"Почти невеста" - читать интересную книгу автора (Фэйзер Джейн)

ГЛАВА 22

Арабелла и Джек стояли на углу улицы, глядя на огромные ворота тюрьмы Ле Шатле. Они были открыты, и люди свободно входили в тюремный двор. Это были солдаты, жандармы, торговцы. В воздухе звенел грубый смех и слышалось, как торгуются покупатели с продавцами.

Арабелла посмотрела на своего спутника. Если бы она не видела утром, как он одевается, то никогда не признала бы своего мужа в этом жалком субъекте в грязных штанах и рваной рубашке, с шейным платком из грубой ткани, повязанным кое-как, с черными волосами, висящими, как сальные патлы, и обрамлявшими небритое лицо. Грязная шапчонка была надвинута низко на глаза, но под ней, как она знала, уже нельзя было бы увидеть его пресловутого серебристого локона, потому что он был закрашен черной краской и не отличался от остальной шевелюры. Передние зубы его были тоже замаскированы и выглядели как почерневшие пеньки.

Она опустила глаза на собственную рваную красную нижнюю юбку, на голые ноги и башмаки на деревянной подошве и осознала, что была идеальной парой для такого мужлана, как Джек. Ее блузка, некогда белая и отороченная кружевами по низкому вырезу, теперь не выдерживала никакой критики. Она приобрела серый цвет, кружева были порваны, но вырез открывал для обозрения такую же порцию груди, как и в лучшие времена, а косынка из грубой ткани, жалкая и замурзанная, едва прикрывала выпирающую из декольте плоть. Ее волосы были заколоты на темени и собраны в неряшливый узел, и их увенчивал популярный в народе головной убор, тоже видавший лучшие дни.

На шее у нее на длинном кожаном ремешке висела плетеная корзинка, при ходьбе ударявшая ее по бедру. Она была полна свежеиспеченного хлеба, бриошей и рогаликов, аромат которых на рассвете наполнил весь чердак для хранения яблок. Под серой тряпицей был уложен второй слой столь же свежего хлеба, предназначенного для раздачи узникам. Были там и две черствые булки, которые она собиралась показать тюремщикам, если бы те потребовали от нее доказательств того, что ее товар в нижнем ряду несъедобен. Ни для кого, кроме самых несчастных и отчаявшихся.

На мгновение Арабелла подумала о своем лондонском облике, о той исключительной заботе, которую проявлял Джек, чтобы изменить ее деревенскую непритязательность и превратить ее в законодательницу мод и свою совершенную подругу жизни с безупречной внешностью. Контраст был столь абсурдным, что она бы расхохоталась, если бы не была перепугана насмерть.

– Ты уверена? – тихо спросил Джек.

– Абсолютно, – ответила Арабелла и двинулась к воротам тюрьмы.

По мере того как она удалялась от него, с каждым ее шагом росло ощущение беззащитности, и сердце ее билось так болезненно и быстро, что она испугалась, что ее сейчас стошнит. Но она продолжала идти, влившись в толпу других торговцев, позволив этому потоку внести ее в тюремный двор. На трех стенах тюрьмы красовались крошечные зарешеченные оконца, похожие на маленькие вкрапления стекла на фоне неумолимо-серого камня. Во дворе кипела жизнь, царило оживление. Мужчины играли в кости и карты, женщины, одетые точно так же, как она, продавали то, что принесли в плетеных корзинках. Осел, нагруженный тяжелой поклажей, терпеливо стоял в центре двора, опустив голову, чтобы ослепительное солнце не било ему в глаза, в то время как погонщик препирался с жандармами, торговавшимися из-за медных кастрюль и сковородок, корзинами с которыми был нагружен осел.

Арабелла остановилась и огляделась. Теперь сердце ее билось не так бешено. Ей удалось проникнуть за ворота тюрьмы, и увиденная картина казалась вполне обычной, если бы не мрачное здание, на фоне которого развертывалась торговля. Она выбрала группу жандармов, сидевших в тени возле закрытой двери у левой стены узилища, направилась к ним, кокетливо покачивая головой, и, приблизившись, сделала реверанс.

– У меня свежий хлеб, citoyens[12], – су за каравай, два за бриошь, – сказала она, поднимая салфетку, чтобы показать хлеб. – Все только что из печи.

– Ты сама лакомый кусочек, citoyenne[13], – сказал один из мужчин, сделав ей знак приблизиться взмахом своей скверно пахнущей трубки. – Давай-ка заглянем к тебе в корзину.

Показать ему содержимое корзины означало наклониться и продемонстрировать грудь чуть ли не до сосков. Но она, не дрогнув, проделала это, улыбаясь, как надеялась, зазывно и обольстительно. Она выглядела именно такой женщиной, какой ей надлежало быть, готовой к тому, чтобы ее слегка ущипнули или пощекотали.

Жандарм потрогал каравай, потом плотоядно ухмыльнулся, глядя на ее груди.

– Славные сдобные булочки, – сказал он своим товарищам, все еще ухмыляясь. – Поглядите, какие они свежие.

Он засунул руку ей за вырез, она почувствовала прикосновение его грязных пальцев, нащупавших ее соски.

Арабелла отскочила с криком притворного негодования:

– Право же, citoyen, не дело так обращаться с достойной замужней женщиной.

– Так ты замужем? – спросил один из жандармов, мужчина с густой рыжей бородой. – Тогда иди сюда, поглядим на твой хлеб поближе.

И снова ей пришлось пройти через этот унизительный ритуал. Мужчины обменивались скабрезными шуточками и замечаниями, к счастью, не требовавшими никаких сложных и длинных ответных высказываний. Поэтому она лишь осаживала их, улыбалась и бормотала нечто, означавшее протест, что только пуще веселило их.

– Ну ладно, давайте-ка купим парочку этих рогаликов, – сказал наконец рыжебородый.

Он подмигнул своим товарищам:

– К ним прилагается славный кусок колбасы.

Это высказывание вызвало грубый раскатистый смех, и Арабелла решила, что с нее хватит. Она вытащила рогалики из корзины.

– Одно sou за пару, citoyen.

Он протянул ей мелкую монетку, и она с льстивым видом повернулась к остальным:

– Свежее этих у меня нет, citoyens.

– О да, – сказал один из них с похотливой ухмылкой, показывая пустой рот, в котором красовался только один передний зуб. – Но ты не такая уж свеженькая булочка, citoyenne. А?

– Су за один каравай, – сказала Арабелла, протягивая ему багет.

Игры были окончены, и остальные принялись раскупать у нее хлеб, к ним присоединились другие жандармы, и когда в ее корзинке остались одни крошки, она сказала:

– У меня есть еще вчерашний хлеб. Смогу я как-нибудь от него избавиться?

Она показала рукой на дверь тюрьмы за своей спиной.

– Кое-кто будет рад ему, – сказал жандарм с одним зубом.

Он пожал плечами:

– Не вижу в этом вреда. Но вход только в женскую часть тюрьмы, запомни… и будь осторожна, чтобы они не слопали тебя заживо.

Он хмыкнул и смачно высморкался, зажав нос между большим и указательным пальцами.

– Но за это придется заплатить, citoyenne, – сказал первый жандарм, поднимаясь на ноги. – Сначала поцелуй.

Его дыхание было зловонным, от него разило винным перегаром, чесноком и табаком, а рот оказался влажным. Он ухватил ее за ягодицы и прижался губами к ее рту. Она задержала дыхание и вытерпела. Наконец он выпустил ее и дал ей пройти.

– Сюда.

Он кивком головы указал на дверь в противоположной стене, и она последовала за ним через запруженный народом двор.

Он поговорил с каждым из двух жандармов, охранявших вход в тюрьму, один из которых ковырял в зубах, а другой задумчиво исследовал свою бороду в поисках вшей. Они оба кивнули. Один из них плюнул на булыжник двора себе под ноги и отпер дверь огромным ключом, свисавшим с пояса. Он махнул Арабелле, приглашая ее войти.

Дверь звякнула, закрываясь за ней. Она услышала скрежет ключа в замке и подумала, что пропала. Как она выберется из этого места? Никто не сообщил ей этого. Что, если все они уйдут и забудут о ней? Какое им дело до нее? Будет ли гнить одной заключенной больше или меньше, не все ли им равно? Но она сказала себе, что они видят в ней себе подобную. Жандармы считают ее труженицей, citoyenne, не чуждой небольших галантных развлечений.

Она постояла, чтобы сориентироваться. Здесь было мрачно, жарко и не хватало воздуха, но постепенно она начала различать фигуры, скрюченные тела у стен, лежащие прямо на полу. Воздух был наполнен тихим жужжанием, напоминающим пчелиный улей. Свет поступал только от двух смоляных факелов, укрепленных на дальней стене, и, когда она сделала шаг вперед, деревянные подошвы ее башмаков погрузились в неописуемо вязкое болото, которое представлял собой пол. Кричал младенец. Тихо плакал ребенок. Некоторые фигуры двинулись к ней. Женщины. Худые, с растрепанными волосами, одетые в лохмотья, некоторые с младенцами на руках, с затравленным голодным взглядом.

– У меня есть хлеб, – сказала Арабелла.

Жужжание перешло в гул, к ней потянулись руки, узницы рванулись к ней, спотыкаясь и падая. Она беспомощно смотрела на свою корзинку. Там бы едва хватило на небольшую семью, не говоря уже о толпе изголодавшихся и отчаявшихся женщин и детей.

Арабелла поставила корзинку на пол, не в силах вынести мысли о том, чтобы раздавать хлеб или выбирать его для них. Теперь глаза ее привыкли к полумраку, и она уже могла различить черты женщин, когда они бросились к ее корзинке. Она чуть отступила и огляделась. Заключенные все еще лежали на матрасах и подстилках на полу или сидели, скрючившись, у стен, и она догадалась, что они были слишком слабы, чтобы заставить себя сделать усилие даже ради хлеба. Она двинулась, держась вдоль стен, скорее проскальзывая, чем идя, останавливаясь около каждого узла с тряпьем, наклоняясь к нему, чтобы еле слышно задать один и тот же вопрос:

– Шарлотта?

Но ответом ей были пустые непонимающие взгляды, глаза, смотревшие с белых, горящих в лихорадочном жару лиц.

Однако она упорно продолжала поиски, прошла вдоль одной стены, потом повернула туда, где в каменных подсвечниках горели факелы. Она остановилась, и у нее занялся дух. На подстилке спала женщина с серебристо-белой прядью в темных седеющих волосах, сбегавшей на лоб вдовьим мыском.

Арабелла опустилась на колени возле ее подстилки и положила руку ей на плечо. Под ее ладонью оказалась острая кость, а от кожи женщины веяло жаром. На щеках ее рдели два лихорадочно-алых пятна, дыхание ее было затрудненным.

– Шарлотта? – пробормотала Арабелла, дотронувшись до щеки женщины. – Это вы, Шарлотта?

Тонкие, как бумага, веки медленно приподнялись, показав глубоко запавшие глаза, но они были такими же пронзительно-серыми, как у Джека. Под глазами залегли пурпурно-лиловые тени.

– Кто меня спрашивает? – спросила она голосом, прозвучавшим сильнее и громче, чем можно было ожидать, судя по ее виду. – Кто вы?

Тотчас же глаза ее выразили подозрение и тревогу, когда она подняла их на женщину, склонившуюся над ней.

– Жена Джека, – шепотом ответила Арабелла. – Вы Шарлотта?

– Джека?

Женщина сделала попытку выпрямиться и сесть, и Арабелла помогла ей, поддерживая за плечи.

– Джек здесь?

– Он снаружи. Он считал вас умершей.

Женщина клонилась, опираясь на руку Арабеллы.

– Я была… должна была умереть. И мне следовало умереть, но почему-то этого не произошло.

На мгновение силы оставили ее, и она прикрыла веки.

– Вы должны беречь силы, – сказала Арабелла, стараясь говорить как можно убедительнее. – Пожалуйста, прислонитесь к стене.

Шарлотта подчинилась, потом окинула Арабеллу острым проницательным взглядом:

– Жена Джека?

Арабелла села на грязный пол и взяла руку, похожую на птичью лапку, зажав ее между своими ладонями:

– Мое имя Арабелла. Слушайте меня внимательно, Шарлотта.

Шарлотта подчинилась, не двигаясь, не отвечая, но взгляд ее был прикован к лицу Арабеллы. Когда та замолчала, она позволила себе прислонить голову к стене, полузакрыв глаза.

– У меня бывают странные сны, – пробормотала она. – Но это не сон.

– Нет, я действительно здесь.

Арабелла взяла руку узницы и прижала к своему лицу.

– Послушайте, Шарлотта, я не призрак, не химера. Я жена Джека, и очень, очень скоро мы вытащим вас отсюда.

Шарлотта погладила щеку Арабеллы, но тотчас же рука ее бессильно упала.

– Я больна, – сказала она со вздохом. – То, что осталось от моей жизни, не стоит того, чтобы подвергать опасности еще кого-нибудь.

– Вы можете себе представить, что сказал бы ваш брат, услышав это? – спросила Арабелла, снова сжав ее руку в своих. – Шарлотта, он словно в камере пыток. Ему сказали, что вас убили в Ля Форс, и он не может себе простить, что поверил этому.

– Лучше бы я умерла тогда, – сказала Шарлотта.

– Нет, – твердо возразила Арабелла. – Вам надо еще капельку мужества. Это продлится совсем недолго, и, когда вы окажетесь на воле, на свежем воздухе, на солнечном свету, будете хорошо питаться, услышите пение птиц, почувствуете аромат цветов, вам станет лучше.

Бледная улыбка промелькнула на бескровных губах Шарлотты, потом ее глаза снова закрылись.

– Клянусь, что я отдала бы последний вздох за то, чтобы почувствовать на своем лице солнечное тепло.

– Вы его ощутите, – убежденно сказала Арабелла, – Поверьте мне и… Джеку.

– Брату я готова вручить свою жизнь, – тихо ответила Шарлотта.

На ее губах вновь мелькнула улыбка, и она посмотрела на свою посетительницу.

– Мне всегда было интересно знать, какая женщина окажется под стать Джеку. Вы его любите?

– Больше всего на свете.

– И если он отдал вам свое сердце, то любит вас безгранично, – сказала она. – Иногда я не верила, что он встретит подходящую женщину. Он нелегкий человек.

– Нелегкий, – с готовностью согласилась Арабелла и рассмеялась.

Шарлотта сделала попытку вторить ей, но закашлялась. Арабелла в отчаянии смотрела, как клочок ткани, который она приложила к губам, пропитывается кровью. Она встала и взяла свою опустевшую корзинку, вытащила из нее две салфетки и дала их Шарлотте. Это все, что она сейчас могла для нее сделать.

Наконец судорожный кашель прошел, и Шарлотта прислонилась к стене со вздохом изнеможения. Веки ее затрепетали, пропитанные кровью салфетки лежали скомканными на ее коленях.

– Если этому суждено случиться, следует спешить, – сказала она слабым голосом.

– Да. – Арабелла склонилась над ней и поцеловала ее в щеку. – Мне бы хотелось узнать свою золовку. Я так понимаю, – быстро сказала Арабелла, опасаясь, что Шарлотта снова впадет в забытье, – что узникам присвоены номера. Скажите мне ваш, Шарлотта.

Наступило долгое молчание. Дыхание, слетавшее с губ Шарлотты, было хриплым и прерывистым. Арабелла уже начала отчаиваться, но вдруг веки Шарлотты затрепетали.

– Узница номер 1568, – прошептала она.

Арабелла встала, отряхивая грязную солому и пыль со своей потрепанной юбки. Она отвела с лица упрямые волосы с чувством безнадежности. Ведь она могла бы принести с собой одеяло, питательный бульон, опиум. Все это было в ее саквояже. Потом покачала головой, чтобы избавиться от ощущения тщетности своих усилий. Она сделала то, зачем ее сюда послали. Теперь дело было за другими… за Джеком… Ему предстояло добиться свободы Шарлотты. И она знала, что ему это удастся.

С пустой корзинкой она проделала путь назад к запертой двери в дальней стене. Несколько рук потянулось к ней. Они хватали ее за юбку, но в этом не было угрозы, а только отчаяние. Она выглядела вовсе не так, как лицо, обладающее властью и способное помочь выбраться кому-нибудь из этих несчастных заключенных, и большинство из них следили за ее движением тусклыми и равнодушными глазами.

Арабелла принялась колотить кулаком в дверь, теперь уже отчаянно стремясь выбраться на солнечный свет, оставив позади затхлый и болезненный воздух тюрьмы. Она барабанила снова и снова, и горло ей сжимала усугубляющаяся паника. Наконец в замке заскрежетал ключ, и дверь приоткрылась на несколько дюймов. Арабелла выскользнула наружу и глубоко вдохнула воздух.

– Надеюсь, что игра стоила свеч, – сказал жандарм. – Я бы потребовал больше, чем несколько су, за то, чтобы проникнуть туда.

– Я беру только то, что могу найти, – ответила Арабелла и поспешила прочь, размахивая корзинкой с беззаботностью женщины, чувствующей себя как дома.

Она почти бегом проскользнула в ворота и увидела Джека, все еще неподвижно стоявшего на том месте, где она оставила его. Когда она подбежала к нему, он все еще не шелохнулся, только в его глазах она прочла мучивший его вопрос.

– Она там, – сказала Арабелла.

Он хотел, чтобы эта женщина оказалась Шарлоттой, и боялся этого. Если бы ее там не оказалось, если бы Фламан ошибся, это означало бы, что она умерла в тюрьме Ля Форс и он не покинул ее. Но по мере того как реальность просачивалась в его сознание, а мучительному ожиданию пришел конец, он ощутил только прилив радости, глубокой и всепоглощающей. Он осознал, что Арабелла рядом, что она стоит возле него, а ее рука сжимает его руку и лицо ее строго и серьезно.

– Джек, она больна. Боюсь, что это чахотка.

И снова душу его заполнил мрак.

– У нас мало времени, – продолжала она, тряся его руку. – Каждая минута, что она проводит в этом склепе…

– Думаешь, я этого не понимаю? – ответил он, стряхивая ее руку со своей.

Джек повернулся на каблуках и быстро пошел к реке. С минуту она стояла, глядя на его удаляющуюся спину, потом побежала за ним. Ей и в голову не приходило ожидать благодарности, но любая другая реакция, кроме этой отповеди, была бы желанна. И все же она понимала, что он чувствует, и не держала на него зла.

Арабелла нагнала его на Пон-Неф, и когда ее рука скользнула под его локоть, он замедлил шаг. Его другая рука накрыла ее руку.

– Прости меня, – сказал он.

– Нечего прощать, – ответила Арабелла. – Что нам теперь делать?

– Найти посредника.

Он снова ускорил шаг, и больше она ничего не говорила, до тех пор пока они не добрались до дома. Джек провел ее туда через боковую калитку, потом через сад, где гнездились куры и росло несколько кустов бобов. Наконец они попали в кухню.

Здесь были не все, кого она видела накануне, но Тереза что-то мешала в горшке, стоявшем на плите, а другие женщины мыли и чистили овощи. Старик так же сидел в углу перед огнем, поворачивая на вертеле олений окорок. И Арабелла подумала, что эти люди живут неплохо. Откуда они получали припасы, если весь город умирал от голода?

Молодой человек, которого она не видела раньше, ворвался в кухню из коридора. С сияющим от радости лицом он раскрыл объятия Джеку:

– Джек, mon ami!

– Мишель! – Джек обнял его. – Я полагаю, что олениной мы обязаны тебе.

– Да, я привез ее с фермы, укрыв под картофелем, – ответил молодой человек с самодовольной улыбкой. – Эти глупые жандармы даже не учуяли, что у них под самым носом.

– Моя дорогая, – сказал Джек, поворачиваясь к Арабелле. – Позволь тебе представить старого друга Мишеля де Шомона, в прежней жизни виконта де Шомона, а ныне просто гражданина Шомона. Моя жена, Мишель.

Изящество поклона этого молодого человека шло вразрез с его грубой крестьянской одеждой – курткой-безрукавкой, шерстяными штанами и заляпанными грязью сапогами. В былые времена он был бы украшением двора Людовика XVI и Марии Антуанетты, но и в этом жалком костюме, похоже, чувствовал себя превосходно. Сколько же обитателей этого дома располагают собственными землями в провинции… откуда появлялись вчера поросенок, а сегодня оленина?

– Enchante[14], госпожа герцогиня.

Он поцеловал ей руку, а она рассмеялась, осознав абсурдность этого жеста. Ее ногти потрескались, грязь артистически была втерта в каждую линию на ладони и в костяшки пальцев.

Он тоже рассмеялся, будто самой веселой шутке, и подошел к столу, чтобы запечатлеть нежный поцелуй на худой щеке Терезы.

– Вина, ma chere, – потребовал он. – Мы должны выпить за Джека и его жену.

– Мы уже пили за них вчера вечером, – сказала Тереза. – Но в кладовой есть бочонок отличного бургундского.

Она вытерла руки о передник и вопросительно посмотрела на Арабеллу, потом перевела взгляд на Джека.

– Это Шарлотта, – сказал Джек кратко, перекидывая ноги через скамью, чтобы сесть за стол.

– Ее номер 1568, – добавила Арабелла.

Тереза вздохнула и подняла глаза к потолку, будто собиралась произнести благодарственную молитву, потом повернулась к буфету и вынула оттуда чаши для вина.

– Вам поможет мэтр Форэ. Нынче утром Жан Марк говорил с ним. Он сделает это по договору… и цена будет, конечно, существенной. Но он знает, кому можно сунуть взятку в префектуре.

– Форэ – стряпчий?

– Он самый.

Она расставила на столе чаши.

– Лукавый мерзавец, – высказался Джек.

Он принялся барабанить пальцами по столу.

– Мне приходилось прежде иметь с ним дело.

– Какого рода? – спросила Тереза.

– Неприятное дело. Много лет назад он пытался меня шантажировать.

– И что это был за шантаж? – спросила Арабелла, с любопытством подаваясь к нему.

Глаза ее широко раскрылись. Джек ущипнул ее за нос, и впервые за много дней улыбка осветила его глаза.

– Любопытство убило кошку, моя дорогая.

– Скажи мне. Это касалось женщины? Неужели ты обесчестил невинную девушку?

Его улыбка стала шире.

– На первый вопрос – ответ «да», на второй – «нет». И это все, что я собираюсь сказать тебе по этому поводу. Кроме разве того, что я выкинул его за дверь, а его шляпа полетела вслед.

– Ну, тогда ты не можешь к нему обратиться лично, – решила Тереза. – Для тебя он ничего не станет делать ни за вознаграждение, ни без него.

– Не будет, – согласился Джек, и лицо его снова стало сумрачным.

Он поставил свою чашу.

– Где его нынче можно найти?

– Рю Сент-Оноре, – сказала Тереза, пожимая плечами. – Он теперь бывает в свете, этот мэтр Форэ. Революция пошла ему на пользу. – В ее голосе прозвучала горькая ирония.

– Так как же к нему подобраться наилучшим способом?

Джек уставился в свою чашу будто ответ лежал в ее рубиновой глубине.

– Вопрос заключается в том, кому лучше взять это на себя, – задумчиво проговорила Арабелла. – Как насчет графини Данстон? Ведь, в конце концов, это мой второй титул, и уж по крайней мере в нем нельзя усмотреть никакой связи между парижским стряпчим и домом Сент-Джулзов.

– Мадам обладает манерами и сумеет найти подход к этой свинье, – сказала Тереза. – Форэ польстит внимание аристократки, английской дворянки, пытающейся разыскать подругу. Особенно если эта женщина обратится к нему с мольбой.

Она оглядела Арабеллу прищуренными глазами:

– Ну разумеется, не в таком облике.

– О, думаю, я мастерица по части маскировки, – заявила Арабелла. – У меня куча туалетов.

Она посмотрела на мужа, сидевшего молча.

– Джек?

– В чем дело? – спросил он, заключая ее лицо в ладони и глядя ей в глаза, будто пытался читать в ее душе. – Зачем тебе это делать, Арабелла?

– Ради твоей сестры, – ответила она, не сводя с него глаз. – Ради тебя. Потому что я нахожу этот план разумным. Потому что он сработает.

«И во искупление нашего семейного бесчестья», – добавила она мысленно, но это побуждение было не самым главным.

Медленно он отвел руки от ее лица и позволил им опуститься. Когда Джек заговорил, его голос звучал, как всегда, ровно.

– Какая у тебя одежда, кроме костюма для верховой езды?

– Батистовое платье, в котором я была на пароме. Есть еще одно. Оба очень простые, но, думаю, подойдут.

Он кивнул:

– Тереза, понадобится коляска. Она не может прийти к нему пешком, особенно если принесет королевский выкуп.

– Я могу почистить телегу, – весело сказал Марсель. – Потребуется немного времени, чтобы привести ее в божеский вид. Она будет выглядеть достойно, но не настолько экстравагантно, чтобы привлекать внимание. Если мадам сядет на скамью, то ее платье не достанет до пола телеги и не запачкается остатками грязи от картофеля и оленьей кровью.

– Править буду я, – сказал Джек, поднимаясь с места. – Пойдем, Арабелла. Тебе надо переодеться.

– Еще кое-что, – вмешался Жан Марк, все еще сидевший у огня. – Если вам удастся вытащить графиню из Шатле нынче вечером, вы не сможете вывезти ее из города до рассвета, когда откроют ворота.

– Я не оставлю ее в этой адской дыре, если смогу вызволить сейчас, – заявил Джек, решительно сжимая губы.

– Одну ночь вы можете провести здесь в полной безопасности, – быстро сказала Тереза. – Ей надо отдохнуть и набраться сил перед таким утомительным путешествием.

Она вопросительно посмотрела на Арабеллу, и та ответила едва заметным кивком, подтвердившим наихудшие подозрения пожилой женщины.

Если Джек и заметил этот безмолвный обмен репликами, то виду не подал. Он сделал нетерпеливый жест Арабелле, и она последовала за ним на чердак для хранения яблок, не возразив ни слова.

– Принесу воды, – сказал он.

Он поднялся вслед за ней по приставной лестнице минуты через две с кувшином горячей воды и тазом. Она разделась до сорочки, причесалась, стараясь пригладить спутанные волосы, столь мучительно и тщательно уложенные утром.

– Форэ – скользкий негодяй, – сказал Джек, наливая воду в таз. – Не знаю, что ты сделала сегодня утром, чтобы проникнуть в тюрьму, но, что бы это ни было, не следует повторять это с Форэ. Жеманься, скули, льсти, покажи себя английской дворянкой до мозга костей. Поведай ему только ту часть правды, которая потребуется. Скажи, что в Лондоне от эмигранта ты слышала, что твоя близкая подруга заключена в Ле Шатле. Скажи ему номер заключенной и придумай для нее имя. Например, виконтесса де Самюр… Она английская аристократка и твоя подруга детства и…

– Джек, я знаю, что сказать, – перебила она.

Арабелла повернулась к нему и обхватила его руками.

– Знаю, любовь моя, для тебя чистый ад, что кто-то ведет игру вместо тебя, но иногда приходится использовать инструменты, оказавшиеся под рукой. – Она улыбнулась и провела пальцем по его губам. – Вспомни, ты ведь игрок. Ты знаешь, к какой стратегии прибегнуть, чтобы добиться наилучшего результата, когда можно с честью отступить, а когда атаковать.

Он крепко, до боли, сжал ее запястья.

– Никогда прежде я никому не разрешал играть вместо меня.

– Понимаю. Но в этом случае должен.

Он знал, что она права. Джек выпустил ее руки и переключил свое внимание на неотложное дело. Через полчаса Арабелла была одета в платье кремового и бронзового цветов, шею ее целомудренно прикрывала кружевная косынка, волосы скромно уложены вокруг головы, под подбородком завязаны бронзовые ленты соломенной шляпки. Белые перчатки и башмачки из лайки дополняли костюм. На ней не было драгоценностей, и без украшений в ушах и на шее она чувствовала себя почти обнаженной. Год назад в стоячей воде Кента она бы этого изъяна и не заметила.

Джек оглядел ее очень внимательно, потом одобрил коротким кивком и повернулся к своему чемодану на полу. Он извлек из него кожаный мешочек, открыл его, и на соломенный матрас излился дождь золотых монет.

Арабелла с удивлением смотрела на золотые ливры, суверены, гинеи. Как можно обладать таким количеством золотых монет? Одно дело – банковские счета, но совсем другое – живое золото.

Джек принялся сортировать монеты и сначала отобрал ливры.

– Форэ будет легче с ними обращаться, – сказал он, высыпая их в мешочек.

Потом он добавил к ним пригоршню гиней и туго затянул шнурок мешочка.

– Куда мне его положить? – спросила Арабелла.

В былые дни она могла спрятать мешочек под фижмы или пристегнуть к талии серебряной цепочкой. Но легкое платье, которое она носила теперь, не давало возможности надежно скрыть кошель в одежде.

Джек задумался.

– Это не совсем удобно, – сказал он наконец, – но, пожалуй, лучше всего тебе носить его на запястье, как вечернюю сумочку. Можешь придерживать его рукой.

Он протянул ей кожаный мешочек, и она сделала, как Джек посоветовал.

Мешочек был слишком велик, чтобы совсем скрыться в ее кулаке, но, если не вглядываться внимательно, можно было его не заметить.

– Теперь это. – Он вернулся к своему чемодану и вынул оттуда шелковый кошелек, открыл его, и на ее ладонь упали прекрасные сапфировые сережки. – Надень их. Можешь распорядиться ими, если сочтешь необходимым. Форэ алчен, но не исключено, что содержимое кошелька его удовлетворит. Он возьмет свои комиссионные, а остальные деньги использует как взятку.

Его губы изогнулись в кривой усмешке, а глаза снова стали непроницаемыми, но на этот раз Арабелла не смутилась. С этим ничего нельзя было поделать. Она кивнула и теперь ждала.

Помедлив с минуту, он продолжил:

– Если тебе покажется, что он хочет больше, или вдруг почувствуешь неуверенность, отдай ему серьги. Пусть он сочтет…

– Джек, любимый, я знаю, как поступить. Когда я сниму эти… – Она дотронулась до голубых огоньков в ушах. – Если я их сниму, он будет считать, что я отдаю ему последнее…

– Да, это понятно. – Он говорил отрывисто, отвернувшись к лестнице. – Марсель уже, вероятно, привел в порядок телегу.

Она последовала за ним вниз, стараясь не наступить на оборки своего платья. Хоть оно и было простым, но никак не соответствовало обстановке кухни с ее грубой мебелью. Жан Марк хмыкнул и объявил:

– Прекрасна, как только что отчеканенная монета.

Арабелла присела в реверансе:

– О, благодарю вас, месье.

– Следите за своей речью, – предупредила Тереза.

– Citoyen, – поправила себя Арабелла. – Это была только шутка, citoyenne Тереза. Я знаю, как и что говорить.

Она подметила раздражение в своем тоне. Ей было неприятно, что они считают ее новичком, за которым нужен глаз да глаз, чтобы он не наделал ошибок. Разве нынешним утром она не оказалась запертой в ужасном и мрачном помещении женской камеры тюрьмы Ле Шатле?

– Тереза не имела в виду ничего обидного, Арабелла, – сказал Джек.

– Разумеется, не имела, – согласилась Тереза. – Но мы привыкли опасаться за свою жизнь в случае, если ненароком скажем что-нибудь не так, мадам. Простите нам наши опасения и излишнюю осторожность.

Арабелла едва заметно пожала плечами:

– Я не обижаюсь, Тереза. Понимаю, что вы привыкли к осмотрительности, которой я еще не научилась. Но я не предам никого из вас.

Тереза улыбнулась с заметным облегчением:

– Мы все это понимаем, мадам. И душой будем с вами.

Она повернулась к двери чулана за своей спиной и сняла с крючка шерстяной плащ с капюшоном.

– Наденьте это. В таком платье вы будете привлекать к себе внимание. Не говоря уже о сережках.

Арабелла приняла плащ. Это и в самом деле было мудрой предосторожностью. Контраст между ней и Джеком в его теперешнем виде был просто смехотворным.

– Благодарю вас.

Она закуталась в плащ и накинула капюшон на голову, стараясь не потревожить соломенной шляпки и скрыть сапфиры. Потом вышла из дома вместе с Джеком.

Телега Марселя хоть и не походила на экипаж джентльмена, была довольно чистой. Поперек сиденья возницы было постлано чистое одеяло, чтобы не запачкать спины пассажиров. Картофеля видно не было, как и оленьих окороков. Лошадка была крепкой и стояла смирно.

– Я поеду сзади, – сказал Марсель, передавая вожжи Джеку. – На всякий случай.

Он не стал ждать ответа Джека, а просто прыгнул в телегу, забился в угол и оказался отчасти скрытым куском мешковины. Джек поднял Арабеллу и усадил на скамью, предназначенную для возницы. Она расправила юбки, не удержавшись при этом от презрительной гримаски, вызвав, несмотря ни на что, улыбку своего мужа. Потом он взобрался на телегу, сел рядом с ней и взял в руки вожжи.

Они проехали по людным улицам, пересекли реку, миновали дворцы Лувр и Тюильри. У обоих массивных зданий был заброшенный вид. За садами Тюильри ухаживали плохо. Арабелла вспомнила рассказы о резне швейцарских гвардейцев в этом саду и отвела глаза. Она отвернулась и от гильотины, стоявшей на большой площади, где заканчивались сады Тюильри. Телега легко вписалась в поток других транспортных средств и привлекала ничуть не больше внимания, чем грубоватый возница.

Арабелла смотрела прямо перед собой, радуясь тому, что ее скрывает плащ, и чувству» вес тяжелого кошеля с деньгами на коленях.

Они прокатили по Рю бент-Оноре, и Джек остановил телегу возле красивого дома. Двустворчатые ворота вели во двор. Дом, некогда принадлежавший дворянину, теперь был куплен одним из представителей новой республиканской аристократии. Губы Джека презрительно скривились. Форэ, должно быть, отлично знал, кому дать взятку, а кому оказать внимание или услугу, пока карабкался наверх, цепляясь зубами и когтями.

– Я не хочу въезжать во двор, – сказал Джек. – Тебя ожидают. Поэтому привратник впустит тебя, не задавая лишних вопросов.

Арабелла пожатием плеч избавилась от плаща и вылезла из телеги.

– Ты останешься здесь?

– Конечно. Если ты не вернешься через полчаса, я приду за тобой.

Она покачала головой:

– В этом не будет необходимости. Леди Данстон знает, что делает.

Арабелла улыбнулась ему, стараясь успокоить. Его волнение и отчаяние были в каждой черте его лица и в глубине глаз, полных беспокойства и походивших цветом на сумрачное зимнее море. Она никогда не видела его таким. Он умел скрывать свои чувства под маской веселья и жизнерадостности. Казалось, ничто не может вывести его из равновесия. Даже когда он погружался во мрак своего отчаяния, то оставался с виду спокойным и не выдавал своих чувств. Но сейчас он весь был как открытая рана.

– Я не задержусь долго, – сказала Арабелла и направилась к воротам.