"Фата-Моргана 3" - читать интересную книгу автора (Сборник)

Теодор Старджон Громы и розы

Когда Пит Маузер прочел в Главном Штабе сообщение о концерте, он отвернулся от доски объявлений, коснулся своей жесткой бороды и, хотя это должно было быть шоу-видео, показываемое в казармах, решил побриться. Еще полтора часа. Хорошо снова иметь какую-то цель, хотя бы такую небольшую – успеть побриться до восьми. Вторник, восемь часов, совсем как когда-то. В среду утром все обычно спрашивали: "Как пела Стар вчера вечером?"

Это было в прошлом, до нападения, прежде чем все эти люди умерли, прежде чем умерла эта страна. Стар Антим – символ, вроде Кросби, Дюза, Дженни Линд или статуи Свободы. (В Свободу попали в самом начале; ее бронзовая красота исчезла в радиоактивной пыли, и еще сегодня ее носили блуждающие ветры, стлавшиеся над землей.)

Пит Маузер кашлянул и отогнал мысли о дрейфующих по ветру, отравленных частицах уничтоженной Свободы. Сначала была ненависть, вездесущая, как усиливающееся, ночью голубое зарево, как напряжение, повисшее над Базой.

Изредка доносившиеся откуда-то издалека выстрелы приблизились. Пит вышел на улицу и направился в сторону стоящего грузовика. На узкой подножке сидела девушка из Женского Корпуса.

Какая-то крепкая фигура выскочила на перекресток. Мужчина держал автомат и шел, направляясь к ним, пошатываясь и водя стволом. Из здания выстрелили. Мужчина повернулся на звук и грязно выругался.

– Он слеп, – сказал Пит Маузер. – Должен быть слеп, – добавил он, глядя на изуродованное шрамами лицо.

Завыла сирена, из-за угла вывернул вооруженный джип. Грохот двух автоматов калибра 50 поставил в происшествии быструю и страшную точку.

– Бедный, глупый мальчишка, – тихо сказал Пит. – Это уже четвертый, которого я сегодня видел. – Он посмотрел на девушку из Женского Корпуса, и она улыбнулась.

– Эй! – окликнул он.

– Привет, сержант. – Видимо, она заметила его еще раньше, потому что теперь не отреагировала ни взглядом, ни голосом. – Что там случилось?

– Ты и сама знаешь. Какого-то парня мучило, что не за что больше драться и некуда бежать. Что с тобой происходит?

– Да нет, я не о том. – Она наконец взглянула на него. – Я имею в виду все это… Никак не могу вспомнить.

– Понимаешь… этого так просто не забыть. В нас попали, попали с первого же раза. Все крупные города пошли к дьяволу. Мы получили с обеих сторон, и получили слишком много. Воздух становится радиоактивным. Все… – он остановился. Она не знает, забыла. Бежать некуда, вот она и спряталась у себя внутри. Зачем он будет ей это говорить? "Зачем говорить, что все поумирают? Зачем сообщать ей позорную правду, что мы не нанесли ответного удара?

Однако она не слушала, по-прежнему разглядывая его. Глаза ее косили: один смотрел прямо ему в глаза, другой куда-то в висок. Она снова улыбалась, а когда он замолчал, не стала уговаривать продолжать. Мужчина медленно удалился, а она не повернула головы, глядя в то же место, где он стоял, и улыбалась. Он ушел быстро, словно убегая.

Сколько может выдержать человек? Когда ты служишь в армии, тебя пытаются заставив стать как все. Что ты будешь делать, когда другие сходят с ума?

Он стер из памяти образ caмого себя как единственною нормального человека. Впрочем, он думал об этом и раньше, что каждый раз приводило к одному и тому же выводу: лучше было бы оказаться среди тех, кто спятил. Но он еще не был готов. Спустя минуту и этот образ исчез из его памяти. Всегда, когда он говорил себе, что еще не готов, что-то задавало ему вопрос: "почему?" А у него никогда не было готового ответа.

Так сколько же может выдержать человек?

Он поднялся по ступеням в Интендантство. У телефонного коммутатора никого не было, впрочем, это не имело значения, информацию доставляли с помощью джипов или мотоциклов. Командование Базы не требовало, чтобы в эти дни кто-то занимался сидячей работой, но каждый из десяти работающих за столом спятил бы на месте человека из джипа или пехоты. Пит решил завтра устроить пехоте какую-нибудь пакость – это пойдет ей только на пользу. Надеюсь, подумал он, на этот раз адъютант не разрыдается посреди строевого плаца.

В коридоре казармы он наткнулся на Сонни Вейсенфейда. Круглое мальчишеское лицо техника было как всегда веселым. Он стоял голый с переброшенным через плечо полотенцем.

– Эй, Сонни, горячей воды много?

– А почему ее не должно быть?– лучисто улыбнулся Сонни.

Пит ответил ему улыбкой, гадая, можно ли вообще о чем-то сказать, избегая воспоминаний. Разумеется, горячая вода была. Казармы Интендантства обеспечивали ее на триста человек, а их осталось несколько десятков. Часть людей погибла, часть разбежалась, а остальных заперли, чтобы…

– Стар Антим дает концерт сегодня вечером.

– Как всегда во вторник? Глупая шутка, Пит. Ты забыл, что сейчас война?..

– Это вовсе не шутка, – быстро ответил Пит. – Она здесь, именно здесь, на Базе.

Лицо Сонни посветлело.

– О, Боже! – удивленно сказал он. Потом снял полотенце с плеча и обмотал вокруг бедер. – Стар Антим здесь! Где они собираются устроить выступление?

– Думаю, в Главном Штабе. И только видео. Знаешь ведь, как бывает с толпой.

– Угу, знаю. Наверняка-кто-нибудь не выдержит, – сказал Сонни. – Я бы не хотел, чтобы она видела такое. Пит, как она сюда попала?.

– Ее занесло сюда последнее дыхание падающего геликоптера военного флота,

– Ну ладно, а зачем?

– Хоть убей, не знаю. Дареному коню в зубы не смотрят.

Пит вошел в умывалку улыбаясь, довольный, что еще может смеяться. Раздевшись, он уложил старательно свернутую одежду на лавку. У стены лежала упаковка от мыла и пустой тюбик зубной пасты. Он поднял их и бросил в контейнер, потом взял стоявшую у стены орудийную щетку на палке и вытер пол в том месте, где Сонни наляпал при бритье. Кто-то должен поддерживать порядок. Он бы забеспокоился, насвинячь так кто-то кроме Сонни. Но этот не сходил с ума, он всегда был такой. Вот пожалуйста опять оставил открытую бритву.

Пит тщательно регулировал краны душа, пока его полностью удовлетворили давление и температура воды. В последнее время он все делал старательно, именно теперь так много хотелось почувствовать, узнать, увидеть. Удары воды по коже, запах мыла, чувство света и тепла, ощущение давления на всю подошву… Интересно, как подействовал бы на него постепенный рост радиоактивности в воздухе, если бы в остальном он сохранял идеальное здоровье?

Что происходит сначала? Потеря зрения? Головные боли? А может, отсутствие аппетита и постепенное истощение?

Почему бы этого не проверить?

С другой стороны, зачем забивать голову? Только немногие люди умрут от радиоактивного отравления. Существует множество других способов умерщвления – быстрее и без особых страданий. Например, эта бритва. Сейчас она лежала, сверкая на солнце, кривая и гладкая. Ею пользовались отец и дед Сонни, по крайней мере так утверждал он. Она была его радостью и гордостью.

Пит повернулся к ней спиной, намылил под мышками, поглощенный нежными прикосновениями лопающихся пузырьков пены. Когда он вновь испытал отвращение к самому себе из-за частых раздумий о смерти, его вдруг осенило. Его болезненный разум не подсовывал ему этих мыслей, мысли о смерти несло с собой знание положения дел. Или: "я никогда больше этого не сделаю", или: "я делаю это в последний раз". Может, начать делать все наоборот? – горячечно подумал он. Скажем, ползать по полу или ходить на руках, отказаться от сегодняшнего обеда, а вместо него перекусить часа в два ночи, а на завтрак съесть немного травы.

Однако дышать все равно нужно, и сердце твое должно биться. Ты будешь потеть и дрожать как обычно. Этого не избежать. Когда это произойдет, ты вспомнишь. Твое сердце уже никогда не выбьет свою дробь, оно будет биться все слабее и слабее, пока ты не остановишь его.

Ну и блестит эта бритва…

Твое дыхание будет таким же, как прежде. Ты можешь тайком выскользнуть через одну дверь, вернуться через другую и придумать совершенно новый способ преодоления третьей, но воздух твоего дыхания будет скользить взад и вперед через твои ноздри, как бритва по щекам, издавая звук, похожий на свист бритвы, которую правят на ремне.

Вошел Сонни. Пит намылил волосы. Техник поднял бритву и замер, вглядываясь в нее. Пит наблюдал за ним. Мыло попало ему в глаза, и он выругался. Сонни отскочил.

– Чего ты уставился, Сонни? Никогда прежде ее не видел?

– Конечно, видел. Только я… – он закрыл бритву, снова открыл – сверкнуло лезвие. – С меня довольно, Пит. Я хочу от нее избавиться. Нужно тебе?

Нужно ли ему? Может, еще сунуть ее в солдатский сундучок? Под подушку?

– Нет, Сонни, спасибо. Я не умею ею пользоваться.

– А мне больше нравятся электрические бритвы, – пробормотал Сонни. – Так что с ней сделать?

– Выбрось ее… нет. – Пит взмахнул в воздухе полуоткрытой бритвой, сверкнувшей над контейнером с мусором. – Выбрось ее через… – Нет. Падающая по дуге в высокую траву. Он может захотеть ее найти. Будет ползать вокруг, ища ее в свете луны, и может найти.

– А может, разломать ее на кусочки?

– Нет, – возразил Пит. – Кусочки… – Маленькие острые кусочки, воткнутые в землю. – Я что-нибудь придумаю. Подожди, сейчас оденусь.

Он быстро мылся и вытирался, а Сонни стоял, вглядываясь в бритву. Она была острой, и даже если ее сломать, останутся сверкающие обломки, по-прежнему острые как бритва. Если бы острие затупить на шлифовальном круге, кто-то может найти бритву и заточить ее снова, поскольку она несомненно останется бритвой – отличной стальной бритвой; которой можно…

– Есть! Лаборатория. Мы от нее избавимся, – уверенно заявил Пит.

Он натянул одежду, и оба пошли в лабораторное крыло. Там было тихо, и голоса их эхом отражались от стен.

– В какую-нибудь печь, – сказал Пит, протягивая руку за бритвой.

– В пекарную? С ума сошел!

– Ты никогда не бывал здесь, правда? – захохотал Пит. – Как и всюду на Базе, здесь происходило гораздо больше, чем думали многие. Это место называли пекарней, и официально здесь велись исследования по получению новых разновидностей высококалорийной муки. Но тут есть и множество других вещей. Здесь велись разные работы, опробовалисв инструменты, проектировались устройства для чистки овощей. Здесь находится электрическая печь, которая… – он толчком открыл дверь.

Они прошли через длинное, захламленное помещение.

– Здесь можно делать все, начиная с отжига стекла и покрытия керамики глазурью, до определения температуры плавления сковороды. – Пит для пробы нажал выключатель, вспыхнул контрольный огонек. Он открыл настежь небольшую тяжелую дверцу и поместил вовнутрь бритву. – Можешь попрощаться, через двадцать минут от нее останется мокрое место.

– Я хочу это увидеть, – сказал Сонни. – Можно смотреть, как она поджарится?

– Почему бы и нет?

Они прошли по великолепно оборудованным, но удивительно тихим лабораториям. Какой-то майор склонялся над сложным электронным устройством, размещенным на одном из стендов. Он следил за мерцанием маленького янтарного огонька и не ответил на приветствие. Они прошли мимо него на цыпочках, удивляясь его увлеченности и завидуя ей. Вокруг стояли модели автоматических блюмингов, витаминизаторов, дистанционной сигнализации термостатов, секундомеров, управляющих устройств.

– А что там?

– Не знаю. Я уже вышел из своего района. Не думаю, чтобы там кто-то остался, это были в основном теоретики – механики и электронщики. Эге!

– Что такое? – Сонни проследил взглядом за вытянутой рукой.

– Этот кусок стены… Смотри, он качается. – Пит толкнул выступающий фрагмент, за ним оказалось пустое пространство.

– Что там такое?

– Ничего или какой-нибудь полулегальный, темный промысел. Этим типам все сходило с рук.

– Может, это работа теоретиков Армии? – спросил Сонни с необычным у него проблеском иронии.

Они осторожно заглянули туда, потом вошли.

– Вот это да! Дверь!

Она быстро открылась и тихо захлопнулась. Мягко щелкнул засов, вспыхнул свет.

Помещение было невелико и лишено окон, в нем размещалось машинное отделение – устройство для медленной зарядки аккумуляторов, батарея, электрический генератор, две небольшие установки для освещения и дизель с цилиндрами под сжатый воздух. В углу находился пульт с переключателями, запаянный наглухо. Из него торчал рычаг с красной рукоятью.

Какое-то время они, оцепенев, разглядывали аппаратуру.

– Кто-то хотел иметь полную уверенность, что обладает достаточной энергией, – сказал Сонни.

– Интересно, что… – Пит подошел к пульту, глядя на рычаг, но не трогая его. Он крепился на месте проволокой, на которой висела свернутая бумажка. Пит осторожно развернул ее и прочел вслух: – "Использовать только по личному приказу главнокомандующего".

– Дерни и посмотришь, что произойдет.

Позади что-то щелкнуло, и они повернулись.

– Что это было?

– Кажется, вон то устройство на двери.

Они осторожно подошли. Это был соленоид, прикрепленный натянутой пружиной к пруту, висевшему на петлях таким образом, чтобы опускался прямо вовнутрь таинственный двери, где входил в стальные цапфы распределительного щита. Щелкнуло еще раз.

– Счетчик Гейгера, – с отвращением констатировал Пит.

– Зачем проектировать дверь, – думал вслух Сонни, – которая остается запертой, пока общая радиоактивность не превысит определенного уровня? Видишь реле? И предохранитель вон там. А это?

– Есть также и ручной запор, – заметил Пит. Счетчик снова щелкнул. – Пошли отсюда. В последнее время мысли у меня…

Дверь открылась с легкостью, и они вышли, прикрыв ее за собой. Замочная скважина была хитро спрятана в щели между досками.

На обратном пути к лабораториям они молчали, беспокойство пропало.

Вновь оказавшись у печи, Пит взглянул на указатель температуры и пинком привел в действие механизм запора. Контрольный огонек погас, и дверь открылась настежь. Прищурившись, они отступили назад, потом пригнулись и заглянули вовнутрь. Бритва исчезла, а на дне камеры сверкала лужица.

– Немного осталось, – буркнул Пит. – Большая часть испарилась.

Так они стояли какое-то время, и на лицах их плясал свет уничтожения. Потом, когда возвращались в казарму, Сонни вздохнул, прервав долгое молчание.

– Я рад, что мы это сделали. Пит. Чертовски рад.

Без пятнадцати восемь они уже ждали в казарме перед экраном. Все, за исключением Пита, Сонни и приземистого капрала с жесткими как проволока волосами, которого звали Бонза, решили смотреть выступление на большом экране в казино. Прием там действительно был лучше, но зато, как сказал Бонза, "в таком большом помещении трудно сосредоточиться на том, что видишь".

– Надеюсь, она по-прежнему такая же, – сказал Сонни.

" Почему она должна оставаться прежней?" – подумал Пит, с тоской включая приемник и глядя, как начинает светиться экран. За прошедшие две недели все больше золотистйх пятен мешали приему… Почему все должно оставаться таким, как прежде?

Он поборол внезапное искушение пинком разбить приемник на куски. И это устройство, и Стар Антим принадлежали тому, что уже умерло. Вся страна умерла, а ведь некогда была богата, цветуща, сильна, расширялась и изменялась, в принципе здоровая и только местами тронутая проказой нищеты и несправедливости, но достаточно сильная, чтобы справиться с любой болезнью. Интересно? как бы это понравилось убийцам? Теперь им нечему завидовать, некуда идти и не с кем сражаться. Это стало правдой для каждого живого существа на Земле.

– Ты заблуждаешься, что она осталась прежней,– пробормотал он.

– Я имел в виду выступление, – мягко сказал Сонни. – Мне хотелось бы сидеть здесь, и чтобы было как… как…

Ax вот в чем деуо, туманно подумал Пит. Чтобы оыло куда пойти, хотя бы на несколько минут…

– Я знаю, – сказал он наконец, и из голоса его исчезла жесткость.

Когда включили передатчик, звуковые помехи прекратились. Свет вихрем закружился по экрану и образовал алмазный узор. Пит настроил резкость, цвет и контрастность.

– Погаси свет. Бонза. Я хочу видеть только Стар Антим, – сказал он.

Сначала было как обычно. Стар Антим никогда не пользовалась фанфарами, проникновением образов, разнообразием цветов и шумов, которые применяли ее современники. Черный экран, а потом – щелк! – и блеск золота. Он был везде, резкий и чертовски интенсивный. Это не изменилось. Изменились, пожалуй, глаза, которые на это смотрели. После появления на экране она всегда несколько секунд стояла неподвижно, была как на портрете, со своей белой шеей и спокойным лицом. Глаза у нее были открытыми и сонными, лицо живым, но неподвижным.

Потом в ее глазах, которые казались зелеными, а были голубыми с золотыми крапинками, стало возникать сознание, и вот она проснулась. После этого стали заметны ее приоткрытые губы. Это что-то в глазах сделало их заметными, хотя ничто еще не шевельнулось. Только через некоторое время она медленно наклонила голову, так что часть золотых крапинок словно подхватили золотые брови. Глаза еще не смотрели на зрителей, они смотрели на меня, только на меня и на МЕНЯ.

– Привет, – начала она, словно сонное видение. У нее были слегка неровные зубы маленькой девочки.

Бонза задрожал, раскладушка, на которой он лежал, заскрипела. Сонни раздраженно шевельнулся, Пит вытянул руку в темноту и ухватился за ножку кровати. Скрип прекратился.

– Можно петь? – спросила Стар. Стала слышна музыка, правда, очень далеко. – Это старая песня, одна из лучших. Простая, но глубокая, идущая от мужчин и женщин, составляющих часть человечества, ту часть, которая не знает алчности, ненависти, страха. Это песня о радости и силе. Моя любимая. А для вас?

Музыка усилилась, Пит узнал две первые ноты вступления и тихо выругался. Все не так. Эта песня не подходила для… она была частью…

Сонни сидел зачарованный, Бонза спокойно лежал.

Стар Антим начала петь. Голос у нее был низкий и сильный и в то же время мягкий, с легкой вибрацией в конце фразы. Звуки без видимого усилия плыли с ее лица, с ее длинных волос, с ее широко расставленных глаз. Ее голос, как и лицо, был тонирован и чист, он был голубым и зеленым и прежде всего золотым. Когда ты дал мне свое сердце, Ты дал мне весь мир, Дал мне ночи и дни, И громы, и розы, и зелень трав, И море, и мягкую, влажную землю. Я выпила рассвет из золотой чары, Из серебряной – сумерки, Мой резвый скакун был диким западным ветром, Моя песня – ручьем и жаворонком.

Музыка закружилась, перешла в грустный, сдавленный плач. Она росла и росла и наконец загремела, чтобы потом оборваться, оставив одинокий, заполняющий пространство голос: Мой гром поразил зло этого мира, Мои розы дали победу добру, Я омылась в море и вышла из земли, И мир стал очагом света.

Последняя нота вернула лицу полное спокойствие и неподвижность. Лицо казалось сонным, но живым, а музыка ушла туда, где отдыхает, когда ее никто не слышит.

Стар улыбнулась.

– Это так легко, – сказала она. – Так просто. Все свежее, чистое и сильное в человеке содержится в этой песне, и, думаю, это все, что должно быть важно для человека. – Она наклонилась вперед. – Понимаете?

Улыбка погасла, сменившись легким удивлением. Между бровями появилась небольшая складка. Стар отступила на шаг.

– Пожалуй, я не смогу сегодня говорить с вами, – сказала она тихим голосом. – В вас живет ненависть.

Ненависть принимала форму чудовищного гриба, ненависть покрыла крапинками экран видео.

– То, что случилось с нами, – сказала Стар жестко и безлично, – тоже просто. Неважно, кто это сделал, понимаете? Это не имеет значения. Нас атаковали, ударили с востока и с запада. Большую часть составляли атомные бомбы – фугасные и пылевые. В нас попали примерно пятьсот тридцать бомб одновременно, и это нас убило.

Она замолчала.

Сонни стукнул кулаком по ладони. Бонза лежал с открытыми глазами, открытыми и спокойными. Пит до боли стиснул зубы.

– У нас больше бомб, чем у них всех. Они есть, но мы не воспользуемся ими. Минуточку! – Она вдруг подняла руки и посмотрела так, словно хотела заглянуть каждому в глаза, и они откинулись назад.

– Воздух настолько насыщен С 14, что все люди на этом полушарии вымрут. Не бойтесь сказать это. Это правда, которой нужно смотреть в глаза. Поскольку явление трансмутации распространяется из руин наших городов, радиоактивность воздуха усиливается, из-за чего нам придется умереть. Через несколько месяцев или через год результаты скажутся и за океаном. И там большинство людей умрет. Никто не выйдет из этого без потерь. Однако их ждет нечто худшее, чем уготованное нам, их захлестнет волна страха и ужаса, что для нас уже невозможно. Мы попросту умрем, а они будут жить, облученные, больные, а дети, которые у них родятся… – Она покачала головой и с видимым усилием взяла себя в руки.

– Пятьсот тридцать бомб… Не думаю, чтобы кто-либо из атакующих знал, насколько силен его противник. Это держали в такой тайне, – ее голос стал печальным, она легонько пожала плечами. – Убивая нас, они уничтожили самих себя. Что касается нас, то мы тоже не без вины. И мы не настолько бессильны, чтобы не иметь возможности кое-что сделать, по крайней мере сейчас. Однако то, что мы должны сделать, безжалостно для нас. Мы должны умереть, отказавшись от ответного удара.

Она быстро взглянула на каждого в отдельности.

– Мы не должны наносить ответный удар, хотя можем ответить и ударить сотнями бомб, которые имеем. Удар опустошит планету до такой степени, что не уцелеют даже бактерии, не останется даже травинки и ничто новое уже не сможет вырасти. Мы превратим Землю в мертвый предмет, мертвый навсегда.

Нет, это просто не имеет смысла. Мы не можем этого сделать.

Вы помните песню? Вот это и есть гуманизм. Мы находим его во всех людях. Какая-то болезнь на время превратила других людей в наших врагов, однако, когда сменятся поколения, враги станут друзьями, а друзья врагами. В громаде истории враждебность тех, кто убил нас, ничтожно мала!

Она понизила голос.

– Мы умираем с сознанием, что совершили единственный благородный поступок, который еще можем совершить. Искра жизни попрежнему сможет тлеть и расти на этой планете. Она будет почти задута и залита, она едва не погаснет, однако уцелеет, если песня говорит правду. Она уцелеет, если мы настолько человечны, чтобы не обращать внимания на то, что искра эта под контролем нашего временного врага. Некоторые… кто-то из его детей выживет, чтобы объединиться с новой расой людей, постепенно выходящей из джунглей и лесов. Может, их ждут десять тысяч лет одичания, а может, человек возродится, пока еще стоят руины.

Она подняла голову, голос ее звенел как колокол.

– Даже если это конец рода людского, – говорила она, – мы не должны лишать шанса другие формы жизни, которые могут возникнуть на нашей планете. Если мы отомстим, не останется ни собаки, ни оленя, ни обезьяны, ни птицы, ни рыбы, ни ящерицы, чтобы нести дальше светильник эволюции. Во имя справедливости: если мы должны уничтожить себя, то пусть выживут формы жизни, существующие вместе с нами. На человечестве и так уже достаточно грехов. Если нам обязательно нужно кого-то уничтожить, ограничимся уничтожением самих себя!

Послышались дрожащие звуки, казалось, играющие ее волосами, как слабый ветерок. Женщина улыбнулась.

– Вот и все, – прошептала она, пожелав каждому слушателю "спокойной ночи".

Экран потемнел, когда без всякого предупреждения передачу прервали, вездесущие крапинки вновь побежали по всему экрану.

Пит встал и зажег свет. Бонза и Сонни молчали. Прошло какое-то время, прежде чем Сонни сел прямо, дрожа как новорожденный щенок. Казалось, что-то мешает двигаться.

– Вам нельзя ни с кем сражаться, нельзя убегать и жить. А теперь вы не можете даже ненавидеть, потому что Стар не разрешает, – тихо сказал Сонни.

В голосе его звучала горечь, а в воздухе плавал горький запах. Пит Маузер потянул носом, впрочем, без всякой связи с запахом.

Потом сделал это снова.

– Чем это пахнет, Сон? -спросил он.

Сонни ртянул воздух.

– Не знаю, – сказал он. – Что-то знакомое. Может, ваниль? Нет… нет.

– Миндаль. Горький… Бонза!

Бонза лежал неподвижно с открытыми глазами и гримасой улыбки на лице. Мышцы щек у него напряглись, так что видны были почти все зубы. Лицо его покрывал пот.

– Бонза!

– Это случилось именно тогда, когда она появилась и сказала "привет", помнишь? – прошептал Пит. – Бедный парень. Вот почему он хотел смотреть представление здесь, а не в кантине.

– Он ушел, глядя на нее, – сказал Сонни,синими губами. – Не скажу, чтобы осуждал его. – Интересно, где он взял эту штуку?

– Неважно! – резко заметил Пит. – Пошли отсюда.

– Они отправились вызывать "скорую". Бонза лежал, глядя мертвыми глазами на экран, а в воздухе плавал запах горького миндаля.

Пит не отдавал себе отчета, куда и зачем идет, пока не оказался на темной улице возле Главного Штаба и барака связи. Он подумал, что было приятно слышать Стар, а также видеть ее всегда, когда захочется. Может, и не было никаких записей, однако музыкальное сопровождение шло с магнитофона, а отдел связи мог записать и целый концерт.

Он нерешительно стоял у здания Главного Штаба. Перед входом собралась группа людей. Пит улыбнулся: ни дождь, ни снег, ни град или мрак ночи не прогнали бы охраняющего вход часового.

Пит пошел вниз по боковой улочке, потом вверх, к платформе на задах, куда доставляли почту. Там находились двери – выход из Сектора Связи.

В бараке связи горел свет. Пит как раз протянул руку к двери с проволочной сеткой, когда заметил кого-то, стоящего рядом в тени. Свет мягко поблескивал на золотистых контурах головы и лица.

Пит остановился.

– С… Стар Антим! – воскликнул он.

– Привет, солдат… Сержант.

– Я… – он покраснел, как мальчишка, и онемел. Проглотив слюну, поднял руку, чтобы сорвать фуражку, но ее не было. – Я смотрел выступление, – наконец выдавил он, чувствуя себя неловко. Было темно, но он хорошо видел, что ботинки почищены плохо.

Она передвинулась к свету и была так прекрасна, что он на мгновение закрыл глаза.

– Как вас зовут? – спросила она.

– Маузер. Пит Маузер, – ответил он.

– Понравился концерт?

– Нет, – с нажимом сказал он, не глядя на нее.

– Вот как?

– То есть… мне понравились некоторые моменты. Песня.

– Понимаю.

– Можно мне получить запись?

– Наверное, – ответила она. – Какой у вас аппарат?

– Аудиовид.

– Значит, диск. Мы записали несколько. Подождите, я принесу вам один.

Она медленно вошла внутрь; Пит завороженно следил за ней. Она была коронованной особой, окруженной нимбом, а также оправленной в раму картиной – живой и золотистой. Он ждал, жадно следя за ней. Она возвращалась с большим конвертом, сказала "спокойной ночи" кому-то внутри и вышла на платформу.

– Пожалуйста, Пит Маузер.

– Большое спасибо, – выдавил он и облизал губы. – Это очень мило с вашей стороны.

– Не совсем. Чем больше их будет в обороте, тем лучше, – она вдруг засмеялась. – Не нужно понимать это буквально. В последнее время меня не волнует слава.

– Не знаю, была бы она у вас, пройди это выступление в прежние времена.

– Гм-м, – она улыбнулась, подняв брови, – кажется, я произвела небывалое впечатление.

– Простите, – сказал он. – Я не должен был так вести себя. Все, о чем я сейчас думаю и что говорю, слишком преувеличено.

– Я знаю, что вы хотите сказать. – Она огляделась. – Как здесь живется?

– Неплохо. Обычно меня раздражала необходимость соблюдения тайны и эта удаленность от цивилизации. – Он с горечью засмеялся. – Однако оказалось, что я сделал удачный выбор.

– Это звучит как первая глава книги "Мир единый или никакой".

– Какого списка чтения вы придерживаетесь? Официального? – Он внимательно смотрел на нее.

– Ничего подобного. – Она рассмеялась. – Все не так плохо. Эта книга никогда не была в списке. Она просто…

– Немодна, – закончил он.

– Верно, – согласилась девушка. – Если бы люди обратили на нее внимание в сороковых годах, возможно, не случилось бы того, что произошло.

Он проследил ее взгляд до слабо дрожащего неба.

– Надолго вы сюда?

– Пока… Я не собираюсь уезжать.

– Что?!

– Моя дорога подошла к концу, – просто сказала она. – Я была везде, где можно, во всех местах, о которых мы знаем.

– С этой программой?

Она утвердительно кивнула, потом добавила:

– С этой особой миссией.

Он задумчиво молчал. Женщина повернулась к двери, а он вытянул руку; но не коснулся ее.

– Пожалуйста… – начал он.

– Что именно?

– Я бы хотел… Если вы, конечно, не против… не часто удается поговорить с… вы не против прогуляться перед сном?

– Нет, сержант, спасибо. Я устала. Мы еще встретимся.

Он удивленно взглянул на нее, и вдруг в его мозгу словно вспыхнул свет.

– Я знаю, где это находится. Это рычаг с красной ручкой и надписью на бумажке "по приказу главнокомандующего". Все тщательно замаскировано.

Она молчала так долго, что он решил, что она не слушала его.

– Я согласна на прогулку, – сказала она наконец.

Они прошли вдвоем вдоль платформы, потом свернули к темному строевому плацу.

– Откуда вы знаете? – тихо спросила она.

– Это нетрудно. Вся эта ваша миссия… факт, что вы ездили по всей стране. И прежде всего что кто-то считает необходимым убедить нас не наносить ответного удара. На кого ты работаешь? – прямо спросил он.

Она рассмеялась, и это его удивило.

– Для чего все это? – уточнил он.

– Минуту назад ты краснел и у тебя заплетался язык.

– Тогда я говорил не с человеком, – оправдывался он. – Я говорил с тысячей песен, которые прослушал, и со ста тысячами золотоволосых изображений. Лучше скажи, что все это значит.

– Поднимемся наверх и поговорим с полковником. – Она остановилась.

– Нет, – ответил он, беря ее под руку. – Я обычный сержант, а он высший офицер. Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Ты человек, я – тоже и должен уважать твои права. Но я не сделаю этого. Лучше расскажи об этом мне.

– Ну хорошо, – она согласилась с усталостью, вызвавшей в нем внутренний страх. – Кажется, ты действительно нашел. В районах стартовых площадок есть главные кнопки для запуска. Мы обнаружили и демонтировали все, кроме двух. Очень вероятно, что одна испарилась во время взрыва. Вторая – исчезла.

– Исчезла?

– Не мне говорить тебе о сохранении строгой тайны. Ты знаешь, как это развивалось между отдельными странами. Точно так же было между штатами и федеральными властями, между министерствами и организациями. Только три или четыре человека знали, где размещены все кнопки. Трое из этих людей находились в Пентагоне, когда его взорвали. Третий взрыв, если помнишь. Если имелся еще четвертый человек, им мог быть только сенатор Ванеркук, а он умер три недели назад, не сказав ни слова.

– Наверное, автоматический радиоключ?

– Верно. Сержант, нам обязательно все время ходить? Я так устала…

– Прошу прощения, – машинально сказал он. Они перешли на другую сторону, на место, с которого проходил смотр войск, и сели на пустых скамьях. – Повсюду стартовые площадки, замаскированные и заряженные?

– Заряжена большая их часть. Внутри находится устройство для измерения времени, которое разрядит их примерно через год, но до тех пор они остаются заряженными и нацеленными.

– Нацеленными на что?

– Неважно.

– Понимаю. Сколько их примерно?

– Около шестисот сорока. До сих пор выпущено по крайней мере пятьсот тридцать ракет. Точно мы не знаем.

– Кто это мы? – с яростью спросил он.

– Кто? – Она засмеялась. – Можно сказать, правительство. Если умирает президент, власть переходит к вице-президенту, потом к государственному секретарю и так далее. Насколько далеко можно в этом зайти? Пит Маузер, неужели ты еще не понял, что произошло?

– Не понимаю, о чем ты.

– Как по-твоему, сколько людей осталось в живых в этой стране?

– Не знаю. Полагаю, несколько миллионов.

– А сколько их здесь?

– Около девятисот.

– Насколько я знаю, это крупнейший из еще существующих городов.

Он вскочил на ноги.

– Нет! – выкрикнул он, и слово это пронзило насквозь темноту, заплутало между покинутыми домами и вернулось к нему серией низких звуков, отражающихся эхом: нет… нет… нет…

– Они рассеяны по полям и дорогам, – Стар заговорила быстро и тихо. – Сидят под солнцем и умирают. Бегают группами, раздирая друг друга на куски, молятся и голодают, убивают друг друга и умирают в пламени. Огонь – повсюду огонь, горит все, что еще уцелело. Сейчас лето… В Берксшире уже опали листья, а трава выгорела до коричневого цвета. Видна трава, умирающая от воздуха, и ширящаяся смерть выходит из мертвого пейзажа. Громы и розы… Я видела розы, те, новые, растущие из разбитых горшков в теплицах. Их лепестки живы, но больны, шипы закручиваются, врастают в стебли и убивают цветок. Фельдман умер сегодня ночью.

Он позволил ей помолчать, потом спросил:

– Кто такой Фельдман?

– Мой пилот, – говорила она в сложенные ладони. – Он умирал много недель, не думаю, чтобы у него осталась хоть капля крови. Он пролетел над самым Главным Штабом и направился на посадочную полосу. Садился с мертвым двигателем, умолкшими турбинами и без гироскопа. Разбил шасси и сам тоже был уже мертв. В Чикаго он убил человека, чтобы украсть топливо. Того оно вовсе не интересовало, просто у насоса лежала мертвая девушка, и он не хотел, чтобы мы приближались к ней. Я никуда отсюда не уйду, останусь здесь. Я устала…

Она наконец расплакалась.

Пит оставил ее одну и вышел на центр смотрового плаца, оглядываясь на слабый огонек, мерцающий на деревянных скамьях. Мысли его на мгновение вернулись к вечернему концерту, к тому, как она пела перед безжалостным передатчиком. "Привет!" "Если нам нужно кого-то уничтожить, ограничимся уничтожением самих себя!"

Слабая искра человеческой жизни… что это могло значить для нее? Почему это значило так много?

"Громы и розы". Искривленные, больные, неспособные жить розы, убивающие сами себя своими шипами.

"И мир стал очагом света!" Голубой свет, мерцающий в зараженном воздухе.

Враг. Рычаг с красной рукоятью. Бонза. "Молятся и голодают, убивают друг друга и умирают в пламени".

Что же это за существа, эти продажные, неудержимые хищники в человеческом облике? Есть ли у них право на еще один шанс? Есть ли в них хоть что-то хорошее?

Стар была хорошей. Стар плакала. Только человек может так плакать, значит, Стар – человек.

Есть ли у человечества что-то от Стар Антим?

Он пытался найти в темноте свои руки. Никакая планета, никакая вселенная не могут быть для человека важнее его собственного "я". Эти руки решали судьбу будущего. Подобно рукам всех людей, они могли обычными действиями творить человеческую историю или положить ей конец. Заключена ли эта сила рук в миллиарде ладоней или всего в двух, стало вдруг неважно перед лицом вечности.

Он сунул эти человеческие руки глубоко в карманы и медленно вернулся к деревянным скамьям.

– Стар, – позвал он.

Она ответила всхлипыванием, совершенно детским и сонным.

– Они получат этот шанс. Стар. Я не коснусь ключа.

Она села прямо, потом встала и подошла к нему, улыбаясь. Он видел эту улыбку, поскольку в воздухе зубы ее слабо фосфоресцировали. Женщина положила ладони ему на плечи.

– Пит, – сказала она.

Мгновение он держал ее в объятиях, а потом ноги ее подкосились, и ему пришлось ее нести.

В Офицерском клубе, куда было ближе всего, он не застал никого. Он вошел, спотыкаясь и ощупывая стену, пока не нашарил выключатель. Свет ослепил его до боли. Он поднес женщину к дивану и осторожно уложил. Она не шевелилась. С одной стороны лицо ее стало белым как молоко.

Пит тупо смотрел на это место, потом коснулся его. На рубашке девушки виднелась кровь.

Врача… но ведь его нет с тех пор, как Андерс повесился.

– Вызови кого-нибудь, – бормотал он. – Сделай что-нибудь.

Упав на колени, он осторожно расстегнул ее рубашку. Между жестким, казенным лифчиком и верхом брюк на боку была кровь. Молниеносно вытащив платок, он принялся вытирать ее. Никакой раны не было видно, кровь появилась снова. Он осторожно вытер это место. И снова кровь.

Это было так, словно он пытался высушить полотенцем кусок льда.

Он подбежал к охладителю воды, выжал окровавленный платок и бегом вернулся к Стар. Осторожно смочил ее лицо – бледную правую сторону и розовую левую. Платок вновь покраснел, на этот раз от косметики, после чего все лицо стало бледным, а под глазами появились огромные синяки. Он смотрел на девушку – на левой щеке выступила кровь.

– Должен же кто-то быть… – он бросился к двери.

– Пит! – позвала она.

Он повернулся на звук ее голоса, ударился о притолоку, с трудом восстановил равновесие и снова метнулся к ней.

– Стар! – крикнул он. – Держись! Я приведу врача так быстро, как только смогу…

Ее ладонь провела по левой щеке.

– Узнал, – сказала она. – Этого не знал никто, кроме Фельдмана. Тяжело было скрыть… – Ладонь прошлась ло волосам.

– Стар, я приведу…

– Пит, дорогой, ты можешь мне кое-что пообещать?

– Ну конечно.

– Не трогай моих волос. Понимаешь, они не все… не все мои собственные, – сказала она голосом семилетней девочки, играющей во что-то. – С этой стороны все выпали. Я ни хочу, чтобы ты видел меня такой.

Он вновь опустился рядом с ней.

– Что это? – спросил хриплым голосом. – Что с тобой случилось?

– Филадельфия, – пробормотала она. – В самом начале. Гриб поднялся в полумиле, и студия рухнула. На следующий день я пришла в себя. Тогда я еще не знала, что облучилась, это было не заметно. Моя левая сторона… Нет, неважно, Пит. Сейчас уже не болит.

– Я иду за врачом. – Он поднялся.

– Не уходи. Прошу, не уходи и не оставлял меня! Пожалуйста… – В глазах ее стояли слезы. – Подожди еще, Пит, уже скоро.

Он снова упал на колени. Она взяла его руки и крепко сжала их.

– Ты хороший, Пит. Ты такой хороший… – она счастливо улыбнулась.

(Она не могла слышать, что кровь шумит у него в ушах, не видела рычащего вихря ненависти, страха и муки, клубившегося в нем.)

Она говорила с ним тихим голосом, потом шепотом. Временами он ненавидел себя за то, что не может понять все. Рассказывала о школе и о первой пробе.

– Я так боялась, что мой голос завибрировал, – говорила она. – Никогда прежде такого не бывало. Сейчас, всегда, когда пою, я впускаю в себя немного страха – это легко.

Рассказала она и о цветочном ящике на окне, когда ей было четыре года.

– Два настоящих живых тюльпана и кувшинка. Мне всегда было жалко их.

Потом воцарилось долгое молчание. Его мышцы дрожали от судорог и постепенно деревенели. Кажется, он задремал и проснулся, почувствовав ее пальцы на своей щеке. Она приподнялась на локте.

– Я хотела только сказать тебе, любимый… Позволь мне уйти первой и приготовить все для тебя. Будет чудесно. Я сделаю тебе специально заправленный салат, приготовлю на пару шоколадный пудинг и подам еще горячим.

Все это было слишком сложно, чтобы он мог понять ее. Улыбнувшись, он снова лег на скамью, а девушка взяла его за руку.

Когда он проснулся второй раз, был уже день, а она умерла.

Вернувшись в казарму, он застал Сонни Вейсенфрейда, сидящего на раскладушке. Пит подал ему диск, который поднял с земли на обратном пути через строевой плац.

– Он мокрый от росы. Высуши его, хорошо? – прохрипел он и упал лицом вниз на кровать, которой пользовался Бонза.

– Пит! Где ты был? Что случилось? С тобой все в порядке? – спрашивал Сонни, глядя на него.

Пит слегка шевельнулся и что-то промычал. Сонни пожал плечами и вынул диск из мокрого конверта. Влага особо не повредила его, хотя мокрый слушать было невозможно. Сонни начал старательно вытирать диск.

Пит с трудом выбоался из обширного, освещенного зеленым светом помещения, полного мерцающих холодных огней. Стар звала его, а кто-то расталкивав. Он сопротивлялся этому, стараясь расслышать, что говорит Стар, однако кто-то тараторил слишком громко и мешал.

Он открыл глаза. Его тряс Сонни, круглое лицо которого порозовело от эмоций. Аудиовид был включен, и Стар говорила. Сонни раздраженно встал и убрал звук.

– Пит! Пит! – воскликнул он. – Проснись же! Я должен тебе что-то сказать. Послушай! Да проснись, наконец!

– Ну?

– Вот так лучше. Я как раз слушал Стар Антим…

– Она умерла, – сказал Пит.

Сонни не обратил на это внимания.

– Я все понял, – возбужденно говорил он. – Стар ездила повсюду, чтобы умолять не использовать наши атомные бомбы. Будь правительство уверено, что ответный удар невозможен, оно не стало бы так стараться. Должен, Пит, должен существовать какой-то способ направить ракеты на эту 6aнду убийц. И я даже знаю, как это сделать.

Пит ошеломление вытянулся в направлении, с которого доносился голос Стар. Сонни не умолкал.

– Предположим что существует какой-нибудь главный радиоключ, автоматическое шифровое устройство, что-то вроде сигнала тревоги на кораблях. Когда радиотелеграфист передает четыре тире, сигнал включает звонок на всех кораблях, находящихся в пределах радиосвязи. Допустим, существуют автоматическое устройство для запуска ракет и его аналоги, укрытые на территории всей страны. Как бы это могло выглядеть? Достаточно потянуть ж большой рычаг – и все. Как бы укрыли это устройство? Среди множества другого оборудования, именно там, где можно ожидать увидеть странно выглядящие таинственные приборы. Скажем, в исследовательской лаборатории – как у нас здесь. Понимаешь?

– Заткнись, я не слышу ее.

– К черту ее! Можешь послушать в другой раз. Ты не понял ни слова из того, что я говорил!

– Она умерла!

– Да?.. Ну что ж, думаю, что потяну за этот рычаг. Что мне терять? По крайней мере эти убийцы… ЧТО-ТЫ СКАЗАЛ?

– Она умерла.

– Умерла? Стар Антим? – юношеское лицо Сонни скривилось. – Похоже, ты еще не проснулся. Не знаешь, что говоришь, – добавил он и бросился на кровать.

– Она умерла, -хрипло повторил Пит. – Облучилась от одной из первых бомб. Я был с нею, когда… когда… А теперь заткнись и убирайся, дай мне послушать! – хрипло заорал он.

Сонни медленно встал.

– И ее тоже убили, – сказал он. – Убили Стap Антим. Это была последняя капля. Это уже слишком. – Лицо его побледнело, и он вышел.

Пит поднялся. Ноги отказывались держать его и он едва не упал. Удержавшись, он с треском ударил по экрану, зацепив рукой адаптер, проехавший поперек диска. Он снова установил его на начало, прибавил звук и лег, чтобы слушать.

В голове у него гудело. Сонни говорил слишком много: ракеты, автоматические шифровые устройства…

"Ты дал мне свое сердце, – пела Стар. – Ты дал мне свое сердце. Ты дал мне свое сердце. Ты дал…"

Пит снова поднялся и передвинул адаптер. В нем нарастала злость не на себя, а на Сонни, из-за которого диск заел именно в этом месте.

Стар продолжала говорить, на лице ее снова и снова появлялось то же выражение.

"Ударили с востока и с ударили с востока и с…"

Встав, он снова толкнул рычаг.

"Ты дал мне свое сердце ты дал мне…"

Пит издал вопль отчаяния без слов, наклонился, встал и одним ударом разбил экран.

– И я тоже, – сказал он в грохочущей тишине. – Сонни, – позвал он и стал ждать.

– Сонни! – заорал он через минуту.

Широко открыв глаза, он выругался и выскочил в коридор. Когда он добрался до входа, тот был закрыт, и Пит ногой открыл его, оказавшись в темноте.

– Эй! – рявкнул Сонни. – Закрой! Ты выключил свет!

Пит закрыл дверь, и свет вспыхнул снова.

– Пит, что случилось?

– Ничего не случилось. Сон, – прохрипел Пит.

– Куда ты смотришь? – с беспокойством спросил Сонни.

– Извини, – сказал'Пит так мягко, как только мог. – Я только хотел кое в чем убедиться, вот и все! Ты говорил кому-нибудь об этом? – он указал на рычаг.

– Зачем мне было говорить? Нет. Я понял это, когда ты спал, только что.

Пит внимательно осмотрелся по сторонам, пока Сонни переминался с ноги на ногу. Затем подошел к стойке с инструментами.

– Ты кое-чего не заметил,.Сонни, – спокойно сказал он. – Там, вверху. – Он показал. – На стене за твоей спиной. Видишь?

Сонни повернулся. Пит одним движением снял четырнадцатидюймовый гаечный ключ и изо всех сил ударил им юношу.

Потом начал старательно разбирать оборудование. Вытащил стержни газовых двигателей и молотком разбил цилиндры. Отключил систему зажигания дизеля – при этом опустели баллоны со сжатым газом – и кусачками перерезал остальные провода. Потом разбил стояк переключателя вместе с рычагом. Закончив, положил инструменты, наклонился к погладил взъерошенные волосы Сонни.

Потом вышел, старательно закрыв дверь. Несомненно, то была отличная работа. Пит тяжело уселся на ближайший лабораторный стол.

– Теперь у вас есть шанс, – бросил он в далекое будущее. – И ради Бога, используйте его как надо.

После этого он просто ждал.