего любил.

Мне захотелось ее ударить.

Пять лет назад, когда мы только разглядели друг друга, словно сняв с глаз фильтры, забыв, что мы «настоящие дружбаны», не замечая Дрюхиных нахмуренных бровей, с удивлением обнаруживая перед собой свою судьбу, как казалось тогда… Так вот, Тигра однажды спросила, как меня зовут дома, самые близкие. «Саушка», — смущенно признался я. «Тогда можно я буду иногда звать тебя так? Можно?»

Потом имя затерлось, поюзалось: «Саушка, не забудь ключи!», «Саушка, я сегодня поздно!», «Дурак ты, Саушка!». Да, дурак. Даже когда Тигра съезжала от меня — очень буднично, по-деловому, безо всяких эксцессов, — то приложилась сжатыми губами к моей скуле, и подытожила: «Ты так Саушкой и останешься, а я меняюсь, мне воздуха нужно, чего-то нового, взрослого, сумасшедшего… Другого, понимаешь?» — вынуждая меня кивать и поддакивать, кивать и поддакивать. Кажется, даже утешать — теперь я уже не помнил.

То, что в тот же день Тигра отправится к Карену, мне бы не привиделось и в страшном сне. Я потерял разом любимую и двух лучших друзей.

Теперь сквозь домашнюю тьму я вглядывался в контуры ее тела. Я так и не понял, просыпалась она или нет.

Еще часа два я ворочался, перебирая день за днем нашу жизнь с Тигрой, вороша все самое неприятное и злое. Потом встал, вышел на кухню. Не зажигая света, сварил кофе. Какое тут — спать! Смотрел в окно, пока облака не начали бледнеть на востоке. Черные ломаные контуры крыш, и ни огонька — как в безлюдных горах. Лишь вдалеке едва заметно зеленел островерхий минарет, а за ним белым пятном выделялась колокольня. Ночи всё темнее.

В последние недели работы заметно прибавилось. После того как я сам рассчитал и смастерил вспышку, что по нынешним временам считается задачей нетривиальной, заказы посыпались один за другим. Появление Тигры смешало все планы на день.

Я перебрался в кабинет, включил компьютер, придвинул ближе к себе старенький монохромный монитор. Пять лет назад Дрюха еще удивлялся, почему я его не выкину. А теперь я всерьез подумывал купить брайлевский экран и научиться читать кончиками пальцев.

В наши странные дни это казалось логичным решением. Дни всё темнее.

К девяти утра я разобрал почту и сел считать предстоящие расходы. Отвлек звонок в дверь. Сонный курьер заставил меня расписаться в получении и сунул в руки небольшой плотный конверт.

Внутри обнаружилось письмо и плоский карандашик флэш-карты. Я развернул листок. Дрогнули руки.

ЕСЛИ ЧТО-ТО СЛУЧИТСЯ… — бросился в глаза Дрюхин торопливый почерк. Все буквы заглавные, и не одна к одной, а как рассыпанный горох.

«Если что-то случится, — писал он, — то наше открытие просто больше некому доверить. Извини, Сав, что втягиваю тебя в это.

Последние годы я вел исследования бактерий-люминофоров для биоламп. Похоже, сейчас нас прикрывают. Лаборатория опечатана, компьютерные данные стерты. За мной второй день таскается тип из нашей службы безопасности.

Я знаю, что ты давно не касался специальности, но расчеты — посмотри флэшку! — будут понятны даже старшекласснику. Мы сделали новый источник, Сав!!! Совсем новый — не по форме, а по принципу. Наша новая бактерия просто сияет за счет сжигаемого кислорода. Я собирался назвать это „фотогорением“.

Ты бы видел, как работает лампа! На решетку наносится слой культуры, вентилятор обеспечивает подачу свежего воздуха. Ни вакуумных колб, ни высоковольтных разрядов. Новый свет уже у нас в кармане.

А мои боссы — в ужасе. Они считают, что технология настолько проста и дешева, что мы не сможем ее сохранить в своей собственности. Когда я увидел, что „Технопарк“ не в восторге, то решился на определенные шаги. Но боюсь попасть под серьезный пресс, поэтому подержи эту флэшку у себя какое-то время. Когда всё устаканится, я заберу ее…»

«Пресс» — это слабо сказано, Дрюха. Я воткнул флэшку в разъем компьютера и быстро просмотрел файлы. Здесь действительно было все — от протоколов генетической обработки материала до схемы сборки конечного изделия. При наличии минимальных навыков в микробиологии и химии биолампу можно было изготовить с нуля за пару недель.

Попади такая штука в общий доступ, самый жесткий и кровавый рынок — рынок света — развалился бы на куски.

Если, Дрюха, все это не вымысел. Хотя за вымысел обычно не убивают. Ты думал, что нашел сундук с сокровищами, и не обратил внимания, что твой клад тикает… А теперь эта бомба у меня в руках. И продолжает тикать.

Мне стало очень неуютно. Я едва заставил себя дочитать письмо.

«Когда всё устаканится, я заберу ее. Наверное, перестраховываюсь, но так мне спокойнее — и за себя, и за Карена, и за Тигру. Особенно за нее — ты же знаешь, как она любит везде совать нос. Атак я хотя бы уверен, что она останется в стороне от этой истории.

Будь здоров! Надеюсь, до скорого!

Андрей».

С учетом обстоятельств последняя фраза звучала весьма специфически. Я добрел до дверей спальни. Тигра во сне раскинула руки-крылья. Волосы закрыли лицо фатой. Голая нога легла поверх одеяла. Дрюха, разве ты не знал, что твоя сестра не из тех, кто остается в стороне?

«Если что-то случится… Если что-то случится…» — повторял я раз за разом. Получался странный шипящий звук, как из-под патефонной иглы.

Я подумал, что нужно смотреть фактам в глаза. Ты мертв, Савва. Мертв с того момента, как почтальон курьерской службы позвонил в твою дверь. Бывают тайны, несовместимые с жизнью. Чумной кубок, черная метка, «трахома-передай-другому» — уже у тебя в руках.

Как крыса грызет орешек — крутит, вертит, ищет трещинку, скол, прореху в блестящей броне, — так и я попытался решить вставшую передо мной задачу.

Для начала — скопировал все файлы с флэшки в свой архив в сети. Потом минут пять формулировал для Тигры простые правила жизни на сегодняшний день. Не выходи из дома. Никуда не звони, ни с мобильника, ни с домашнего. Не заходи в сеть под своим именем.

Голова шла кругом. Вчера вечером я считал себя одиноким мужчиной «без отягчающих обстоятельств». Теперь на мне повисла Тигра, да еще и со своим запроектированным ребенком, а «отягчающее обстоятельство» мне просто доставили почтой.

Старшая сестра Аркаши Зингера держала клуб на Таганке. Мой однокашник, соответственно, не устремился в большую биологию. Сегодня я должен был сделать у них снимки первой в Москве черной дискотеки.

Тигра до моего ухода не проснулась, и так было даже лучше — на личные заморочки сейчас не было времени.

Ночью подморозило, но, судя по бледному небу, новых снегопадов не предвиделось.

Таксист всю дорогу перебирал радиостанции. Америка нудно угрожала Северной Корее санкциями. В Израиле и Турции опять что-то взорвалось. На Дальнем Востоке произошли каскадные отключения электроэнергии. Дума приняла в первом чтении законопроект о государственном регулировании цен на все типы ламп накаливания. Поздновато, но приятно. В Костромской области ожидалось прободение облачного покрова, страдающим сердечными и сосудистыми заболеваниями рекомендовали оставаться дома. Кассовые сборы нового блокбастера «Эверест» в первые выходные проката составили пятьдесят миллионов долларов…

Зингер встретил меня в дверях «Вечной тьмы». Трава и бухло серьезно изменили его внешний вид. К паспортным двадцати семи можно было смело накинуть десятку.

— Классно, что ты занялся хорошим делом, — сказал он. — Хоть повод увидеться появился.

По темным коридорам провел меня в небольшую комнатку, увешанную плакатами рок-див.

— Что будем снимать? — спросил я.

— Торопишься, — обиженно сказал он. — Рассказал бы хоть, кто где, а то я никого из наших уже год не видел. Кофе? Ройбуш? Матэ?

— Что-нибудь.

Я просто обязан был сказать ему про Карена и Дрюху, но не сделал этого. Повспоминали однокурсников и одноклассников. Потом он спросил про Тигру.

— Разбежались, — ответил я. — Да ладно, давно уже, проехали. За тройным стеклопакетом бесшумно проплывали машины. Первый же глоток кофе напомнил мне, что я забыл позавтракать.

— Ты представляешь себе, что такое черная дискотека? — Зингер перешел к делу.

— В общих чертах. Читал. Лондон, Бремен, Чикаго. Минимум света, максимум цвета.

— Теперь добавь Москву. Сейчас спустимся вниз, посмотришь. На той неделе открылись, фурор и аншлаг! Хотим закрепить успех, нужны качественные снимки. Справишься?

Я достал из рюкзака портфолио с лучшими работами. Зингер просмотрел его, одобрительно кивая.

— Порядок. Справишься. Только одна тонкость — снимаем для ночного журнала.

— Это название?

— Отстаешь от жизни, Сав! Слышал про издательство «Ночная книга»? Нет?

Вытянул с полки обычный детектив в мягкой обложке.

Я потрогал пальцем черный корешок, перелистал страницы. Флюоресцирующие буквы при дневном свете терялись на идеальном антрацитовом глянце.

— Как-то это противоестественно, — чуть поморщившись, сказал я. — Та же хрень, что и черные макароны. Поглощение негатива.

— Рост тиражей — триста процентов в год, — пожал плечами Зингер. — Нормальный бизнес, эмоции побоку. Люди просекли фишку, что света в ближайшее время не прибавится, отреагировали. Лучше читать цветное по черному, чем бегать за «светиками» или надеяться на «субъективный фактор».

— Веди, — сказал я.

Лифт унес нас в глубокий подвал. Сейчас, днем, в зале было пусто. Широкий овальный танцпол, по краям на возвышении два яруса столиков и диванчиков. От десятков тысячеватток, освещавших черные стены, тек душный, перегретый воздух.

— Дим! — крикнул Зингер через зал парню за диджейским пультом. — Включи рабочий режим, хочу похвастаться перед фотографом. И девчонок позови, пусть попрыгают.

Дима кивнул и убежал через служебный вход.

— Весь танцпол — это динамик. Музыка бьет под коленки. Офисное здание, ночью жаловаться некому, — ощерился Зингер. — У нас лучшие басы в столице.

Свет погас везде одновременно. Первые секунды глаз еще мог ухватить меркнущие зигзаги нитей накаливания, а потом пришла темнота. Невероятная, подземная, абсолютная.

— Ну как? — весело спросил Зингер. — Плющит?

Я не успел ответить, потому что пол под ногами дрогнул. Снова и снова. Это даже не было звуком — просто легкие ритмичные удары. Наверное, так ощущаются легкие землетрясения.

Внезапно я стал различать очертания зала. Синие полосы обрисовывали каждую ступеньку, грани колонн, углы, косяки, балки. Будто я попал в координатную сетку. Края столиков, ножки стульев светились пронзительно-зеленым. Цвет задал окружающему пространству четкие рамки. Я поднял руки к глазам. Белые нашивки на рукавах тоже ярко блестели. Зингер оказался виден весь, кроме лица — его костюм был разрисован желтым и розовым под скелета. Зингер без головы.

На танцпол выбежали две красотки из подтанцовки. На лицах — светящиеся маски, а трико расписаны длинными продольными полосами.

Мир вокруг меня состоял из цветных нитей, плывущих, качающихся, дрожащих, бьющихся в такт с подземными барабанами. Тьма и ритм.

Оставалось придумать, как это можно сфотографировать. И кое-что поважнее.

Вход в метро казался разинутой пастью. Люди огибали меня, спешили во мрак. Я последовал за ними.

С недавних пор ступени эскалатора тоже стали подкрашивать флюоресцентом. Тлеющие столбики ламп только мешали — света они почти не давали. Голубые перила, а между ними — оранжевые полоски ступенек, как рельсы и шпалы, уходящие вниз. Темные силуэты людей. Цветные нашивки на плечах, спинах, локтях. Неразличимые лица.

На платформе стоял наряд одноглазых. Они проводили меня внимательными взглядами сквозь приборы ночного видения. Интересно, как я выгляжу в инфракрасном диапазоне?

В вагонном сумраке покачивался лес темных голов. Я проехал до «Китай-города».

На выходе подошел к таксофонам.

— Господина Смирягу, пожалуйста!

В трубке заиграла та же мелодия, что сопровождает все рекламные ролики «Технопарка».

— Слушаю. — Голос был не грубым, скорее, матерым.

— Господин Смиряга? — спросил я, закрыв шарфом трубку. — Андрей Тягаев попросил меня встретиться с вами и передать один предмет. Вы свободны сегодня?

— Подъезжайте, — сказал собеседник.

— Не-е, мы так не договаривались! — капризно ответил я. — Андрей совсем, что ли, очумел? Не можете сами приехать, так пришлите кого-нибудь.

— Где встретимся? — спросил Смиряга, начальник отдела безопасности центра, где работали Дрюха и Карен.

— Сегодня в одиннадцать, в клубе «Вечная тьма» на Таганке. Я забронирую столик на ваше имя.

Не дожидаясь ответа, я нажал на рычаг. И сразу набрал второй номер. Там не играла музыка. Трубку сняли с невнятным «алло».

— Карен Саарян кое-что для вас приготовил, — сказал я. — Вы еще заинтересованы?

— Да, — сухо ответил ничем не примечательный голос. — С кем имею честь?

— После одиннадцати вечера из клуба «Вечная тьма» выйдет человек по фамилии Смиряга. Можете попросить у него то, что вы ищете.

— Вы меня с кем-то путаете, — поскучнел собеседник.

— Значит, файл «Фотогорение» возвращается домой. Несколько секунд в трубке был слышен только шорох статики.

— Что хотите за информацию?

— Если все получится, тогда и обсудим, — сказал я.

— Разумно.

Я повесил трубку и быстро ушел от автомата, то и дело оглядываясь. Паранойе только дай волю!

Турбюро, где работал Миха Никольский, занимало целый этаж в офисном здании на Покровке. К Механику я приезжал по два-три раза в месяц. Здесь ничего не изменилось — в меру бестолковые, но предупредительные девчонки-менеджеры опять попытались отправить меня за рубеж. Или у меня внешность такая незапоминающаяся?

Механик вышел из недр офиса и увел меня за собой. Он отпустил длинные волосы и вид имел слегка потусторонний. В расстегнутом вороте побрякивали висящие на тонкой цепочке крестик, полумесяц, звезда Давида и какая-то тантрическая штучка.

— Потрясающая новость! — сразу решил поделиться он. — Только, чур, не смеяться! Ты слышал, что старообрядцы вообще отказались от искусственного освещения?

— Это от какого — от искусственного? — не понял я. — От ламп дневного света, что ли?

— От любого рукотворного, — наставительно сказал Механик. — Свет — от Бога, и не нам за Божьи дела браться! Они молятся, и у них светло!

Я постарался не смеяться, потому что пообещал.

Тут его позвали к телефону.

Молчаливый сын Механика, которого тот частенько забирал с продленки к себе на работу, сидел за столом у окна и никак не реагировал на нашу болтовню. Вытянув губы трубочкой, он склонился над альбомом, куда перерисовывал с календаря турецкий отель. Городушки из кубиков выглядели вполне законченными, и мальчишка уже взялся за небо. Выбрал из большого набора коротенький серый карандаш, оставил в углу свободный кружок солнца, и начал не слишком умело заштриховывать все вокруг.

— Давай покажу, как…

Механёнок охотно отдал карандаш мне.

— Смотри, закрашиваем равномерно все небо…

— А солнце? — возмутился мальчишка.

— Не спеши! — я закончил и взял ластик. — А теперь — вот так, только слегка, не нажимая…

В относительно ровном сером небе появилась круглая светлая проплешина.

— Ух ты! — детскому восторгу не было предела. — Как настоящее!

Вернулся Механик, озабоченно глядя на часы.

— Извини, — сказал я. — Давай… и я побегу.

— А подождать можешь? — спросил он, думая о чем-то своем. — Или лучше — пойдем со мной. А то уже без одной минуты!

Он завел меня в пустой кабинет, задернул шторы, не включив света, и достал из шкафа молельный коврик. Что-то новое.

— Сейчас ты увидишь простой, но веский довод, — заявил Механик.

— В пользу чего? — спросил я, но он не ответил.

Механик ослабил узел галстука, расстегнул пиджак и опустился на колени, повернувшись лицом к окну.

— Дева Мария, несущая нам благость и успокоение! Иисус, сын ее, принявший наши грехи! Аллах, великий и всемогущий! Изида и Один, Ра и Кетцалькоатль! Не оставьте нас во тьме, детей ваших грешных!

Я понял, что для закупки реактивов и фотобумаги мне пора подбирать другого дилера.

Механик не прерывал своей страстной молитвы. Он плотно прошелся по греческому и северному пантеону, надолго застрял в Индии, поблуждал в Латинской Америке, и все это представление выглядело бы не только смешным, но и противным, если бы Механик не начал светиться. С каждым новым словом, с каждым искренним обращением темная комната становилась чуточку светлее. Он просил за себя и близких, за друзей и врагов, за страну и мир. Яхве и Иштар, Перун и Инти внимали его призыву. Свет струился из его рук, лепестками разлетался по комнате, отбрасывая случайные блики, меняя цвет от розового и золотого до голубого и фиолетового.

Я жил, не задумываясь, почему любые храмы чуть светлее остальных зданий. Почему заряженные амулеты — «светики», которые в киосках можно было взять на сдачу с пива, — могли на несколько минут осветить небольшое пространство вокруг себя. Почему во всех крупных фирмах обязательно присутствовал мелкий служка какой угодно конфессии, проводя время в молитвах и поддерживая «субъективный фактор». Всё это мне казалось естественным, я не помнил другого.

И, наверное, не так важно было, к кому обращался Механик, коли его искренность притягивала свет.

Когда он замолчал, комната приняла обычный вид. Механик поднялся, свернул коврик и открыл дверь в коридор. Мы вернулись к его рабочему месту. Первое, что бросилось в глаза, это сияющие экраны мониторов. Я любил яркие цвета, которых так не хватало в обычной жизни под вечно серым небом.

Никто из коллег Механика не выказывал удивления — видимо, к подобным экзерсисам все уже привыкли.

— Держи!

Он достал из стола непрозрачный пакет. Внутри зашуршали мешочки дорогущего проявителя.

— Слушай, Мих! — после увиденного мой вопрос казался неуместным, но я не мог не задать его. — Ходят слухи, скоро появятся новые биолампы, с постоянной светимостью и долговечные. Какой-то принцип, обратный фотосинтезу. Что скажешь, это реально?

Он посмотрел на меня как на больного. Я ждал очередной отповеди, но Механик был крайне конкретен:

— Савва, ты меня удивляешь! Если такая штука возможна, то твои лампы будут выжигать кислород, разменивая его на люминофорное свечение материала…

Я думал, что он разовьет мысль, но на это Механика уже не хватило:

— И свет — это другое! Светло вокруг, когда у тебя светло внутри!

Одухотворенный вид не помешал ему взять с меня надбавку за срочность.

Уже смеркалось. Я взбежал по ступеням дома, в котором провел свое детство.

Бабушка обрадовалась, засуетилась:

— Совсем забегался, совсем замотался! Как знала, что зайдешь — только суп выключила! Мой руки, и на кухню!

Усадила меня к столу и загремела тарелками.

— А что вы делали со светом, ба? — спросил я. — Вот когда были молодые — куда девали такую прорву света?

— Да разве ж была прорва-то? — удивилась она, замерла с половником над кастрюлей. — Откуда бы взяться-то чему: жили небогато, сорок ватт вкрутишь — уже буржуйкой обзывают. Ты же, наверное, и не помнишь — электричество было сто десять вольт, а лампы — вон с поварешку размером.

— А как же вывески, гирлянды, реклама, иллюминация? Бабушка усмехнулась чему-то своему, давно забытому.

— На праздник, Саушка, на праздник. Ты тогдашнюю жизнь с нынешней не равняй. Много огней — значит, праздник. А обычно — хорошо, когда один фонарь из трех горит, через двор — на ощупь, в подъезде вечно лампочка разбита. Ишь ты, реклама! Какая до войны реклама была? Плакаты больше…

Она поставила передо мной тарелку, до краев полную ароматного борща, со шпалами свеклы, сметанным айсбергом, ряской укропа.

— Дед-то твой все говорил, после войны это началось — облака, облака… Как союзники по Хиросиме шандарахнули, что-то и сдвинулось, поменялось. А я так думаю, что это после затемнения. Бомбили же страшно в сорок первом, и бригады ходили по улицам специальные, проверяли, чтоб из окошка — ни огонька. Попрятали мы весь свет, а когда шторы раздернули — собрать уже не смогли.

— Что ж он, картошка, что ли? — от круглого черного хлеба я отрезал длинную, как рыба, горбушку, потянулся за масленкой.

Бабушка поджала губы — то ли продолжая давний спор с дедушкой, то ли сердясь на меня за недоверие.

— Картошка не картошка, а только настоящий свет лишь в нас самих, в каждой твари. Вот батюшка наш так намедни на проповеди разошелся, такими словами нам себя открыл, мы с подружками все плачем, плачем, слушаем, а потом я гляжу — просветлелось в храме-то! Много ль света с тыщи свечек? А каждая риза, каждый оклад сияет, искрится, красиво…

— Я посижу у тебя пару часов? — сказал я. — Мне на Маяковку к десяти, а пока почитаю.

Бабушка была довольна — обычно я успевал только пробегом-пролетом перехватить что-нибудь съедобное, рассказать ей пару анекдотов, чмокнуть в щеку и умчаться дальше.

А сегодня я как в детстве уселся в промятое перекошенное кресло, удобнее которого по-прежнему не знал в целом мире, вытащил из рюкзака учебник по фотохимии и привычно повернул разворотом страницы к лампочке. Свет из-под зеленого абажура очерчивал на полу уютную дугу, за границей которой стоял неподвижный сумрак, пропитанный запахом обжитого места, выпечки, пыли, чего-то неуловимого.

Книга в моих руках бросила на пол черную птицу тени. Было так светло — от одной-то лампочки. Я украдкой привстал и, щурясь, заглянул в абажур сверху. Посмотрел на цифры, написанные на макушке стеклянной колбы. Сто ватт — с ума сойти! Дома при таком свете и книжку не найдешь.

Бабушка неслышно поставила на край стола чай в моем персональном подстаканнике, тарелку с куском пирога, сахарницу и вазочку с карамельками. Сама села напротив, в полумгле. Я же, уставившись в учебник, думал о предстоящем. Не выдать себя ни одной из сторон, стравить их между собой и дать понять, что у меня ничего нет. Вот единственный путь, который может вытащить нас из капкана… Кого — нас? Дурак ты, Саушка. Опять за свое…

Огромный город погрузился в ночь. Фонари, бессильные разогнать мрак, слабым пунктиром прочерчивали линии улиц. По едва подсвеченному асфальту, снова затянутому ледяной коркой, осторожно двигались дорогие ночные машины.

Тому, кто хочет ездить ночью, нужны хорошие фары, из тех, что не зажжешь от обычного аккумулятора. Ведь многие физические соотношения, полвека назад считавшиеся незыблемыми, сегодня становятся эфемерными и относительными. Константы плывут и теряют смысл. И чтобы подсветить асфальт перед носом машины, понадобится чуть больше энергии, чем год назад. Темнеет.

Человечество научилось всему — перелетело через океаны, закопалось в земные глубины, выпрыгнуло в космос… И только одна главная задача оказалась нерешенной. По странной прихоти своей психологии люди тянутся к свету и сторонятся тьмы. Но баланс давно уже сдвинулся. Прометей, похоже, попросил вернуть подарок, объяснив, что брал огонь напрокат. Солнце спряталось за толстым одеялом из облачной ваты. Какое оно — помнят только старики, летчики и альпинисты.

Впрочем, встречались в городе и освещенные места.

Вот колонна черных джипов с затемненными стеклами — такое может себе позволить только патриарх. Сияние разливается в обе стороны почти на квартал, а блеск фар даже слепит глаза.

А вот двое, взявшись за руки, бредут по широкой набережной, и крошечное облачко света будто укутывает их, не давая утонуть в темноте…

Прежде чем зайти в клуб, я обошел окрестности. Постарался запомнить дворы и проходы, разобрался, каким путем можно быстро исчезнуть.

На входе меня встретил Аркадий.

— Со мной, — бросил охраннику Зингер, проводя меня в обход рамки. Тот проводил строгим взглядом мой рюкзачок, но не шелохнулся.

Целый час до появления Смиряги я честно работал — выбирал удачные места для съемки, продумывал концепцию серии снимков. Для съемок танца нужна короткая выдержка, но как ею воспользоваться в абсолютной темноте?

Хотя и не было там особой темноты. Цветная бурлящая смесь из растрепанных прядей и поднятых рук залила танцевальную площадку, и только по краям зала, у стен, сохранялась чернота, давшая название всему мероприятию.

Барабаны и бас-гитары уводили пол из-под ног.

Я пробрался в туалет, быстро снял куртку с белыми отражателями, штаны с флюоресцентными лампасами, одноразовую картонную маску, превращающую мое лицо в бабочку. Убрал все это в рюкзак.

Вернувшись в зал, я превратился в невидимку, в сгусток мрака. За столиком, забронированном мною для Смиряги, уже кто-то сидел. Опрысканная флюоресцентом одежда очерчивала крупногабаритную фигуру. Стараясь держаться стен и не попасть при этом кому-нибудь под ноги, я прокрался человеку за спину, просунул руку ему через плечо и положил флэшку на стол:

— Вам велели передать.

Я тут же шагнул назад, но споткнулся о ступеньки и на секунду замешкался. Жесткие пальцы стиснули мое запястье.

Рука у безопасника была как неживая. Из такой хватки можно вырваться, только перегрызя себе лапу, что та лисичка.

— Поди-поди сюда, пацан! — радостно сказал Смиряга, одним рывком роняя меня на соседний стул. — Ишь ты, курьер-невидимка! Посиди, расскажи, кто тебе и что велел…

Танцпол дрогнул от первых аккордов новой песни. Цветные силуэты пришли в движение, дергаясь в рваном ритме танца.

— Я же говорил вам, — приходилось кричать, чтобы хоть что-то было слышно. — Пришло письмо от Тягаева, там он просил…

Смиряга резко поднялся, вздернув и меня за собой. Второй рукой он ухватился за мой воротник.

— Отличная история, сейчас расскажешь еще разочек. Сядем где-нибудь в тишине да при свете, и ты еще раз подробно все вспомнишь.

Когда я попробовал рвануться в сторону, он лишь хохотнул и сильнее завернул мне руку за спину.

— Шустрые невидимки пошли! К лифту, пацан!

Я ткнулся головой в плечо идущей навстречу девушке. Она испуганно взвизгнула, так меня и не увидев.

Створки лифта были открыты, и Смиряга втолкнул меня внутрь, вмял лицом в холодную металлическую стенку. Зашуршали тросы.

Свободной рукой я едва смог дотянуться до накладного кармана на штанах, оттопыренного автономной вспышкой. Нащупал выключатель. Тонкий, еле слышный свист зарядки утонул в шуме шахты. Поднял вспышку на уровень своей щеки и повернул ее себе за спину.

Когда лифт, дрогнув, остановился, я зажмурился, как только мог, и нажал на пуск.

За полчаса в абсолютной темноте зрение человека усиливается в десять раз. Это значит, что рецепторы, отвечающие за верхнюю, фиолетовую, часть спектра, становятся максимально чувствительными.

Даже с закрытыми глазами я на мгновение ослеп. А Смиряга заорал, ослабляя хватку. Я вывернулся и наугад, по звуку, изо всех сил ударил его зажатой в левой руке вспышкой.

Двери распахнулись, я рванулся вперед. Едва не опрокинув столпившихся в дверях тинейджеров, вылетел на обледеневший тротуар. Так и не выпуская из руки вспышки, я бросился к заранее намеченной подворотне.

Смиряга не дал мне и трех секунд форы. Его тяжелые шаги молотом вколачивались в мерзлый асфальт, крошили первый ледок и приближались, приближались. Ведь он килограммов на тридцать массивней меня, откуда же в нем столько прыти? Не было времени оглянуться — в темных дворах я едва успевал узнавать нужные арки и повороты, огибать или перепрыгивать лужи и выбоины…

Не знаю, где именно я сбился с пути. Выскочив в освещенный мерцающими фонарями переулок почти под колеса проезжающей машины, я инстинктивно метнулся в проем ближайшего двора и уперся в высокую решетку. Уже понимая всю тщетность подобной попытки, нырнул за мусорные баки.

Смиряга не заставил себя ждать. Его громоздкая туша загородила проход. Из приоткрытого рта вырывались облачка пара.

— Пробежка окончена, щенок! Иди сюда сам или…

Монолог Смиряги-триумфатора оборвался внезапно, а потом я услышал звук падающего тела.

Через щель за баками мне почти ничего не было видно — мелькнуло несколько силуэтов, стену мазнул луч фонарика.

— Смотри карманы… Переверни на спину…

Я осторожно выглянул из своего укрытия. Над упавшим лицом вперед Смирягой копошились трое. Как шакалы над павшим львом.

— Пусто… Здесь тоже…

Когда один из них сунул руку Смиряге во внутренний карман, безопасник пришел в себя. Коротко, без размаха он ударил нагнувшегося над ним человека в скулу, выдернул из-за пазухи флэшку и раскусил ее. Второй удар резиновой дубинкой опрокинул его затылком на асфальт.

— Падла… — один из нападавших аккуратно собрал обломки флэшки в полиэтиленовый пакетик.

Рядом заурчал мотор, и через минуту я остался в одиночестве — не считая потерявшего сознание Смиряги. Осторожно обогнув его тело, я бросился прочь и не останавливался, пока не выбежал на Садовое кольцо.

Тигра снова спала. Видимо, события последних дней вымотали ее по полной, а у меня она почувствовала себя в безопасности. Пахло жареной картошкой и мясом. В ванной лениво крутила барабаном стиральная машина.

Тигра уже обосновалась в спальне — на тумбочку вернулись тюбики и баночки, в распахнутом шкафу висели незнакомые вещи. Почему она все решает сама?

Я знал, рано или поздно нас ждет серьезный разговор. Но уже чувствовал, что моя решимость тает. Нельзя прощать так быстро. Да вообще прощать нельзя!..

Тигра повернулась на бок и причмокнула губами. Мое сердце заколотилось — все сто двадцать в минуту.

Я ушел в темный кабинет, включил компьютер. Мы знаем столько оттенков черного! Живая темнота, глянец стен, бархат мебели, вороново крыло штор окружали меня как верные друзья.

Хоть бы всё получилось… Я же не опер и не разведчик, я не могу просчитать все последствия своих поступков. Так хочется надеяться, что от нас отстанут, просто отстанут. Никто не знает, как изменила бы мир Дрюхина лампа — может быть, стала бы решением всех наших бед, а может быть, лишь усугубила бы ситуацию. И лет через пятьдесят нам перестало бы хватать не только света, но и воздуха. Я же не специалист и давно забыл то, чему меня учили.

Монитор засветился ярко и контрастно. Пораженный догадкой, я щелкнул выключателем. Комнату залило нестерпимое сияние. «Сорок ватт вкрутишь — уже буржуйкой обзывают», — вспомнил я бабушкин рассказ. Торопливо задернул шторы.

Да, я люблю Тигру. И хочу, чтобы она осталась здесь. И понимаю, что когда ей опять захочется «нового и сумасшедшего», то я снова ничего не смогу сделать. Пусть!

В прихожей протяжно зазвенел звонок. Я бросил взгляд на часы — половина второго ночи. Скрипнула кровать, и на пороге появилась Тигра. Она спросонья щурилась на свет.

«За-за-зу-за!» — надрывался звонок.

— Что это, Саушка? — спросила она.

Я не ответил. Едва попадая в клавиши, влез в почту и создал новое сообщение. Если нам сейчас обрубят телефонную линию, тогда все, мелькнула мысль. Не долго думая, я выбрал рассылку всем адресатам. Здесь были и школьные, и институтские друзья — каждый из них разберется в Дрюхиных записях не хуже меня. Вайт встала за спиной и, положив руки мне на плечи, молча смотрела, что я делаю.

Звонок скрежетал снова и снова, как циркулярная пила.

Вытянув из архива файлы, я прицепил их к письму. Указательный палец завис над клавишей ввода. Одно движение, и мир никогда уже не будет таким, как сейчас. Кто я такой, чтобы решать за всех — в попытке спасти собственную шкуру? Может быть, «субъективный фактор» — это последний шанс разглядеть наконец то главное, ради чего мы существуем? И, дав людям новую лампу, я снова отвлеку их от поисков света, скрытого в нас самих?…

Вайт перегнулась через меня и моим пальцем нажала ввод. Я закрыл глаза.

— Дрюшка сделал бы так же, — прошептала она у меня над ухом. — Я уверена.

Я прижал ее голову к своей щеке. «Сообщение отправлено».

— Звонят, — сказала Вайт.

В железной двери тамбура глазка не было. Глубоко вдохнув, как перед прыжком в воду, я оттянул тугую защелку. Из темноты лифтовой площадки ко мне шагнул смутно знакомый небритый мужик в потертой косухе из кожзама и обтрепанных трениках.

— Да сколько ж можно?! — возопил он. — Что у тебя со звонком? Мы ж только ремонт закончили! В ванной — потоп! На кухне — Ниагара!

Я наконец узнал своего соседа снизу. Он размахивал руками, показывая, как низвергаются воды с новых подвесных потолков, и тер пальцы перед моим носом, перечисляя цены на стройматериалы.

— Я ж и на улицу сбегал, по окнам гляжу — тут гулянка на полную, светом хоть площадь мости. А дверь, значит, тяжело открыть! У тебя вообще совесть есть?

— Совесть? — машинально переспросил я.

И совершенно по-Тигриному пожал плечами.