"Очертя сердце" - читать интересную книгу автора (Буало-Нарсежак)

8

Поздно утром позвонила Ева.

— Прошу тебя, приезжай, я схожу с ума.

Лепра хотел заговорить, но она сразу повесила трубку. В полном смятении Лепра стал ловить такси. Ева не из тех женщин, что легко теряют голову. Значит, что-то случилось… Неужели уже нашли труп? Впрочем, его так или иначе найдут. Этого испытания не миновать. Неужели комиссар установил связь между смертью Мелио и …? Нет, это исключено. Совершенно исключено. Это и надо втолковать Еве.

Лифт был занят, Лепра одним духом взлетел по лестнице, запыхавшись, ворвался к Еве, схватил ее в объятия.

— Что случилось?

— Ничего, — ответила Ева. — Незачем было бежать сломя голову!

Она высвободилась из его объятий, спокойная, холодная, немного отчужденная.

— Я испугался, — объяснил Лепра. — У тебя был такой голос…

— Очень мило с твоей стороны. Лепра вошел в гостиную.

— Тебе нездоровится? — спросил он.

— Да нет же.

— Ты в плохом настроении?

— Ох, не заводи опять эту музыку! — пробормотала она с раздражением. — По-твоему, то, что с нами случилось, очень весело?

Она села поодаль от него — он заметил, что она все еще в халате, в шлепанцах на босу ногу и лицо ее посерело от бессонной ночи. Она жестко поглядела на него.

— Что ты собираешься делать? — продолжала она.

— Я? — спросил пораженный Лепра. — А что я, по-твоему, должен делать? Надо ждать.

— Ждать, ждать! — простонала Ева. — Ты соображаешь, что… Полиция его обнаружит.

— Не сегодня.

— Нет, сегодня.

Она внезапно рассердилась так, слезно виной всему был Лепра.

— Не воображаешь же ты, что Мелио проводил воскресенья в одиночестве. Его безусловно куда-нибудь приглашали. Я уверена, в эту минуту кто-то ждет его, звонит по телефону и удивляется, что ответа нет.

Глаза ее уставились в пространство за спиной Лепра — ему стало не по себе, и он, ища опоры, опустился в кресло.

— Через час, — продолжала Ева, — в дверь Мелио постучат, начнут беспокоиться… Взломают дверь… Сообщат Борелю… он войдет в кабинет… заметит, что в столе и в шкафах кто-то рылся…

— Так или иначе, наших отпечатков он не обнаружит, — возразил Лепра. — Перчаток мы не снимали.

Она закрыла глаза, глубоко вздохнула, зябким жестом запахнула на коленях халат.

— Я в этом уверен… — настаивал Лепра. — Единственная оплошность, какую мы, пожалуй, допустили, — это то, что мы не захватили с собой его бумажник, чтобы сбить полицию со следа.

Она метнула на него быстрый взгляд.

— Ты был бы на это способен?

— Не знаю, — признался Лепра. — Я об этом не подумал.

— А если бы подумал?

— Когда приходится защищаться, надо уж идти до конца… Но уверяю тебя, мы ничем особенно не рискуем. У Мелио была уйма всякого рода знакомых — разве не так? Почему же Борель должен заподозрить именно нас?

Ева нетерпеливо передернула плечами.

— Не будем спорить, — сказала она. — К чему! Только ты не можешь помешать Борелю думать то, что завтра будет думать весь Париж. Вот знаменитый композитор, который погиб при довольно загадочных обстоятельствах… И вот теперь его друг, издатель, в свою очередь умер — убит. Нет ли связи между двумя этими фактами?.. А стоит так подумать, и круг подозреваемых странным образом сужается, ты не находишь?

Лепра уклонился от ответа. Факты! Факты!… Ева часто пускала в ход это словечко. Оно заслоняет горизонт, сковывает воображение, подчиняет тебя законам реальной жизни. Лепра фактов не любил.

— Допустим, — согласился он наконец, — мы входим в круг подозреваемых. Но, черт возьми, мы же не виноваты в смерти Мелио. Почему же тогда мы? Почему нас станут беспокоить?

— Почему? — переспросила Ева с отвращением. — Да потому, что кто-то знает правду и ведет игру.

— Но кто это? Кто? — воскликнул Лепра.

Он пробежал через всю комнату и в бессильной ярости, распиравшей его грудь, встал перед Евой.

— Кто?

— Я бы дорого дала, чтобы это знать, — сказала Ева. Голос ее охрип, она поникла головой. Лепра опустился перед ней на колени, со сдержанной нежностью погладил по волосам.

— Теперь, — прошептала она, — довольно любой улики, и мы погибли. Понимаешь, любой! И мы ничего поделать не можем. Если бы я сказала правду… еще в Ла-Боль… мы бы не дошли до того, до чего дошли… Ложь опутала нас. Качав лгать… становишься… становишься…

Ее подбородок задрожал.

— Становишься кем?

— Сволочью.

Лепра рывком вскочил. И кулаком несколько раз изо всех сил стукнул себя по ладони.

— Господи! — воскликнул он. — Можно подумать, что ты нарочно. Я никогда еще не видал тебя такой…

— Скисшей? — подсказала она ему.

— Да, скисшей. Ты что же, считаешь себя великой преступницей?

— А ты?

Лепра рассматривал ее, уперев руки в бока.

— Вот телефон… — заметил он. — Давай признаемся. Но никто нам не поверит. И нам пришьют оба дела.

— Значит, ты тоже уверен, что уже слишком поздно? — спросила Ева.

— Совершенно уверен.

— Ладно. Это я и хотела от тебя услышать… Ты по крайней мере успел позавтракать?

— Что? Успел ли я…

Она уже устремилась к буфету, вновь обретя всю свою молодость.

— И он еще хочет казаться человеком твердым, — бросила она на ходу. — Накрой-ка лучше на стол.

Они позавтракали. Потом прогулялись по Люксембургскому саду. Порассуждали миролюбиво о предстоящем концерте Лепра. Блеш уже занимался афишами. Ева припомнила ядовитые и смешные сплетни, ходившие о Блеше. Неужели она вдруг забыла о Мелио? Или считала для себя делом чести казаться беззаботной? Сам Лепра не мог избавиться от тоскливой тревоги. Но, пленник своей роли, он старался подавать реплики как можно лучше. Вечером они появились на Елисейских полях. Ева встретила друзей, которые предложили им поужинать в модном ресторане. Она охотно согласилась.

— Расшевелись, — шепнула она. — Завтра Борель будет допрашивать всех подряд. Надо, чтобы ему сказали, что мы были веселы.

Лепра усердно пил до тех пор, пока до него не дошло, что комиссара бояться больше нечего. Эта очевидная мысль вдруг его озарила. Он стал внимательней вслушиваться в разговоры собеседников, которые теперь перешли к излияниям на английском языке, и нашел, что люди вокруг него славные. Зал тоже был славный. Да и жизнь в общем и целом тоже славная штука… Что до Евы… Тем хуже! Никогда ему не понять, любит он ее или ненавидит. Он ненавидел ее, когда она бывала сильнее, умнее, мужественнее его самого. В эту минуту, да, он ее отчасти ненавидел, потому что при вечернем освещении она была очень хороша, и на лицах склонявшихся к ней мужчин лежал отсвет, трепет, мерцание желания, от которого она вся так и расцветала. Стало быть, тогда, в Ла-Боль, он был глупцом… Однако он додумал свою мысль до конца. Однажды, когда Ева уйдет из его жизни, прошлое потеряет свою силу. Он стал преступником, потому что любил. Достаточно перестать любить и… Это была приятная мысль, вернувшая ему спокойствие и даже пробудившая в нем хрупкий и трогательный восторг на грани слез. Бедняжка Ева — в конце концов, она всего только женщина, такая же, как все!

Компания отправилась в ночной бар, оттуда в другой. Расстались поздно. Без конца пожимали друг другу руки. Взаимное расположение не знало границ. Ева взяла Лепра под руку.

— Голова кружится. Ты меня проводишь?

— Кто эти люди? — спросил Лепра.

— О, я знакома с ними шапочно. У высокого театр в Милане, а тот, что поменьше, по-моему, владелец автозавода. Ну а девушка… тебя она интересует?

— Нет.

— Меня тоже нет.

Она прижалась к Лепра.

— Надо было притворяться, — прошептала она. — Все это попадет в наше досье.

Они молча возвратились к дому Евы. У подъезда Лепра склонился над ее рукой.

— Не уходи, — сказала она. — Вот, возьми ключ. И оставь его у себя.

Лепра вошел за ней в лифт. Он был так растроган, что не смел ее благодарить. Ева взглянула на часы.

— Уже четыре… Скоро выйдут газеты. Знаешь, что нам надо сделать?

Лифт остановился на ее площадке. Ева нажала кнопку нижнего этажа.

— Мы подождем, пока откроются киоски. И первые прочитаем новости.

— Послушай, ты сошла с ума!

— Ничуть. Это нас позабавит!

Она подняла к Лепра лицо — возбуждение стерло с него усталость. Ева была в восторге, что придумала новую встряску.

— Признайся, — сказал Лепра. — Этот комиссар не выходит у тебя из головы. Ты не прочь, чтобы он начал тебя преследовать.

— Может статься, — сказала Ева.

Они долго шли и пришли к вокзалу Сен-Лазар. Лепра уже выбился из сил, но Ева наслаждалась прогулкой.

— Я часто садилась здесь на поезд, — пояснила она. — Теперь с гастролями покончено. Но в минувшем есть своя прелесть.

Ворота только что открылись. Они прошли по двору, поднялись по высокому лестничному маршу. Фонари освещали одинокую пару. Слегка откинув голову назад и держа Лепра за руку, Ева принюхивалась к запахам рассвета.

— Здесь, — сказала она, — я и встретила…

Она не договорила. Она даже не поняла, что Лепра опять уже страдает. Вестибюль был безлюден, время от времени за стеклом окошечка кассы мелькало белое пятно блузки. Ева неторопливо шла, увлекая за собой Лепра, останавливаясь иногда перед каким-нибудь объявлением, словно перед картиной. Может, этот вокзал и впрямь был музеем ее былой любви. Она захотела пройтись по платформе. На рельсах стояли терявшиеся в сумерках составы.

— А ты, — тихо сказала она, — ты скоро узнаешь этот вокзал. Друзья будут тебя провожать… Друзья придут тебя встречать… Другие женщины…

— Замолчи.

Они прошли мимо буфета, где торчали вверх ножки нагроможденных друг на друга стульев. Съежившись, спал какой-то бродяга, и Лепра увидел перед собой Мелио.

— Уйдем, — взмолился он.

Они ожидали рассвета в баре, за чашкой кофе. Увидели первые такси, первых пассажиров, первые машины, развозящие газеты, и Ева, почувствовав внезапную усталость, оперлась рукой на руку Лепра.

— Иди, — сказала она. — Купи побольше газет.

Лепра перебежал улицу. Теперь и ему хотелось поскорей узнать новости. Он узнал их еще прежде, чем развернул первую газету. Громадные заголовки издали бросались в глаза. Нашаривая мелочь, он краем глаза на лету прочитал: «Убийство музыкального издателя…», «Трагическая гибель Сержа Мелио…», «Загадочное преступление…». Зажав под мышкой рулон жирных от типографской краски листков, Лепра невольно прислонился к ограде. Поискал глазами часы. Четверть седьмого. В этот понедельник в четверть седьмого начиналась зловещая игра. Стиснув зубы, чтобы подавить страх, Лепра вернулся в бар и бросил газеты на столик.

Ева спокойно развернула их и, пока Лепра вытирал влажные ладони, пробежала глазами статьи.

— Они нашли его вчера, — вполголоса заговорила она. — Консьержка видела свет в его кабинете.

— Это Борель будет…

— Да, Борель. Судебно-медицинский эксперт установил час… между двадцатью и двадцатью двумя часами в субботу… Заглянем на последнюю страницу… а, вот оно… Они осмотрели квартиру Мелио. Квартиру обыскивали. В этом было легко убедиться с первого взгляда… Нашли связку ключей…

— И что? Что дальше?..

— Больше ничего. Борель считает, что убийца искал что-то, чего не оказалось на улице Камбон. Поэтому он явился на улицу Сент-Огюстен. Прочти сам…

— К чему?

— В общем, они ничего не узнали, — заключила Ева. — Много пустой болтовни, биография Мелио, сожаления…

— Это, пожалуй, к лучшему? Ева грустно улыбнулась.

— Пожалуй, к лучшему, как ты выражаешься. Во всяком случае, на сегодня.

Они мешкали, взвешивая свои шансы.

— Но раз уж пластинок больше нет… — начал Лепра.

— Ну же, ну… продолжай.

— Не вижу, почему бы нам не жить, как прежде.

— А-а! Ты упрям! — заметила Ева.

Они расстались у вокзала, и Лепра отправился к себе, чтобы работать. В вечерних газетах появилась кое-какая дополнительная информация. Лепра тотчас позвонил Еве.

— Читала последние газеты?

— Нет еще. Есть какие-нибудь новости?

— Немного. Полиция установила, что ничто не украдено, и задается вопросом, не инсценировка ли все это. Припомнили, что Мелио был связан с множеством людей из самых разных слоев, и начинают поговаривать, что следствие может затянуться.

— И это все?

— Почти… Само собой, вспоминают о смерти твоего мужа, но косвенно. Могу я тебя увидеть?

— Если хочешь.

В этот вечер они снова ушли из дома и постарались пробыть на людях как можно дольше, всячески оттягивая минуты возвращения с его безмолвием и затаенными думами. Наутро Лепра, наспех одевшись, помчался в ближайший газетный киоск.

«Новые данные в деле Мелио», «По следам убийцы»…

Заголовки перечеркивали страницы, перечеркивали надежды. У Лепра вдруг не стало будущего. Он вернулся назад, настолько поглощенный чтением, что прошел мимо дома, и, когда поднял голову, ему почудилось, будто он заблудился. Увидев его, Ева сразу поняла, что случилось нечто важное.

— Прочти сама, — сказал он. — Так будет лучше. Заметка была краткой.

«Этой ночью в полицию обратился шофер такси, показания которого дадут следствию неожиданное направление. В тот вечер, когда совершилось преступление, в такси неподалеку от площади Рон-Пуэн села элегантно одетая дама, которую водитель довез до магазина пластинок на улице Камбон. Было около двадцати двух часов. Шофер не обратил особенного внимания на пассажирку. Он только был поражен звуком ее голоса. Низкий голос, — уточнил он, — как у некоторых певиц по радио. Комиссар Борель отказался дать какие-либо разъяснения по этому вопросу».

Ева медленно откинулась на подушку. Рука ее шарила в поисках сигарет.

— Ну вот, — сказала она, — на этот раз все!

— Может, еще не все, — вяло запротестовал Лепра.

— Чего же тебе еще?

Она курила, глядя в потолок.

— Какой мерзкой бывает жизнь, — беззлобно сказала ока. — Из-за этого такси меня теперь арестуют. И обвинят во всем…

Лепра молчал.

— … Борель поставит мне в вину, что я с самого начала сказала неправду. Он припишет мне гнусные намерения…

— Мало ли певиц с низким голосом, — возразил Лепра. — Их десятки.

— Значит, если меня спросят, ты советуешь все отрицать?

— Безусловно.

— Это все, что ты мне можешь предложить?

— Черт… Я не вижу…

— Ладно, не утруждай себя…

Броском ноги она отшвырнула одеяло и пошла к туалетному столику.

— Ева… мне хотелось бы…

— Чего? Чего тебе хотелось бы?

Тон ее был таким враждебным, что вся его добрая воля сразу испарилась. Лицом к лицу с этой женщиной, которая смотрела на него так, словно видела в первый раз, он закаменел.

— Не теряй времени, — сказала она уже более миролюбиво. — Тебе надо работать… Оставь меня… Пожалуйста, иди в гостиную, хорошо? И доставь мне удовольствие, порепетируй «Прелюдии»… Остальное… касается меня…

И чтобы заставить его решиться, она поцеловала его в висок.

— Можно подумать, что я должен выпрашивать за что-то прощение, — проворчал он.

— Как знать, может, и должен.

Она подтолкнула его, держа за плечи, и закрыла за ним дверь. Лепра стал играть, сначала как автомат, потом все больше увлекаясь и светлея душой. Когда им завладевала музыка, он ощущал, что в нем нет злобы, знал, что не он виноват в случившемся… и вообще, ну да… остальное касается Евы. Его дело играть, а не отвечать на допросах. В конце концов он просто забыл о Еве и вздрогнул, когда она дотронулась до его локтя.

— Ты великолепен, — шепнула она ему на ухо. — Волей-неволей тебя приходится любить.

— Увы! — пошутил он.

— Увы, — серьезно повторила она. — Продолжай. Я иду к парикмахеру. Встретимся в «Мариньян», вместе пообедаем.

Она ушла, он был не прочь остаться один. Он импровизировал одной рукой… и сразу подумал о Фожере. Он играл на инструменте Фожера. Не в этой ли самой комнате Фожер записывал пластинки? Неужели этот кошмар никогда не кончится? Он поднес к губам сигарету, и в эту минуту раздался звонок. Почта! Ладно. Это час, когда ее приносят. Придется открыть. Откуда этот внезапный спазм, прилив крови к лицу? Лепра отбросил сигарету, вышел в прихожую. Консьержка передала ему стопку писем и газет.

— Подождите… Есть еще бандероль.

Лепра узнал бумагу, почерк, почтовый штемпель… Господи! Да это какой-то фарс, ведь Мелио мертв. Прижав бандероль к груди, еле ступая, как человек, которому вспороли живот, Лепра вернулся в гостиную. Стены ходили ходуном. Он положил свою ношу на стол и сел. Хриплый звук его собственного дыхания в тишине комнаты еще увеличивал его ужас. Нет, это невозможно, или что-то в мире сошло с катушек. Мелио мертв, Лепра точно известно, что он мертв. Бандероль была совершенно такая же, как предыдущие, такая же безобидная, безвредная с виду. Лепра не смел шевельнуться. Если бы Ева была здесь!… Но он был один. Один наедине с Фожером!

Он пошел в кухню за ножом, но все же еще колебался, настороженно глядя на пакет, словно ему предстояло защищать от него собственную жизнь. Наконец резким взмахом ножа разрезал бечевку и обертку. Извлек из картонной коробки пластинку. Колени и ноги у него стали ватными, веки обжигал пот. Фожера нет, Мелио нет. И эта пластинка!… Он поставил ее на проигрыватель, приподнял звукосниматель и подарил себе минуту отсрочки — ровно столько, сколько понадобилось, чтобы закурить сигарету, наполнить легкие дымом. Он постарался придать своей позе больше достоинства, мужественности. Ему казалось, что на него смотрят, его оценивают. Потом он включил проигрыватель и, стоя, кулаки в карманах, стал ждать.

На этот раз Фожер приступил прямо к делу.

«Ева, любимая… У тебя было много дней на размышление… Уверен, что ты все обдумала… Конечно, сейчас ты не одна… Вы слушаете меня вдвоем… Но малыш Лепра не в счет… Я обращаюсь к тебе… Я написал письмо прокурору Республики».

Голос умолк. Лепра, наклонив голову, ждал удара, как животное, приведенное на убой. Фожер кашлянул. Наверно, он курил в эту минуту одну из своих маленьких едких сигар и стряхивал пепел.

«Я мог отправить это письмо, не предупредив тебя, — вновь заговорил Фожер. — Но ты часто укоряла меня в неискренности. Поэтому я не хочу ничего от тебя скрывать. Вот текст письма:

Фожер сделал короткую паузу. Лепра, затаив дыхание, следил за поблескивающей пластинкой. Но худшее было еще впереди.

«Письмо это, — продолжал Фожер, — будет отправлено через неделю. Ты можешь воспользоваться этой неделей, чтобы жить, заниматься любовью или готовиться к защите — по твоему усмотрению. Уверен, что ты найдешь красивое решение. Жаль, милая моя Ева, что мы не смогли столковаться. Но я на тебя не сержусь… слышишь… больше не сержусь… Прощай… Ева…»

Лепра все еще вслушивался. Он понял, что это конец, что Фожер никогда больше не заговорит. И все же он не останавливал проигрыватель. Наконец пластинка замедлила ход, потом блики на ней застыли. Комната вокруг Лепра начала приобретать свой обычный вид. Он увидел рояль, цветы в вазе, кресла, пепел от своей сигареты на ковре и снова пластинку, больше уже не крутившуюся. Что-то похожее на рыдание перехватило ему горло. Он тяжело опустился на табурет, сдвинул ладони. «Зачем я встрял между ними? — подумал он. — Неделя… Еще неделя… А потом!…»

И вдруг ему захотелось увидеть свет солнца, услышать шум жизни других людей. Он вбежал в спальню Евы, еще пропитанную влагой вожделения и сна, умыл лицо, причесался, прошел через гостиную. Черная сверкающая пластинка была похожа на свернувшуюся кольцами змею. Лепра бесшумно вышел в прихожую и запер дверь на ключ. Один поворот. Второй. Но опасность вышла из дому вместе с ним, отныне она будет следовать за ним повсюду. На террасах кафе все места были заняты. Мужчины разглядывали женщин, женщины — мужчин. Каждый человек — добыча. Лепра выбрал солнечную сторону тротуара. Ему совершенно не хотелось встречаться с Евой. Он завидовал бездомному бродяге, спавшему в здании вокзала. Бездумно, бесцельно, почти не страдая, шел он вдоль магазинов, и его отражение скользило рядом с ним по поверхности витрин. Увидев афишу, он почти не удивился. На ней крупными буквами выделялось его имя. Жан Лепра. Дальше шел перечень исполняемых авторов: Бетховен, Шопен, Лист… Блеш не пожалел труда. Лепра долго стоял у афиши. Сольный концерт никогда не состоится. Газеты никогда не будут о нем писать. Или, вернее, будут… Но только на первой странице. Он разом лишился всего. Пока еще это не причиняло сильной боли. Судороги придут позднее. В полдень Лепра вошел в «Мариньян». Ева его ждала. Она издали помахала рукой в знак приветствия. Он сел против нее.

— Ты плохо выглядишь, — заметила она с затаенным задором в голосе. — Ты переутомился!

Лепра пытался читать меню, но буквы дрожали, слова казались бессмысленными: говяжье филе… фирменное рагу… сердце по-шаролезски.

— Цыпленка, — сказал он машинально. Ева отобрала у него меню.

— Жан… что с тобой?

— Ничего… Со мной ничего… Будем считать, что я немного устал.

Ева смотрела на него, и никогда еще ее глаза не были такими ясными, не лучились такой влюбленностью.

— Странный ты мальчик, — продолжала она обиженным, чуть надтреснутым голосом, который так проникновенно пел о неудачах и о разочарованиях. — Все у тебя недомолвки, все тайна… Неужели ты не можешь хоть однажды высказаться до конца?

— Но что ты, наконец, хочешь, чтобы я сказал?

— Ты уверен, что тебе нечего мне сказать?

Он схватил графин, наполнил стакан водой и осушил его, не утолив жажды. Потом жестко взглянул на Еву, рассчитывая силу удара.

— Ты права, — пробормотал он. — Мне надо тебе кое-что сказать.

Ему показалось, что лицо Евы сжалось, застыло, стало похожим на гипсовую маску.

— Только что пришла последняя пластинка. Метрдотель почтительно склонился над их столиком.

— Вы уже выбрали?

Ева отослала его движением руки.

— Бедный мой малыш! — сказала она.