"Нежное предательство" - читать интересную книгу автора (Битнер Розанна)

Глава 26

Август 1864 года

– Что будет с Бреннен-Мэнор, Одри?

Джозеф Бреннен протянул руку дочери, дви­жение отняло у него много сил. Одри взяла руку отца и вспомнила времена, когда он обладал пря­мо-таки богатырской силой. Теперь его пожатие было слабым, словно у ребенка. Он лежал в по­стели бледный и исхудавший.

– Джой обязательно вернется домой, – заве­рила она, хотя не получала от брата никаких вестей уже шесть месяцев. – Вместе с ним мы найдем выход, чтобы спасти плантацию, отец. – Последнее, что она знала о Джое, то что его отправили в Джорджию. Как она соскучилась по нему! Хотелось снова увидеть брата. Оставалась единственная надежда хоть на какое-то счастье в жизни. Одри была уверена, что Джой вырос и очень изменился. Недавно ему исполнилось де­вятнадцать лет.

Лина сидела с другой стороны постели и тоже держала Джозефа за руку. После удара левая сторона тела у Лины стала слабой и малоподвиж­ной, хотя женщина могла передвигаться при по­мощи палочки. Одри понимала, что Лина страдает все больше и больше, по мере того, как слабеет отец. Теперь она прекрасно понимала, как сильно женщина любит ее отца. Лина почти не отходила от его постели, преданно ухаживала за больным, несмотря на собственную слабость и недомогание. Одри снова подружилась с ней и полюбила Тусси и Лину еще больше.

Почти все негры давно сбежали с плантации, включая Сонду. Заброшенные поля зарастали сор­няками. Уже три года на плантации не сажали хлопок. Остались всего два негра, которые ухажи­вали за цветами, садом возле дома, но больше всего времени обитатели Бреннен-Мэнор уделяли теперь огороду, где высаживали овощи и неустан­но пропалывали гряды. Огород находился позади дома. Самое главное – выжить во что бы то ни стало. Одри была уверена, что янки давно могли бы прекратить любые военные действия. Северяне могут просто сидеть и ждать, когда все южане перемрут от голода.

Она смотрела на отца, которого давно про­стила. Он слишком близко принял к сердцу все, что случилось с Бреннен-Мэнор. Одри не хотела бередить его душевные раны. Он, все-таки, ее отец, любимый отец, который воспи­тывал ее, как мог. Конечно, он никогда бы не принудил ее к браку с нелюбимым чело­веком, если бы знал, какие будут последствия. Бессмысленно обвинять его за искреннюю при­вязанность к Лине. Тем более, нельзя обвинять или ненавидеть человека, когда он умирает. Джозеф Бреннен умирал медленно и тихо, как и его плантация.

– Одри, моя… прекрасная Одри, – простонал он. – Что… будет с моей… дочерью?

– Со мной все будет хорошо, отец, – заверила она. – Ничего плохого со мной не произойдет. Джой вернется, по крайней мере, мы будем вдво­ем. А кроме того, у меня хороший голос. Миссис Джеффриз говорила, что я могла бы петь в опере, если немного позаниматься, то можно попытаться найти работу…

Все это, конечно, было маловероятно, так как прошло пять долгих лет с тех пор, как Одри брала уроки в Мэпл-Шедоуз… пять лет прошло с тех пор, как впервые лежала в объятиях Ли… Она глубоко вздохнула, стараясь отогнать воспомина­ния. Она хотела забыть о Ли навсегда, в ее сердце не осталось для него места с тех пор, как она увидела догорающий дом тети Джанин и узнала, что тетя сгорела вместе с домом.

Она никогда не простит себе и Ли за то, что они сделали в ту ночь. Разве возможно простить та­ким людям, как Ли, то, что произошло с ее домом, отцом и всем Югом! Она ничего не рассказала отцу о той ночи и ни разу не видела Элеонор. Насколь­ко, ей стало известно, кузина уехала в Новый Орлеан к мужу Альберту. Если ему удастся сохра­нить собственность, тогда у Элеонор будет все хорошо. Но Одри поклялась, что никогда не обра­тится за помощью к кузине, как бы плохо ни было.

Что будет с Бреннен-Мэнор? Сможет ли она сохранить плантацию до приезда Джоя? Удастся ли когда-нибудь возродить ее? Сайпресс-Холлоу практически уже потеряна. У нее нет денег для оплаты надсмотрщиков. Они все давно уехали, как и большинство негров. Последний оставший­ся в Бреннен-Мэнор надсмотрщик Джонатан Хорн сообщил, что негры живут теперь в самом особня­ке.

Одри подумала, что в каком-то смысле эти несчастные негры, вероятно, заслужили право жить в хороших условиях, чтобы хоть как-то компенсировать прежние лишения и унижения.

Однако, несмотря на то, что Одри так и не увидела там счастья, она с грустью и сожалением вспоми­нала, каким выхоленным был всегда особняк в Сайпресс-Холлоу. Она все еще является хозяйкой плантации, но уже давно не получает никакой прибыли. Не имея возможности обрабатывать землю, она оказалась практически также бедна, как и негры. Большая часть денежных средств обеих плантаций ушла на содержание рабов и посадку хлопка. Но теперь негров нельзя было продавать и покупать, чтобы выручить за них хоть какие-то деньги. Кроме того, не было хлопка. Отец и Ричард перевели всю наличность в валюту Конфедерации, которая совершенно обесцени­лась. Одному Богу известно, что произойдет с крупными землевладельцами, которые оказались обреченными на разорение. Если Север выиграет войну, кто будет владеть землей? Не явятся ли сюда богатые северяне и не потребуют ли землю себе? Например, такие как Ли.

Трудно даже представить, сколько еще воз­можно будет выдержать такую неопределенность. Что будет делать Одри с Линой и Тусси, если однажды придется уехать отсюда? Она не смогла себе представить жизнь без Тусси, но вряд ли у нее когда-нибудь появится возможность содер­жать женщин. А еще осталась Генриетта, она так предана хозяйке. Если и придется уезжать, то нужно будет выбираться отсюда всем вместе, плюс ко всему, оставаться одной сейчас очень опасно. До чего же теперь невыносимо ходить по комнатам дома, напоминающим о былом велико­лепии, роскоши, счастье, о том времени, когда она наивно считала своего отца самым замечательным человеком на земле.

Джозеф слабо сжал ее ладонь и выговорил имя Джоя.

– Я… должен увидеть его… еще раз, – с трудом произнес отец. – Должен сказать ему, что люблю его… горжусь им. Мне следовало сказать ему об этом, когда он был здесь, правда? – слеза выкатилась из уголка глаза. Одри вытерла ее.

– Он и сам знает это, отец, – заверила она. – Не вини себя. Он ушел на войну ради себя тоже. Ему нужно было доказать себе, что он способен сам принимать решения и достойно справиться с любой задачей.

– Ты скажи ему, когда он вернется, что я… люблю его.

Одри растерянно и испуганно посмотрела на Лину, та покачала головой и отвела глаза в сто­рону, сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

– Ты сам ему об этом расскажешь, когда Джой вернется, – Одри наклонилась и поцеловала отца в лоб. – Потому что Джой, и правда, скоро вернется, ты его встретишь сам. Я уверена в этом, отец.

Одри чувствовала, что вот-вот разрыдается, но не имела права плакать при отце. Тихо вышла из комнаты, спустилась вниз в гостиную и попроси­ла Генриетту, которая превратилась теперь из портнихи в горничную на все случаи жизни, принести горячей воды. Чай уже давно стал не­позволительной роскошью, поэтому приходилось довольствоваться тем, что есть. Простая горячая вода, вместо чая, приносила желудку некоторое облегчение.

Генриетта была готова расплакаться из-за того, что хозяин умирает, женщина обняла Одри, а потом ушла на кухню, чтобы нагреть воду. На кухне тоже некому было работать, Лина теперь слишком слаба, чтобы вести дом. Все заботы легли на плечи Тусси, Генриет­ты и самой Одри. Они вместе прибирали в доме, сохраняя чистоту и порядок, намерева­лись придерживаться этой привычки как можно дольше.

Одри взглянула на руки, которые уже не были такими ухоженными и нежными как раньше. Она теперь не наденет красивых перчаток, некому устраивать роскошные балы. Мыть полы, посуду, пропалывать цветники и огород практически не­кому, трудоспособные, сильные рабы разбежа­лись. Теперь Одри тоже выполняла эту работу, и к искреннему удивлению, временами эти занятия приносили удовлетворение. Возможно, потому что отвлекали от тревожных мыслей. И теперь у нее в жизни одна главная цель – просто работать, не думать, не вспоминать, как было хорошо рань­ше, какой роскошной и великолепной была преж­няя жизнь, каким сильным и могущественным был Джозеф Бреннен. А самое основное – Одри не должна вспоминать Ли Джеффриза.

Прошло пять лет с того памятного лета в Коннектикуте. Она взглянула на каминную по­лку, там по-прежнему стояла статуэтка с чайка­ми. Ей нужно избавиться от воспоминаний о Ли, навсегда забыть его, она приказала ему никогда не возвращаться и, действительно, не желала его возвращения. Это случилось два года назад, толь­ко Богу известно, что сейчас с ним и где он. Она твердо уверена: если он жив, то хорошо понимает, что она была тогда права. И теперь восприни­мала его только как янки, одного из тех людей, которые заставили их всех пройти через ад, у нее забрали брата, лишили привычного об­раза жизни, дома, достоинства. А теперь и отец уходит.

Она подошла к камину, взяла в руки статуэтку, рассматривая чаек, трогала их пальцами. Почему так сложилась жизнь? Для чего Бог сделал так, чтобы в ее жизни встретился Ли Джеффриз? Это несправедливо. Все вокруг складывалось неспра­ведливо. Она не знала, сколько сможет страдать в одиночестве. Если бы не Лина и Тусси, да еще крохотная надежда на скорое возвращение Джоя, она бы не стала жить. Одри затрясло от воспоми­наний, в желудке появилась резкая боль. Но теперь она знала, что должна сделать. Необходи­мо избавиться от воспоминаний, привыкнуть жить сегодняшним днем и думать о том, как пережить завтра, которое может быть таким же тяжелым и страшным. Счастливая, благополуч­ная жизнь никогда уже не вернется.

Слезы закапали на чаек, на мгновение Одри прижала статуэтку к груди, а затем изо всех сил швырнула в заднюю стенку камина. Чайки раз­бились на мелкие кусочки. Затем Одри подошла к скамье у пианино, куда спрятала тогда записку Ли, которую он вложил в коробку с подарком, вытерла слезы, вынула записку и снова перечита­ла ее:

«Нашел человека в Новом Орлеане, который делает это вручную. Они изготовлены в Заливе, но они напоминают мне о времени, проведенном в Коннектикуте. Вспоминай обо мне, когда бу­дешь смотреть на них. Пусть Бог благословит и защитит тебя, Одри. Буду всегда любить тебя. Ли».

Она смяла записку в ладони, «…вспоминай обо мне… Буду всегда любить…» Нет, она не должна больше позволять себе думать о нем или призна­ваться, что когда-то любила этого человека боль­ше жизни. Любить его – значит, предавать своих людей, большинству из которых приходится стра­дать сверх человеческих возможностей. Ради Джоя необходимо забыть все. Конечно, она заслу­жила такие страдания, потому что спала с врагом в то время, когда горел Батон-Руж и умирали люди.

Одри вернулась к камину, чиркнула спичкой и поднесла огонек к листку. Как только бумага вспыхнула, она бросила ее в очаг. И молча смот­рела, как горит записка. Горит и исчезает также, как и ее любовь к Ли Джеффризу.

Ли сидел на лошади, с горечью наблюдая, как горят в оранжевых языках пламени и в черном дыме Атланта, Джорджия… горят…

как и большая часть Юга. Однажды он уже наблюдал такие пожары и ненавидел их. Но ему пришлось повидать столько подобных по­жаров, что удалось воздвигнуть защитную обо­лочку вокруг сердца, чтобы не позволять чув­ствам боли и сострадания вмешиваться в дело, которое он обязан выполнить по долгу службы. Эту оболочку он начала сооружать с того дня в Батон-Руже.

В огне Атланты ему чудилось лицо Одри, слы­шался ее голос, снова и снова выкрикивающий слова проклятия. Она запрещала ему разыскивать ее, возвращаться в Луизиану. Он все больше убеж­дался, что гордость южан была тем, чего северяне не сумели победить, несмотря на все разрушения и кровопролития, несмотря на все страдания, которые южанам пришлось пережить. Одри обла­дала такой гордостью в полной мере, и по этой причине Ли Джеффриз не мог сейчас вернуться к ней, даже если бы у него появилась такая возмож­ность. Гордость, нежелание добровольно остав­лять дома в распоряжение федералов, заставляли южан в большинстве случаев поджигать собствен­ные жилища. Когда они узнавали, что армия Шермана приближается, они были полны реши­мости и, уходя, не оставляли для янки ничего ценного.

Когда Ли Джеффриз представлял, как больно было бы ему поднести факел к Мэпл-Шедоуз, то становилось понятным их отчаяние и упорство. Да, южане оказались по-своему правы. Вне сомне­ния, и Бреннен-Мэнор сейчас полностью разорен. Для Ли невыносимой была мысль, что Одри му­чается и страдает. Самое правильное для него, не давать себе возможности думать о ней. Но и это оказалось ему не под силу. Особенно сейчас, во время наступления на Саванну с генералом Шерманом. В каждом здании, которое Ли приказывал поджечь, в каждом складе с минимальным запа­сом продуктов, в каждой ферме, в каждом изможденном лице женщины или глазах голодного ре­бенка, ему чудился укор Одри.

Только сегодня утром они видели, как группа отступающих конфедератов по веревке поднима­ется на отвесную скалу. Кучка храбрецов, кото­рая оставалась для того, чтобы поджечь все воз­можное, а потом отступить, унося с собой то, что можно вместить в рюкзаки. Мужчины уничтожа­ли свои предприятия, женщины поджигали свои дома. У Ли была единственная возможность изба­виться от кошмарных воспоминаний, он должен убедить себя, что мятежники сами во всем вино­ваты. Им надо было согласиться покончить с рабством, остаться в составе Союза, попытаться найти мирные решения проблем в Конгрессе, но их проклятая южная самоуверенность привела к жуткому кровопролитию. Гордость Одри разру­шила их любовь, однако Ли должен был признать, что его собственная гордость сослужила их отно­шениям не добрую службу. Неужели, в конце концов, так важно быть правым? Какой смысл заставлять южные штаты вернуться назад в Союз, если теперь конфедераты будут, само собой разу­меется, ненавидеть их многие годы спустя? Совер­шенно без сомнения, что в течение многих поко­лений Юг не забудет своих потерь, как и Одри. Она тоже не сможет забыть своих страданий. И именно поэтому, независимо от глубины собст­венных чувств и желаний, он не может вернуться к Одри, даже если никогда не сможет узнать, где она и как живет.

Он направил лошадь вниз по холму, надо было попасть в восточную часть города, где полк разбил лагерь, чтобы отдохнуть, а затем снова отправить­ся вперед. Некоторые называли наступление бри­гады Шермана «маршем к морю». Бригада нано­сила удары по плану Федерального правительства в самое сердце Юга, завершая решительное на­ступление, чтобы одержать верх над южными штатами, поставить их на колени и завершить ужасную войну. За три долгих года, с тех пор как он вступил в Союзную армию, Ли насмотрелся крови и ужасов, он перестал болезненно реагиро­вать на них. Ему уже не становилось дурно, когда слышал истошные крики раненого, которому от­пиливали конечности без анестезии. Ли бесстра­стно приказывал закапывать кучи рук и ног, словно это был просто мусор. Привык к запаху крови, гниющей плоти и пороха, спокойно наблю­дал, как умирают люди, то ли от инфекции, то ли от обезвоживания организма из-за изнуряющих поносов, потому что не хватало чистой воды и доброкачественной пищи. Это были обычные, по­вседневные явления, неизбежная часть войны, и человек должен был научиться ни на что не обращать внимания, иначе можно было сойти с ума.

Кроме того, ему нужно было привыкнуть к одиночеству. Война занимала все время, не остав­ляя ни минуты для того, чтобы подумать о том, как он будет жить, когда все закончится, сможет ли быть счастливым. В прошлом году Ли получил известие, что его брат Дэвид убит. Чер­ная весть оказалась для него сильным ударом. Слишком больно осознавать, что большей части семьи уже нет в живых. Ли не имел представле­ния, как идут дела в его адвокатской фирме, но дела компании его сейчас совершенно не волно­вали. Когда закончится война, он не сможет по­ехать домой, чтобы повидаться с матерью и отцом. Слава Богу, что мама не дожила до ужасов войны.

Внизу, на дороге из Атланты, несколько феде­ралов сопровождали группу пленных мятежни­ков, остатки той горстки храбрецов, которые про­должали защищать город из чистого упрямства, хотя было совершенно ясно, что они проиграли. Пленные еле тащились по дороге, исхудавшие и голодные, некоторые были ранены, форма старая, изношенная.

– Пошевеливайтесь! – подгоняли их конвои­ры. Один из федералов подтолкнул пленного ство­лом ружья.

Пленные будут содержаться во временных ла­герях, пока Шерман не возьмет Саванну, а затем их отведут за пристань реки Саванны, погрузят на союзные корабли и морем доставят в федераль­ные порты, где мятежники будут содержаться в тюрьмах до окончания войны. Несмотря на их страдания, Ли считал, что, возможно, они сами добились такой участи, он много слышал о стра­даниях пленных северян в конфедератских лаге­рях. Один пленный южанин рассказывал об ужа­сах, творящихся в лагере для военнопленных в Южной Джорджии в Андерсонвиле. Заключен­ных кормили только бобами с солью, почти по сотне человек умирали каждый день, их хоронили в общих могилах. Ему хотелось, чтобы наступле­ние проходило через Андерсонвиль, можно было бы освободить и спасти бедолаг, но армия Шермана направлялась отсюда на восток, а не на юг. К тому же известно, что условия в других южных лагерях не лучше, а иногда и хуже. Пленные голодали, превращались в ходячие скелеты, пили грязную воду и умирали в тяжких мучениях от болезней и желудочных отравлений.

Ли вдруг увидел, что пленные мятежники не­ожиданно набросились на конвоира, принуждав­шего их двигаться быстрее.

– Мы не собираемся идти в вашу вонючую тюрьму, – закричал один из них.

Удивительно, что истощенные и безоружные пленные умудрились напасть на сильных конво­иров и затеять с ними драку. Двух мятежников пристрелили сразу же, но остальным удалось одержать верх над четырьмя охранниками, неко­торые умудрились вырвать у них оружие. Конфе­дераты успели убить двух конвойных, прежде чем окружающие обратили внимание и поспешили на помощь.

Все происошло за какие-то секунды. У кон­федератов не было никаких шансов на успех, но Ли понял, что они решили умереть сражаясь, вместо того, чтобы медленно догнивать от бо­лезней и голода в тюрьме. Двое пленных бросились бежать вверх по склону холма, прямо ему навстречу, один сжимал в руке добытую винтовку. Ли прицелился, опасаясь, что плен­ный начнет стрелять, хотя очень истощен и испуган. Но война еще не закончилась, мя­тежник остановился и прицелился. Ли выстре­лил первым.

Человек споткнулся, сделал шаг назад и упал навзничь, не издав ни единого звука. Кровь сочи­лась из раны на голове. Тем временем, второй пленный бросился на Ли, и тому снова пришлось прицелиться.

– Стой, – приказал он, но молодой человек рванулся вперед и схватился за дуло винтовки, не глядя на противника. Непричесанные длинные волосы растрепались, свесились на глаза. Ли не хотел стрелять в безоружного человека, его пора­зили молодость мятежника, и отчаяние, с кото­рым он вцепился в оружие. Правая рука Ли оказалась на спусковом крючке, раздался вы­стрел.

Молодой человек покачнулся, откинул голову назад и взглянул в лицо всаднику. Глаза расши­рились от удивления.

– Ли! – пробормотал он. – Я не з-знал, – молодой человек застонал и упал на спину.

Ли похолодел от ужаса, он не мог спешиться, а только молча смотрел на истекающего кровью молодого человека. Яркое пятно крови расплыва­лось на левой стороне груди юноши, но он был еще жив, пальцы судорожно скребли землю. Из всех кошмаров, виденных Ли на этой войне, ни один не мог сравниться с тем ужасом, который охватил его в этот момент, когда он услышал из уст мятежника собственное имя.

К тому же молодой человек еще и заикался. Этого не могло быть! Ли вскинул винтовку на плечо, с трудом сполз с лошади, напряженно передвигая ноги, шагнул к телу, распростертому в пыли. И увидел, что грудь юноши еще судорож­но приподнимается. Он опустился перед раненым на колени, снял с него фуражку, убрал со лба волосы. Лицо парня обросло реденькой темной бородкой. Теперь Ли ясно видел, кто лежит перед ним.

– Джой! – простонал Ли. – О Боже! – он схватил раненого за руку и крепко сжал паль­цы. – Я помогу тебе, сейчас позову на помощь.

– Нет! – умоляюще попросил Джой. – Не уходи!

Глаза Ли наполнились слезами, он сел рядом, подсунул ладонь под затылок Джоя, приподнял голову юноши. Подбежал солдат-охранник.

– Сэр! С вами все в порядке?

– Уходи отсюда! – приказал Ли. – Со мной все в порядке. Сходи за доктором для этого парня!

Солдат удивился тому, каким тоном был отдан приказ, казалось, полковник Джеффриз готов за­плакать из-за убитого мятежника!

– Слушаюсь, сэр! – солдат повернулся и по­бежал.

Джой вцепился в мундир Ли и улыбнулся.

– Ли. Это же… надо, черт возьми… так встре­титься, правда?

– Джой, – Ли стало совсем плохо, он чувст­вовал себя опустошенным. – Я не знал, что это ты.

Джой продолжал улыбаться.

– Это н-неважно. Я ведь так… хотел тебя убить т-тоже. Я н-не знал… что это ты, – он подмигнул, глубоко вздохнул и сильно задро­жал: – Ну вот… все… я был уверен, что вернусь с войны… без единой царапины, – голос юноши слабел.

– Черт возьми, Джой, не умирай. Тебе сейчас окажут помощь, я постараюсь сделать все, чтобы тебя не отправляли в лагерь для плен­ных, ты меня слышишь? Я распоряжусь, чтобы тебя отправили домой, как только ты попра­вишься. Ты должен жить, Джой. Ради Одри. Ты ей будешь очень нужен, когда война за­кончится.

Слезы застилали глаза Джоя.

– …не могу, – пробормотал он. – Ты должен п-позаботиться о ней, об Одри, вместо меня. Обе­щай мне, Ли.

– Ты не знаешь…

– Она все еще любит тебя… несмотря на эту войну. Ты увидишь. Даже… если она не… Обещай мне разыскать ее… Ты должен убедиться, что с ней все в порядке. Пожалуйста, Ли.

Ли посмотрел в глаза Джоя, которые всегда были такими доверчивыми. Из-за этой вонючей войны гибли такие невинные мальчики, милые и любимые. Их нельзя было втягивать в войну, где надо было убивать людей и гибнуть самим. Когда Одри узнает о смерти Джоя, она не переживет.

– Я обещаю тебе, Джой, но этого не понадо­бится. С тобой будет все в порядке, – он прижал умирающего к себе, слезы текли по щекам.

– Все в порядке, Ли. Ты… не знал. Я п-про-щаю тебя.

– Не поступай так со мной, пожалуйста, Джой. Я не смогу пережить твоей смерти. Не оставляй Одри одну. Ты ей очень нужен. Ты ее единственная надежда на счастье. Я видел ее, Джой. Я видел ее в Батон-Руже. Она была такой же красивой. Она только и мечтает о твоем воз­вращении домой, надеется, что ты поможешь восстановить Бреннен-Мэнор. Ты должен жить ради нее, Джой. Я позабочусь о хорошем уходе для тебя. Я полковник, у меня есть связи. С тобой все будет в порядке.

Он почувствовал, что до того, как кончил говорить, Джой умер у него на руках. Ли горько разрыдался, не обращая внимания на собравшихся вокруг солдат, которые с беспо­койством и удивлением смотрели на плачущего полковника.

– Нужно доложить генералу, – сказал один из них.

– Не надо. Оставьте его в покое. Должно быть, они знакомы. Надо оставить его одного. Он при­дет, когда сможет.

Солдаты повернулись и, тихо переговариваясь между собой, ушли. Они рассуждали о странном поведении полковника Федеральной армии, рыда­ющего над телом убитого мятежника и обнимаю­щего убитого, словно он только что потерял род­ного брата.

Прошло несколько часов, уже стемнело, когда Ли вернулся в лагерь. Глаза, обведенные темными кругами, покраснели от слез, форма была выпач­кана кровью. Он вошел в палатку и вскоре вер­нулся оттуда с бутылкой виски, взял у солдат лопату и фонарь. Не сказав никому ни слова, отправился на холм. Солдаты с любопытством наблюдали, как он подошел к тому месту, где лежало тело убитого мятежника, зажег фонарь и принялся копать могилу. Полковник Ли Джеффриз копал могилу, что считалось обязанностью самых низших чинов.

Солдаты наблюдали за его странным поведени­ем, пока им не надоело. Потом они разбрелись по палаткам и уснули. Когда наступило утро, пол­ковник все еще был на холме.

– Надо, все-таки, доложить генералу, – пред­ложил один рядовой.

Другой кивнул и ушел. Через несколько минут генерал-майор Вест примчался на лошади к холму и нашел полковника Джеффриза, лежащего без чувств на свежей могиле. В руке полковник сжи­мал пустую бутылку из-под виски.