"Семь смертей Лешего" - читать интересную книгу автора

1.10. Крах карьеры Авдеича

Местные блюстители законности, - участковые инспектора, призванные наблюдать за порядком в здешних краях, чтобы мужики не шалили, не баловали с оружием в окрестных лесах, относились скорее формально к возложенным на них обязанностям. Они умело и споро составляли, а затем отправляли в район многочисленный отчеты о проделанной работе, с благоприятной для себя, любимого, отчетностью. На основании их, кто-то там, наверху, получал очередные звезды на погоны, прибавки в жалованье, и очередные месяцы вольготной жизни, спокойной от проверок.

В их краях браконьерства нет и быть не может, советская власть людей перевоспитала, научила соблюдать законы, установленные мудрым, народным правительством, направленные на человеческое благо. Любил и Авдеич выводить красивым почерком подобные слова в очередном, отсылаемом в район отчете, об уровне преступности на вверенной территории. Особенно приятно было делать это, держа одной рукой ручку, выводящую на чистом бумажном листе, радующую глаз вереницу цифр, зажав в другой руке сочную, истекающую жиром, только что зажаренную супругой куропатку. Эдакое скромное подношение очередного браконьера из числа тех, кого нет, но благодаря стараниям которых, стол у Авдеича всегда полон мясных и рыбных закусок. У Шишигинского участкового никогда не переводилась жареная, вареная, копченая дичь, а также прочее добро, на которое богата здешняя земля. Нужно только кое-кому протянуть за ними руку, а кому-то закрыть на это глаза, и тогда всем будет хорошо.

А для вышестоящего начальства существуют красочные строки и цифры, ежемесячно отсылаемых в район отчетов, в которых все обстоит тихо и гладко, словно здесь не захудалое, позабытое богом и людьми селение, а, по меньшей мере, рай земной.

До последнего времени все было спокойно в хозяйстве капитана Петренко, благостные отчеты о его благотворной деятельности на ниве охраны законности и правопорядка, уходили наверх, радуя начальственный глаз. Авдеич каким-то шестым чувством предвосхищал, что не за горами тот день, когда словно под дуновением ветерка, испарится с его погон россыпь мелких звезд, а на их место, основательно уляжется большая майорская звезда. Оставалось еще чуть-чуть, и вот он, очередной этап в карьере, дополнительная прибавка к жалованью.

Но в этот, черный для честолюбивых планов Авдеича день, все с треском рухнуло, провалилось в тартарары, и виной всему проклятый алкоголик Мельниченко с компанией, и чересчур горячий характер Халявина, внезапно озлобившегося на них. И угораздило же случиться такому ЧП именно сейчас, а не месяцем позже. Теперь не видать ему долгожданного повышения, как своих ушей ближайшие несколько лет, что неудивительно после такого происшествия. Придется теперь исписать ни один ворох бумаги, прежде чем районное начальство вновь обратит на него благосклонный взгляд. Добиться этого, после столь сокрушительного прокола в воспитательной работе, будет очень непросто.

Можно было изловчиться, извернуться, поставить все с него на голову и выставить себя с наилучшей стороны, выйти из ЧП районного масштаба, с наименьшими потерями. Это можно было сделать, но Авдеич был не из той породы людей, что ради собственного благополучия, готовы пойти на любую подлость. Он родом из Шишигино, и с детства не терпел подлости и предательства, и с этим чувством, шел по жизни. Именно поэтому он не отмолчался, не ограничился отпиской в район, а лично отправился на встречу с начальством, чтобы по возможности обелить Лешкиного отца, помочь по мере сил и возможностей. Что последствия вмешательства в ход дела для него будут самыми серьезными, он не сомневался, но проявить малодушие и остаться в стороне не мог.

И поэтому Лешка с сельчанами, с уважением поглядывали на отбывающего в район капитана Петренко, и с почтением встречали неделю спустя вернувшегося из города, похудевшего и осунувшегося Авдеича, в чине старшего лейтенанта. Вмешательство Авдеича в следствие, стоило ему звезды слетевшей с погон и жирного креста на дальнейшей карьере, о которой можно было забыть. Отныне в его личном деле имелся пунктик, благодаря которому ему никогда не стать майором. В лучшем случае ему светит капитанское звание и то лишь при выходе на заслуженный отдых.

Но Авдеич был человеком с большой буквы, настоящим мужиком, ценящим честность и порядочность, которые предпочел бесчестью, в обмен на собственное благополучие. Он сделал все, что было в его силах, чтобы облегчить участь Лешкиного отца. Благодаря его усилиям, Халявин получил за преступление срок, гораздо более меньший того, что мог схлопотать, не будь у него столь принципиального и знающего заступника.

По рассказам Авдеича, влип Лешкин батя по полной программе. Мужик он здоровый, под руку которому лучше не попадать, а здесь он был в гневе удесятерившим силы, да еще под градусом, что, быть может, сил и не прибавляло, но по советским законам усиливало ответственность.

Последствия крутой разборки оказались плачевными для всех ее участников. Доктор Мельниченко, главный виновник происшедшего, отделался легче всех. У него оказалась сломана челюсть в нескольких местах, вдобавок к этому он лишился десятка желтых, изъеденных кариесом зубов, что в ближайшее время и так бы без сожаления покинули пасть сельского эскулапа. Лешкин отец лишь ускорил процесс, придав ему необходимое ускорение, а себе, добавив несколько лишних лет к сроку, так как пропойца и неумеха, все-таки был назначен на это место властью.

Более того, Мельниченко умудрился в свое время получить партбилет, во многом благодаря которому оставался все это время на плаву, хотя о его чудовищной некомпетентности и пристрастии к алкоголю, не могли не знать в районе. Знали, но предпочитали закрывать на это глаза, дабы не замарать светлого имени партии. На него просто махнули рукой, заранее списав в утиль. Когда-нибудь он сгорит от алкоголя и тогда на его место в глухую деревушку, придется искать человека, вот тогда-то и будет проблема. А сейчас, есть место, и есть человек, который его занимает, а значит, нет проблемы как таковой. Алкоголик и полудурок был выгоден власти, так как ни кричал, не вопил, не требовал денег себе лично, и лекарств на аптеку. Сидел себе тихо, мирно в своей глуши и пил, время от времени присылая в область заявки на спирт. А этого добра было хоть отбавляй.

Теперь, алкоголик Мельниченко получил урок, который вряд ли забудет до конца своих дней, вспоминая о нем всякий раз, как сядет за стол, чтобы выпить и закусить.

Его приспешникам и прихлебателям казенного спирта, санитарам из местных, не обременяющих себя колхозной работой мужиков, попавшим под раздачу тумаков и даже попытавшихся оказать сопротивление, досталось более серьезно, нежели начальнику. Санитар Шалоумов по кличке «Шалун», так и не смог оправиться от удара колом по голове, да и обладай он в десять раз более крепким здоровьем, это бы не помогло. Его массивный, квадратно-угловатый череп, треснул как гнилой арбуз и развалился на две части, забрызгав стены избы, серым веществом мозга, пропитанным насквозь алкогольной отравой. Именно на его голове, как показала медицинская экспертиза, и сломался массивный кол. Крепка была бестолковая голова Шалуна, что смогла почти на равных конкурировать с тяжеленной дубиной. Быть может, ей не хватило самой малости, чтобы выйти победителем из этого противоборства.

Эта самая малость, также прибавила осужденному хулигану годков, в отведенный для исправления срок. Хоть санитар Шалоумов и алкаш запойный, но все же советский человек, гражданин и налогоплательщик, за смерть которого предусмотрена законом уголовная ответственность.

Долго еще потом, назначенные на приборку места побоища люди, отшкрябывали мозги Шалуна от пола и стен, в то время, как их обладатель, гнил в земле, с остервенением пожираемый червями-трупоедами.

Третьему участнику веселой компании в белых халатах Свидеру, по кличке «Жук навозный», полученной за неопрятность, грязь и постоянную, исходящую от него даже после посещения бани, вонь, повезло чуть больше, чем Шалуну, и чуть меньше чем доктору Мельниченко. Хотя тут можно и поспорить, повезло, или нет. Это с какой стороны посмотреть. Если считать за везение то, что остался жив и относительно здоров, то тогда ему действительно повезло. Но при этом он лишился рассудка и превратился в безумное, с горящими лихорадочным блеском выпученными глазами существо, с перекошенной в страшной гримасе пастью, с вечно открытым ртом, откуда течет пенистая, с зеленоватым отливом, омерзительно-вонючая слюна. Это назвать везением вряд ли можно. Был человек, и нет его, и вместо него какое-то мерзкое, отвратное существо, безумный зверь в человеческом обличии. Существо, годное только на то, чтобы пустить ему пулю в лоб, приносящее государству одни убытки, от которого нет никакого прока. Было бы гораздо проще и правильнее, пристрелить эту тварь, некогда звавшуюся Свидером, что так любила, будучи человеком, разглагольствовать с умным видом о любых вещах.

Но советское государство, провозгласившее главным принципом человеколюбие, заботу о гражданах, по мере возможности придерживалось этого, чтобы хорошо выглядеть в глазах просвещенного Запада, с которым вела затяжную, холодную войну. Страна буквально кричала о своей заботе к больным и убогим, демонстрируя показную любовь всему миру, при этом стыдливо умалчивая об особенной «любви», к гражданам иного рода. Здоровым физически, но больным, по мнению властей, духовно, раз поднимали свой голос против сложившихся в стране устоев, критикуя ее основы, догмы и постулаты. Подобными пациентами в основном и наполнялись многочисленные расплодившиеся в советской стране, специальные медицинские заведения для душевнобольных. Понастроенные за годы советской власти специальные учреждения закрытого типа, не пустовали, регулярно заполняемые под завязку для излечения, инакомыслящими гражданами великой державы. И средь множества несчастных страдальцев, лишь ничтожные единицы сродни Свидеру, которые действительно нуждались в психиатрической помощи. Но советская психиатрия, за долгие годы поднаторевшая в перевоспитывании и ломании инакомыслящих, таким, как «Жук», помочь была не в состоянии.

Авдеич съездил в райцентр и замолвил слово в защиту подсудимого. За что немедленно схлопотал строгий выговор с понижением в звании от начальства и твердое обещание в случае повторения в районе чего-либо, даже отдаленно напоминающего этот случай, вылететь из милиции с таким треском, что шум пойдет по всей округе. И ни в одну приличную организацию, с такой рекомендацией, какую он непременно получит, не пустят даже на пушечный выстрел. Одна ему потом дорога, либо в петлю, либо на метлу, в дворники. До пенсии убирать мусор, раз не смог справиться с человеческими отбросами. Либо идти ни свиноферму, крутить поросятам хвосты, выносить за ними дерьмо, такое вонючее и едкое, что как не мойся, от тебя будет нести не лучше, чем от питомцев. Эту прилипчивую, въедливую вонь не выветрить потом много месяцев и не помогут никакие отечественные одеколоны и новомодные заграничные дезодоранты, что можно достать по блату, где-нибудь в городе, по тройной цене. В деревенской глуши подобный товар мог оказаться разве что по ошибке и никак не иначе. А поскольку торгаши умеют отлично считать себе в прибыток, то всерьез рассчитывать на подобное везение, не приходилось.

Авдеич, хоть и подавленный потерей звезды, рухнувшей в ближайшей перспективе карьерой, возмущенный угрозами районного начальства о досрочной отставке, до конца выполнил свой долг, как представитель власти, и просто порядочный человек. Благодаря его стараниям, вышедшим для самого Авдеича боком, Лешкин отец получил по совокупности всех инкриминируемых ему дел, наказание на уровне нижнего порога.

10 лет строгого режима, что предстояло отбыть на одной из ударных строек страны, где под прикрытием высоких лозунгов и показного энтузиазма, трудились сотни тысяч каторжан. Строители светлого будущего, осужденные кто праведно, кто неправедно, на различные сроки тюремного заключения. Чтобы не плодить в стране армию дармоедов и бездельников, справедливое советское правительство, милостиво вручило им в руки орудия производства, по большей части не требующие умственных усилий, но требующих существенных физических затрат. Гуманная народная власть дала заключенным шанс, достойным и кропотливым трудом на благо Отчизны, проложить себе дорогу на свободу с чистой совестью.

Людей поманили призрачной перспективой условно-досрочного освобождения, возможностью заработать какие-то деньги, которых хватит на первое время после выхода на свободу. Но, далеко не все деньги и не всегда, оседали в карманах сидельцев, когда подходил к концу срок, отмеренной судом изоляции от общества. Как правило, этих денег было у всех примерно одинаково, совсем чуть-чуть, чтобы хватило на первые два-три месяца жизни. А большего не нужно, так справедливо считало и тюремное начальство, и люди, на голову выше их, занимающие столичные кабинеты, курирующие систему управления исполнения наказаний.

Кто позволит бывшим зекам, гулять на свободе больше двух-трех месяцев? Нет, мил человек, хоть расшибись в лепешку, но будь добр в течении этих месяцев устроиться на работу. И совсем не важно, какая она, эта работа. Главнее всего бумага о трудоустройстве, что предъявлялась в соответствующее подразделение милиции, занимающееся проверкой бывших заключенных на предмет склонности к повторному совершению противоправных деяний, так называемому рецидиву.

Большая часть, приличных по тем временам денег, уходила на оплату различных судебных изысков. Не миновала участь сия и загремевшего на 10 лет в места не столь отдаленные, Лешкиного отца. По суду, ему помимо наказания отмеренного в годах, назначены были и существенные денежные выплаты.

По суду ему было предписано оплатить все издержки на лечение доктора Мельниченко. За его счет и протезирование дюжины зубов сельского эскулапа. Суд также постановил оплачивать ему пребывание повредившегося рассудком санитара Свидера, по кличке «Жук», в психиатрической клинике, помещенного туда, на пожизненное содержание. Еще одним пунктом финансовых затрат, стала оплата произведенных за колхозный, а следовательно государственный счет, похорон третьего участника, закончившейся трагически попойки, плюс к этому небольшая денежная компенсация семье покойного.

Эту компенсацию придумал судья, наслушавшийся модных рассуждений на этот счет и от которой, легко бы отказалась семья Шалоумова, закоренелого алкоголика и буяна, от которого жена и дети постоянно ходили в синяках. Человеком он был тяжелым по жизни и никогда, ничего не тащил в дом, более того, не прочь был и оттуда прихватить кое-что в обмен на столь любезную сердцу выпивку. Хозяйство держалось на жене, хрупкой и молчаливой женщине, покорно терпящей всю жизнь бесконечные побои и издевательства, от доставшегося ей в наказание за грехи, мужа.

Халявину даже показалось на миг, что в зале суда она ожила, похорошела, окончательно уверовав в то, что домашний мучитель и тиран, никогда больше не заявится в дом, не обидит ее и детей. Ему показалось, что в ее глазах, всегда задумчивых и печальных, блеснула на мгновение и тут же погасла искорка безумной радости. И тут же женщина опустила глаза в пол, чтобы они нечаянно не выдали переполнявшую ее радость и затеплившуюся в груди надежду на лучшую жизнь. Так и просидела она до оглашения приговора, опустив глаза в пол, теребя хрупкими ручонками, полы накинутого на плечи платка. А когда завершился суд, и она проходила мимо клетки, с убийцей мужа, не было в ее глазах иного чувства, кроме признательности. Не было на ее лице и тени сожаления об утраченном безвозвратно, супруге.