"Фактор города: Мир фантастики 2010" - читать интересную книгу автора (Сборник)Наталья Егорова Первый «Ё»Домой возвращались глядя каждый в свою сторону. Вован двигал желваками, Лидуся недовольно поджимала ярко накрашенные губы. Зато Петька светился фонариком – еще бы, в такой клевый класс попасть! Это раньше попробуй скажи «уй-ё-о», сразу мать подзатыльник отвесит. А теперь фигу, теперь хоть целый день и громко. Светофор возле старой школы, порушенной ремонтом, глумливо сверкнул красным глазом. Лида норовисто переступила острыми шпильками, одернула сына за руку. – Стыдобища-то, – прошипела мужу сквозь зубы. Вован упрямо повел плечами. – Мам, а если 9-ю школу тоже закроют, то у нас класс «Й» будет? – деловито поинтересовался Петька. – Молчи уж, горе мое! – неожиданно плаксиво прикрикнула Лидуся и рванула по зернистому асфальту навстречу зеленому огоньку. Вован молча поплелся следом. За поворотом надвинулась тенью серая громада «сталинки», пахнуло теплым уютом подъезда, послушно расстелились прошарканные многими поколениями ступеньки. Дверь в квартиру захлопнуть не успели, а Петька уже радостно объявил: – Бабуль, меня в первый «Ё» записали! Теща появилась в дверях кухни, подбоченившись половником и заранее сверкая взглядом не хуже люминесцентной лампы. – В который? – переспросила. – «Ё-о-о»! – радостно проорал Петька и умчался в комнату, загремел там игрушками. Тещины брови съехались на переносице. Лидуся мстительно зыркнула на мужа – вот, мол, сам и объясняй, а у меня работа – и профырчала в ванную подкрашиваться. Под обвиняющим тещиным взглядом Вован неловко поскреб шею, ссутулился. – Тут, мама, дело такое… Школа, говорят, переполнена, – промямлил он, – восемь первых классов набрали уже. Старую-то ремонтируют, ну и… Теща сощурила глаз. – «Ё» – это седьмой. – Чего? – не понял Вован. – Восемь классов набрали, а «Ё» – седьмой. Вован покраснел. Вот ведь недотыка – запиши он сына в другой, так все равно оказался бы кругом неправ. Протюкали каблуки, щелкнула дверь: жена усвистела к своим мороженым курам и жалобным рыбьим мордам. Вован глубоко вдохнул, как перед прорубью. – Ну, первый «Ж» – оно как-то… Задразнят ведь жопами всякими… В наступившей мертвой тишине оголтелая муха дзенькнулась в стекло, сама испугалась неожиданно громкого звука и затихла. Вован поежился, вдавливая голову в плечи. Тещиным взглядом можно было отскрести пригоревшие к сковороде шкварки. – Бабуль, я гулять, – пискнул из прихожей унюхавший грядущий скандал Петька и бесшумно притворил дверь. Муха коротко вжикнула из-под стола. – Задразнят, говоришь? – зловеще просипела теща, перекрывая шипение выкипающего супа. – А теперь его как задразнят, а? Какими словами? – Да ладно, – неуверенно пробормотал Вован. – Они и слов-то еще таких не знают… – Не знают?! – прогремела теща. – Щас, не знают они. Они вон надысь за Михалной подглядывать бегали, как она возле «Интима» рекламой ходит. Не знают они! – Ну дык… – Я тебе щас распишу «дык»! У тебя Петька к Федоренке бегает, ты хоть знаешь, что у того Интернет? – И чего? – не понял Вован. – А того, что там одно это самое в разных видах! Не знают они! Жопы он испугался! У самого-то на плечах что? Не на шутку разошедшаяся теща напирала, размахивая половником. Ткнувшись спиной в холодильник, Вован машинально заслонил лицо рукой. – Ну, вы, мама… прям ведьма… Половник брякнулся об линолеум. – Ах, ведьма я? – Теща недобро ухмыльнулась, так что глаза утонули в круглых щечках. – Я тебе сейчас покажу, какая я ведьма! Как у нее швабра в руках оказалась, уму непостижимо. Вовка стоял дурак дураком, рот разинул и руки опустил, когда старушенция над полом поднялась. Только проводил очумелым взглядом мохнатые тапочки с веселенькими помпонами. – Ведьма-ведьма, – злобненько хихикнула она. Вот тебе и первый «Ё»… Волосы из всегдашнего кукиша на затылке повылазили, глаза сверкают, сама бормочет не пойми что, тапочка с ноги шлепнулась. Из-под потолка. Вован и дышать забыл. Тут уж совсем чертовщина началась. Половник сам по себе с пола в воздух поднялся и давай Вовку по загривку охаживать. У того и вовсе разум отшибло: так и стоял столбом, только охал, когда получал звонкий подзатыльник. Потом переконтачило что-то в голове, ноги словно сами с места рванули. Забился в туалет, задвижку дернул, еле успел крышку на унитаз уронить – коленки ослабли. В голове одна-единственная мысль заполошно металась, хлопалась об черепную коробку: «Если у меня теща ведьма, то кто тогда жена?.. Кто жена-то у меня?..» Сердце бестолково дрыгалось, стукаясь то в желудок, то в переносицу. Вован обхватил голову руками и даже смотреть боялся на хлипкую задвижку, что охраняла его от разбушевавшегося существа, которое он наивно полагал собственной тещей. Он и сам не сказал бы, сколько сидел так, бессмысленно и безмолвно, пока не брякнуло тяжелым в стенку у соседей и мужской голос не заорал какой-то Ленке, чтоб несла полотенце. Вован тяжело, как с дурного похмелья, поднял глаза и встретился со взглядом из-за вентиляционной решетки. Не спеша просочилось сквозь облупленные прутья, продефилировало вдоль кафельной плитки зеленовато-прозрачное существо с развевающимся шлейфом, оглядело неказистый интерьер, покачало сокрушенно головой. Приглашающе махнуло призрачной рукой, и в туалет хлынули остальные. Медленно, будто глаза боясь выронить, Вован посмотрел на себя. Пальцы запойно дрожали, колени подпрыгивали, и, не стискивай он зубы, те выбивали бы сложный ритм в стиле кантри. «Теща – ведьма, – медленно подумалось ему, – сын – ёшник, а в вентиляции у меня привидения…» Элегантная, несмотря на прозрачность, дама величаво проплыла мимо, с интересом разглядывая старенький деревянный шкафчик. Еще два привидения тихонько бормотали, свесив зеленоватые ножки с края ванны. – Look at this exhibit, please, – донесся с потолка хорошо поставленный голос. – You can see Homo Afraid.[3] Вован громко икнул. Мелкое привидешко, радостное, как воздушный шарик, подлетело к самому его носу, топыря коротенькие ручки. На ходу оторвало клочок туалетной бумаги и бросилось к привидению побольше, счастливо размахивая трофеем. – All of them become Homo Afraid when they see us.[4] Растрепанная призрачная девица прихорашивалась перед треснутым зеркалом, в котором ровно ничего не отражалось. – I'm going to be a human, – доверительно чирикнуло вернувшееся привидешко, – when I'm seven hundreds.[5] Вовка с сипением протолкнул в легкие враз загустевший воздух. – Слышь, Кефирыч, с пива белочку подцепить можно? Вован не попадал трясущимися пальцами по колесику зажигалки. Из квартиры он выбрался еле живой, вздрагивая от каждого шороха, но курево все же прихватил. И только сейчас, на исцарапанном подоконнике, чуток оттаявши, обнаружил в пачке две последние сигареты. – С пива все можно, токо смотря с какого. И сколько. Степан Никифорыч обстоятельно помял папиросу, сунул в уголок рта. Поднес прикурить и Вовану, безуспешно сражавшемуся с зажигалкой. – А вот ежели пиво с водочкой… Но Вове было не до теорий. – Теща у меня – ведьма, – доверительно сообщил он и судорожно затянулся. – Это да… Это все они… в некотором роде, – согласился Кефирыч. – Да нет, моя настоящая. На швабре летает, половник у нее дерется… Сам. Кефирыч и тут ничуть не удивился, только поскреб небритый подбородок: – А-а, ну тогда ясно. А я-то все думал, как это она в магазин так быстро оборачивается. Дым медленно поднимался к разбитой форточке. Кривая рожа, нарисованная в прошлом году Петькой, ехидно подмигивала сквозь тающие серые лохмы. – А в туалете у меня, – Вован сглотнул, – не поверишь, привидения летают. А я вчера и всего-то пару бутылок… Кефирыч пожал плечами: – Так они по всему подъезду летают. Андрюшки Хмырева домовой навроде как турфирму открыл: экскурсии у них, квартира-то пустая стоит. Тока аппаратура у него старая и с электричеством, что ли, перебои, вот они и лазают где ни попадя. Вован застыл, забыв про сигарету. – Это в каком же смысле домовой? – Ну, барабашка евонный. Сосед невозмутимо пыхал папиросой. Непохоже, чтобы шутил. Скорее сумасшествие приняло глобальные масштабы. – Их же не бывает… – осторожно заметил Вовка. – Ну, это уж ты сам решай: не бывает или в туалете летают. При таком индифферентном отношении всезнающего Кефирыча решать оказалось трудно. Вовка выглянул в глубокую амбразуру окна и мимолетно подивился, что за века, прошедшие с утра, все осталось по-прежнему. – Ладно, погодь, – Кефирыч решительно затушил папиросу в банке из-под шпрот и поднялся к хмыревской квартире. Звонить не стал, а замысловато постучал в косяк. Дверь осталась закрытой, но в полутьме лестничной клетки завозилось низенькое, пыхтящее и выбралось сквозь стену на белый свет. Ловко подпрыгнув, скатился по перилам маленький – Вовану чуть повыше колена – упитанный человечек со спутанной марксовской копной на голове и хитрыми бусинами глаз. Забрался на подоконник, деловито достал из кармана здоровенную трубку, потыкал в нее, прищелкнул грязноватыми пальцами и пустил ароматный дымок. Вовка уже вроде и не удивился, только застыл истуканом, неудобно привалившись к стене. И еще прикинул, сколько больничного дадут. А барабашка сообщил неожиданно гулким басом: – Феофилом меня звать. Я из пятидесятой. – Оч'пр'но… – проскрипел Вовка. – Вот он привидениями и занимается, – уточнил вернувшийся Кефирыч. – Время нынче сложное, – тоном выступающего по телевизору политика прогудел Феофил, – на хозяев надеяться не приходится, вот и крутимся. По десятку экскурсий в неделю принимаем, в основном иностранные группы, но и наши призраки, бывает, интересуются. А что они и окрестные квартиры посещают, так то от несовершенства технической базы. Вован потрясенно молчал. Барабашка вздохнул и добавил проще: – Зеркало портальное-то мне еще от бабки хозяина досталось. Починить бы его да зарядить по новой, а то ведь заклинания от времени поистрепались. И глючат! – закончил он энергично. Заскрипела дверь 51-й квартиры, через перила свесилось намакияженное лицо Кефирычевой дочери в белых кудряшках. – Папа, опять на весь подъезд надымил! – возмущенно крикнула она. – За Митькой кто пойдет? Лохматого барабашки словно и бы рядом не сидело. – Схожу я, схожу, – махнул папиросой Кефирыч. Все еще ворча, Кефирычева дочь брякнула дверью о косяк. Вован медленно опустил глаза на заросшую бородой рожицу Феофила. Барабашка никуда не делся: сидел, попыхивая трубочкой, между шпротной банкой и криво выцарапанным на подоконнике «Ленка дура». – Она его не видит, – потрясенно выдавил Вовка. – А мы видим. Кефирыч философски пожал плечами. – Я тож раньше не видел. Пока портвейном не отравился в прошлом году. Вот меня теща твоя и вылечила: как приложила кукишем промеж глаз, так у меня и в желудке протрезвело, и глаза открылись. Я, правда, что ведьма она, не подумал, тоже вначале на белочку грешил. – И что же, теперь навсегда?.. – Вы, молодой человек, зря расстраиваетесь, – утешил Феофил. – Успокоитесь, попривыкнете. Закрыть-то глаза недолго, да только вы и сами через недельку не захотите. Вовка совсем не был в этом уверен. Истошно визжа протекторами, встал на дыбы возле подъезда лаковый джип. Высунулась из дверей нога в дорогом ботинке с модно задранным носом, раздавила пару старых окурков на асфальте. Следом вылез целиком владелец ботинка, явив миру бутиковый костюм, объемное брюшко, стильную прическу и нездоровый цвет лица. – О, вот и хозяин приехал, – сообщил Феофил. – Пойду я присмотрю, как там что. Не утруждаясь подъемом по лестнице, барабашка просто испарился с подоконника. – Ну вы, папаши, мля, надымили! – заорал Хмырев, поднимаясь к курильщикам. – И перила в дерьме каком-то. Я халупу продал, год искал урода, мля, чтоб на эту конуру щелястую за такие деньги позарился. Щас клиент пожалует, так что давайте-ка быренько на воздух. Ну, давайте-давайте, вечером проставлю, если сойдемся. Кефирыч суетливо подхватил полную окурков банку и уцепил под локоток слегка сомлевшего Вована. Оставшись в одиночестве, Хмырь помахал ладошкой возле лица, разгоняя дым, хозяйским взглядом обвел широкую пошарпанную лестницу и довольно кивнул. Из стены встревоженно глядел Феофил. Кефирыч бодро потрусил к школе за второклассником Митькой, а Вован потерянно затоптался на тротуаре. Идти было решительно некуда. Не домой же к ведьме: ладно глаза ему открыла, а ну как чего похуже учудит? Надо же, в собственный выходной – и такая коловерть! Рассеянно похлопав по карману и вспомнив, что сигареты кончились, двинулся к киоску у автобусной остановки. Правило первое: не знаешь что делать – перекури. Возле столба с расписанием топталось зеленое мохнатое чудо с круглыми глазами. Вован мог бы поклясться, что побеги вьюна и нити мокрицы растут у него прямо из кожи. – Слышь, мужик, – скрипуче, как деревяшкой по стеклу провели, заговорил мохнач. – Не видал, полудневый автобус не отходил ышо? Вован затравленно оглянулся. Народу, как назло, ни души, только в заплеванном стекле киоска просвечивает снулая физия чернявой продавщицы. Но к ней взывать бесполезно: сроду кроме «Почем?» по-русски не понимает, особенно когда сдачу спрашиваешь. – Не видал, значит… – вздохнул зеленый. С крыши остановки свесилась узкая, вся в рогах и наростах голова на чешуйчатой шее, чуть не до земли вывалила раздвоенный черный язык. Следом и вторая морда оскалилась, на сей раз упитанная, косматая, с полной пастью зубов. Вован поперхнулся. Две зеленоволосые девчонки шумно ссорились, вырывая друг у друга мятую тетрадку. Все бы ничего – подумаешь, модный цвет, – но желтые глаза светились нечеловечьим разумом, а мизинцы на руках торчали высоко и вбок, как на птичьей лапе. Из стоящей на светофоре цистерны выглянуло аморфное полупрозрачное существо, плеснуло рыбьим хвостом. На тополе раскачивалась вниз головой летучая мышь с хорошую кошку величиной. Вовка готов был поклясться, что на когтях у нее ядовито-желтый маникюр. Мягко взмахивая крыльями, пролетел ворон, не уступивший бы в размерах бройлеру, золотисто блеснул в перьях причудливый ошейник. – Закурить не найдется? Солидный гном ростом с линейку протягивал огромную трубку. Кончик серой, будто пыльной, бороды его был тщательно заплетен в пять косичек. Вован попятился, не спуская ошалелых глаз с невиданной живности. Живность проводила его сочувственными взглядами. Двор показался тихой гаванью. Улыбнулся высокими окнами дом, ободряюще захлопал развешанным на балконах бельем. И даже устроившийся на скамейке в тени разлапистой сирени Феофил был своим, родным и нервной дрожи не вызывал. Правда, возле хмыревского барабашки устроился незнакомый тощенький домовенок со стриженной ежиком круглой головой. Выглядел он простуженным: хрюкал красным носом и чихал с привзвизгом. Солнце подглядывало сквозь листья озорными зайчиками, заставляя неожиданно щуриться. Вован продышался, остыл и, если б еще сигаретку – совсем бы думать забыл о всяких ужасах. Хотя, если за каждым столбом теперь по нечистой харе будет мерещиться, то легче вовсе из дому не выходить! – Петия-а-а! – прорезался на весь двор тещин голос. – Обе-еда-ать! Вован поежился. – Да, вот и у меня дома… – грустно прогудел Феофил, словно продолжая разговор. – А что дома? – Ссорятся, – лаконично сообщил он. Вздохнул, помуслил черенок потухшей трубки и пояснил: – Этот, который квартиру забирает, под ванну даже лазил, придирается все. У меня ж во всем доме ни одного паучишки, я работу свою знаю. Так все одно не по нем. Рамы, говорит, на окнах заменю, концинеры поставлю, и форточку будет не открыть. – Кондиционеры, – машинально поправил Вован. – А, все едино. Как же, скажите вы мне, без форточки? Это ж ни одну свежинку в дом не заманишь. И антресоли ломать хочет, и на полы тряпки клеить, и еромонт делать. – Евроремонт, что ли? – Зеркало мое выбросит! – не слушая, с надрывом закончил Феофил. – Видать, придется мне вместе с Гуней мыкаться, нет мне больше в моем доме места! Гуня с готовностью шмыгнул красным носом. – А вы, извините, откуда будете? – пробормотал Вован. – Михалны я, – сообщил барабашка интеллигентным тенорком и зашелся в чихах. Пошмыгал носом-кнопкой и виновато пояснил: – Хозяйка ароматерапией увлеклася, всю квартиру вонючками своими заставила, а у меня на кокос с индийскими палочками аллергия. Вот и думаю, куда перебраться. – А… гм, к Никифорычу не пробовали? – сам удивляясь чудному разговору, осведомился Вовка. – Э, – махнул ручкой Гуня, – от него третьего году два домовых подряд сбежало. Хозяйка, Анастасия Лексевна, больно сурова. То провалиться пожелает, то чтоб пусто было, то еще чего похлеще. Замучаешься проклянушек отгонять. Кто такие проклянушки, Вован и спрашивать не стал. И так ясно – существа вредные, и лучше с ними не сталкиваться. – Собака у них, опять же, невоспитанная: за шкирку ухватить норовит, за ногу куснуть. А то еще Митя… – продолжал домовенок, – нитку на стул навяжет и требует игрушку отдать, которую сам же в школе на чипсы сменял. Будто мы и без понятия вовсе. – А что, – заинтересованно спросил Вовка, – правда, домового к стулу за бороду привязать можно? Феофил и Гуня отмахнулись в две руки: – Нет, конечно, но если хозяин просит – то уважить надо. Курить хотелось неимоверно, да и желудок принялся назойливо ныть, требуя обеда. Вован представил, как Петька уплетает поданный ведьмой наваристый борщ, и невольно сглотнул слюну. Явиться пред грозные тещины очи, впрочем, не рискнул и, задумчиво побренчав мелочью в карманах, отправился к Лидуськиному магазину разжиться сухомяткой. Рысью миновав «мороженый» отдел, чтоб не попасться на глаза жене, Вовка присмотрел банку «Вертолета», экономный пакетик орешков и, чтоб уж наесться по-настоящему, булку с маком, такую мягкую, что сдавливалась в совершенный блин. Пахло от нее одуряюще, хотелось вцепиться зубами тут же, на кассе. И надо же, чтоб, лавируя между полками с китайской лапшой, он услышал Лидусин голос. – Нет, ну ты представляешь, – звонко, на взводе рассказывала она, – в первый «Ё»! Уж я ему говорю: ты чем все лето думал, работаешь двое через двое, сходил бы уж давно записал ребенка! Конечно, теперь она мне: «Мест нету, только два класса осталось». Отец, тоже мне! – Надо было директорше взятку, – с плохо скрытым злорадством посоветовала собеседница. – Да разве ж ему докажешь! Уперся, как баран рогами. Это ж надо – в первый «Ё»! Кому расскажи… Голос набирал обороты, выплескивая все накопившиеся обиды: – Краны год текут. Говорю: сидишь дома, хоть бы шкаф, что ли, в коридор сколотил, куртки с вешалки валятся. Нет, уставится в свой футбол, и хоть трава не расти. Ну нету прям мужика в доме! У Вовки во рту стало кисло, будто гвоздь облизал. Забыв про сигареты, горя ушами, запихал эрзац-обед в фирменный пакет, слепо толкнул тугую дверь. Стоящая на пороге худющая девчонка отлетела на тротуар, щедро усыпав асфальт какими-то травяными пучками. Вовка бросился поднимать девчонку, невнятно забормотал извинения, суетливо подбирал колючие ветки, совал ей в бледные пальцы. И обреченно застыл, когда та подняла лицо, и на него уставились нечеловеческие желтые глаза из-под мшистой челки. – Чего перевернутый такой? – спокойно спросила девица. Вован стукнул кулаком в ладонь – жалобно шуршануло в пакете – и крикнул в сердцах: – Да что ж за день-то такой, а? Да когда же вы от меня отвяжетесь все? Девчонка по-птичьи склонила голову набок, моргнула: – А ну-ка, пошли давай! Дорога сама бросилась под ноги, желтоглазая кикиморка потащила его через кусты и канавы, неожиданно цепко ухватив за рукав. Кажется, продирались сквозь шиповник, переходили по камешкам грязный ручей, пересекали пустырь в ржавых железяках. Вовка размахивал рваным, цепляющимся за ветки пакетом и говорил, говорил… Про тещу-ведьму и первый «Ё», про никчемушную жизнь и навязчивую нечисть, про то, что всем наплевать и что никто не ценит, – изливался, как, кажется, никогда в жизни. И кому, спрашивается? Кикиморе! Опомнился на задворках собственного дома, возле котлована несбывшейся стройки. В глубокой, неожиданно чистой воде отражались пухлые облака и собственная помятая физиономия. «Вертолет» успел наполовину оприходоваться по дороге. – Ну и… вот, – опустошенно уронил Вовка в тишину. Одуванчики сочувственно качали пушистыми головами. Соседский Митька остервенело дергал за поводок кривоногую дворняжку Клизму. Из вишневого «Москвича» вывалился небритый мужик, пристроился по нужде возле ивы на глазах двух сталинок. Толстая неопрятная мамаша истерично вопила на ясноглазого малыша с грязными коленками. Муторно. – Первый день, как глаза открыл? – восхищенно протянула кикиморка. – Так ты ж везунчик! И еще не загадывал? Вован непонимающе помотал головой: – Ну как же! У кого глаза открылись, завсегда должен в этот день желание загадывать. Все, что хочешь, сбудется. Лохматая Клизма тяжело плюхнулась в воду, распугав отражения облаков. Извозюканный малыш, наконец, заревел, разом перекрыв мамашины вопли. – Щас зелье тебе сделаю, – пообещала кикимора, отбирая «Вертолет». Плюхнулась в траву и принялась наламывать подозрительного вида прутики, пропихивая в щель банки. – Это какое еще зелье? – Так загадательное же! А то ведь солнышко сядет, и тю-тю! А сегодня день такой, что сбудется все не-пре-менно! Вовке казалось, что чудес на сегодня уже достаточно, но возражать кикиморе было все равно что останавливать маленький упрямый танк. Побросав в коктейль мелкие серые колючки, она добавила туда же пару парашютиков с одуванчика и вроде даже плюнула. Потом завела глаза к облакам и торопливо зашептала. Мужик хлопнул дверцей «Москвича» и даванул на газ, подняв тучу пыли. Вован зябко вздрогнул. – Митька-а! – заорала с балкона Кефирычева Настена. – Опять Клизму в котловане купаешь, зараза? Мальчишка втянул голову в угловатые плечи и торопливо натянул поводок. Кудлатая псина сопротивлялась: ванна ей явно нравилась. – Готово! Кикимора гордо протягивала банку. Вовка с опаской заглянул в темное нутро: жидкость казалась вполне однородной. Разве что пахла теперь мятой и чем-то еще свежим, травяным. – А что загадать-то можно? Ну, зарплату там побольше, да? Девчонка закатила желтые глаза. – Ну что за люди! Все зарплата им, машины-дачи. Ты бутылку еще загадай! Вовка с опаской отодвинулся. – Можно все изменить, понял? Всю жизнь. Вот был ты такой человек, а будешь другой. – Это как? В смысле имя другое? – не понял он. – Имя? Можно и имя. И дом можно другой, и семью, и работу, и вообще… А хочешь – будешь птицей, хочешь – рыбой. Или вовсе ветром. Ну, понимаешь? Нужно загадывать такое… большое! Вовка с сомнением покачал головой. – Это что ж, можно, чтоб теща ведьмой не была? Кикимора фыркнула и недовольно отвернулась. Вован представил себя в дорогущем костюме, при галстуке и в персональном самолете. Картина эта восторга особого не вызвала: галстуки он терпеть не мог, а в самолетах летать боялся. Да ну, глупости все. Как по телевизору прям: выпил кофе из красной кружки, и сразу красивый, богатый и не пахнешь. Он недоверчиво качнул банку в ладони. Жидкость маслянисто тумкнулась в блестящую стенку. – Митька-а! – снова разнеслось над одуванчиками. – Здрасть, дядь Вов, – буркнул мальчишка, пробегая мимо. Клизма трясла на бегу длинными ушами, к мокрой шерсти щедро липла травяная труха. – Да ладно, – нерешительно сказал Вован, порываясь выплеснуть зелье. – Не надо мне. Я уж как-нибудь… Кикиморка враз повисла на рукаве, безостановочно повизгивая: – Ты что! Не смей даже! Всю жизнь жалеть будешь! Ты не спеши, ты погляди, оно ж тебе само все покажет! Вовка машинально глянул в банку. Из алюминиевой глуби действительно как живой картинкой плеснуло. Вот теща на кухне, шурует недоброй памяти половником в полуведерной кастрюле и ворчит: «Это что, зарплата, называется? Чистые слезы. Вона, полы протерлись, шкаф в ванной третий раз падает. Ведь цельными днями дома сидит, в телевизор уставится… У Федоренок Костя с трех работ деньги тащит, машину купил, этим летом жену в Турцию отправил, а этот…» Соседская Настена визгливо отчитывает его, наткнувшись в подъезде: «Ваш Петя в нашу собаку камнем кидал. Сама видела. Воспитывать надо детей, между прочим». Бухгалтерша, подбоченясь, размахивает мятыми ведомостями, тыча едва не в глаза толстыми пальцами: «Че ты на меня-то наезжаешь? Я, что ли, тебе зарплату начисляю? Сказано: остальное – после праздников». Лидуся остервенело тыкает шваброй под диван, недовольно сдувает со лба давно не крашенную прядь: «Футбол ему только. У сына все штаны порвались, ботинки на зиму надо… Все соседские на велосипедах гоняют, а на что его купить-то, велосипед? В кино ты меня когда приглашал? Про день рождения опять забыл!» Петька с зеленой шишкой на лбу и дырами на грязных штанах глядит исподлобья: «Он первый начал!» Осуждающие взгляды Лидуси и тещи, сразу ясно, чье воспитание: «Нету мужика в доме…» Ну, знаете! Легкий ветер шептал умиротворяюще, гладил по горящей щеке. Толстая мамаша подбрасывала карапуза на руках: тот хохотал, цепляясь за блузку, оставляя на ней грязные отпечатки маленьких ладошек. Закусив губу, Вовка крутнул банку, словно калейдоскоп, стирая разом всю неустроенность бестолковой жизни. Вот сам он в чистой джинсовке, ухоженный, с сытым блеском в глазах, вылезает из синего «Жигуля». Ботинки новые блестят. Вытаскивает из багажника набитые пакеты с эмблемой модного универсама. Дом – новый, сверкающий вымытыми окнами – распахивает нетронутые вандалами двери, чистый лифт стремительно возносит его к небу. Встречает жена – миловидное личико в обрамлении светлых волос, новенький пестрый халат, тапочки со смешными зайчатами. Ставит на чистую клеенку тарелку супа – из гороховой гущи торчит пахучее копченое ребрышко, усаживается напротив, в глаза глядит душевно. Серьезный мальчишка в другой комнате клеит самолетик, к этому точно не придраться самой строгой училке. Вот так, да? Все иначе? Все по новой? А как же тогда давние свидания, Лидусины сияющие глаза, что смотрели из-за растрепанного букета так, словно он, Вован, был единственным на земле мужчиной. А первая зарплата и купленные на нее моднющие брюки, что через неделю расползлись по шву? А шумная пьяная свадьба, а Лидкин жаркий шепот в летней ночи, а мучительное ожидание в приемной роддома, а тяжелый кулек, из которого торчало сморщенное красное личико, и изумление с первым услышанным воплем младенца: мой сын? Петькины первые шажки: иди-иди к папке скорей, прогулки по парку, утки, торопливо и жадно клюющие куски сладкой булки, Петька на карусели, Лидуся в новых фирменных сапогах (красотища какая, все девчонки обзавидуются), Новый год в детском саду, тещины пироги, они втроем на цветной фотографии, мороженое в маленькой кафешке, зоопарк (смотри, какие медведи), детсадовский выпускной, Петька плещется на мелководье, а Лидуся смотрит на них с берега и хохочет… И это все тоже… иначе? Вован глянул на небрежно размазанные по сини облака, на неподвижную воду в котловане, где в опрокинутом небе отражались сурепки с цикориями, на нахального воробья, что уже примерился склюнуть крошку от маковой булки прямо с ботинка. Грудь сдавило неповторимостью мига, и сладко заныло под ложечкой, как в детстве, когда весь огромный мир распахивался навстречу из каждой росинки, или как позже, когда Петька младенцем сонно раскидывался в кроватке и умилительно почмокивал губешками. Он улыбнулся широко и ласково небу, котловану, воробью и кикиморке и хлебнул теплого пьянящего зелья. Солнце еще и не думало садиться, но подъездный сумрак ждал вечера. Неторопливо и спокойно Вован поднялся к облезлому подоконнику, пристроил на старое место шпротную пепельницу. Помедлил секунду и решительно поднялся к 52-й квартире. Гуня отозвался тотчас же, будто так и караулил под дверью. – Ты это, – Вовка смутился, не зная, как обратиться к домовому, – перебирайся к нам. Не больно-то тихо будет, конечно, но Лидка моя гадости вонючие не развешивает и чтоб пусто было не желает. А я тебе хлеб крошить буду. И молоко наливать. Ну, и что там еще… Вот. Гуня всплеснул маленькими ручками: – Спасибо, дядь Вова! Это я с превеликим удовольствием. И дом держать буду! И привидений гонять! И тараканов! И муравьев! И не надо мне в блюдечко, я и по-человечески… И нитки буду распутывать! И… Ой, спасибо! – Да ладно, – смутился Вован еще больше, – привидения пусть себе летают. Глядишь, английский выучим… Домовенок бросился в стену – собираться. Вовка спустился на курильный подоконник, ткнулся лбом в стекло, глядя во двор, как на сцену. Тихо выбрался из квартиры Кефирыч, пристроился рядом. Третьим уселся со своей ароматной трубочкой как будто успокоенный Феофил: Вован не решился спрашивать, как обстоят дела с квартирой. Подъехал хмыревский джип. Хозяин вышел, постоял нерешительно, опираясь на глянцевый бок и вертя в пальцах связку ключей. Нырнул в недра машины, выловил матовую квадратную бутыль, стопку пластмассовых стаканчиков. Одним махом взлетел к подъездному обществу. Водка прозрачно разбулькнулась по стакашкам. Феофил прищурил глаз, и Хмырев, сам не заметив, налил лишнюю порцию. – Что, продали квартиру-то? Тот смущенно улыбнулся, и на миг сквозь напускной лоск проглянул конопатый школьник Андрюха Хмырь – хулиган и задира, который классно вырезал из щепок кораблики. – Да че-то стал барахло разбирать старое… альбом вот нашел с фотками еще с позапрошлого века, бабка хранила. Прапрадед мой, представительный мужик был – в мундире, борода такая… А потом, мебель же у меня – чистый антиквариат, одно зеркало чего стоит! Диванище такой – хоть спи, хоть телик гляди… Ну и… Собеседники обменялись недоумевающими взглядами. Хмырев сам понял, насколько неубедительно звучит его речь, и рубанул воздух ладонью. – Прогнал я, короче, клиента! Не фиг, – и добавил с чувством: – Он лепнину с потолка спилить хотел! – А потом основательно хлебнул из стакашка. – Ты слышь, Кефирыч, я там велик нашел старый свой, Митьке твоему как раз будет. А подрастет – вон Петька пусть гоняет, если тот раньше не развалится. Дедок пожевал утухший окурок. – Чего ж… Спасибо. – А я сам тут ремонт сделаю – никаких пластмасс и стеклянный потолок к чертям, а то ж в Тушине квартиру обставил, такие бабки угрохал – офигеть, а ни в кресле развались, ни на стол чего поставь! Диз-зайнеры, блин! Тока пальцы кидать под тот дизайн, а жить-то невозможно! – подытожил не на шутку разошедшийся Хмырев. Запнулся и прибавил: – Тихо здесь так, по утрам птички чирикают… Скрипнула дверь кефирычевской квартиры, необычно тихая Настена свесилась через перила: – Папка, куришь все? Гляди, весь обсыпался. Иди ужинать, я супу наварила, любимого твоего. – С косточкой? – осведомился старик. – С косточкой, – улыбнулась Настюха. – Я налила уж, стынет. – Ну, я мигом, – Кефирыч торопливо затушил окурок, но дочь не уходила. – Андрей Степаныч, вы бы тоже зашли, – теребя обесцвеченную кудельку, проворковала она. – А то вечно хот-догами всякими перекусываете, поужинали бы по-соседски, а? Хмырев вроде бы смутился даже: – Да ладно, беспокоиться-то… Да я привычный… – Я и супу налила уже, – настаивала та. – Ну, это… тогда ладно, щас я. Оставшись вдвоем, Вован с Феофилом помолчали. – Это вы его?.. Ну, чтоб квартиру не продавал? – осторожно осведомился Вовка. Феофил одновременно замотал лохматой головой, пожал плечами и странно глянул на Вована. На площадку шариком выкатился Гуня, волоча древний сундук размером с комод. – Хозяин, – позвал радостно, – мне как, устраиваться? – Угу, – кивнул Вован и мгновенно представил тещу, охаживающую домовенка половником. Картинка получилась жалобная, и, несмотря на собственные страхи, он поднялся с насиженного подоконника. – Погоди… Я тоже домой. Лампочка-шестидесятка честно освещала ободранные шахматные квадраты линолеума на полу. Стараясь не шуметь, Вован переобулся, заглянул в тоннель коридора. Гуня, войдя в квартиру, как испарился. – Папка пришел! – радостно сообщил Петька, проносясь из одной комнаты в другую. Вышла Лидуся в пушистой желтой кофточке, на миг ткнулась носом мужу в плечо: – Где был-то? – Да так, – неопределенно ответил он, чмокая гладкий пробор. – Есть иди. Мама борща наварила, – и, помедлив, выдохнула ласково: – Ох, Вовка-Вовка, горюшко ты мое… Вован долго плескался в ванной – намывал руки чуть не по уши, оттягивая момент, когда придется глянуть ведьме в глаза. В кухню вплыл бочком и устроился на краешке табуретки, готовый и бежать, и обороняться сразу. Тарелка наваристого борща со сметанным айсбергом стукнула об клетчатую клеенку. Теща погремела еще ложками, пошумела водой и устроилась напротив. Подперла пухлым кулачком круглый подбородок, отчего глаз сощурился сушеной черносливиной. Вован чуть не поперхнулся вкуснющим супом. – Да ешь-ешь, не дергайся, – успокоила теща. – Ишь, пужливый оказался, удрал… Глаза-то закрыть тебе обратно или не надо? Вовка обвел взглядом до мельчайшей трещинки на потолке знакомую кухню. Под холодильником копошился Гуня с растопыренной метелочкой, деловито выгребал дохлых мух, еще какой-то годами копившийся в уютной щелке мусор. Вокруг оранжевого абажура радостно носились два зеленых привидешка, явно удравших из-под опеки Феофила. В раковине сама собой отскребала пригоревшую кастрюлю мочалка. Мимо окна в вечернем воздухе неслышно скользнула молодая химерка, едва не чиркнув крылом по стеклу. Закрыть глаза – так оно, конечно, спокойнее… – Не надо, – решительно сказал Вован. – Пущай будет. – Ну и ладненько, – вздохнула теща будто бы с облегчением. Вова поболтал ложкой в борще, выискивая шматок мяса покрупнее. – Мама, – осторожно начал он, – а Лидка-то у меня… – Не ведьма, – покачала головой та и погрустнела. – Наш дар – он через поколение передается, от бабки к внучке. Вот дочка если бы была у вас… Вован снова уткнулся в тарелку, сам не зная: то ли радуется, что Лидусе ведьмовство не грозит, то ли расстроился невесть из-за чего. – Так как, Вовк? – серьезно спросила теща. – Родите мне девочку? В плывущем желтом свете одно привидешко догнало другое и принялось щекотать. Из комнаты доносились телевизионные вопли и рыдания – Лидуся смотрела какой-то очередной сериал. Вовка, судя по ритмичному скрежету, добрался до бабушкиной пружинной кровати и в такт прыжкам восторженно орал из-под потолка: – Пер-вый «Ё-о»! Пер-вый «Ё-о-о»! Привычная какофония домашних звуков наполнила душу таким безмятежным светом, что губы сами расплывались в улыбке. И, разомлевший от борща и впечатлений, Вован кивнул: – А что, и родим. |
|
|