"Дар шаманизма - дар волхования" - читать интересную книгу автора (Сперанский Николай)

Велеса

63. Шаманом не становятся, стуча в бубен в городских парках. Шаманом становятся в мире без людей, в дороге, полной риска и неожиданностей. В дороге появляется время для раздумий. Дорога просветляет разум. Дорога сама тихо рассказывает о путях, которые не были пройдены тобой, но которые прошла твоя душа.

Велеса… Есть земля, желанная для всех путников. Многие искали ее. Многие и находили. Русские люди странствовали в поиске чудесной священной земли — Беловодья, или как открылось мне однажды — Велесы. Русское Беловодье находили на Алтае, южнее Белухи, где текут реки: Берель, Бухтарма и Белая. Туда долгое время не могла дотянуться рука государевой власти. И туда уходили те, кто имел в душе закон, и хотел жить этим законом.

Шаман имеет в душе закон и волю следовать ему. Хотя вольной земли сегодня не осталось, у нас сохраняются такие места и такие двери, из которых открывается путь в иные миры, иные духовные измерения. Там востребован закон и воля шамана.

Таких дверей нет на исхоженных тропах. Но они обнаруживаются — порой достаточно свернуть лишь немного в сторону от проторенного маршрута. Они притягивают к себе желающих дерзнуть и имеющих шаманское предназначение — тех, кто, в конце концов, найдет свой мир и свою священную землю. Вхожи в такие миры не многие. Путь туда бывает тяжел и рискован. Но тот, кто оказался вхож — становится счастлив…

Есть такая дверь к северо-западу от Кен — озера. Там лежит вход страну Велесу.

От Почи идти двадцать километров на восток и еще на север два километра до Глубокого Озера. Стоит там деревня — пяток домов. Деревня нежилая. На горе — кладбище — ниже в ста метрах дома. Лишь в доме у озера живет дед, ловит рыбу.

— Как выйти через лес на реку? Дед долго кряхтел, соображал и потом почему-то сказал, что в этой деревне жили колдуны. Жили очень не дружно, и сейчас никого не осталось. В лесу у них были какие-то свои места. А мне надо идти по дороге дальше. Там и речка будет… При этом дед так долго возвращался к реальности и так медленно говорил, что я не стал ничего уточнять: с чего это он стал говорить про сосну, когда спрашивал я его про реку? Поблагодарил и пошел дальше.

Дорога прошла через деревню и снова ушла в лес. Потом дорога повернула к западу, и от того же места на север уходила чуть заметная тропа. Как указал дед — нужно идти прямо. Через двести метров на этой тропе, среди мелколесья, обнаружилась первая не вырубленная сосна. Сосна эта всех выше, но подходить к ней не надо. Перед ней другая — поменьше, с заостренной кроной как у кедра. Эту малую сосну вдруг очень захотелось обойти три раза, касаясь ее рукой и закрыв глаза. Будто какая-то истома взяла. Снял рюкзак. Чувствую — правильно поступаю. Взялся за ствол — опять правильно — как кто-то согласие дает. Гляжу — большая сосна вся вокруг заросла. А эта вся вокруг чистая — мох лежит, а чуть подальше — ручеек. Не это ли дедова река? Смотрю на небо. Чего-то сделать хочется. Обойду дерево, рукой держась. Вдруг глаза сами закрылись. Пошел кругом — три раза и сказал слово, которое сперва и не понял, да и сейчас только догадываюсь — что же оно обозначает. Трижды сказал: Велеса, Велеса, Велеса. И когда так три раза обернулся, глаза открыл, то как-то не по себе стало — неуютно. Как будто душа к телу не так приклеена. И лес тот, и рюкзак мой лежит, а что-то не так. Замечаю — свет какой-то чуть другой, не такой, как был. Сейчас обед, а тут как вечереет, темноты стало чуть больше. Вдруг еще понял: комаров не стало и тишина удивительная. Сам — слова боюсь сказать. Вроде бы ничего особенного не произошло, а страшно.

Когда человек один в лесу, то оживает внутри него какой-то сторож. Но дай этому сторожу волю, — и не будет покоя. Все будешь оглядываться, всматриваться, вслушиваться. Вот малина спелая, но мятая. Не человечье это дело — так малину бестолково мять и так плохо собирать. Ну-ка посмотри вокруг — а нет ли того, кто ее тут мял, прежде чем самому в тот же малинник лезть…

Ручей. Вода журчит по гальке. Нагибаюсь и осматриваю камешки, и вдруг обнаруживаю самородок. Золото! Торчащий наружу бочек камушка омыт водой и отдает табачно-желтоватым цветом. Трогаю его лезвием ножа, и он начинает испускать красно — желтое сияние. Долго соображаю, и наконец чувствую как внутренняя сила заставляет поискать таких камушков — капелек еще и еще.

Самородок был только один, зато табачного цвета чешуек в песке оказалось видимо — невидимо. Они осаживались на дно кружки, стоило поболтать в ней песок с водой очень недолго, а потом слить верхний слой…

Жесткая мысль остановила всю внутреннюю жадность и всю подчиненность желтому металлу. — Осторожнее. Этого не должно быть. Друг с Чукотки говорил — золото лежит там, где люди не живут. Здесь, на хоженом месте не может быть такого клада! Эта жила должна быть уже давно опустошена. И если я нахожу ее нетронутой, то это означает, что здесь до меня никого не было… Наверное, эта находка была моим испытанием. Но эта земля действительно изобилует драгоценными камнями и металлами.

Мой путь лежал дальше на север. Тропа вела через лес к двум озерам, связанным каменистой протокой. По описаниям здесь в пятидесятых годах рубили лес. Но лес выглядел таким, будто по нему и за сто лет нога человеческая не ступала; не было ни зарубок, ни пеньков. Нижние ветви елей тут никто не ломал. У толстых елок сухие веточки начинались от самой земли, и они были обтерты лосиными боками. Внизу под ними чернела тропинка со следами копыт. Она вывела к заливу с черной водой. Прямо напротив меня в воду уходила гранитная скала, по которой к небу взбегали тонкие и высокие сосенки. Дальше за ней стоял вековой бор.

Здесь на берегу стал готовить обед. Подкладывая в костер веточки, вдруг выяснил, что могу держаться за горящую их часть. Пальцы не обжигались. Казалось удивительным держать ладонь в пламени, которое чувствовалось как поток теплой воды, только снизу вверх. Когда край куртки задымился, только тогда, испугавшись, выдернул руку из пламени. Осмотрел ее, окунул в воду, плеснул водой в костер и он зашипел, как полагается. Тогда еще раз зачерпнул воды, уже двумя руками и плеснул воду себе в лицо.

Вода была как и огонь — комфортной температуры. Мысль, что я не горю — вновь помутила разум. Еще раз осмотрел руку. Снова стало появляться ощущение, что мое тело — не мое, а чужое. Еще и еще раз споласкивал лицо и волосы, окунал голову в воду, и обтирал полотенцем. Потом обтер руку насухо и с опаской: сперва чуть — чуть, а потом смелее взял в руку уголек. Он тлел у меня на пальцах. Дымил, светил изнутри красным, но не жег. Растер его. Чувства ожога по-прежнему не было.

Многим из моих знакомых доводилось ходить по углям. Хаживал и сам. Но когда уголек застревал между пальцами ног — начинало жечь. Тут же это явление было доведено до своей крайности. И эта крайность уже не умещалась в разуме. «Бред. Не может быть» — твердил разум. Можно повторить — предлагал я ему. Еще раз осмотрел пальцы: видимых признаков ожога не было.

Наконец, устав от этого феномена, стал осматриваться. Велеса, Велеса, Велеса… Золото. Отсутствие людей. Нет комаров. Над озером — ни ветерка, как будто я в кой-то огромной комнате. Огонь не обжигает, но кипятит воду и сжигает куртку. Зато суп потребовалось охлаждать… Рту и языку было горячо от ложки и от супа. Стоп! Вот это надо проверить: выискал еще один горячий уголок и поднес к языку. С опаской положил его на высунутый язык и держал с мысленным счетом. Раз, два, три, четыре, тять… Тьфу. Уголек не жег ни языка, ни губ. Это был конец всякой логики. Стало по настоящему страшно.

Что таит в себе этот лес, если в него не ходят люди? Он черный и пугающий. Что произошло со мной, что я буду делать, смогу ли быть прежним? Безумие? Может быть, сейчас со мной происходит совсем что-то иное, не то, что я вижу или слышу. К стати, я ведь, ничего и не слышу. Нет ветра, нет и шумов, кроме тех, которые я сам произвожу. Может, искупаться? Но кто сидит в этом озере? Сейчас вылезет Крокодил или местное чудище, захочет меня сожрать, и что я буду делать?

Да нет, чушь, не раскачивай воображение. Не выпускай из самого себя Крокодила. Можно оснастить удочку и поймать окунька. Все здесь объяснимо. В брюхе-то прибыло. Значит, был обед, и все как надо.

Все, да не все. Сам все видишь и знаешь. Молчи. Лишнего не думай, умнее будешь… Через силу лезу в воду. Купаюсь, не отплывая далеко от берега. Боязно. Волей сдерживаю то неведомое, что таится в озере. Наконец, понял, что будет не стыдно перед собой, если вылезу. Вылез, осмотрелся, обтерся. В голове туман. Мысли куда-то ушли. Думать не хочется, и это, наверное, к лучшему. Яснее не стало, но появилось внутреннее убеждение, что это не сон, а все же явь. Все встанет на свои места. Все будет хорошо, только надо подождать, и не делать ничего такого, о чем потом пожалеешь. Надо поверить себе, что настоящий «Я» в безопасности, что это такая особая явь, и тот «я», который сейчас рассуждает, ответственен только за этот сон на яву. Надо принимать его как есть. Лучше этот «я» ничего сделать не сможет. И хватит логики, хватит экспериментов. Здесь что-то не так, но масштаб того «не так» грандиозен. Передо мной какая-то новая реальность. У нее есть свои законы, но пока она меня принимает. Надо быть ей за это благодарным, и успокоиться.

Так я рассуждал, и шел по своей карте. На ней были изображены те два озера, что остались сзади. Лес стал реже, стало легче идти. Мох пружинил. Попадалась морошка и черника. Уже перезрелые, но вкусные. Хотелось пить. Взошел на холм, и с него вниз открылось километра на два гладь нового озера. Крутые берега местами уходили к воде скалистыми берегами, местами лес стоял у самой кромки воды. Этого большого озера на карте уже не было.

Дно было песчаным, а вода прозрачной, и кишела бесчисленным множеством мальков. Когда вошел в воду, то рыбки побольше стали тыкаться в ноги. Казалось, их можно было ловить руками.

Эти мальки означали, что и рыбу здесь толком никто не ловит. Вновь поднялся на холм, отыскал удобную сосну, и залез на нее. По ту сторону озера — в него впадала река. Она пенилась среди скалистых брегов. За озером, по холмам и лесам гуляли тени облаков. На горизонте лежали хребты голубых гор, и казалось, что на них есть ледники. Справа, у горизонта, к своему великому облегчению, увидел поля — большие зеленые проплешины в темном массиве леса. Засек их азимут. Компас здесь работал исправно. Двинулся вдоль берега, через лес, в сторону полей.

Начало вечереть. По другую сторону озера обнаружились группы курганов. Они стояли тесно друг к другу, и было ясно, что землю для них носили издалека. На них росли сосны. Вскоре за курганами обнаружились белесые избы. К избам не примыкали ни хлева, ни хозяйственные постройки, и стояли они странно, в беспорядке. Их стены местами подпирали сосны в полтора-два обхвата. Внешне избы не казались гнилыми или заброшенными. Крыши были покрыты слоем земли, иголок и мха, но все бревна и доски были целы. Наконец, между избами обнаружилась тропинка. Повертев руками посох и приготовившись воспользоваться им как двуручным мечем, вышел на самое открытое место этой странной деревни, и на полянке обнаружил седого деда в выцветшей одежде.

Более никого видно не было.

— Будь здрав, дедушка. Я здесь намного отдохну.

Дед не говорил, только смотрел и не шевелился. Потом увидев, что я снял рюкзак, медленно вымолвил.

— Ну, вот и смена пришла.

— Какая смена, дед? Расскажи лучше, как мне выбраться к Поче?

Дед долго смотрел, я тоже разглядывал его лицо, всего в морщинах, с седой бородой, и белыми волосами. И вдруг понял, что дед смотрит ясным и мудрым взглядом без удивления или недовольства. Вероятно, он знает: как я тут оказался, и ему не надо долго рассказывать, повторяя одно и то же.

Иногда надо подождать с вопросом. Кто этот дед, какая тут ему смена?

— Как ты, тут, дедушка, живешь? Вместо ответа, дед отвел меня к избе. Стекол в окнах не оказалось, хотя ставни были исправны.

— Вот, гляди, я тут присматриваю. Вдоль всей избы лежало длинное изваяние. Голова покоилась на лавке, прямо под окном, основание — уходило во тьму избы.

— Идол?

— Иные говорят — Идолище. Он к ночи — спит. А днем можешь спросить его, о чем пожелаешь. Он ответит. Но если пожелает чего-то от тебя, то это нельзя не выполнить.

Старик, видно, бредил.

— В других избах тоже идолы. У каждого здесь свой дом. Но тут они только до срока. И я, вот, жду таких как ты, молодых. Пришел бы ты сюда не один, то мы и отнесем их ближе к воде, и поставили. Они все вместе увидят друг друга, и окончательно оживут. Тогда мы и узнаем их действительные имена…

Как выяснилось, сам дед жил на поле, у озера. У него был не хитрый скарб и большое стадо коров. Уже со всем в сумерках, я сидел на своем спальнике в его избушке. Пил молоко, ел творог и пытался выяснить: куда, собственно, попал?

Стало ясно, что Велеса — остров, окруженный Океаном. На севере, на десятки километров простирались хвойные леса и пологие скалистые горы, между которыми лежали озера и болота. Там были редкие деревни. Собственно — это была та же Карелия, но упиравшаяся в Ледовитый океан. К югу так же лежали озера, и земля была равнинная. Но не на долго. Километрах в пятидесяти, за равнинами круто начинались темно-синие горы, вершины которых уходили в облака. Среди них есть кольцевые образования, скорее всего не доступные путнику без снаряжения. Там вечно лежат льды и снега.

За теми горами живут неведомые люди, которые говорят, что дед, их дальний потомок. Их язык плохо понятен. Зато у них есть увешанные золотом каменные столбы и ворота, среди которых они жгут огонь, и что-то говорят на солнечные лучи, которые проходят через дым. Якобы этим столбам тысячи лет. Некоторые из них так же как дед, хранят идолы богов, поднесенные им дары и рукописи на кожах и досках. Пасут они не только коров, но и коней. И есть у них еще какая-то другая земля, куда они уходят из своих гор, потому, что горы, да и сама Велеса, кажутся им тесной.

Многого из того, что они говорили, дед понять не мог. Получалось, что по их закону, сам он должен чуть ли не молиться на них.

Еще дальше на юг, горы становились совсем непригодными для жизни. С южной стороны Велесы, горы круто обрываются в Море. Удобных подступов к воде там почти нет. Море всегда волнуется, и много раз в день, с горных стен в воду сходят камнепады…

— Дед, а есть ли у тебя старые рукописи? Спросил я его с большой надеждой.

— Есть, есть такие, промолвил он.

— А посмотреть их можно?

— Можно, но не сейчас. Прямо сейчас ты не прочтешь в них ничего. Да и не на ползу их ворошить. Навь, она, ведь, может и не выпустить. Так и остановится для тебя жизнь на том, что было триста лет назад. Волхвы, ведь, и тогда еще писали… Но для тебя они не написали ничего. Все, что вам помнится — все нужно будет, ну а лишнего — знать не надо.

Ну, а что было написано — оно почти все и есть. Есть даже такое, что родится на Земле вторично. Только ты не должен читать этого здесь, ни единой строки. Иначе эта мудрость у тебя дома не появятся никогда.

Все же я не поверил. Подумалось, что дед разыгрывает мое незнание. И набравшись смелости, спросил:

— Почему огонь не обжигает мне губы, а суп был горячий? На это дед предложил достать зажигалку и попробовать ее огонь. Это огонь обжигал меня, но дед спокойно держал в нем руку.

— Вот и смекай, ответил он мне. — Суп свой ты принес с собой. И он, будучи в воде, и обжигал тебя. И огонь твой так же жжет тебя. Но пламя моего очага не тронет тебя, как твой огонь никакого вреда принести мне не сможет…

— Пойдешь завтра пасти моих коров? То ли спросил, то ли приказал он вдруг неожиданно.

— Пойду, вырвалось у меня, хотя надо было бы еще и подумать. Стадо просто так не доверяют первому встречному. Не подвох ли какой готовится?

— Оно, между тем продолжал дед, раньше и опасно было в лугах пасти. Все по лесу скотину водил, у коров кости через кожу торчали. Но, пришел вот однажды богатырь — такой, как вот ты, да и порешил гадов, что луга-то позанимали. Теперь покой. А ты, часом, сам не богатырь ли?… Ну, коли не богатырь, так и не ходи тут далеко. А то не по себе дело найдешь.

На вопрос: кто же выпивает столько молока? дед отвечать не стал, только буркнул, что есть до молока немало охотников, и лишнего не остается.

Это более всего мне и не понравилось. На утро погнал стадо в поле. Быка почтительно пропустил вперед, а сам пошел сзади коров с хворостиной. Поле оказалось не близко. Но скотина сама знала — куда идти, потому и гонять ее особо не понадобилось.

Поле лежало над красивым озером. Внизу стояла деревня в три дома, огороженная от поля деревянным забором. Сараев, подсобных построек и стогов там явно хватало. Деревня была не бутафорская. Из большого в два этажа, залитого солнцем дома, вышла старая бабка, и долго смотрела на меня и на гору, прикрыв глаза от солнечного света. Далеко, справа, на озерном берегу, все время в тени, протяжно стонали и плакали женские голоса, будто творился какой-то душераздирающий обряд. Голоса звали и манили страстным зрелищем. Но рассмотреть никого не удавалось.

Дед не сказал — от кого тут беречь стадо? И потому так и проходил весь день с посохом и прутом от края до края горбатого поля, гоняя коровенок от кромки леса. Все же, когда-то пас стадо в две сотни голов, и потому кое-что в пастушеском деле разумел.

К вечеру, без каких либо неожиданностей, вновь пересчитал три десятка коровенок, и пригнал их обратно деду на луг. Дед показался немного удивленным. Видно, что-то должно было случится, да не случилось. Беседа у нас больше не клеилась. На мои расспросы — как выбраться отсюда, дед молвил, что надо пройти через поля и большую деревню.

Утром попрощался, поблагодарил, и пошел, в сторону полей.

Дорога шла чрез лес. Отметил, что по ней ездят телеги, а следов от камер — не обнаружилось. Уже на опушке, в чудном мху увидал шляпку боровика, стал осматривать округу — нет ли еще грибов, и остановился взглядом на кожных поршнях и белесом, выцветшем, как дедова рубаха платье. Поднял голову и застыл от удивления. На меня спокойно, доброжелательно и бесстыдно смотрела потрясающей красоты девушка. Затянутые в косу русые волосы, обрамляли необычно белое с пронзительно-розовым румянцем лицо. Она как будто полыхала огнем. Нос с горбинкой, справа и слева был оттенен чуть заметными рябыми пятнышками. Белесые глаза рассматривали меня и ждали. Следы на радужке говорили, что девушке выпадали немалые переживания, но — разбираться в них прямо сейчас было невозможно. Губы — большие, не способные к сокрытию внутренних переживаний, вероятно, никогда не знали косметики. Они казались слегка прозрачными. Зеленоватый камень: «куриный бог» на груди, в складках белой ткани, еще ниже — корзина с грибами, кисть руки. Вот это рука! А вот и вторая, свободная… Таких ручек у наших дам видеть не доводилось никогда.

Вновь прошелся взглядом по ее груди, вернулся к лицу, и подумал, что надо улыбнуться хотя бы, а то сейчас она убежит. Чем еще подтвердить свою доброжелательность?

Улыбнуться, наверное, получилось. Девушка не сбежала, но предложила положить грибы ей в корзину, и мы двинулись к дерене вместе.

Девушку звали Людмилой. Нас встречали только девушки. Подходя к дому Людмилы, мне было уже не по себе. Меня откровенно рассматривала целая толпа, которая обменивалась репликами, из которых я уловил лишь одну понятную фразу: «Он у деда коров пас». И дома и одежды — все тут было как положено — нашей Северной традиции, но все он несли следы времени. Ни новых построек, ни новых вещей вокруг видно не было.

Людмила предложила мне обед, а сама ушла и затопила баню. Мы парились в ней вдвоем, и мне довелось жить у нее пять дней.

В этой деревне девушки выполняют и мужскую и женскую работу. Своим топором я срубил несколько бревенчатых венцов, начав постройку амбара, и понял, что у меня это получается. Пробовал выходить в поле с плугом, но заваливал его — не мог удержать ровно. Мои борозды шли вкривь и вкось под смех собравшихся зрительниц. У всех у них, как и у моей Людмилы, были сильные руки и, как уже было понятно, развитые тела. Все они жили натуральным хозяйством, что невозможно при физической немощи. Все эти девушки ждали и ждут — когда за ними придет муж, который возьмет их в жены, в другую жизнь. Все они простого ясного нрава, не скрывают эмоций, не умеют врать и ждут от тебя простоты и правды.

— Возьми меня с собой, просила Людмила. — Выведи на верх. Мне хочется вместе с тобой увидеть тот мир и то солнце.

Я же, по малодушию своему молчал и думал:

— Куда выведу ее в свой мир? Где помещу, как устрою? Сможет ли она жить там, и понимает ли — чего просит? Ее жизнь тут — это вечная идиллия. Там ее ждет ад перемен. Смогу ли я сам быть таким, каков здесь? Ведь все то скверное, что рождается во мне там у меня дома — оно по-своему сильно. И поняв это, она же заклеймит меня как лжеца и двоедушного человека. Да и женат я в том мире. Как я объяснюсь со своими дочерями? Что вывел для себя ведьму из подземного царства, или проще — привез себе девку с Севера?

— Кто ты? Спрашивал я ее, пытаясь сжать руками ее плечи. Она не знала до конца — кто она есть, не помнила отца и мать, но рассказывала о бешеных танцах, о птицах, о полетах над огромными водами, о горах и бесконечных лесах, о горных лугах и водопадах, о красавицах, облаченных в перья.

И еще она сказала мне:

— Тот, кто однажды пришел в Велесу, тот обязательно в нее снова вернется.

— Как же, я буду тогда уже стар, ответил я, догадываясь о своей участи.

— Пиши, записывай сейчас на бумаге, что я говорю тебе, вдруг заговорила она ясным повелительным голосом. И тогда я стал писать.

— Если тебе дано, — значит, ты должен. Перейдя границу Велесы, ты все забудешь, и лишь то, что записал — то и сможешь вспомнить. Когда ты придешь сюда второй раз, душой ты будешь моложе, чем теперь. Это потому, что волхвы не умирают, и даже не стареют — остаются молодыми до последнего своего часа на том свете. Тот, кто не выгорает душой при жизни, тот и на этом свете останется молодым. Ты пришел сюда не в свое время. Вот потому ты и видишь себя таким, каким есть: не юным, но и не старым.

Когда ты пройдешь свой путь по тому свету, то возвратишься сюда таким, каким ты есть сейчас. Это потому, что я увидела тебя таким, и таким буду хотеть видеть тебя всегда. Мы будем жить не здесь, а по ту сторону — на том озере, в которое бежит шумная река, что берет начало среди гор. И мои подруги, и твои друзья будут приходить к нам. Ты подымешь ото сна богов, и мы будем слушать древние легенды. Но будет это не скоро.

А теперь уходи.

Мы прошли вместе до какой-то непонятной мне границы, где она сказала, что дальше я должен идти один. Там и обнялись в последний раз. Я уходил, а она смотрела мне вслед. Тогда я не жалел о расставании…

Дорога вновь вывела меня на поле, где я пас коров. Подошел к деревне в три дома и заговорил со старухой, которая была рада мне и приглашала в гости, попить чаю.

— Как выйти к Поче, бабушка?

— Туда вот и пойдете, махнула бабуля точно в ту сторону, откуда я выгонял дедовых коров. — Разве не из Почи вы пришли ко мне?

Бабуля явно пускала меня по проклятому бесконечному кругу. Но в глазах ее не видно было никакого злого умысла. Поежившись, еще раз спросил: нельзя ли как-то иначе добраться до автобуса на Конево?

— Отчего же нельзя? Можно перейти через брод на Филиповку, там и дорога.

Брод — слово впечаталось в сознание — это действие сейчас и было самым нужным. Уйти отсюда бродом, чтобы вернее привязаться к своему миру.

На озере протяжными голосами кричали гагары. В клапане рюкзака лежал исписанный дневник, прочесть который я с трудом нашел время лишь к зиме. Огонь в бабулиной печи обжигал руки.