"О Феликсе Дзержинском" - читать интересную книгу автора (Сборник)
С. С. ДЗЕРЖИНСКАЯ ПЛАМЕННЫЙ РЕВОЛЮЦИОНЕР
В один из ясных морозных дней в Варшаве в начале февраля 1905 года я пришла на квартиру члена социал-демократии Королевства Польского19 и Литвы (СДКПиЛ) Ванды Краль. В залитой солнцем комнате стоял высокий, стройный светлый шатен, с коротко остриженными волосами, с огненным взглядом проницательных серо-зеленоватых глаз. Это был Феликс Дзержинский, которого я в тот день увидела впервые.
Но еще до этой встречи я много слышала о товарище Юзефе от Ванды и других подпольщиков. Настоящего его имени и фамилии я, разумеется, тогда не знала.
Он в то время был уже членом Главного правления (ЦК) СДКПиЛ, любимым руководителем польских рабочих.
Я слышала легенды о его революционной деятельности, неиссякаемой энергии, о его мужестве.
Юзеф поздоровался со мной крепким рукопожатием. Меня удивило, что он знает обо мне, о выполняемых мною партийных поручениях, мою фамилию. Он посмотрел на меня пристально, и мне показалось, что он насквозь меня видит. Как выяснилось, до своего приезда в Варшаву он несколько раз присылал из Кракова нелегальные партийные письма на мой адрес.
Я отдала Юзефу принесенную корреспонденцию и, согласно требованиям конспирации, сразу ушла, взволнованная и обрадованная неожиданной встречей.
Позднее, когда я ближе узнала Феликса Дзержинского, он рассказывал мне, а затем писал из тюрьмы о своей полной опасностей жизни революционера-профессионала. Многое потом я слышала от наших товарищей, а многому свидетельницей была и сама. Еще 17-летним юношей, находясь на школьной скамье, дал Феликс клятву бороться до последнего дыхания с гнетом, несправедливостью, «со всяким злом». Эту юношескую клятву он свято выполнил.
Уже в начале своей революционной деятельности Феликс находился под влиянием Ленина и созданного им петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Из статей Феликса, помещенных в печатных органах литовской социал-демократии «Литовском рабочем» и «Ковенском рабочем» (на польском языке), видно, что ои был знаком с работой В. И. Ленина «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?».
Незадолго до второго ареста Феликса, в январе 1900 года, в Варшаве, в одном из домов на улице Иерусалимские Аллеи, где жили рабочие — члены социал-демократической организации, была обнаружена под лестницей в тайнике связка нелегальной литературы. Там были листовки, отпечатанные на польском языке, а также четыре русские брошюры, изданные «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», и «Манифест Российской социал-демократической рабочей партии».
В акте обвинительного заключения по делу Феликса Дзержинского сказано, что на собрании рабочих в квартире сапожника Малясевича Дзержинский выступал «с речью о необходимости объединения польской рабочей партии с русскими социал-демократами для свержения царизма, причем он обещал снабдить присутствующих нелегальной литературой, изданной в Петербурге».
С первых шагов революционной деятельности Феликс Эдмундович был интернационалистом. Он страстно доказывал польским рабочим, что у них и у русского пролетариата, как и у пролетариев всех национальностей России, одни и те же интересы и цели, один и тот же враг: самодержавие, капиталисты и помещики.
В 1901 году Феликс Эдмундович был приговорен к ссылке иа пять лет в город Вилюйск Якутской области. По пути бежал из Верхоленска, чуть не утонул в бурной Лене, наконец добрался до Варшавы. Оттуда он, перейдя нелегально границу, отправился в Берлин, где находилось Главное правление СДКПиЛ.
В Берлине в августе 1902 года была созвана конференция СДКПиЛ, которая вынесла решение об издании центрального партийного органа — «Червоный штандар» («Красное знамя»). Дзержинский был избран секретарем Заграничного комитета СДКПиЛ. С тех пор он многие годы работал в партии под псевдонимом Юзеф.
Осенью 1902 года его послали для лечения в Швейцарию, затем он лечился в туберкулезном санатории в Закопане (Австро-Венгрия). Пробыл он там два месяца, а затем поселился в Кракове, в Галиции, в то время находившейся под властью Австро-Венгерской монархии. Там организовал издание «Червоного штандара» и другой партийной литературы, пересылку их через границу в Королевство Польское.
Еще в Берлине Дзержинский познакомился с ленинской «Искрой». Книга В. И. Ленина «Что делать?» и его статьи, печатавшиеся в «Искре», произвели на Феликса глубокое впечатление…
После II съезда РСДРП Юзеф на стороне Ленина, большевиков.
Особенно бурно развернулась партийная работа Юзефа во время революции 1905 года. В начале года он переехал в Варшаву для постоянной подпольной работы в Королевстве Польском. Никто из членов Главного правления СДКПиЛ пе был так тесно связан с подпольной организацией и рабочими массами в стране, как Юзеф. Никто так хорошо не знал партийного актива во всех промышленных центрах Королевства Польского, как он.
Революционные события 1905 года целиком захватили Юзефа. Он выступал на митингах и собраниях, руководил работой партийных организаций в Варшаве и других городах, помогал создавать подпольные партийные типографии и склады нелегальной литературы, участвовал в деятельности Военно-революционной организации (ВРО) РСДРП. Он был первым представителем СДКПиЛ в Варшавском комитете ВРО. Работе в армии он уделял много внимания.
Никогда не забуду я кровавую расправу царских властей с рабочей демонстрацией в Варшаве в день 1 Мая 1905 года. На улицы города в тот день вышло свыше 20 тысяч рабочих. Первомайская демонстрация была расстреляна полицией и царскими войсками. Было убито 50 и ранено 100 человек. Убитых увезли в морг. Я поспешила туда. С тревогой думала я о товарищах. Страшное зрелище предстало перед моими глазами в морге. Вдоль всех стен лежали трупы мужчин и женщин, людей разного возраста, был тут даже трупик ребенка. Среди убитых я не увидела ни одного знакомого липа.
Из морга пошла прямо к Ванде Краль, где в то время жили, находясь на нелегальном положении, Юзеф и Мартин.20 Ванду я застала в большом беспокойстве. Юзеф и Мартин еще не вернулись.
У Ванды я пробыла до позднего вечера. Вернулся Мартин, живой и невредимый, но о Юзефе ничего не было известно. Только на следующий день я узнала, что он, пренебрегая грозящей ему опасностью, спасал на месте расстрела раненых, пряча их от полицейских и помогая поместить в больницу наиболее тяжело пострадавших.
Юзеф срочно созвал Варшавский комитет СДКПиЛ. Комитет призвал рабочих к забастовке в день похорон жертв первомайской демонстрации. 4 мая в Варшаве остановились все фабрики, заводы и мастерские, прекратилось всякое движение, магазины и лавки были закрыты, не вышла ни одна газета, не работал ни один театр.
Всеобщая первомайская забастовка охватила рабочих и других городов. В Лодзи во время стычки демонстрантов с полицией и войсками было убито 10 человек.
Массовые забастовки в Лодзи переросли в июне 1905 года в стихийное вооруженное восстание и баррикадные бои. В. И. Ленин назвал эти бои на улицах Лодзи первым вооруженным выступлением рабочих в России.
Юзеф, которого лодзинские события застали в Варшаве, немедленно организовал выпуск листовки от имени Главного правления СДКПиЛ, призывавшей рабочих всех городов выйти на улицу, вооружаться и принять участив в демонстрациях поддержки лодзинских рабочих.
Летом 1905 года, находясь на отдыхе вблизи городка Казимеж на берегу Вислы, в Любелыцине, я узнала от бывшей там Ванды Краль о провале 17 (30) июля Варшавской межрайонной конференции СДКПиЛ, которая проходила в лесу вблизи железнодорожной остановки Дембы Бельке, под Варшавой. В числе арестованных был и руководивший этой конференцией Юзеф, который взял на себя всю ответственность за нелегальные материалы, обнаруженные полицией на месте. Юзеф был заключен в X павильон Варшавской цитадели, отличавшийся особо строгим режимом.
Ему угрожала каторга. Но новый подъем революции, всеобщая октябрьская стачка — и Юзеф на свободе. Он был освобожден 20 октября (2 ноября) 1905 года.
В тот же день я неожиданно встретила его. Вопреки законам конспирации, запрещающим здороваться на улице, он еще издали поклонился мне и остановился. Мы пожали друг другу руки. Юзеф сиял. Он смеялся и шутил, радовался, что на свободе, что из тюремных стен его вырвала революция, что можно снова отдать всего себя без остатка партийной работе. Он уже куда-то торопился. Поговорив с минуту, мы разошлись. Тюрьма оставила свой след на лице Юзефа, но глаза его горели.
Прямо из тюрьмы Юзеф с несколькими товарищами, освобожденными из «Павиака»21 и женской тюрьмы «Сербия», отправился на чрезвычайную конференцию СДКПиЛ, созванную в связи с нараставшей революционной обстановкой.
Участник этой конференции Красный вспоминал, что из выступления там Юзефа ему запомнились слова:
— Теперь надо к оружию, к оружию, только с оружием…
Юзеф говорил о необходимости готовить вооруженное восстание.
Тогда же его видели в рабочих районах, где он выступал на митингах до поздней ночи, призывая не верить царскому манифесту, а готовиться к новым боям против самодержавия и буржуазии.
В копце ноября 1905 года на краевой конференции СДКПиЛ в Варшаве Юзеф выступил с докладом «Партийная работа в армии». Сохранилось написанное его рукой следующее предложение, внесенное им на конференции: «В настоящее время наша работа в армии должна ставить своей целью подготовку солдат к вооруженному восстанию».
В апреле — мае 1906 года на IV (Объединительном) съезде РСДРП в Стокгольме произошла первая личная встреча Феликса Дзержинского с В. И. Лениным. Па этом съезде при непосредственном участии А. Барского, Ф. Дзержинского и Я. Ганецкого СДКПиЛ вошла в состав РСДРП.
Объединение партий имело огромное историческое значение и было воспринято всеми организациями СДКПиЛ с величайшей радостью.
В мае 1906 года я принимала участие в работе районной конференции СДКПиЛ Мокотовского района Варшавы. От Главного правления этой конференцией руководил Юзеф. Он сделал доклад о IV (Объединительном) съезде РСДРП, о текущем положении и задачах партии.
Содержание доклада Юзефа после стольких лет стерлось, конечно, в моей памяти. Но хорошо помню, с каким подъемом он говорил о слиянии партии польского пролетариата с РСДРП. Ведь это издавна было его горячим желанием.
Я тогда впервые слышала Юзефа-оратора. Вначале он говорил медленно, казалось, даже с некоторым трудом. Но вскоре загорелся и говорил так пламенно, с такой горячей верой в победу революции, так захватывающе, как может говорить только настоящий народный трибун.
Во втором своем выступлении на этой конференции Юзеф изложил проект составленного им нового Устава СДКПиЛ. Его первый параграф, определявший, кто может быть членом партии, был сформулирован в ленинском, большевистском духе. Устав этот затем утвердил V съезд СДКПиЛ, состоявшийся в июне 1906 года. С отчетным докладом на этом съезде от Главного правления выступал Юзеф. Съезд единогласно принял резолюцию, одобрявшую слияние СДКПиЛ с РСДРП.
Глубокой осенью 1906 года царские власти приступили к массовым репрессиям. 18(31) декабря вечером, накануне Нового года, арестовали собрание партийного актива СДКПиЛ Мокотовского района Варшавы. В числе арестованных была и я. Нас поместили в тюрьму в здание ратуши.
Через несколько дней я узнала, что арестован и Юзеф; находится он в общей камере в ратуше. И в тюрьме Юзеф нашел поле деятельности. По пути на кухню за кипятком он ухитрялся завязывать связи с товарищами, ободрял нас, сидевших в женских камерах в худших условиях, чем мужчины.
Вскоре, однако, Юзеф был переведен в следственную тюрьму «Павиак». Меня за неимением улик освободили. При обыске во время ареста у меня ничего не нашли.
После освобождения я несколько раз ходила в «Павиак» на свидания к своему товарищу по мокотовской организации Тадеушу (Францу Горскому). Свидания давались одновременно семи-восьми заключенным и проходили через две решетки, между которыми прохаживался стражник. Говорили все одновременно, стараясь перекричать друг друга. В комнате стоял такой крик, что трудно было что-либо понять.
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Во время одного из свиданий с Тадеушем я вдруг услышала знакомый голос и заразительный смех. Посмотрела ту сторону и увидела за решетками бледное, но улыбающееся лицо Юзефа. Мне удалось улучить минутку, когда стражник чем-то отвлекся, и подойти поближе. Мы обменялись с Юзефом через решетки несколькими словами. Он был оживлен, в хорошем настроении и подшучивал над каким-то товарищем, который, не слыша из-за невероятного шума, что ему говорят, совсем повесил нос на квинту. Юзеф стал посредничать в его разговоре и делал это так остроумно, что все рядом стоявшие заключенные и их посетители хохотали. Он сумел разрядить тяжелую атмосферу, влить бодрость в своих товарищей.
Юзеф находился еще в тюрьме, когда в Лондоне собрался V съезд РСДРП. Его заочно избрали на этом съезде в члены ЦК РСДРП.
О позиции Юзефа после V (Лондонского) съезда РСДРП писал Станислав Бобинский:
«Когда я с ним встретился в 1908 году за границей, то не раз слышал от него страстную защиту большевизма. В Кракове, в своей скромной комнатке, он зачитывался большевистской литературой… В партийных кругах уже тогда Юзефа считали ленинцем»,22
Дзержинский был освобожден из тюрьмы «Павиак» под залог 22 мая (4 июня) 1907 года. Царские власти потребовали, чтобы он указал место, где будет проживать. Они собирались установить над ним полицейский падзор. Он указал Дзержиново в Виленской губернии — место своего рождения. Но туда не поехал, а, отдохнув немного в семье брата Игнатия на Любельщине, снова с головой ушел в нелегальную партийную работу: в августе 1907 года он участвовал в работах III конференции РСДРП в Котке (Финляндия), в сентябре руководил конференцией Гурного (Верхнего) района СДКПиЛ в Лодзи, потом в Ченстохове, в Домбровском угольном бассейне, а в ноябре был уже в Гельсингфорсе — на IV конференции РСДРП.
В конце января 1908 года Юзеф приехал в Варшаву. Это был необычайно трудный период самой черной реакции. Партийная организация совершенно разгромлена. Тюрьмы переполнены. Неустойчивые элементы отошли от партии. Царила апатия. Работа шла вяло. Но вот появился Юзеф, как обычно полный революционного порыва и энергии. Настроение товарищей круто изменилось. Все оспрянули духом, точно живой родник влил в них новые силы.
По заданию партии я в то время вела корректуру «Червоного штандара» и прокламаций, печатавшихся в Варшаве нелегально, но в легальной типографии, за большие деньги. По этой работе я была связана с товарищем Радомским (настоящая его фамилия Цедербаум), руководившим центральной партийной техникой. Изобретательный и находчивый, он как нельзя лучше подходил для такой работы.
Радомский рассказал мне, что первые экземпляры отпечатанных партийных изданий он всегда посылает по почте варшавскому генерал-губернатору: пусть тот знает, что, несмотря на аресты и разгром, мы живем и действуем.
Лишь значительно позднее узнала я, что Радомский в данном случае следовал совету Юзефа.
Уже в Советском Союзе, куда Радомский приехал после смерти Феликса Эдмундовича, он говорил мне, что в 1908 году он одно время в Варшаве жил вместе с Юзефом. Когда ему удавалось быстро и хорошо выполнить какое-нибудь трудное и опасное поручение Юзефа, тот в восторге хватал его в охапку, прижимал к себе, целовал и кружился с ним по комнате, весело напевая. Радомский горячо и беззаветно любил Дзержинского…
Шла подготовка партийных изданий к 1 Мая 1908 года. В это время Юзеф несколько раз заходил ко мне на квартиру. В последний раз он пришел 15 апреля, довольный, что специальный номер «Червоного штандара» и листовки не только отпечатаны, но и разосланы на места. Юзеф пришел попрощаться, намереваясь уехать из Варшавы, чтобы не попасть в руки полиции, обычно устраивавшей перед 1 Мая массовые облавы на революционеров. Но уехать не успел. На следующий день он был арестован при выходе из здания Главного почтамта.
И снова мрачный X павильон Варшавской цитадели, у стен которой царские палачи вешали революционеров. Дзержинский очень тяжело переживал это. Он верил в неминуемый новый подъем революции. Обо всем этом он писал в своем «Дневнике заключенного», который мы с большим волнением читали потом в «Пшеглонде социал-демократычном»
Приведу лишь несколько слов из этого дневника, характеризующих безграничную преданность Юзефа делу рабочего класса, его стойкость и веру в победу социализма.
Не стоило бы жить, — писал он, — если бы человечество не озарялось звездой социализма, звездой будущего».23
В канун Нового, 1909 года, в пятый раз встречая Новый год в тюрьме, он писал:
«В тюрьме я созрел в муках одиночества, в муках тоски по миру и по жизни. И, несмотря на это, в душе никогда не зарождалось сомнение в правоте нашего дела… Здесь, тюрьме, часто бывает тяжело, но временам даже страшно И тем не менее если бы мне предстояло начать жизнь сызнова, я начал бы так, как начал».24
Вновь встретились мы с Юзефом в Кракове, в эмиграции, весной 1910 года. В одно из воскресений марта Юзеф пришел ко мне. Прошло лишь несколько дней после его приезда в Краков. На лице еще сохранился загар — результат месячного пребывания в Италии. Но на висках я заметила глубокие морщины — следы тяжелых переживаний в X павильоне, а затем во время следования этапом в Сибирь. Однако Юзеф был весел и оживлен. С восторгом рассказывал он о волшебной природе Капри, о «певце пролетариата», как он называл Максима Горького.
Юзеф предложил мне помочь ему привести в порядок архив партийных изданий. Я с радостью согласилась, на следующий же день пришла к нему на квартиру. Шил ои за городом, в Лобзове, вместе с товарищем. Квартира состояла из большой комнаты и кухни, также превращенной в жилое помещение. Юзеф и его товарищ спали на полу на сенниках, готовили себе чай на примусе, обедали в какой-то столовой в городе. В комнате на полулежала большая куча разбросанной в беспорядке нелегальной литературы на польском и русском языках. Помню ярость и возмущение Юзефа, когда он показывал мне эту «свалку», оставленную его предшественником по партийной работе в Кракове.
В начале мая Юзеф переехал в город, на улицу Коллонтая, поближе к почте и железнодорожному вокзалу. Небольшая квартирка помещалась во флигеле на втором этаже и состояла из двух комнат и кухни. В одной комнате жил Ганецкий, в другой — какой-то товарищ, а в проходной кухоньке — Юзеф. Вся обстановка состояла из маленького письменного столика, этажерки с книжками, стула и короткого диванчика. На этом диванчике спал Юзеф, без подушки, которой он не имел. Были в этой кухоньке еще табуретка с тазом, кувшин с водой и ведро. На покрытой газетами плите стояли примус и чайник.
Привезли на улицу Коллонтая и партийный архив, поместив его в большой комнате. Я продолжала приводит архив в порядок.
Юзеф был очень загружен партийной работой и не отдыхал даже по воскресеньям. Немало трудов стоило вытащить его иногда в воскресенье на прогулку в живописные окрестности Кракова. Когда он отказывался, я приносила ему вечером огромные букеты полевых и лесных цветов. Он принимал их с радостью и за неимением ваз развешивал на стенах. Все же нам удалось совершить вместе несколько незабываемых прогулок на Паненские скалы, где как раз в это время цвели фиалки, наполняя воздух одуряющим ароматом. Ходили в Тынец к живописным руинам древнего монастыря. Они утопали в кустя цветущей сирени. Чудесны были также прогулки по регу Вислы.
Общая наша работа расширялась. Я стала писать письма, между строк которых Юзеф вписывал лимонной кислотой конспиративные тексты товарищам в Варшаву, Лодзь, Ченстохову, Домбровский угольный бассейн, Белосток. Надписывала адреса на конвертах, так как почерк Юзефа был хорошо известен полиции и жандармерии в Королевстве Польском. В то же время начала помогать Юзефу переписывать материалы для «Червоного штандара». Приходила я на улицу Коллонтая рано утром, и мы работали, с короткими перерывами на обед, до позднего вечера. Я диктовала из рукописей, присланных из Берлина а Юзеф писал мелким, бисерным почерком, очень четко и разборчиво на маленьких листочках бумаги. С точки зрения конспирации их было удобнее пересылать. Юзеф научил меня подсчитывать количество печатных знаков в рукописях. Я стала это делать, чтобы избавить его такой кропотливой работы.
Однажды Юзеф дал мне прочитать продолжение своего тюремного дневника, которое он написал во время следования этапом осенью 1909 года на вечное поселение в Сибирь. К сожалению, это продолжение ранее написанного тюремного дневника до сих пор не найдено.
В то лето мне пришлось наблюдать, как горячо любит Юзеф детей. Я часто заставала в его квартире ребятишек, бегавших, шумевших, делавших из стульев трамваи и поезда. Юзеф собирал со двора детвору бедноты и устраивал для них у себя в квартире нечто вроде детского сада.
Однажды, придя утром, я увидела такую картину: он сидел за письменным столом и работал, на коленях него малыш что-то старательно рисовал, а другой, вскарабкавшись сзади на стул и обняв Юзефа за шею, внимательно смотрел, как он пишет. Юзеф уверял, что дети ему никогда не мешают, а доставляют большую радость.
В конце августа, получив возможность неделю отдохнуть, Юзеф предложил мне вместе поехать в Татры. Из Закопане мы пешком отправились дальше в горы. До сих пор не могу забыть волшебной красоты горных вершин, покрытых снегом, и глубоких ущелий, стремительных, бурных потоков и водопадов, прозрачных озер и зеленых чудесных долин, которыми мы тогда любовались с Юзефом. Но отдых был коротким, и мы вернулись в Краков.
Став женой Юзефа, я переехала к нему на улицу Коллонтая. Мы перебрались в небольшую комнату, освободившуюся после отъезда проживавшего с Юзефом товарища.
Юзеф был строгим конспиратором. Однажды мы с ним закончили работу над подготовкой очередного номера «Червоного штандара» поздно ночью. Собираясь лечь спать, я увидела, что Юзеф что-то мастерит с куском картона и даже не думает о сне. Я напомнила ему, что пора на отдых. Он ничего не ответил, продолжая свою работу с картоном. Чем он тогда был занят, я узнала позже, когда в ноябре 1910 года уезжала на нелегальную работу в Варшаву. Юзеф сказал мне, что материалы к очередным номерам «Червоного штандара» будет высылать в картонном паспарту, замаскировав какой-нибудь невинной картинкой.
Главное правление СДКПиЛ направило меня в Варшаву на два-три месяца. Но жизнь распорядилась иначе. Наша разлука с Феликсом продолжалась восемь лет. Через месяц я была арестована на нелегальном собрании партийного актива и приговорена к ссылке на вечное поселение в Восточной Сибири. Пробыла в тюрьме почти полтора года. В женской тюрьме «Сербия» в Варшаве летом 1911 года родился наш сын Ян. Веоной 1912 года меня выслали в Иркутскую губернию, в село Орлинга Киренского уезда. Взять с собой сына — значило обречь его на верную смерть. Феликса очень беспокоила судьба Ясика. Это отразилось в его письмах сестре Альдоне. В Варшаве друзья помогли поместить сына в детские ясли, где под видом дяди его навестил Феликс. Здесь он впервые увидел своего сына…
Находясь в 1910–1912 годах в эмиграции в Кракове и являясь секретарем Главного правления СДКПиЛ, Юзеф руководил партийными организациями в Королевстве Польском, неоднократно приезжал туда нелегально. Партийная организация в плачевном состоянии. Не хватало людей для работы. Направляемые из-за границы на подпольную работу товарищи проваливались один за другим. Главное правление СДКПиЛ было оторвано от страны. Все это чрезвычайно беспокоило и угнетало Дзержинского.
В январе 1910 года состоялось пленарное заседание ЦК РСДРП, на котором в результате ареста ряда членов ЦК — большевиков преобладали неустойчивые элементы. Эти элементы, и среди них представитель СДКПиЛ Тышка, протащили на пленуме примиренческие решения, содержащие, как писал Ленин, «чрезмерные уступки» ликвидаторам и отзовистам.
Дзержинский, узнав о решениях январского пленума ЦК РСДРП, писал из Берна члену Главного правления СДКПиЛ 3. Ледеру:
«Резолюция ЦК не нравится мне. Она туманна — неясна. В объединение партии при участии Дана не верю. Думаю, что перед объединением следовало довести меков25 до раскола, и Данов, ныне маскирующихся ликвидаторов предварительно выгнать из объединенной партии».26
Ту же мысль высказывал он летом 1910 года в письме к Тышке: «Свой взгляд на общепартийные вопросы я уже не раз высказывал. Решениями пленарного заседания ЦК я не был удовлетворен. В этом отношении я согласен с Лениным, с его статьей в номере втором «Дискуссионного листка».27
Резко осуждал Юзеф антипартийную деятельность Троцкого. В письме Главному правлению СДКПиЛ от 23–24 декабря 1910 года он предлагал не оказывать никакой моральной поддержки фракционному органу Троцкого — венской «Правде», всячески поддерживать большевистскую «Рабочую газету».
В июне 1911 года в Париже состоялось организованное по инициативе В. И. Ленина совещание членов ЦК РСДРП, находившихся за границей. На приглашении, разосланном заграничным цекистам, рядом с подписью Ленина стоит подпись Дзержинского. На этом совещании от СДКПиЛ участвовал также Тышка. На вопрос Ленина, необходимо ли исключить «голосовцев» (меньшевиков-ликвидаторов. —
После совещания Юзеф вернулся в Краков, Тышка же некоторое время еще оставался в Париже. Дзержинский опасался, что он ведет там примиренческую политику по отношению к ликвидаторам. В письме к Барскому в Берлин 10 (23 июня) 1911 года, уже после возвращения туда Тышки, Юзеф спрашивает: «Что нового привез Леон?28 Напишите несколько слов. Мое большевистское сердце в тревоге».
Пребывание в эмиграции было для Юзефа очень тягостным. Он всеми силами рвался в Королевство Польское на нелегальную работу, обеспокоенный положением в партийных организациях. Почти в каждом письме в Главное правление СДКПиЛ он требовал послать его на подпольную работу…
Но Главное правление, зная, что в случае ареста Юзеф будет неминуемо приговорен к каторге, и считаясь с его слабым здоровьем, не давало согласия на возвращение в страну.
Несколько раз, нелегально переходя границу, Юзеф объезжал партийные организации разных городов Королевства Польского, а в 1912 году, добившись наконец согласия Главного правления, окончательно перебрался в Варшаву.
Однако он недолго работал в Варшаве.
1 (14) сентября 1912 года Ф. Э. Дзержинский был в шестой и последний раз арестован. Я узнала об этом накануне своего перехода через границу после побега из Сибири.
Еще летом Феликс прислал мне в Орлингу деньги и паспорт на чужое имя, искусно вклеив его в собственноручно сделанный переплет малоинтересной потрепанной книги под заглавием «Сила». В письме он посоветовал мне внимательно прочесть эту книгу, добавив, что в ней «много бодрящих мыслей, придающих настоящую силу».29 Я поняла, что в книге надо искать паспорт для побега.
Убитая известием об аресте Феликса, я не помню, как переехала австро-венгерскую границу и оказалась в Кракове.
Дзержинского приговорили к трем годам каторги за побег из ссылки. Он писал сестре Альдоне 20 мая (2 июня) 1914 года из X павильона Варшавской цитадели: «Чем ужаснее ад теперешней жизни, тем яснее и громче я слышу вечный гимн жизни, гимн правды, красоты и счастья, и во мне нет места отчаянию. Жизнь даже тогда радостна, когда приходится носить кандалы».30
И потом, в Орловском каторжном централе и в Бутыр-ках, где Дзержинский отбывал каторгу, он сохранил спокойствие и силу духа, веру в рабочий класс, в победу революции.
Письма Феликса говорили о его убежденности в том, что война ускорит революцию. Почти в каждом письме он иносказательно выражал эту мысль. 31 декабря 1916 года (н. ст.) он писал мне: «Вот уже пришел последний день 16-го года, хотя не видно еще конца войны — однако мы все ближе и ближе ко дню встречи и ко дню радости. Я так уверен в этом…»
Всего в тюрьмах, в ссылке, на каторге Феликс пробыл 11 лет, почти четверть своей жизни. Но каждый раз, когда ему удавалось вырваться на свободу, он тут же со всей своей страстью включался в партийную работу, в революционную борьбу.
Весть о Февральской революции 1917 года в России застала меня с сыном в Цюрихе, в Швейцарии.
Феликс сразу же, как только оказался на свободе, отправил мне телеграмму, а через 10 дней — открытку. Но ни телеграмма, ни открытка до меня не дошли. О его освобождении я узнала лишь 10 апреля из телеграммы, посланной мне из Берлина одной моей знакомой.
Только значительно позднее мне стали известны подробности первых дней свободы и бурной жизни Феликса в те дни. Ои сразу же стал выполнять задания Московского комитета партии большевиков. Ежедневно выступая на многочисленных митингах рабочих и солдат, он отстаивал ленинскую линию — никакого доверия Временному правительству, призывал к активной борьбе против империалистической войны.
18 (31) марта он мне писал: «Я уже с головой ушел в свою стихию»,31
И действительно, Дзержинский оказался в гуще событий Он принял участие в работе VII (Апрельской) Всероссийской конференции в Петрограде как делегат московской областной организации большевиков. По коренным вопросам революции, которые обсуждала конференция, Феликс Эдмундович стоял на ленинских позициях. Однако по национальному вопросу он, как и раньше, отстаивал ошибочные взгляды СДКПиЛ и высказывался против права наций на самоопределение вплоть до государственного отделения. В. И. Ленин выступил на этой конференции с критикой делегатов, выступавших с ошибочными взглядами по национальному вопросу.
Участвовавшая в работе Апрельской конференции старая большевичка В. Ф. Алексеева рассказывает, что во время перерыва в заседаниях конференции Владимир Ильич, прохаживаясь под руку с Дзержинским, дружески и терпеливо разъяснял ему ошибочность его взглядов по национальному вопросу.
Позднее Феликс Эдмундович сам подверг критике ошибочную позицию СДКПиЛ и свою собственную по этому вопросу. В своих высказываниях он подчеркивал, что «лишь уяснение и исправление этой ошибки, применение учения Ленина ведет к победе».32
Ф. Э. Дзержинский — делегат от московских большевиков на VI съезде партии. На этом съезде он решительно возражал против явки В. И. Ленина на суд буржуазного Временного правительства. С большим волнением говорил он в своей речи на съезде: «…травля против Ленина — это травля против нас, против партии, против революционной демократии… Мы не доверяем Временному правительству и буржуазии… Мы не выдадим Ленина… Мы должны от имени съезда одобрить поведение товарища Ленина».33
В. II. Ленин в то время скрывался в шалаше у озера Разлив. Дзержинский навещал Ленина в Разливе. Рабочий-большевик, скрывавший Владимира Ильича, Н. А. Емельянов вспоминал, что однажды, когда Феликс Эдмундович вместе с его сыном возвращался от Ленина через озеро в непогоду, сильный ветер опрокинул лодку. Вымокший до нитки, продрогший, Дзержинский отказался вернуться назад, чтобы высушить одежду и обогреться. Он спешил выполнить поручение Ленина. Когда Владимир Ильич узнал об этом, то очень обеспокоился. Емельянов добавил, что Ленин говорил ему тогда о Феликсе как о вернейшем человеке, прошедшем тяжелую школу революционной борьбы.
И позже, в советский период, когда Феликс Эдмундович находился на руководящей государственной работе, В. И. Ленин высоко ценил его.
В. Д. Бонч-Бруевич писал в своих воспоминаниях: «Характерен отзыв Владимира Ильича о Дзержинском, который мне пришлось слышать:
— Дзержинский не только нравится рабочим, его глубоко любят и ценят рабочие.
А кто знал Владимира Ильича, тот понимал, сколь высока была в его устах похвала товарищу, которого «глубоко любят» рабочие. Владимир Ильич относился к Ф. Э. Дзержинскому с величайшей симпатией и предупредительностью».34
Феликс всегда и везде, как в дооктябрьский период, так и после победы социалистической революции в России, брал на себя самую трудную и опасную работу. В нем не было ни тени позы, каждое слово его, каждое движение, каждый жест выражали и правдивость и чистоту души. Слова у него не расходились с делом. И неудивительно, что именно он был призван стать во главе ВЧК. Он всегда был готов жертвовать собой для дела партии и рабочего класса.
27 мая 1918 года35 он писал мне: «Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и себе. Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким было и раньше. Все мое время — это одно непрерывное действие…»
А через несколько месяцев, в дни напряженной борьбы ВЧК с контрреволюционными заговорами и восстаниями, он снова пишет: «Мы — солдаты на боевом посту. И я живу тем, что стоит передо мной, ибо это требует сугубого внимания и бдительности, чтобы одержать победу. Моя воля — победить, и, несмотря на то, что весьма редко можно видеть улыбку на моем лице, я уверен в победе той мысли и движения, в котором я живу и работаю…»36
Екатерина Павловна Пешкова37 рассказывала мне, что однажды, в период работы Феликса Эдмундовича в ВЧК, она спросила его:
— Почему вы взяли на себя такую тяжелую работу?
Ведь с вашими способностями вы могли бы выполнять любую работу.
— Партия поручила мне эту работу. Она очень трудна. Но почему же эту трудную работу должен исполнять кто-то другой, а не я?
В этих словах — весь Феликс Дзержинский.
Он своим личным примером воспитывал у работников ВЧК безграничную преданность партии, бесстрашие, дисциплинированность, бдительность и скромность. Он учил их заботиться о людях, требуя внимательного отношения даже к тем, кто подозревался в преступлениях против рабоче-крестьянской власти.
Я присутствовала в Большом театре на торжественном собрании, посвященном пятилетию ВЧК. На этом собрании выступал Феликс Эдмундович. Обращаясь к чекистам, он сказал:
— Кто из вас очерствел, чье сердце уже не может чутко и внимательно относиться к терпящим заключение, те уходите из этого учреждения. Тут больше, чем где бы то ни было, надо иметь доброе и чуткое к страданиям других сердце…
Он говорил неоднократно, что чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками.
Феликс Эдмундович не мог допустить осуждения невиновного. Эту черту его характера хорошо передает в своих воспоминаниях о Ленине Алексей Максимович Горький. Однажды он просил Владимира Ильича за одного арестованного генерала, ученого-химика, который, по мнению Горького, был не виноват. Ленин внимательно выслушал его рассказ и сказал:
«Так, по-вашему, он не знал, что сыновья спрятали оружие в его лаборатории? Тут есть какая-то романтика. Но — надо, чтобы это разобрал Дзержинский, у него тонкое чутье на правду».38
Через несколько дней Ленин позвонил Горькому по телефону и сказал, что генерал будет освобожден.
14 апреля 1921 года, оставаясь на посту председателя ВЧК, Дзержинский был назначен народным комиссаром путей сообщения.
В тот год страну постигло страшное бедствие — небывалый по своим размерам неурожай и, как следствие этого, голод. Была создана Центральная транспортная комиссия по борьбе с голодом.
В начале января 1922 года Ф. Э. Дзержинский как особоуполномоченный ВЦИК и СТО выехал в Сибирь во главе экспедиции из 40 человек для принятия чрезвычайных мер по вывозу продовольственных грузов в Москву, Петроград и голодающие районы Поволжья. Состояние железных дорог в Сибири было тогда очень тяжелое, и, как выяснила экспедиция на месте, они оказались совсем не подготовленными к выполнению предстоящей задачи.
22 января Феликс Эдмундович писал мне из Новониколаевска (ныне Новосибирск): «…Здесь работы очень много, и идет она с большим трудом. Она не дает тех результатов, которых мы ожидали и к которым я стремлюсь… Я вижу, что для того, чтобы быть комиссаром путей сообщения, недостаточно хороших намерений. Лишь сейчас, зимой, я ясно понимаю, что летом нужно готовиться к зиме. А летом я был еще желторотым, а мои помощники не умели предвидеть… Мы проводим большую работу, и она даст свои результаты, она приостановила развал, она начинает сплачивать усилия всех в одном направлении и дает уверенность, что трудности будут преодолены. Это меня поддерживает и придает сил, несмотря ни на что…»
В следующем письме, из Омска, 7 февраля 1922 года, Феликс писал: «Тебя пугает, что я так долго вынужден буду находиться здесь… но я должен с отчаянной энергией работать здесь, чтобы наладить дело, за которое я был и остаюсь ответственным. Адский, сизифов труд. Я должен сосредоточить всю свою силу воли, чтобы не отступить, чтобы устоять и не обмануть ожиданий Республики. Сибирский хлеб и семена для весеннего сева — это наше спасение…»
В этом письме он делится своими планами на будущее:
«Этот месяц моего пребывания и работы в Сибири научил меня больше, чем весь предыдущий год, и я внес в ЦК ряд предложений.
И если удастся в результате адской работы наладить дело, вывезти все продовольствие, то я буду рад…»39
Вот что он писал мне с дороги, во время переезда из Омска в Новониколаевск, 20 февраля 1922 года:
«..Уже поздняя ночь — только сейчас я закончил чтение писем из Москвы. Я хочу сейчас же написать тебе, так как завтра у меня не будет времени. Я еду всего на один день в Новониколаевск — обсудить дела с Ревкомом. У нас огромные трудности. Когда работа округа,40 казалось, начинала входить в норму, метели и снежные бураны опять дезорганизовали работу. А в недалекой перспективе новая угроза — продовольствия, оказывается, меньше, чем предполагалось… заменить знания и опыт энергией нельзя. Я только лишь учусь… Я пришел к неопровержимому выводу, что главная работа не в Москве, а на местах… Необходимо все силы бросить на фабрики, заводы и в деревню, чтобы действительно поднять производительность труда, а не работу перьев и канцелярий…
Я живу теперь лихорадочно. Сплю плохо, все время беспокоят меня мысли — я ищу выхода, решения задач. Однако я здоров…»41 Последние слова Феликс написал для моего успокоения.
К началу 1924 года транспорт мог уже бесперебойно осуществлять все необходимые для государства и населения перевозки.
В феврале 1924 года партия поставила Ф. Э. Дзержинского на еще более трудный пост — председателя Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ) СССР. Советская промышленность только начала возрождаться из руин.
И снова он учился у специалистов, хозяйственников, рабочих, знакомился с особенностями различных производств, целые ночи просиживал над цифрами, справками, докладами, много ездил по стране, ее промышленным центрам.
В июне 1925 года совпали наши рабочие планы. Вместе с Феликсом Эдмундовичем я поехала в Ленинград. Дзержинский побывал в Ленинградском институте прикладной химии и его горно-металлургической лаборатории, встретился с академиком Н. С. Курнаковым и другими учеными.
Затем мы были на Волховстрое — строительстве пер вой в СССР гидроэлектростанции. Долго беседовал Феликс Эдмундович с руководителем этой стройки инженером Графтио и рабочими. Дзержинский уделял большое внимание развитию науки и техники, поощрял рабочее изобретательство.
Страстно и неутомимо боролся Дзержинский за превращение СССР в могучую индустриальную державу. Его доклады, выступления пронизывает забота о высокой производительности труда. Он призывал экономить каждую государственную копейку. В то же время Феликс Эдмундович делал все, что мог, для улучшения условий труда и жизни рабочих.
Он был непримирим к недостаткам в нашей государственной и хозяйственной работе, к носителям бюрократизма, волокиты, бездушия. Сам Феликс Эдмундович очень строго относился к себе, публично вскрывал недостатки в работе аппарата, которым руководил.
К 1926 году советская промышленность была почти полностью восстановлена. Начиналось строительство первых гигантов социалистической индустрии, таких, как Ростовский завод сельскохозяйственного машиностроения, тракторный завод в Царицыне (ныне Волгоград); были построены Шатурская и Каширская электростанции, заканчивалось строительство Волховской ГЭС. При Дзержинском было также положено начало созданию новых отраслей промышленности: турбостроения, дизелестроения, авиа- и моторостроения и радиопромышленности.
Со всей энергией отстаивал Дзержинский единство партии, выступал против троцкистов и зиновьевцев, пытавшихся расколоть ее.
Никогда и нигде не щадя себя, рискуя неоднократно своей жизнью, Феликс Эдмундович в то же время всегда и везде заботился о других. Сидя в 1900–1902 годах в седлецкой тюрьме, он, сам больной туберкулезом, заботился о своем тяжело больном товарище, молодом рабочем Антоне Росоле, который уже не мог самостоятельно ходить. Феликс выносил его каждый день на руках на прогулку.
Осенью 1909 года Дзержинский, прибыв на место поселения в село Тасеево, узнал, что одному из ссыльных угрожает смертная казнь за то, что, защищая свою жизнь, ссыльный убил напавшего на него бандита. Феликс, не задумываясь, отдал попавшему в беду товарищу заготовлений для себя паспорт и часть денег, чтобы облегчить ему побег. А сам через несколько дней бежал без всяких документов.
Горячо и преданно любил Феликс Владимира Ильича Ленина.
Помню, как вскоре после моего приезда из эмиграции в Москву, в одно из воскресений начала 1919 года, мы с Феликсом и нашим сыном Ясиком вышли из Кремля через Троицкие ворота. На мосту, который ведет вниз от кремлевских ворот, мы неожиданно встретились с идущим из города безо всякой охраны Владимиром Ильичем. Феликс, увидев его издали, побледнел и, сильно обеспокоенный, прибавил шагу. А потом, здороваясь с Лениным и пожимая ему руку, упрекнул его в том, что он ходит в город один, без всякой охраны, на что Владимир Ильич быстро бросил в ответ:
— А вы? А вы?
Для охраны В. И. Ленина Феликс Эдмундович посылал, проверяя их лично, самых надежных товарищей.
С величайшим вниманием прислушивался Дзержинский к советам В. И. Ленина, читал и перечитывал его произведения, искал в них ответа на сложные вопросы, выдвигаемые жизнью. Когда Феликс разговаривал с Владимиром Ильичем по телефону, то я, хотя и не знала, с кем он соединился, сразу догадывалась — такие теплые, полные любви, сердечные нотки звучали в его голосе и с таким уважением говорил он.
В те суровые, трудные годы он проявлял, где только мог, заботу о Владимире Ильиче, стараясь это делать незаметно.
Как-то старый чекист, бывший управделами ВЧК в 1922 году, В. Н. Чайванов обратился ко мне с вопросом о том, куда девалось плетеное кресло, которое Феликс Эдмундович просил его достать.
— Не знаю, — ответила я, — у нас никогда не было такого кресла.
— Ну как же так, — настаивал Чайванов, — Феликс Эдмундович просил обязательно найти такое кресло. Он несколько раз напоминал мне, пока я не нашел,
Я была удивлена и решила, что Чайванов что-то перепутал, ошибся. Трудно было вообще поверить, чтобы Феликс Эдмундович, отличавшийся необычайной скромностью, о чем-нибудь просил для себя лично.
Но вот стало известно, что Дзержинский действительно поручал Чайванову достать такое кресло. Но не для себя, а для Владимира Ильича, который любил плетеные кресла, чувствуя себя в них удобнее, чем в других. Это плетеное кресло и сейчас находится в Кремле, в бывшем зале заседаний Совнаркома.
Феликс Эдмундович был очень скромен в личной жизни. Он не раз говорил мне:
— Мы, коммунисты, должны жить так, чтобы трудящиеся видели, что победой революции и властью мы пользуемся не для себя, а для блага и счастья народа.
В стране в то время было голодно, и Феликс не позволял, чтобы ему давали лучшую еду, чем другим. Недавно мой старый товарищ по варшавскому подполью — Анна Михайловна Мессинг рассказала такой случай. Однажды в первый год Советской власти в Москве, на Сретенке, она встретилась с Юлианом Лещинским, и они вместе зашли в какое-то кафе. Хозяин этого кафе, услышав их польскую речь, разговорился с ними и угостил очень вкусными пирожными, что по тому времени было невероятной роскошью. Уходя, Лещинский захватил с собой несколько пирожных и отнес их на Лубянку, 11, Дзержинскому, желая его попотчевать. Но кончилось это большим конфузом. Дзержинский категорически отказался есть пирожные, заявив:
— Как вы могли подумать, что сейчас, когда кругом люди голодают, я буду лакомиться пирожными!
Лещинский потом признавался, что чуть не сгорел со стыда.
В первые годы Советской власти было также очень трудно с товарами широкого потребления.
У Феликса Эдмупдовича был один-единственный полувоенный костюм, но он не разрешал шить ему новый и вообще покупать ему что-либо лишнее из одежды.
Лишь в последние годы своей жизни, когда он был председателем ВСНХ и ему приходилось иметь дело с представителями иностранных государств, он надевал темно-синий костюм и галстук.
Работал он дни и ночи, даже по воскресеньям. Здоровье его было сильно подорвано. Но он совсем не заботился о себе. Зато когда наступал кратковременный отдых и он уезжал в Крым, на Кавказ или в Подмосковье, то всей душой наслаждался красотой природы, морем, горами, лесом, цветами, звездным небом; совершал многочасовые прогулки. При этом предпочитал не проторенные дороги и тропинки, а лесную чащу, каменистый берег моря, любил взбираться на горы, увлекался греблей, плаванием, верховой ездой…
Любил Феликс Эдмундович литературу. Он хорошо знал произведения польских и русских классиков; мог на память читать большие отрывки из Мицкевича, Словацкого, Конопницкой. В юности он увлекался поэзией и сам иногда писал стихи.
После вторичного побега из ссылки Феликс в 1902 году несколько месяцев находился в санатории, в Закопане. Там он увлеченно собирал революционные стихи и песни, чтобы потом их издать. Писал даже по этому поводу в Париж Цезарине Войнаровской, просил прислать революционные песни французских рабочих. Сборник под заглавием «Песни борьбы и труда» вышел в 1905 году на польском яаыке.
Поэтичны письма Феликса ко мне, сестре, братьям. Как стихи в прозе, звучат в этих письмах его воспоминания о детстве в родном Дзержинове, зарисовки увиденного из окна тюремной камеры.
Из X павильона Варшавской цитадели в 1905 году он писал брату Игнатию:
«Через открытую форточку вижу кусочек неба, затемненный густой проволочной сеткой, слежу за великолепным закатом, за постоянно меняющейся игрой красок кроваво-пурпурного отблеска, борьбы темноты со светом. Как прекрасен тогда этот кусочек неба! Золотистые летучие облачка на фоне ясной лазури, а там приближается темное чудовище с фиолетовым оттенком, вскоре все приобретает огненный цвет, потом его сменяет розовый, и постепенно бледнеет все небо, и спускаются сумерки… Чувство красоты охватывает меня, я горю жаждой познания… Я хотел бы охватить жизнь во всей ее полноте».42
А в декабре 1913 года из того же X павильона он писал мне о нашем сыне:
«Любовь к Ясику переполняет мою душу, будто в нем сосредоточилась вся моя жизнь. Он моя тоска, моя мысль и надежда, и, когда я вижу его глазами души, мне кажется, что я вслушиваюсь в шум моря, полей и лесов, в музыку собственной души, всматриваюсь в искрящееся звездное небо, шепчущее что-то сладкое и таинственное, и я зижу будущее и чувствую в себе чаяния миллионов».43
Феликс Эдмундович любил и тонко чувствовал музыку.
Однако условия жизни не позволяли ему ни до революции, ни после победы Октября бывать на концертах слушать хороших исполнителей. Он радовался любой возможности послушать музыку.
В Кракове в 1910 году я часто играла для него на пианино, а он слушал, не прерывая в это время своих занятий. Только раз, в советское время, был он со мной в Большом театре на опере Бородина «Князь Игорь», и то после второго акта его срочно вызвали в ВЧК.
Как бы ни был занят Дзержинский, как бы ни был перегружен он государственными делами, всегда находилось у него время для заботы о детях.
27 января 1921 года при Президиуме ВЦИК была создана комиссия по улучшению жизни детей. Не случайно се председателем был назначен Ф. Э. Дзержинский. Он привлек к этой работе аппарат ВЧК и все местные чрезвычайные комиссии.
Феликс Эдмундович ходил в детские учреждения, знакомился с их состоянием, пробовал еду, записывал недостатки, чтобы помочь их устранить.
Однажды мы вместе пошли в детскую больницу для больных трахомой. Феликс Эдмундович обошел все палаты, беседовал с больными детьми и с медицинским персоналом, подробно расспрашивал о нуждах больницы, а потом помогал улучшить условия работы в больнице.
Детские трудовые коммуны были созданы по инициативе Дзержинского и при участии чекистов. Феликс Эдмундович заботился пе только о материальном положении этих детских учреждений, но и о правильном воспитании детей: трудом и доверием к ним.
Многие бывшие беспризорники стали честными советскими людьми, квалифицированными рабочими, инженерами, врачами, педагогами, работниками культуры и искусства.
— Сколько бы талантов погибло, если бы мы их не подобрали! — сказал как-то Феликс Эдмундович.
Получая много писем от школьников и пионеров, он бережно хранил эти детские письма и урывал время, чтобы на них ответить.
Многогранная, кипучая жизнь Ф. Э. Дзержинского оборвалась в расцвете его творческих сил, в разгар напряженной работы. В одной из заполненных им анкет на вопрос «Сколько времени вы работаете?» Феликс Эдмундович — кратко ответил: «Работаю, сколько нужно». И он отдал всю свою жизнь без остатка борьбе за светлое будущее человечества — за коммунизм.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |