"Диалоги" - читать интересную книгу автора (Лем Станислав)ДИАЛОГИIФИЛОНУС. Привет, друг. О чем ты одиноко размышляешь в этом прекрасном парке? ГИЛАС. А, это ты. Рад тебя видеть. Этой ночью я пришел к мысли, которая открывает перед человечеством беспредельные возможности. ФИЛОНУС. Что же это за бесценная мысль? ГИЛАС. Я пришел к убеждению (несомненно, бесспорному), что в будущем люди обретут бессмертие. ФИЛОНУС. Не ослышался ли я? То есть ты презрел материализм, которому был верен до сих пор? ГИЛАС. Никоим образом. Мысль моя нисколько не противоречит материализму, напротив, следует из него неуклонным образом. ФИЛОНУС. Как интересно! Слушаю тебя, друг мой. ГИЛАС. Как тебе известно, не существует ничего, кроме материи. Эти тучи, эти осенние кроны, это неяркое солнце, мы сами, в конце концов, – все это суть материальные предметы, то есть скопление атомов; разнообразные же особенности тел проистекают из различий атомных структур. Поэтому в наиболее общем смысле можно сказать, что существуют только атомы и их структуры. Так вот, я стал размышлять о том, почему наперекор течению времени я ощущаю себя все тем же самым Гиласом, который бегал здесь ребенком. И я спросил себя: что, это чувство индивидуальной идентичности вызвано идентичностью строительного материала, то есть атомов, из которых оно состоит? Но этого не может быть. Ведь мы знаем благодаря естественным наукам, что атомы нашего тела постоянно обновляются едой и питьем, а также воздухом, которым мы дышим. В костях, нервных клетках, мускулах неустанно заменяются атомы, заменяются так быстро, что через несколько недель все материальные частички, из которых состоял мой организм, уже носятся в речных волнах и среди облаков, я же продолжаю существовать и ощущаю неизменность своей личности. Чему я этим обязан? Наверное, только неизменяемой структуре атомов. Посуди сам, новые атомы моего тела – не те же самые, из каких оно состояло месяц назад, но они такие же, и этого вполне достаточно. Поэтому я могу утверждать, что идентичность моего существования зависит от идентичности моей структуры. ФИЛОНУС. Согласен. И что дальше? ГИЛАС. В будущем люди станут все точнее копировать атомные структуры всех материальных созданий. Уже сейчас они способны создавать искусственные алмазы и сапфиры, искусственную мочевину и даже искусственный, синтезированный в ретортах белок. Таким образом, люди непременно овладеют в конце концов искусством создания молекул живого тела и самого живого тела из атомов. И тогда они обретут бессмертие, ибо будут в состоянии вернуть к жизни любого умершего, тщательно соединив атомы в структуру, формировавшую тело при жизни. Этот процесс воскрешения будет, как мне кажется, происходить внутри машины, в которую введут соответствующую схему, своего рода план, то есть структурный образец определенного человека, после чего механизм создаст из атомов белковые частицы, клетки, сухожилия, нервы – и этот человек выйдет из него живой и здоровый, исполненный радости жизни. Что ты на это скажешь? ФИЛОНУС. Скажу, что проблему следует рассмотреть всесторонне. ГИЛАС. Да что же тут еще рассматривать? Такой механизм мы сегодня построить не в состоянии, однако развитие науки убедительно свидетельствует, что в будущем мы сможем его построить, а для нас, философов, несущественно, произойдет это через тысячу лет или через миллион. Как я уже сказал, в природе нет ничего, кроме атомов и их структуры. И прежде всего, нет никакой бессмертной души, улетающей в иные миры после смерти. Поэтому тот, кто постигнет искусство соединения атомов в структуры давно истлевших тел, сможет вернуть к жизни эти тела в их первоначальном облике с их функциями. Кто составит уже умершего человека заново из атомов – тот и увидит его в полном здравии, пусть даже скончавшийся столетия назад был погребен в земле... ФИЛОНУС. Ты так думаешь? Замечательно. Позволь тогда задать тебе пару вопросов, и из твоих ответов я смогу яснее представить себе предлагаемый тобой механизм воскрешения из атомов. ГИЛАС. С большой охотой. ФИЛОНУС. Отлично. Представь себе, Гилас, что суждено тебе сегодня умереть, ибо ты попал в руки тирана, который торжественно постановил лишить тебя жизни, и у него имеются неограниченные возможности исполнить это. Время казни определено на семь утра. В шесть, как раз об эту пору, снедаемый печалью и страхом, ты отправляешься на последнюю в твоей жизни прогулку, встречаешь меня и рассказываешь мне о своем несчастье. Ты согласен принять такое вступление к дискуссии об этой воображаемой ситуации, где ты будешь осужденным на смерть, а я – твоим другом, жаждущим тебе помочь, и одновременно изобретателем машины для воскрешения из атомов? ГИЛАС. Согласен. Говори. ФИЛОНУС. Бедный Гилас! Ты должен погибнуть, о горе, о ужас! Но ведь ты материалист? ГИЛАС. Да. ФИЛОНУС. Тогда все складывается великолепно. Я как раз сконструировал машину, о которой мы столько говорили в последнее время. Копии, которые я произвожу с ее помощью, ничем не отличаются от оригинала. Человек, сложенный моей машиной из атомов, не только телесной наружностью повторяет оригинал, но и обладает такими же характеристиками мышления; в качестве примера приведу здесь память – как тебе известно, она зависит от определенных индивидуальных особенностей структуры мозга. Так вот, моя машина воссоздает копию со всеми особенностями строения мозга, включая память о прошлых событиях, с мыслями, воспоминаниями и желаниями. Короче, мой Гилас, когда через час ты подвергнешься насилию и умрешь, не успеет еще твоя оболочка остыть, а я уже запущу машину, и из таких же атомов, из каких сейчас состоит твое тело, создам живого, мыслящего Гиласа. Ручаюсь тебе. Ну что, ты рад? ГИЛАС. Конечно, конечно, многократное «да». Только ты должен исследовать мою атомную структуру, чтобы ввести ее в машину. ФИЛОНУС. Ну, разумеется. Позволь только, друг мой, укрепить твою уверенность в том, что ты переживешь собственную смерть. Ты знаешь меня, веришь моим словам, моим заверениям, однако созданные человеком вещи несовершенны, а в данном случае необходима уверенность. Поэтому разреши, чтобы того Гиласа, который должен стать твоим продолжением, я бы сделал уже сейчас. Он будет ждать твоей смерти, а после нее вместе с ним, то есть с тобой, мы предадимся радостям воскрешенной жизни. ГИЛАС. Что ты говоришь, Филонус? ФИЛОНУС. То, что ты слышишь: для укрепления твоей уверенности я создам твою копию уже сейчас... ГИЛАС. Но это же абсурд! ФИЛОНУС. Почему? ГИЛАС. Это будет отдельное от меня, чуждое существо! ФИЛОНУС. Ты так считаешь? ГИЛАС. А как же иначе? Этот человек, может, и будет бесконечно на меня походить, все его будут за меня принимать, он будет испытывать те же самые эмоции, желания, привязанности, даже работу, начатую мной, он закончит в том же духе, но это буду не я! Это будет двойник, как бы близнец, я же умру навсегда! ФИЛОНУС. Откуда такая уверенность? ГИЛАС. Потому что, если ты создашь его теперь и он будет здесь присутствовать, то я буду о нем говорить «он», как о любом другом человеке, и увижу его внешним по отношению к себе – это будет другое, отдельное от меня, совершенно иное человеческое существо, как каждый человек, и то, что мы с ним будем похожи как две капли воды, ни в малейшей степени не усладит моей смерти. Конечно, для продолжающих жить, для моих родственников он станет иллюзией моего существования, законченной и совершенной, но я – я умру и жить уже не буду. ФИЛОНУС. Откуда такая уверенность? ГИЛАС. У тебя не может быть сомнений по этому поводу, Филонус, ты только испытываешь меня. Ведь если бы ты поднял с земли вот этот мокрый, увядший лист и подал бы «другому Гиласу», если бы он здесь стоял, то это ведь он бы вдыхал и обонял его дивный терпкий запах, а не я. И то же самое произошло бы и после моей смерти, поскольку в результате моей кончины в моем двойнике ничего бы не изменилось, ничего бы нового не возникло. Он будет дальше гулять по миру, радоваться его красоте, я же при этом полностью перестану существовать. ФИЛОНУС. Да? Хм, и что же делать? Скажи, что я должен сделать с машиной, чтобы гарантировать твое воскрешение? ГИЛАС. Очень просто. Ты должен создать мою живую и мыслящую копию после моей смерти. ФИЛОНУС. Ты так думаешь? ГИЛАС. Да. ФИЛОНУС. Копия, созданная после твоей смерти, будет тобой, а созданная до твоей смерти будет не тобой, а человеком, пусть даже бесконечно похожим, но другим? В чем же разница между двумя этими существами? Объясни, пожалуйста. ГИЛАС. Во-первых, тот, кто создан до моей кончины, видел бы меня, а я – его, он будет знать, что я умираю, а он – вновь создан, он будет... ФИЛОНУС. Если препятствие только в этом, я его без труда устраню: копия, выпив сонного зелья, и в том, и в другом случае будет сладко спать и проснется лишь после твоей кончины, так что она ничего не будет знать о неприятных событиях, связанных с твоей смертью, а также о том, как сама она появилась на свет. ГИЛАС. Нет, не в этом дело. Вижу, Филонус, я не все продумал. К этой проблеме следует приступать, вооружившись разящим орудием разума. В то мгновение, когда я умру, во всем мире не найдется способа, чтобы определить, я это или только моя копия. Верно? ФИЛОНУС. Верно. ГИЛАС. А если бы ты сделал копию заранее, то легко было бы доказать, что она мною не является, потому что копия существовала бы какой-то период одновременно со мной, она занимала бы в пространстве место наряду со мной. Таким образом, это было бы сосуществование, ФИЛОНУС. Хорошо. Итак, ты утверждаешь, что копия соединений атомов, возникшая до твоей кончины, будет человеком, абсолютно тебе чуждым, с которым тебя не связывает ничего, кроме чрезвычайного подобия. Копия же, созданная после твоей кончины, будет твоим продолжением, то есть самим тобою, так ли? ГИЛАС. Так. ФИЛОНУС. А можно узнать, чем эти копии отличаются друг от друга? ГИЛАС. Временем создания. Существование копии одновременно со мной исключает продолжение, существование же в будущем времени относительно меня, после моей кончины, делает его возможным. ФИЛОНУС. Так ты говоришь, что существование копии после твоей кончины делает продолжение твоего существования возможным? Великолепно. А теперь узнай, какую смерть приготовил тебе тиран. Ты выпьешь чашу быстродействующего яда. Агония будет продолжаться час. Когда я должен привести в действие свою машину? ГИЛАС. Когда я перестану жить окончательно. ФИЛОНУС. И если тогда я создам копию, она будет продолжением тебя, то есть самим тобою? ГИЛАС. Созданная после моей смерти – будет. ФИЛОНУС. Очень хорошо. А если злобный тиран велит своим медикам, чтобы тебя, умершего от яда, снова оживили известным способом вливания в горло противоядия через гусиное перо, то что тогда произойдет? Копия, созданная машиной после твоей смерти, была, как ты сам признал, тобою. А вот теперь, в результате твоего воскресения на месте казни, перестанет ли внезапно копия быть тобою и в одно мгновение станет полностью чуждым тебе человеком? ГИЛАС. Как же можно меня, уже мертвого, оживить? ФИЛОНУС. Это, несомненно, легче, чем создать машину для воскрешения из атомов. Дорогой мой Гилас, мы обсуждаем технические или философские детали? Разве существует какой-нибудь основополагающий принцип, препятствующий возвращению к жизни только что умершего? Разве хирурги не в состоянии уже сегодня оживить умерших на столе во время операции? Ты об этом не знаешь? Скажи мне, пожалуйста, что же станет с этой копией, которая уже была твоим продолжением, что станет с нею в тот момент, когда ты, отравленный, оживешь? А может быть, это уже не ты воскреснешь в своем первозданном теле, а кто-то совсем иной? ГИЛАС. Это исключено. Разумеется, это я воскресну в том теле, которое тиран лишил жизни ядом. А копия перестанет тогда, в силу порядка вещей, быть моим продолжением. ФИЛОНУС. Ах так? Но посмотри, Гилас. Попробуй представить, что именно ты являешься этой копией. Вот, скажем, показываю я тебе машину и говорю, что именно в этот момент (минуту назад) ты вышел изнутри. Ты чувствуешь себя, конечно, Гиласом до кончиков ногтей – потому что машина воссоздала тебя полностью. И вот представь себе, что это ты «тот Гилас», который находился во власти тирана, был час назад отравлен, а как раз в этот момент медики противоядием вернули его к жизни. Почувствуешь ли ты какое-нибудь изменение своей личности в результате этого отстраненного от тебя события? ГИЛАС. Нет. ФИЛОНУС. Вот видишь! Копия является живым, нормальным человеком (это проистекает из предпосылок), и в ней не могут происходить никакие изменения, зависящие от того, что происходит с «оригиналом». Пьет ли он во время казни яд или противоядие – копии это не касается, не изменяет ее. И мы можем сделать вывод: поскольку нет никакой причинной связи между тобой, перипетиями твоей жизни и тем Гиласом, личностью, созданной машиной, через год ли, при жизни ли твоей или после твоей смерти, для тебя он в любом случае (при всех условиях) является чужим человеком, с которым у тебя нет ничего общего, кроме обескураживающего подобия. То, что одновременное существование с копией исключает преемственность, – с этим я согласен. Однако то, что копия, возникшая после твоего уничтожения, действительно является тобою, то есть что такая вероятность открывает перед тобой возможность возобновленной жизни, – это нуждается в доказательствах. Пока что все противоречит такому пониманию вещей. ГИЛАС. Подожди. Как ты чудно все запутал. Вот мое тело... Когда оно умрет и будет уничтожено, то тогда сможет возникнуть аналогичная структура в будущем... а! Понял! Знаю! Следует повременить с созданием копии до того момента, пока тело мое перестанет существовать, пока его структура не исчезнет полностью. ФИЛОНУС. Следовательно, будешь ли ты воскрешен, зависит от того, насколько быстро сгниют твои останки, правильно я тебя понимаю? Таким образом, воскресение зависит от скорости разложения твоего тела. А если тиран прикажет тебя забальзамировать, ты что же, никогда не оживешь? ГИЛАС. Нет, чтоб тебя, не так! Видимо, придется абстрагировать рассуждения от живых существ. В размышления о человеке, очевидно, вкрадывается некий вносящий помехи фактор – страха или беспокойства. Попробуем, рассуждая на эту тему, рассматривать неживые предметы. Вот у меня тут драгоценная камея, вырезанная из кости. Вот я ее распыляю на атомы, а потом создаю из таких же атомов ничем не отличимую копию. Что можно сказать? Суть дела представляется мне так: если мы условимся, что копия —продолжение оригинала, то она им будет. Если же мы решим, что она им не является, то она им и не будет. Условие зависит только от нашей договоренности, потому что при исследовании камей «предыдущей» и «последующей» никакой разницы между ними заметить невозможно – обе они ФИЛОНУС. Наконец-то ты ясно представил суть проблемы. Итак, твой окончательный вывод применительно к человеку представляется следующим образом: когда ты умрешь в семь часов, а я воссоздам тебя из атомов, то в зависимости от того, как мы предварительно договоримся, ты будешь или не будешь жить дальше. А ты не находишь, что это абсурд? А если бы тебе пришлось умереть на операционном столе под ножом хирурга, но мастерство врачей вновь вернуло бы тебе жизнь, то ты так же будешь утверждать, что ты жив или нет в зависимости от того, как мы с тобой предварительно договорились? ГИЛАС. Как я вижу, трудность состоит в том, что по отношению ко всем вещам, объективно существующим вокруг меня, проблему преемственности решает произвольно принятая договоренность. Когда же аналогичный эксперимент происходит лично со мной, то сам этот принцип договоренности порождает абсурд. Не понимаю, почему так происходит? Ведь человек так же материален, как обломок скалы, льняная ткань или кусок металла! ФИЛОНУС. Я тебе укажу источник, из коего проистекают недоразумения. Когда мы приступаем к определению преемственности существования некоего предмета, то предварительно (или одновременно с этим) следует установить конкретные способы, с помощью которых можно определить, наличествует преемственность или нет, то есть что как теперь, так и прежде это один и тот же предмет. Таким образом, приступая к определению порядка вещей, мы выбираем ГИЛАС. Тогда знаешь что? Ты просто комбинируешь провокационные вопросы. А проблема изначально сформулирована неправильно, представляя собой ФИЛОНУС. Как же это? Значит, машина не возвращает жизнь умершим? ГИЛАС. Я этого не говорю. Я не знаю, как все будет выглядеть на самом деле. Во всяком случае, научно в данном вопросе доказать ничего нельзя. Невозможно даже провести никакого решающего эксперимента, поскольку копия, отвечая на заданный ей вопрос, станет говорить, что является мною, а способа доказать, не является ли она всего лишь двойником, не будет и быть не может. Таким образом, исходя из предпосылок эмпирических наук, следует сделать заключение, что решение данной проблемы – призрачно, оно всего лишь видимость, сейчас и всегда, а высказывания – мои или других лиц – могут свидетельствовать лишь об определенных особенностях человеческого разума и не говорят о будущих событиях, а если создается впечатление, что говорят, так это только болтовня и ничего более. Да, это призрачная идея, Филонус, теперь я в этом убежден. ФИЛОНУС. Ты прав в том, что эту проблему нельзя решить экспериментальным путем. Даже если бы машина уже стояла здесь перед нами, если бы ты согласился подвергнуться эксперименту и, убитый, ожил бы внутри машины, не было бы известно, ты ли это восстал из мертвых или только похожий на тебя человек, как бы близнец. Здесь возникает случай логически строгой альтернативы: или копия является продолжением оригинала, или же не является им. Из обеих возможностей, если считать их истинными, вытекают определенные выводы. Если эти выводы приводят к логическому противоречию, то мы должны их отбросить вместе с тем выводом, который мы приняли изначально. Таким образом мы найдем решение, логически непротиворечивое, и примем его за соответствующее, по всей вероятности, действительности. Во всяком случае, призрачной эта идея, по моему мнению, не является. Призрачной можно считать идею, которой вообще не существует. Если проблема призрачна, ирреальна, то у тебя нет повода беспокоиться о том, что произойдет в семь часов согласно намерениям жестокого тирана. ГИЛАС. Ты шутишь, Филонус, в то время как задача трудна и следует ее основательно обдумать. Осужденный на смерть, я беспокоюсь, поскольку предстоящая казнь – это факт, который должен свершиться, а не призрачная идея, предложенное же – и признанное мною несомненной возможностью – воскрешение обнаруживает в себе не понятые до этого момента и нераскрытые тайны. Попробуем рассмотреть проблему преемственности на примере другого человека. Предположим, что существует человек Икс и что при его жизни мы создаем в машине его копию, Икс-с-точкой. Икс и Икс-с-точкой обладают одинаковым чувством собственной индивидуальности и имеют одну и ту же память. На поставленный вопрос каждый из них отвечает, что пережил то же, что и другой. Однако в действительности только Икс пережил то, о чем говорит, что он это пережил, Иксу-с-точкой это только кажется. Таким образом, об идентичности человека свидетельствует не только атомная структура, но и генетическая связь его настоящей, актуальной структуры с его структурой предыдущей. Итак, мы спасаем для наших исследований понятие идентичности посредством введения в него элемента генетики. Можно, следуя Левину, назвать его гено-идентичностью. ФИЛОНУС. Я с удовольствием выслушал твои выводы, мой друг, однако мне кажется, что они ничего не дают для решения вопроса, напротив – отдаляют от него. ГИЛАС. Почему это? ФИЛОНУС. Во-первых, иным, чем в предыдущих высказываниях, способом ты старался доказать, что преемственность невозможна при сосуществовании. Затем, чтобы доказать преемственность, ты стремишься признать неоспоримым понятие генетической идентичности. Но ведь это перечеркивает сам принцип действия машины, ибо что мы в результате имеем? Если тиран прикажет своим палачам, чтобы тебе заткнули рот на некоторое время, то ты умрешь. Какой-нибудь ученый, вдохновленный твоей теорией гено-идентичности, добросовестно исследовав труп, придет к выводу, что покойник гено-идентичен Гиласу, что он является продолжением Гиласа, разве что только неживым. Таким образом он откроет несомненную истину, разве что только не новую, что человек, умирая, становится покойником, и этот покойник продолжает оставаться тем же самым человеком, разве что только неживым, однако это открытие ни в малейшей степени не прольет свет на нашу проблему. Ты ведь сам отказался от постулата гено-идентичности в начале нашей беседы, справедливо заметив, что для ощущения цельной личности важна сохранность не тех же самых атомов, а той же самой структуры. Скажем, палачи отрубили тебе руки, машина же из атомов создает новые живые руки, естественным образом растущие из тела. Будешь ли ты по-прежнему собой? ГИЛАС. Разумеется. ФИЛОНУС. А теперь палачи отрубают тебе голову, я же при помощи машины создаю копию твоего тела, с головой, как водится. Кто тогда оживет – ты сам или твой двойник? ГИЛАС. Я сам оживу. ФИЛОНУС. А если после твоей смерти я создам цельную копию со всеми членами, то это уже будешь не ты? ГИЛАС. Подожди. Мне пришла на ум совсем другая мысль. Ты до этого говорил о способе вести наблюдение. То есть о методах, которые мы выбираем, чтобы удостовериться, продолжается ли существование некоей вещи или нет. Так вот, это наблюдение должно быть непрерывным, не правда ли? Только такое наблюдение можно считать естественным и пригодным для поисков истины. ФИЛОНУС. Отнюдь нет. Каждый из нас, вознамерившись отдохнуть после трудового дня, иногда засыпает очень крепко, освобождаясь тем самым от сознания своего существования. Однако, пробуждаясь утром, несмотря на этот ночной перерыв, ты, к примеру, прекрасно понимаешь, что ты – тот самый Гилас, который вечером лег спать. ГИЛАС. Да, действительно! Ты прав. Послушай, не слишком ли много значения мы придаем ожиданиям человека, который должен умереть? Может быть, проблема исчезнет, если он вообще не будет знать о скорой смерти? Человек ложится отдохнуть, а потом атомную копию, крепко спящую, мы укладываем в постель. Когда она проснется, неужели нельзя будет сказать, что было создано продолжение, что это – тот же самый человек, который вечером лег спать, и что это – сущая правда? ФИЛОНУС. Досточтимый Гилас, давно не случалось мне услышать от тебя такого обилия высказываний, отражающих искажение мысли. Во-первых, наверняка невольно (мне не хотелось бы думать иначе) ты дал понять, что, если человека убивают во сне или – говоря в более общем смысле – в таком состоянии, когда он ничего не знает о грозящем ему убийстве, то таким образом ему причиняется меньший вред, чем если бы он осознавал свою близкую кончину. Эту проблему, как относящуюся к этике, я обойду молчанием. Во-вторых, я начинаю подозревать, что ты руководствуешься совершенно неразумными метафизическими опасениями. Так, непонятно почему, тебе представляется, что когда после смерти человека создается его копия, нужно, чтобы эта копия была как можно ближе к тому месту, где человек перестал существовать. В твоем примере укладывание в одну и ту же кровать и сон должны создавать как бы наилучшие условия для удачной «пересадки» личностного «я» из одного тела в другое, из того, которое существовать перестало, в то, которое существовать начинает. Это – проявление иррациональной веры в то, что «я» есть некая монолитная сущность, нераздельная, ни к чему не сводимая, и это «я» должно быть перенесено из одного тела в другое, что является изложением чистейшей метафизики, какую только я могу себе вообразить. Но речь ведь идет не о том, чтобы видимость, сформированная внешними обстоятельствами, соответствовала нашим наивным верованиям, как, например, близость умершего и его копии, состояние беспамятства (полагаю, ты думал о несчастном случае на операционном столе и хотел подогнать ситуацию именно под это), а о том, чтобы логическим путем прийти к заключению, которое справедливо при всех обстоятельствах, в каких только воскрешение из атомов можно себе представить. Хороша была бы теория гравитации, справедливая только для яблок, падающих на землю, а применительно к грушам или, там, к лунам бессильная! Что ты скажешь о таком образе будущего? Каждый человек, отправляющийся в опасное межзвездное путешествие, оставляет дома свою «атомную схему внешности». Если получено известие, что человек во время экспедиции погиб, семья приводит в действие машину, после чего мертвец тут же выходит из недр машины живой и здоровый, ко всеобщей радости и веселью. Если этот человек погиб в пламени звезды Гончего Пса, скажешь ли ты, что копия есть продолжение умершего, или же расстояние между точками смерти и воскрешения не позволит тебе утверждать подобное? ГИЛАС. По существу, поскольку в обоих случаях – моем и твоем – нет принципиальной разницы в том, что касается сути воссоздания, следует заключить, что копия является продолжением. ФИЛОНУС. Да? А если выяснится, что информация была ложная и тот, кто отправился в путешествие, вернется живой – что тогда? ГИЛАС. Тогда, разумеется, окажется, что семья была введена в заблуждение, и что человек, созданный машиной, всего лишь имитация, копия, что он является двойником. ФИЛОНУС. Так от чего же зависит подлинность преемственности? От того, что известие о смерти верно? ГИЛАС. Да. ФИЛОНУС. И какая связь между прибывшей со звезд информацией и структурой человека, который выходит из машины, созданный в ней из атомов? Между этой информацией и его мыслями, всей его личностью? Никакой. Верно ведь? ГИЛАС. Действительно, никакой. ФИЛОНУС. Ну а каким же образом то, что никоим образом не связано с личностью и индивидуальными особенностями человека, может иметь решающее влияние на то, является ли он тем самым, который отправился к звездам, или же он всего лишь ГИЛАС. Не знаю, честное слово. Разреши, друг, я попробую по-иному подступиться к этой проблеме. Когда ты создашь копию после смерти человека, то ты можешь назвать ее продолжением, можешь не называть, однако же спорность обнаруживается только на словах, поскольку человек продолжает свое существование, он живет. С одинаковым успехом можно было бы препираться о том, существую ли сегодня «я вчерашний» или же «меня вчерашнего» сегодня уже не существует. Подобно тому, как невозможно передать в словах эту проблему, так же нерешаем вопрос, является ли копия «тем самым человеком» или же только «таким же». Разница несущественна, потому что она не меняет реального факта, актуального состояния. Таким образом, альтернатива здесь не более чем видимость. ФИЛОНУС. Альтернатива – это видимость? Вообще она не существует? Как же так? Ведь один из двух вариантов развития событий должен иметь место: или через пятнадцать минут ты погибнешь от руки тирана и пустота поглотит тебя на веки, созданная же копия будет как бы близнецом, поразительно на тебя похожим, который всем заменит потерю полностью и совершенно, и только ты один существовать уже никогда не будешь, – или же благодаря машине ты сам глаза откроешь и желанный зефир в легкие вдохнешь. Разве есть иной, третий вариант? ГИЛАС. Не знаю. Может быть, есть. Позволь, я буду размышлять вслух. Пока человек живет, его продолжение невозможно. Ты согласен? ФИЛОНУС. Вне его – невозможно. Согласен. ГИЛАС. Когда он перестанет существовать, его продолжение становится возможным – для всего мира. Это точно. Но для него?.. Полагаю, здесь происходит искажение грамматики, потому что, спрашивая, возможно ли «для него» продолжение, мы говорим об умершем, а умерший – это тот, кого нет, кто не существует в такой степени, как если бы вообще никогда не существовал – ведь умерли его чувства, его сознание, память и так далее. И в таком случае имеет место непозволительная эксплуатация синтаксиса. ФИЛОНУС. Ну ты хорош! Синтаксис у тебя виноват. Я-то вовсе не с мертвецом дискутирую, а с тобой за несколько минут до того, как ты превратишься в мертвеца. Подожди. Перед этим ты упомянул, что невозможно объяснить словами, существуешь ли сегодня «ты вчерашний» или же «тебя вчерашнего» уже нет. А я не вижу никакой трудности в решении этой проблемы. Если я тебя спрошу, где лежит твоя вчерашняя одежда, то ты сразу поймешь, что я имею в виду одежду, которую ты носил вчера, так? ГИЛАС. Так. ФИЛОНУС. Одежда твоя материальна не в большей и не в меньшей степени, чем ты сам; значит, в таком объективном понимании и ты вчерашний сегодня существуешь. Что же касается субъективных ощущений, которые ты испытывал вчера, то и с этим все просто. Я не вижу на твоей одежде некоей складки, которая вчера образовалась из-за того, что ты сидел на пороге дома, однако тщательное исследование твоей одежды, несомненно, обнаружило бы перемещение молекул в ткани, вызванное тем, что вчера она была смята. Перемещение это следовало бы назвать – понятно, метафорически – «воспоминанием» складки. Таким образом, ты видишь, что все предметы, в том числе наши тела, понимаемые как предметы, которые вчера существовали, сегодня продолжают существовать. Впечатления же наши (а в более общем виде – вчерашнее состояние сознания) существуют не иначе как в нашей памяти, материальным же их следом являются изменения молекулярной структуры мозга, которые определяют память. Как видишь, проблема прекрасно решается, надо только следить за тем, какое значение мы вкладываем в слова. Как фраза «Я вчерашний существую», так и «Я вчерашний не существую» отражают действительность таким образом: если под «я вчерашний» подразумевается мое тело, с любой точки зрения, я сегодня существую как тот, который существовал вчера. Если же под «я вчерашний» понимать композицию мыслей и чувств, какие проявились вчера в моем сознании, то актуального, сегодняшнего бытия им приписывать нельзя. ГИЛАС. Я признаю, что ошибся. Скажи, однако, что дает твой вывод для решения нашей проблемы? ФИЛОНУС. Да ничего. Потому что объективно копия либо является продолжением оригинала, если мы предварительно договорились, либо нет, если мы договоримся по-другому и примем другие методы проверки состояния вещей. Проблема заключается в субъективном восприятии, то есть необходимо определить, возможно ли вывести логически, что после воссоздания из атомов мозга в нем вновь оживает сознание умершего, который обладал аналогичным мозгом при жизни. Или же этот вывод ведет к противоречию. ГИЛАС. Да, ты прав. Вот где надо искать ошибку! Мы постоянно смешиваем субъективное и объективное понимание вещей! Если весь эксперимент невозможно провести объективно, логика ему несвойственна и наши рассуждения пусты. ФИЛОНУС. Ты так считаешь? Ну хорошо, Гилас. Сменю ГИЛАС. Соглашусь с большим удовольствием. Говори, друг, слушаю тебя. ФИЛОНУС. Я уже никого не буду ни о чем спрашивать, не буду терзать твою обремененную предсмертными мыслями ГИЛАС. Это было бы очень странно. Здесь есть логическое противоречие? ФИЛОНУС. Я не говорю, что есть, подумай сам. Вот тысячи Гиласов проводят время, предаваясь труду и радостям жизни. Ну так как же, существует ли твое единственное «я», поделенное между всеми одновременно, существует ли оно, охватывая их? Соединяет ли некая загадочная общность одной индивидуальности все эти копии в неразделимое целое? ГИЛАС. Это невозможно. Каждый из этих индивидов обладает своим собственным, исключительным, субъективным «я», таким же, как мое. ФИЛОНУС. Каждый, говоришь, обладает таким же «я», как твое? А не тем же самым? ГИЛАС. Не тем же самым, потому что тогда они бы были одним человеком, что является противоречием. ФИЛОНУС. Великолепно. У каждого, следовательно, такое же «я», как у тебя, Гилас. А у кого же из них то же самое «я», кто представляет твое продолжение? Почему ты молчишь? Что тебе подсказывает логика? ГИЛАС. Логика подсказывает, что никто. Но подожди. Меня кое-что осенило. Ну конечно! Естественно! Дорогой друг, дело обстоит так. Идентичность определяется не материальным тождеством, а исключительно структурой, о которой мы договорились, не правда ли? ФИЛОНУС. Правильно. ГИЛАС. О структуре же можно сказать, что она «та же самая», а не только «такая же». Вот я рисую равнобедренный треугольник. Если я нарисую второй, то можно будет сказать, что в них обоих прослеживается «та же самая» структурная особенность равнобедренности. Я могу нарисовать много таких треугольников, но с точки зрения структуры это будет лишь один треугольник, повторенный многократно. Подобным образом я могу сказать, что все эти созданные машиной Гиласы, по сути, являются «тем же самым», икс раз повторенным человеком. Что ты на это скажешь? ФИЛОНУС. Ты очень ясно это себе представил. Теперь ты позволишь, чтобы я уже при жизни сделал твою копию? ГИЛАС. Как это? ФИЛОНУС. Ну, раз копия – не другой человек, а всего лишь «такой же», но, как ты сам сказал, с субъективной точки зрения (что нам как раз и нужно) она – «тот же самый» человек, что и ты, то отсюда следует, что когда тиран тебя умертвит, а копия останется жить, то и ты останешься жить, ибо будет продолжать существование человек, который является «тем же самым» Гиласом, что и ты. Разве не так? ГИЛАС. Неужели я ошибся? Как же так? Ведь если рассматривать неодушевленные предметы, возникает подобная дилемма?.. ФИЛОНУС. Дилемма возникает, но мы тут же ее ликвидируем нашим собственным определением точек зрения. Признаем ли мы копию продолжением оригинала или нет, зависит исключительно от нашей договоренности. В случае с человеком, правда, дело обстоит иначе, поскольку всю картину портит фактор сознания. Можно, к примеру, заменить одну глиняную миску другой, поразительно на нее похожей, можно заменить одного на другого двух поразительно схожих близнецов, поскольку мы рассматриваем их внешне, как предметы. Однако ни один близнец сам себя заменить на другого никогда не сможет. Подобным образом и ты не можешь даже по ошибке заменить себя на свою копию, существующую одновременно с тобой, созданную машиной. Что же нам делать? Уже через минуту здесь появится тиран. Ты знаешь, какую смерть он тебе готовит? ГИЛАС. Ты говорил про яд, а потом про удушение. ФИЛОНУС. Только для примера, для образности аргумента, а вовсе не потому, что это соответствовало его намерениям. Ты умрешь иной смертью. Этот тиран заморозит твое тело, прекратятся все движения, все малейшие колебания атомов, все ткани застынут, процессы остановятся, структуры замрут. Будет ли это смерть, Гилас, если ты, замкнутый в ледяной глыбе, окажешься брошен в пучину Северного Ледовитого океана? ГИЛАС. Несомненно. ФИЛОНУС. А если я, твой друг, выловив ледяную глыбу из бездны, растоплю ее, и твое замерзшее тело так искусно согрею, и такими лекарствами его напитаю, что все молекулы снова придут в движение, и ты оживешь, что тогда? Не кажется ли тебе, что это именно ты, стоящий сейчас здесь и глядящий на меня на фоне осенних деревьев, оживешь, выведенный из ледяной тюрьмы, из мрака небытия на дневной свет? ГИЛАС. Да, это я оживу. ФИЛОНУС. Без всякого сомнения? ГИЛАС. Без всякого сомнения. ФИЛОНУС. А если тебя распылят на атомы, а я потом тебя из этих атомов восстановлю, то это уже будешь не ты? Почему? Что, твое личностное «я» улетит куда-нибудь, как птичка из клетки? ГИЛАС. И в этом случае, как мне кажется сейчас, я оживу. ФИЛОНУС. Ты сам, Гилас, а не человек, бесконечно на тебя похожий? ГИЛАС. Я сам. ФИЛОНУС. Хорошо. А если создать две твои копии, одну из тех же атомов, из которых сейчас состоит твое тело, а другую – из таких же самых, то будет ли эта первая копия твоим продолжением, тобою настоящим, а вторая – только двойником? ГИЛАС. Возможно. ФИЛОНУС. Но ведь эти атомы ничем между собою не отличаются. Подобным образом и копии эти ничем не отличаются – что же делает одну из них твоим продолжением, а другую – абсолютно чужим тебе человеком? ГИЛАС. Не знаю. Действительно, те же самые или только такие же самые атомы – выходит, что это все равно. Все атомы одинаковые, и ни один ничем не отличается. ФИЛОНУС. Так что, обе копии будут твоим продолжением? Или ни одна? Что ты молчишь? Седьмой час наступает, вот уже и тирана с отрядом палачей следует ждать с минуты на минуту, а ты, Гилас, хотя я и предоставил тебе все возможности воскрешения, какие только может себе вообразить истинный материалист, продолжаешь изрекать суждения, постоянно изменяющиеся и диаметрально противоположные: то вопрос, будешь ли ты жить, считаешь обусловленным договоренностью, то снова предполагаешь множественность продолжений, ведущую к абсурду, то воскрешение свое из атомов ставишь в зависимость от того, насколько быстро будет протекать разложение твоего трупа, и так до бесконечности. Вынеси же свое окончательное суждение, друг! Тиран уже близок, я вижу в конце аллеи его одежды, забрызганные кровью твоих предшественников. Быстро говори, что я должен делать с машиной, чтобы ты ожил, и убежден ли ты, что благодаря воссозданию из атомов глаза твои снова будут видеть. Будут ли видеть твои глаза, мой Гилас? Скажи, будут ли видеть? ГИЛАС. Честное слово, я уже ничего не понимаю, друг мой Филонус. Подозреваю, что я совершил ужасную вещь, доказывая ФИЛОНУС. Ни в коей мере, друг. |
||
|