Глава 10

Я перебрался при вечернем отливе; утренний пропустил, так как Малле пришел слишком поздно. Он был в совершенной растерянности. Результат получен отрицательный, по меньшей мере, той дозы белка, которой он ожидал, не обнаружено. В связи с чем он срочно потребовал сделать рентген. Я назначил встречу с коллегой из Нанта, пребывая в полном отчаянии. Все средства защиты исчерпаны. Сил больше не было, нервы на пределе. Воздействовать следовало на Мириам, вести бой в Нуармутье. Я оставил Элиан в плачевном состоянии. Переезжая через Гуа, я понятия не имел, что говорить и что предпринять. Навалилась жуткая усталость, и если бы моя смерть, повторяю, могла принести пользу, я остановился бы, клянусь, и подождал прилива. Но я должен продолжать сражение! Что-то в этих словах вам режет слух? Разве я сражался? Разве не пасовал все время перед Мириам? Желание не расставаться с Элиан я наивно и трусливо называл «боем». Когда я, вынужденный отступать, окажусь припертым к стене, тогда и перейду, в свою очередь, к угрозам. В дальнейшем я буду поступать по обстоятельствам. Я осознавал смехотворность своей программы действий. Но поймите: дух мой был сломлен. И это не оправдание, а объяснение цепи событий, на которых сказались и усталость и страх.

Ронга возвращалась из города с батоном в руках, когда я остановился перед виллой. Я догнал ее и пошел рядом, чтобы напомнить: мы союзники, хоть Ньете уже и нет. И все же я объяснил:

— Все делалось за моей спиной, Ронга, даю честное слово. Мадам Элле взяла яд в моей машине.

— Я знаю, — сказала она.

Она так тяжело переживала, что в один миг ее широкое лицо залилось слезами.

— Успокойтесь, Ронга! Я понимаю, что вы испытываете! Я и сам ее сильно любил.

— Я хотела забрать ее с собой, когда уеду, — сказала она. — Для меня она была настоящим другом!… Это невозможно, конечно, но когда я подумаю, что она останется здесь, что никто не будет ухаживать за ее могилой…

Она изящным жестом вытерла глаза тонким носовым платком, в который раз удивив меня достоинством своих манер.

— Но ведь вы едете еще не сейчас? — спросил я.

— Через неделю. Вы не в курсе? Мадам Элле меня уволила. Я сделаю генеральную уборку, пока она будет в Париже, и уеду…

— Она собирается в Париж?

— Ну да! — сказала Ронга. — Вас же не было у нас несколько дней! Да, она отправляется завтра… она вам все объяснит…

Внезапно вспыхнула надежда, осветившая все вокруг, согревшая меня, даже не знаю, как точнее выразить охватившее меня чувство. Надежда сильная и сладкая, как жизнь! Что-то подобное я испытывал, когда раньше летел на свидание к Мириам. А сегодня радость принес ее отъезд! Я еле сдерживал себя, чтобы тотчас не броситься в дом.

— И куда вы направляетесь, Ронга? Возвратитесь в Африку?

— Нет. Поищу место во Франции. Я кое-что присмотрела. В любом случае буду счастливей, чем здесь!

— Ас ней, — прошептал я, — вы совсем не ладите?

— Она больше со мной не разговаривает!… Для нее я больше не существую!… И никогда не существовала!… Я была для нее натурщицей, не более.

Она открыла калитку, и в тот же миг Мириам появилась на углу виллы в своем голубом плаще и с перевязанной ногой. Это случилось столь неожиданно, силуэт так соответствовал описанию Матушки Капитан, что от волнения я застыл на месте. Но нет, это не призрак. Прихрамывая, ко мне приближалась Мириам. Она прошла мимо Ронги, не обратив на нее внимания.

— Франсуа, мой дорогой! Какой чудесный сюрприз! Я была уверена, что ты приедешь, но ждала тебя скорее завтра.

— Ты уходишь?

— Нет. Хотела посмотреть, что делает Ронга! Вот уже час, как она ушла! Знаешь… мне надоела эта служанка… Зайдешь на минутку?

Она взяла меня под руку и увлекла в дом. Я сжался. Мне не хотелось к ней прикасаться, но она нарочно на меня опиралась, и с гневом и страхом я чувствовал, что она любит меня.

— Как видишь, — сказала она, — я начинаю ходить. Еще побаливает, но рана уже затянулась.

Она отвела меня в гостиную и там, даже не закрывая двери, обхватила мое лицо руками, прижимаясь своими губами к моим так сильно, что перехватило дыхание. Мы чуть не потеряли равновесие.

— Франсуа, дорогой… Ты не сердишься?.. Все забыто?

Она вновь поцеловала меня. В том поцелуе было столько страсти, подлинных чувств, что и мне передалось ее волнение. Цепляясь за меня, она допрыгала до своего табурета и села.

— Франсуа… Дай я на тебя посмотрю!… Нет, я тебя не потеряла! Ты меня любишь? Люби меня, Франсуа… особенно теперь, потому что я много выстрадала из-за нас обоих.

— Сними этот плащ, — сказал я.

Ее это озадачило. Она не поняла, что мне было стыдно держать в объятиях женщину, проникшую ко мне в дом, словно преступница.

— Ты ведешь себя странно, мой дорогой.

Она сняла плащ. Теперь передо мной прежняя Мириам, которую я так любил. Глаза светились нежностью.

— Я завтра уезжаю, — продолжала она, — еду в Париж подписать контракт. Директор галереи, о котором я тебе уже говорила… ты забыл, но неважно… так вот, он согласен. Если в последнее время я и была в плохом настроении, малыш, то лишь потому, что пришлось за себя постоять, а это было очень нелегко. Но он все-таки принял мои условия! В субботу я получила от него письмо. Мне придется остаться в Париже на пять-шесть дней, чтобы подготовить открытие выставки, потом вернусь проверить, все ли в порядке, и запру дом. Это станет началом новой жизни. И у тебя будет время решить твои проблемы…

Гостиная почти опустела. Большая часть полотен исчезла, вдоль стены стояли чемоданы с разноцветными этикетками.

— Садись, мой милый Франсуа! Ты прямо как в гостях.

Я пододвинул ногой стул. И с любопытством, к которому примешивался страх, ждал продолжения. Так охотник, притаившись в зарослях, ждет зверя, по следам которого он шел.

— Пришлось действовать на свой страх и риск, — сказала она. — Правда, ты этого не любишь, но иначе я не могла. Вот увидишь, все уладится! В итоге я остановилась на Мадагаскаре.

Она засмеялась, может, чтобы скрыть цинизм этих слов, схватила меня за руку по своей отвратительной привычке.

— Для тебя страна не имеет значения. Ты никогда не покидал Францию. Я знаю, на Мадагаскаре нас ждет успех. Хочу реванш! Сначала поедем в Тананариве. Там знакомые обещали тебя устроить.

Это животноводческая страна. Что коровы на Мадагаскаре, что в Вандее! Только тебе придется лечить не сто или двести животных, а пятнадцать или двадцать тысяч! Есть ради чего ехать! Доволен? Я не ответил, предчувствуя, что она откроет наконец саму суть.

— На самолет сядем в Орли, — продолжила она. — На то, чтобы добраться до Тананариве, времени уйдет чуть ли не меньше, чем ты тратишь на поездку ко мне, дожидаясь отлива. В сущности, до Мадагаскара добраться проще, чем до Нуармутье. Все деньги, разумеется, тебе нужно перевести в парижский банк. Легче потом будет ими распоряжаться… они будут под рукой. Нет?.. Ты не согласен?

— Ты прекрасно знаешь, что Элиан болеет!

— Что это меняет?

— Как?

— Так и так решение суда будет не в твою пользу, — ведь это ты покидаешь семейный очаг. Можешь подождать, пока поправится твоя жена, но это ничего не изменит.

Я молчал, давая ей высказаться, и напрасно. Она сочла, что решимость моя поколеблена и я согласен с ее планами.

— Лучше, — сказала она, — чтобы ты ничего с собой не брал. Начнем с нуля, как настоящие эмигранты. Ты же хочешь эмигрировать со мной? До сих пор жизнь тебя не баловала! Думаю, ты уедешь без сожаления.

— Вопрос не об этом! — воскликнул я нетерпеливо.

— Подожди! Я обо всем подумала! Если у тебя есть сумки или чемоданы, отвези их в Нант. Мы заберем их по пути, так как я намереваюсь купить машину… О! Подержанную… Я попрошу отвезти меня сюда, а затем перевезти нас в Париж, и все! Хотя можно этого не делать!… Но у меня еще много картин, которые нужно отправить так, чтобы они не пострадали в дороге.

Невольно я слушал ее внимательно, с диким желанием бросить ей в лицо: «Все это абсурд! Ты бредишь!» Я пожал плечами.

— Этот малый… — сказал я, — из галереи… он мог бы за ними приехать?

— Нет! Я предпочитаю, чтобы он не видел мои первые работы.

— Тогда возьми напрокат машину!

— Да, ты, возможно, прав. Во всяком случае, какое-нибудь транспортное средство у нас будет. Я вычислила час отлива. В следующее воскресенье отлив в девять часов вечера. Самый благоприятный момент. Мы уедем тайком, что не в моих правилах, но я понимаю, что ты предпочтешь ехать через Бовуар ночью. Не так ли?

— Я буду ждать тебя перед домом, — сказал я горько, — с багажом у ног и проголосую.

— Нет уж! Будь добр, помоги мне погрузить машину! Одной не справиться. И потом, мне кажется, будет лучше, если мы уедем отсюда вместе. Хорошее предзнаменование! Ты знаешь, как я суеверна!

Каждая фраза Мириам все больше затягивала сеть вокруг меня. Я должен был бы отбиваться изо всех сил, разорвать эту обвившую меня паутину. А я, проявляя нерешительность, терял время! Искал доводы, как будто в этой дуэли осталось место логике! Мне приходилось признать, что план Мириам не был пустой затеей. Моим единственным категорическим возражением, которое я не хотел выдвигать, была Элиан! Мириам еще раз пронзила меня насквозь.

— Что с ней конкретно, с твоей женой?

— Нет, — сказал я, вставая, — нет! Ты заходишь слишком далеко!

— Франсуа, пожалуйста, выслушай внимательно… Отступать теперь поздно! Если бы ты был врачом, то я допускала бы, что ты хочешь остаться возле нее. Но лечишь ее не ты! Твое присутствие ее не исцелит! Она ведь не одна? У вас есть домработница! Деньги тоже есть. Ну?.. Когда ты будешь далеко, поверь, она примирится. Я даже уверена, что она быстрее поправится!

— Что ты хочешь сказать?

— Ты меня прекрасно понял. Она тоже станет свободна! Сможет вернуться в Эльзас и будет жить так, как хочется ей!

— Ты обещаешь? Мириам нежно улыбнулась и положила голову мне на плечо.

— Дорогой, ты меня удивляешь! Ты как с неба свалился. Я обещаю тебе, да… потому что знаю женщин… Она потянула меня к лестнице, в комнату. Но я воспротивился.

— Нет? — шепнула она. — Правда нет? Ты уже уходишь? Тогда поцелуй меня, Франсуа, дорогой…

Ее губы силой заставили открыться мои. Руки сплелись на бедрах. Я попал в ловушку. Я чувствовал ее язык во рту. Ее дыхание прожигало меня насквозь. Мне почему-то вспомнились экзотические цветы, пожирающие насекомых. Я задыхался и грубо оттолкнул ее. Мириам по-прежнему улыбалась.

— В воскресенье приедешь?.. Я буду ждать тебя с полдевятого… До скорого, милый Франсуа. Не беспокойся о жене… Все уладится.

Она поправила мне галстук. Потом, легким поцелуем коснувшись своего пальчика, прижала его к моим губам.

— Езжай скорее. Не хватало еще, чтобы ты утонул…

Я вышел не оглядываясь. Я чувствовал, что Мириам смотрит на меня, я был уверен, что она обойдет вокруг дом, чтобы посмотреть, как я уезжаю. Я резко тронулся с места. Жаль только, что не успел попрощаться с Ронгой, пожелать удачи! Что ж теперь? Идти ли на свидание к Мириам? Я приезжал, чтобы выяснить ее намерения. Что ж, добился своего. Сделка, какой я и ожидал: мой отъезд в обмен на жизнь Элиан. И эта сделка молчаливо заключена. Мириам будет ждать, конечно же, уже с билетами на самолет в кармане… С этого момента каждая секунда приближает меня к катастрофе, потому что не хочу уезжать! Жизнь Элиан, безусловно, драгоценна! Ну а я что же, не в счет?

Я переехал Гуа при свете фар. По обе стороны дороги чернело море. Виднелись едва различимые силуэты мачт, то там, то здесь мелькало на самом краю ночи белое крыло чайки. Где чудные зори моей зарождающейся любви? Теперь навстречу мне скользили в сумерках дома. Я превратился в трусливое существо с раздвоенным и больным сознанием. Чтобы не шуметь, я оставил машину на дороге и вошел через заднюю комнату, прошел садом и открыл дверь в гараж, повторяя путь Элиан, когда она возвращалась на велосипеде из города. Молча подбежал Том, ткнулся влажным носом мне в ладонь: Ньете он теперь не боялся! Я чиркнул зажигалкой и поднял ее над головой. Люк по-прежнему закрыт. Я прогнал Тома и на цыпочках поднялся на второй этаж. Элиан спала. Мне не хватило духу разбудить ее, и я предпочел провести ночь в своем кабинете. Я наконец решился поставить вопрос ребром: соглашусь ли я уехать? Я слишком хорошо знал Элиан: если я уеду, она не простит меня никогда. Она слишком цельная, слишком прямая. Ей нужно все или ничего. Даже если я потом порву с Мириам, это ничего не изменит: как только я выйду за порог этого дома, я стану для Элиан чужим. Спасая ей жизнь, я терял ее любовь! Я мог и не рассказывать ей о злых чарах Мириам — бесполезно. Принуждая меня, Мириам тем самым отдаляла меня от себя. Неужели она так наивна, что не понимает этого? Неужели не чувствует, что втайне я уже стал ее врагом? Короче, остаться? Невозможно. Ехать? Невозможно!

Я избавлю вас от перечисления тех невероятных и романтических решений, которые я вертел и так и эдак, скорее не всерьез, лишь бы убедить себя, что не упустил ни одного аспекта проблемы. Вывод напрашивался сам собой: я совершил ошибку по отношению к Элиан и должен за нее платить. Я оставлю ей письмо, где покаюсь во всех своих грехах, и уеду с Мириам. Через некоторое время я ее брошу и останусь один, потеряв все. Оставалось только смириться со своим несчастьем! Вот что меня возмущало! Не хотел я быть несчастным! И если взглянуть правде в глаза, я просто боялся перемен, как те животные, которых палками загоняют в вагон, увозя из родных мест, и которые, опустив голову, с налитыми кровью глазами упираются дрожащими ногами, отказываясь сдвинуться с места. Итак, ранним утром я решился на перемены! Когда отяжелевшей походкой я подошел открыть окно, окинув безразличным взором ширь лугов, меня уже здесь не было. Я был измучен, но мне казалось, что я сумел остаться мужчиной.

Элиан проснулась, повернулась ко мне. Лоб стал казаться больше, нос заострился.

— Ты рано встал! Я пощупал ее руки, еще горячие.

— Тебе больно?

— Нет. Приступ прошел.

Я склонился к ней и поцеловал от всего сердца, не стыжусь в этом признаться. Знаю, что злоупотребляю вашим терпением, обнажая, хоть и беспристрастно, свои чувства, угрызения совести, раскаяние. Поверьте, меня самого это раздражает! Но не могу не отметить, что мой порыв вызвала подлинная глубокая нежность. Элиан получала то, чего я никогда не дарил Мириам.

Весь день я хлопотал по дому, что доставляло не испытанную еще радость смиренного послушника. Я отослал в газеты сообщения о своем двухдневном отсутствии и принялся обдумывать письмо-исповедь для Элиан. Письмо-то и легло в основу отчета, который вы читаете. Я ходил взад-вперед по дому, поглядывая на дорогу. Прошел утренний автобус. До чего медленно он идет из-за поворота на выезде из Гуа. Я успел рассмотреть силуэт Мириам позади шофера. Она отправилась в Париж. Все реально — ее поездка, самолет, Мадагаскар… Я знал, что все это реально, и, однако, должен был беспрестанно себе это повторять! В полдень зашел Малле. Он осматривал Элиан минут десять, потом одобрительно кивнул.

— Неплохо! Неплохо!… Вы не совсем обычная пациентка, мадам Рошель! Так и продолжим… Легкая пища… Покой… Затем, по своему обыкновению, он отправился в мой кабинет выкурить трубку.

— Старина, не знаю, что и думать! Больше того, уверен, что любой из моих коллег растерялся бы! Эта боль в желудке может означать все что угодно! Пока не будут готовы снимки, ничего нельзя сказать с определенностью! Когда вы поедете в Нант?

— Дня через три… Вы считаете, ей лучше?

— Безусловно.

Что до меня, то я не удивлялся. Я мог бы рассказать Малле, что она будет себя чувствовать все лучше и лучше. Но я просто облегченно вздохнул. Естественно, я перестал обращать внимание на то, что Элиан ела и пила. Излишние меры предосторожности. Назавтра температура спала, и она начала вставать. Я проводил время за письменным столом. По мере того как Элиан возвращалась к жизни, я задумался над деталями отъезда. Небывало трогательное время. Никогда не были мы столь неразрывно связаны. Впервые я почти не выходил из дому. Я был в отпуске. Иногда я вроде и выезжал: в Бовуар за покупками; поболтать о том о сем, сообщить новости об Элиан. Но в душе я прощался с деревьями, полями, солнцем и облаками этой страны. Над ее обитателями я подсмеивался и все послеобеденное время посвящал животным. Я гулял по пастбищам, долго брел по обочине. Лошади отходили в сторону, пугливо мотая головой. Коровы не двигались, даже когда я хлопал их по бокам. Они жевали. Было слышно только, как они дышат, щиплют траву. Волнами набегал ветер, и, сколько хватало глаз, до самого горизонта золотящимся морем простиралась степь. Горестное чувство прошло. Я ощущал себя полым и гулким, как раковина. Живой труп. Возвращаясь, я закрывался в кабинете и писал. Писать иногда было приятно, иногда жутко. Но от своего решения я не отказывался. Мне достаточно было глянуть на Элиан, чтобы понять, что я принял единственно верное решение. После того как Мириам уехала, Элиан выздоравливала как по мановению волшебной палочки. У нее вновь был аппетит, хорошо работал желудок, на столе появились прежние блюда. Да, забыл отметить, рентген ничего не показал. Мириам перестала мучить Элиан. Мне оставалось лишь соблюдать условия договора! Небольшую сумму денег я перевел в Париж. Остальные я получил наличными. Элиан обнаружит на моем столе приличную стопку пачек банкнот вместе с моей исповедью и прощальным письмом. Я отложил те вещи, которые собрался увезти. Тем временем Элиан расставляла в комнатах цветы, гладила белье, готовила чай, который мы пили в пять часов. Случалось, что я останавливался посредине лестницы или у калитки и говорил себе вслух: «Это невозможно!» Я даже голоса своего не узнавал. Пятница прошла спокойно. В этот день шел сильный дождь. Я долго писал, мне хотелось, чтобы Элиан почувствовала мою привязанность, и, может, я уже готовил будущее примирение. К вечеру Элиан ушла, уже не помню зачем; по правде сказать, этого момента я ждал с нетерпением. Я быстро перенес два чемодана в машину и спрятал их под старым плащом, которым пользовался зимой. Затем я составил коротенькое письмо, в котором просил Элиан дочитать до конца листы, которые к нему прилагал. Затем все вложил в конверт. Я был готов. Мне даже захотелось уехать в этот же вечер. Я испытывал лихорадку нетерпения. В субботу я делал вид, что вожусь со своей псарней. Мне просто нужно было остаться в саду и следить за дорогой. Мириам должна была обязательно проехать мимо. Шансов ее увидеть у меня не было никаких, так как я даже не знал, какую машину она достала, но не мог совладать с собой. Делая разметку, чертя лопатой по земле, чтобы обозначить диаметр небольшого сооружения, я прислушивался. Как только приближалась машина, я поднимал голову. В этот субботний день их, увы, было много. Мириам я так и не увидел. Почти торжественно наступило воскресенье, последнее воскресенье. В последний раз я принес Элиан ее завтрак. Я сознавал, что все, что я делаю, я делаю в последний раз. И изо всех сил старался использовать каждое мгновение, не испытывая при этом ничего, кроме горечи. Мне не дано жить преходящим мгновением. Мне нужны постоянство, повторение, надежность. От мысли, что через три-четыре дня я окажусь на другом краю света, Мириам становилась ненавистной, а это последнее воскресенье — лишь горсткой праха несбывшихся надежд. Помню, Элиан приготовила запеканку. Впрочем, с необычайной точностью я помню каждую мелочь. Я слышу звон колоколов Бовуара, вдыхаю непорочный и тлетворный аромат роз, которые Элиан расставила на камине в нашей комнате. Помню, как она по радио слушала песню «Страна улыбок»; помню, что вечером мы ели торт с клубникой. Помню, как с наступлением ночи отправился на дорогу выкурить трубку. Квакали лягушки. Я клялся, что ничего не забуду. Возможно, Мириам и удастся начать свою жизнь сначала. Моя же настоящая жизнь заканчивалась сегодня вечером. Опустив голову, я вернулся в дом. В туалетной комнате горел свет. Элиан стояла перед умывальником. Она повернула ко мне побледневшее лицо.

— Опять начинается, — сказала она.

Я уже знал: Мириам вернулась. Я помог Элиан лечь в постель. На душе даже не было тревожно. Меня просто призывали к порядку. Издалека Мириам давала знать, что мое обещание должно оставаться в силе. Я бросил в стакан с минеральной водой «Виши» успокаивающую таблетку и протянул Элиан. Она залпом выпила — так ей хотелось пить.

— Может, позвать Малле? — предложил я.

— Завтра, — прошептала она, — как я и собиралась.

Я держал ее руку в своей. Время от времени по телу пробегали судороги, отчего она стонала, ворочалась, не зная, как ей лечь, чтобы уснуть. Было уже девять часов, мое нетерпение прошло. Со снотворным Элиан будет спать глубоким сном до утра. Я не сердился на Мириам. Напротив, она облегчила мой отъезд. И действительно, Элиан погрузилась в сон, стала ровнее дышать. Я подождал еще полчаса, чтобы быть уверенным, что она не услышит, как я уеду, потом нежно поцеловал ее. Прощай, Элиан! Я боялся этого момента. Но он настал, и я почти не волновался. Горе обрушится на меня позже, и я знал, что буду страдать. Теперь я спешил уехать. Я пребывал в состоянии оцепенения, как бы под наркозом. Остановившись на пороге, я видел только ее волосы на подушке и ее тело, едва вырисовывающееся под пледом. Розы в вазах роняли лепестки. Значит, я этого хотел! Я способен разрушать, но почему? Боже мой, почему? Я медленно закрыл дверь. Затем я все делал в спешке, как вор. Из ящика стола, запертого на ключ, вытащил конверт, пачки банкнот, надел куртку, спустился по лестнице в носках, туфли надел только на кухне; проскользнул в гараж, мягкими ударами плеча сдвинул тяжелую дверь, руками вытолкнул машину на дорогу. Том забеспокоился в саду, я пошел его приласкать, прежде чем закрыл гараж. Вот так! Все кончено. Когда я вновь проеду мимо нашего дома, я буду за рулем уже другой машины, рядом с другой женщиной. Стану иным человеком. Еще мгновение я взвешивал «за» и «против». Пока не поздно отказаться! Нет, слишком поздно. Я не стану разыгрывать комедию выбора, так как уже давно плыву по течению, глядя широко открытыми глазами на то, что меня ожидает. Я сел в машину и запустил двигатель.

Гуа предстал передо мной пустынный и спокойный. Ночь и море полны звезд. Напоенная любовью майская ночь так светла, что остров, казалось, такой близкий, возвышался над горизонтом, словно корабль. Я ехал неторопливо, опустив стекла. У меня вдруг появилось время! Я, который столько раз преодолевал этот проезд, не отрывая взгляда от часов, из-за страха опоздать к Мириам или домой, неожиданно обрел дни и месяцы, которые мог тратить как хотел. Я был свободен, стал частью этого пейзажа с песчаным берегом, лужами, скользкими булыжниками. Я добрался до другого берега. Мимо промелькнули знакомые деревеньки. Нуармутье спал, охраняемый маяком. Но на вилле горел свет, все окна освещены, на соснах лежал праздничный отблеск. Двери распахнуты. Мириам услышала и бросилась навстречу в мои объятия.

— Франсуа, дорогой… Я боялась, ты знаешь! Я была уверена, что ты приедешь вовремя, но все же боялась… Спасибо… спасибо, что приехал! Помоги мне идти. Лодыжка сильно болит… Пришлось побегать последнее время… А врач велел поменьше двигаться!… Видел бы он меня! «Дофин» я взяла напрокат, послушалась тебя. Пойдем посмотришь!

Она болтала с радостным оживлением, восторгом маленькой девочки, для которой жизнь — сплошной праздник. Я чувствовал себя стариком рядом с нею. «Дофин» стоял у крыльца, а вокруг свертки, чемоданы, всякие тюки.

— Думаешь, все войдет? — усомнился я.

— Да хорошо бы… — ответила она.

Я принялся за работу. Дрянная работенка — укладывать багаж, когда приходится решать головоломку, что на что поставить, чтобы все разместить. Мириам считала так, я — по-другому. Я снимал, ставил заново.

— Лучше выйди! — воскликнула она устало. — Я быстрее справлюсь. Я посмотрел на часы.

— Поторапливайся, — напомнил я. — У нас сорок минут, не больше.