"Русская весна" - читать интересную книгу автора (Спинрад Норман Ричард)

XII

Когда Роберт Рид пришел за американским паспортом, посольство США, огороженное со стороны авеню Габриэль новой стеной из шлакоблоков вместо прежней железной ограды, было оцеплено американскими морскими пехотинцами, которые стояли на тротуаре почти плечом к плечу; по верху стены была протянута колючая проволока, явно под напряжением, а через каждые двадцать метров установлены психоизлучатели. По другую сторону узкой улицы – кордон из верховых патрулей французской республиканской гвардии.

Из соображений безопасности даже паспортный стол перенесли на территорию посольства, да и вообще правила безопасности здесь соблюдали отменно. На входе были металлодетектор и бомбоискатель, потом Бобби обшарили вручную и только после этого позволили встать в очередь к будке, в которую запрятали паспортный стол. Наверное, если бы нашлась подходящая комната, с него спустили бы штаны и заглянули в зад.

Бобби хорошо понимал, откуда такая паранойя. Выйдя из метро на площади Согласия, он увидел, что парк от Елисейских полей до авеню Габриэль запружен народом – многие несли свернутые флаги, у других были ведерки, наверное, с навозом. Тут и там размахивали палками, а немногочисленные полицейские явно были заодно с демонстрантами.–

За последнюю неделю Париж захлестнули антиамериканские демонстрации, вызванные экспроприацией европейского имущества. Французская полиция почти бездействовала, следя лишь за тем, чтобы дело не дошло до членовредительства; кто-то из министров даже выступал с речами на демонстрациях.

К счастью, экзамены, а с ними и учебный год, только что кончились, и родителям не пришлось спорить – можно ли Бобби ходить в школу. Но мать настояла, чтобы доджеровскую куртку спрятали пока от греха подальше, и Бобби было велено держаться поближе к дому. Две недели подряд он первым смотрел утреннюю почту, и сегодня утром, когда долгожданное извещение из американского посольства наконец пришло, Бобби спрятал его, никому не показав: знал, что его могут не пустить в посольство за паспортом.

Его приглашали и в Калифорнийский университет, и в Беркли; то и другое – в Калифорнии; он решил подождать до 25 августа с выбором. У него был билет на рейсы индийской авиакомпании до Нью-Йорка – годный неделю после ближайшей пятницы, и даже кредитная карточка для полетов на всех американских внутренних авиалиниях. Так что Бобби не стал откладывать визит в посольство, пока родители не соизволят отпустить его за паспортом. А то мать уже начинала поговаривать, что, мол, ехать в Америку нынче небезопасно и тому подобное.

Он просто-напросто подождал до двух, когда Франя ушла, сел в метро и поехал на площадь Согласия. Когда вернется с паспортом, можно будет прикинуться дурачком. Ему, мол, и в голову не пришло, что из-за такой чепухи надо спрашивать разрешения. А если мать обвинит его в непослушании, то ведь паспорт будет уже в кармане, верно? Не лишаться же нужного документа из-за каких-то идиотских демонстраций!

Судя по тому, что Бобби увидел в посольстве, другие американцы, не успевшие выехать из Парижа, тоже были не из пугливых. Настоящий бедлам. Толпа заполонила весь двор, кое-кто приволок чемоданы. И все вместе орали во весь голос, требуя защиты, требуя убежища, требуя посла, ругая почем зря французов, друг друга, американское правительство, морских пехотинцев, которые обыскивали посетителей, и служащих посольства, пытающихся выровнять очередь. Работники посольства, естественно, тоже были в отвратительном настроении и отвечали бранью на брань. А бедные морские пехотинцы, наверное, с большим удовольствием остались бы на улице перед разъяренной толпой или в кишащих партизанами джунглях Латинской Америки.

По меньшей мере час ушел у Бобби на то, чтобы попасть внутрь, еще час он отстоял во второй очереди, чтобы обменять свою повестку на какое-то дурацкое разрешение, и еще два часа – в третьей очереди. Там ему наконец выдали взамен этого разрешения вожделенный паспорт. В самом отвратительном расположении духа, усталый от бесконечного ожидания, в предвкушении взбучки, которую ему зададут дома, Бобби коленями и локтями проложил себе путь в толпе, напиравшей на паспортный стол, и выбрался во двор.

Здесь творилось что-то неладное.

У ворот была толпа, все смотрели наружу, ворота были заперты, и два морских пехотинца стояли за ними, прижавшись спинами к толстым стальным прутьям, с автоматами М-86 на изготовку. Солдаты расставляли по двору психоизлучатели с дистанционным управлением.

По ту сторону ограды стоял сплошной рев, яростный космический топот. Там что-то кричали – будто запись "макс-металла" прокручивали со сдвигом в сторону низких частот, – Бобби едва разобрал слова:

« А-ме-ри-кан-цы у-бий-цы!

А-ме-ри-кан-цы у-бий-цы!»

Бобби протиснулся ближе к воротам, и от того, что он увидел, в животе у него похолодело и колени задрожали. Все пространство за воротами до самых Елисейских полей было запружено народом, видны были верховые французской гвардии. Море поднятых кулаков, разинутых ртов и красных, с выпученными глазами, лиц. Чучело дяди Сэма с черепом вместо головы, болтающееся в петле на грубо сколоченной виселице. Горящий американский флаг, вознесенный на шесте над толпой. Длинное полотнище с каким-то лозунгом, не разобрать. Еще плакат – огромная, наспех измалеванная копия американской тысячедолларовой банкноты, заляпанная дерьмом и кровью.

« А-ме-ри-кан-цы у-бий-цы!

А-ме-ри-кан-цы у-бий-цы!»

Бобби и раньше видел антиамериканские демонстрации, да и сам когда-то принимал в них участие. Но никогда не сталкивался с такой волной ненависти, какая накатывалась сейчас на стены посольства. Это не укладывалось в рамки политики, в рамки экономики, в рамки здравого смысла. Это был всплеск животной ненависти.

« А-ме-ри-кан-цы у-бий-цы!

А-ме-ри-кан-цы у-бий-цы!»

Бобби стало страшно. Бобби стало стыдно. Вдвойне стыдно – за Америку и за фантастическую картину, которая вдруг представилась ему: сейчас морские пехотинцы начнут поливать это море возбужденных людей длинными автоматными очередями.

« А-ме-ри-кан-цы у-бий-цы!

А-ме-ри-кан-цы у-бий-цы!»

И тут какой-то комок, описав плавную дугу, пролетел над оградой и шлепнулся о стену посольства, оставив на сером камне коричневое пятно. Другой не долетел до здания и упал во двор, забрызгав все вокруг.

Что-то крича, метнулся к охранявшим ворота сержант. "Сволочи!" – громко и отчетливо выкрикнул один солдат.

Еще несколько комков – дерьмо с кровью – перелетели через ограду и шмякнулись о стену посольства. Еще и еще.

Солдаты у ворот направили автоматы на толпу снаружи. "Отойти от ворот! Отойти от ворот!" – кричал один из них. И здесь, во дворе посольства, морские пехотинцы тоже начали оттеснять людей подальше от ворот – делали они это без лишних нежностей. Солдат отпихнул Бобби от решетки. Бобби успел увидеть, как французы – солдаты республиканской гвардии – повернули лошадей и потрусили влево по улице, оставляя посольство наедине с толпой.

Господи, думал Бобби, стоя за цепью автоматчиков. Они начнут стрелять в толпу! Он не знал, кого сейчас ненавидел больше – американцев, готовых стрелять в безоружных людей, или долбаных французских шпиков, своим отступлением толкающих их на это.

Но этого не произошло.

Произошло другое, заставившее Бобби – по крайней мере, сейчас – гордиться, что он американец.

Если французы хотели спровоцировать американцев на злодеяние, они просчитались.

Ворота распахнулись, и две цепи морских пехотинцев стремительно ушли внутрь, не опуская автоматов, направленных на толпу. Весь маневр занял не больше двух минут. Потом отступили охранники – они закрыли за собой ворота и заперли их.

С торжествующим воплем толпа ринулась на прутья ограды – и откатилась назад: по прутьям пустили ток.

Град экскрементов не ослабевал. Бобби оцепенело стоял посреди двора, не зная, что делать и куда бежать.

– Берегись! – крикнул кто-то позади него.

Бобби обернулся на голос, но было уже поздно. Здоровенный ком ударил его в плечо, забрызгав лицо, волосы, всю одежду.

Его вырвало. Он стянул с себя куртку, вытер чистой стороной лицо и шею, повозил курткой по голове и бросил ее прочь. С тупым равнодушием он смотрел, как летели через забор комья дерьма с кровью, пустые бутылки, камни и кирпичи…

– ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ВНИ-МА-НИЕ! – загремел над ошалевшими людьми голос из динамиков.

Из здания посольства вышел морской офицер в черном; он встал у входа и принялся выкрикивать в мегафон, настроенный на полную громкость:

– ВКЛЮЧАЕМ ПСИХОИЗЛУЧАТЕЛИ! ВКЛЮЧАЕМ ПСИХОИЗЛУЧАТЕЛИ! СОЕДИНИТЬ РАЗЪЕМЫ! ГРАЖДАНСКИМ ЛИЦАМ ПРИЖАТЬСЯ СПИНОЙ К СТЕНЕ ЗДАНИЯ И ЗАТКНУТЬ ПАЛЬЦАМИ УШИ! СЕЙЧАС ЭТИ УБЛЮДКИ УЗНАЮТ, ЧТО ТАКОЕ ИЗЛУЧАТЕЛИ!

Бобби забыл о мерзкой грязи на штанах и ботинках и со всех ног кинулся подальше от излучателей. Хоть он никогда не испытывал на себе их действия, но, как и все остальные, прижимавшиеся спинами к посольскому дому, прекрасно знал, чт? сейчас начнется.

Психоизлучатель создает мощный поток инфра – и ультразвукового излучения на специально подобранных частотах. Облучение вызывает безотчетную панику. Оно лишает людей способности мыслить, вызывает вибрацию черепа и слухового аппарата и мгновенный сильнейший приступ мигрени. Оно расслабляет сфинктеры, мышцы-замыкатели, и человек не может контролировать свои естественные отправления.

Это – излюбленное оружие американских вооруженных сил для разгона демонстраций в Латинской Америке. Соединенные Штаты рекламировали его как безвредное и гуманное, а европейская общественность клеймила как унижающее человеческое достоинство – в Европе то и дело показывали кадры, где несчастные латиноамериканцы хватались за животы, сжимали руками голову и визжали от боли.

Бобби и сам, бывало, ругал это оружие. Но вот теперь, когда он, испуганный, обозленный, измазанный в крови и дерьме, прижимался к стене, крепко заткнув пальцами уши, все это воспринималось совсем по-другому.

– ВКЛЮЧИТЬ ПСИХОИЗЛУЧАТЕЛИ!

Их действие было направленным, но небольшой обратный поток возникал, и, зажав уши, Бобби все равно почувствовал такую вибрацию, точно у него на макушке заработал отбойный молоток. Все сильнее и сильнее он вжимался в каменную стену. Внутренности его словно превратились в дрожащее желе, и стоило громадных усилий не налить в штаны. Это не могло продолжаться больше пяти минут, но казалось, что прошли годы. Люди рядом с ним попадали на колени. У некоторых расплывались по брюкам мокрые пятна. Трудно было вообразить, что творится по ту сторону ограды, куда направлено излучение.

– ВЫКЛЮЧИТЬ ИЗЛУЧАТЕЛИ!

И вдруг все прекратилось.

Прошла головная боль и желание бежать сломя голову. Живот успокоился, и уже не надо было бояться наделать в штаны. Наступила странная, мертвенная тишина. Не было шума толпы. Не было комков дерьма и кирпичей. Люди стояли ошеломленные, загаженные и украдкой поглядывали друг на друга.

Охранник отключил пущенный по воротам ток. По команде сержанта два взвода построились в колонну. Ворота открыли, и морские пехотинцы вышли наружу, снова растянувшись цепью перед посольством.

– ТЕПЕРЬ ВЫ МОЖЕТЕ БЕЗОПАСНО ПОКИНУТЬ ТЕРРИТОРИЮ ПОСОЛЬСТВА, – сказал в рупор морской офицер. – ПОЖАЛУЙСТА, ВЕДИТЕ СЕБЯ СПОКОЙНО. ПОМНИТЕ – ВЫ АМЕРИКАНЦЫ.

И действительно, люди, которые только что в панике метались по двору и кричали, спокойно собрались в нестройную колонну по три и, не суетясь и не толкаясь, пошли через раскрытые ворота.

С минуту Бобби постоял на улице, озирая поле битвы и стараясь собраться с мыслями. Мостовая и тротуары были завалены плакатами, флагами, папками, перевернутыми ведерками; валялось растоптанное чучело дяди Сэма; повсюду камни, кирпичи, разбитые бутылки, лужи. Он содрогнулся, представив себе, что творилось здесь несколько минут назад.

Бобби перешел улицу и зашагал вдоль кордона к станции метро. Морские пехотинцы стояли с каменными лицами, глядя прямо перед собой, по стойке "вольно", с автоматами на ремне. Он обернулся. Американское посольство заляпано дерьмом и кровью.

И он тоже.

Но несмотря ни на что, американский паспорт у него в кармане, и, несмотря на провокацию, ни один моряк не открыл огонь, ни один демонстрант не погиб. И над загаженным посольством реяли "звезды и полосы", как бы превращая кровь и дерьмо в некий знак чести. Нелепо, но в этот момент Бобби гордился тем, что он американец, как никогда в жизни.

– Мы что, будем ждать вечно? – проворчала Франя.

Соня посмотрела через стол на Джерри. Он нервно тыкал вилкой в недоеденный паштет и смотрел в стену.

– Я несу, Джерри? – сказала она.

– Что?

– Я несу лосося?

– Боже мой, как вы можете думать о еде в такое время? – раздраженно огрызнулся Джерри.

Соня пожала плечами.

– Мы ждем уже больше часа. Можно и дальше сидеть и пялиться друг на друга, а можно сидеть и есть. Что же еще делать?

Когда Бобби опоздал к обеду, она прождала десять минут, потом, разозлясь, положила всем утиный паштет, оставив его тарелку пустой. Обойдется без закуски, поделом ему!

Когда прошло еще пятнадцать минут, а он не появился, раздражение сменилось тревогой. Теперь материнское сердце рисовало Соне всякие ужасы. Но если он просто заваландался, она ему покажет!

– Надеюсь, что теперь, когда вы с Пашиковым провернули наконец свою аферу с акциями, ты сможешь позаботиться и о семье! – выпалил Джерри.

– Опять об этом! – простонала Соня.

– Да, опять! Или замруководителя отдела экономической стратегии "Красной Звезды" выше этого?

– Я иду греть лосося! – объявила Соня и, стуча каблуками, отправилась в кухню. Она поставила таймер микроволновой печи на две минуты и сердито нажала на выключатель.

…О Господи, думала она. Так идет уже не первую неделю. Каминев заставил их поклясться, что дело будет делаться в полном секрете, а Илья дал ясно понять, что это в первую очередь относится к ее мужу-американцу. Они с Ильей работали целыми днями, прихватывая и вечера: анализировали вложения европейских компаний, имеющих касательство к "Красной Звезде", готовили бесконечные справки об их экономической стабильности – причем все рассчитывали сами, чтобы исключить утечку информации. Работать было трудно, но приятно, и к тому же это позволяло отдохнуть от бесконечных придирок и нытья Джерри, впавшего в депрессию.

Судя по его рассказам, Борис Вельников, главный инженер проекта, навязанный агентству Советским Союзом, был завзятый бюрократ, уже много лет не занимавшийся практической работой, и вдобавок русский шовинист, открыто презирающий американцев. Джерри не пускали на важные совещания, не давали ему людей. Его доступ к главным файлам компьютерной базы проекта ограничили областью, которая, по мнению Вельникова, имела касательство к "разработке систем управления". Жалобы Джерри старому другу Корно ничего не дали, Эмиль Лурад не отвечал на телефонные звонки.

Когда Соне удавалось выбраться домой к обеду, она выслушивала бесконечные обвинения в адрес Вельникова, а если не удавалось – Джерри пилил ее за то, что она забросила семью.

Теперь Соня иногда обедала после работы с Ильей даже в тех случаях, когда могла поспеть домой вовремя и сесть за стол с Джерри и детьми. Она не могла объяснить Джерри, почему ей приходится работать до изнеможения: он сейчас всей душой ненавидел Советский Союз. Узнав, чем занимаются в "Красной Звезде", он мог бы рассказать об этом Лураду в надежде улучшить свое положение, а уж директор ЕКА не стал бы сидеть сложа руки.

Так что Соне приходилось молчать. Она не позволяла себе распускать язык даже тогда, когда Джерри намекал, что они с Ильей, видать, занимаются по вечерам не только делами. Единственное, что поддерживало ее, была сама работа. За постоянной усталостью крылась радость – радость осмысленного труда, стоящего того, чтобы тратить все силы и принести настоящую пользу своей компании и своей стране. Расчеты показывали, что в самом лучшем случае "Красной Звезде" предстоит потерять около восемнадцати процентов своего имущества. Несмотря на любые старания. Однако была надежда добиться в конечном счете неплохой компенсации.

Каминев начал продавать акции компаний, которым после экспроприации их американской собственности грозило банкротство, – продавать понемногу, на всех фондовых биржах мира через десятки подставных лиц. Когда курс этих акций упал ниже задуманной в "Красной Звезде" отметки, они принялись снова скупать бумаги, чтобы стабилизировать курс. Потом возобновляли продажу – и так уменьшали свой пакет акций постепенно, держа падение цен под контролем. Такие маневры требовали дополнительных затрат, но расчеты показывали, что это оптимальный путь.

У "Красной Звезды" были доли и в компаниях, способных пережить экспроприацию; эти акции они сбывали большими партиями, заранее сбивая их курс до уровня, которого, по их расчетам, он должен был достичь после кризиса.

Когда грянул "американский четверг" и цены на европейских рынках из-за всеобщей паники разом упали на тридцать процентов, "Красная Звезда" уже избавилась от акций всех компаний, которым суждено было всплыть брюхом вверх, и от большой части своих вложений в другие предприятия, поустойчивее. Когда цены упали до нижнего предела, а продавцов акций все равно оставалось вдесятеро больше, чем покупателей, "Красная Звезда", сидящая на груде наличных денег, принялась огромными партиями скупать по дешевке акции тех компаний, которым компьютерное моделирование предсказало благополучный выход из всех переделок. Акции, курс которых сама "Красная Звезда" заранее сбила, теперь упали в цене еще больше. Это позволило скупить их снова по самым низким ценам, а Москва впоследствии получила возможность заявить, что-де братская помощь "Красной Звезды", предпринятая в интересах всей Европы, спасла множество фирм от разорения.

Когда муть улеглась, убытки "Красной Звезды" от продаж составляли около двадцати двух процентов, зато она получила огромный пакет ценных бумаг, купленных во время паники за бесценок, а теперь идущих вверх. С политической точки зрения Советский Союз вышел из передряги, благоухая, словно роза.

…В день кризиса операции затянулись до позднего вечера, потом они с Ильей поставили своим сотрудникам ящик водки, так что Соня явилась домой в четвертом часу ночи. Голова у нее кружилась от усталости, эйфории и выпивки. Обнаружив, что Джерри лег, но не спит, дожидаясь ее, Соня была приятно удивлена. Теперь она наконец расскажет ему всю правду, и туман между ними рассеется – достойное завершение такого важного дня.

Но настроение у Джерри было еще хуже обычного.

– Где ты, черт тебя возьми, шляешься? – вызывающе спросил он вместо приветствия.

– Я была на работе, – спокойно сказала Соня. – Ну и денек!

– Денек? – выпалил Джерри. – Скоро четыре! Что вы там делали с Пашиковым?

– Устроили вечеринку для сотрудников, – сказала Соня, начиная раздеваться. – Ты что, не слыхал новостей?

– Поди не услышь! Меня из-за них целый день дерьмом поливают. А ты заявляешься под утро, да еще такая довольная!

Соня сбросила туфли, стянула с себя блузку, переступила через юбку и, забравшись в постель, придвинулась к мужу.

– Бедняжечка Джерри, – заворковала она, обнимая его за плечи. – Не волнуйся, все гораздо лучше, чем тебе кажется…

– Ты пьяна! – проворчал Джерри, отодвигаясь.

– Ну, выпила несколько рюмочек. Но я их заслужила.

– Вы с Ильей надрались на пару!

– Перестань, Джерри, обычный вечер для сотрудников! Просто отмечали…

– Рынок полетел к чертям, а вы с шефом, в дерьме с ног до головы, праздновать взялись?

– Мы вышли сухими из воды, Джерри! Я как раз хотела сказать…

– Что сказать?

– Зачем мы с Ильей так много работали все эти несколько недель!

– А перекурчиков вы себе не устраивали?

– Прекрати, Джерри, ты же знаешь, что это чушь, я хочу рассказать тебе, почему пришлось провести на работе столько лишнего времени!

– Ну, расскажи, – воинственно произнес Джерри, скрести, руки на груди и скептически глядя на жену, точно следователь КГБ из плохого фильма.

Она рассказала. Но к концу ее рассказа лицо его отнюдь не просветлело. Казалось, оно стало еще мрачней.

– И все это время ты молчала? – медленно, с трудом сдерживаясь, проговорил он.

– Я не могла иначе, Джерри, мне велели молчать, и потом…

– Ты спокойно смотрела, как я тут извожусь, воображая, чем вы там с Пашиковым занимаетесь…

– Но ты мог провалить все дело.

– Провалить все дело? Интересно – как именно? Связаться с ЦРУ? Заложить квартиру и накупить этих ваших бумажек или как их там? Думаешь, меня хоть каплю интересует вся эта чушь?

– А почему ты тогда так разозлился, Джерри? – резонно спросила Соня,

Ярость Джерри вдруг утихла, он был печален и угрюм.

– Потому что мне не доверяет собственная жена, – тихо сказал он. – Потому что твоя преданность "Красной Звезде" оказалась сильней.

Соня молчала, на это нечего было ответить.

– Так ненадолго же, – попыталась она неуклюже оправдаться.

– Для тебя ненадолго, – спокойно сказал Джерри. – А для меня навсегда, ведь какие только гадости про вас с Пашиковым мне не мерещились.

– Прости, Джерри, я и не думала…

– Это верно, не думала!

– Ох, Джерри, Джерри, – заворковала Соня, стараясь привалиться к нему тесней.

Джерри оттолкнул ее.

– Не сегодня, милая, – язвительно сказал он. – Ты напилась, а у меня голова болит.

Он повернулся на бок, спиной к ней.

И любовью они с тех пор больше не занимались.

Джерри Рид ждал сына, молча дымил сигаретой и думал. Ну и неделька выдалась! Пока Соня готовила рыночные спекуляции, Вельников использовал растущую неприязнь ко всему американскому, чтобы заставить Корно посадить над Джерри начальника – главного инженера по системам управления, некоего Штайнхольца.

– Чувство Бориса можно понять, а? – сказал Патрис. – Он – главный инженер проекта, а ты – инженер, чьи разработки легли в основу этого проекта. У него власть, но как профессионала его не уважают, а ты, так сказать, "великий старик", почитаемый метр. Для него естественно стремиться оттеснить тебя от дела…

– А как насчет моих чувств, Патрис? – спросил Джерри.

– Я понимаю, что тебе нынче приходится туго, Джерри, – ответил Корно. – Но в конце концов идет только организационная стадия, сейчас для тебя очень мало работы. Когда перейдем к реальной разработке, все будет иначе.

– Ты уверен, Патрис?

– Bien s?r! [63]

– Но этот самый Штайнхольц надо мной останется?

– Ах, ты забываешь, что твоя должность консультанта – фикция! Развернем настоящее дело, и ты будешь работать непосредственно со мной, по всем темам!

– А Вельников разрешит?

– Во главе проекта все-таки я, а не Вельников! – заявил Корно, но прозвучало это как-то неубедительно. – Может, он и… со связями, как говорят в Москве, но руководитель проекта я! – Он поджал губы. – Впрочем…

– Что "впрочем"?

Корно пожал плечами.

– Из-за нынешней нелюбви к американцам становится нелегко противостоять политическому нажиму – меня заставляют идти на уступки Вельникову. А самым разумным, по-моему, было бы опередить его, а? Допустим, ты сам отойдешь от активной работы в проекте и позаботишься, чтобы все об этом знали…

– Здорово придумано! – хмыкнул Джерри. – Даешь мне бритву и просишь, чтоб я перерезал собственную глотку.

– Да нет же, это вовсе не так, Джерри, – хмуро возразил Корно. – Мне, право, жаль, что ты так это понял. По крайней мере, подумай над этим.

На том разговор и кончился – при полной неопределенности. Но Джерри "подумал над этим". Потом еще раз подумал, и еще, и еще.

Тут пахло той подлой чиновничьей кухней, которую он так ненавидел и в которой так хорошо разбиралась Соня. Но ей он обо всем этом и не заикнется. Он знает, что от нее можно услышать: надо, мол, покориться неизбежному, прикрыть свой зад, по меньшей мере избавиться от парочки темных пятен в этой, как ее там, – характеристике . Или еще хуже: пользуясь тем, что благодаря грандиозной махинации с ценными бумагами они с Пашиковым находятся у Москвы на прекрасном счету, Соня может попробовать воздействовать на Мельникова, и он, возможно, отступит, почувствовав давление «Красной Звезды». Но это значило подключить к делу красавчика Пашикова, и страшно подумать, чего тот может потребовать в уплату. Хотя разум и подсказывал Джерри, что догадки о любовной связи жены с Пашиковым – чистый бред, стоило ему представить, что придется просить через нее милости у этого сукина сына, как все внутри переворачивалось.

А сегодня вечером еще и Бобби…

…Соня вышла из кухни с кислой миной и большим деревянным подносом. На нем блюдо жареного лосося с картофелем и чашка соуса по-голландски. Поставила поднос, разложила еду по тарелкам, снова оставив тарелку Бобби пустой.

Где он, черт возьми? – думал Джерри. Говорил я ему, держись ближе к дому из-за всей этой антиамериканской…

– Мама, рыба сухая, как картон, – застонала Франя.

– Ну что ж, полей ее этим голландским…

Входная дверь открылась и с грохотом захлопнулась. Бобби протопал по коридору в столовую.

– Бобби! – вскрикнула Соня.

Он был в рубашке, без куртки. На штанах у него засохло нечто, смахивающее на дерьмо, волосы с одного боку залеплены, кажется, тем же самым. И ботинки забрызганы чем-то очень похожим на блевотину.

– Где ты был, Бобби? – спросил Джерри. – Что это с тобой стряслось?

Бобби глупо улыбнулся. Выудил что-то из заднего кармана брюк и поднял вверх, словно талисман.

– Я… это… ходил в американское посольство за своим паспортом, – сказал он. – И… это… попал в демонстрацию…

– Ты попал в стычку у американского посольства! – воскликнула Соня, не зная, сердиться или радоваться.

– В какую стычку? – спросил Джерри.

– Ты что, не знаешь? – Бобби даже ухмыльнулся.

– У американского посольства была мирная демонстрация, – вмешалась Соня, – но гринго включили свои нейронные облучатели и превратили ее в…

– Брехня! – воскликнул Бобби. – Они перли на ограду, они швырялись дерьмом с кровью, и бутылками, и камнями, и морские пехотинцы были просто вынуждены…

– Я слышала последние известия!

– Я был там, а ты нет!

– Что ж, тебе наверняка там понравилось! – вступил в дискуссию Джерри.

– Перестаньте, оба! – закричала Соня. – Роберт, сейчас же иди под душ! Поговорим, когда вернешь себе человеческий облик!

– То есть лет через сто! – предположила его сестра.

– Хватит, Франя, – гневно сказала Соня. – Сиди и ешь или выйди из комнаты!

…Бобби вернулся в столовую, облаченный в тенниску, джинсы и в свою старую, потрепанную доджеровскую куртку; но вид он имел победный и вызывающий.

– Придется тебе объяснить свое поведение, Боб, – быстро сказал Джерри, пока Бобби не успел усесться за стол, а Соня – раскрыть рот. – Тебя ведь предупреждали – не уходи далеко от дома.

– Но это было необходимо, пап! – Бобби сел на свое место. – Мне же нужно было взять паспорт, я ведь на следующей неделе еду в Америку, так что…

– Об этом не может быть и речи! – выпалила Соня.

– Что-о? – встрепенулся Бобби.

– А то, что русскую миссию в ООН ограбили какие-то проходимцы! "Космокрепость Америка" привели в состояние боевой готовности! Сенаторы вопят о захвате Бермудов, Кайенны, Мартиники и Кюрасао по доктрине Монро! Сам президент говорит о завоевании Нижней Калифорнии! Худшие представители американского правящего класса используют антиамериканские выступления в Европе, которые сами же вызвали, чтобы оправдать новый всплеск открытой империалистической агрессии!

– Ну и что? – сказал Джерри. – Какое отношение вся эта политическая возня имеет к…

– Ну и что?! – закричала Соня. – Целая страна сошла с ума! В Штатах сейчас не лучше, чем в Латинской Америке, где марионеточные режимы! Мы не можем отпустить сына туда, где царит хаос! Это все равно, что…

– Все равно, что благословить его на поездку в Будапешт перед тем, как Хрущев послал туда танки, чтобы давить венгерских борцов за свободу, – огрызнулся Бобби. – Или в Кабул перед вторжением русских!

– Боб! – воскликнул Джерри. – Хоть ты-то не впутывай сюда политику!

…Соня смотрела через стол на сына – он сидел с мокрой шевелюрой, глядя на нее исподлобья, готовый биться до конца, – и, странное дело, ощутила прилив любви к Роберту. Он не спасовал перед ее политическими выпадами, ответил ей тем же, как взрослый, как равный.

– Нет, Джерри, Роберт прав, – сказала она, по-прежнему не сводя глаз с Бобби. – Без политики тут не обойтись. Да, Бобби, Советский Союз делал в прошлом ужасные вещи, такие же, как сейчас Америка. Ты прав, отправить тебя в Америку теперь – это то же самое, что послать тебя в Будапешт или Кабул под гусеницы русских танков.

– Я не это имел в виду, мам, ты же знаешь!

Конечно, она знала. Но это не меняло дела.

– Я знаю, что ты не поверишь мне, но я делаю это только ради твоего блага, Роберт…

– Ты же обещала! Ты дала слово!

– Да, я дала слово, но обстоятельства…

– Ты обманула меня! Ты обманула отца, чтобы он отпустил Франю в Россию! Ты с самого начала не собиралась меня отпускать!

– Как ты можешь называть свою мать обманщицей? – вознегодовала Франя.

– А тебя никто не спрашивает, заткнись, – завопил Бобби. Весь красный, с набухшими на шее венами, он вскочил и грохнул кулаками по столу. – Все вы одинаковые! – заорал он. – Гады русские, хитрожопые! Всегда все по-своему повернете! Врете, крадете, подглядываете да прикидываете, обманываете собственных детей!

– Хватит, Роберт! – воскликнула Соня. – Я твоя мать, и я не желаю слушать эту империалистическую чушь!

– Ах, не желаешь, мамочка! – заорал Бобби. – А не ты ли тут хвасталась, как лихо вы с "Красной Звездой" провернули дельце на бирже? Тоже мне, новые члены европейской семьи! Советский Союз месяц как приняли в Объединенную Европу, а вы уже успели всех облапошить! И еще называешь американцев империалистами!

– Да как ты смеешь!..

– У меня есть билет, и паспорт есть, и я американец, и поеду в Америку, и никаким долбаным русским меня не удержать! – провыл Бобби в слепой ярости. И бросился вон из комнаты.

– Ну и катись в Америку и подохни со всеми подонками-гринго! – закричала ему вслед Франя.

– Хватит, Франя! – приказал Джерри. – Иди к себе в комнату. Нам с матерью надо поговорить!

– …Парень прав, – ровным голосом сказал Джерри. – Мы дали ему слово, Соня. Это дело чести.

– Чести? – язвительно отозвалась Соня.

"Да что вы, русские, знаете о чести?" – чуть не вырвалось у Джерри, но он совладал с собой.

– По крайней мере, с точки зрения Бобби. – Он старался говорить помягче. – Если мы его не отпустим, он нас возненавидит, разве ты этого не понимаешь, Соня?

– Ничего, переживет.

– Нет. Потому что это действительно будет предательством.

– Патриархальная болтовня! – раздраженно заявила Соня. – И из-за этого ты способен отправить сына прямиком в осиное гнездо?

Джерри вспомнил, как Бобби, испачканный и загаженный, гордо поднял вверх свой американский паспорт.

– Да, если это необходимо ему, чтобы стать человеком, – сказал он. – Лучше пойти на риск, чем отказаться от мечты.

– Что ты говоришь, Джерри!

И Джерри вспомнил другого парня, который много, много лет назад бросил все, чтобы добиться своего, и девушку, которая помогла ему совершить это.

– Ты не всегда думала так, как сейчас, Соня, – мягко сказал он. – Разве ты не помнишь, как кое-кто поставил на карту все ради любви и мечты?

Взгляд Сони смягчился.

– Помню, Джерри, – сказала она, и рука ее протянулась через стол к его руке. – Ты поступил очень смело, и я помню это. Но сейчас все по-другому…

– Все говорили мне, чтобы я забыл о ней, и, если бы я не променял на нее свое благополучие, я не сидел бы сейчас здесь и не просил тебя оставить сыну его мечту.

Сонина рука двинулась на место, удаляясь от его руки.

– А если я этого не сделаю?

Джерри вздохнул. Нужно и теперь быть мужественным, не ради себя, но ради сына. И он собрался с духом.

– Если ты этого не сделаешь, Соня, мне придется проводить его завтра в посольство и передать на их попечение. Он имеет право на американское гражданство, и ему дадут его. И оставят в посольстве, покуда не придет время садиться на самолет.

– Я все-таки его мать, а он несовершеннолетний, – деревянным голосом возразила Соня. – Без моего разрешения они не обойдутся.

– Ты же русская, Соня. Ты серьезно думаешь, что американцы станут заботиться о твоем разрешении? Это теперь-то?..

– Если ты это сделаешь, я уйду от тебя, Джерри! – выпалила Соня.

– Ты меня заставляешь – что ж, я готов, – тут же отпарировал Джерри.

– Это шантаж.

– Называй как угодно.

Наступила долгая, тяжелая пауза – они не отрываясь смотрели друг на друга.

Наконец Соня вздохнула.

– Ладно, только на лето, – сказала она. – Но за это время он подаст заявление в Сорбонну. И вернется домой осенью.

– Это уж ему решать, разве нет?

– Он подает заявление в Сорбонну, или он не получит от меня разрешения уехать, – твердо сказала Соня.

– Уж больно суровые ты ставишь условия.

– Беру пример с тебя, Джерри.

– Я-то прошел суровую школу.

– Moi aussi [64], – сказала Соня.

И она поднялась со своего места и оставила его одного за неубранным столом в пустой комнате.

– Что с вами стряслось, Соня? – спросил Илья Пашиков. – Вы еле ходите, прямо как у Достоевского…

– Простите меня, Илья, – пробормотала Соня. – Я знаю, что работа у меня не очень-то ладится. Дайте мне несколько дней, я наверстаю…

Илья пожал плечами.

– Почему бы и нет? – Он улыбнулся. – Берите хоть целую неделю. Никто не посмеет сказать, что за последний месяц мы этого не заслужили! Вернетесь, прикроете меня, а то моя подружка в Антибе совсем зачахла.

– Отпуск? – удивленно спросила Соня. – Вы это серьезно?

Она ожидала разноса, потому что прекрасно знала, что после того ужасного разговора с мужем о сыне работает из рук вон плохо. Она кое-как добиралась до своего кабинета, закрывала дверь, бесцельно ворошила бумаги, пила чашку за чашкой кофе – одним словом, почти ничего не делала, только думала и думала о своем.

Дело было даже не в том, что Джерри в конце концов навязал ей свою волю; впрочем, если уж быть честной, и она пыталась сделать то же самое… Слова, сказанные ими в тот вечер, средства, пущенные в ход друг против друга, вспоминались снова и снова, не давали покоя.

"Если ты это сделаешь, я уйду от тебя, Джерри!"

"Ты меня заставляешь – что ж, я готов…"

Неужели он говорил правду?

И она?

Конечно, она не думала тогда о словах, да и он тоже. Конечно, оба говорили в запальчивости. К тому же первой стала угрожать она сама.

Зачем? Просто запугивала?

А он?

Что ж, теперь она боялась искать ответ на эти вопросы. Жить с Джерри становилось все труднее. Неудачи на работе превратили его в нытика, в зануду; он возненавидел русских, и то, что его карьера зашла в тупик, а ее – повернула к лучшему, отнюдь не укрепляло их отношений. "Политика кончается у порога спальни" – гласит мудрая пословица.

Но попробовал бы тот, кто это придумал, заглянуть в последние недели в ее спальню! Разумеется, после двадцати лет супружества не следует ждать пылкой любви. Но ведь это не значит, что брак должен выродиться в подобие холодной войны! Постель – вот единственный способ залечить рану, которую наносят семейной жизни ужасные слова, но сама рана препятствует сближению, отсутствие близости питает обиду, обида влечет за собой воздержание – и все это накручивается и накручивается, запутываясь, так что простой выход – взять да и натрахаться как следует – уже не годится…

…Она услышала, как Илья повторяет над ухом:

– Да, так куда же? Канны? Крит? Адриатика?

– Что?

– Куда вы поедете, Соня?

– Поеду?

– Ну, разумеется. Отдыхать! – деловито напирал Илья. – Судя по вашему виду, вы уже за тысячу километров отсюда!

В его голосе не было осуждения, только обычная добродушная насмешка, и Соня, вынырнув из невеселых размышлений, глянула на него и поняла, что за всем этим кроется искреннее участие.

– Сейчас я не могу уехать и оставить Джерри и детей одних, Илья, – уклончиво сказала она, сама не понимая, отчего это ей не удается смотреть ему прямо в глаза.

Илья подался к ней через стол.

– Неприятности дома? Они всему виной?

Соня кивнула.

– Может, расскажете?

– Ох, Илья, – вздохнула она. – Я не могу…

– Да нет же, можете, – сказал Илья. – Иначе зачем вообще нужны друзья?

И тут Соня подняла глаза и прямо, открыто посмотрела на него. Прекрасно сшитый костюм горчичного цвета, романтические татарские черты, длинные золотистые волосы – настоящий донжуан, отнюдь не скрывающий этого. Но за сногсшибательной внешностью таилось что-то еще, и теперь она поняла, что ее притягивало именно это, не показное.

Илья Пашиков был старше ее по должности и младше по возрасту, но всегда вел себя с ней по меньшей мере как с равной. Между ними ни разу не пробежала черная кошка. Они делили друг с другом превратности судьбы, секреты и радости. Они вместе вышли победителями из недавней бури. За долгие часы, проведенные вместе, между ними не было никакого флирта. Илья Сергеевич Пашиков – ее друг. Возможно, единственный настоящий друг.

Илья поднялся из-за стола, подошел к двери и запер ее.

– Илья! Что это вы затеяли!

– Плевать на условности, – объявил он. – Не выпущу, пока не расскажете.

Он вернулся к столу, открыл ящик, достал две стопки и бутылку зубровки.

– Как гласит старая русско-американская присказка, если дело не клеится, надо выпить! – Он устроился в углу на кушетке и похлопал по сиденью рядом с собой.

– Идите сюда, Соня, выпьем по маленькой, и вы мне выложите все беды.

– Ох, Илья, не надо…

– Если угодно, это руководящее указание.

Соня нерешительно подошла к кушетке и села – с противоположной стороны. Илья налил стопки и подал одну ей.

– Пейте!

Соня проглотила теплую, резкую на вкус жидкость и поморщилась.

– Теплая, – сказала она.

– Да? – сказал Илья, изучая свой стаканчик. Опрокинул его разом, как мужик. – Вы правы, – сказал он, наливая снова. – Лучше уж сразу выпить по второй, чтобы не чувствовать вкуса.

Соня засмеялась и выпила. Илья налил еще. И еще. Теперь напиток уже не казался таким противным.

– Ну? – сказал Илья. – В чем проблема?

Водка словно вернула ее в недалекое прошлое – в ту чудесную пору, когда они с Ильей вкалывали бок о бок, и она стала рассказывать – не об экономических факторах и не о торговых операциях, а о Бобби, и Джерри, и о той ужасной домашней ссоре.

Илья слушал спокойно, вроде бы и не слишком внимательно. Говорил мало, изредка кивая и потряхивая золотистым чубом, подливая зубровки, когда стаканы пустели. Соня, сама того не заметив, скинула туфли и устроилась на кушетке удобней, подобрав под себя ноги.

– Я думаю, Соня, вы зря себя казните, – горячо сказал Илья, придвигаясь чуть ближе.

– Почему, Илья? – пробормотала Соня, вглядываясь в глубину его синих глаз.

Илья пожал плечами и как-то незаметно оказался после этого еще ближе, так что она ощущала его запах – одеколон, тальк, отдающее ароматом зубровки дыхание.

– Вы, если по-настоящему, не хотите бросать мужа, верно? И он, если по-настоящему, не хочет бросать вас. Верно?

– Наверное, – сказала Соня. – Но все так запуталось, Илья, так запуталось…

Илья легонько похлопал ее по руке – все ее тело отозвалось мгновенной дрожью. Этот красавец, который слыл среди женщин отчаянным сердцеедом и едва ли встречал у них большое сопротивление, еще никогда не прикасался к ней так, как сейчас.

– Бедная, бедная Сонечка, – сказал он. – Может, беда как раз в том, что еще… Еще недостаточно запуталось.

– Ох, Илья! – Она отпихнула его легким толчком, хихикнув, как девчонка.

Илья потянулся и томно развалился на кушетке.

– Ей-богу, правда, – сказал он. – Я не могу считаться специалистом мирового класса по семейным неурядицам. До сих пор удавалось избегать тенет супружеского блаженства. Ну, а если говорить о разочарованиях чужих жен, тут я, пожалуй, неплохо знаком с явлением. И должен сказать…

– Может, не надо, Илья?

– Может, и не надо. Но, с другой стороны, я порядком напился и могу отбросить благоразумие, если оно у меня есть… А это значит… – Он почесал в затылке. – Так о чем шла речь?

Соня рассмеялась.

– Зная вас, могу предположить, что о сексе, – сказала она.

– Конечно! В этом-то деле я могу считаться экспертом!

– Да вы просто хищник, Илья Сергеевич!

– Это я-то? – надменно сказал Илья. – Ничего подобного! Никогда не навязывался женщине против ее желания.

– У вас просто не было в этом необходимости.

– Это совсем не так! – воскликнул Илья. – Ну, женщины не обделяли меня своим вниманием, верно, но это не значит, что мне не приходилось воздерживаться от запретного плода!

– Да ну! Это от кого же?

– От вас, Соня Ивановна, – сказал он.

– От меня? – чуть слышно промолвила Соня. Приятный испуг вспыхнул у нее в груди, опустился по животу вниз и растаял предательским теплом. – Перестаньте, Илья, – мягко сказала Соня и протянула руку, чтобы опять оттолкнуть его. Но когда ладонь коснулась его груди,– то ли зубровка, то ли еще какая неведомая сила сыграла с ней странную шутку, и она не сразу отняла ладонь, ощутив биение его сердца.

– Я перетрахал не меньше трехсот женщин, – сказал Илья, глядя ей в глаза, – я был настоящим стахановцем !. Как истый герой соцтруда, я в сотню раз перевыполнял пятилетний план. Трахнуть любую для меня раз плюнуть. Но, честно говоря, у меня никогда не было женщины, которую уважал бы по-настоящему, как уважаю вас, мой верный друг…

– Ох, Илья, вы заврались, уши вянут! – томно возражала Соня.

– Я говорю правду! – воскликнул он. – Мы работали вместе, обедали вместе, пили вместе… Все степени близости, кроме одной. За чем же дело стало?

– Вы совсем пьяны, Илья Сергеевич!

– Да и вы хороши, Соня Ивановна!

– Что ж, трудно возразить…

– Тогда покоримся?

– Покоримся чему?

– Космической неизбежности, – буркнул Илья, крепко обхватил ее и прижался губами к ее губам. И на этом пришел конец ее размышлениям.