"Русская весна" - читать интересную книгу автора (Спинрад Норман Ричард)

XVIII

В разгар партии в покер Нат Вольфовиц вдруг заявил, что хочет баллотироваться в конгресс. Перед этим он сорвал банк, имея на руках десятки и шестерки – больше ничего.

– Ты спятил, Нат, – сказал Бобби, теперь уже студент университета Беркли. – Тебя будет поддерживать Телеграф-авеню, что ли?

– А вот я сблефовал с одними вшивыми шестерками и выиграл!

– Это не совсем одно и то же!

– Разве?

– Нат, ты шутишь! – вмешалась Марла Вашингтон.

Кроме нее и Бобби, за покером сидели Джонни Нэш и Фрида Блакуэлдер – новички в Малой Москве, почти без опыта, зато с большим энтузиазмом. Бобби, хотя и не сравнялся в игре с Вольфовицем (и понял, что никогда не сравняется), давно сделал важный для себя вывод: если с Натом играть осторожно и не зарываться, то благодаря олухам-новичкам можно иной раз кое-что и добавить к скромному родительскому пособию из Парижа.

– Смотря что ты называешь шутками, – откликнулся Вольфовиц. – Выигрывать я не собираюсь.

– Что-о?..

– Шансов на победу у меня, конечно, не будет, – жизнерадостно оценил свои возможности Вольфовиц. – Округ состоит из Окленда и Беркли, экономика здесь зависит от военной верфи, а в Беркли гринго больше, чем красных. Большинство даже не воспримет, чту я им буду говорить. Мне некуда втиснуться со своей программой между демократами и республиканцами. К тому же, – засмеялся он, – я вовсе не собираюсь переезжать в Вашингтон.

Бобби, ничего не понимая, глядел на Вольфовица; у того было странное выражение лица – ироничное, задумчивое, отрешенное. Не всерьез же он заговорил о выборах, в самом деле!

– Скажи, Нат, что ты задумал? – спросил Бобби, раздав карты.

– Тедди Рузвельт, Джесси Джексон, – пробормотал Вольфовиц.

– Что ты там бормочешь? – не выдержала Марла.

– Тедди Рузвельт называл выборные кампании отличной трибуной. А Джесси Джексон был радикальным черным священником и с тысяча девятьсот восьмидесятого по тысяча девятьсот девяностый год баллотировался в президенты, заведомо зная, что шансов у него никаких.

Бобби разглядывал свои карты. Король – самая крупная, ни одной пары или флеша. Фрида тоже смотрела в свои карты. Джонни поставил пятьдесят долларов, Марла еще пятьдесят. Вольфовиц глянул в свои карты и сбросил их. Взгляды Бобби и Ната на мгновенье скрестились, и Бобби тоже сбросил карты.

– Начинаешь соображать, малыш, – улыбнулся Вольфовиц. – В свое время я выиграл достаточно, чтобы оплатить тысячу-другую афиш. Может быть, и несколько радиопередач. Потом, мы можем брать по нескольку долларов за вход на субботние вечера. Хватит, чтобы обеспечить небольшую поддержку свободной прессы, а говорить я буду вещи шокирующие.

– Какие же?

– Что США должны сделать все возможное, чтобы вступить в Объединенную Европу.

Марла оторвалась от карт.

– Но это безумие, Нат!

– Мы знаем, что это единственный выход, – парировал Вольфовиц.

– Но мы – красные!

– Мы играем в покер или нет?

– Да… Вот так, – рассеянно вернулась к игре Марла и поставила еще пятьдесят долларов.

– А ты что скажешь, товарищ еврократ? – обратился Вольфовиц к Бобби. – Тебе это тоже кажется безумным?

Бобби считался теперь старожилом Малой Москвы, и его европейское происхождение придавало некий интеллектуальный вес его суждениям. Вот и сейчас – полагалось сказать что-то умное, а сказать ему было нечего…

Объединенная Европа с населением в миллиард с лишним человек превзошла по валовому национальному продукту США и Японию вместе взятые. Она уверенно лидировала в передовой технологии, в Европе был самый высокий уровень жизни. Конечно, так называемый Общий рынок Западного полушария вроде бы и обеспечивал Соединенным Штатам гарантированный экспорт, а сырье поступало по искусственно заниженным ценам. Но пока Америка была вне ОЕ, Африка была для нее закрытой корзинкой, а Азию полностью контролировала Япония. Единственным рынком сбыта США оставались страны Латинской Америки, которые катастрофически разорялись от этого партнерства.

Бесконечные партизанские войны по всему Западному полушарию обеспечивали военной промышленности постоянные заказы, уровень безработицы пока удавалось контролировать. Но, ошеломив Европу отказом от выплаты внешнего долга, США зарекомендовали себя международным шулером. И естественно, лишились возможности справляться с финансовым дефицитом. Федеральный бюджет трещал по всем швам, на внутренний рынок приходилось выпускать все новые и новые бумажные деньги – инфляция шла полным ходом.

Уровень жизни постепенно снижался. Но медленно тонущую лодку еще не кинулись раскачивать. Тем более что во всех бедах можно было обвинять Европу, Японию и повстанцев в Латинской Америке. Закон о национальной безопасности постоянно ужесточался, и любого, кто рискнул высказать горькую правду, легко было заставить молчать.

– Ну, Нат, мы понимаем, что вступление в Объединенную Европу – единственный выход, – сказал наконец Бобби. – Вот только как это сделать? На кой им наши товары? Они и мысли не допустят, чтоб мы к ним влезли.

Марла показала три восьмерки и забрала банк. Джонни и Фрида застонали.

– Надо заплатить им долги, – ответил Вольфовиц.

– Это же миллиарды и миллиарды!

Вольфовиц взял карты; пришла его очередь сдавать. Он принялся за дело с обычным шиком.

– От такого предложения они не отказались бы, – сказал он.

– Конечно, не откажутся, но где взять такие деньги? И кому предлагать такой рецепт – нашим нацистам?

Вольфовиц пожал плечами.

– Это я еще не продумал. Я не собираюсь побеждать на выборах, так что мне не надо волноваться из-за мелочей. Я хочу одного – чтобы люди заговорили об этом.

– Хочешь взобраться на трибуну?

– Потреплюсь от души. Чем я хуже демократов или республиканцев? – Вольфовиц стасовал колоду. – Сдаю по семь карт, салаги, ставка в этой игре всего пятьдесят долларов. Бодрей, ребятки, это ведь теперь не деньги…

Избирательная кампания началась с субботней вечеринки. Накануне Бобби и другие обитатели Малой Москвы расклеили по Телеграф-авеню и в кампусе афиши. Вольфовиц сочинил рекламную заметку, ее напечатали в университетской газете и передали по местному радио. "Натан Вольфовиц баллотируется в конгресс. Пришло время последних козырей" – таков был лозунг всего предприятия. Бобби не мог заставить себя относиться к этому всерьез, но, к его большому удивлению, в девять вечера их дом был переполнен. Публика теснилась на крыльце, на лужайке, на заваленном мусором заднем дворе. Вольфовиц решил денег за вход не брать, во всяком случае на первый раз. Однако поручил Бобби и другим своим постояльцам обходить толпу с кружками и шляпами – собирать пожертвования на избирательную кампанию. Как ни странно, монет и мелких купюр им набросали немало. Бобби уже не в первый раз поднимался в комнату Вольфовица и высыпал на его кровать деньги из полной до краев шляпы, а карманы его были набиты записками с именами и телефонами желающих помочь кандидату. В числе этих желающих было немало хорошеньких девушек, заинтригованных европейцем Бобби.

Навряд ли и сам Вольфовиц хоть на секунду верил в успех. И не скрывал этого даже ради приличия. Он расхаживал по комнатам и разглагольствовал о вступлении в Объединенную Европу, о необходимости "американского Горбачева", имея в виду себя, и тут же открыто называл все происходящее жестом отчаяния, "последним козырем"…

– Это ты – Бобби Рид? – спросила очередная девушка, опуская чек в его шляпу. Девушка как девушка – среднего роста, каштановые волосы, короткая стрижка, но что-то было в ее лице, что-то притягательное…

– Единственный и неповторимый, – поклонился Бобби.

– Парень из Франции?

– Bien s?r [66], – не без кокетства сказал Бобби.

– Ну-ну, не зарывайся! – Она сверкнула зелеными глазами. – Я хочу помочь вашей кампании, но не надейся, что пополню список твоих любовниц!

– Если, по-твоему, я записной бабник, на что мне нужна ты? – разозлился в свою очередь Бобби.

Она внезапно изменила тон, лукаво улыбнулась.

– Где же твоя галльская изысканность? Знаешь, кем тебя считают?

– Ну?

– Ты думаешь, ты можешь переспать с половиной девушек Беркли, а другая половина не будет знать о твоих манерах и размерах? До миллиметра?

Бобби побагровел.

– Ладно, как тебя зовут?

– Сара Коннер.

– Послушай, Сара Коннер, если ты серьезно хочешь помогать нам, тебе стоит научиться приличным манерам. Многого мы не требуем, но все-таки с незнакомыми людьми…

Сара словно переключилась снова.

– Извини, ладно? – сказала она с подкупающей искренностью. – Я просто хотела посмотреть, как ты будешь реагировать. Видно, я перестаралась, мне часто говорят, что я меры не знаю…

– Во что могу поверить…

– Но я действительно хочу помочь кампании Вольфовица. Ты уж, пожалуйста, улыбнись и не держи на меня зла, ладно?

– Тогда начнем сначала, – предложил Бобби. – Пошли наверх…

– К тебе в комнату?

Бобби закатил глаза.

– В комнату Ната! – застонал он. – Мне надо это выгрузить! – Он поднес к ее лицу шляпу, наполненную деньгами.

Сара рассмеялась. На этот раз и Бобби заставил себя рассмеяться.

На кровати Вольфовица была куча денег; Бобби высыпал содержимое шляпы туда же.

– Ого! Солидный фундамент для дела! – сказала Сара.

– Не так уж здесь много, как кажется, – вздохнул Бобби. – Бумажек много, да все мелкие. Нат – мой друг, но… Ты действительно думаешь, что он выиграет?

– Нет. И что?

– А это что? – Он показал на кровать.

– Думаешь, он украдет деньги?!

– Конечно нет. Истратит все до последнего цента, вложит еще и свои, и выигранные в покер, но…

– Что "но"?

– А то, что ничего не выйдет. И он знает, что не победит. Мы морочим людям голову!

– Вовсе нет! – Сара села на кровать рядом с ним. – Все не так, никто никого не дурачит. Я понимаю, что Вольфовиц не победит на выборах, и большинство людей, чьи деньги лежат в этой куче, понимают тоже, но вопрос не в победе…

– Только, пожалуйста, не уверяй меня, что в игре важна не победа, а участие!

Сара ответила очень серьезно:

– Важно изменить саму игру. Выборы в этой стране потеряли всякий смысл. Демократы говорят одно, республиканцы – чуть-чуть другое, а суть-то одна! К серьезным вещам они одинаково равнодушны, а страна катится в пропасть, и даже те, кто это видит, ничего не предпринимают, потому что система так и задумана, чтобы ничего нельзя было изменить…

Зеленые глаза девушки искрились яростью. Бобби был ошеломлен и очарован.

– Да-да! Твой Вольфовиц говорит о запретных вещах. Его обзовут коммунистом и предателем-европешкой, и он проиграет выборы. Но, всячески его оскорбляя, они будут вынуждены спорить о том, что он предлагает. Так вот, люди, по крайней мере, услышат правду о том, что творится в Заливе. Что с того, что Вольфовиц проиграет? Знаешь, что самое главное в говорящей собаке?

Бобби удивленно поднял брови.

– Не то, о чем она говорит, а сам факт, что она может разговаривать!

Бобби рассмеялся и придвинулся к ней – она сделала вид, что не заметила.

– Пришло время лихих поступков! – говорила она. – Мой прадед был террористом в Ирландии, а бабка – в числе тех, кто случайно уцелел, когда полиция открыла огонь по студентам. Я пошла в них, и я говорю: надо что-то делать! Побеждать или проигрывать, но не протирать штаны в разговорах. Вот почему я хочу работать на Вольфовица! Люди хотят действия ! Ты понимаешь это, Бобби Рид? Разве тебе этого никогда не хотелось?

Бобби вспомнил свои мальчишеские мечты об Америке. Вспомнил, как долго сюда стремился и как отстаивал свое решение остаться здесь. Вспомнил беспорядки у посольства в Париже и шествие с перевернутым флагом на Телеграф-авеню. Он остался в Америке, чтобы быть настоящим американцем, но что он сделал стоящего с тех пор? Что, кроме нытья и жалоб? Там, за флагом, шли настоящие американцы, они заставили его гордиться ими. И Америкой. Девушка рядом с ним – такая же, одна из них.

– Да, – ответил он, – хотелось. Спасибо, что напомнила.

Сара Коннер мягко улыбнулась. Бобби ужасно хотелось схватить ее в объятия тут же, но он удержался.

– Можно когда-нибудь позвонить тебе? – спросил он.

Сара Коннер хитро на него посмотрела.

– Как только для меня здесь найдется настоящая работа, – ответила она.

– А ты крепкий орешек! – улыбнулся Бобби. Он, можно сказать, непроизвольно поднес ее руку к губам и поцеловал. Сара отдернула руку, словно обожглась.

– Это еще что?

– Мне показалось, пришло время решительных поступков. – Бобби смотрел на нее и улыбался. Несколько секунд она сохраняла каменное выражение лица, но не выдержала и наградила его радостной улыбкой.

С этого все началось.

Штаб-квартирой избирательной кампании Вольфовица стала Малая Москва. По пятницам и субботам устраивались вечера для сбора пожертвований. В гостиной поставили несколько телефонов, которые непрерывно звонили. До конца выборов отменили даже игру в покер; общие обеды тоже не готовили, каждый перехватывал что попало на скорую руку. Круглые сутки были шум и кутерьма, вся жизнь в доме превратилась в кромешный ад.

Но Бобби ничего не имел против. Первым, кому он позвонил, когда им поставили столько телефонов, была, конечно, Сара Коннер. Она проявила дьявольскую энергию, собирая пожертвования и подписи, забивая на митингах других ораторов, не давая им вставить ни слова; она даже убедила голосовать за Вольфовица нескольких бродяг. Так что Бобби каждый вечер мог кормить ее, слушать ее разговоры по телефону и вообще наслаждаться ее обществом. Ему еще не приходилось встречать таких женщин – в вопросах политики она была настоящей "красной из Беркли", но вот что касалось давно решенной для Бобби проблемы свободной любви – тут она была явно старомодна. Прямо как люди, жившие во времена СПИДа, до второй сексуальной революции. И когда Бобби любезно предложил ей свою постель, чтобы не тащиться на ночь глядя домой, она смерила его испепеляющим взглядом.

Но общество его милостиво терпела, и на пятый день, когда он, прощаясь, поцеловал ее в щеку, ответила улыбкой. Но на следующий вечер, когда он попытался целоваться всерьез, опять отстранилась. Бобби этого не понимал. Сара была дружелюбна, охотно с ним говорила, даже, бывало, искала его, чтобы вместе перекусить и поболтать, и вместе с тем изображала Снежную королеву. Зачем такие загадки и почему нельзя просто переспать – это не укладывалось у Бобби в голове.

Постепенно Сара заняла все его мысли. Бобби потерял интерес к другим девушкам и с головой погрузился в избирательную кампанию Вольфовица. Во всяком случае, демонстрировал это в присутствии Сары. Он дежурил на телефонах, стараясь быть к ней поближе, запечатывал конверты, считал квитанции, писал письма и вообще всячески выказывал свою приверженность Отчаянному Поступку.

…Победить Вольфовиц не мог. На предварительных выборах он набрал процентов десять голосов, и особых надежд на лучшее не было. Но сама кампания, ее суета, напряжение и кипящая атмосфера, даже демонстрации шовинистов у дома, угрозы взрывов, оскорбления по телефону, фальшивые сообщения в прессе – все это действовало, поддерживало ощущение безнадежного, но благородного приключения.

Однажды утром, когда Бобби оказался за чашкой кофе вдвоем с Вольфовицем, он поделился с ним своими личными проблемами.

– Объясни мне – чего я не знаю, Нат. Скажи, зачем она так?

Вольфовиц улыбнулся, пожал плечами.

– Этого ты не узнаешь, пока не увидишь все ее карты, прости за сравнение.

– А когда я их увижу?

– В конце игры, естественно. Если только не сдашься первый – тогда ничего не узнаешь никогда. Жизнь как карты, малыш: чтобы узнать, надо заплатить. Этого, похоже, она и добивается.

– Господи, Нат, что я должен сделать?

– Это зависит от того, что за карты у тебя на руках… Разыгрывай партию или выходи из игры.

– И это все, что может посоветовать американский Горбачев?

– Ну, еще, – задумчиво сказал Вольфовиц, – еще ты можешь попробовать пойти с последнего козыря. Подумай и об этом, малыш!

Через несколько дней, когда они с Сарой доедали на кухне пиццу, его вдруг осенило. Ведь все совершенно ясно! Какой самый отчаянный ход в его ситуации? Открыть свои карты – взять да и сказать ей все, что он чувствует! Если он не хочет выходить из игры, иного выхода у него просто нет.

– Э… Давай выйдем на веранду, Сара, – предложил он. – Я бы хотел кое о чем поговорить наедине.

– По поводу кампании?

– Э… да, в некотором роде.

Они вышли на скрипучее крыльцо, именуемое верандой. На другой стороне улицы гринго выставили пикеты, взад и вперед маршировали люди с лозунгами:

"ЕВРОПУ В ЖОПУ", "ДОЛОЙ КОММУНИСТОВ"

и "ВОЛЬФОВИЦ – ПРЕДАТЕЛЬ".

Двое усталых полицейских стояли у натянутой веревки – "ограничительной линии". Обстановка оказалась не очень романтичной, но отступать было уже поздно.

– Что случилось, Бобби? – спросила Сара, дожевывая пиццу.

Бобби глубоко вдохнул и почувствовал, как в животе у него холодеет. А, черт с ним!

– Я очень хочу спать с тобой, Сара, – брякнул он. – Ты, наверное, это заметила.

Она даже не посмотрела на него. Откусила еще кусочек пиццы, съела.

– Заметила.

– Ну и…

– Что "ну и"? – Она теперь глядела ему в глаза, но лицо ее оставалось непроницаемым. – Это очень серьезно для меня, Бобби! И надо, чтобы ты честно ответил самому себе – почему тебе этого хочется.

Бобби вздохнул.

– Я даже не знаю, как это правильно объяснить… Просто с тобой я, кажется, становлюсь другим. По-другому поступаю, по-другому думаю…

Сара улыбнулась и спокойно спросила:

– Тебе это нравится?

– Конечно, нравится, – откликнулся Бобби. – Но я не могу сказать, что я в восторге от того, что происходит сейчас!

Сара рассмеялась и вдруг стала снова серьезной.

– Ты любишь меня?

Бобби застыл, утратив дар речи. Никто никогда не задавал ему таких вопросов.

– А ты любишь меня? – только и смог он сказать.

– Я первая спросила.

Бобби пожал плечами. Вздохнул, уставился на свои башмаки. Она наклонилась к нему и прижалась губами к его губам. Пикетчики на другой стороне улицы заржали. Теперь это уже не имело для Бобби никакого значения.

В далеком Беркли, давно известном левыми клоунадами, кандидат в конгрессмены Натан Вольфовиц потешает публику. Помощник преподавателя истории в университете и известный крутой картежник ратует за вступление Америки в Объединенную Европу. Он открыто заявляет, что основной источник финансирования его кампании – выигрыши в покер.

– А почему бы нет? – говорит новоявленный «американский Горбачев». – По крайней мере, у меня нет под столом крапленой колоды, чего нельзя сказать о демократах и республиканцах, судя по тому, как они поступают с американским народом!

"Тайм" – "Пипл"

В половине первого ночи они пришли в комнату Бобби. Он так долго представлял себе этот момент, что теперь был совершенно без сил. Они сели на край кровати и молча смотрели друг на друга – как им показалось, целую вечность.

– Странно как-то, – сумел наконец проговорить Бобби.

– Угу.

– Ну и?

Она улыбнулась и опять поцеловала его – открытым ртом, губами и языком. И они добрались наконец друг до друга, многодневная мука кончилась, и Бобби испытал нечто такое, что никогда не испытывал – духовное единение; он словно познал не тело женщины, а ее дух, ее скрытую суть.

… Сара улыбнулась, облизнула губы и нежно его поцеловала.

– Хорошо?

– Хорошо, – ответил Бобби.

– Это у нас всерьез?

– Как повернется… Одно я тебе скажу – это не жест отчаяния.

Билли Аллен: Почему вы называете себя американским Горбачевым?

Натан Вольфовиц: Потому что он – мой герой. Он принял страну, семьдесят лет страдавшую от экономического и политического запора. Он зажал нос и поставил ей клизму, в которой она так нуждалась. Похожая ситуация, Билли?

Билли Аллен: Я попрошу вас! Мы на национальном телевидении!

Натан Вольфовиц: Вы же как-то решаете проблему с нашими ежедневными зверствами в Латинской Америке. Наверное, хорошо умеете кроить запись.

Билли Аллен: Камера, стоп! Коммерческий ролик!

"Ньюспик", ведущий Билли Аллен

Вечером после выборов в Малой Москве устроили пирушку, ничуть не похожую на поминки. Угощение оплатили Вольфовиц, его постояльцы и помощники. Все собрались в гостиной – столы и телефоны были уже убраны – и ждали объявления результатов. Около полуночи появились предварительные итоги – по информации почти со всех избирательных участков. Республиканец Майкельсон набрал 48 процентов голосов, демократ Кармело – 39. Остальные голоса взял Вольфовиц – 13 процентов.

– Во всяком случае, мы не дали ублюдку набрать абсолютное большинство, – сказала Сара. Они сидели с Бобби на диване, взявшись за руки. – Не так уж плохо для отчаянных.

– А если мы сорвали победу Кармело? – пробормотал Бобби.

– Ну и что? По крайней мере, мы заставили их призадуматься.

Вольфовиц поднялся со своего кресла и выключил телевизор. Выдержал небольшую паузу, давая всем время собраться. Наступила тишина, каждый чувствовал себя чистым и трезвым.

– Ну вот все и кончилось, осталось покричать, – сказал Вольфовиц, расправил плечи, запрокинул голову и во всю силу легких крикнул: – А-а-а-а-р-х! Отлично, дети! Все позади. Кто-нибудь хочет сыграть в покер?

– Господи, Нат, это все, что ты хотел сказать? – вырвалось у кого-то.

– Мы сделали ставку, и этот кон мы проиграли. О чем еще говорить?

– Ты еще попытаешься, Нат? – выкрикнул кто-то.

– В конгресс? Об этом забудьте. На следующий год будут выборы президента, так? Вот и позвольте мне первым объявить свою кандидатуру на пост президента Соединенных Штатов!

Раздался смех.

– Я говорю серьезно, – заявил Вольфовиц. – Серьезно, как никогда.

– Да мы знаем, Нат!

– Подумайте вот над чем. Нам удалось потрепать им нервы в национальных новостях, так? Черт, я даже пять минут участвовал в позорном шоу Билли Аллена, пока они не выдернули вилку! А в президентской кампании есть возможность использовать федеральные фонды! Немного поколдовать, и, кто знает, не исключено, что в следующий раз мы получим прибыль. Поставить на кон президентское кресло – это же новая карьера. Мы еще дадим этим дурням урок истории!

– Да, но от какой партии, Нат?

Вольфовиц пожал плечами.

– А какая разница? – Он вытащил из кармана рейгановскую десятидолларовую монету. – Орел – я демократ, решка – республиканец, – он запустил монету под потолок, поймал ее и сказал: – Я, кажется, стал республиканцем! А теперь пошли играть в покер, дети мои, а то я от всех этих передряг совсем обезденежел!

Бобби не стал играть. Они с Сарой вышли на задний дворик и там стояли, взявшись за руки, среди мусорных баков, картонных ящиков, ненужных распечаток и прочих отходов избирательной кампании.

– Вот и все, – сказал Бобби.

– Выборы?

– Да. Что-то в них было, а?

– Угу.

Но Бобби уже понял, что на этот раз ему не уйти от серьезного разговора.

– Ну и? – сказала она, глядя под ноги.

– Ну…

– Скажи это, Бобби.

Бобби тоже понурил голову.

– Ну, в общем… Я люблю тебя, Сара Коннер. Останься здесь, со мной.

Она поцеловала его.

– Думала, ты меня не попросишь…

– Неправда! – засмеялся Бобби. Сара тоже засмеялась.

– Кажется, ты завоевал меня, – сказала она.

– Кажется…

– Ну и?..

И Бобби привлек ее к себе.