"Семь смертей Лешего" - читать интересную книгу автора

3.16. Дембель в опасности

Попал под раздачу и Халявин. Когда ему оставалось служить чуть больше месяца. Уже вышел в свет приказ министра КГБ СССР об увольнении солдат весеннего призыва из армии. К тому времени застава уже не числилась образцовой и показательной, следовательно, увольнения должны начаться позже, чем с передовых застав. Капитан Бурдин на очередном боевом расчете, зачитал график увольнения в запас. Халявину выпало отправляться домой первым. В первую партию, поскольку показательной партии застава была лишена. Обидно, что придется служить лишних три дня, хотя, что такое три дня, когда позади целых два года. Но ничего изменить нельзя, график ухода составлен, приблизительная дата дембеля известна, известное число приближается день ото дня.

Когда до дембеля оставалось всего две недели, Халявин попал под раздачу. По своему характеру Лешке был не склочным, никогда не ругался и не перечил начальству, но, глядя на тупость опухшего от многодневного беспробудного пьянства лейтенанта Егорова, его прорвало. И он ответил на маты замполита своими. И разошлись, каждый при своем мнении. Лейтенант Егоров в канцелярию продолжать дежурство, а Халявин с напарником в дозор, за 10 километров от заставы. И хотя каждый считал правым именно себя, у лейтенанта было гораздо больше возможностей отстоять свою правоту.

В этом Лешка убедился спустя 3 часа после заступления в наряд. Когда на обратном пути, навстречу мелькнул свет фар идущей с заставы машины, он понял, что дела плохи. На проверку прибыл начальник заставы капитан Бурдин, не приемлющий пеших прогулок ни днем, ни тем более, ночью, предпочитающий проверять наряды именно таким образом. Он рассуждал примерно так: «если наряд спит, он и машину прозевает, а если нет, то и крадущегося капитана заметит. И поэтому тратить полночи на хождения туда-сюда не стоит, когда все можно сделать за считанные минуты, не особо утруждаясь при этом.

У каждого из офицеров, была своя манера проверки нарядов, несущих службу по охране государственной границы. Самая лучшая в этом отношении, была у начальника заставы. Довольно трудно ночью не заметить ползущую с включенными фарами машину, ревущую в ночи, словно раненый зверь.

Нравилась и метода проверки прежнего замполита, что служил на заставе до лейтенанта Егорова. Капитан Бакунин был заядлым охотником и рыболовом. Но на горных реках, где в бешеном кипении воды и камней, в принципе не могло водиться никакой живности, рыбалка была невозможна. Вся его страсть и азарт переключились на охоту. Он был готов дни и ночи напролет лазить по горам, высматривая добычу, могущую стать знатным охотничьим трофеем. Дичи в горах водилось превеликое множество, ее нужно было только увидеть. Капитан Бакунин замечал многое, что было недоступно для глаз всех прочих обитателей заставы.

В горах водились ласки, горностаи, и они были не редкими гостями на свалке, куда частенько наведывались в поисках поживы. Если днем они побаивались заставы и обитающих там двуногих, то под покровом ночи, чувство страха перед людьми, исчезало бесследно. Да и некому их было гонять по ночам, за исключением дежурств капитана Бакунина. В те ночи, когда ответственным дежурным по заставе заступал замполит, в районе свалки, то и дело слышались одиночные выстрелы. Капитан Бакунин охотился. Отупевшему от скуки и бесконечного хождения от одних ворот заставы до других, часовому, было развлечение, позволяющее ускорить одуряюще ползущее время службы.

Как правило, капитан Бакунин всегда добивался успеха и если по свалке действительно шастал какой-нибудь меховой хищник, то это была последняя в его жизни прогулка. Лиса, ласка, или горностай, нередко становились добычей. Свежедобытая тушка, немедленно доставлялась на конюшню спящему конюху Сайко и перед ним ставилась ответственная задача выделать шкурку. Конюх Сайко слыл отменным специалистом по этой части, с одинаковой легкостью выделывая и шкуры архаров, и шкурки пушного зверя. Куда их потом девал капитан Бакунин, неизвестно, хотя ходили слухи о том, что он их складывает в мешок, в ожидании отпуска и убытия на большую землю, где шкурки можно без труда обменять на весьма неплохие деньги. Хобби замполита было не просто приятным времяпрепровождением, но и весьма прибыльным делом, приносящим ощутимые материальные выгоды.

В стремлении охотиться всегда и везде, набить плотнее заветный мешок с пушниной, он зачастую пренебрегал многими правилами заставской жизни. И если выпадала очередь капитану Бакунину проверять несение службы нарядами, можно было не сомневаться, что о его приближении будет известно задолго до появления. Главным для замполита, была охота. Даже отправляясь на проверку наряда, он по дороге обшаривал скалы мощным армейским фонарем в поисках притаившегося на склоне зверя. И если удавалось такового обнаружить, немедленно следовал выстрел и, как правило, на этом дальнейшая проверка заканчивалась, так как капитану нужно было доставить тушку на заставу, пока она не окоченела, не потеряла необходимой для разделки, мягкости. И только если по дороге не встречалось достойной мишени, он появлялся перед заждавшимся нарядом, чтобы, задав пару дежурных вопросов, направиться обратно, не забывая обшаривать лучом фонаря, горные склоны.

Гораздо хуже обстояли дела с другими офицерами, проверяющими наряды. Они покидали заставу без лишнего шума, направляясь к месту несения нарядом службы. Здесь главное было не проспать проверку, поскольку появление проверяющего не сопровождалось звуковыми, или световыми эффектами. Не проглядеть его появление, и правильно провести задержание. Старшие наряда в подобных случаях подстраховывались, наказывая дежурному связисту предупредить, если дежурный офицер надумает нанести им визит. И если у старшего наряда со связистом были хорошие отношения, именно так все и происходило. О визите проверяющего становилось известно, едва тот покидал заставу.

Хуже всего обстояли дела с прапорщиком Рева. Здесь были бессильны помочь и связисты. Прапорщик Рева был зловредным и пронырливым типом, уследить за ним было практически невозможно. Если он заступает ответственным дежурным по заставе, то начинает проверку наряда с самого начала. Он не станет дожидаться, пока наряд уйдет в ночь и займет отведенное место. Выйдет крадучись, словно тать, сразу же вслед за бойцами. Где надо присядет, если нужно приляжет, но выявит все нарушения в несении службы.

Проследит, чтобы наряд держал установленную дистанцию и сохранял молчание. Как был прекрасно осведомлен прапорщик Рева, уходящие в дозор наряды, строго придерживались заведенного порядка. Но лишь до тех пор, пока не скрывались из зоны видимости. Едва застава оказывалась укрытой очередным скальным выступом, как заведенный порядок движения, нарушался. Вместо положенной цепочки, получалась общая куча, оживленно болтающая. Чтобы не допустить подобного безобразия, а в случае если такое случится, сгноить нарушителей на хозяйственных работах, и крался за ними в ночи неугомонный прапорщик.

Но заступившие в наряд бойцы, слишком хорошо осведомлены о повадках старшины заставы, и действовали по правилам, даже если и не наблюдалось визуально крадущегося прапорщика. Но однажды терпение лопнуло. Они подкараулили крадущегося проверяющего, затаившись за скалистым выступом. А затем, не ожидавший подобного развития событий прапорщик, был уложен мордой в грязь, по всем правилам задержания нарушителя. Падать в грязь у него не было особого желания, и он назвал себя, чтобы поставить на место зарвавшихся солдат, но напрасно. В ответ на его крики, клацнул передергиваемый автоматный затвор, досылая патрон в патронник. И уже падая мордой в грязь, он успел заметить, как пальцы солдата легли на курок.

Провалялся он в грязи добрых полчаса, пока держащие его под прицелом бойцы не созвонились с заставой, не добудились начальника, поинтересовавшись, действительно ли существует прапорщик Рева, или валяющийся в грязи червь с погонами прапорщика, переодетый шпион. Капитан Бурдин, находящийся не в самом лучшем настроении из-за внезапного ночного подъема, популярно и красочно объяснил им, что он думает о прапорщике Реве в частности, наряде в целом, и о каждом бойце в отдельности, и что сделает с ними по возвращении на заставу.

Поток офицерского красноречия тревожил тишину окрестных скал добрый десяток минут, и все это время поверженный в грязь прапорщик, продолжал лежать без движения, не смея поднять голову, из опасения схлопотать пулю. И лишь после окончания речи начальника заставы, бойцы разрешили старшине подняться. Прапорщик Рева был настолько потрясен случившимся, унижен и опозорен, что не нашел слов, чтобы адекватно ответить поглумившимся над ним бойцам. Молча сгинул в ночи, вынашивая в голове планы мести. Он поклялся, что превратит жизнь бойцов наряда в ад, что они подохнут на полах, а унитазы в казарме будут ежедневно драить до зеркально блеска. С тем и прибыл на заставу, и, не заходя в казарму, отправился домой, чтобы привести замаранную валянием в грязи форму, в надлежащий вид.

Старшему наряда и бойцам находящемся в его подчинении, за подобные шуточки над прапором, могло достаться по полной программе. Гауптвахта, суток на 15, за издевательство над командиром, светила им однозначно. Но на их счастье, начальник заставы недолюбливал хитрого и вороватого старшину, старался по возможности того ущемить. Об его неприязни к прапорщику Реве на заставе были прекрасно осведомлены и пользовались этим обстоятельством по мере возможности. Ночной наряд воспользовался этим на полную катушку. Конечно, начальник поорал на боевом расчете, но сделал это скорее для порядка, что было понятно даже смертельно оскорбленному старшине. На этом взыскания в адрес отличившегося наряда и закончились, так и не успев начаться.

Итогом ночного инцидента стало то, что прапорщик Рева окончательно забил на службу большой и толстый, целиком погрузившись во вверенные ему склады, где всегда можно что-то стянуть, и никакой угрозы получить пулю в лоб. Наряды уходящие в ночь часовыми границы, могли быть спокойны во время его дежурства. Более прапорщик проверять наряды не ходил. Недавний инцидент навсегда отбил у старшины охоту шляться где-то по ночам. Рева здраво рассудил, что в следующий раз он может не отделаться валянием в грязи. Можно было схлопотать пулю, когда до окончания контракта, осталось меньше года.

Впереди его ожидала гражданская жизнь, весьма обеспеченная, с капиталом в несколько десятков тысяч рублей, при средней зарплате по стране две сотни в месяц. Лишиться всего ради соблюдения какого-то пункта устава, ему не хотелось. Прапорщик Рева здраво рассудил, не стоит рисковать жизнью из-за подобной мелочи. И он впоследствии неукоснительно придерживался принятого решения. За несколько месяцев, прошедших с того памятного случая до Лешкиного дембеля, прапорщик Рева ни разу не выносил более свою задницу ночью за территорию заставы.

Заместители начальника заставы по боевой и политической подготовке, несли службу без изысков, об их выходе на проверку, наряды оповещались дежурным связистом.

…Сегодня на проверку прибыл капитан Бурдин, причем не в свое дежурство, а это уже кое о чем говорило. Ответственным дежурным заступил лейтенант Егоров, следовательно, он и обязан проверять несение службы нарядами. Но вместо него не проверку прибыл начальник заставы и это не сулило ничего хорошего. Предчувствия оказались верными. Начальник не орал, не размахивал руками и не брызгал слюной. Он был спокоен, как удав и это спокойствие действовало угнетающе. Он выслушал Лешкин доклад, как старшего наряда, развернулся и юркнул внутрь кабины, на прощание, сказав одну лишь фразу: «Халявин, - ПП!».

Одновременно со щелчком захлопывающейся двери, Лешка задал вопрос, хотя и заранее знал ответ. «- Товарищ капитан, а что такое ПП?». Стекло с пассажирской стороны опустилось и высунувшаяся оттуда довольная капитанская морда, торжественно изрекла: «- ПП, Халявин, - это последняя партия!». Стекло поднялось, и, машина ушла на заставу, предоставив наряду топать обратно еще добрых два часа, а Лешке размышлять о том, какая все-таки сволочь лейтенант Егоров и что бы он сделал с ним, попадись эта гнида ему на гражданке.

Но встретить гниду на гражданке вряд ли удастся, а здесь эта мразь его начальник и ничего он с ним поделать не может, разве только уложить мордой в грязь, как прапорщика Реву. Но с лейтенантов вряд ли прокатит то, что пролезло с прапорщиком. Начальник относился к замполиту гораздо лучше, нежели к прапорщику. А получать за месяц до дембеля суток 15 гауптвахты, ему не улыбалось. В этом случае увольнение в запас станет очень и очень долгим, и вместо месяца, растянется на три, а то и на все четыре.

Ну что ж, последняя партия, так последняя. Впереди целый месяц и возможно капитан Бурдин переменит решение. Так и случилось неделю спустя. Лешке был назначен, так называемый дембельский аккорд, дабы загладить вину и вместо обещанной последней, уйти в первую партию. Халявину предстояло расколошматить вереницу унитазов, намертво вмурованных в бетон на втором этаже. Толчки постоянно забивались, и уже давно требовали ремонта. Все это изрядно надоело, но дело затруднялось наличием бетона, примерно в метр высотой, оставленного далекими строителями места раздумий о вечном.

Раздолбить унитазы Лешка с легкостью мог за пару минут. Но весь прикол состоял в том, что унитазы должны остаться в целости и сохранности, в гордом одиночестве. А вот бетона, окружившего их, не должно быть. На все про все отводилось Лешке ровно две недели, как раз столько, сколько оставалось до увольнения в запас первой партии с заставы. Но глаза боятся, а руки делают. Тем более что на помощь Лешке пришли два десятка ребят, желающих помочь сержанту быстрее справиться с заданием. Двухнедельного срока оказалось слишком много для подобного задания. Спустя два дня обалдевший от подобной производительности труда старшина принимал работу. Дембельский аккорд Халявин выполнил на совесть, с многократным опережением графика.

Лешка мог спать спокойно. Свою миссию он выполнил, оставшуюся часть реконструкции туалета, должны выполнить другие дембеля, на долю которых выпала чистка и ремонт канализационных коммуникаций, восстановление толчка в первозданном виде. Лешке оставалось считать дни, оставшиеся до возвращения домой.