"Маршал Тухачевский" - читать интересную книгу автора (Коллективные сборники)

ОН ЛЮБИЛ ЖИЗНЬ Б. Н. АРБАТОВА-ТУХАЧЕВСКАЯ, О. Н.ТУХАЧЕВСКАЯ

У каждой семьи – своя история, свое прошлое, свои традиции. Всякий новый член что-то наследует от родителей, что-то принимает, а что-то и отвергает.

Поэтому свой рассказ о брате Михаиле Николаевиче Тухачевском нам хочется начать с нашей семьи, с родителей, с того, что бесконечно дорого каждому.

Наш род со стороны отца идет от все более разорявшихся дворян Тухачевских, а со стороны матери – от крестьян Милоховых из деревни Княжино.

Когда мы припоминаем сейчас свое детство, становится ясно, что отец наш, Николай Николаевич, был человеком передовых для своего времени воззрений, свободным от дворянской спеси. Знал толк в искусстве и литературе. Полюбив простую крестьянку Мавру Петровну, не побоялся пойти против сословных обычаев и навсегда соединил с ней свою судьбу.

С молоком матери впитали мы уважение к людям труда, а отец привил нам интерес к музыке и книге. С детства и до седых волос мама оставалась для нас образцом во всех отношениях. Мы всегда восхищались ее высоким чувством собственного достоинства, силой, мужеством, духовным богатством. Нужно было видеть, с каким негодованием и презрением отвергла она в 1937 году клевету на сына, решительно отказалась признать его врагом народа…

Михаил Николаевич родился 16 февраля 1893 года в скромном имении неподалеку от станции Вышегор, бывшей Смоленской губернии. По рассказам сверстников, да и по собственным наблюдениям, он запомнился нам необыкновенно живым и подвижным ребенком, не знавшим предела в выдумках и шалостях. Наказания – а ему нередко доставалось за всевозможные проделки – не могли испортить его настроения. Сразу же затевал новые игры, вовлекая в них братьев и любимую сестру Надю.

Игре Миша отдавался самозабвенно. Охотнее и чаще всего, как и многие другие мальчики, играл в войну. Но вкладывал в это столько азарта и страсти, что никто уже не мог оставаться равнодушным.

Несмотря на горячность, его всегда отличала удивительная доброта. Он никогда не сердился на «противника». Если даже кто-нибудь причинял ему боль или неприятность, не помнил зла, не старался отомстить и уж ни в коем случае не жаловался.

Как-то раз Миша с братьями и приятелями залез на стог сена. Там затеяли возню. Кто-то толкнул Мишу, и он полетел на землю, сильно ударился грудью. Подбежавшая мать увидела, что мальчик не только говорить, дышать не может. Но и придя в себя, он наотрез отказался сказать, кто же именно столкнул его со стога.

Еще совсем маленьким Михаил пристрастился к верховой езде, упражнялся с гирями, очень любил бороться. И редко кто из сверстников мог победить его. Брат Николай удивленно спрашивал:

– Что ты, в цирк готовишься, что ли? Зачем тебе все эти тренировки? Для чего силы копишь?

И Миша отвечал с детской непосредственностью:

– Силы нужны мне, чтобы не нуждаться в посторонней помощи, если потребуется передвинуть письменный стол или шкаф с книгами.

Эта привычка все делать самостоятельно, не прибегать без необходимости к помощи других осталась у Миши на всю жизнь. У него были руки, которые в народе называют золотыми. Шутка ли сказать, будучи кадетом, он собственноручно изготовил скрипку.

А что до физической силы, то она у Михаила была действительно исключительной. Уже взрослым он нередко сажал кого-нибудь из нас на стул и поднимал его за одну ножку на вытянутой руке.

Но не только шумные игры и спорт увлекали Мишу. Он рано научился читать и мог часами сидеть за книгой, не замечая ничего вокруг. Любил устраивать вместе с братьями «представления». Пьесы сочиняли сами и сами же рисовали смешные афиши. Главными действующими лицами обычно бывали Михаил и Шура. Николай открывал и закрывал занавес, а также исполнял обязанности суфлера. Игорь играл на рояле.

Когда старшие братья и сестра начали танцевать, Миша сразу превзошел всех. Ему легко удавалось исполнять самые замысловатые танцы с двумя стаканами в руках, не расплескивая воду. В дальнейшем, в военном училище, он танцевал на балах с Надей, и никто не мог оторвать восхищенного взгляда от этой красивой, ладной пары.

Отец наш был убежденный атеист и в таком же духе воспитал детей. Самым воинственным безбожником стал Михаил. Он выдумывал всевозможные антирелигиозные истории и подчас даже «пересаливал», невольно обижая живущую в нашем доме набожную портниху Полину Дмитриевну. Но если Полина Дмитриевна все прощала своему любимцу, мама иногда пыталась утихомирить антирелигиозный пыл расшалившегося сына. Правда, это ей не всегда удавалось. Однажды после нескольких безуспешных замечаний, рассердившись не на шутку, она вылила на голову Мише чашку холодного чая. Тот вытерся, весело рассмеялся и продолжал как ни в чем не бывало…

С малых лет Миша просил отца отдать его в кадетский корпус, но отец был против. Он уступил этим просьбам только после того, как у Миши появились переэкзаменовки и тот дал слово учиться отлично, если ему разрешат стать кадетом. В корпусе Миша учился превосходно, переходил из класса в класс с наградами.

Хочется сказать еще об одной рано обнаружившейся, столь милой нам черте Михаила – его трогательном отношении к братьям и сестрам. Это был впрямь надежный наш защитник и, если можно так сказать, ходатай по делам братьев и сестер перед родителями.

Однажды Миша, возвратившись вечером домой, застал в слезах младшую сестренку Марусю. Папа с мамой ушли в гости к тете и не взяли ее с собой. Миша быстро принял решение:

– Одевайся, пойдем к тете со мной.

Тогда и остальным сестрам захотелось в гости. Михаил не заставил себя долго упрашивать:

– Собирайтесь.

Он взял на руки Марусю, и мы всей компанией отправились к тете. Путь был неблизкий. Добрались лишь часам к десяти вечера. Когда ввалились в гостиную, там все ахнули…

К сестрам своим Миша был особенно добр, щедр и снисходителен. Он разрешал нам делать все, что захочется, и сам охотно участвовал в любой нашей шалости. За это мы платили ему безграничной любовью.

Нас очень огорчало, что Миша, живя в корпусе, почти не ест конфет. По предложению Сони мы стали откладывать для брата часть из тех сладостей, которые получали сами. И в первый же праздничный день, когда Миша появился дома, молча положили собранные конфеты в один из карманов его шинели. Ничего не подозревавший Михаил на другой день отправился в корпус, и только там швейцар обратил его внимание на оттопыривавшийся липкий карман – конфеты растаяли…

За кадетским корпусом последовало Александровское военное училище. Период учебы там, как мы сейчас понимаем, был очень важным в человеческом становлении Михаила. Именно тогда прочно стали складываться его пристрастия и взгляды.

Если говорить о пристрастиях, то это прежде всего глубокий, не ослабевавший с годами интерес к музыке. Музыка была воздухом, наполнявшим наш дом. Играли все: и дети, и отец, и бабушка. У нас стояло два рояля. Один свой, на котором некогда давал концерты Антон Рубинштейн. Второй брали напрокат. Часто к нам приходил знаток и теоретик музыки Николай Сергеевич Жиляев, сохранивший с Михаилом Николаевичем самые сердечные отношения на всю жизнь.

В годы пребывания Михаила в училище началось его сближение, а затем и дружба еще с одним хорошим человеком – Николаем Николаевичем Кулябко. Он сыграл важную роль в судьбе нашего брата. Под несомненным влиянием Н. Н. Кулябко у Михаила Николаевича стало вырабатываться в ту пору свое, все более критическое отношение к самодержавию.

Однажды во время прогулки няня повела нас посмотреть приехавшего в Москву царя. Когда Миша узнал об этом, он принялся объяснять нам, что царь – такой же человек, как всякий другой, и специально ходить смотреть на него глупо. А потом через стену мы слышали, как Михаил в разговоре с братьями назвал царя идиотом.

Годы пребывания Михаила Николаевича в Александровском училище – последние годы его беззаботной юности. Окончание училища совпало с началом мировой войны. Брат сразу же уехал в свой полк. От него стали поступать письма с фронта. Только осенью 1914 года он на день или на два вырвался в отпуск. Приезд этот был обусловлен смертью отца. Мы не сообщали Мише о постигшем нашу семью горе, но он сам почувствовал неладное и при первой же возможности приехал в Москву.

А месяца три-четыре спустя имя брата появилось в газетах в списке убитых. Мы были потрясены. Но, к счастью, это оказалось ошибкой. Недели через две выяснилось, что Михаил находится в плену.

Его письма из плена неизменно начинались фразой: «Жив-здоров, все благополучно». Но мы-то уж понимали, насколько относительно это «благополучие». В одной из открыток Михаил с присущим ему юмором сообщал: «Сегодня нам давали мед, который вкусом и цветом похож на ваксу».

Своими письмами брат все время старался подбодрить нас, уверял, что скоро увидимся, советовал читать «Слово о полку Игореве», намекая на побег из плена. И он действительно неоднократно предпринимал попытки бежать из неволи. Но лишь в 1917 году они увенчались успехом.

И вот однажды, когда мы все собрались за обеденным столом, неожиданно распахнулась дверь и на пороге появился худой, измученный человек. Лишь по улыбке мы узнали нашего Мишу.

Дни, проведенные им с семьей, были для нас днями беспредельнгого. счастья и бесконечных расспросов. Мы дознавались, как он бежал, как скрывался, чем питался в пути, каким образом шел ночами по незнакомым местам. Михаил не очень охотно вспоминал обо всем этом – слишком много перенес. На привезенных им из Швейцарии[1] фотографиях он походил на мумию и был страшно оборван.

Через трое суток Михаил опять покинул нас и отправился в полк. На этот раз разлука была недолгой. Он вернулся к нам зимой, примерно в декабре.

Мы жили тогда в селе Вражском, под Пензой, в бывшем имении нашей бабушки. Крестьяне на сходе постановили оставить там для нас наш дом.

Свое не ахти какое хозяйство мы вели сами. Самым тяжелым делом была, конечно, заготовка дров. И Михаил сразу же взял на себя главные заботы об этом. Он всячески старался избавить родных, и прежде всего маму, от непосильного труда.

В январе 1918 года Миша опять оставил нас – уехал в Москву. Там в его жизни произошли важнейшие события. Он вновь встретился с Н. Н. Кулябко, который дал ему рекомендацию в партию и познакомил с Владимиром Ильичей Лениным.

Месяца через три, уже весной, Михаил только на день заехал к нам. Даже не заехал, а зашел. Ямщик смог довезти его лишь до деревни Варварки, и последние семь-восемь километров Миша добирался пешком по колено в грязи. Перепрыгивал с льдины на льдину, преодолевая уже тронувшуюся реку. И когда добрел до дому, на нем не было сухой нитки.

Однако трудная дорога не сказалась на настроении Михаила Николаевича. Радостно возбужденный, полный надежд, он рассказывал нам о предстоящей работе по организации новой армии.

– Откуда ей взяться, этой новой армии? – усомнилась мама.

Но Михаил горячо доказывал, что новая армия будет создана, что множество людей стремятся к этому и он твердо решил связать свою судьбу с ней.

После той короткой встречи с братом от него долго не было никаких вестей. Лишь в июле в нашем доме появился военный, по фамилии Голубев, назвавшийся адъютантом Михаила Николаевича. От него мы узнали, что брат командует 1-й красной армией. Голубев привез Мишино письмо и немного денег.

Вслед за этим начались наши поездки к Михаилу. Мама ездила к нему в Инзу. Вернувшись, она рассказала нам об опасности расстрела, которая нависла над ним в момент измены Муравьева. Гордилась мужеством сына, зосхищалась уважением, каким он пользуется у своих товарищей по службе. Мы слушали мать с замиранием сердца. Ведь это же был наш родной Миша.

Потом Михаил Николаевич вызывал к себе по очереди и нас – сестер. Когда он командовал 5-й армией, у него, помнится, довольно долго жила сестра Соня. Когда возглавлял Западный фронт, одна из нас, Ольга, навестила его в Смоленске. Из Смоленска Михаил уехал на подавление Кронштадтского мятежа и достойно исполнил там поручение В. И. Ленина. За Кронштадтом последовал Тамбов – надо было покончить с антоновщиной.

В Тамбове у него бывала Маруся. Михаил Николаевич занимал там маленький домик в саду, похожий на беседку. Ни о какой охране он не хотел и слышать.

В 1921 году, после успешного разгрома банд Антонова, Михаил по указанию В. И. Ленина получил месячный отпуск и провел его во Вражском.

В это лето, первое после окончания гражданской войны, дома собрались все братья и сестры. Приехала во Вражское и наша давняя приятельница, пианистка Нина Отто. Снова, как в юности, у нас звучал рояль, возобновились музыкальные вечера. Михаил очень много читал. А когда отпуск кончился и приспело время возвращаться в Смоленск, брат захватил нас обеих с собой.

Несмотря на большую загруженность, он и там находил время для музыки, увлекался живописью. Иногда у нас проводились веселые семейные вечера, для которых Миша сочинял забавные стихи и даже целые сатирические поэмы.

Квартира, которую вначале занимал Михаил Николаевич в Смоленске, была очень холодная. Особенно его кабинет. Работая там, Михаил надевал обычно серую папаху и накидывал на плечи летнее пальто, приобретенное еще в Швейцарии.

В Смоленске родилась дочь Михаила Николаевича – Светлана. Он чувствовал себя счастливейшим отцом. У нас установилась несколько необычная семейная традиция: в течение года мы ежемесячно отмечали день рождения Светланы…

В 1925 году М. Н. Тухачевского перевели в Москву. Он получил квартиру на Никольской улице (ныне улица 25 Октября). Здесь же поселился брат Александр. Сюда перебрались все сестры и мать.

В квартире на Никольской всегда было многолюдно. Боевые товарищи Михаила и его друзья-музыканты, известные полководцы и преподаватели академии – все чувствовали себя там как дома. Дружеские беседы и импровизированные концерты затягивались далеко за полночь. Спал Михаил очень мало, и когда кто-нибудь напоминал ему об этом, он только отшучивался:

– Жалко тратить на сон время…

Всю жизнь Михаил Николаевич с увлечением, беззаветно отдавался единожды избранному военному делу. Но он не мог обойтись и без музыки, без живописи, без систематического чтения. В его богатом духовном мире было место Бетховену и Баху, Шуману и Мусоргскому, Моцарту и Скрябину, Шопену и Мендельсону, Толстому и Шекспиру. Его интересовало все новое в науке, технике, искусстве. С детства он увлекался астрономией.

Короче говоря, он любил жизнь…

Даже работая, Михаил оставлял дверь в кабинет открытой. Доносившийся шум не мешал ему. А выйдя из кабинета, он сразу же легко включался в атмосферу, царившую вокруг: шутил, веселился или вступал в серьезную беседу, в горячий спор.

И когда у кого-нибудь из окружавших случались неприятности, либо кошки скребли на душе, Михаил Николаевич тоже не оставался безучастным. Мы не видели человека более отзывчивого и чуткого, чем он, способного лучше понять и разделить беду ближнего.

М. Н. Тухачевский был интеллигентом в самом высоком и лучшем смысле этого слова, то есть человеком больших знаний, нерушимых принципов, всесторонней культуры. Человеком, не прожившим впустую ни одного дня!

Никто никогда не слышал от него жалоб, сетований на трудности или несправедливость. Лишь зимой 1937 года, чувствуя недоброе, он сказал одной из нас:

– Как я в детстве просил купить мне скрипку, а папа из-за вечного безденежья не смог сделать этого. Может быть, вышел бы из меня профессиональный скрипач…

Прошло немного времени, и стал ясен горький смысл этой поначалу странно прозвучавшей фразы.

Нет, наш Михаил правильно избрал путь, достойнс шел по нему. Беспредельно веривший партии, Ленину, он не мог предвидеть страшного конца, ожидавшего его. И вера эта, хоть и не скоро, хоть и после чудовищно несправедливых жертв, восторжествовала.