"Майя: Форс-минор" - читать интересную книгу автора (, )Глава 28Бенарес — центр шелковой индустрии в Индии, и КАЖДЫЙ прохожий, обращающийся к тебе на улице, скорее всего шелковый агент. Они заманивают в лавки самыми разными способами — продавец пирожных словно между делом пригласит пройти за угол, рикша — ну тот стопроцентно предложит заскочить в лавку, а то и забудет предложить, а просто подвезет ко входу и остановится, мол смотри — не хочешь зайти? Служащий на ресепшн… уборщица в коридоре… да все, все поражены шелковым вирусом. Каждый житель Варанаси — по совместительству шелковый агент. Любой встречный носит в себе эту заразу. Бывало разговариваешь с человеком о том о сем, проходит секунд десять-двадцать, и вдруг его глаза туманятся, загораются дьявольским огнем, нос заостряется, повадки становятся хищно-вкрадчивыми, по лицу бродит улыбка Джоконды… ну ясно, вирус активизировался, затуманил мозг, ударил в печень, человека больше нет — на его месте шелковый агент. Ты можешь плутать по лабиринту узких хитросплетений улиц, как вдруг словно из-под земли выскочит дружелюбный индус, который клятвенно заверит, что ничего от тебя не хочет, что с радостью и бесплатно покажет дорогу, и если ты не против, можно даже зайти к нему в гости — его дом как раз прямо тут, за углом, там его семья, они расскажут много интересного об Индии, выпьем чаю… Романтика! Разумеется, за углом будет первая попавшаяся шелковая мастерская, хозяин которой и агент понимают друг друга без всяких слов, так что мгновенно разыгрывается милая сценка встречи «родственников», все собираются за чаепитием прямо тут, на коврах, вот удобные подушки, вот еще, пожалуйста… да, Индия, да, Европа, да… много каст, священный город, карма, культура… это жена, это дети… а вот мы тут шелк делаем… да… ну это так, между прочим, делаем, да… на лодке ранним утром по Ганге, это так красиво… вот и шелк какой красивый, да?… и вот… а есть совсем красивый, ручная работа, между прочим. И дальше тихий вопрос — «показать»? И взгляд — слегка искоса. «Показать»? Ну просто покажем, это же интересно… «показать»? Ты неопределенно пожимаешь плечами. АХ ПОКАЗАТЬ!! Свист, грохот, топот ног — откуда-то сверху сваливаются три мальчика, каждый несет на себе, как носорог, полтонны шелковых рулонов. Принес — свалил — и бегом вверх за новой ходкой. Ты еще не успел прокашляться от чая, ушедшего не в то горло, как вокруг уже ГОРЫ шелка, пять человек, повторяя монотонно заклинания «только посмотри, только посмотри, не обязательно покупать, просто посмотри», разворачивают перед тобой полотна с бесчисленными орнаментами. «Жену» и «детей» сносит ветром от шелковых парусов, вздымаемых умелыми руками, а хозяин восседает надо всем этим действом, внимательно смотрит в глаза и прикидывает — на сколько тебя можно раскрутить? Вот этот шарфик — всего пятьдесят рупий… и ведь действительно дешево, у нас в десять раз дороже такое стоит… а вот это покрывало — это три тысячи рупий… внимательный взгляд — ага, при словах «три тысячи» шока нет, хорошо, тайный знак подручным — новые облака застилают взор — а вот это ручная работа, очень дорого, двадцать тысяч рупий, но в Европе это стоит десять тысяч долларов… ага, взгляд клиента помутнел, значит снова возвращаемся к тому, что подешевле… Тонкая работа! И они мастера своего дела. Обходи стороной шелковые фабрики, как Гримпенскую трясину — оттуда даже лоси не выбираются. Беги от них, как от чумы — в лучшем случае потеряешь два часа жизни, в худшем — уйдешь навьюченный шелком и с пустыми карманами. Я еще не успела дойти до набережной, а уже подскакиваю как ужаленная при слове «шелк», которое несется со всех сторон, из-за всех углов и щелей… Толпа грязных и очень энергичных детей от семи до десяти лет вырывается из-за угла, и при виде меня впадает в сумасшествие. Кричат, хватают за руки, пытаются запрыгнуть мне на спину, щупают волосы. Один мальчуган вцепился мне в руку и, тыкая на часы, уже в пятый раз произносит одну и ту же фразу: «подари мне свои часы, подари мне свои часы». Возмущенно сбрасываю с себя этих вшивых цепких зверенышей… Тогда очки, подари мне очки, подари мне очки. NO!!! — кричу чуть ли не на всю улицу, но кроме наглого смеха детей и нескольких любопытных рож, высунувшихся из окна, ничего не происходит. Чувствую, эти маленькие вурдалаки сейчас опять начнут лезть, срываюсь с места и практически убегаю, они вприпрыжку бегут за мной, улюлюкая, продолжая требовать кто что — ручку, часы, очки, рупию, шоколад… Да отвяжетесь вы наконец??!! Топнула ногой, сделала грозное лицо, хотела схватить кого-нибудь, дать профилактический подзатыльник, но они все такие грязные, что даже рядом находиться страшно, не говоря уже о том, чтобы дотронуться… О, вот она благосклонность судьбы, — иностранец! Впрочем, лицо у него не менее потерянное и напуганное, чем у меня. Увидел меня, ожил — ну точно, тоже во мне увидел спасение… А ведь в отеле мне сказали, что до набережной идти минут пять, и что дойти очень просто… Интересно, сколько он тут уже бродит? Судя по застывшей гримасе тревожности — немало. — Хелло, ты знаешь, как пройти к набережной? Напряженно рассмеялся. — Знаю, а ты знаешь, как от нее уйти? — Думаю, что знаю:))) Смотри, я шла вот так, — объясняю, куда только что заворачивала, на что ориентироваться. Он, в свою очередь, показывает дорогу к реке, и мы, обретя надежду, расходимся. Легендарная набережная Бенареса. …Ну надо же, какие здесь собаки! Это не собаки, это огромные крысы! Все как одна похожи на исхудавших бультерьеров, — лысые, в лишаях, язвах… Бррррр… До этого момента думала, что мне нравятся все животные, но эти собачки… Длиннющие каменные лестницы спускаются прямо в воду, легкие и широкие волны лениво выплескивают на нижние ступени пластиковые бутылки, сгнившие тряпки, груды ритуальных цветов, дерьма и еще чего-то такого, для чего невозможно сразу подобрать название. Спускаюсь ближе к воде, — она такая грязная, что страшно даже палец туда засунуть… Плюх! Не может этого быть! Мальчишка с головой ушел под воду, и еще один, и еще. Как можно здесь купаться? Плещутся, брызгаются, ржут, как ни в чем ни бывало, кидаются друг в друга всем этим дерьмом, которым кишит вся прибрежная линия. И это не какие-нибудь нищие, — обычные дворовые мальчишки. В десяти метрах отсюда несколько женщин, стоя по колено в воде, по видимому, стирают белье. Сначала они хорошенько дубасят его о большие камни, потом намыливают и трут жесткими щетками, растянув на камне, а затем полощут в реке, разводя вокруг себя мутные белые озера. Все ступени выше выложены чистым (???) бельем — пятиметровыми полотнами сари, простынями, покрывалами… — сохнут под жарким солнцем. Набережная тянется несколько километров, теряясь где-то в бесконечности в серо-голубой дымке. Здесь нет чистого воздуха, только на уровне четвертого или пятого этажа можно вдохнуть без приступа тошноты, поэтому бесконечность наступает очень быстро — видимость не больше, чем на два-три километра. Жарко. Пахнет дешевыми благовониями, коровьим навозом и мочой (человеческой) — туалет здесь везде, в любом месте прямо на набережной, где гуляют туристы и местный люд. Если мужчина скромно отошел на пару метров, отвернулся и писает на стенку, то здесь это всеми воспринимается так, словно он удалился в туалет. Женщины ведут себя немного поскромнее, но не слишком — время от времени, особенно когда стемнеет, можно обнаружить присевшую женщину или двух, мирно какающих прямо в Гангу. Кучерявая линия низкорослых джунглей на далеком другом берегу кажется чем-то полуреальным в этом индийском мареве. Невозможно даже вообразить, что где-то может быть тихое, чистое местечко, свежий воздух… Разноцветные храмы, грязные и полусгнившие дворцы, жилые дома, хаотически нагроможденные друг на друга, сливаются в единый монолит пяти столетий, хотя кто их считал, эти столетия… здесь времени нет вообще. Никак не могу воспринять окружающее как реальную жизнь, — гигантская декорация, в которой не могут жить люди… Неужели для кого-то ЭТО единственная реальность? Смутная тревожность лизнула изнутри… Каприз судьбы, и я могла бы родиться здесь. Почему я именно там, где я есть? Почему в миллиарде возможных воплощений возникло именно это? Как это произошло? …Скорлупка в вихрях бесконечности, листок, подхваченный ураганом, капля, исторгнутая океаном… Однажды стихия уничтожит то, что сейчас называется «я», если я не успею поймать ее за хвост и зажать в кулак. …Шивала гат, Тулси гат, Рева гат, Гангамахал гат, Бадаини гат… — их тут десятки, если не сотни, вся набережная поделена на «гаты», плавно переходящими один в другой. Разгораются погребальные костры, бросая огненные блики на Гангу, затопленную закатом. Одна за другой вышагивают процессии. На бамбуковых носилках несут мертвые тела, завернутые в красную ткань с золотой бахромой. Носилки кладут в реку, тщательно омывают трупы в священной реке. Ни слез, ни криков, ни даже выражения страданий на лицах. Обыденность Варанаси — сын помешивает длинным шестом угли в костре, пожирающем тело отца… Высоченные залежи дров совсем рядом, смерть уже тут, ждет тех, кто сегодня еще жив, для кого еще только завтра купят вязанку… Туристы с белыми мрачными лицами сидят на ступенях Харисчандра Гат и пялятся на огонь. Подхожу так близко, что начинает обдавать жаром, смешанным с приторным благовонным дымом. В пламени отчетливо вырисовываются ноги, голова… А в нескольких метрах в стороне — совсем маленький костер, на большой не хватило денег, и все тело на него не поместилось. Поэтому сначала прогорела средняя часть, а теперь голову с плечами и ноги родственники складывают в огненную пасть… дети носятся между кострами, играя в салки… чуть поодаль женщина купает годовалого ребенка, стоя по пояс в воде, вокруг нее плавают погребальные венки и пепел от костровищ… музыка далеких празднеств долетает сквозь лабиринты улиц и бесчисленных подворотен… собаки с крысиным оскалом снуют по берегу, выискивая остатки костей и мяса… Бля, точно, вон та тварюга грызет обгоревший человеческий сустав. Жизнь и смерть перемешались в адской пропорции, с меня слетели все щиты, позволявшие верить в то, что есть хоть какая-то стабильность, хоть какая-то защита, гарантия того, что я не умру прямо сейчас или завтра. Раскрывшаяся раковина… смерть может ужалить в любой момент, для нее нет никаких преград, ничто для нее не является препятствием — вот истинный хозяин жизни, от причуд которого зависит каждая следующая секунда. Что я могу противопоставить ей? Что, кроме дерзкого вызова, кроме страстного порыва к свободе, в который я вложу все свое существо? Я знаю, что фотографировать погребальные костры строго запрещено, об этом предупреждают везде, но вдруг разрешат? Стоя на невысоком балкончике, нависающем прямо над костром, спрашиваю человека, помешивающего кости в костре: «Можно я сделаю только одну фотографию»? Подумав, он неожиданно кивает головой: «Можно». Вот здорово! Достаю фотоаппарат, предвкушая уникальные снимки… настраиваю… Щелк! Еще раз… О, дьявол! Вопли, шум, кричащие рожи, тыкающие в меня пальцами. Сразу с нескольких сторон налетают гневные индусы, размахивая руками и крича. Еле успеваю спрятать фотоаппарат в сумку. — Это запрещено!!! Здесь запрещено фотографировать!!! Плати тысячу долларов за нарушение правил!!! Отдавай пленку!!! Полиция!!! Ошарашенная такой бурной реакцией, стою, открыв рот, прижавшись спиной к перилам, нагретым жаром костров. Кажется, меня сейчас разорвут на части, как звери добычу. Они явно не настроены отступать и выпускать меня из окружения. Смотрю в надежде на туристов, сидящих рядами на ступеньках. Ноль внимания! Вот так… урок на будущее — никто не вступится, если что. Сидят, трусливые крысы, каждый за себя. Маленький, худощавый индус с подвижными глазами, одетый в белую поношенную одежду, похож на асура, вынырнувшего из пляски смерти. Судя по реакции толпы, он тут главный. Сурово смотрит, тон прокурорский. — Ты знаешь, что здесь категорически запрещено фотографировать? — Нет, первый раз слышу! — Это неправда, об этом написано во всех путеводителях. У тебя есть путеводитель? — Есть. — Давай его сюда. Достаю из сумки Lonely Planet, отдаю. Он очень уверен в себе, и мне это не нравится. Пока он листает, я думаю, как буду выкручиваться дальше. Индусы-то оказывается, не такие уж и мирные… оскаленные рожи, дикие взгляды. Ну что там… нашел… вот… Харисчандра Гат — сует мне в лицо — читай! Тяну время, начинаю читать вслух. Дохожу до текста в рамочке, наверное вот тут-то и написано, блин… на самом видном месте, в рамочке… не отвертишься… хрен его знает, что делать… Вау!!.. В рамочке написано, что надо быть аккуратнее с бродячими садху. Среди них попадаются переодетые разбойники, грабящие и даже иногда убивающие туристов. Про запрет на фотографирование — ни слова! Не верю удаче, пробегаю взглядом еще раз — нету! С оскорбленным видом сую ему справочник, и тоже в нос — на, смотри, нет здесь ничего. Не верит своим глазам, пялится. Ошарашен. — Но во всех остальных… — А у меня нет всех остальных, все знают, что Lonely Planet самый лучший! Все, я победила. Чувствую — решимость его исчезла, он даже немного растерян. Лукаво мне подмигнув, быстро успокаивает свирепствующих защитников веры и ловко уводит меня прочь. — Я — Джай. Я здесь самый главный. Пойдем посидим вон там, — показывает на небольшую площадку, зависающую прямо над кострами. Забираемся вверх по узкой лестнице, достаю из рюкзака подстилку и усаживаюсь рядом с ним, облокотившись к стене. — Ты и вправду ты не знаешь, что здесь запрещено фотографировать? — Я здесь первый день. Если бы знала, я бы не нарушала правил. — Это же написано во всех путеводителях… — Говорит почти обиженно, и тут же кивает, — ну да, да, странно, что в твоем справочнике этого нет… Ну а потом, разве ты сама не понимаешь, что никому не придется во вкусу, когда из его умершего родственника сделают музейный экспонат? Представь себе, что у тебя мама умерла (сразу как-то полегчало), и вдруг приходит незнакомый человек и начинает фотографировать ее тело… Понимаешь? — Ну конечно, понимаю. Я была не права, но меня так шокировало то, что я тут увидела, что не смогла сдержаться… Я журналист. — Да? Ну если бы у тебя было разрешение, тогда без проблем. У тебя есть разрешение? — Нет. — А, тогда нельзя. Хорошо, что дело не дошло до полиции, тогда тебе точно пришлось бы платить штраф… Я вовремя спас тебя. С опаской покосилась на него, — кажется, это был намек на то, что неплохо бы и отблагодарить его. Джай этот взгляд поймал. — Нет, ты неправильно поняла меня, мне не нужны деньги, я просто так решил помочь тебе. Тем более, что для меня это несложно — ведь это мой бизнес. Это дело моей семьи уже несколько веков. — И что, тебе нравится? — Конечно. Это хорошая работа. Надежный заработок. — Уж это точно, — меня слегка передернуло от такого фамильярного отношения к смерти, но он говорил о своем бизнесе так, как будто торговал воздушными шариками. — Ты же знаешь, что в Индии люди поделены на касты? Каст очень-очень много, я даже сам не знаю сколько точно. Моя семья принадлежит к одной из самых низших каст, и мы не можем заниматься другой работой, мы должны делать именно это — продавать дрова, огонь и места для сжигания. — Огонь? — Да, я тебе покажу потом, это рядом, — для того, чтобы поджечь дрова, нельзя использовать спички или зажигалку, надо обязательно взять огонь у Шивы, иначе все будет неправильно. — В каком смысле? — Умерший не попадет к Шиве. Ты и этого не знаешь? — Да, знаю, но мне это не понятно. Получается, что ты можешь быть каким угодно негодяем, убийцей, например, но если тебя сожгут здесь, ты попадешь к богу. Замялся. Не хочет видеть этого противоречия, отвечает что-то невнятное. Ладно, расскажи о чем-нибудь еще. — Не все тела сжигают. Не сжигают мусульман, беременных, садху, укушенных змеей, пораженных оспой и самоубийц. — Их хоронят? — Нет, их просто бросают в реку. — ??? — Что тебя удивляет? — Я видела, что люди там купаются и стирают белье… Я даже видела, что одна женщина там мыла ребенка. — Ганга — это мать для всех нас. Каждое утро я захожу в нее и совершаю пуджу, делая несколько глотков, тысячи людей делают то же самое, и вот сейчас мне сорок лет, и со мной НИКОГДА еще ничего не случалось. Ганга божественна, в ней не может быть грязи. — Джай, может быть люди все-таки болеют, но боятся даже подумать о том, что это может быть из-за Ганги? — Ты не понимаешь… — Ну здесь же постоянно кто-то болеет! Так почему не из-за этой воды? Я читала, что в ней в триста тысяч раз больше вредных бактерий, чем в городской реке где-нибудь в Европе. — Это может быть и так, но это не имеет никакого значения. Ганга — это не река, это богиня, мать. Шива — отец, Ганга — мать. — Ясно:) — Хочешь я принесу тебе воды из реки? Ты сама увидишь, что ничего не будет, это только улучшит твою карму. — Нет, Джай, не надо, — даже заерзала на месте, как будто он может меня заставить. — Боишься? — У меня другая религия, — соврала, зная, что это произведет нужное впечатление. Точно, уважительно закивал головой. Меняю тему. — Странно, что здесь никто не плачет. Я слышала, что в индуизме совсем другое отношение к смерти, чем в других религиях. Вы нет боитесь смерти, так? — Ты обратила внимание на то, что здесь одни мужчины? — Ну да. — Как думаешь, почему? — Женщины плачут дома? — Точно! Смерти все боятся, но здесь не принято показывать свою боль. — Так значит ты не веришь в то, что после смерти попадешь к богу, если все-таки боишься смерти? — Верю, конечно же верю, но все равно страшно. И больно, когда умирают родственники… В прошлом году умерла моя мать, я сам сделал костер для нее, с виду я был невозмутимо спокоен, но внутри, вот здесь, — показал на сердце, — была боль. — Ты каждый день видишь смерть, я думала, ты уже успел привыкнуть ко всему. — Так и есть, пока это не касается меня и моей семьи. — Ясно… А это что за здание? Выглядит зловеще. — Крематорий. Здесь сжигают тех, у кого нет денег на дрова. Дрова для многих — роскошь… В твоей стране людей хоронят? — Да. И потом еще годами ходят на кладбище общаться со своими родственниками. — Так они же уже родились заново! — В моей стране в это не верят:))) — Во что же они верят? — В рай и ад. А вообще-то — кто во что. Многие вообще не верят, что что-то есть после смерти. — Как же они живут??? Это же ужасно, — жить, думая, что после смерти ничего нет. — По моему, не важно, во что ты веришь, важно, как ты живешь. — Ты права, но я не представляю, как бы я жил, если бы думал, что со смертью все закончится… А ты тоже веришь в то, что это так? — Я ничего не знаю об этом. У меня нет такого опыта, поэтому мне нечего сказать о том, есть ли что-то после смерти. — У меня тоже нет такого опыта, но я верю в то, что написано в Ведах. — Я понимаю, Джай, это твой выбор. Уже окончательно стемнело. Я вспомнила, что плохо помню дорогу обратно и собралась прощаться. — Я еще покажу тебе огонь Шивы. — ОК. Неподалеку от набережной стоит нечто, напоминающее чугунную печь, в которой горит, не переставая, небольшой огонек, дающий жизнь всем погребальным кострам. — Приходи еще, поболтаем. — Может быть приду. Ты не знаешь, как лучше пройти к Шивала гат? — Это близко, — минут через десять будешь там, иди по этой улице и никуда не сворачивай. И будь осторожна с собаками, — ночью они собираются в стаи и могут напасть, тогда тебе не поздоровится. Они могут даже насмерть загрызть… Хочешь, я тебя провожу? Уже открываю рот, чтобы с радостью согласиться, но хватает ума взглянуть ему в глаза. Ну точно. Шелковый вирус активизировался… — Нет, спасибо, я живу прямо тут, рядом. — Около американской булочной? — Пока еще не знаю. Я живу в «Санрайз отеле». — Ну да, соседняя дверь — дверь булочной. Принесешь мне как-нибудь пирожное? Просьба меня растрогала, — заправляющий смертью просит принести пирожное, как маленький бездомный ребенок. — Принесу:) Обязательно принесу тебе пирожное. |
||
|