"Фактор города: Мир фантастики 2010" - читать интересную книгу автора (Сборник)

Евгения Привезенцева Город, который спал

Город чувствовал резкий запах людских эмоций. Терпкого и пряного животного влечения, мятной иронии, легкой гнильцы зависти и жажды мести, приторной наивности, тягучих цветочных нот восхищения. Все вместе давало какое-то сладковатое сочетание. Ужин, уже немного попробованный, но не съеденный. Три-четыре основных блюда, несколько десертов, застрявшие где-то посередине между кухней и помойкой. И так уже много тысячелетий.

Люди жили вместе с городом уже очень долго. Город веселился, и тогда смеялись и веселились они. Город грустил, и они говорили об упадке, кризисе, и их институты выпускали очередную партию психотерапевтов. Город любил. И у них случался демографический взрыв.

А сейчас город устал.

На мостовую упал кусок камня. Искусственный гранит, из которого было выстроено все стоэтажное здание, пробил бетонную плитку. Человек, шедший мимо, отскочил и выругался сквозь зубы, осознав, что камень пролетел в метре от его головы. А наверху серая тварь с крыльями хмуро разглядывала раскрошившиеся под когтями перила балкона, на которых она сидела. Она всего лишь грелась на солнце и мечтала о том, как ночью будет гонять кошек по крышам. Сидела, как обычно, спрятавшись в бликах света и никого не тревожа. А балкон начал рассыпаться под ее весом.

Где-то под ней, на двенадцатом этаже, семейка домовых собирала вещи в узлы.

– Не забудь плошку, забери плошку, кому я сказала! Нет, эту оставь людям, ты что, как они без мисочки? И эту положи на шкаф. Найдут, не беспокойся.

Домовенок завязывал постиранным и выглаженным обувным шнурком края своего мешочка для игрушек. Мешочек был из натуральной ткани, он достался ему от бабушки. Настоящий хлопок, где сейчас такой возьмешь? Тихонько подошедший на мягких лапах кот принес в зубах свою старую игрушку – покусанную резиновую мышку.

– Ты хочешь, чтобы я ее взял, Тимоша?

Кот положил игрушку перед домовенком и улегся рядом.

Еще ниже, в парке, в ветвях старого дуба, окруженного «антивандальным» силовым полем и цепью, показывающей, где это самое поле начиналось, проснулся лунный вампир, невидимый при солнечном свете. Он достал кулон с кусочком лунного света, закованного в серебро, и прижался к нему губами. Свет грел его, он видел очертания держащих талисман рук. На соседних деревьях проснулись его друзья. Он чувствовал их и знал, что они, так же как он, смотрят сейчас из-под полуприкрытых век на окружающие парк дома. Бессонница… Он знал, что это значит.

– Ты устал? Ты хочешь спать? Люди не понимают тебя. Зато тебя понимаем мы. Мы поможем тебе. А когда ты отдохнешь, ты только дай знак.

Ветер пронесся по старому парку, взметнув свежескошенную траву. Город вздохнул.

Она стояла на веранде и смотрела вниз. Семьдесят пять этажей. Туман внизу и мороз, сжимающий легкие, вверху. В город пришел холод. И это было не только понижение температур… Ее сестра не звонила ей уже третий день. Что прошло трое суток, Ная понимала только по часам – все это время она сидела дома, не высовывая носа на улицу. Лэра обычно звонила ей каждое утро, спрашивала, как дела. Перед тем как идти на работу, она узнавала у своей любимой сестренки, чем та собирается занять очередной свободный день. И Ная говорила, что будет рисовать, или пойдет в парк, или спустится в катакомбы, или будет бродить по заброшенным складам, чтобы поймать идеи. Она всегда ловила идеи. Не ждала их, не звала, а искала, бежала следом и ловила. И рисовала, быстрее, быстрее, пока идеи еще были яркими и остро пахнущими. А когда они тускнели, отпускала их на волю готовыми полотнами, чтобы они набирались сил и смеха в галереях. Может, там их тоже кто-то поймает…

В первый день Ная позвонила сама.

– Все нормально. Прости. Я подумала, что тебе не нужно, чтобы я звонила.

На второй день тоже:

– Все хорошо. Просто… Я почти не спала сегодня, не следила за временем, думала, ты еще спишь.

Десять часов. Ная никогда не спала в такое время. А сегодня она не спала вообще. Тупая, гулкая, как эхо, тоска жгутом сворачивалась вокруг снов, не пуская их к ней.

Она вертела в руках трубку с набранным номером. Нажала «вызов».

– Ох, привет… Да, все хорошо. Ты прости, да… Просто так получилось. Ная, мне так грустно, мне плохо. Это пройдет, я знаю, все ведь хорошо. Смеешься… Нет, конечно. Ты прости, я исправлюсь, я обязательно буду звонить. Ты же меня знаешь, Ная.

Она знала. Она знала и ее, и себя. И такого раньше не было. Не было такой пустоты в словах и усталого беспокойства. С обеих сторон. А может быть, ей просто очень хотелось спать.

На следующий день Лэра и правда позвонила рано утром:

– Ная, они объявляют эвакуацию. Сказали, есть угроза химического заражения. Нет никакой угрозы, понимаешь? Так Андрей говорит, у него друзья в химконтроле. Нет никакой угрозы. Я не знаю, может, что-то с военными. Никто не знает.

Вечером Ная включила телевизор. Ведущая новостей, прямая как швабра, рассказывала монотонным голосом о продовольственном кризисе в Южной Америке. Ная привычно обошла вокруг проектора, рассматривая костюм телеведущей со всех сторон. Строго по дресс-коду: однотонная голубоватая ткань, без малейших украшений спереди. Зато сзади на шее был сооружен огромный мягкий бант, подпирающий высокую сложную прическу.

Изображение мигнуло и пропало. После секундной тишины включился спецвыпуск местных новостей.

– …В городе объявлено чрезвычайное положение. В течение последующих двух дней будет проведена массовая эвакуация населения. Посильную помощь в размещении жителей нашего города обещала оказать мэрия ближайшего к нам мегаполиса. Начато строительство трехсот пятидесяти высотных многоквартирных зданий в северном районе Арвенда, которое планируется закончить уже через пять дней. До тех пор все будут размещены в подземных лагерях и убежищах восточного района…

– …Соберите вещи. Большая просьба не оставлять в городе домашних животных. Если вы найдете чье-то животное, просим вас доставить его к «зеленому» корпусу Южного вокзала. После транспортировки животные будут размещены в Арвендском приюте, расположенном в восточном районе города…

– …Просим вас сохранять спокойствие…

Ведущий являл собой совершенный, просто образцовый контраст с дикторшей федерального канала. В невнятного цвета костюме, сам весь какой-то серый, как оголодавшая мышь… Попытки гримеров придать лицу мужчины отдохнувший вид не увенчались успехом: выдавал взгляд. Видно было, что ведущий с трудом сдерживается, чтобы не зевнуть в топокамеру.

От разглядывания субъекта Наю отвлекло треньканье телефонной трубки. Звонила сестра. Сопела в трубку и говорила, что ей грустно. Ее веселая, эмоциональная, оптимистичная сестренка не могла сказать ничего, кроме «все так скучно». Она наскоро собралась и поехала к Лэре.

Сообщение об эвакуации не вызывало у Наи никаких эмоций. Ну разве что было интересно, как это воспримут остальные.

В городском гравере ее любопытство было удовлетворено сполна. Восприняли как должное:

– Как хорошо, что именно в Арвенд, у меня там сестра, поможет и с работой, и ребенка в школу пристроить.

– Так весь город не спит уже третьи сутки, еще бы не эвакуировали. Это ж как мы траванулись…

– Я спал вчера.

– А как ты заснул?

– Да вырубился прямо в офисе. Только больше не хочется. Как в дыру провалился, проснулся через час весь в поту, руки трясутся, как после кошмара. А ничего не снилось, точно помню. Ну его, так спать…

– Я вот как чувствовала, что надо отсюда уезжать, вот прям как знала…

– Да переедем, через недельку уже обживемся на новом месте.

Серо-золотистая химера вернулась в город, коря себя за то, что, улетая, забыла о своих самых слабых подопечных. Она стрелой пронеслась по улицам и зацепилась когтями за подоконник одного из домов. В комнате за стеклом двое ребятишек, мальчик и девочка, строили из кубиков домик. Перед ними лежала раскрытая книга сказок, и они пытались скопировать дворец, нарисованный на картинке. Кубиков малышам явно не хватало. Оба ребенка были бледные, с темными кругами под глазами и постоянно зевали. Химера поудобнее переступила на своем откосе и запела-заскулила, раскачиваясь в такт мелодии. Дети замерли и с непонятным восторгом уставились на картинку, а через несколько секунд легли на пол и сразу же заснули. На соседнее окно, хлопая крыльями, опустилась ее подруга.

– Пора.

Химера ласково посмотрела на улыбающихся во сне детей. Прислушалась к городу. И поняла, что действительно пора.

Города становятся брошенными вовсе не тогда, когда из них уходят люди. Они становятся брошенными, когда их покидают духи. Духи городов. Кланы призрачных гарпий. Семейства домовых. Гоблины. Лунные вампиры. Когда уходят они, город засыпает. И тогда уходят люди.

– Но заражение…

– Нет никакой угрозы, ты сама говорила. Или Андрей что-то знает точно?

– Нет. Но, Ная, ты ведь сама видишь: никто не спит. Люди уже с ног валятся, соседка вон вчера только врача вызывала.

– Это не из-за химического отравления.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю. Ты сама веришь в то, что они говорят?

– Да ну, какая разница – почему, ну, может, это психотропное воздействие, может, излучение какое-то, ты что думаешь, нам правду скажут? Если объявили эвакуацию, значит, не шутят.

– Здесь можно остаться.

Лэра молча смотрела на нее. Спокойно так и немножко грустно. Потом опустила голову и тихо сказала:

– Я знаю. Но я не могу. Здесь так тоскливо… Не было никакого воздействия. И ничего здесь нового не появилось. Просто… Как будто кто-то украл наши сны. А без них спать так страшно… Ты ведь тоже почувствовала? Все это ощущают. Бред, я знаю. Это отравление. Наверняка.

Она подняла голову и посмотрела Нае в глаза. Жалобно, как ребенок, который хочет, чтобы взрослые убедили его, будто никаких монстров под кроватью нет.

– Наверное, да.

Лэра подобралась к ней поближе и уперлась острым подбородком в плечо.

– Все будет хорошо, правда?

– Правда.

Они долго сидели молча, обнявшись и глядя на дождь, затирающий контуры зданий.

– Я остаюсь.

На следующий день она организовывала свой «побег обратно». Она вылетела на своем маленьком гравере из города, чтобы датчики зафиксировали ее отсутствие. Пролетев пятнадцать километров, она опустилась возле изгиба русла пересохшей горной реки. Машинку она притулила на склоне так, чтобы ее не смыло паводком. Правда, когда она открыла дверцу кабины, оказалось, что спускаться придется с высоты примерно двух метров. Ная заглушила двигатели и, цепляясь за полозья гравера, слезла вниз. Триста метров выше по руслу… Там ее ждал человек, готовый провести ее в город. Договориться помогла Лэра. Ная вообще не думала, что сестра так сразу согласится с ее решением. Но, видимо, Лэра гораздо лучше понимала ее, чем полагала Ная.

Проводником оказался высокий поджарый мужчина лет сорока, с длинными грязными космами и обгрызенными ногтями, одетый при этом в весьма дорогой костюм. Да и гравер его, стоявший неподалеку, вызывал уважение. Бронированная крошка серебристого цвета с черепом и скрещенными костями, нарисованными на борту. Воздушный пират? Ная усмехнулась и повнимательнее присмотрелась к нему. Кожа с тонкими морщинами, в основном возле глаз. Цепкий взгляд. Ушные раковины в тонких нитях шрамов, какие остаются после операции. Ная видела по телевизору репортаж о модификации слуха, результат выглядел очень похоже. Неудивительно, если он сейчас слышит, как бьется ее сердце. Да, наверное, Лэра действительно понимала ее. Те, у кого в приятелях такие типы, гораздо терпимее относятся к чужим странностям и чужим желаниям.

Мужчина разгреб листья на земле и откинул крышку люка, небольшую, около метра в диаметре. Молча дал Нае включенный разовый фонарик и улыбнулся одними глазами.

Когда она шагнула в люк, не отрывая от него взгляда, он, уже открыто улыбаясь, но все так же молча, закрыл крышку и с тихим скрежетом повернул вентиль снаружи.

Она долго шла по прямому тоннелю. Это была широченная труба, проложенная под горной грядой. Встав на носочки и вытянув руки, Ная едва касалась кончиками ногтей ее свода. В тоннеле стояла абсолютная тишина. Лишь в одном месте она услышала журчание воды. Судя по показаниям карманного навигатора, она находилась в тот момент прямо под рекой.

Через четыре часа она, наконец, добралась до города. Тоннель завершался небольшой комнатой с одной-единственной запертой дверью. Ная подошла к ней, оглянулась на темный провал прохода и три раза постучала. Спустя пару секунд снаружи что-то загрохотало, и дверь со скрипом приоткрылась на несколько сантиметров. В получившуюся щель заглянула перепуганная Лэра.

– Больше не получается, она застряла…

– Что-то мешает?

– Нет, там ничего не лежит, я все от двери убрала.

– Давай вместе.

Минут пять напряженного сопения с двух сторон и даже битье головой об дверь ничего не дали.

– Петли заржавели, наверное.

– Сейчас гляну… Ну да.

Лэра тут же чем-то загремела, а потом, кажется, попыталась выбить дверь. Во всяком случае, через минуту дикого грохота та открылась.

– Ты что, петли выломала?

– Неа, ржавчину сбила там в одном месте.

– Хоть бы никто не услышал. Мы глубоко вообще?

– Да ну ты что, там сейчас такая паника, кому какое дело, что тут грохочет? В крайнем случае, решат, что кто-то гравер ремонтирует. А мы в подвале, минус первый уровень.

В городе и правда никому не было до них дела.

На улицах рядами стояли грузовые граверы, люди перетаскивали в них тюки с вещами и какую-то утварь. Типовая техника и мебель оставались в квартирах – в новых домах будет то же самое, может, даже модели поновее. Везде вроде бы царила суета, но суета какая-то вялая, сонная.

– До вечера будет переправлен весь багаж. В десять часов начнут перевозить людей. Это все время объявляют по громкой связи. Многие уже улетели, те, у кого есть свои граверы. Но в основном люди полетят на пассажирском транспорте. Мы тоже. Нас уже зарегистрировали на двенадцать часов. Про тебя я сообщила. Ты улетела утром встретиться с друзьями, в Арвенде появишься через несколько недель. Твой багаж перевожу я. Так что все в порядке. Главное – не светись первое время, скорее всего, за датчиками движения будут следить.

Весь вечер она провела с сестрой. Они говорили о мелочах, собирали мелкие вещи, которые Лэра не положила в багаж. Лэрин муж постоянно носился туда-сюда, прибегал с улицы, приносил какую-то мелочь, копошился в уже собранных сумках и убегал обратно.

Поздно вечером Ная помогла им вынести на улицу сумки и отдать их грузчику.

– Береги себя.

– Ты тоже.

– Если что – ты знаешь, я буду ждать тебя. Прилетай в Арвенд.

– Хорошо.

Ная улыбнулась и обняла Лэру. Уже глядя, как сестра садится в грязно-сером гравере возле окошка, как рядом устраивается ее муж, Ная подумала, как мало она знает о Лэриной жизни. Она прекрасно знала сестру как человека, была способна предсказать ее поведение в той или иной ситуации, но очень мало могла рассказать о том, чем та занимается днем, как проводит ночи и что за люди ее окружают. Бывает, что ты знаешь все про человека, думаешь, что он прост и понятен, и весь он перед тобой как на ладони, вот ты знаешь, что он делал вчера и чем он занимается в данный момент, а человек вдруг оказывается совершенно непредсказуем. И, наоборот, читаешь кого-то, как раскрытую книгу, регулярно общаешься, вы предельно откровенны друг с другом, доверяете, а как он живет – не знаешь. Наверное, есть какое-то правило равновесия в понимании личной жизни другого человека – либо ты знаешь суть, либо ты вникаешь во внешние проявления.

Массивный, похожий на длинного сегментчатого жучка, пассажирский гравер басовито загудел и поднялся в воздух. Лэра помахала Нае рукой и прижалась к стеклу лицом, расплющивая грустную улыбку. Гравер вертикально поднялся в воздух, грузно развернулся и на предельной для города скорости устремился на восток. Ная еще долго бы стояла на улице, глядя ему вслед, если бы не подошедший работник госгравслужбы:

– Леди, все в порядке? Вы ждете свой гравер? Вы помните его номер?

– Нет, то есть да, все в порядке, спасибо. Мой гравер только через два часа.

Человек в форме госработника отрепетированно улыбнулся, кивнул и пошел дальше.

Она пешком вернулась в свой район, разглядывая по дороге людей.

Всю ночь Ная наблюдала за неповоротливыми, перегруженными граверами, медленно вылетающими из города. С ее балкона было видно границу, колеблющееся силовое поле, начинающееся над уровнем вылета пассажирского транспорта, то есть в трехстах пятидесяти метрах над землей. Иногда граверы, водители которых не слишком хорошо рассчитали траекторию, ударялись о его край и, пружиня, отскакивали обратно. В этом месте все снижали скорость.

А потом все улетели, и Ная осталась в городе одна. По крайней мере, она никого не встречала.

Первые несколько дней она просидела дома, как и советовала сестра. Благо едой она запаслась заранее. Она наблюдала за пустыми улицами, по которым ветер гонял бутылки из-под пива и ошметки упаковочной бумаги. Ная старалась запомнить эту картину, ей почему-то казалось, что все скоро изменится.

Иногда мимо дома пролетали легкие спасательные граверы с открытым верхом. Один раз гравер летел по той же улице обратно, у спасателя на руках была огромная псина. Животное вертело головой и пыталось перебраться на колени к водителю. Прилетали за чьим-то потерявшимся любимцем. Больше они не возвращались.

Через неделю Ная начала выбираться на улицу. Она целыми днями бродила по городу, прячась от непогоды в пустующих домах. Почти все квартиры были не заперты, она могла зайти в любую и, сидя на оставленном хозяевами типовом диване, смотреть на льющий за окном дождь. Холодало. В лужи беззвучно шлепался мокрый снег, а к утру они превращались в наполовину обледеневшую кашу.

Вскоре Нае начало казаться, что она совсем одичала. Как Маугли. Есть люди – те, кто живет в городах, те, кто летает сейчас на своих граверах и купается в горных реках, и есть она. И если она встретит кого-то, то просто испугается и убежит. Не потому, что не хочет, чтобы ее выселили из города, а просто… Потому что это – люди. А может, наоборот, это они испугались бы ее.

Через месяц отключили электричество.

Если после первой бессонной недели у нее открылось «второе дыхание», то теперь силы медленно и неотвратимо таяли. Она могла достать себе еду – во время своих вылазок она выяснила, что продовольственный склад с автономными генераторами все еще находился в режиме «чрезвычайного положения» и доступ туда был свободный. Но отсутствие сна ее медленно убивало.

Она не знала, сколько прошло времени, сколько раз она возвращалась на склад за кусками замороженной при диких минусовых температурах курицы, сколько залила в себя кофе, но усталость ее достала. Ная брела вдоль озера в центральном парке и разгребала опавшие листья, покрывавшие дорожку, когда поняла, что дальше идти не может.

Город с удивлением наблюдал за маленьким существом, свернувшимся в калачик под старой ивой. Эта женщина устала, как и он. Смертельно устала. Она не думала ни о чем, не переживала, не захламляла эфир лишними эмоциями. Она вообще была не похожа на людей, которые жили с ним раньше. Она ощущалась как дух города, только маленький, замученный и ограниченный человеческими потребностями. Она была как он до недавнего времени. Но его поняли, ему помогли. Уставшая… Своя…

Ная проваливалась в темную дыру, скользила по ее покатым стенкам, медленно скатываясь все глубже. Когда у нее начинала кружиться голова, она съезжала не прямо, а по спирали. Она думала, что же победит: отдых, подаренный организму сном, или нехватка питательных веществ, которая не даст ей проснуться. Она все-таки очнулась. На самом деле победил город, но она этого знать не могла.

Ная медленно поднялась и посмотрела на озеро. Его покрывала корка льда, блестевшая в свете луны. Дерево, под которым она стояла, пушистой паутиной облепил иней. Ная потянулась и замерла, когда ее комбинезон захрустел. Мягкая ткань заледенела. Она пошевелила кончиками пальцев, потерла нос – ей не было холодно.

К тому моменту, как она поняла, что теперь не только не мерзнет, но и не хочет есть, прошло три дня.

Ее больше не клонило в сон, зато появилось удивительное чувство времени. Правда, точка отсчета немного сбилась. Она могла с точностью до пяти минут сказать, сколько времени прошло с того момента, как она упала в обморок на озере. Это было легко проверить – в городе осталось достаточно много часов, их можно было найти в каждом доме, правда, времени на такие поиски уходило прилично. Все будильники, настенные часы Ная стаскивала в одну из квартир своего дома. Некоторые она сразу отключала, чтобы сберечь заряд батареи.

Она могла часами бродить по городу, разглядывая монументальные архитектурные изыски вроде двадцатиэтажного дома, имитирующего своей формой колонну с капителью, или каменных лабиринтов подземных рынков. На некоторые балконы Ная забраться не могла, и тогда она начала использовать оставленные в городе мини-граверы, которые нашла еще в первые недели после эвакуации. Иногда она застывала на одном месте на несколько часов, наблюдая, как медленно ползущие тени съедает закат. Ей тогда казалось, что у нее перестает биться сердце и дышит она через раз.

Однажды она всерьез задумалась, а не поехала ли у нее крыша. Потом сказала себе: «Если даже и так, ну и пусть». И больше к этому вопросу не возвращалась.

К тому моменту, как все Наины часы разрядились, ей они уже были не нужны. Она сама себе была и часами, и компасом, и детектором воды.

А вот когда закончилось все топливо для граверов, это уже было посерьезнее.

В тот день, когда она в полутрансе стояла на перекрестке и смотрела вверх, на тающие в утреннем свете верхушки небоскребов, у нее появились крылья. Огромные, кожистые, по краям из них кое-где торчали одинокие перья, похожие на воробьиные.

Одно крыло было развито чуть меньше другого, кожаная перепонка на нем провисала. Крылья, которые должны были поднимать свою владелицу вверх, придавливали ее к земле. Ная поплелась к ближайшему зданию, вползла по лестнице на пятнадцатый этаж, спотыкаясь и цепляясь крыльями за перила, протиснулась через ставшую неожиданно узкой дверь на балкон и с мрачной улыбкой прыгнула вниз. И только развернув крылья у самой земли, пронзительно и хрипло рассмеялась. Краем глаза, уворачиваясь от пытающихся сбить ее столбов, она заметила радужные всполохи, разряды, прокатившиеся по камню мостовых. Тогда она подумала, что ей это только показалось.

Через неделю крылья выправились и равномерно покрылись сероватым пушком. Она облетела все районы, побывала на всех балконах, на которые раньше не могла забраться, но ни разу не взлетела выше самого крупного здания в городе. Это было не нужно. Им обоим это было не нужно.

Через триста лет город начал выстраивать защиту. От тех, кто мог захотеть вернуться. Было еще рано.

Крыши небоскребов разрастались, между верхними этажами по воздуху прокидывались арки, похожие на ажурные мостики из детских сказок. Трехмерная паутинка как будто стягивала дома, чтобы они не убежали в разные стороны. Ная представляла себе, как дома будут бродить вокруг, словно овцы в стаде. Работка для неслабого пастуха. Некоторые арки обвивали кольцами другие, некоторые были сплетены как будто из нескольких четырехгранных жгутов. Она могла поспорить, что материалом был искусственный гранит, камень, из которого был выстроен практически весь город.

Она часами наблюдала, как город накрывает себя ажурным куполом. Снега на улицы попадало все меньше, зато постепенно становилось теплее. Вокруг нее как будто выстроилась каменная тепличка. Только в одном месте снег продолжал сыпаться через щель между арками. На мостовой уже выросла белая горка метров пятнадцати в высоту. Наткнувшись на нее, Ная начала рисовать на снегу ногтями. Они здорово отросли, первые пару лет она обгрызала их, потом бросила. Получились настоящие звериные когти, крепкие, заостренные, с такими хоть выходи на охоту, если бы было на кого. Теперь она нашла им применение. Она рисовала деревья, людей, город. Наброски получались неровными, детскими, и она почти сразу же их стирала. Как-то она нарисовала собаку, огромного сенбернара выше нее ростом. Этот рисунок она оставила, но, когда вернулась через пару дней к исполинскому сугробу, его уже не было. А через месяц она встретила на улице снежно-белого щенка сенбернара.

После этого они уже вместе приходили к горке снега, тихонько садились рядом и смотрели наверх, туда, где, когда прекращался снегопад, проглядывало небо. И они видели кусочек дня, косые лучи солнца, которые доставали только до верхних арок.

Однажды Ная скорее почувствовала, чем заметила, как маленькая арка тянется закрыть дыру между домами, но расстояние было слишком велико. Тогда она нашла обломок парапета и втащила его по лестнице наверх. Это заняло у нее три дня – камень был слишком тяжелым, чтобы просто взлететь с ним. Ная приладила обломок так, чтобы он был поближе к маленькой арке, а, когда пришла на следующий день к сугробу, отверстия в куполе уже не было.

Как-то раз, когда наступила ночь, и Нае стало скучно, она начала представлять себе других существ, крылатых, как она, суетливо перелетающих между высотками или так же, как она сейчас, сидящих на балконах. Вот тогда она впервые увидела, как город начинает переливаться. Сначала цветные всполохи – раньше она думала, что ей они только мерещились. Потом по улицам прокатилась волна бирюзовой, слегка светящейся дымки, и каменные ниши, трещины в мостовых, оконные проемы наполнились мерцающим перламутром. Город улыбался ей. И Ная поняла, что ему нравятся ее мечты.

С этого дня город начал видеть сны.

Через тысячу лет она заметила, что начала сереть. Не то чтобы ее волновал оттенок собственной кожи, но темно-серая, с пятнышками и чуть темноватыми мраморными прожилками вен… Это уж слишком. Она металась между домами, сбивая крыльями колонны и рявкая на грани ультразвука в разлетающиеся стеклянными брызгами окна. Ленивая истерика оборвалась, когда Ная со всей дури начала бить кулаками по ближайшей стене. Она замерла и медленно приложила ладони к камню. Потом подняла голову и огляделась вокруг. Это был цвет города.

Она пила вино, вытащенное из запасов на складе, бутылки пустели одна за другой, а она не чувствовала опьянения. В очередной раз. Смешно. У нее и смех изменился. Стал низким, обволакивающим. Наверное, таким смехом соблазняют. Разве люди это делают смехом? Может быть, и им.

– Ты не можешь напиться, любимая. Ведь ты из воздуха и камня. Камни не пьянеют.

Нервно дернула крылом. Разве люди, когда нервничают, шевелят крыльями?

– Ты ведь любишь летать, полетай… Мне так нравится это.

Она распахнула крылья и прыгнула вниз. Воздух зазвенел и подхватил ее, плети воздуха, нагретые несуществующим светом. Она сделала виток вокруг здания и закрыла глаза. Со всех сторон от нее было теплое и дружелюбное существо. Оно спало и улыбалось ей во сне. И Ная ворвалась в этот сон, закружила его цветным радостным калейдоскопом. И город засмеялся.

Разве люди вторгаются в чужие сны?

– Любимая…

Йен медленно брел по покатому склону. Он часто приходил сюда, благо гибкий график позволял недельные вылазки в горы. Эта красавица, окруженная огромной воронкой кряжей, напоминала округлую сердцевину хризантемы. Она, несомненно, стоила того, чтобы два дня пробираться к ее подножию через нагромождение скал. Йен чувствовал здесь удивительное умиротворение, какое бывает только в очень древних местах, пропитанных гремучей смесью пустоты и энергии. Потомственный эмпат не просто видел ландшафт, он чувствовал сонное спокойствие этой горы всем телом. Так отдохнуть, как здесь, ему не удавалось даже во время ежегодного отпуска в лучшем санатории планеты. Три дня шагать по белому снегу или месяц расслабляться под руками талантливых массажистов, в обществе подобранных компанией по его вкусу красоток? Если бы ему пришлось выбирать, он бы не задумывался. Сейчас он уже почти подобрался к вершине, еще два дня, и можно будет сделать привал на той стороне и поспать. Но Йен оттягивал этот момент, как только мог. Он сел на плотный бриллиантовый снег и, сузив зрачки, уставился на солнце. Поднявшийся ветер путал волосы и швырял ему в лицо щекочущиеся крупинки.

Город тихо и ласково баюкал своего любимого духа, вслушиваясь в ее мысли и окружая ее коконом снов, которые она для него придумывала.

Она хотела увидеть людей. Она так давно их не встречала, три тысячи лет. Она помнила, что сама когда-то была человеком. Она скучала.

– Что же ты раньше не сказала?

Ты так сладко спал…

Он пропустил тот момент, когда его ощущения начали меняться. Йен решил, что достаточно отдохнул и чувствует в себе силы идти дальше, хотя он просидел на снегу максимум пять минут. Он поднялся и, слегка покачиваясь от дурманящей мощи этого места, зашагал к вершине. В ушах стучала кровь, а сила все нарастала. И только когда чужие эмоции штопором ввинтились в мозг, повалив его на землю, он понял, что удивительное, пьянящее ощущение пробуждения принадлежало не ему. Через минуту перестало двоиться в глазах, и он смог поднять голову. Сначала он решил, что у него галлюцинации – по всей поверхности горы снег начал проседать неровными пластами. Он вытянул уши, надеясь, что хоть слух подскажет ему, что на самом деле все так же, как и было. А затем он сам с диким воплем провалился куда-то вниз.

Очнулся Йен на каменном уступе, выдающемся метра на полтора. Он рефлекторно выпустил когти и вцепился ими в покрывавший площадку лед – под ним была пропасть. Затем встал и осмотрелся. Надежда на безобидное и вполне поправимое помутнение рассудка медленно таяла. Йен стоял на явно рукотворном балконе перед дверным проемом. Через лед было видно вырезанные в камне цветы, обрамлявшие проход. Дверь шептала и манила, камни рассказывали историю тысячелетий, безупречно подогнанные плиты соблазняли эмпата покрытыми патиной времени ощущениями. Йен уже сделал первый шаг, когда раздался далекий гул, переходящий в грохот, и из двери вылетело облачко ледяной крошки.

Город чихнул. Город проснулся.