"Фата-Моргана 3" - читать интересную книгу автора (Сборник)

Даймон Найт Маски

Восемь рейсфедеров танцевали по движущейся бумажной ленте, словно клешни потревоженного механического омара. Роберте, обслуживающий техник, морща лоб, вглядывался в график под пристальным наблюдением двух остальных мужчин.

– Вот здесь переход от сна к яви, – сказал он, вытянув костлявый палец. – А здесь, как видите, спустя семнадцать секунд он снова видит сны.

– Запоздалая реакция, – сказал Бэбкок, руководитель эксперимента. Лицо его было красно, лоб покрывал пот. – Не вижу причин для беспокойства.

– Может и так, но взгляните на различия в записи. Он видит сны после импульса пробуждения, но это другой вид сна. Большее напряжение, больше моторных импульсов.

– А зачем он вообще спит? – спросил Синеску, человек из Вашингтона, со смуглым вытянутым лицом. – Ведь продукты усталости вы удаляете химическим путем. Может, какие-то психологические причины?

– Ему нужны сонные видения, – объяснил Бэбкок. – Он действительно не испытывает биологической потребности в сне, но сны ему необходимы. В противном случае есть опасность галлюцинаций, которые могут развиться в дсихоз.

– Вот именно, – сказал Синеску. – Это серьезная проблема, правда? И давно он это делает?

– Примерно шесть месяцев.

– То есть со времени, когда получил новое тело… и стал носить маску?

– Примерно. Я хотел бы подчеркнуть одно: его разум в идеальном порядке. Все тесты…

– Хорошо, хорошо. Я знаю результаты тестов. Значит, сейчас он не спит?

– Не спит. У него Сэм и Ирма, – сказал техник, взглянув на контрольный пульт, и вновь склонился над записью энцефалограммы.

– Не понимаю, почему это должно меня волновать. Это же логично: если ему нужны сонные видения, которых наша программа не предвидит, то в эту минуту он их получает. Хотя не знаю… Эти пики меня беспокоят, – сказал он, нахмурясь.

Синеску удивленно поднял брови.

– Вы программируете его сны?

– Это не программирование, – нетерпеливо сказал Бэбкок. – Мы предлагаем только темы. Ничего психического: секс, прогулки на свежем воздухе,спорт.

– Чья это была идея?

– Секции психологии. В нейрологическом смысле все было в порядке, но он проявлял тенденцию к замыканию в себе. Психологи сочли, что ему нужна соматическая информация в какой-либо форме. Он живет, действует, все в порядке. Но нужно помнить, что сорок три года он провел в нормальном человеческом теле.

В лифте Синеску сказал что-то, из чего Бэбкок понял только одно слово "Вашингтон".

– Простите, не расслышал, – сказал он.

– Вы кажетесь уставшим. Плохо спите по ночам?

– В последнее время я действительно мало сплю. А что вы сказали до этого?

– Что в Вашингтоне не очень довольны вашими отчетами.

– Черт возьми, я знаю об этом.

Дверь лифта бесшумно раздвинулась. Небольшой холл, зеленые ковры, серые стены. И три двери: одна железная и две из толстого стекла. Холодный, затхлый воздух.

– Сюда.

Синеску остановился перед стеклянными дверями и заглянул внутрь: пустой салон, застеленный серым ковром.

– Я его не вижу.

– Комната имеет форму буквы L. Он в другой части. Сейчас как раз утренний осмотр.

Дверь открылась от легкого прикосновения. Когда они переступили порог, под потолком вспыхнули лампы.

– Не смотрите вверх, – сказал Бэбкок, – кварцевые лампы. Тихий свист утих, когда дверь закрылась за ними.

– Я вижу, у вас тут избыточное давление. Для защиты от бактерий снаружи? Чья это была идея?

– Его собственная.

Бэбкок открыл металлический шкафчик в стене и вынул из него две марлевые маски.

– Наденьте, пожалуйста.

Из-за угла доносились приглушенные голоса. Синеску недовольно посмотрел на маску и медленно надел ее. Они переглянулись.

– Имеет ли какой-то смысл эта боязнь бактерий? – спросил Синеску.

– Разумеется, грипп или что-то подобное ему не грозит, но задумайтесь на минуту. Есть только две возможности убить его. Первая – это авария одной из систем, и за этим мы следим внимательно; у нас работает пятьсот людей, и мы проверяем его, как самолет перед стартом. Остается только мозговая инфекция. Так что принимайте это без предубеждения.

Комната была большой и соединяла в себе функции гостиной, библиотеки и мастерской. В одном углу комплект современных шведских кресел, диван и низенький столик; в другом – стол с токарным станком, электрическая печь, сверлильный станок, доска с инструментами, дальше чертежная доска и перегородка из полок с книгами, по которым Синеску с интересом пробежал взглядом. Там были переплетенные тома отчетов о ходе экспериментов, технические журналы, справочники; никакой беллетристики, за исключением "Огненной бури" Стюарта и "Волшебника из страны Оз" в потертой голубой обложке. За полками они увидели стеклянную дверь, ведущую в другую, иначе обставленную комнату: мягкие стулья, раскидистый филодендрон в кадке.

– Это комната Сэма, – объяснил Бэбкок.

В комнате находился какой-то мужчина. Заметив их, он окликнул кого-то, кого они не видели, после чего с улыбкой подошел. Мужчина был лыс, коренаст и сильно загорел. За его спиной появилась невысокая красивая женщина. Она вошла за мужем, оставив дверь открытой. Оба они не носили масок.

– Сэм и Ирма занимают соседнюю квартиру. – объяснил Бэбкок. – Они составляют ему компанию; должен же кто-то быть рядом с ним. Сэм – его бывший коллега по полетам, а кроме того, у него механическая рука.

Коренастый мужчина пожал руку Синеску, ладонь его была сильной и теплой.

– Хотите угадать, которая? – спросил он. Обе руки были коричневые, мускулистые и поросшие волосами, но, присмотревшись, Синеску заметил, что у правой несколько другой, не совсем естественный оттенок.

– Наверное, левая, – сказал он, чувствуя себя неловко.

– Не угадали, – улыбнулся искренне этим обрадованный Сэм и поддернул правый рукав, чтобы продемонстрировать ремни, поддерживающие протез.

– Один из побочных продуктов нашего эксперимента, – объяснил Бэбкок. – Управляется биотоками, весит столько же, сколько нормальная. Сэм, они уже кончают?

– Наверное. Мы можем заглянуть. Дорогая, ты не угостишь нас кофе?

– Ну конечно же.

Ирма исчезла за дверью своей квартиры.

Одна стена комнаты была полностью из стекла и закрывалась белой прозрачной занавеской. Они повернули за угол. Эту часть комнаты заполняло медицинское электронное оборудование, частично встроенное в стены, частично в высоких черных ящиках на колесах. Четверо людей в белых халатах склонялись над чем-то похожим на кресло космонавта. В кресле кто-то лежал: Синеску видел ступни в мексиканских мокасинах, темные носки и серые брюки.

– Еще не кончили, – сказал Бэбкок. – Видимо, нашли что-то неладное. Выйдем на террасу.

– Я думал, что осмотр проходит ночью, когда ему меняют кровь и тому подобное.

– Утром тоже, – ответил Бэбкок.

Он повернулся и толкнул тяжелые стеклянные двери. Терраса была выложена каменными плитами и закрыта стенами из затемненного стекла и зеленой пластиковой крышей. В нескольких местах стояли пустые бетонные корыта.

– Здесь планировался садик, но он не захотел. Пришлось убрать растения и застеклить всю террасу.

Сэм расставил вокруг белого стола металлические стулья, и они сели.

– Как он себя чувствует, Сэм? -спросил Бэбкок.

Сэм улыбнулся и опустил голову.

– Утром он в хорошем настроении.

– Говорит с тобой? Вы играете в шахматы?

– Редко. Обычно он работает. Немного читает, иногда смотрит телевизор.

Улыбка Сэма была искусственной. Он сцепил пальцы, и Синеску заметил, что костяшки на одной ладони побелели, а на другой – нет. Он отвернулся.

– Вы из Вашингтона, правда? – вежливо спросил Сэм. – Первый раз здесь? Простите… – Он встал со стула, заметив за стеклянными дверями какое-то движение. – Похоже, кончили. Подождите немного здесь, я посмотрю.

Сэм вышел. Двое мужчин сидели молча. Бэбкок сдвинул маску, Синеску, видя это, последовал его примеру.

– Нас беспокоит жена Сэма, – сказал Бэбкок, наклоняясь ближе. – Сначала это казалось хорошей идеей, но она чувствует себя здесь очень одиноко, ей у нас не нравится, здесь нет движения, детей…

Дверь снова открылась, и появился Сэм. Он был в маске, но тоже сдвинул ее вниз.

– Прошу вас.

В комнате жена Сэма, тоже с масочкой на шее, наливала кофе из фаянсового кувшинчика в цветочек. Она лучезарно улыбалась, но вовсе не казалась счастливой. Напротив нее сидел некто высокий в серой рубашке и брюках, откинувшийся назад, вытянув ноги и положив руки на подлокотники. Он не шевелился. С лицом его было что-то не в порядке.

– Вот и мы, – сказал Сэм, потирая руки. Жена взглянула на него с вымученной улыбкой.

Высокая фигура повернула голову, и Синеску испытал потрясение, поскольку лицо было из серебра: металлическая маска с удлиненными вырезами для глаз, без носа, без губ, на их месте были просто изогнутые поверхности.

– …Эксперимент? – произнес механический голос.

Синеску вдруг сообразил, что замер над стулом, и сел. Все смотрели на него. Голос повторил свой вопрос:

– Я спрашивал, вы приехали, чтобы прервать эксперимент?

Сказано это было равнодушно, без акцента.

– Может, немного кофе? – Ирма подвинула ему чашку.

Синеску вытянул руку, но она дрожала, и он торопливо отдернул ее.

– Я приехал только для того, чтобы установить факты, – ответил он.

– Вранье. Кто вас прислал? Сенатор Хинкель?

– Да.

– Вранье. Он был здесь лично. Зачем ему посылать вас? Если хотите прервать эксперимент, можете мне об этом сказать.

Лицо под маской не двигалось, когда он говорил, и голос шел как будто не из-под нее.

– Он хочет только сориентироваться в ситуации, Джим, – сказал Бэбкок.

– Двести миллионов в год, – снова сказал голос, – чтобы продлить жизнь одному человеку. Согласимся, что это не имеет смысла. Да вы пейте, а то кофе остынет.

Синеску заметил, что Сэм и его жена уже выпили и натянули масочки. Он торопливо взял свою чашку.

– Стопроцентная неспособность к труду при моей должности дает пенсию в размере тридцати тысяч в год. Я мог бы превосходно жить на эту сумму. Неполные полтора часа.

– Никто не говорит о прекращении эксперимента, – вставил Синеску.

– Ну тогда скажем об ограничении фондов. Это определение вам больше нравится?

– Возьми себя в руки, Джим, – сказал Бэбкок.

– Ты прав. С вежливостью мы не в ладах. Так что же вас интересует?

Синеску глотнул кофе. Руки у него все еще дрожали.

– Почему вы носите маску?.. – начал он.

– Никакой дискуссии на эту тему. Не хочу быть невежливым, но это чисто личное дело. Спросите лучше… – Без всякого перехода он вдруг вскочил с криком: – Черт побери, заберите это!

Чашка Ирмы разбилась, кофе черным пятном растекся по столу. Посреди ковра сидел, склонив голову, коричневый щенок с высунутым языком и глазами как бусинки.

Столик опасно наклонился, жена Сэма вскочила, слезы выступили у нее на глазах. Схватив щенка, она выбежала из комнаты.

– Я пойду к ней, – сказал Сэм, вставая.

– Иди, Сэм, и устройте себе выходной. Отвези ее в город, сходите в кино.

– Пожалуй, я так и сделаю, – сказал Сэм и вышел.

Высокая фигура села снова, двигаясь при этом, как человек; откинулась на спинку, как и прежде, с руками на подлокотниках, и замерла. Ладони были идеальны по форме, но какие-то странные; что-то неестественное было в ногтях. Каштановые, гладко зачесанные волосы над маской – это парик; уши были из пластика. Синеску нервным движением натянул свою марлевую маску на рот и нос.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал он, вставая.

– Хорошо. Я хочу еще показать вам машинный зал и секцию научных исследований, – согласился Бэбкок. – Джим, я скоро вернусь. Нам нужно поговорить.

– Пожалуйста, – ответила неподвижная фигура.

Бэбкок принял душ, но рубашка у него вновь была мокрой под мышками. Тихоходный лифт, зеленый ковер. Холодный, затхлый воздух. Семь лет работы, кровь и деньги, пятьсот лучших специалистов. Секции психологическая, косметическая, медицинская, иммунологическая, серологическая, научная, машинный зал, снабжение, администрация. Стеклянные двери. Квартира Сэма пуста; он с женой поехал в город. Ох уж эти психологи. Хорошие, но лучшие ли? Трое первых отказались сотрудничать. "Это не обычная ампутация, этому человеку ампутировали все".

Высокая фигура даже не дрогнула. Бэбкок сел напротив серебряной маски.

– Джим, поговорим серьезно.

– Плохие новости, а?

– Конечно, плохие. Я оставил его наедине с бутылкой виски. Поговорю с ним перед отъездом, но Бог знает, что он там наговорит в Вашингтоне. Слушай, сделай это для меня и сними маску.

– Пожалуйста. – Рука поднялась, взялась за край маски и стянула ее. Под маской скрывалось загорелое лицо с точеными носом и губами, может, не красивое, но нормальное. Довольно приятное лицо. Только зрачки были слишком велики и губы не шевелились, когда он говорил. – Могу снять все по очереди. Это что-то изменит?

– Джим, косметическая секция билась над твоим лицом восемь с половиной месяцев, а ты заменяешь его маской. Мы спрашивали, что тебе не нравится, и были готовы изменить все, что ты захочешь.

– Я не хочу разговаривать на эту тему.

– Ты говорил что-то об ограничении фондов. Это была шутка?

Минута молчания.

– Я не шутил.

– В таком случае, Джим, скажи мне, в чем дело. Я должен знать. Эксперимент не будет прерван, тебя будут удерживать при жизни, но это и все. В списке уже семьсот желающих, из них два сенатора. Допустим, кого-нибудь из них завтра вынут из разбитой машины. Тогда будет поздно для дискуссии; мы должны знать уже сейчас, позволить ли им умереть или дать тело, подобное твоему. Поэтому мы должны поговорить.

– А если я не скажу правды?

– Зачем тебе лгать?

– А зачем обманывают больных раком?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, Джим.

– Попробуем по-другому. Я выгляжу как человек?

– Конечно.

– Вранье. Приглядись к этому лицу. (Холодное и невозмутимое. За искусственными зрачками блеск металла.) Предположим, что мы разрешили все прочие проблемы и я мог бы завтра поехать в город. Ты можешь представить меня гуляющим по улицам, входящим в бар, едущим в такси?

– И это все? – Бэбкок глубоко вздохнул. – Конечно, Джим, разница есть, но боже ты мой, так бывает со всеми протезированными; людям нужно привыкнуть. Возьми, к примеру, эту руку Сэма. Через какое-то время забываешь о ней, перестаешь ее замечать.

– Вранье. Они делают вид,, что не замечают, чтобы не обижать калеку.

Бэбкок опустил взгляд на свои сплетенные ладони.

– Жалеешь себя? – спросил он.

– Не говори ерунды, – загремел голос. Высокая фигура распрямилась, руки со стиснутыми кулаками медленно поднялись вверх.

– Я заперт в этом. Сижу в нем уже два года, нахожусь в нем, когда засыпаю и когда просыпаюсь. Бэбкок смотрел на него снизу.

– А чего бы ты хотел? Подвижного лица? Дай нам двадцать лет, может, даже десять, и мы решим эту проблему.

– Не в том дело.

– А в чем?

– Я хочу, чтобы вы ликвидировали косметический отдел.

– Но ведь это…

– Выслушай меня. Первая модель выглядела как портновский манекен, и вы работали восемь месяцев, чтобы построить новую. Эта похожа на свежего покойника. Ваша цель – как можно более уподобить меня человеку. Постепенно совершенствуя очередные модели, вы дошли бы до такой, которая могла бы курить сигары, развлекать дам, играть в кегли, и люди ничего бы не подозревали. Это вам никогда не удастся, а если даже удастся, то зачем?

– Позволь подумать… Что ты имеешь в виду? Металл? -

– Конечно, и металл, но не в нем дело. Я имею в виду форму, функциональность. Подожди минутку.

Высокая фигура прошла через комнату, открыла шкаф и вернулась с рулоном бумаги.

– Взгляни на это.

Рисунок изображал вытянутую металлическую коробку на четырех суставчатых ногах. На одном конце коробки размещалась небольшая головка в виде грибка на гибком пруте и пучок рук, заканчивающихся зондами, буравами, держателями.

– Для работы на Луне.

– Слишком много рук, – сказал Бэбкок. – Как ты будешь…

– Нервами лицевых мышц. Их много. Или вот это (другой рисунок.) Контейнер, подключенный к пульту управления космического корабля. Космос – идеальное место для меня. Стерильная атмосфера, малая гравитация, я могу добраться туда, куда человек не доберется, и сделать то, чего человек не сможет никогда. Там я могу быть полезен, а сидя здесь – я миллиардная дыра в бюджете.

Бэбкок потер глаза.

– Почему, ты ничего не говорил раньше?

– Да вы все помешались на протезировании. Сказали бы мне, чтобы я не вмешивался.

Бэбкок дрожащими руками скрутил рисунки.

– Честное слово, это может решить вопрос, – сказал он. – Вполне возможно.

Он встал и направился к двери.

– Держись, Джим.

Оставшись один, он вновь надел маску и постоял немного не двигаясь, вслушиваясь в легкий, ритмичный шум помп, щелчки переключателей и клапанов; он чувствовал, что там, внутри у него, холодно и чисто. Нужно признать, что это ему обеспечили: освободили от всех потрохов, заменив их механизмами, которые не кровоточат, не текут и гноятся. Он подумал о том, как обманул Бэбкока. "А почему обманывают больного раком?" Они все равно не смогут этого понять.

Он сел за чертежную доску, прикрепил чистый лист бумаги и начал рисовать карандашом машину для исследования Луны. Закончив машину, начал набрасывать кратеры и фон. Карандаш двигался все медленнее, наконец он с треском отложил его.

Нет желез, выделяющих в кровь адреналин, значит, он не испытывает ни страха, ни ярости. Его освободили от всего этого – от любви, от ненависти, – но забыли об одном чувстве, на которое он еще способен.

Синеску с черной щетиной бороды, пробивающейся сквозь толстую кожу. Созревший угорь возле носа.

Чистый и холодный лунный пейзаж… Он снова взял карандаш.

Бэбкок со своим приплюснутым, красным носом, с гноем в уголках глаз и остатками пищи между зубами.

Жена Сэма с малиновой кашицей на губах. Лицо в слезах, капелька под носом. И этот проклятый пес с блестящим носом и мокрыми глазами…

Он повернулся. Пес был здесь, сидел на ковре, с висящего розового языка капала слюна. (Снова оставили двери открытыми!) Схватив металлическую рейсшину, он взмахнул ею как топором. Пес коротко взвизгнул, – когда металл раздробил его кости. Один глаз заполнился кровью, пес дергался в конвульсиях, оставляя на ковре темные пятна, а он ударил еще и еще раз.

Маленькое тельце скорчившись лежало на ковре, окровавленное, с ощеренными зубами. Он вытер рейсшину бумажным полотенцем, вымыл ее в раковине водой с мылом, вновь вытер и положил на место. Потом взял лист ватмана, развернул на полу и подсунул под тело собаки, стараясь как можно меньше пачкать ковер. Подняв труп щенка, он вышел с ним на террасу, открыв дверь плечом. Выглянул через перила. Двумя этажами ниже бетонная крыша с трубами. Никто не смотрит. Он сбросил собаку с бумаги, и та полетела вниз ударилась о трубу, оставив на ней красную полосу. Вернувшись в комнату, он выбросил бумагу в мусоропровод.

Пятна крови были на ковре, на ножках столика и на его брюках. Он вытер их водой и бумажными полотенцами, потом снял одежду, внимательно осмотрел и бросил в прачечную. Вымыл раковину, вымылся сам дезинфицирующим средством и надел чистую одежду. Войдя в пустую квартиру Сэма, оставил дверь на террасу открытой и вернулся к себе.

Чистый и холодный, снова сел за чертежную доску. Ему вдруг вспомнился сон, который он видел сегодня утром: скользкие почки лопаются серые легкие кровь и волосы шнуры кишок покрытые желтым жиром и этот смрад как из уборной а он переправляется через какой-то вонючий желтый поток и…

Он начал рисовать тушью, сначала тонким стальным пером, потом нейлоновой кисточкой.

…поскользнулся и падал не в силах остановиться погружался в вязкое месиво все глубже не в силах шевельнуть ни рукой ни ногой как парализованный и напрасно хотел закричать хотел закричать хотел закричать…

Машина карабкалась по склону кратера, руки ее были вытянуты, голова откинута назад. Вдали виднелась скальная стена, горизонт, черное небо и звезды, как булавочные головки. Это был он там, на Луне, но еще слишком близко, ведь над головой, как гнилой плод, нависала Земля – голубая от плесени, сморщенная, струящаяся, кишащая жизнью.