"Вдовцы" - читать интересную книгу автора (Буало-Нарсежак)

Глава 3

Я и не подозревал, что это будет так мучительно. С чего начать? Следует ли все рассказать ему о наших интимных отношениях? Раздеть Матильду догола перед носом у этого толстяка? Мерлен пришел мне на помощь.

— Ваша жена вам изменяет?

— Да… я так думаю… У меня такое впечатление… Словом, это больше чем впечатление. Но я не знаю с кем.

— У вас есть доказательства?

— Ну, во-первых… моя жена очень красива…

— Мне потребуется фотография.

Он протянул тяжелую руку с пухлыми пальцами. На безымянном — очень широкое обручальное кольцо, какие носили прежде. Я дал ему фотографию, которой ужасно дорожил. Я сфотографировал Матильду в Булонском лесу, когда мы катались на лодке. Она, смеясь, глядела прямо в объектив. В тот день в ней было что-то живое, волнующее и вместе с тем неотразимо милое… красивое прирученное животное, игривое, слегка диковатое. Мерлен смотрел оценивающе, и вокруг его глаз собрались морщины, как гармошка фотоаппарата «Кодак». Я все сильнее сжимал кулаки — на мой взгляд, изучение снимка слишком затянулось.

— Весьма привлекательна, — наконец изрек Мерлен.

Именно это слово было способно причинить мне острейшую боль. Я хотел отнять у него снимок, но он прижал его к груди жестом игрока, который приберегает лучшую карту для последнего хода.

— Я вынужден оставить фотографию у себя… О! Временно… до окончания расследования.

— Берегите ее!

— Полноте! Он посмотрел на меня, как учитель на самого бестолкового ученика в классе.

— Мой агент умеет обращаться с такими вещами, — продолжал он. — Итак, у вас есть доказательства?..

Я как в воду бросился — стал рассказывать ему все: про наши первые ссоры, постоянную нужду в деньгах, тщеславие Матильды. Он нетерпеливо отмахнулся от моих слов.

— Это все не считается, — сказал он. — Пока что я вижу лишь начало разногласий, которые проистекают из-за того, что ваша жена зарабатывает больше вас и немножко опьянена успехом. В сущности, ну сколько она может зарабатывать в месяц? Три тысячи? Больше? Меньше? Если больше, меня бы это удивило… У вас с ней общий счет?

— Нет.

— Сколько времени вы женаты?

— Два года.

— Два года?

Похоже, он вкушал эту цифру, задумчиво ее пережевывал, в то время как его глаза задержались на моем не слишком свежем вельветовом костюме.

— Далее?

— Ну что ж, еще эпизод с поездкой в Морет… Я объяснил ему про показания счетчика километража. Похоже, это его позабавило.

— Разумеется, — допустил он, — это можно принять в качестве довода. Но у вас еще нет того, что называется доказательством… неопровержимым доказательством, каким могло бы явиться, к примеру, письмо.

Он чувствовал, что есть и нечто более интимное, более смачное, и хотел об этом услышать. И я рассказал ему про ожог, но так тихо, что он наклонился над письменным столом, чтобы расслышать. Он со знанием дела несколько раз покачал головой.

— Из вас выйдет превосходный детектив, мсье Миркин. Вот хоть и маленькая деталь, но весьма многозначительная.

— На сей раз вы мне верите?

— Да. Но вы не подозреваете никого персонально?

— Я подозреваю всех мужчин, которые к ней приближаются. А их так много! У нее такие обширные знакомства! Мне известно, что в полдень она встречалась с типом восточной наружности. Кто он такой?.. Не могу сказать. За ней придется следить целый день, не выпуская из виду. Вот поэтому я и обратился к вам.

— Догадывается ли она о чем-нибудь?

— О-о! Наверняка. Она прекрасно видит, что я несчастен и пытаюсь что-либо разузнать.

— Последний вопрос. Каковы ваши намерения?

— Развод, — ответил я. — Покончить с этим раз и навсегда. Жизнь, какую я веду, стала невыносимой.

— Адрес ее работодателя?

— Улица Пьера Шаррона, двенадцать. Своим крупным жирным почерком он занес в карточку и этот адрес.

— Марка машины?

— «Симка-1300», белого цвета.

— Номер? Я сообщил ему и номер, а также наш домашний адрес.

— Само собой, мой агент установит за вашей женой слежку уже с завтрашнего утра. Однако сомневаюсь, что его первые отчеты смогут внести ясность. К сожалению, такие дела продвигаются не так быстро, как хотелось бы. Объявите своей жене, что на следующей неделе вы будете очень заняты, и особенно… скажем, в понедельник и пятницу. Уточните, что в эти дни вы задержитесь с девяти утра до восьми вечера, к примеру на студии, поскольку у вас запись на радио.

— Нет ничего проще!

— Когда она почувствует, что у нее развязаны руки, она неизбежно совершит опрометчивый шаг, который и наведет нас на след. Вы согласны? Что касается оплаты, скажем, вы дадите мне авансом пятьсот франков. Позже я представлю вам ведомость с указанием всех расходов. Считайте, каждый день обойдется в пятьдесят франков… Если дело пойдет быстро, это составит всего где-то тысячу — тысячу двести франков… Так что заходите.

Я выписал чек и положил ему на письменный стол. Он до него не дотронулся, будто денежный вопрос его не волновал. Скрепив заполненную карточку и фотографию канцелярской скрепкой, он сунул их в конверт, на котором написал фломастером печатными буквами: «Дело Миркина». Потом долго, с наигранной сердечностью, пожимал мне руку. У дверей я обернулся… В этом грязном кабинете я оставлял раненый призрак Матильды. Прости, Матильда! Ведь я так хотел, чтобы…

В приемной находились две женщины. Я быстро прошел мимо, сделав вид, что почесываю лоб, чтобы скрыть от них лицо. Затем остановился в первом попавшемся на моем пути баре, решив выпить что придется… кажется, это было белое вино. Там сидели каменщики, они пили аперитив. Я не спешил вернуться домой и встретиться с Матильдой. Зачем? Чтобы лгать ей, в свою очередь? Но не поселиться же мне в отеле до конца слежки! Под каким предлогом? И на какие шиши? Я вернулся к восьми. Матильда хлопотала на кухне. Она готовила бутерброды. Еще одна деталь, о которой я позабыл поставить в известность Мерлена. В те редкие вечера, когда мы ужинали дома, это всегда была легкая закуска, всухомятку. Матильда ела, не присаживаясь к столу, приходила, уходила, клала свой хлеб куда попало. Никогда нормального ужина — вдвоем, в спокойной обстановке, не на бегу. Нередко она даже ограничивалась сухарем, листком салата, так как берегла фигуру. Единственное место, где мы встречались по-настоящему, была постель.

— Не очень устал? — спросила она.

— Очень. Просто с ног валюсь.

— Клер сказала мне, что ты заходил в магазин.

— Я проходил мимо. Мое свидание не состоялось в последний момент. Так что я мог бы повести тебя обедать.

— Я не смогла бы, мой бедный цыпленочек. Агопян, один из наших клиентов, пригласил нас — Жан-Мишеля и меня. Жан-Мишель присоединился к нам уже в ресторане.

— Жаль! В холодильнике — лишь бутылка молока да кусок колбасы. Странный ужин!

— Кстати, — сказал я, — на следующей неделе мы совсем не увидимся. Я абонирован для новой передачи… детективная история.

— И надолго?

— Не меньше недели и на полный день. Ты не считаешь, что мы ведем сумасшедший образ жизни? Она подошла и обняла меня за плечи.

— Еще несколько лет. А потом увидишь, Серджо. Я слушал ее, как скрипичный мастер слушает скрипку. В ее голосе прозвучала нота подлинной нежности.

— Ты меня еще чуточку любишь?

— Глупыш!

В эту ночь она любила меня так страстно, что я чуть было ей во всем не признался. Но, возможно, этого-то она и ждала. Она была слишком чуткой, чтобы не уловить, что я что-то от нее скрываю. Несколько дней мы как бы заново переживали медовый месяц, по крайней мере его видимость, потому что уже не обманывались — ни один, ни другой. Между ласками мы строили планы, или, скорее, она строила их за нас обоих.

— Если чуточку повезет, — говорила она, — я могла бы занять важное место в деле Жан-Мишеля. И поскольку он тщеславен и пользуется финансовой поддержкой группы Гаравана, я не теряю надежды зарабатывать столько, сколько манекенщица… А тебя, в конце концов, заметит какой-нибудь продюсер… Знаешь, я вижу тебя в роли Мишеля Строгова [3]… или Раскольникова!

Никогда еще мы не жили с таким самозабвением. И никогда еще так зорко не подстерегали один другого. Ожог начал подживать. Но тревога не утихала. В понедельник утром, когда мы расстались, я был, похоже, так бледен, что она испугалась, потому что спросила:

— А ты не заболел? Тебе надо бы показаться врачу. С некоторых пор меня беспокоит твое состояние.

Я удержал ее в объятиях. Как же мне хотелось послать Мерлена к чертям! День оказался для меня сущей пыткой. Как всегда, роль, отведенная мне в новом сериале, оказалась ерундовой. Погода стояла предгрозовая, дышалось тяжело. А где она, моя Матильда? Я предупредил, что освобожусь поздно. И воображал себе ее с другим. Повел ли он ее в отель? Или же у него была холостяцкая квартира? Когда я вышел из студии, небо над Сеной свело судорогой и вдалеке громыхал гром. Я выдохся. Мне не продержаться целую неделю! К счастью, дождь обрушился разом. Я укрылся в кафе, где пережидал более двух часов, потягивая мятный ликер. Прежде чем подняться к себе, воспользовавшись прояснением, я поискал среди машин, выстроившихся в ряд, Матильдину «симку». И нашел ее, наполовину заехавшую на «зебру». Счетчик километража прибавил 26 километров с момента моей последней проверки. 26 километров за пять дней — да это же сущие пустяки! Что, возможно, не помешает Матильде рассказывать мне басни о своей поездке в Морет. Но мгновение спустя она, наоборот, стала объяснять мне, почему не двинулась с места.

— Я побоялась, как бы меня не застигла гроза. И позвонила папе по телефону.

— Как он поживает?

— Да так себе. Такая погода не для него, разумеется. Поеду проведать его в четверг.

— Лучше поезжай в пятницу. Я проторчу на студии целый день.

Значит, мои опасения были необоснованны. Но после первой радостной реакции я был вынужден признать, что Матильда прекрасно могла назначить свидание и в Париже — в таком случае алиби в виде поездки к отцу ей абсолютно не требовалось. И меня снова начали одолевать сомнения. Я принял успокоительную таблетку, чтобы заснуть, и назавтра, едва дверь за Матильдой закрылась, позвонил Мерлену.

— Успокойтесь, — сказал он. — Мы делаем все необходимое.

— Но скажите мне только, где моя жена была вчера. Я знаю, что она не покидала Париж. Я установил это по счетчику ее машины.

— Вот и ошибаетесь, дорогой мсье. В полдень она находилась в Ла-Рош-Гюйоне.

— Что?.. Не могла же она, однако, подделать показания счетчика?

— Нет. Она поехала туда на голубой малолитражке.

— Черт побери! Но с кем?

— Вот это мы вскоре узнаем. Прошу вас, мсье Миркин, наберитесь терпения. Как видите, дело продвигается успешно.

Он повесил трубку. В Ла-Рош-Гюйоне! Разумеется, это ли не идеальное место для любовного свидания?.. На берегу Сены, скалы, замок… Меня трясло от бешенства. Измена Матильды перестала быть гипотезой, чем-то абстрактным, что силой воображения можно строить и разрушать. Она зафиксирована как факт, получила подтверждение. Я достал из папки для бумаг револьвер и начал упражняться с ним, чтобы набить руку. Оружие не очень тяжелое, рукоятка легко умещалась в ладони. Мужчине с малолитражкой осталось уже недолго смеяться надо мной. Я положил револьвер на прежнее место. Как и накануне, я отсутствовал весь день. Я жил словно в тумане, как под действием наркотика. Мир вокруг меня, казалось, состоял из светящихся пятен — витрин, афиш, лиц, в ушах непрерывно шумело что-то вроде морского прибоя. Я неплохо выдержал два дня, в течение которых не сказал Матильде почти ни слова.

— Что с тобой? — допытывалась она. У нее даже хватило наглости спросить:

— Ну что я тебе такого сделала?

— Ничего. Просто я сейчас много работаю.

Впрочем, это была сущая правда. Я играл с полной отдачей, чтобы довести себя до изнеможения. В четверг я опять позвонил Мерлену.

— Ничего нового, — сказал он. — Не надо нервничать.

— А как насчет малолитражки…

— Мы вернемся к этому разговору в субботу, когда, надеюсь, будем располагать почти что всеми данными.

— Ну как, по-вашему, у нее есть любовник?

— Очень похоже на то. До субботы, мсье Миркин. Вам удобно около двенадцати?

Я перестал есть. Не спал без снотворного. Руки временами противно дрожали. И я не мог больше смотреть на Матильду, не думая о Ла-Рош-Гюйоне, об их спальне. Наверняка они завтракают в постели. Впрочем, нет, поскольку они там не ночуют. Я уже не знал, что и думать. Я был на грани нервного срыва.

— Так, значит, завтра я еду повидать папу, — сказала Матильда. Я не сдержал ухмылки.

— Тебе это неприятно?

— Вовсе нет! — вскричал я. — Поезжай! Можешь ездить сколько твоей душе угодно. Ему повезло, что у него такая преданная дочь, как ты.

Матильда расплакалась. Шлюха! Я еще не знал за ней этого таланта — вызывать слезы по желанию. Я принял такую дозу снотворного, какой можно убить быка, а когда проснулся назавтра, она уже уехала. Попутного ветра! У меня кружилась голова. Я попытался выпить кофе. Меня чуть не стошнило. Я не понимал, куда она клонит. Если я ей надоел, то почему она не требует развода? Может, она боится? Однако она должна подумать и о том, что рано или поздно правда выплывет наружу. Значит?..

Я позвонил на студию и сказал, что заболел. В какой-то миг у меня промелькнуло искушение сесть в машину и поехать в Ла-Рош-Гюйон. Но что я буду там делать?.. Самым мудрым было предоставить агенту Мерлена действовать спокойно. Я вышел из дому и отправился бродить по улицам. На вокзале Монпарнас я сжевал бутерброд. Вполне возможно, что в этот самый момент Матильда садится за стол какой-нибудь гостиницы на берегу Сены. Я представлял себе, как она смеется, открывая свои зубки чревоугодницы: «Что будем есть?»

В возбуждении она способна проглотить самую калорийную пищу, а потом два дня поститься. Этот подонок, сидя напротив, не сводит с нее глаз, как вороватый кот. А сверху сияет голубое небо, воспеваемое в романсах. Летние женские платья едва прикрывали тело. Даже воздух в Париже был хмельным. Я шел, сам не зная куда. Наверное, я походил на тех одиноких стариков, что бродят по улицам без цели с пустой хозяйственной сумкой в руке и разговаривают сами с собой. Зимой есть надежда на приближающийся вечер. Но эти июньские дни блистали победным светом допоздна. Время от времени я делал над собой усилие и думал: «Она раздевается. Она курит в постели, ожидая его». Или же, двумя улицами дальше: «Вот теперь они занимаются любовью». Легкий шорох листьев на бульваре. Я оперся о дерево. Мои веки увлажнил пот, который был соленее слез. Я дышал через силу. Икры ног дрожали, как у скалолаза, который вот-вот сорвется. Я решил присесть на террасе кафе.

— Мсье плохо себя чувствует? — спросил официант.

— Это от жары. Дайте-ка мне кружку пива и аспирин.

Гудение в голове уменьшилось. Мало-помалу животное умиротворение растеклось по всем членам, потом глаза застлала сонливость. Я почувствовал себя намного лучше. Я находился далеко. Один. Что такое любовь, если хорошенько поразмыслить? Я искал ответа, но тщетно. Для него потребовались бы слова, много слов, а молчание так приятно.

Неужели я уснул? Тень внезапно расширилась. Она достигла середины мостовой. Я чувствовал себя лучше. «Они пьют последний стакан перед возвращением в Париж. Я тоже пью. Мы пьем все вместе, как добрые друзья. В конце концов, почему бы нам и не делить одну женщину?» Я расплачиваюсь и снова пускаюсь в путь. Самое трудное позади. Но мне не хватает мужества на то, чтобы подняться к себе, на то, чтобы притворяться… Если она заговорит о своем отце, я залеплю ей пощечину. У нее будет время предупредить другого, а ведь именно этот другой мне и нужен!

Я позвонил в полвосьмого. Она уже вернулась. Я в двух словах сообщил, что приеду поздно, возможно, после полуночи. И снова принялся бродить, на этот раз по набережной Сены, потому что свежесть, исходящая от реки, действовала на меня благотворно. Я снова играл в тайные игры своего детства… Например, я — бутылка, брошенная в море. Я плыву себе по воле волн, тону в водовороте, опускаясь до самого черного дна океана, а потом разом всплываю на поверхность. Тут за мной наблюдает птица. Но того послания, какое я несу с собой, никто никогда не прочтет.

Это был один из тех вечеров, какие я любил, весь прочерченный красными линиями габаритных огней, и, если бы машины не создавали такого шума, можно было бы расслышать крики стрижей. Я сел на скамейку, откуда виднелись башни собора Парижской Богоматери, окрашенные в волнующие полутона. А потом пришла ночь, которая бередила сердце. И спустя долгое время час настал. У меня заболели ноги, и я медленным шагом кратчайшим путем вернулся к себе домой.

Матильда спала. Я потихоньку разделся и скользнул под одеяло рядом с ней. Ее тело внушало мне ужас. Я мгновенно провалился в тяжелый сон, который меня отпустил, когда за окном уже сверкал день. Когда я встал, квартира была пуста, но Матильда перед уходом вывела губной помадой на зеркале в ванной: «Пока. Я тебя люблю». Я попытался стереть надпись с размаху губкой. Но получилась алая мазня, кровавая пелена, сквозь которую проглядывало мое перекошенное лицо… Первая картина моего преступления. Я снова вскипел от гнева. Залпом выпил свой кофе и, наскоро приняв душ, направился к Мерлену. Наконец-то я узнаю правду.

Три четверти часа спустя я предстал перед ним в его кабинете, где пахло стылым табаком.

— Я собрал более чем достаточную информацию, — сказал Мерлен. — Вот она. Его ладонь прижимала машинописные листки.

— Я кратко изложу вам отчет своего агента. Итак, в понедельник утром ваша жена села в машину и поехала на стоянку на площади Инвалидов. Затем она встретилась с мужчиной, который ждал ее в голубой малолитражке, припаркованной там же.

— Кто он?

— Все в свое время! В нашей профессии узнать все с первого захода невозможно. Я еще не знаю имени этого человека. Но скоро узнаю. Однако могу вам сообщить уже сейчас, что речь идет о мужчине лет тридцати, брюнете с пышной шевелюрой, очень элегантном… Машина поехала на большой скорости и остановилась в Ла-Рош-Гюйоне, где наша парочка пообедала в ресторане «Золотая рыбка», прямо напротив замка, если вы представляете себе это место. Часа в два они опять сели в машину и проехали около километра в сторону Отроша. Мужчина открыл ворота в усадьбу слева, сразу же за перекрестком. На дощечке надпись: «Глицинии». С дороги видны парк и крыша просторной виллы, другой стороной выходящей к Сене. Парочка уехала оттуда в пять тридцать. На стоянке ваша жена пересела в свою машину и прямиком вернулась к себе домой. Погодите… я предвижу ваш вопрос: номер этой малолитражки. Так вот, это номер 1189 — FV75. У меня там в префектуре друг; к сожалению, ближайшие несколько дней его не будет. Мы узнаем у него, кто хозяин этой машины. Чуточку терпения… Я продолжаю. Вторник, среда, четверг — ничего примечательного. Ваша жена ходила за покупками, здесь подробный отчет о ее перемещениях… Ничего интересного… Но вот вчера…

— Она собиралась проведать своего отца.

— То-то и оно! Сценарий понедельника повторился один к одному… Парковка у Инвалидов… автострада… Мант… Ла-Рош-Гюйон… «Золотая рыбка»… Затем вилла «Глицинии». Но тут мой агент, желая побольше узнать о поместье… обошел его кругом и умудрился, вскарабкавшись по стене со стороны Сены, сфотографировать виллу… Более того, с помощью телеобъектива ему удалось сделать вот этот снимок.

Мерлен пододвинул ко мне чуть выгнутый глянцевый прямоугольник, и тут мое сердце остановилось. Я увидел Матильду на балконе, завернутую в купальный халат, распахнутый на груди. Явно надетый на голое тело. Она курила и, повернув голову, похоже, разговаривала с кем-то, кто находился в спальне.

— Комментарии излишни, не так ли? — спросил Мерлен. — Вы сможете развестись с ней, когда пожелаете.

Я шевелил губами, но не мог выговорить ни слова. Мерлен отнял у меня фотографию, подколол ее к рапорту, который, сложив вчетверо, сунул в конверт.

— Могу вас заверить, — добавил он, — что наши подопечные ни о чем не подозревают. Мой агент действовал очень умело… Я подготовил вам небольшой счетец. Бросив на него взгляд, я выписал чек. Теперь мне было плевать на деньги.

— Заходите в среду. Я смогу сообщить вам имя этого господина.

Среда! Несомненно, к среде этого господина уже не будет в живых. Я убью его раньше. Я выходил из помещения почти ощупью. Образ Матильды на балконе плясал у меня перед глазами.