"Сон в Нефритовом павильоне" - читать интересную книгу автора (без автора)

Глава двадцать шестая О ТОМ, КАК ПРЕСТУПНЫМИ РЕЧАМИ О МУЗЫКЕ И ЭТИКЕТЕ ЛУ ЦЗЮНЬ НАНЕС БОЛЬШОЙ ВРЕД ГОСУДАРСТВУ И КАК ВОЗМУЩЕННЫЙ ЯНЬСКИЙ КНЯЗЬ СОСТАВИЛ ПОСЛАНИЕ НА ВЫСОЧАЙШЕЕ ИМЯ

Выслушав Лу Цзюня, государь нахмурился. На другой день, после обычного приема во дворце, Сын Неба подозвал Яна и начал так:

— До нас дошло, что при дворе сложились две враждующие партии — Чистая и Мутная. Почему это случилось?

Ян почтительно ответил:

— В «Книге истории» сказано: «Если власть императора сильна, в стране нет партий». Поэтому я не понимаю вас, ваше величество. При дворе сейчас подданные соперничают только за должности и в этом соперничестве могут искать союзников. Партии нужны для борьбы за власть, но разве кто-либо посягает на власть вашего величества?! Мне об этом не известно. Только вы можете приближать к себе хороших чиновников и изгонять плохих.

Государь улыбнулся и взял князя за руку.

— Мы верим в вашу преданность и не сомневаемся в вашей непричастности к этим распрям. Но мы узнали, что некоторых из наших любимых подданных причисляют к Мутной партии, а других — к Чистой, и нам это не нравится!

— Внушать такое вашему величеству, — поклонился Ян, — значит наносить вред государству. Так поступают люди, которые хотят сбить вас с толку и посеять раздоры. Я бы посоветовал вам удалить этих людей от себя.

Сын Неба помолчал и говорит:

— Мы поняли вас, а вы, надеюсь, поняли наши тревоги. Сделайте так, чтобы распри при дворе кончились.

Князь сложил ладони, поклонился и отбыл домой. Увидев его озабоченным, Хун спрашивает:

— Последнее время вы невеселы — что случилось?

— Государь расспрашивал меня о каких-то партиях и вражде между ними, — вздохнул Ян. — Я в этом деле не участвую, поэтому ничего не мог толком ответить государю, однако чудится мне, что на меня клевещут, завидуя славе и должности. Как же быть?! Если я в чем-либо противостою воле государя, приношу стране вред, значит, мне нужно оставить свой пост. Если же исповедаю верность и честность, значит, клевета достигла ушей государя и заставила его усомниться во мне. Все плохо! Думается мне, что козни Дун Хуна и Лу Цзюня — вот источник сплетен и раздоров при дворе. Но я не стану, словно ничтожный чиновник, заниматься интригами.

Хун выслушала и говорит:

— Хотя не к лицу женщине высказываться о государственных делах, я все же скажу. Не обращайте внимания на эти козни: ваши заслуги и слава столь велики, что вы можете спокойно отстраниться от этой грязи.

Шло время. Частенько, выкроив посреди государственных забот час-другой для отдыха, Сын Неба уединялся с министрами и советниками, чтобы послушать игру Дун Хуна. Обычно в этом обществе находился и Лу Цзюнь.

— Как вы относитесь к своим делам в должности? — улыбаясь, спросил его император.

— С превеликим усердием, — ответил почтительно тот, — ибо они воспитывают дух.

— Как понимать «воспитывают дух»?

— Наша страна обширна, дел много, но благо и зло зависят от государя. Однако если государь захотел бы все увидеть и услышать самолично, ко всему прикоснуться собственными руками, исходить необъятные просторы империи собственными ногами, он не смог бы осуществить все это, будь он даже мудр, как Яо и Шунь, благосклонен, как Вэнь-ван и У-ван. Издавна говорится: «Подданные трудятся — государство процветает». Это означает, что слепые да глухие не годятся в министры, им по плечу не государственные дела вершить, а разве что семьей править. Сын Неба защищает свой народ телом, а просвещает — духом, поэтому дух государя всегда должен быть бодр. Государю нужен иной раз совет от своих министров, потому и министры должны обладать бодрым духом.

Император вздохнул.

— Вот мы занимаем трон, носим роскошные одеянья, едим изысканные кушанья, наслаждаемся прекрасной музыкой — сколько прегрешений против простоты! Порой задумаемся о народе, прозябающем в голоде и холоде, и радость покидает наш дух, скорбь одолевает его. Что же делать?

Лу Цзюнь в ответ:

— Все меняется, нравы тоже. Случается, человек, который жил в глиняной хижине со ступеньками, поросшими мхом, перебирается в хоромы, но скоро и этого ему мало. Так и с народом: было время, он довольствовался жилищами из глины и скромными плодами земли, а теперь познакомился с благородством этикета, с красотой одежды, музыки, стал грамотен, и трудно править таким народом. У государя есть два пути. Можно опираться в правлении на силу, но говорят, что так немногого достигнешь, можно* искать мудрости в душе, тогда правитель добивается большего. В то же время править по совести проще, чем по закону. Ваше величество! Мой вам совет — управляйте с душой, насаждайте благо!

— Поясните, что значит править с душой и по совести.

— Древние мудрецы высоко ставили этикет и музыку, через их посредство они добились больших успехов в правлении страной и в просвещении народа. Этикет — гармония земли, музыка — гармония неба. К такому правлению люди быстро привыкли, как к своей тени. Но после династий Хань и Тан и музыка и этикет утратили прежнее значение. Стали поговаривать о пользе закона. Но не закона добра, как при Яо и Шуне, а закона силы. Помните, на государственных экзаменах Яньский князь, тогда просто Ян Чан-цюй, рассуждал даже о военной силе. Я его опроверг в ту пору. И, наверно, не зря: все эти выскочки начинают с того, что пробиваются из грязи в князи, потом переходят к насмешкам над государем, а кончают призывами к возврату славных времен Ся, Инь и Чжоу, приводя в примеры циского Хуань-гуна[254] да цзиньского Вэнь-гуна.[255] С того дня, как вы, ваше величество, взошли на престол, страна процветает благодаря вашим добродетелям и мудрости, а народ, тот просто благоденствует: старики сыты и поют песни, молодые играют да хороводы водят. Только вы зачем-то грустите. Все потому, что подчиненные ваши твердят о трудностях да законах, донимают вас ложными тревогами. Я бы предложил возродить музыку и этикет в прежней их силе, следовать возвышенным велениям Неба и порывам вашей души, во весь голос воспевать мир и благодать, — только так мы достигнем величественной гармонии в государстве. Воцарятся в нем довольство и счастье, империя расцветет еще краше, чем в достославные времена минувших столетий!

Сколь печально пересказывать такие речи: хитрый чиновник увещевает государя, обманом и лестью пытается достигнуть для себя выгод, поэтому и разглагольствует о счастье, музыке да этикете, — ну как устоять, не разомлеть от ложного блаженства?!

Довольный Сын Неба, выслушав речи Лу Цзюня, улыбнулся поощрительно.

— Нас не хватает даже на беседы о музыке и этикете, но мы поняли ваши мысли. Нынче мы устали, поэтому государственными делами заниматься не станем, — нам лень, и мысли наши растекаются, никак их не собрать. Давайте-ка развлечемся — послушаем музыку. Кстати, нам нужен наставник для придворных музыкантов.

— Ваше величество, Дун Хун — непревзойденный знаток музыки, — вкрадчиво проговорил Лу Цзюнь, — он вполне справится с этой должностью.

Сын Неба кивнул, и на другой день стало известно о новом назначении Дун Хуна, который теперь дневал и ночевал во дворце, расслабляя разум государя прекрасными мелодиями. Но никаких слухов о том, что государь, забросив дела, слушает музыку, за пределы дворца не выходило.

В те времена по городам и селам бродило множество музыкантов. Сын Неба вполне мог бы собрать из них хороший оркестр. Но император стремился сохранить свое увлечение в тайне. Поэтому он приказал поставить в дворцовом саду большой павильон в несколько сот цзяней, назвал его Феникс и приказал каждый вечер устраивать там музицирование с обязательным участием Дун Хуна и Лу Цзюня. Об этом узнал имперский ревизор Су Юй-цин и высказал Сыну Неба свое неодобрение таким времяпрепровождением в особой записке. Император не ответил. Су Юй-цин вместе с другими честными чиновниками подавал записки трижды, пока император не разгневался и не повелел отстранить их всех от должности. Затем он поставил ревизором Хань Ин-вэня, входившего в Мутную партию и состоявшего в родстве с Лу Цзюнем. Хань Ин-вэнь первым делом предложил судить Су Юй-цина, и тогда Мутная партия принялась всем скопом травить бывшего ревизора.

Однажды Ян встретился с сановным Инем и говорит:

— Удивительные вещи происходят во дворце — ни один верный слуга отечества не может оставаться долее равнодушным. Если вас это не возмущает, то я молчать не намерен.

Инь вздыхает.

— Как не возмущает? Я просто надеялся, что император проявит мудрость. Су Юй-цин был прав в своих опасениях, ибо всегда думал только о благе государства. Я хочу высказать свои мысли государю.

На другой день государь получил послание, в котором говорилось вот что:

Государь наслаждался музыкой в Фениксе, когда ему подали послание Иня. Сын Неба прочитал и возмутился.

— Мы вкушаем высшие радости, а дерзкий слуга нас осуждает!

Лу Цзюнь подхватил:

— Циньский князь обожал музыку, а Мэн-цзы[256] сказал: «Когда правитель любит музыку, он хорошо правит государством», и еще: «В любой музыке сохраняется аромат древности». Известно, что Мэн-цзы, человек многих достоинств, даже исполняя должность советника и будучи в преклонном возрасте, разговаривал с правителем робко и почтительно. Левый министр захватил почти всю власть в стране и, считая, что ваше величество молоды, обращается к вам без должного почтения. Гнать нужно таких слуг! А что касается ревизора Су Юй-цина, то ведь он — племянник жены Иня. Вы правильно сделали, ваше величество, что отстранили его от должности!

Сын Неба подумал и говорит:

— Конечно, мы молоды и неопытны, но бесцеремонность подданных все равно недопустима. Благодарим вас за удовольствие, доставленное нам вашими заботами о процветании музыкального искусства при дворе.

Сановный Инь, узнав, что государь досадовал на послание, с тревогой ожидал решения своей судьбы. Тем временем Лу Цзюнь вместе с новым ревизором Хань Ин-вэнем и другими чиновниками написал императору донос на Иня. Вот что в нем говорилось:

Прочитав послание, император сказал написавшим.

— Вы несправедливы в своем осуждении и действуете не на благо страны.

Лу Цзюнь, однако, не унимался и предложил своим сторонникам составить еще один донос на сановного Иня, а заодно и на Су Юй-цина. Мутная партия поддержала его. Император не ответил ничего на второй донос.

Тогда на приеме во дворце Лу Цзюнь воззвал:

— Высшие чиновники, ваше величество, — это глаза и уши двора, а здесь сейчас царит непорядок. Чтобы покончить с распрями, нужно немедленно отстранить от должности Инь Сюн-вэня и отправить в ссылку Су Юй-цина!

Недолго поколебавшись, государь согласился. Многие придворные впали в уныние, но возразить не посмел никто.

Когда происходили эти события, Яньский князь из-за недомогания не показывался во дворце. Однажды придворные, собравшись в приемной государя, поджидали Лу Цзюня, который находился у императора. Когда вельможа вышел в приемную, то сказал только, что с Инем и Су покончено, и не захотел отвечать на вопросы.

— Весь двор ждал вашего возвращения от государя, а вы молчите! — вспылил сановный Хуан. — По милости Сына Неба все мы занимаем высокие должности и трудимся на благо государства. Так нужно ли было добиваться принятия государем крутых мер против двух человек? Будучи главой Мутной партии, вы могли бы сами покончить с раздорами!

Лу Цзюнь холодно улыбнулся и процедил:

— Верно, что все мы верные подданные императора, других мнений быть не может! Однако кое-кто не понял, что такое Мутная партия, — им же хуже. Всякий осуждающий решения государя будет рассматриваться нами как изменник. Мы уничтожим таких, и раздоры прекратятся сами собой.

Глянув на Хань Ин-вэна и других своих сообщников, он продолжал:

— Вы, высшее чиновничество страны, поступаете правильно, осуждая изменников, но делаете это чересчур нерешительно, прячетесь от ответственности, будто крысы в норе. Это ли ваша преданность государю?

Вельможный Хуан Жу-юй, пылая гневом, вскочил и хотел было возразить наглецу, но сановный Хуан удержал сына, негромко сказав:

— Ты же видишь, этот Лу Цзюнь способен на все стоит ему шепнуть словечко государю, и кости твоего отца будут гнить в чужой земле! Не смей с ним связываться!

Хуан Жу-юй вынужден был покориться отцу и подавить готовые слететь с языка гневные слова. Однако, выйдя из дворца, он направился к Яньскому князю и рассказал о кознях Лу Цзюня. Князь разгневался.

— Лу Цзюнь — подлый мерзавец! Это было мне понятно и раньше. Но я верю в государя, верю в то, что его мудрость рассеет туман, которым его окутали, и прогонит тьму обмана. Я должен говорить с государем! Он велел принести парадное одеяние. Хуан Жу-юй попытался остановить Яна.

— Князь, вам не следует ехать во дворец. Лучше изложите свои мысли в послании императору.

— Все происходящее очень опасно, — вздохнул Ян, — ибо интриги вредят государству. Честный подданный не имеет права сидеть спокойно дома и писать письма.

Надев придворное платье, он сказал родителям:

— Я у вас плохой сын: в юности не мог прокормить вас, обрабатывая крохотное поле у подножья Белого Лотоса, позднее покинул вас, чтобы сдать государственные экзамены, наконец, получил должность, но надолго оставил вас без сыновней поддержки. Служа отечеству, не мог найти свободного дня, чтобы провести его у родительских колен: сначала меня сослали в Цзяннань, потом направили в южные края воевать с варварами. Вот и сейчас я могу нарушить ваш покой, но не в силах оставаться равнодушным, зная, что государь совершает прискорбную оплошность. Если императору не понравятся мои слова сегодня, он сможет и дважды и трижды наказать меня и лишить всех благ. Но я предан государю и не стану молчать!

Старый отец Яна удивился.

— А разве слова «предан» и «подданный» не означают одного и того же?

— При дворе воцарились интриги да козни, не осталось ни одного честного министра, — ответил Ян. — Если молчать и не попытаться открыть государю глаза на происходящее, то лучше и мне, и моим соратникам подать в отставку. Обласканный монаршей милостью, я не могу промолчать!

С этими словами он распахнул двери и вышел. Госпожа Инь, Хун, Сунь Сань, родители остались стоять в растерянности. Князь ушел, ни разу не оглянувшись. Когда он прибыл во дворец, был полдень. В приемной Ян кликнул писца, велел принести принадлежности и записывать:

Как принял это послание государь, об этом в следующей главе.