"Кувырок через голову" - читать интересную книгу автора (Журавлева Зоя Евгеньевна)

Родство душ

Ася проснулась оттого, что где-то рядом поют: Проспала? Нет, будильник еще не звенел. Это рядом, за стенкой.

Босиком побежала в большую комнату.

Уж Константин шарахнулся из-под двери и скрылся в ванной. Наверняка подслушивал. Он, вообще-то, музыкальный.

В большой комнате за пианино сидел папа, и руки его лихо бежали по клавишам. Пианино гремело. Папино лицо горделиво приподнято, будто он Сенатор. Редкие волосы, где еще не лысина, разлохматились вольно и встали надо лбом дыбом. Во всей папиной фигуре за пианино была сейчас такая молодецкая удаль и широкий степной размах, что Ася обмерла на пороге.

Про «широкий степной размах» Ася недавно где-то читала…

Папа музыке никогда не учился. Он даже нот не знает. Просто садится за пианино и играет, что хочет. Когда-то в студенческом оркестре играл. Но никто не верит, что он не учился.

Близко за папиным плечом стоит тетя Кира из Мурманска. Вот это кто приехал! Тетей Кирой ее все равно никто не зовет. Все — и Ася тоже — называют просто «Кирилл». «Высшая ступень родства душ», — как объясняет мама. Кирилл вроде сейчас стоит, но кажется, что она уже пустилась вприсядку. Или подпрыгнула до потолка. «Существует только в неустанном и неостановимом движении», — как мама объясняет. Как мячик! Ее невозможно удержать. Только мячик круглый, а Кирилл — наоборот — тоненькая. У нее сейчас такой свеже-приподнятый вид, какой у Кирилла всегда бывает после бессонной ночи в поезде. На Кирилле блестящая юбка-колокольчик и кофточка, вся из кружев. Сама все, конечно, сделала — юбку, кофточку, кружева и плетеный браслет на тонком запястье.

Кирилл толкает папу сзади рукой и требует:

— Юрка, голос!

Фингал сразу поднял голову. Но это же не ему!

Папа молодецки ударил по клавишам, и они с Кириллом запели:

Чего разлегся, как паштет

На свежем бутерброде?…

— Стоп! — крикнул папа. — Таня, так?

— Все равно, — мама машет рукой. — Пусть так…

Мама машет с усталым видом творца, которому все теперь безразлично. Его творение все равно уже оторвалось от его души и живет теперь в большом мире по чужим и неуправляемым законам. А творцу остались только усталость и пустота.

— Может, лучше — «на теплом»? — сомневается папа. — На теплом бутерброде паштет как раз растекается. Простая логика!

Вечно этот папа в поэзии ищет логику.

— Ладно, — машет мама рукой. — Пускай…

От творца ничего уже не зависит.

— Голос! — требует Кирилл. — Юрка, голос!

Папа ударил по клавишам, и они с Кириллом запели:

— Дон… Дон… Дон… — задыхается пианино.

Мама громких звуков в доме не любит. Звуки ей мешают сосредоточиться. Когда папа громко играет, маме кажется, что где-то под окнами тупым перочинным ножом перепиливают водосточную трубу. Честно говоря, если папа играет тихо, маме то же самое кажется. Слуха нет совершенно! И с этим ужасным маминым недостатком Асе с папой приходится все время мириться.

Но сейчас маме нравится.

Она даже ногой отбивает смутный какой-то ритм. Этот ритм, если разобраться, наверняка абсолютно не музыкальный. Может даже этот ритм — аритмичный. Но маме нравится.

Именно этих слов, что папа с Кириллом сейчас поют, Ася не знает, но вообще — это обычная гостевая песня. Слова меняются с каждым гостем. Как песенки у Винни Пуха — на разные случаи жизни. А гостевая песня нужна, чтобы сохранялась праздничность души. Даже если каждый день гости!

Ведь именно гости — это повседневность настоящего дома…

На прошлый Новый год Ася, мама и папа уехали в Москву. Тоже, нашли время! А к ним в Ленинград в этот же вечер вдруг прилетели дядя Олег из Саратова, Ищенко из Ашхабада, Геннадий Васильич из Вильнюса, он был с сыном, и Тамара Замойская с Сахалина. Они все столкнулись на лестничной площадке у закрытой двери. А, между прочим, друг друга никто не знал. По крайней мере — в лицо. Так-то они друг о друге от мамы слышали, что они есть. Но встречаться не приходилось. Когда они вдруг сошлись на площадке, то сперва подозрительно друг на друга глядели. Мол, чего это он тоже сюда звонит, этот тип? Чего ему нужно? Может, у него ключ?

А ключа ни у кого не было. Никаких не хватит ключей — рассылать по всему Союзу.

Ключ был только у соседки снизу. Не успели Ася, мама и папа в Москве раздеться с дороги, соседка уже звонит. Она так встревожена! Ей почему-то кажется, что ее сейчас ограбят! Там на лестнице какие-то люди. Смеются. Маму ругают. Колотятся в дверь. У нее уже спрашивали про ключ. Она не дала! Теперь звонит, что ей делать? Спать она не ляжет, будет всю ночь за ними следить, но прямо чувствует, что эта новогодняя ночь ей дорого обойдется. Она паспорта у них поглядела, записала фамилии. Вот они, эти фамилии. Может, мама кого-нибудь опознает?

«Всех опознаю! — закричала в телефон мама. — Скорее отдайте ключ. Это друзья!» — «Все сразу?» — удивилась соседка. Ключ она отдала, раз мама приказывает.

Но у нее в эту новогоднюю ночь был сердечный приступ, «на почве ключа». Так соседка снизу потом рассказывала, когда Ася, мама и папа наконец вернулись. Больше она их ключа никогда не возьмет! Мама расстроилась. Почему же она не возьмет? Вдруг кто-нибудь приедет, когда никого нет в квартире? Именно поэтому соседка снизу и не возьмет! Но все же над мамой сжалилась и велела, чтобы мама ей написала список, кому давать ключ. С фамилиями. С полными именами. И из какого города. «А если это поселок?» Из поселка — тоже.

Мама сперва легкомысленно пообещала такой список составить. Неделю мучилась! Откуда же она знает, кто вдруг может приехать? Как их всех перечислить? Некоторые фамилии мама забыла. Или вообще — никогда не знала. Забыла, может, спросить. А если она с этими друзьями, например, на Дальнем Востоке тонула? Или ходила за женьшенем в тайгу? Или лезла в горы в Киргизии? Может, они мамин адрес помнят. Вдруг они приедут, а их в списке нету? Мама неделю промучилась и побежала опять к соседке снизу. «Не нужно никакого списка. Просто, если кто-нибудь наш ключ спросит, вы сразу давайте». — »Любому давать?» — удивилась соседка. «Не любому, — объясняет мама, — а только тому, кто спросит». — »Любому, кто спросит?» Непонятливая какая! «Ну да, — подтвердила мама. — Если человеку не нужно, он же не спросит». Соседка снизу почувствовала, что у нее опять начинается сердечный приступ. «А если это плохой человек?» — говорит. «Плохой не спросит, — объяснила мама. — Зачем ему наш ключ?» Нет, так соседка снизу не может.

Не взяла больше ключ!

Теперь, если Ася, мама и папа уезжают, приходится относить ключ к соседу сверху. А у него ноги больные! Сосед сверху берет с удовольствием. Он старый, ему даже приятно, что он еще на что-то годится. Людей он перевидал на своем веку: ему список не нужен, чтобы хорошего отличить от дурного. Он всех видит насквозь! Не даст никому ключа, вот и весь сказ.

Но у соседа сверху, хоть он и правда очень старый, еще чертики в глазах скачут. Он даст, мама уверена…

Папа теперь просто так на пианино играет.

Незнакомое. Ася во всяком случае раньше не слыхала. Только сейчас, наверное, выдумал. Любит выдумывать за пианино!

Тянет, тянет. Вдруг блики какие-то. Солнце? Блестит. Звуки переливаются. Будто утекают куда-то. Далеко, уже не видать. Река? И над нею что-то туго звенит. Под ветром. Ага, это река. Берега крутые. Скалы, наверное. Блики падают вниз. И сердце у Аси вдруг падает. Глубина какая! И над этой глубиной, между берегами, что-то туго натянуто. И звенит, звенит. Это проволока, как в цирке. Легонькая фигурка танцует над блестящей водой. Раскачивается. Снова ступает. Ветер надул юбку-колокольчик, и кофточка, вся из кружев. И на этих кружевах блики, блики от солнца…

Даже голова закружилась от этих бликов!

— Кирилл идет над рекой, — закричала Ася. — Да, папа? Да?

Папа медленно обернулся. Опустил руки. Последний блик блеснул и медленно угас в медленной воде…

— Думаешь? — не сразу откликнулся папа — Может быть…

Сам не знает, что он играл. Всегда он так!

— Нет, пустыня, — размечталась мама. — Барханы. Жара. Ящерица пробежала по горячему песку на длинных ногах и скрылась в тени, под куст…

У мамы всегда пустыня. Никакого воображения!

А Кирилл уже подхватила Асю и кружит ее по комнате.

— Она босиком, — заметила все-таки мама.

— Ну и что? Здоровее будет. Юрка, теперь про меня! Я гость.

Папа очнулся, расправил плечи, как добрый молодец из былины, которую они с Асей на днях читали, и вдруг с молодецкой удалью грянул на пианино «В лесу родилась елочка». Папина удаль прямо рвалась на простор из простенького мотива и вся уходила в голос, который звенел и ширился степной ширью:

Это мама когда-то, давно еще, Кириллу выдумала на день рождения.

— Неточность! — объявила Кирилл. И плюхнула Асю в кресло. Она инженер, технический человек, любит точность. — Уже пятьдесят два четыреста.

— Теряешь в общественном весе, — засмеялся папа.

— Наоборот, Юрочка. Приближаюсь к собственной юности.

— Пятьдесят в тебе тогда не было… — сказала мама мечтательно.

Они с Кириллом в юности встретились. Мама приехала после университета на Север. И Кирилла на Север по распределению распределили, после Горного института. Повезло! Сразу встретились. Их на Севере в одну комнату поселили. Еще не знали, как они уживутся! Но других комнат все равно не было — кругом Север. Сопки, рудники, газета висит на заборе, и ветер ее срывает. Мама в газете работала. Необозримые пространства кругом.

Один молодой специалист случайно за сопку зашел и девять дней не мог выбраться. Заблудился! Сопки же все одинаковые. Когда его через девять дней вертолетом нашли, этот молодой специалист был совершенно дикий. Волосами оброс. Где живет — не знает. Не хочет никого узнавать. Около него в больнице ночами дежурили, пока он всех узнал. Теперь, говорят, он начальник рудника. Так вырос на Севере! Никуда уезжать не хочет.

Но мама с Кириллом прекрасно там ужились.

Ночью они, например, в волейбол играли. В три часа ночи! Даже — в четыре! Светло. Солнце круглые сутки висит на небе. И не думает даже закатываться. Такой полярный день Круглосуточный. Мама с Кириллом брусники там на всю жизнь наелись. Лягут на сопку и прямо ртом едят. Даже без рук! Сколько было этой брусники — красно от нее. Одежду всю перемажешь брусникой. Варенье тогда еще никто не варил. Это потом уже научились — варить, на зиму заготавливать. А все равно сейчас нету такой брусники даже на Севере! Перевелась почему-то.

Мама с Кириллом на Севере вообще не спали! Им некогда было. Не помнят, чтоб они спали. Мама иногда ночью вдруг заснет, по городской привычке. Но тут Кирилл с рудника прибежит: «Танька, вставай! Мы план уже дали! Пиши информацию в свою газету!» Мама скорее вскочит и прямо на полу начинает писать. У них в комнате стола не было. Вместо матрацев они на газетных подшивках спали. Это удобно, не залежишься! Мама сразу напишет, а утром газета выйдет, пораньше, и все на Севере сразу узнают, что уже дали план. А без газеты как бы они узнали?

— Да, ты гласность всегда ценила, — смеется мама,

— А как же? — Кирилл удивилась. — Я и сейчас ценю. Я человек общественный. Обо мне недавно в нашей газете писали, что я вырастила ананас. Хочешь, вырезку покажу?

Мама не хочет, она Кириллу верит. Но Ася с папой вырезку посмотрели. Там даже фотография! Кирилла, по правде-то, не узнать. Ананаса вовсе не видно. Но все так подробно написано, что вот, в условиях Заполярья, дома, вызрел такой экзотический фрукт — ананас. Кирилл привезла ананас, вообще-то, с острова Цейлон. Вкусный был! Его сразу съели. А из остатков она себе дома вырастила другой. Он маленький получился. Но ничего, тоже вкусный…

— Как ты все успеваешь?! — смеется мама.

— А мне интересно, — объясняет Кирилл.

Ей всегда интересно, вот она и успевает. Не всё, это мама хватила! Но кое-что. Пока что Кирилл успела закончить два института, курсы гитаристов, иностранных языков, художественного вязанья, классических танцев, экскурсоводов и режиссеров-кукольников. Дети — Наташа и Веня — ей руки немножко связывают, но уже не очень. Они сами теперь в балетной студии занимаются, при Дворце пионеров. Кирилл их редко видит. Вот недавно она с ними неожиданно на радио встретилась: их вместе записывали, как они все успевают. Дети уже большие, их можно брать с собой и куда хочешь ехать…

— А помнишь, ты Веню с Аськой на защиту диплома таскала? — сказала мама мечтательно. Папа затрясся от смеха.

— Я без них бы не защитилась, — объяснила Кирилл. — Боялась почему-то ужасно.

Чтоб не бояться, она их с собой и взяла. Идет с ними по институту. Ася — в одной руке, одеяло розовое, а Веня — в другой, голубое одеяло. И вдруг профессор навстречу. «Гм! Кто это у вас?» — «Дети. Разве не видно?» — объяснила Кирилл. «Ваши?» — удивился профессор. «Мои», — объяснила Кирилл. «И сколько же им?» — заинтересовался профессор. «Пять месяцев», — сообщила Кирилл гордо.

Профессор задумался. Наверное, ему показалось, что этим детям гораздо больше. Они такие крупные! Потом говорит: «А они, гм-гм, вам при защите как-нибудь не помешают?» — «Нисколько, — объяснила Кирилл. — Мне с ними, наоборот, спокойнее. Их отцы в коридоре пока подержат». — »Отцы? — удивился профессор. — У них, что же, гм-гм, разные отцы?» — «Конечно, — Кирилл удивилась, что профессор не понимает. — Они же у меня разные: это — девочка, а вот это — мальчик». Профессор даже смутился. «Действительно, — смутился. — Я, простите, как-то сразу не разобрал…»

И Кирилл защитила свой второй диплом на «отлично». Профессор даже сказал, что это по всем параметрам выдающаяся работа, он давно такой не читал…

— Мы с Павликом глупейшим образом себя чувствовали в коридоре, — засмеялся папа. — Все идут и на нас оглядываются.

— Ну, это они от зависти, — объяснила Кирилл.

— А Павлик, бедный, все дома? — сказала мама.

— Любит дом, — вздохнула Кирилл. — Его ж никуда не вытащишь! С другой стороны, должен кто-то и дома сидеть. Без этого — какой дом?

— Я вон сижу. А толку?

Мама опять на свое свернула. Это у нее такой органический недостаток, папа считает: сама отдыхать не умеет и другим ни за что не даст.

— У тебя стул не тот, — догадалась Кирилл.

— Этот стул у меня сто лет, — удивилась мама.

Вот Кирилл маме сделает кресло из вьетнамской соломки, и мама сразу свою новую повесть напишет. Кирилл теперь мебелью увлеклась, будет ее плести.

— А где соломку возьмешь? — придирается мама.

— Да во Вьетнам съезжу, — легко отмахнулась Кирилл. — У меня путевка заказана. Ой, я Аське еще подарок не отдала!

Бросилась свой подарок искать.

Может, Фингал уже съел? Не сильно, правда, съедобное. Но кто Фингала знает, его собачьи вкусы? Нет, вот он, подарок, в чемодане еще…

Никаких подарков не нужно! Что за моду Кирилл взяла? Мама запрещает Асю одаривать. Еще не хватало, чтобы Ася привыкла. В руки бы стала людям смотреть, что ей там опять привезли? Чувства свои подарками мерить. Чувства чистые должны быть!

— Ладно, — смеется Кирилл и Асе подмигивает. — Не нужно, значит, не нужно. Подарим кому-нибудь во дворе.

Мама никак не успокоится. Зачем это вообще? К друзьям нужно просто так приезжать. Без ничего! Чтоб друзья тебя просто так любили, какая ты есть. Раньше подарков не носили друг другу. Только — в праздник. А теперь пошла мода! Все что-то тащат. Зачем? Ах, без этого уже, видите ли, неловко. И самому, значит, надо уже обязательно тащить? Только с подарком?

— Не занудничай, Танька, — кричит на маму Кирилл. — Я же не в магазине купила. Сделала и дарю — мое дело!

— Все равно, — занудничает мама.

— И чего ты на этот раз сделала?

Папе, например, интересно.

Кирилл на этот раз сумку Асе сплела. Стиль такой, называется — макраме. Это сумка для торжественных выходов. Через плечо. Вон какая вязка! Кружевная вязь из простой бечевки. Ну, не из такой уж простой. Из специальной, которая для макраме…

— Достань мне такой бечевки, — просит папу Кирилл.

Она бы тогда и папе сплела. Папа бы положил свои аппараты в такую сумку, и все бы модницы сразу умерли,

— Где я тебе достану, — отказывается папа. Пленку он бы мог еще, пожалуй, достать. Или фотобумагу.

— А ты постарайся, — смеется Кирилл.

Ася представила, как она с этой сумкой выйдет к Инженерному замку, где все собаки. На торжественный выход. Через плечо — сумка-макраме, а на другом плече, например, Лариса. Фингал рядом бежит. Марию-Антуанетту еще можно взять, у нее шлейка есть…

Ладно. Без макраме тоже здорово. Лариса все равно на плече. Говорит что-то Асе в ухо, и уху щекотно. Туська рвется на шлейке, хочет разорвать сенбернара. Зачем он на Асю лает? А Фингал их всех охраняет. Никаких даров! Чувства должны быть чистыми.

— Сумочка ничего… — задумчиво тянет мама.

— Не пропадет, — говорит Кирилл. — Кому-нибудь отдадим.

Мама примерила сумку-макраме себе на плечо. Погляделась в зеркало. Положила макраме обратно на стол. Снова взяла. Видно, что ей не очень хочется отдавать это прекрасное макраме кому-нибудь во дворе…

— Возьму себе, — вдруг решила.

Ей, конечно, можно. Уверена в чистоте своих чувств.

— Бери, — разрешила Кирилл. — Я Аське еще сплету.

— Мне не надо, — обиделась Ася.

— А ты для матери не жалей, — пихнула ее в бок Кирилл.

Смешно пихнула, будто боднула. Ася засмеялась невольно.

А мама все любуется своим макраме…

— Ты прямо у нас художник, — похвалила Кирилла.

— Я и есть художник. Я теперь народный художник!

Она же на выставку приехала, а не просто так в гости. В Ленинграде открывается выставка народных художественных промыслов. Там будут ее работы. Сумочки, кошельки, галстуки. Даже один ковер. Весь мир сейчас увлекается макраме. Вот Кирилл и воспользовалась. Ее ковер в Мурманске уже занял первое место, а теперь займет в Ленинграде…

— Аська, пойдешь со мной на выставку?

— Нет, я в школу пойду, — сказала Ася.

Как все возмутились! В какую школу? Что там Ася забыла? Когда Кирилл к ним приехала. В кои-то веки! В школу она пойдет, смех. Неужели еще не надоело? Все равно уже опоздала!

— А мне сегодня ко второму уроку, — вставила Ася.

Лучше бы она промолчала!

Неужели Ася ко второму уроку потащится? И ей не стыдно? Вместо выставки художественных промыслов? Нельзя же, в самом деле, так эту школу любить! В школу надо ходить через силу! Чтоб тебя родители туда гнали!…

Едва-едва от них вырвалась.

Вслед еще кричали. Но Ася все равно ни одного урока не пропустила. Если ей интересно!? У нее, может, была контрольная по математике! Еще хорошо, что Ася вовремя из этого дома вырвалась. Потом вовсе бы не уйти! Потому что вскоре после ее ухода неожиданно приехал Пронин из Кушки. Его все так зовут — просто «Пронин».

Пронин примчался прямо с аэродрома. Худой. Голодный. Длинный. И сразу же закричал, что это безобразие. В этом доме так тихо! Все почему-то спокойно сидят! В ус не дуют! Когда нужно бороться за права ядовитых змей! Чтобы, наконец, защитить ядовитых змей от этого бича природы! От человека!

Ядовитые змеи человеку все отдают. Свой целебный яд. Рискуют своей единственной жизнью при каждой встрече. И все человеку мало. Ядовитые змеи еще должны регулировать уровень грызунов в природе. Это важная миссия! Но змеи справляются. А человек создает им невыносимые условия. Ядовитым змеям просто деваться некуда от человека! Что, интересно, по этому поводу думают мама, Кирилл и папа?

Мама, Кирилл и папа даже растерялись.

Они последнее время как-то про ядовитых змей вообще не думали. Как-то вроде про них забыли, пока Пронина не было.

— Я вам забыть не дам, — пообещал Пронин.

Он только чуть-чуть должен восстановить силы с дороги. Чтобы восстановить свои силы, Пронин съел сковороду картошки, восемь домашних котлет, четыре сосиски, потому что больше не было, весь помидорный салат и бутерброд с колбасой.

Теперь Пронин готов для борьбы, которая ему предстоит.

Он прилетел на конференцию.

Чтобы поставить вопрос о защите ядовитых змей на принципиальную высоту. Мама пусть об этом напишет! Хватит писать ерунду. Пора заняться настоящим делом. Папа пускай сделает снимки. Пронин кое-какие снимки с собой привез. Гюрза. Кобра. Эфа. Все, кто того заслуживает. Но они маленькие, эти снимки. И не очень четкие. У Пронина в Кушке нет подходящей аппаратуры. Пусть папа теперь займется! Надо все переснять и красиво отпечатать. Хорошим размером. Портрет, например. Метр на метр! Чтобы было сразу видно. Вот кобра. Вот ее капюшон. Эта кобра танцует. Какая в ней грация! Изящество! Совершенство форм! Чтобы даже профану стало ясно, что эту кобру наш долг — сохранить для потомства. И гюрзу. И щитомордника. Всех, кто того заслуживает…

— А я? — заволновалась Кирилл. — А я?

— Тебя тоже надо сохранить, — решил Пронин.

Нет, он не понял. Кирилл беспокоится, что для нее у Пронина нету дела.

Дело найдется. Пронин про нее не забыл. Кирилл, кажется, в Заполярье? Нужно там, на месте, подсчитать поголовье ядовитых змей. Если там их нету, значит надо ядовитых змей вывести. Срочно! Надо их акклиматизировать. Создать оптимальные условия змеям. Это для Кирилла работа на долгие годы. Хватит чепухой заниматься!…

— А сейчас что же? — пристает Кирилл.

Мама с папой уже приставать не могут. Папа валяется на диване и стонет. У мамы даже стонать больше нету сил.

Кирилл сейчас пойдет с Прониным на конференцию и будет там, в публике, создавать общественное мнение. Какая еще выставка? Это ерунда! Пронин выставку отметает! Нужно сидеть в конференц-зале, бурно аплодировать, когда Пронин будет выступать, и злодейски свистеть, когда на трибуну полезут его противники. Кирилл умеет свистеть?

— Злодейски? — обрадовался Кирилл.

И как свистнет!

В коридоре отчаянно взвизгнула морская свинья Дездемона. Фингал вскочил и залаял. Лариса проснулась и поймала себя за хвост.

— Сойдет, — одобрил Пронин.

Значит, все в порядке. Можно бороться.

Тут Ася как раз вернулась из школы. Пронин обрадовался, что есть еще и Ася. Откуда она? Ах, из школы. Он так и думал. Напрасно Ася оттуда ушла. Нужно срочно вернуться в школу и развернуть просветительную работу среди учащихся, чтобы они осознали, наконец, роль ядовитых змей в своей жизни. Надо этих ребят воспитывать! Чтобы они росли в атмосфере любви к ядовитым змеям! Прививать им эту любовь! А то некоторые родители болтают черт знает что и засоряют своим прекрасным детям мозги.

Пронин знает, что Ася не такая. У нее есть уж Константин. Он, к сожалению, не ядовитый. Когда-нибудь Пронин привезет Асе кобру. Сейчас забыл захватить. В другой раз! Но все-таки Константин тоже змея. Это его извиняет. Если бы у Аси в доме не было Константина, Пронин бы себя тут чувствовал, как в глухом лесу. В Ленинграде буквально не на что посмотреть! Они с Асей пойдут в зоопарк. Но в зоопарке ядовитые змеи наверняка в отвратительных условиях. Пронин боится, что эти условия тяжело подействуют на неокрепшую Асину психику. Он-то уже ко всему привык!

— Да, могут угнетающе подействовать, — поддакнула мама.

— Вот я и боюсь, — кивнул Пронин.

Он рад, что его понимают. Все его в этом доме понимают, кроме Марии-Антуанетты. Нельзя ли на нее намордник надеть? Пронин боится, что Мария-Антуанетта в один прекрасный день его съест. Опять она на него рычит!

— Брысь, Туська! Фу! — хором кричат Ася, мама, Кирилл и папа.

Фингал испугался, что все кричат. Лезет под стол.

А Мария-Антуанетта все равно рычит и рвется к Пронину.

Это удивительно, но Пронин из Кушки — единственный в мире человек, на которого рычит кроткая Мария-Антуанетта. Она обычно всем лижет руки, дружелюбно обнюхивает новых людей, даже своих котят разрешает брать, чтобы ими полюбоваться. Фингал, например, каждое утро вылизывал котят. Как шаркнет своим языком, котенок сразу весь мокрый, от ушей до хвоста. Но Мария-Антуанетта никогда не сердилась на Фингала, ценила добрые его чувства. Кошки вообще не рычат! А вот на Пронина Туська именно что рычит, иначе не скажешь. У нее шерсть дыбом, усы распушились и даже щеки подрагивают от гнева. Так бы и кинулась, если бы Ася ее не держала.

И всегда, главное, так. Пронин ведь редко приезжает! Ну, раз — в полгода. Но Мария-Антуанетта, однажды его увидев, уже не в силах забыть. Когда бы он ни вошел, она сразу выскакивает и рычит.

— Уберите куда-нибудь эту кошку, — требует Пронин, — на меня позорит!

Куда ее уберешь? Туська любую дверь открывает.

Пронину прямо жизни не стало. Он боится дать телеграмму, что он летит. Чтобы Мария-Антуанетта заранее не узнала! Пронин хочет ее застать врасплох. Может, Мария-Антуанетта тогда не сообразит, что это — он? Она же его позорит перед друзьями! Перед Асей. Перед мамой, папой и даже перед Кириллом. Они все будут думать, что Пронин — плохой человек, раз их кошке так кажется. Ведь животные чувствуют, что у человека внутри, против этого не попрешь.

Все Пронина уговаривают, что не будут думать.

Не верит.

— Будете думать, что у меня скрытые пороки!

Нет, никто не будет. Какие у Пронина пороки? Тем более — скрытые? Он скрыть ничего не умеет. Он весь на виду.

— Я не знаю какие, а она знает! — сердится Пронин.

— Может, Туся просто не любит ядовитых змей? — вдруг сообразила Кирилл.

Пронину это не приходило в голову. О, если так, то его отношение Марии-Антуанетты — начисто не волнует. Раз она примкнула к его идейным врагам! Горько, что его противники даже в этот дом пробрались. В лице Марии-Антуанетты. Если это так, хваленая Мария-Антуанетта просто глупа, как ящерица. Пронин сам ее знать не хочет!

Тут вошла Богданова-мама.

Она долго звонила в дверь. Никто почему-то не открывает. И Фингал молчит. А слышно, что кто-то есть, голоса. И дверь, вообще-то, приоткрыта. Богданова-мама, наконец, решилась войти. Может, она не вовремя? Тут, кажется, гости?…

— Где гости? — удивился Пронин. — Никаких гостей пока нету.

— Все свои, — успокоил Богданову-маму папа.

Она бы не стала мешать, но ее Богданов прислал. Сходи да сходи. Книжку какую-то просит про лошадей, она забыла название. Он думает, что папа ему не даст. Может, папа даст Богдановой-маме? Если эта книжка не очень дорогая и ее можно выносить из дому…

— Вполне можно, — почему-то обрадовался папа. — Сейчас достану.

И сразу вытащил, со стеллажа.

А когда Ася у него спрашивала «Все о лошади», папа не смог найти. Сказал, что абсолютно не помнит, куда засунул. На этом стеллаже, во всяком случае, ее не было, Ася смотрела.

— Вадик аккуратно будет пользоваться, — пообещала Богданова-мама. Она сама последит.

— Лишь бы пользовался, — улыбнулась мама.

— Зачем эту ерунду читать? — удивился Пронин. — Что-нибудь стоящее ему возьмите. «Змеи Средней Азии», например. Лучше всякого детектива…

Он даже фыркнул, до того ему странен выбор.

— Вот еще не хватало — змеи! — засмеялась Кирилл. — Вкус надо развивать. Читать про народные промыслы. Это настоящее чтение! Диву даешься, что за мастера были на Руси, что они делали…

Пронин и на Кирилла фыркнул.

Мария-Антуанетта, которая вроде заснула, услышала и опять на него зарычала.

— Да пусть хоть про тараканов читает, — сказала Богданова-мама. — Лишь бы читал! Вдруг просит эту книжку…

— А вы говорили, Вадик ничего не читает, — весело укорил ее папа. — Наговариваете на собственного сына.

Нет, Богданова-мама не наговаривает. Она сама не знает, что с ее Богдановым последнее время сделалось. Он читает! Температуры нету. И ведь какую взял моду — в уборной почему-то читает, в ванной. В самых неудобных местах! Руки помыть не допросишься. Изнутри на крючок замкнется и читает.

— Надо же! — удивился папа.

И под одеялом привадился почему-то читать. Богданова-мама с него одеяло скинет. А Богданов сердится. Опять накроется с головой и книжку к себе затащит. Это, наверное, все-таки болезнь…

— Болезнь роста, — засмеялась мама.

Не нужно сейчас Вадиму мешать, так маме кажется. Пусть войдет во вкус. Он сам скоро поймет, что в ванной не всякую книгу одолеешь. Или под одеялом. Главное, что он этим наслаждением заразился — читать, это главное.

— Я уж боюсь помешать, — счастливо вздохнула Богданова-мама. — Сколько силком-

то заставляла!

Богданова-мама, тихонько от своего Богданова, даже лампочку посильнее ввернула в ванной. Сто ватт. Чтоб глаза не испортил. Теперь пусть читает.

Книжку аккуратно завернула в газету и ушла.

Стало тихо. Слышно, как зевает Фингал.

— Оголодал я от ваших интеллигентских разговоров, — закричал вдруг Пронин. — Может, в этом доме меня все-таки покормят?!

Котлет уже не было. Пронин — худой, длинный и вдохновенный — наворачивал борщ с докторской колбасой вприкуску и громко втолковывал Асе, маме, Кириллу и папе, что в городе у него всегда исключительный аппетит, поскольку в городе больше нечем заняться, ничего нету стоящего внимания, можно только жевать, укреплять челюсти для предстоящей научной борьбы. И хорошо еще, что вокруг — на безынтересном городском горизонте — есть все-таки родственные души, которые могут удовлетворить его аппетит и даже в какой-то мере способны прочувствовать жгучую важность назревшей проблемы защиты ядовитых змей от этого бича природы, от человека…

Кстати, по сути-то дела, неистовый Пронин был прав. Так маме почему-то подумалось, когда она наливала Пронину третью тарелку борща. Всех пора защищать. И человека. И змей.