"Одиссей покидает Итаку" - читать интересную книгу автора (Звягинцев Василий)

Глава вторая. Жду твоего звонка…

К сожалению, не существует службы, которая изучала бы и анализировала все события, происходящие на Земле, в едином комплексе их взаимосвязей, оценивая суть, тайный смысл, необходимость и случайность. Это практикуется некоторыми экономическими, политическими и военными организациями, но по отдельным регионам, проблемам и ситуациям. А в масштабах планеты для этого пока нет технических, а главное – других, более важных предпосылок и возможностей.

Но если все-таки кто-нибудь имел бы возможность охватить единым взглядом все случившееся за последние четыре месяца, то картина ему представилась бы поразительная.

Словно неведомая сила перемещала и спутала все графики, планы и расписания, которыми руководствуется в повседневной деятельности история, судьба или, как раньше говорили, провидение.

Многие люди, которым в эти дни полагалось бы стать жертвой болезней и несчастных случаев, уцелели, а другие, напротив, без видимой причины и необходимости умерли или пропали без вести. В разных концах света внезапно составились, а равно и рассыпались в прах крупные состояния. Награды нашли лиц, которые не только не были к ним представлены, но и не имели права на такое представление. Возникли или вдруг прекратились без чьего-то осознанного воздействия крупные политические скандалы. Итоги выборов в отдаленных и мало кого интересующих странах вдруг потрясли политологов и аналитиков, заставив их срочно пересматривать свои железные выкладки и теории. Неизвестно отчего взорвался на старте космический корабль одной великой державы, сам по себе синтезировался в чьей-то лаборатории новый трансурановый элемент, студент-троечник без видимого труда расшифровал, наконец, письмена острова Пасхи, и случилось еще многое, многое другое, что заинтересовало, осчастливило, повергло в ужас и отчаяние тех, кого это непосредственно касалось, дало богатую пищу журналистам – охотникам за сенсациями, но по-настоящему не заинтересовало разделенное на блоки и государства и ко всему привыкшее человечество…

И уж никому, разумеется, не могло бы прийти в голову, что причиной всех этих катаклизмов, катастроф и счастливых совпадений явилась молодая, очень красивая, но совсем не по сезону одетая женщина, только что остановившая свою машину во дворе одного из старых домов на Рождественском бульваре.

Свирепая февральская метель, внезапно для синоптиков сорвавшаяся с цепи где-то над Новой Землей, ударила по Москве, и город исчез, растворяясь в косых струях стремительно несущегося снега. Термометр упал ниже тридцати и, похоже, собирался падать еще. Словно вернулись те давние, теперь уже легендарные времена, когда такие зимы и такие метели были в порядке вещей.

…Ирина захлопнула дверцу и, согнувшись пополам, одной рукой прикрывая глаза, а другой придерживая у колен юбку, перебежала двор и, наконец, очутилась в подъезде. Эти последние тридцать метров по двору и четыре марша вверх по лестнице стоили ей не меньше, чем велосипедисту финишный рывок после пятидесятикилометровой шоссейной гонки.

Она кое-как стянула насквозь мокрые сапоги, юбку, свитер и без сил упала на тахту, до глаз натянув одеяло.

Ситуация, конечно, сложилась совершенно отчаянная. Мало того, что своим неуместным порывом Берестин деформировал псевдовременное поле и ее отбросило обратной реакцией на четыре с лишним месяца вперед, так взбаламутив поток времени, что пока даже трудно представить, к чему это приведет, но в довершение всего она оказалась в эту сумасшедшую пургу на глухой лесной поляне, по колено заваленной снегом. Страшно вспомнить, как она разгребала снег под колесами, надрывая мотор и буксуя, ползла через заносы, в насквозь продуваемой и пронизываемой снегом легкой одежде искала дорогу в белой воющей мути. Вряд ли не только современная элегантная женщина, но и обычный городской мужчина смог бы выбраться, оказавшись на ее месте. Как известно, даже матерые ямщики, бывало, запросто замерзали на своих рабочих местах…

Ирина лежала, уткнувшись лицом в подушку, в выстуженной, через открытые еще с лета форточки, квартире, где за время ее отсутствия поселился отвратительный нежилой запах, вслушиваясь в вой метели за окнами, стуки и дребезжания, доносящиеся с чердака и крыши, где, наверное, оторвало лист старого железа, и до того ей было смутно, тошно, томительно на душе, что хотелось разрыдаться. Но не получалось.

Если можно было б сейчас оказаться в мастерской Берестина, сесть, поджав ноги, в кресло у горящего камина, попросить Алексея приготовить глинтвейн и, согреваясь, слушать его рассказ о том, что и как с ним было там, в непрожитом ею прошлом! И больше не прятаться от него за маской неприступности, а напротив, дать понять, как хочется услышать от него что-нибудь ласковое, нежное…

Но это, увы, сейчас более чем недостижимо. Даже если Берестин не поддался на ее, честно сказать, не от большого ума сделанное предложение остаться там, в 66-м году. Она не могла бы сейчас объяснить, для чего ему это предложила. Чтоб окончательно убедиться, что он именно таков, каким старался ей показаться? Или все же это была попытка любой ценой остаться на страже интересов долга, «великой миссии»?

Даже если Алексей не поддался на соблазн ее предложения и все у него прошло нормально, он вернулся сейчас в тот же теплый октябрьский день и между ними – четыре непреодолимых месяца. И что произойдет, если она все же сумеет как-то исправить положение? Теория, которую она изучала, таких случаев не предусматривала.

Но, несмотря на все эти отчаянные мысли, усталость была так велика, что планировать и последовательно анализировать положение она просто не могла. Согреваясь и чувствуя, как начинает расслабляться перенапряженное тело, утихает нервная дрожь в мышцах, Ирина начала соскальзывать в сон.

И на самой грани сна и яви ей пригрезилось то ясное, прохладное августовское утро, с которого все и началось.

…Мокрый после прохода поливальных машин асфальт, длинные утренние тени, ослепительный диск солнца над крышами Исторического музея, сочная зелень лип, шумные толпы абитуриентов перед старым зданием университета. И среди них она, пришедшая на первый вступительный экзамен.

Восемнадцатилетняя красавица-провинциалочка, приехавшая учиться в столицу. Оптимальный вариант для внедрения в земную жизнь. Аттестат, паспорт, школьная характеристика, справка номер 286 – вот и все документы. И неограниченное право на ошибки, промахи, вполне простительные для девочки, никогда не покидавшей до этого далекий южный городок.

А молодость, наивность и красота – что может быть надежней и неотразимей?

Экзамены она сдала с блеском. Тогда же, впрочем, наметились и первые непредвиденные сложности. Надменная дама на экзамене по истории всеми силами старалась ее завалить, раздраженная непробиваемой самоуверенностью девчонки, фигурой и ее диоровским костюмчиком.

– А кто ваши родители, девушка? – спросила она после пятого, кажется, дополнительного вопроса.

– Мама – врач, а папа – управляющий курортторгом…

Дама скривилась, как от сказанной вслух непристойности. Или от чего-то другого.

– Ясно… А что вы можете сказать о «Русской правде» Ярослава Мудрого?

Уже позже Ирина поняла свою ошибку. Ей следовало подобрать гораздо более скромную внешность и гардероб комплектовать, ориентируясь не на импортные каталоги, а на ассортимент местной швейной фабрики. Психологически гораздо выигрышнее возбуждать у окружающих женщин, тем более облеченных хоть какой-то властью, презрительное сочувствие, а не зависть…

Но обратного пути не было, пришлось перестраиваться и приспосабливаться на ходу. Диоровский и неккермановский гардероб она сменила на джинсы, неброские свитера и куртки, с помощью косметики научилась сводить свою внешность к допустимому среднему уровню, быстро уловила нравы и обычаи непосредственного окружения.

И при всем том жизнь на Земле и в Москве ей сразу понравилась. Понравилось все: невиданная ранее свобода, независимость, растворенность в многомиллионном городе, огромные темно-красные корпуса общежития, комната на восемь коек и веселая студенческая жизнь. Ее ощущения были сродни чувствам человека, вернувшегося в живой и многолюдный мир после многих лет, проведенных на необитаемом, хотя и комфортабельном острове.

Она жила и наслаждалась жизнью, попутно постигая неуловимые тонкости и детали, определяющие бытие московской девушки последней трети XX века, училась чувствовать и думать, как положено землянке по рождению, а не просто хорошо подготовленному агенту иного разума.

Это было нетрудно и даже доставляло дополнительное удовольствие.

…Утром Ирина встала отдохнувшей и от этого смотрящей на жизнь несколько более оптимистично.

За окнами по-прежнему бесчинствовала полярная вьюга, и на улицу выходить совсем не хотелось, да и не было пока необходимости. Полдня она приводила в порядок квартиру. Мыла, чистила, вытирала пыль, полировала натертые воском полы. За этой работой она не только восстановила душевное равновесие, но и наметила первые, пока весьма предварительные варианты действий.

Самый простой и надежный оказался лежащим практически на поверхности, сулил почти верный успех, но обратиться к нему вот так сразу мешала прежде всего гордость – самая обычная, женская, и поняв это, Ирина подумала, что адаптация перешла все допустимые теорией и правилами пределы.

Наведя порядок, она кое-как перекусила тем, что нашлось в холодильнике и не успело испортиться за время ее отсутствия. И мысль о необходимости пополнить запасы продовольствия вновь вернула ее к инстинктивно отвергнутому варианту. Даже и не варианту, а подсознательному душевному порыву кинуться за помощью к единственному в Москве человеку, который без всяких ненужных вопросов и условий сделает для нее все, что в его силах. Но для этого ей надо заставить себя по-иному отнестись ко многому в прошлом. И еще – надо, чтобы он был сейчас в городе.

Одевшись по сезону, она вышла во двор. За ночь машину занесло толстым слоем снега, и от одной мысли, что придется разрывать этот сугроб, соскребать лед со стекол, прогревать двигатель, ей стало не по себе. Лучше уж пешком.

Снег с воем и свистом, словно в аэродинамической трубе, несся вдоль улиц, а на перекрестках дул, кажется, со всех четырех сторон сразу. Но ей это даже нравилось сейчас, нравилось преодолевать упругое сопротивление воздушного потока, чувствовать, как горит лицо, вообще ощущать себя внутри этого буйства стихий. Любая непогода с первых дней пребывания на Земле отчего-то возбуждала ее, а безветрие и ясное небо, напротив, вызывали тоску и скуку.

Обойдя центральные магазины, Ирина решила, что теперь вполне можно приглашать к себе гостя, который, как она хорошо помнила, весьма неравнодушен к ее кулинарным способностям. Подгоняемая попутным ветром, почти бегом она вернулась домой.

…Если две комнаты ее квартиры выглядели именно так, как и должно выглядеть жилище молодой, одинокой и обеспеченной женщины с тонким вкусом, то третья, вход в которую скрывало фотопанно с репродукцией «Оперного проезда в Париже» Писарро, являла собой нечто среднее между корабельной радиорубкой, вычислительным центром и кабинетом журналиста-международника. Если бы заглянул сюда какой-нибудь гость, он подумал бы именно так, увидев микрокомпьютер, плоский телевизор с полутораметровым экраном, нечто вроде передатчика армейского образца, несколько телефонов, селекторов и еще какие-то приборы неизвестного на Земле вида и назначения, стеллажи до потолка с книгами, разноцветными папками, видео- и магнитофонными кассетами. Здесь было все, что ей требовалось для работы.

Основой и сутью всего был здесь один-единственный прибор размером с баскетбольный мяч, который она принесла с собой оттуда, остальное же собиралось на Земле из готовых элементов и подручных материалов. И в результате она имела доступ к любой имеющейся в фиксированном виде информации, а подключаясь к мощным компьютерным сетям Земли, могла эту информацию сопоставлять и анализировать, моделировать любые процессы и ситуации, приближаясь тем самым по одному из параметров к самому господу Богу, который, как известно, всеведущ. Хотя и уступая ему же по остальным показателям.

Ирина включила компьютер, набрала на клавиатуре условный номер нужного ей человека, и на дисплее тут же возникли необходимые ей данные, в том числе телефон и адрес его местонахождения в данную секунду.

Еще серия команд – засветился экран телевизора и возникло изображение большой комнаты со многими столами, заваленными бумагами, со многими людьми, одни из которых торопливо писали, окутываясь табачным дымом, другие, столпившись в обширном эркере, обменивались анекдотами, свежими и не очень, третьи, явно тут посторонние и даже не очень желанные, терпеливо ждали, когда на них обратят внимание.

Ей нужен был высокий худощавый мужчина, или, по ныне принятой классификации, парень лет тридцати – тридцати пяти, с резкими чертами лица и насмешливыми внимательными глазами, в потертом кожаном пиджаке и черном свитере с высоким воротником. Он боком сидел на краю одного из главных здесь столов и терпеливо смотрел, как столоначальник, толстый, лысый и при этом неумеренно бородатый, с увлечением, время от времени облизывая полные губы, листает яркий иностранный журнал.

– Я ж тебе говорил, – услышала Ирина его слова, – никогда она сроду в этом фестивале не участвовала, ты все перепутал.

Ирина сняла трубку ближайшего телефона, набрала номер. Аппарат на столе бородатого зазвонил.

– Извините, – сказала Ирина волнующим голосом, – не могли бы вы посмотреть, у вас там где-то должен быть товарищ Новиков, известный писатель…

Толстый с недоумением посмотрел на трубку, потом с еще большим – на своего визави.

– Это ты – известный писатель?

Новиков пожал плечами.

– Минуточку, девушка, я вас сейчас соединю… – Одной рукой он протянул собеседнику трубку, другой схватил фломастер и крупным корявым почерком написал на обороте листа лежащей перед ним рукописи: «Новиков, изв. лит., мания велич., бабы, развить, обыграть» – и сунул этот лист в стол.

– Здравствуй, Андрей, – сказала Ирина.

На расстоянии вытянутой руки она видела его лицо, на котором недоумение и растерянность сменились огромным удивлением.

– Ирина? Ты? Откуда? И как ты меня здесь нашла?

– Ну, Андрей, ты разве уже забыл, что я ведьма?

Ей вдруг стало стыдно, что она смотрит на него в упор, а он этого не знает, и она выключила изображение.

– Да конечно… Но все же… Где ты, как?

– Долго рассказывать. Ты помнишь свое обещание?

– Какое? – в его голосе прозвучало искреннее непонимание, Ирина закусила губу, но Андрей тут же поправился: – Ах да, конечно! Я тебе нужен?

– Нужен, Андрей. И очень… Ты скоро освободишься?

– Хоть сейчас. Где тебя найти?

– У Сретенских ворот удобно?

– Понял, жди. Через полчаса буду…

Ирина повесила трубку.

Накрывая стол для праздничного ужина вдвоем, Ирина с грустной усмешкой подумала, что, наверное, есть доля истины во взглядах ее соплеменников-еретиков, утверждавших, что нет двух космических рас и двух цивилизаций, а есть один народ, разнесенный по времени и зеркально в нем отраженный. Иначе действительно трудно объяснить, отчего у нее все так сложилось и откуда у нее такие слишком человеческие эмоции.

…В первые годы на Земле, пока она вживалась и приспосабливалась, мужчины ее не интересовали. Для выполнения поставленных задач и сбора информации женского общества ей вполне хватало. Потребности же в неформальном общении с противоположным полом у нее еще не было, тем более что теоретически мужскую психологию она изучала довольно подробно и затем на практике убедилась, что сама она интересует мужчин в весьма утилитарном смысле.

И хотя где-то курсу к третьему ее мнение по этому вопросу постепенно начало меняться, в своих кругах у Ирины сложилось уже достаточно прочная репутация. Ребята называли ее недотрогой, ледышкой, снежной королевой, а девушки нашли свои, гораздо менее приличные обозначения и клички. Вдобавок подруги очень четко ощущали ее нестандартность и тщательно скрываемое превосходство. Ну и, конечно, ее внешние данные очень многих раздражали до остервенения.

Ирина постепенно оказалась в изоляции, не слишком явной, но прочной. Ее избегали приглашать в тесные компании, с ней не делились тайнами и не сплетничали. Это не мешало заданию и соответствовало намеченной роли, но ее задевало, и довольно болезненно. Значит, она слишком адаптировалась, переступила какую-то грань. При подготовке от подобного предостерегали, как от серьезной опасности.

Борясь с собой, она ушла из общежития, сняла однокомнатную квартиру в Северном Чертанове, стала жить еще более замкнуто и одиноко, решив полностью сосредоточиться на делах служебных.

Вот тут и случилась ее первая встреча с Новиковым, с которой, собственно, все и началось.


…Она медленно шла вдоль набережной. Настроение было отвратительное. Наверное, думала она, наступил как раз тот кризис, о котором ее предупреждали. Когда все кажется ненужным и бессмысленным, цель настолько далекой и нереальной, что не стоит приносимых ею жертв, а пребывание в чужом мире – непереносимым. И хочется только одного: бросить все и вернуться обратно, домой. Неважно, что дома своего ты не помнишь и почти ничего о нем не знаешь (он представляется ей похожим на тот земной южный город, откуда она якобы родом)… Так и должно быть. Если бы Ирина отчетливо помнила реалии иного мира, здесь она вообще не смогла бы жить и работать. Умом она все это понимала. Теоретически можно вернуться обратно в любой момент, а на практике – куда сложнее. Везде она теперь чужая…

Ирина свернула на мост. Вдали, почти у середины, увидела стоящего у перил человека и ощутила легкую тревогу. С чего бы? Бояться ей нечего, защитить себя она всегда сумеет. Приблизившись, услышала тихую музыку и различила, что опираясь спиной о парапет, засунув руки в карманы белого с поднятым воротником плаща, стоит и курит молодой, похоже, парень. Если судить по месту, позе и магнитофону. Сначала, как помнится, она обратила внимание именно на музыку. «Сент-Луи блюз» в очень хорошем исполнении. Далеко не каждый будет стоять ночью над рекой и слушать классический джаз.

Она поравнялась с этим парнем, успела увидеть, что он действительно молод и даже весьма недурен собой, почти в том вкусе, что у нее к этому времени сложился. И тут он ее окликнул.

– Вы не можете постоять здесь немного?

Она остановилась, посмотрела внимательно в его лицо. Он тоже смотрел на нее спокойно и молча ждал ответа.

– Что, тоска? – спросила Ирина. – Подруга не пришла?

– Не в подруге дело.

– Тогда хуже. Тоска без причины. Это мне знакомо. – Она подошла к парапету, заглянула вниз, на темную поблескивающую воду. Минуту или две оба молчали.

– Что вы курите? – спросила Ирина, давая ему повод продолжить беседу.

– «Вавель».

– Не слышала. Польские?

– Да, краковские. Неплохие. Составите компанию?

Она не курила, не находя в этой земной привычке никакого удовольствия, но дым пускать научилась, чтобы и тут не выделяться.

Сколько-то времени они молча курили, исподволь поглядывая друг на друга. Потом она спросила:

– А вы не туда, случайно, собрались? – показав на реку.

– Нет. Вот это – нет. Тут я с Джеком не согласен.

– Каким Джеком? – не поняла она.

– С Джеком Лондоном. В этом вопросе мы с ним резко расходимся.

Еще помолчали. Ирина даже начала испытывать легкое раздражение: обычно при встрече с ней молодые люди, стараясь произвести впечатление, болтали без перерыва.

– У всех сложности, – сказала она. – Даже сейчас: заговорила с совершенно незнакомым человеком, а у него тоже какие-то жуткие проблемы и мировая скорбь. Разве нет?

– А что вы хотите? Оригинальность в мыслях и чувствах встречается еще реже, чем в поступках.

– Пожалуй, – кивнула она. Спросила: – Вы женаты?

– А разве похоже?

Так они несколько минут перебрасывались ничего не значащими фразами, потом парень замолчал, выдержал длинную паузу и сказал:

– Конечно, нет.

– Что – «нет»? – удивилась Ирина.

– Я прокрутил до конца наш возможный диалог и ответил на вашу последнюю реплику. Вы должны были сказать: «Как я понимаю, нам сегодня не следует знакомиться…» Я с вами согласился.

Ирина впервые посмотрела на него с подлинным интересом и уважением. Действительно, нечто подобное она имела в виду сказать в заключение этой необычной встречи, и не так уж на поверхности это лежало.

– Вы ученик Вольфа Мессинга?

– Нет, я просто психолог. Поэтому считаю, что нам нужно перейти на «ты» и не знакомиться как можно дольше. Мы с тобой люди одной серии…

– Что это значит?

– Видишь ли, набор психотипов человека довольно ограничен. Как есть четыре темперамента, так существует примерно три десятка основных психотипов. Остальные отличия между людьми определяются разницей в возрасте, воспитании, опыте, эрудиции, национальности… Если совпадает психотип, а также и темперамент, возраст, культурный уровень, то можно говорить об одной и той же серии. Как бывают серийные корабли или самолеты.

– Или автомобили, – добавила Ирина.

– Нет, автомобили – это слишком массовое производство, в них почти нет индивидуальности. А вот корабли одной серии все одинаковые – и все чуть-чуть разные. У каждого своя судьба… – Он увлекся разговором и в подтверждение своей мысли привел несколько примеров из жизни эсминцев серии «Новик».

– Это все ты сам придумал? – спросила Ирина, имея в виду жизнь людей, а не кораблей.

– Да, это моя теория. Непризнанная, конечно. Корифеи говорят – слишком механическая и метафизическая.

Незаметно для обоих они уже перешли мост и поднимались вверх, к площади Ногина.

– На улице я тебя днем не узнаю, если встретимся, – сказала она.

– Это и к лучшему. Хорошо, когда в жизни появляется что-то не до конца понятное. А то как у всех… поболтались бы сейчас по улицам, зашли куда-нибудь выпить сухого или, лучше, шампанского, потом завернули бы к тебе или ко мне, – медленно рассуждал он вслух. – Только нема в том ниякего сенсу…

– То пан стучно мувит, нема сенсу, – согласилась Ирина.

– О! Пани розмовляет по-польску! – восхитился он.

«Пани розмовляет на любом языке», – подумала она, но ответила только:

– То есть так.

И дальше они продолжают разговор на польском. Акцент у него ужасный, но говорит он вполне свободно и даже изысканно, как старый варшавяк.

– Вот видишь, моя теория блестяще подтвердилась в первые же полчаса, а они говорят – лженаука, профанация! – веселится ее странный собеседник, но, к удивлению Ирины, совсем не пытается узнать, откуда она знает язык, хотя за эту тему он мог бы зацепиться, наговорить комплиментов ей и заодно себе, вообще использовать удобный случай что-нибудь про нее выведать.

Часа два они бродили по улицам, старательно избегая всего, что могло показаться банальностью в словах и поступках. И даже когда он, забывшись, предложил проводить ее, она со смехом отказалась. Не позволила и в троллейбус посадить.

– Нет, прямо вот сейчас расстанемся. Я направо, ты налево. А если хочешь, встретимся через три дня в то же время на том же месте. Будет хоть что-то необычное в жизни…

– Пусть так. Только вот еще – если один из нас не появится, считаем, что он умер. И оставшийся устроит ему поминки и закажет панихиду. В костеле…

– Это как-то уж слишком мрачно. Но я обещаю: если буду в состоянии двигаться – приду. Или любым способом дам о себе знать…

– И я. Слово шляхтича!

Ирина протянула ему руку, и он галантно коснулся ее губами.

…Она возвращалась домой, и впервые за последнее время ей было как-то необычно хорошо. Чего скрывать, этот парень ей просто понравился. Она знала, что следующей встречи будет ждать с нетерпением. С улыбкой вспомнила: когда они вошли в полосу света и он увидел ее лицо, то явно был поражен, но мгновенно взял себя в руки. Что ж, в список его достоинств смело можно записать еще и немалую выдержку. Кто бы на его месте, увидев, с какой немыслимой красавицей (она объективно оценивала свою внешность) свела его судьба, смог бы так тонко не придать этому никакого значения?


…И на это, отдаленное от предыдущих многими годами свидание он появился с обычной точностью. Едва Ирина вышла на условленное место, рядом затормозило такси, из него выскочил Андрей. Щелкнул дверцей, и машина сразу же исчезла в снежной мути, а он, оглянувшись, увидел ее, и по лицу его Ирина поняла, что он не лицемерил по телефону, а действительно с нетерпением и радостью готовился к встрече.

Новиков обнял ее за плечи, коснулся губами ледяной щеки; чуть не всерьез, как бы подчиняясь протоколу, подал гвоздики в целлофане – два белых и три красных цветка; и они заскользили вниз по бульвару, по раскатанным ледяным дорожкам.

У ворот дома она чуть не упала, он подхватил ее, на мгновение прижал к себе, и у нее по-старому замерло сердце.

В прихожей он помог снять ей дубленку, теперь уже при ярком свете всмотрелся в ее лицо.

– Ну, Иришка, ты все хорошеешь. Что-то я по пути маловато сраженных тобой мужиков заметил… Или тела регулярно убирают?

– Мужик нынче слабый пошел. Метель всех распугала…

– Сколько же мы не виделись? Да пустяк, в общем-то. А как расцвела.

Она пошла приводить себя в порядок, и через открытую дверь видела, что Новиков цепко и внимательно осматривается, стараясь в первые же минуты понять, кто она сейчас, что ее окружает и какие из этого следуют выводы.

Заметив в глубине комнаты накрытый стол, демонстративно-довольно хмыкнул, выразительно потер руки, повернулся к Ирине и сказал:

– А кажется, я действительно не зря через весь город гнал. А на горячее что будет?

– А вот потом и увидишь. Учти, что ужин еще отрабатывать придется.

– Это уж как водится. Службу знаем. Работа наша, харчи ваши.

Ирина открыла дверцу бара, достала бутылку итальянского вермута, который он когда-то любил. Андрей благодарно кивнул, налил в широкие бокалы на треть, добавил лимонного сока и льда. И заскользил дальше легкий, необязательный разговор, словно расстались они всего на днях и не стояли между ними эти долгие годы, а вместе с ними – два очень неудачных, бессмысленных прощания…

Особенно грустно было вспоминать первое. Наверное оттого, что началось все слишком хорошо. Она тогда очень быстро и но-настоящему влюбилась в Андрея, это было непривычно и восхитительно. Каждый день без встречи тянулся мучительно-бесконечно, и думала Ирина только о предстоящем свидании. И при этом они месяца два продолжали никому уже не нужную игру в инкогнито. Пока она первая не нарушила договор. Конечно, в пределах легенды. Но справедливость требует сказать, что о своем инопланетном происхождении она тогда почти и не вспоминала.

Лишенная врожденных женских предрассудков, она, может быть, держала себя с Андреем слишком раскованно, не старалась скрыть своего к нему отношения, даже напротив. Она научилась целоваться в двадцать один год и предавалась этому занятию с восторгом новообращенной. Совершенно не стеснялась Новикова и, если позволяла обстановка, купалась при нем обнаженная, счастливая от того, что он восхищается ее красотой.

Вот только Андрей выводил ее из себя своим подчеркнуто джентльменским обращением и нежеланием злоупотреблять представляющимися возможностями. В моменты самых страстных объятий он ухитрялся сохранять контроль над собой и, балансируя по краю, за него не переступал.

Было в этом нечто для нее странное и даже обидное.

Только когда они поехали однажды в Боголюбово под Владимиром и на обратном пути их застала ночь, они сидели у костра, а потом забрались на свежий стог и, обнявшись, смотрели на низкие звезды, тогда наконец все и произошло. После этого у нее был еще целый год, который и сейчас можно назвать самым счастливым.

А потом она поняла, что Андрей не любит ее. И никогда не любил. Вернее, любил, но скорее – как хорошего и верного товарища. Он не изменял ей, всегда был ласков, нежен, предупредителен, и если бы она не была тогда максималисткой, вполне могла бы не придавать значения тому, что он ни разу не сказал ей «люблю». Говорил все, что угодно, но не это. А ее это бесило, иногда приводило в отчаяние.

Потом все кончилось само собой. В один из дней он пришел к ней и сказал, что его посылают за границу. На два года. И чуть-чуть неуверенно (но она это сразу почувствовала!) спросил:

– Поедешь со мной?

Она все об этой поездке знала давно и все обдумала. Уезжать из Москвы ей было нельзя, она еще слишком всерьез относилась в то время к своей миссии и за весь этот год ни разу даже не намекнула Андрею, кто она на самом деле. А его отъезд был прекрасным поводом поставить точку на их безнадежных и мучительных отношениях.

– Нет, Андрей, не поеду.

Так они и расстались в первый раз.

Ей сначала было очень плохо – ничуть не лучше, чем обычной земной девушке в подобном случае, не помогли ни подготовка, ни умение управлять своими эмоциями.

Зато никогда Ирина не работала так увлеченно и эффективно, как после отъезда Новикова. Она провела несколько сложнейших многоходовых комбинаций, достойных внесения в учебные пособия, и анализатор подтвердил, что вероятность расчетного смещения мировых линий в ее секторе значительно превосходит среднестатистическую. И целых три года не было, пожалуй, на Земле координатора ее класса, более активного и преданного своему делу, чем она.

Ирина с блеском закончила университет, ее пригласили в аспирантуру, и диссертация о позднем творчестве Уайльда продвигалась более чем успешно.

Она даже вышла замуж. Не по любви, разумеется, после первого эксперимента она и слышать этого слова больше не хотела. По точному расчету. Руку и сердце предложил Ирине человек на тридцать лет старше ее, но настолько известный в мире искусства, что преимущества, связанные с этим браком, невозможно было обеспечить лучше никаким иным реальным способом. Став его женой, она получила возможность вращаться в самых представительных кругах, выезжать за границу, а это и многое другое как раз и обеспечивало наилучшее выполнение служебных задач.

Кроме того, ей не приходилось больше задумываться над проблемой легализации своих денежных средств, что в свое время очень осложняло ее отношения с Новиковым. Располагая любыми суммами, Ирина с болью в душе видела, как Андрей старается скрывать от нее свое истинное финансовое положение, отказывает себе во всем, чтобы сводить ее в ресторан, сделать подарок или организовать поездку на выходные в Ленинград или Ригу. Однажды, узнав, что он сдает кровь (двадцать два рубля пятьдесят копеек четыреста граммов), она попробовала дать ему триста рублей, якобы присланные родителями, и они чуть не поссорились.

Чтобы исключить теперь любые вопросы финансового и психологического плана, она придумала себе шикарное и экстравагантное хобби, никому до нее в кругах равных ей гранд-дам в голову не приходившее.

Она стала женщиной-игроком. Посещала бега и азартно ставила на тотализаторе, сотнями приобретала карточки «Спортлото» и конвертики «Спринта». Носила на шее кулон-калькулятор для просчета вариантов, дома у нее кучами валялись беговые программки, какие-то таблицы и сложные схемы. Это позволяло ей почти в открытую заниматься основной работой, в толпах завсегдатаев ипподрома находить нужных людей и включать их в свои комбинации.

Мужа это увлечение поначалу удивляло и несколько раздражало, но потом он не только смирился, но даже научился извлекать из оригинальности супруги ощутимые выгоды. Его рассказы о подвигах Ирины на ниве азарта почему-то пользовались неизменным успехом у нужных людей и позволяли легко решать некоторые вопросы. А иногда, в минуты финансовых сложностей, он мог попросту перехватить сотню-другую у удачливой жены на неизбежные мужские расходы.

Но в глубине души Ирина все больше и больше изнемогала от одиночества, душевного и физического, от необходимости нести почти уже непосильный крест двойной и даже тройной жизни…

Тут и подвернулся ей, совершенно случайно, потрепанный американский журнал «Тайм» трехмесячной давности.

На очередном «суаре» в одном «приличном» доме, болтая с женщинами о модах, листая зарубежные каталоги, Ирина вдруг увидела этот небрежно брошенный на столике журнал. И по тому, как сжалось, засбоило, как недоученный рысак, сердце, она поняла, что ничего не прошло и ничего не забылось.

Всю обложку, перечеркнутую в верхнем углу красной полоской, занимала сочная, мастерски сделанная фотография. И был на ней – Новиков.

В расстегнутой песочной рубашке с пятнами пота, со своей обычной усмешкой, он сидел, свесив ноги, на капоте джипа, держа на коленях винтовку М-16. И, прищурившись, смотрел ей прямо в глаза, так, что она не могла отвести взгляда. Надпись на обложке сообщала: «Вот, наконец, русские и пришли!»

Хозяйка, заметив, что Ирина выпала из разговора, тут же пояснила:

– А это совсем смешная история… Неужели не слышала? Этот парень, Новиков, – журналист, я его немного знаю. Работал где-то там в Латинской Америке, написал книжку, у меня есть, и случайно попал в кадр американцам. Ну, те и расписали, мол, советские военные советники на заднем дворе, то да се, а журналист этот, мол, вообще переодетый бригадный генерал… В общем, парень имел у нас крупные неприятности, и его, конечно же, отозвали. И даже, кажется, выперли из журнала, где он работал. А ничего мальчик, да? Надо будет пригласить, скажу своему…

– Интересный мальчик… – сказала тогда Ирина и отложила журнал. – Пригласи. Кстати, на той неделе мы выезжаем на дачу, можно будет собраться… Туда и пригласи. А книжку дай, почитаю.

…Новиков, когда его пригласили в эту компанию, согласился скорее из любопытства. Все же – высший литературный свет. Андрея, разумеется, хозяин не знал, приглашение Новиков получил из вторых рук и приехал вместе с довольно большой и пестрой группой того живо реагирующего на скандальную славу круга, где после возвращения стал персоной грата и где его вполне средняя книга считалась модной.

Программа была обещана стандартная: дача, лес, шашлыки, тонкое вино, неформальное общение, для остроты – несколько знаменитостей и свежие сплетни из кругов, близких к информированным. Для большинства все это было привычно и даже рутинно, но для Андрея – довольно интересно.

Но все это так и осталось бы для него не лишенным приятности эпизодом, если бы…

Если бы хозяйкой оказалась другая женщина.

Он узнал ее, еще не увидев лица, хотя прошло несколько лет. Ирина, конечно, изменилась. Теперь это была не юная, спортивного склада девушка с огромными удивленными глазами редкостного фиолетового оттенка, а молодая дама, к которой очень подходило определение «прелестная» или «очаровательная».

Ему перехватило горло. Или от ее новой красоты, или от остро вспыхнувшего чувства вины перед ней, или просто оттого, что он всего три недели, как вернулся помой и еще «не вошел в меридиан», по выражению друзей-моряков.

Он постарался не попасться ей на глаза, не приведя свои чувства в порядок.

Дача стояла в глубине дремучих лесов, рядом с безымянным озерцом. Отделившись от общества, Андрей вышел на берег, сел на толстое, специально для этого сюда притащенное и затесанное бревно. Над дальней кромкой леса сгорал осенний закат, вызывающий своими красками сложное чувство грусти, сладкой печали и восхищения. Вокруг стояла тишина, которую совсем не нарушали отдаленные голоса, звуки музыки, неуверенный стук топора. Иногда в озерце всплескивала большая рыба и по неподвижной воде расходились медленные круги.

За спиной зашуршали сухие листья и, обернувшись, Андрей увидел Ирину. Заметив, что он приподнимается ей навстречу и хочет что-то сказать, она остановила его движением руки, присела рядом. Вытащила из нагрудного кармана наброшенной на плечи куртки плоскую золотую сигаретницу, протянула Андрею. Он раскрыл, взглянул, и ему вдруг стало не по себе. Так, наверное, чувствовали себя жертвы его психологических опытов. Эти сигареты, краковский «Вавель», уже лет пять не появлялись в продаже.

– Откуда это? Неужели для меня специально расстаралась? Признаюсь, поражен…

Она же, словно они только что увиделись и даже еще не представлены друг другу, сказала:

– А я смотрю, вы тут сидите, решила подойти, вдруг вам скучно. Вы же у нас человек новый…

Андрей понял, что «Вавель» – это сигнал, знак того, что вновь начинают действовать правила их старой игры и они отныне незнакомы. И ему показалось, что он понял, в чем дело.

– Нет, я отнюдь не скучаю, напротив. У вас хорошо. Просто я увидел это озеро, и небо, и закат, и подумал, что, может быть, как раз сегодня самый великолепный вечер всех времен и народов. Должен же такой когда-нибудь быть? А вдруг – сегодня? И вот – знакомство с вами, Ирина Владимировна…

Она смотрела на него своими фиолетовыми глазами, в глубине которых будто вспыхивали и погасали искры, и в глазах ее, в чуть надменной и иронической улыбке угадывалось нечто такое, что делало Ирину намного старше и опытнее его. Ему показалось, будто она видит его насквозь и заранее знает, что он поведет себя так, как захочет она. «Ну-ну, – подумал он. – Не слишком ли много вы стали о себе понимать в замужестве, дорогая?»

– Над вашими словами стоит подумать, – сказала она. – Хотя, глядя на вашу фотографию в «Таймс», я и не предполагала, что вы – такая романтичная фигура. Пойдемте, шашлыки, наверное, уже готовы…

…Костры догорели, опустилась глухая ночь без звезд, и россыпи гаснущих огней в костровищах напоминали вид ночных городов с самолета. Вечер продолжался в дачном тереме, который сам по себе произвел на Андрея сильное впечатление своим интерьером. Он с сожалением и каким-то застарелым раздражением подумал, что сколько ни говори о победе социальной справедливости, а есть и всегда, наверное, будут такие вот дачи, что даже он, человек, отнюдь не лишенный воображения и полета фантазии, с трудом воспринимает ее как нечто реально существующее в личной собственности конкретного гражданина. Ему, Андрею Новикову, к примеру, ничего даже близкого за всю жизнь не построить… А это плохо, потому что любой жизненный стандарт должен быть достижим хотя бы в принципе. Иначе вместо желания достичь появляется нечто совсем противоположное.

А вечер катился по накатанной колее, умные и не очень разговоры перемежались танцами и музицированием, возникали и распадались группы по интересам, и Новиков тоже на короткое время стал центром одной такой группы. Даже хозяин подошел к Андрею с бутылкой «Хванчкары» и минут десять они поговорили, пока в беседу не встрял до отвращения эрудированный юный критик и с ходу не перевел разговор на собственную последнюю статью, в которой, как оказалось, он милостиво похлопал по плечу Новикова и теперь жаждал ответных реверансов. Андрей ему вежливо нахамил, чем вызвал довольный хохоток хозяина.

Но все же главное в этом вечере была Ирина. И все мероприятие было как оправа для ее блеска.

Она сменила сафари на отливающее зеленой бронзой вечернее платье и стала совсем иной, однако по-прежнему неотразимой. Несколько раз Новиков приглашал ее на танец. Запах ее духов, терпких, горьковатых, тревожил и волновал его, растормаживал забытые чувства и тянул на поступки смелые и решительные, а может быть, даже безрассудные.

Ночь стремительно катилась к середине, и скоро все должно было кончиться. От этого портилось настроение, хоть он ничего и не ждал, да и не имел права ждать, от такой внезапной и, скорее всего, не нужной ни ей, ни ему встречи.

Он вышел из нижнего холла на широкую веранду, охватывающую дом по фасаду, вытащил сигарету. Зашумевший в кронах запущенного сада ветер донес до него знакомый наркотический запах.

Андрей не ошибся. Придерживая подол длинного платья, к нему из темноты шла Ирина.

– Вы не в духе, искатель приключений? Отчего?

– Нет, все более чем великолепно. Ради этого стоило вернуться.

– Вы выглядите этаким Аленом Делоном в молодости. Среди здешних дам вы произвели фурор. Не упускайте шансов.

– Боюсь, вам это просто показалось. Шампанское брют и ночное освещение…

Она вдруг наклонилась и едва ощутимо коснулась губами его щеки, но когда он попробовал обнять ее, легко отстранилась.

– Но-но… Ваша предприимчивость делает вам честь, но не думаете ли вы, что это непорядочно по отношению к хозяину?

Андрей пожал плечами. Он уже пожалел о своем порыве.

– При чем тут хозяин… Я огорчен, если мой жест оскорбил лично вас.

Она ничего не сказала.

Все кончается, кончился и этот затянувшийся вечер. Вернее, даже не кончился, а самоликвидировался: кто незаметно исчез, кто заснул в укромном уголке, и когда Андрей понял, что ему пора, Ирина с хозяином проводили его до машины. Мэтр набрался порядочно и держался уже на автопилоте, впрочем, сохраняя рафинированность и решпект.

Когда Новиков поднес к губам руку Ирины, она вдруг шепнула ему почти беззвучно:

– Жди меня через час за первым мостом.

…Андрей остановил взятую напрокат у приятеля «двадцать первую» в густой тени трех вековых сосен, сел на сухую хвою, прислонившись спиной к шершавому стволу, и стал ждать. Он слишком хорошо знал Ирину – не только потому, что они провели вместе целый прекрасный и сумасшедший год, но и потому еще, что они действительно были одной серии, и он не верил, что она могла так измениться и ею движет только тяга к галантному приключению, желание в новом качестве переиграть то, что уже однажды было сыграно до последнего листа партитуры. У нее наверняка есть какие-то серьезные основания и необходимость поступать именно так. А зачем – он скоро узнает. Тогда и выберет линию поведения.

Через час замелькали огни фар и с шелестом покрышек рядом затормозил вишневый «вольво». За рулем в строгом, тоже вишневом бархатном костюме – этакая деловая женщина из Новой Англии – сидела Ирина.

– Поезжай за мной. И не отставай, а то потеряемся… – Она хлопнула дверцей, мотор взревел, из-под колес фонтаном ударила щебенка.

Она лихо вела свою мощную и тяжелую машину, так лихо, что несколько раз у Андрея замирало сердце от ее отчаянных и ненужных виражей – с визгом покрышек – и таких обгонов на улицах, что видавшие виды ночные таксисты грозили ей вслед кулаками, произнося, наверное, разные энергичные слова. Потребовалось все его отточенное на чужих дорогах умение, чтобы не отстать от нее в лабиринте улиц.

И пока они ехали, Андрея не оставляло веселое возбуждение от этого ночного полета сквозь Москву. Ну, Иришка… Он нашел ее, немало сил приложил, чтобы огранить этот редкостный бриллиант, во многом сделал ее тем, что она есть сейчас, и сам отдал в чужие руки… А теперь вот она его нашла. Конечно же, приглашение без нее не состоялось бы, теперь-то ясно.

Через полчаса машины влетели под высокую ажурную арку самого когда-то большого дома столицы.

– Я подумала, что нам стоит продолжить вечер в более узком кругу, – сказала она, поднимаясь впереди него по лестнице.

Через темный коридор Ирина провела его в просторный, почти пустой холл, включила торшер, легко и быстро, словно танцуя, совершила круг по комнате, и заиграла музыка, на низком столике появились чашки и бокалы, вспыхнул свет в баре… Лицо ее в мягком рассеянном свете казалось еще более красивым. Он обратил внимание, что Ирина так гармонично вписывается в обстановку, словно это помещение подгонялось по ней, как платье. А может, так оно и было.

– Подожди-ка минуточку, я сейчас… – сказала она.

Все правильно, – отстраненно подумал Андрей. Он дурак и свинья, а Ирина заслуживает именно такой жизни, недоступной ему и подавляющему большинству населения. Какую можно увидеть лишь в кино или так вот, случайно приобщиться. Жизнь в пятикомнатных, огромных, как артиллерийский полигон квартирах, на трехэтажных дачах, отделанных карельской березой и обставленных павловской мебелью, с машинами непременно лучших иностранных марок, напитками и закусками из «Березки», с квадрофонами, видеомагнитофонами, поповскими сервизами и богемским хрусталем на каждый день… С рублями, длинными, как портянки… Бриллиант получил подобающую оправу.

Он опустил голову, играя желваками на скулах, и не сразу заметил, что Ирина стоит в проеме двери и глядит на него. Она переоделась четвертый раз за этот вечер, теперь на ней был длинный, до пола, черно-красный, как бы его назвать… Андрей не помнил, пеньюар, что ли? В общем, та штука, что сейчас рекламируется в не наших журналах, как выходное платье и одновременно ночная рубашка. Такое воздушное, летящее, моментами почти прозрачное.

Лицо у нее было печальное и отстраненное. Андрею захотелось обнять ее, как раньше, погладить по волосам, пожалеть и утешить, потому что ей было явно плохо. Как это ни странно, но он не сделал этого, он кусал губы и ждал чего-то. Молчание затягивалось. Только тихо звучала музыка.

Она сама подошла к нему, села на подлокотник кресла.

– Чего ты добиваешься, психолог… – сказала звенящим голосом, – чтобы я разрыдалась перед тобой сейчас? Или бросилась к тебе на шею? А я ведь не за этим тебя позвала…

Он не выдержал и обнял ее, прижался лицом и губами к тонкой высокой шее. Она тоже обняла его так, словно боялась, будто в следующую секунду он исчезнет…

Андрей проснулся, как от толчка. В комнату уже вползали прозрачные рассветные сумерки, Ирина сидела рядом на широкой постели и не отрываясь смотрела на него. Он потянулся к ней, но она отодвинулась. И вдруг ему стало страшно от ее взгляда.

– Нам надо поговорить, Андрей… Я хотела сразу, но потеряла голову. Прости. Теперь тебе будет труднее…

– Может, мы сначала встанем, оденемся?

– Хорошо. – Она опустила ноги на ковер, встала, помедлила, будто не зная, что делать дальше, нашла глазами пеньюар и набросила на плечи. Отвернулась, помня, что он не любил одеваться при ней.

Андрей подошел к окну. В светлеющем воздухе вытянулись сонные дома. Льдисто отсвечивал гранит цоколей. Из подворотни напротив вдруг вывернулся велосипедист в бело-красной майке и, качаясь на педалях из стороны в сторону, быстро скрылся из виду.

…Ирина медленно, с длинными паузами, ни разу не взглянув ему в лицо, рассказала ему свою подлинную историю с самого начала. Когда она замолчала, небо над крышами густо зарозовело.

– Вот, значит, как… – сказал Новиков. – Вот какие пироги с котятами…

Ирину передернуло.

– Извини, вырвалось. Дожили, значит. Что ж, когда ни помирать – все равно день терять. И к чему ты мне все это изложила?

Ирина смотрела на него и опять поражалась. Да, Андрей – это Андрей. Больше всего она боялась, что в его глазах отразится страх или отвращение к ней. А увидела прежде всего сочувствие. То есть она сама в его понимании не изменилась. Изменились сопутствующие обстоятельства.

– Спасибо. Слушай дальше. Пока ничего страшного не произошло. Но я устала. Я больше не могу. Еще чуть-чуть – и сорвусь. Или сойду с ума. Вашего, человеческого. Мне нужен помощник. Не случайный фигурант для технической работы, а друг, с которым я могу говорить обо всем. Ноша оказалась не по мне. Судьбы мира – слишком тяжелый груз… А ты не пожалеешь. Спаситель вселенной – роль как раз для тебя. Мы будем вместе, и ты сможешь осуществить любое свое желание. Любое, Андрей…

Новиков слушал ее и улыбался. Но голос, когда он заговорил, был серьезным.

– На свете есть много вещей, насчет которых разумный человек мог бы пожелать остаться в неведении. Это сказал Эмерсон. Вы его должны были проходить. Ну да уж ладно… А тебе ничего не будет от твоих начальников за разглашение?

– Конечно, нет. Меня никто не контролирует, и вообще – я же не на мафию работаю…

– Дай-то Бог… – с некоторым сомнением сказал Новиков. – А все, что хочешь, – это, конечно, заманчиво. Я бы даже сказал – весьма. Знаешь что, давай-ка лучше еще поспим. Досталось тебе крепко, и, как я подозреваю, в ближайшее время спокойной жизни не предвидится.

Эти слова поразили ее своей совершенной неуместностью. Но подчиняясь его уверенному тону, она послушно легла в постель, и когда он обнял ее, поняла, что именно это ей и нужно сейчас. Прижалась к нему всем телом и удивительно быстро провалилась в глубокий сон.

Зато Новиков лежал, глядя в потолок, и спать ему хотелось меньше всего на свете. Он поверил Ирине сразу. Просто ощутил, что, как бы невероятно ее слова ни звучали, все они – чистая и абсолютная правда. И потрясен он был не невероятностью, а скорее обыденностью исторического момента. А ведь, если припомнить, так всегда и случалось. Взять ту же высадку на Луну. Что он особенного ощутил, когда, сидя за мороженым в кафе «Якорь», услышал сообщение по радио? Кажется, подумал: «Ну вот…» И тут же отвлекся.

А сейчас? Ну и что из того, что на плече у него тихо дышит во сне инопланетянка? Вполне можно предположить, услышь он информацию о долгожданном контакте по каналам евро- и интервидения, она произвела бы гораздо большее впечатление…

И много еще чего подобного передумал Андрей Новиков.

…Встали они около полудня. Пока Ирина занималась собой в ванной, Новиков включил запись концерта Арнольда Биша конца пятидесятых годов и сидел на подоконнике, слушая причудливые голоса саксофонов, кларнетов, тромбонов. Беспокоила его сейчас одна только мысль, которую он и высказал, когда вошла Ирина, свежая и будто светящаяся изнутри.

– Все в порядке, – ответила она. – Мы с мужем живем на два дома. Он почти круглый год на даче, а я в основном здесь. Так что за мое семейное счастье можешь не тревожиться…

– Это, конечно, очень удачно. В том плане, что тебе ничто не помешает съездить со мной кое-куда на денек. Другого же я как-то и не опасался.

– Куда это мы должны съездить?

– Ты Левашова помнишь?

– Как же…

Андрей понял ее интонацию. Левашов был единственным из их общих друзей, с которым у Ирины установились тогда отчетливо неприязненные отношения. Во многом потому, что чары Ирины не производили на него никакого видимого впечатления. И Олег не только этого не скрывал, но и не упускал возможности при каждом удобном случае доводить ее до белого каления. Весьма, впрочем, деликатно и с извиняющейся улыбкой.

– Так вот, Левашову очень интересно будет с тобой познакомиться. В новом качестве… У вас с ним найдется о чем поговорить.

– Я, кажется, его в виду не имела. Мы с тобой разговаривали…

– Знаешь, Ириш, тема-то у нас с тобой довольно серьезная. А Олег как раз тот человек, который может нам весьма пригодиться. И вообще, ум хорошо, а два сапога пара.

– Не нравится мне это. Да и ты меня удивляешь. Разучился сам решения принимать? Я тебе, кажется, ничего страшного не предлагаю. Да – значит, да, а нет – забудь и закончим об этом…

– Ира… Не все даже то, что можно делать безнаказанно следует делать. По крайней мере сразу. А тебе что, трудно прокатиться? Провести еще денек на природе? Вчера я у тебя, сегодня ты у нас… Ну?

Ей вдруг представилось, что ничего не было, она ему ничего не говорила, они просто нормальные, обычные муж с женой, обсуждающие проблему воскресного отдыха.

– Ох, Новиков, годы тебе на пользу не идут. А куда хоть ехать?

– До Осташкова, а там совсем близко.

…Поехали на ее машине, потому что Андрей не рискнул отправляться в дальний путь на чужой и порядком разболтанной «Волге». В пути разговаривали на совсем посторонние темы, в основном – заново знакомились, с двух сторон наводя мост через разделившие их годы. Как бы невзначай, просто любопытствуя, Андрей коснулся и текущего момента.

– А вот интересно все же, чем вы, пришельцы, от нас отличаетесь? Что в вас есть такого, потустороннего?

– Господи, ты ж со мной столько дней и ночей провел. Неужели не разобрался?

– А вдруг ты умело маскировалась, втираясь мне в доверие?

– Не валяй дурака, ради Бога. Я уже жалею, что с тобой связалась. Сколько вокруг есть серьезных мужчин.

– То, что случилось, уже нельзя неслучившимся сделать…

– Успокойся, ничем я от тебя не отличаюсь. Ну, память лучше… Знаю то, что ты не знаешь. Но это, впрочем, взаимно. Кое-какой техникой владею, вам неизвестной… Изучала способы работы с временем… И заметь, Новиков, при желании могу всему этому тебя обучить.

– Заманчиво, дарлинг, даже очень… Но все это так пока. Не очень впечатляет. А истинные чудеса чтоб? Левитация, трансгрессия, телепатия, трансмутация, тушение звезд. Воскрешение покойников, наконец!

– Тебе вредно читать низкопробную фантастику…

– А что? По-твоему, выходит – миллионы лет развития и ничего такого этакого, грандиозного? Скучно…

– Не замечала раньше за тобой некоторой туповатости. Обывательский уровень…

– Это потому, что я всегда играл только на своем.

– Объясняю на доступном уровне. Ты вот тоже очень могущественный человек, представитель великой цивилизации. Возьму я и телепортирую, как ты выражаешься, тебя в… Какое время ты предпочитаешь в прошлом?

– Вас понял. Ты намекаешь, что без современной техники и ноосферы я ничто? Согласен. Но ты специально готовилась…

– И ты готовься. К поездке в Древний Рим. Но с собой возьмешь не больше того, что унесешь в руках… Ну?

– Надо прикинуть…

Он думал километра три.

– Выходит, туда вообще почти ничего не возьмешь стоящего. Автомат с патронами, антибиотики, справочники какие-нибудь. Прожить можно и даже крупные беспорядки учинить. А больше ничего. Никакая техника работать не будет, не от чего…

– Вот и я в той же ситуации. Пара специально сконструированных под ваше электричество приборов, кое-какая мелочь автономного питания, а остальное в голове. И после прибытия – кружок технического творчества на дому.

Новиков словно вдруг потерял интерес к разговору, стал отвлекаться на проносящийся за окном пейзаж, переменил тему. Самое главное он узнал. С помощью некоторых приемов прикладного психоанализа он выяснил – перед ним все та же самая Ирина, а никакая не межзвездная Мата Хари в образе красивой женщины. Остальное пусть выясняет Левашов. Ему даже пришла в голову роскошная мысль, которая вообще меняла всю картинку. Только высказывать ее пока рано.

От избытка положительных эмоций он подвинулся к Ирине, приобнял за плечи, поцеловал за ухом.

Она дернула плечом.

– Не надо. Мешаешь. Видишь, какое движение.

Но тон у нее был не строгий.

…Набуксовавшись на узких песчаных проселках, к вечеру они все же пробились к глухой селигерской деревне, где отшельничал Левашов. Ирина едва его узнала. Дочерна загорелый, с высветленными солнцем и солью усами и бородой он напоминал средневекового новгородца или помора. Как рассказал ей по дороге Андрей, он оставил свой НИИ и несколько лет уже плавает на новороссийских танкерах инженером-электронщиком, обретя желанную свободу научной мысли, финансовую независимость и право отдыхать по своему усмотрению четыре месяца в году. И сейчас проводит очередной отпуск в рыбалке и размышлениях.

…День медленно, как это бывает только в северной России в разгар лета, угасал, и его закат был полон неизъяснимой и непонятной тому, кто сам не видел, прелести.

Они втроем сидели в дальнем углу усадьбы, как назвал Левашов купленный в прошлом году громадный пятистенок из кондовых бревен с вырезанной на фронтоне датой: «1914», с заброшенным и выродившимся яблоневым садом. Внизу блестела гладь Селигера, за нешироким плесом отражались в воде стены и башни древнего монастыря, который никто не пытался охранять как историческую реликвию по причине абсолютной удаленности от всякого подобия цивилизации, а дальше, за островом Столбным, склонялось к закату большое медное солнце. В камышах на берегу шелестел ветер.

Они сидели в дряхлых плетеных креслах, не спеша отхлебывали пиво из тяжелых, как трехдюймовые снаряды, литых стаканов, и Новиков близко к тексту пересказывал Левашову то, что узнал от Ирины, а сама она, словно это ее никак не касалось, смотрела по сторонам совершенно отсутствующим взглядом, демонстрируя то ли полное доверие к мнению и позиции Новикова, то ли, наоборот, желая показать, что она не хочет иметь со всем этим ничего общего.

Левашова ее поведение нервировало, он все пытался понять, в чем вообще смысл ситуации, при которой его вынудили присутствовать, и не напоминает ли это семейную сцену, когда супруги общаются через посредников.

Ему также приходилось думать, как расценить вновь возобновленную связь Новикова и Ирины, и уж потом, в третью только очередь, до него дошел истинный смысл и суть разговора.

– Знаете, мальчики, вы тут общайтесь, а я пойду по деревне пройдусь. Сто лет не видела такой глуши. К озеру спущусь…

Ирина ушла, друзья остались вдвоем.

– И все так и есть? – после долгой паузы спросил Левашов.

– Нет, пошутить захотелось.

– И ты ей веришь?

– Не хотел бы, но…

– Сподобились. Впрочем, это даже справедливо. Я об чем-то эдаком всю жизнь мечтаю.

– Концерт по заявкам продолжается. К твоей теме это близко?

– Не слишком. Я больше искривленными пространствами интересуюсь. Но кое-что позаимствовать можно. Например, идею канала. Пробой через время, но значит – и через пространство тоже. Как-то же она к нам попала.

– Ну, поговори с ней. Может, что и выяснишь. Правда, состояние у нее сейчас… Смотрю, и душа переворачивается… Я ее чего и привез: глядишь, рассеется. И тебя поконсультирует по старой дружбе…

– Дружбе… – покривился Левашов. – Ты же знаешь, как она ко мне относится.

– А вот она уверена, что это ты ее терпеть не можешь. Интересно, да? «Синдром Левашова» – хорошее название для специфических форм определенного недуга, когда скрытые эмоции из подсознания, вытесняясь в сознание, преобразуются в псевдонеприязненное отношение и поведение при общении с возбудителем. Красиво сформулировано? Продаю…

– Да пошел ты со своим юмором…

– Чтобы я так был здоров, сказали бы тебе в Одессе. Скажи лучше, а тебя что, совсем не задевает, что она оттуда?

– Что она оттуда или что она оттуда?

– Второе.

– Знаешь – абсолютно. Для меня она – та же самая Ирка.

– В которую ты, как я теперь понял…

– Может, прекратишь?

– А зачем? Кстати, она не только свободна сейчас, а жутко одинока. Космически… Гляди, каламбурчик вышел.

– А ты?

– Я… Мой поезд уехал вон аж когда… И окромя сентиментальных воспоминаний и суровой мужской дружбы, нас с ней ничего не связывает.

– Мели, Емеля… Развелось психологов, а нет, чтобы девушке попросту в глаза посмотреть. Стала б она с каждым недоумком за полтыщи кэмэ ни с того ни с сего гнать… Поверь моему опыту. Особливо у замужних, году так на третьем-пятом, сентиментальные воспоминания способны превращаться в материальную силу…

– Ладно, размялись. Давай по делу.

…Ирина вернулась, когда уже почти стемнело. Ее прогулка по деревне не вызвала у местных жителей, проживающих тут в количестве около пятнадцати человек, никаких внешних проявлений интереса. Тут всяких туристов видели.

Мужчины встретили ее радостными возгласами и непривычными в их устах комплиментами, и она поняла, что ее дело плохо.

– Предлагаю считать сумерки сгустившимися и перейти в дом, а то свежеет, да и комарики… – сказал Левашов.

– Принято. Ведите меня…

Левашов зажег большую двенадцатилинейную лампу под зеленым абажуром. Пряный запах керосина, тьма, собравшаяся по углам из центра комнаты, мягкий золотистый отсвет свежевыскобленных и проолифенных бревенчатых стен сразу создали уют.

Ужин Левашов подал самый простой – уха и жареные грибы. Он не страдал комплексом Лукулла и с собой привез только табак и напитки, в остальном полагаясь на дары земли, воды и сельпо.

Так они и провели этот последний в ее памяти счастливый вечер. Неспешный ужин, разговоры, чай из самовара с гордой надписью по боку «Сукинъ и сыновья…» Словно между прочим касались бытовых подробностей первой Ирининой жизни, не уделяя им большего внимания, чем, скажем, рассказам Левашова о нравах грузчиков Латакии или воспоминаниям Новикова о встречах с американками из Корпуса мира.

И снова она поражалась выдержке своих друзей. Пусть она и знала их, как ей казалось, великолепно, но ведь были они для нее всего лишь люди, а она читала серьезные, не фантастические, философские книги, где рассматривались проблемы гипотетических контактов. И всегда в них более или менее явно проводилась мысль о шоке невероятной силы, тотальном комплексе неполноценности, угрожающем человечеству при встрече с высшим разумом. И выходило, что либо Новиков с Левашовым необыкновенно шокоустойчивы, либо просто не считают ее носительницей означенного высшего разума. Какой вариант для нее лучше, она пока не решила.

Наконец Левашов встал.

– Ну, хватит. Спать мы тебя положим наверху, есть там светелочка, в самый раз для тебя. Можно бы и на сеновале, да вот сена там нет уже лет тридцать.

…Она уже задремала и не знала, сколько еще друзья сидели внизу без нее. Дверь скрипнула и, открыв глаза, Ирина увидела, как вошел Новиков. Остановился у изголовья, постоял молча, словно не зная, что делать дальше.

– Ты что? – шепотом спросила она.

– Не спишь? Вот и я тоже.

Ирина села на постели, подвинулась к стене. Простыня соскользнула, открыв плечи и грудь. Она не стала ее поправлять.

Андрей присел рядом, провел ладонью по ее щеке. Она вздрогнула от этой привычной ласки и вдруг возникшего влечения к нему.

– Оставайся у меня. Если не противно теперь…

– Что ты говоришь!… Тебе ж со мной нормально было?

Она не ответила. У нее все было совсем иначе, а у землян даже расовые и национальные различия имеют огромное значение.

Новиков снова погладил ее по щеке, шее, плечам. Неровно и шумно вздохнул:

– Олег там… неудобно…

Она отвернулась, подтянула простыню к подбородку.

– Все советуешься… У самого смелости не хватает? Или еще чего? Я тебе правду говорила – у тебя будет все. Любые возможности жить так, как хочешь. Деньги, книги, путешествия, почти вечная молодость, возможность влиять на судьбы людей и народов… Ты же всегда этого хотел, я помню. Так твои мечты – только жалкая тень того, что я тебе могу дать…

– Все-таки придется говорить сейчас. Я хотел утром. Слова, сказанные ночью, это, знаешь… – он махнул рукой. – Ну, слушай… Лично тебе я верю. Знаю тебя и в твоей честности не сомневаюсь. Но вот тем, кто тебя послал… Почему они не обратились к нам по-хорошему, в открытую? Значит, им есть для чего прятаться? Что это за мировые линии, куда они идут и как пересекаются – дело темное. Не для слабых умов. Может, их действительно надо разводить, сводить, менять историю и прочее? Допускаю, но согласиться не могу. У нас так не делается. В темную – в преферанс играть можно. Со своим ходом и семью взятками на руках. А быть слепым агентом не знамо у кого играть под суфлера, не читавши пьесы… Нет.

Она поразилась твердости его тона. Пыталась его убедить, концентрируя все свои способности, но все оказалось бесполезным.

– Пойми, Ира, пусть ты во все веришь и считаешь, что так и надо. В конце концов, это твоя работа. Но я вам помогать не могу. У Земли свой путь. И – наши принципы. Если даже мой отказ ничего не изменит, если ты найдешь себе более покладистых, доверчивых или просто взыскующих благ помощников, для меня важно, что я в этом не участвовал… Я не считаю себя вправе решать за человечество, если даже поверю, что ему от моих действий будет лучше. А кроме того, я думаю, твоя работа вообще бессмысленна. История, мне кажется, настолько упругая штука, что силой с ней ничего не сделаешь. Сколько уже примеров было, даже в наши времена. И в ту, и в другую сторону. Баварская республика, Венгрия в девятнадцатом году, фашистские эксперименты, Чили, Португалия, Китай, волюнтаризм всякий… И все возвращалось на круги своя. В русло главной исторической последовательности. Да ты же сама истмат учила. Это, может, сейчас у вас там иначе считают, да и то, если в архивах покопаться, что-то похожее найти можно. У вас какой там способ производства?

Она с недоумением поняла, что не знает, как ответить. И сказала совсем другое.

– Но, может быть, те примеры и есть итог воздействия в нужном направления, а иначе…

– Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе.

– Возьми другие примеры, – не хотела сдаваться Ирина. – Вот если бы князь Владимир силой ввел другую религию, не православие, как бы сейчас выглядела наша история?

С острой радостью он отметил эту ее оговорку: наша.

Но промолчал. Сказал другое:

– Хороший пример. Но и здесь можно возразить. Он и выбрал именно православие, потому что другая религия просто не накладывалась на национальную идею и национальный характер. Но это уже повод для другого разговора. Давай пока оставим тему полуоткрытой. Смотри, Ирок, я с тобой честен до предела. Будь на твоем месте кто угодно другой, я бы считал своим долгом силой пресечь его деятельность. По законам военного времени.

– Вот даже как… Спасибо… Шел бы ты правда вниз, Новиков. А то боюсь, передумаешь…

И только после этих слов он обнял ее, начал целовать, преодолевая молчаливое сопротивление. Она отворачивала голову, избегая его губ, но уже знала, что уступит, что его искренний порыв сейчас для нее важнее, дороже и гордости, и принципов, и так называемого долга.

…Утро настало серое, пасмурное, словно и не было накануне солнечного вечера и ясного заката. В плотной, словно придавленной рыхлыми низкими тучами тишине отчетливо слышался монотонный шорох медленного дождя.

Завтракать сели поздно, и за столом все время ощущалась общая неловкость, будто после ссоры, в которой все были не правы.

Первым вернулся к вчерашней теме Левашов. И то, что он сказал, словно бы выворачивало предложение Ирины наизнанку. Он, оказывается, давно уже занимался проблемой внепространственных переходов. И даже собрал установку, предназначенную для создания окна между двумя как угодно далеко разнесенными координатными точками. И хоть работала установка ненадежно и неустойчиво, на уровне первых телевизоров, иногда совмещение получалось вполне убедительное.

Ирина поразилась, как близко подошел он к решению, которое считалось вершиной развития неизмеримо дальше ушедшей науки и техники на ее родине. И Левашов предлагал ей поделиться своими знаниями и техническими возможностями, помочь довести до ума его конструкцию, одновременно, разумеется, отказавшись от своей галактической роли. Сменить, так сказать, флаг…

Она еще более была не готова к этому, чем они – к ее предложению. Даже нет, они были более готовы, у них сразу определилась позиция. Ирина же вдруг почувствовала себя голой на площади. Положение, из которого нет разумного и достойного выхода. Разве только прикрыться руками и бежать, куда придется.

Прикусив губу, она отвернулась к окну. И засмотрелась.

Сквозь мелкую сетку дождя пополам с легким туманом виден был мокрый лужок, раскидистая трехстволая береза, опустившая свои ветви почти до земли, а дальше расплывчато просматривались контуры безмолвных изб.

– Да, красиво… И грустно. Селигерское настроение… – тихо сказала Ирина. – Спасибо, мальчики, за откровенность. Вы всегда были настоящими друзьями. Главное – честными. А я поеду, наверное. Дел у меня много, да и муж беспокоиться станет. Ты как, Андрей, со мной поедешь или тут останешься?

– Не спеши, Ира, – попробовал ее удержать Левашов. – Пойдем, я тебе свою технику покажу. А если сразу не можешь от присяги отступить, так подумай: ведь когда мы с тобой эту штуку мою до ума доведем и обнародуем, история сама собой так изменится…

– Не положено передавать отсталым цивилизациям информацию или приборы, не соответствующие их уровню развития, – заявила она чужим голосом, лицо у нее было бледное и словно отсутствующее.

Новиков за ее спиной резко взмахнул рукой, приказывая Левашову замолчать. Олег пожал плечами.

– Ладно, Ира, поехали раз так… – сказал Новиков.

Уже садясь в машину, Ирина вдруг сказала Левашову:

– Будешь в Москве – заходи, подумаем, чем тебе можно помочь.

Новиков повернул ключ. На душе было погано.

Отъехав километров десять от деревни, он остановился.

В лесу дождь, и вообще-то очень мелкий, совсем почтя не ощущался, только шелестел не переставая в кронах медноствольных сосен. Песок дороги был поверху схвачен слегка намокшей и затвердевшей корочкой, будто снег – настом.

Тихо, сумрачно было в лесу, необычно, тревожно-торжественно, словно в заброшенном храме, где нет ни души, только почему-то горят, потрескивая, многочисленные свечи.

Ирина была совершенно городской женщиной, выросшей на московском асфальте, и безлюдный дремучий лес, совсем не похожий на тот, что окружал ее дачу, здесь, в сотне километров от ближайшего города, действовал на нее с необычной силой.

Ей не хотелось ни о чем говорить с Новиковым, но когда он открыл дверцу и протянул ей руку, молча подчинилась.

Она медленно шла рядом с ним, глядя себе под ноги, глубоко проваливаясь каблуками в песок, и вдруг ощутила, как начинает действовать на нее неяркая, но мощная красота окружающей природы.

– В березовом лесу – веселиться, в сосновом – Богу молиться, в еловом – с тоски удавиться… Похоже? – нарушил тишину Новиков.

– Очень… Это ты сам придумал?

– Это лет за пятьсот до нас, наверное, придумано. Моими… нашими предками. Скажи, вот сейчас кем ты себя больше ощущаешь, Ириной Седовой или… как там тебя звали?

– Не будем об этом. Ты для этого только остановился?

– Не только. Я просто не хочу, чтоб мы расстались навсегда. Да, я перед тобой виноват. И тогда, и сейчас. Только прими, как смягчающее обстоятельство, что я всегда стараюсь быть честным… Даже во вред себе.

– Новиков, ты знаешь, иногда мне хочется тебя ненавидеть.

– И сейчас. Сколько выгоды и удовольствия я извлек бы, завербовавшись в твои агенты. А я опять…

– У тебя в роду святых, случаем, не было?

– Святых не было. Но понятия о чести имелись. Возможно, и преувеличенные. Еще на Калке за ту честь головы клали. Кстати, и справка есть…

– От кого справка? – с веселым изумлением, впервые за этот день улыбнувшись, спросила Ирина. – От великого князя?

– Нет, из департамента герольдии. Деды-прадеды мои, к слову сказать, в бархатных книгах повыше Романовых записаны были, но по причине гонора и правдолюбия в основном в опалах пребывали.

– Вон как даже? А я и не подозревала, что с аристократом дело имела… Чего ж раньше этого не рассказывал?

– Черт его знает… Тогда у вас, девочек, совсем другие вещи в цене были.

– А я, наоборот, под тебя подстраивалась… Ладно, Новиков, прощаю я тебя. Раз уж ты такой… несгибаемый. Только, наверное, видеться мне с тобой трудно будет.

– Ну ладно, поступай, как решила. Только еще одно скажу, и все. Когда совсем уже кисло станет, и звезды твои тебе не помогут, и на земле друзей не найдется – вот тогда и вспомни про Андрея, сына боярского. «…И мечом и всем достоянием своим послужу честно и грозно, воистину и без обмана, как достоит верному слуге светлой милости твоей…» Так в свое время в клятвенных записях ручались. А про все остальное забудем. А если пока видеть меня не хочешь… твое право. Заслужил, значит.

Километров сто они проехали молча, а потом, будто ничего важнее ей в голову не пришло, Ирина спросила:

– А почему – сын боярский? Какое ты к боярам отношение имел?

– «Сын боярский» – это обозначение определенной категории военнослужащих в допетровские времена. Нечто вроде вольноопределяющихся гвардии. Потом дворянами стали называться.

…Вскоре, не без ее участия, Новиков уехал вновь. В очередную горячую точку планеты. И она смогла заставить себя не думать о нем и не вспоминать. Не испытывать грусти и боли, даже встречая изредка в газетах подписанные его именем статьи и репортажи. Но в душе прибавилось равнодушия и пустоты.


…И вот он снова сидит рядом с ней на диване, пришедший, как и обещал, по первому зову. Она чувствовала себя удивительно легко и хорошо сейчас, глядя на его лицо, слыша его голос, узнавая привычные интонации и жесты. Он расспрашивал о вещах совершенно несущественных и необязательных: о работе, о бывшем муже. И, не желая затягивать пустую беседу, она сказала, разом ставя все на свои места:

– Видишь, Андрей, по-твоему вышло. Пришло время…

– Острить мечи и седлать коней? Готов. Даже вдел ногу в стремя!

Словно вчера был тот разговор, так точно он попал в такт ее воспоминаниям. Ирина почувствовала, что глаза у нее вот-вот увлажнятся. Ослабли нервы. Или, напротив, отпускает перегрузка от сознания, что есть кому снять с нее давящую тяжесть.

– Вот так и выходит… Только ты у меня и остался, самый умный и самый верный…

Она рассказала ему историю с Берестиным и все, что ей предшествовало.

Новиков внимательно слушал, вертя в руках бокал на тонкой ножке.

– Нашелся, значит, герой-гвардеец. Ну, Бог ему судья. А чего ж меня сразу не позвала? Такой ерунды я бы не сотворил.

– Я же знала твою позицию, и договор помню. Впрочем, тебя же и в Москве не было, раз ты к Новому году вернулся, это для меня все в неделю уложилось…

– Вот именно. Не верится мне что-то, недоговариваешь ты… Какая крайность была парня черт знает куда засылать? Сама же говорила, что все твои варианты вполне необязательны, и выбираешь ты их от фонаря, грубо говоря… Не так?

В который уже раз Ирина поразилась невероятной способности Новикова попадать в цель с первого раза, минуя массу промежуточных и для другого непреодолимых этапов мышления.

– Так, Андрей, были бы мы с тобой заодно всегда, нам бы цены не было. Ладно, скажу и остальное. Дело в том, что у меня перестала работать вся моя аппаратура. Примерно год назад прервалась связь с центром и я осталась совсем одна. Я не просто потеряла возможность работать – пропала всякая надежда когда-нибудь вернуться домой. Пусть я и не собиралась пока, но все равно мне стало жутко. Хуже, чем любому Робинзону. Попробуй понять. Оставался единственный выход – попасть в 66-й год, там работал ближайший координатор со стационарным постом наведения. Надо было установить там такой… как бы усилитель, чтобы снова возник канал. Тот координатор исчез вместе со своим универсальным блоком бесследно, возможно – погиб.

– А не мог ли он послать все к черту, как я тебе предлагал, и начать нормальную частную жизнь? Он кто был, мужик или тоже дама?

– Я не знаю.

– Ладно, Бог с ним. И что, получилось у твоего десантника что-нибудь?

– И этого я не знаю. Сейчас все вообще перепуталось немыслимо. Алексей, если вернулся, попал туда же, в октябрь, но меня-то там нет, я уже в феврале…

– Ну и что? Вернулся, прожил разницу и все равно теперь здесь. Ты его искала?

– Нет, ты не понимаешь. Он до сих пор в октябре. Вот, смотри… – Она быстро нарисовала на салфетке ось времени, отметила точки, соединила дугами.

– Он здесь, а я сразу здесь. Ты все время жил по оси нормального времени, Алексей вернулся в точку отправления, а я сразу сюда. Понимаешь?

– Мало, но смутно. Ну а не черт ли с ними? Пусть тот парень остается там, где он есть, и живет, как жил. А для тебя непрожитые четыре месяца не такая уж потеря, думала? Или твой парень тебе не просто так?

– При чем тут это? Да, мне показалось, что я готова его полюбить, если ты этого от меня добиваешься. Он хороший человек, может, лучше всех, кого я знала…

– Рад за тебя… И намек твой понял. И со свойственной мне бестактностью позволь спросить. Что лучше – ждать и не дождаться, или иметь и потерять?

– Издеваешься?

– Что ты! Просто думаю вслух. Извини, если что не так. Значит, нашла, почти полюбила и отправила черт знает куда для своих ракообразных каштаны таскать…

– Каких ракообразных, о чем ты?

– Ну, это я к слову… Парня твоего я понять могу – как же, если женщина просит… Знал бы, дурак, что всего-то мостик для нее наводит, чтоб в случае чего было по чем домой вернуться. Глядишь, и подумал бы лишний раз…

– Больно бьешь, верный рыцарь…

– Еще раз извини. Я до конца все понять хочу. Что дальше будет? Если ты сейчас сможешь вернуться к нему, значит, отсюда ты исчезнешь навсегда? И я, соответственно, не увижу тебя больше? Боюсь, ты меня переоцениваешь. На все готов, но своими руками отдать тебя постороннему мужику…

Его не очень ловкая шутка слегка разрядила напряжение.

– Не в мужиках дело. Если я сумею вернуться в эту точку, то ликвидируется главный парадокс. Ты не представляешь, в каком мы сейчас живем мире. Его как бы и не существует даже. И я не понимаю, как он возник. Такое раздвоение теория не предусматривает. Со вчерашнего дня существует два вероятностных мира, и ни один из них не устойчив. Ты сидишь сейчас со мной и одновременно что-то делаешь в том октябре. И все остальные тоже. Эти миры отличаются только тем, что в одном из них нет меня. Если я вернусь туда, все должно совместиться.

– И как это будет? На моем примере. Я где окажусь? Опять в октябре? А как с воспоминаниями?

– Нет. Если все получится, время совместится в эту сторону, по вектору. Я еще раз проживу и догоню вас всех, здешних.

– И будешь помнить, как все было? Как мы сейчас сидим?

– Наверное…

Новиков тряхнул головой.

– Нет, не понимаю. Давай еще раз. Мы организуем тебе переход туда, ты исчезаешь из этого мира и снова в нем возникаешь. Прожив четыре месяца. В этой же квартире, где ты не жила. А я, если останусь здесь же? Ты доживешь до данной секунды, и я появлюсь? Допустим, ты сдвинешь диван месяц назад, тогда я рухну на пол? Но вот этот прошедший час мы с тобой проговорили, а ты придешь сюда не одна, а с твоим Берестиным, и значит, разговора этого уже не будет. Или не было?

– Не пытайся все решить при помощи своего здравого смысла. Здесь все гораздо сложнее. Тут и принцип неопределенности, и многое другое. Но я надеюсь, что все образуется без особых катаклизмов и новых парадоксов.

– Ну-ну, май дарлинг. Неприятно чувствовать себя дураком, но видно, никуда не денешься. На что не пойдешь ради любимой женщины…

– Любимой? Чего это вдруг? Или стареешь?

– Опять ты за свое… Я тебя всегда любил, как десять тысяч братьев любить не могут, и ты это знаешь. Просто в одной из точек пространства-времени у нас несколько не совпали позиции в толковании этого термина применительно к конкретной ситуации…

– Ну, понесло… – Ей стало легко, как в юности, когда ничего еще не случилось, и она привычно слушала обычный новиковский треп.

– Давай прервемся пока. Ты лучше поешь, а то зря я, что ли, старалась?

– Поскольку я не соловей, то, кажется, сыт и баснями. Впрочем, судя по запаху, мясо по-французски уже готово…

…Отложив вилку, Новиков вновь посерьезнел. Заговорил жестко и напористо.

– Или я ошибаюсь, или ты наконец должна поумнеть. Что еще надо, чтобы выбить из тебя окончательно всю твою межзвездную романтику и сомнительное мессианство? Во всю эту дурь с мировыми линиями и грядущими катастрофами я и тогда не верил, и сейчас тем более. А твоя родная планета, не знаю, как ее там называют, представляется мне довольно неприятным местом. Взять бестолковую девчонку, прошу прощения, заморочить ей голову, забросить Бог знает куда и заставить выполнять непонятную ей работу. Крути верньерчики, пока крестики не совместятся. А что после этого, тебе знать не положено. А очень часто после этого ракеты летать начинают, раз уж цель в крестике! Это я, конечно, для примера говорю, но смысл тот же. Если человеку не объясняют смысл его деятельности, это не просто так, поверь моему опыту. Что здесь, то, скорее всего, и там. И, кстати, какая тебе за службу награда полагается? По наградам тоже можно о многом судить…

Ирина перед Новиковым действительно чувствовала себя растерянной девчонкой. Он вообще, с самого начала, сумел поставить себя в более выгодную позицию, тем более сейчас, когда она, все проиграв, обратилась к нему. И, не желая отвечать, все-таки ответила.

– Когда я возвращусь, меня окружат особым почетом. Весь мой род занесут в книгу памяти, это очень большая честь и привилегия… Наверное, получу право на продление жизни без контроля и ограничений… – Отчего-то сейчас все те знаки высшей благодарности, что ждали ее на родине, в переложении на русский язык звучали крайне неубедительно, даже жалко.

– Ух, как здорово! – восхитился Новиков. – А оно тебе, Ирке-Иришке, надо? Все, что там тебя где-то якобы ждет? Кого ты там помнишь, кто по тебе тоскует? С кем в том раю бессмертие коротать придется? А наш вечер в Суздале, ту прогулку по Ленинграду, аварию под Верхними Двориками, где ты мне ногу перевязывала, забудешь? Хочешь забыть? И все остальное. Лермонтова что, с собой возьмешь? Избранные произведения. И заодно ночь на Машуке после грозы? Диссертацию об Уайльде там дописывать будешь? Еще что?… – Андрей сейчас почти кричал, и ей страшно и стыдно было на него смотреть. – Рай взамен обещали! Ох, одинаково дураков, что здесь, что по ту сторону неба. Было уже, точно так было, таких, как ты, в самолет сажали – и вперед. Там тоже крестик в колечке совместить с целью требовалось. И каждый тоже автоматически обретал бессмертие. И даже богом становился, по условиям игры. Камикадзе их называли, может, слышала? Ну а если даже не обманывают тебя? И сделают все, что обещано? Как тогда? При памяти тебя оставят или сотрут все, вернешься чистенькая? Чего тебе больше хочется? Что ты себе про этот рай сейчас представляешь? Не выйдет так, как если бы у нас на Земле с разными раями ошибка вышла? Древнего скандинава – в библейский рай, с аллилуями и древними евреями в хитонах, христианского святого из печерских пещер – в Валгаллу, чингизхановского монгола – в отель Хилтон на Гаваях. Понравится?

Новиков замолчал, прервав на полуслове свою филиппику, отошел к окну, закурил, нервничая. В черном стекле он видел замершую, с опущенной головой Ирину. Ему было ее невыносимо жалко, он понимал, что бил по живому, по последней, может быть, оставшейся у нее иллюзии о далекой, ждущей ее и благодарной за подвиг родине. Но слишком она была ему дорога, чтобы позволить ей по-прежнему верить в тех, кто послал ее сюда, к кому он испытывал острую враждебность. За то, что вмешиваются в земные дела, что сделали несчастной Ирину. «Хотя, – подумал он с усмешкой, – я должен им быть только благодарен за то, что они прислали сюда именно ее».

Он подошел, погладил ее по волосам, и она вдруг прижалась лицом к его груди, громко всхлипнула.

– Самое время звать Левашова, – сказал он чуть позже, когда Ирина слегка успокоилась. – Откуда позвонить?

Она провела его в свой кабинет. Увидев аппаратуру в действии, он присвистнул:

– Здорово. Олегу это понравится. И, боюсь, не только ему, если что.

Экран показал Левашова, сидящего за столом, заваленным радиодеталями, проводами, прочим электронным хламом, в котором Новиков не понимал и не желал понимать ничего. У него там зазвонил телефон, и Левашов снял трубку.

– А, это ты. Что надо?

– Ничего особенного. Надо, чтобы ты был здесь и сейчас. И учти, что мы тебя сейчас видим. Как в кино.

– Понятно. Кто это мы?

– Я и девушка со звезд.

– О! Ирочек, я тебя приветствую, – он изобразил улыбку. – Ты с какой стороны? Куда кланяться?

– Ладно, потом будешь политес соблюдать. Я отключаю, действуй. Запиши адрес.

– Лечу…

Андрей положил трубку и глазами показал Ирине на тумблер. Она выключила экран.

– Ну, пойдем ставить чай. Олег наверняка голодный!

Не успели они налить чайник и поставить его на огонь, как прозвенел звонок. Ирина пошла открывать и вернулась вместе с Левашовым.

Вид у нее был слегка растерянный. Левашов стряхивал снег со свитера.

– Ну и погодка, черт бы ее…

– Точность у тебя уже приличная, – сказал Андрей.

– Куда там. Метров на сто промазал. И боялся куда-нибудь в стену влипнуть. Рано еще радоваться. Это не аппарат пока, а фокус для цирка…

Ирина ничего не понимала, она видела только, что Левашов попал сюда внепространственным способом, и значит, – он все-таки сделал, что хотел!

– У тебя получилось?! И все сам, за три года?

– Отчего же сам. Вон Андрей помогал. За пивом и сигаретами бегал, – вежливо ответил Левашов. – Я слышу, у вас тут мясом пахнет. И еще чем?

– Ради такой встречи и «Наполеона» не пожалею. Мой бывший коллекционировал…

– Кстати, Ир, ты мне так и не сказала, что у тебя там вышло с твоим мэтром, – Новиков мгновенной гримасой очень похоже изобразил ее мужа.

Ирина засмеялась.

– Да так. Обычная история. Его ищущая натура нашла себе другой объект и источник вдохновения. Я, конечно, не возражала. Устала, честно сказать. И получила отставку с мундиром и пенсией. В смысле, устроил он мне эту вот квартирку, презентовал «семерку», и мы красиво расстались. В день рождения он шлет мне букет белых роз…

– Как трогательно. Чувствуется воспитанный человек… Ладно, а чем конкретно мы можем тебе помочь?

Ирина объяснила, в чем заключается суть и способ временного перехода, такого, каким она переправила в прошлое Берестина. Уточнила, в чем разница. Они вдвоем с Левашовым, перейдя на какой-то заумный язык рисунков, формул и символов, начали горячо спорить о чем-то и что-то выяснять. Новикову это было недоступно, а потому – скучно.

Он перешел к стеллажам, стал листать книги.

Удивительная вещь судьба! Ей было угодно, чтобы столько лет назад он остановился у перил Устьинского моста в печали и меланхолии, окликнул вдруг проходящую мимо девушку… И такие из этого произошли последствия. Может быть, действительно жизненно важные для целых двух вселенных? Возможно ли это? И не права ли тогда Ирина со своими теориями? А если даже и права? Он-то сам все равно поступал только так, как находил нужным. Нет ни в чем ни вины его, ни заслуги. А вот если Ирина останется навсегда на Земле, встретит своего Берестина и будет счастлива – чего еще ему-то желать? Он столько доставил ей тяжелых минут, что если сейчас поможет ей, то хоть как-то искупит свою вину перед ней.

Ирина и Левашов, кажется, договорились. Андрей вернулся к столу.

– Придется выйти на улицу. Отсюда не выйдет, – сказала Ирина. – Сейчас я оденусь соответственно сезону там, и пойдем… Вот это все, – она показала на свою аппаратуру, – можете забирать себе. Мне больше не нужно, а вам пригодится в ваших экспериментах…

Левашов погасил в глазах жадный блеск и сказал:

– Только, Ира, надо ведь сказать Андрею…

– Что? – вскинул голову Новиков. Его задело, что теперь у них появились отдельные от него тайны.

– То, что имеется одна… м-м-м… техническая, а может, философская тонкость. При наложении миров и времен возможен вариант, в котором нас просто не будет. Вообще.

– Это то есть как? – поднял бровь Новиков.

– Вот так. Просто. Про интерференцию слышал? И мы, вроде волн, можем наложиться сами на себя, и привет… Митькой звали.

– Увлекательно… – сказал Новиков. Ему до смерти надоели вдруг все эти парадоксы.

– Ну, наложимся… И как это будет выглядеть?

– А как выглядел бы мир, если бы ты совсем и не рождался? Да и твои родители тоже. Здорово бы тебя это угнетало?

– А зачем тогда нам все это нужно?

– Получается, что если мы этого не сделаем, то же самое может выйти само собой. И даже хуже…

– Уловил. Если б покойник сходил с бубен, еще хуже было бы. Что вы мне голову морочите? Я все равно в этом деле за болвана, так и спрашивать нечего. Аге квод агис, сиречь – делай свое дело и не высовывайся.

– Спасибо, Андрей. Ты даже сам не знаешь, какие вы с Олегом ребята… – сказала Ирина тихо.

– Ну да! Еще как знаю.

– Я постараюсь сделать все, чтобы устранить всякие парадоксы. Риск минимальный… И если все пройдет хорошо, я появлюсь здесь не раньше завтрашнего утра. Чтобы вас не шокировать…

Она ушла в спальню переодеваться, и друзья остались одни.

– Сможешь? – спросил Новиков.

– Думаю, да. Ничего тут сложного нет, оказывается. За исключением неизбежных в море случайностей.

– Смотри… – прозвучало это у Андрея чуть ли не угрожающе.

Ирина появилась одетая просто, но элегантно. В черном кожаном пальто, в широкополой шляпе, с трехцветным шарфом на шее. У Новикова защемило сердце. Вдруг он видит ее в последний раз?

– Я готова…

– Иди, Олег, мы догоним, – жестко сказал Новиков.

Левашов вышел.

Андрей несколько секунд смотрел ей в глаза. Увидел, что губы у нее вздрагивают. Взял ее за руку, улыбнулся.

– У тебя часы есть?

– Конечно, – удивленно ответила Ирина. Новиков сдвинул вверх обшлаг ее пальто. Посмотрел. Часы хорошие, кварцевые. Резким движением отстегнул замок, подержал часы на ладони и неожиданно сильно ударил их об стол. Она непроизвольно ахнула.

– Вот. Теперь не забудешь. Когда встретишь своего Берестина, проживешь там, сколько положено, вот в этот день и час с минутами, не сочти за труд, сними трубку и позвони. Вот сюда, на этот номер. А я буду здесь ждать. Когда встретимся, я тебе новые часы подарю.

Она судорожно вздохнула и, закинув руки ему на шею, коснулась губами его губ.

– Давай присядем на дорожку, – сказал он шепотом.

…Вышли во двор. В квадрате стен метался ветер, закручивая снег десятками беспорядочных смерчей и вихрей. Ирина сама выбрала место, указала, где стать Левашову, что делать Новикову.

Олег сосредоточился, закусил губу и нажал кнопку универсального блока, того самого золотого портсигара, из которого Ирина угощала Новикова сигаретами на своей даче. Обоим, и Левашову, и Новикову, показалось, что на мгновение исчезла сила тяжести или они стремительно провалились, как это бывает на скоростных лифтах. Снег стал черным. И все. Ирины больше не было.

Они вернулись в квартиру. Левашов был лихорадочно возбужден.

– Слушай, это гениально. И так просто. Теперь я даже не представляю, что сделаю. Мой синхронизатор – мура, каменный век… Метод сгибания пространства об колено. Теперь-то мы спокойно сможем посмотреть, что это за пространство в тот раз приоткрылось и где оно от нас прячется. Ты знаешь, я догадался. Это же я сел на ее канал, у нее как раз в тот день связь прервалась! Я еще удивился, откуда вдруг проскочила такая стабильность поля, и расход энергии почти нулевой…

– Помолчи, а? – оборвал его Новиков.

Он вновь стал у окна, закурил, хотя во рту и так было горько. Смотреть во двор, где исчезла Ирина, ему было тяжело, но он смотрел. Он только сейчас понял, как ему хотелось, чтобы у Левашова ничего не вышло и Ирина осталась здесь. Что же, выходит, все-таки он с опозданием на десять лет влюбился наконец в эту несчастную глупую девчонку? Хотя – это бывает. Его же теория дает объяснение. Да, были они одной серии, но не было у них совпадения по фазе. Вот только когда эта фаза совпала.

– Старик, что с тобой? Гайки отдаются? Брось! Все будет о'кей! Я ее точно отправил. А хочешь, и тебя следом?

Левашов взял со стола едва начатую бутылку с обрюзгшим императором на этикетке, подвинул фужеры.

И тут, внезапно и резко, как топор по натянутому якорному канату, по нервам ударил телефонный звонок…