"На плахе Таганки" - читать интересную книгу автора (Золотухин Валерий)

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ

Дорогой Николай Лукьянович! Прежде чем читать мою объяснительную, хорошенько изучите эти «документы», которые я получаю ежедневно пачками (а телефонным звонкам нет числа), и Вы поверите, что душа у меня не на месте — я боюсь за своих «щенят», боюсь за свой дом, боюсь за то, как бы мне не плеснули соляной кислотой в глаза, как обещают это сделать некоторые «группы мести» из Иванова и Ленинграда. И все это спровоцировано моим генетическим врагом, Р., и некоторыми моими коллегами. Но честь свою я как-нибудь отстою и сам. Оболгали в который раз, а теперь уже и телевизионно (270 миллионов) Театр на Таганке. И театр молчит. Более того, я с ужасом нахожу фамилии моих коллег во главе с Р., защищающих Э. В., злополучную пьесу которого отвергли Ю. Любимов и худсовет как пасквиль и корзину с грязным бельем. И он, конечно, не забыл этого нам, а мы забыли! Генетический враг опаснее массового, потому что его действия непредсказуемы. Я впервые в жизни сталкиваюсь с клеветой — с клеветой продуманной, рассчитанной, где пущены в ход имена Любимова, Эфроса, а теперь уже и Высоцкого. А уж используя это имя, можно обосрать и весь Театр на Таганке.

Так вот, дорогой Николай Лукьянович, душа моя не на месте. А что делает русский человек, когда его душа не на месте? Напивается, потом болеет... потом чувство вины и, как ни странно, ДОЛГА ведет его на место преступления (в театр), он кается и т. д. Но душа при этом на место не возвращается долго. Что делать? Не знаю. К тому же у жены не очень ладно с ее здоровьем. Поэтому накажите меня: не пускайте в Испанию, мне будет спокойнее. А там, глядишь, и на все четыре стороны меня отпустите восвояси, выпустив «Годунова». Годунова я хочу сыграть — дело чести и памяти. Все.

С уважением В. Золотухин.

P. S. Не надо показывать эту объяснительную моим коллегам, кроме, разумеется, Н. Губенко и Б. Глаголина, выносите решение сами.

11 марта 1988 г. Пятница

Свою неготовность к репетиции вчера подменял я излишним усердием и нарушил голос. Извинился перед коллегами: «Простите меня, ребята, простите, люди добрые...» — и меня простили. И репетицией в конечном итоге остался я доволен. Прочитал Дупак объяснительную. Он чуть не прослезился, вспоминая, как его семью осаждал цыганский табор: чем только не грозили, и это были страшные дни, и ружье на него наставляли, и пр. ужасы. Расстались мы, отечески обнявшись, и он спрятал мое «творение» ночное в сейф.

Теперь иду снова к Николаю на репетицию, пообещал ему, что буду знать все. И действительно учил вчера текстуру весь вечер, не знаю, улеглась ли.

9-го на репетиции заплакал на сцене, подбежали Николай с Валерой. «Ну, что случилось? Ну, видишь, как ты ослаб». Это верный, хотя, может быть, и случайный диагноз.

А какой-то шибко хороший человек из Донецка замечательную статью написал, и так он меня славно защитил от всех евреев, и очень здорово про юбилей — по всем прошелся элегантным шилом своего ума.

Эпопею с покупкой столовой надо бы записать. Чуть было нам не всучили учреждение с крысами, с самовозгоранием, закрытое санэпидемстанцией и пр.

Расстроился репетицией — так готовился и нравилось, так импровизировал, но не нравится это Губенко. Он хочет, чтоб мы повторили то, что у него в «телевизоре». Так это ведь было-то 7 лет назад, уж нет такого голоса, пропил, прокурил, прожил. И это обескураживало — нет, это не то.

Издательство «Современник». Познакомился с худ. редактором Алишер. Книжку будет оформлять Ульянова Елена Михайловна. Кроме того, что она дочь Ульянова, так она еще замужем за сыном Маркова. Фролов и гл. редактор подписали свои бумаги. Тираж поставили 100 000. С настроением я вышел хорошим.

Шапку Мономаха надо нахлобучить сразу, а не вертеться с ней перед зеркалом. Хочется сказать это Губенко. Этот образ очень понравился Сапожникову. «Хорошо сказано, образно, уже записано, поди». Нет, но сейчас запишу.

12 марта 1988 г. Суббота

Гармаш позвонила. Группа молодых из «ТЖ» собираются ответить статье Смехова, где он превозносит Любимова и об Эфросе говорит как о режиссере второго сорта. Что, собственно, и возбудило мой и без того воспаленный портвейном язык кричать Болотовой, что я его зарежу. Он манипулирует фактами, подтасовывает их под свою версию правдами и неправдами. Над этим надо посмеяться, только смех может разрушить эту высокопарную муть. Или коллективное письмо СТД.

13 марта 1988 г. Воскресенье

Пять минут он (Губенко) разговаривал с Венькой об Окуджаве, а я стоял рядом и думал: взглянет или нет. Не взглянул. Он просек, что я иронизирую над ним.

14 марта 1988 г. Понедельник. Испания. Мадрид

Я сказал Алле: «У вас с Николаем мозоли от роли, а у меня их нет. Я всякий раз с какой-то огромной радостью, азартом произношу этот гениальный текст и от него заражаюсь». Ну, не получилось. Но это не надолго меня огорчает, в другом монологе в другом повороте пушкинского скачка я настигну и свое вдохновение.

На крови двух выдающихся современников Венька строит храм своего общественного значения.

Я сейчас встречусь с Анхелем lt;Гуттьерес Анхель — педагог ГИТИСа, режиссер.gt; — какой будет эта встреча? «У нас сегодня борщ. Хорошо, да? У Люды вечером работа, у меня класс... Ну, посмотрим».

Волнуюсь ужасно, книжки подписал, пластинки — Володину и свою сказку приготовил — что еще?! Только бы никто не привязался, вроде Ивана, а тут у Щеблыкина lt;Щеблыкин Владимир — актер театра.gt; какое-то к нему дело о постановке явилось. Так что Дупак, Боровский... Всех, наверное, Анхель будет встречать, вожжаться и пр. Ну, что будет, то и будет.

15 марта 1988 г. Вторник

— Валерий! Люда пошла провожать девочку, через полчаса она придет, а я должен побыть немножко дома, меня может вызвать министр, а потом мы пообедаем вместе в китайском ресторанчике. Я, вы, Дупак, Боровский и Губенко. Вы не возражаете? Ну, позвоните через полчаса.

Договорились. Встреча с Анхелем, его домом, женой и дочкой Сашенькой для меня была счастливой. Анхель много рассказывал, и все истории одна другой невероятнее, особенно встреча с Родиной, с деревней, где он помогал хромому пастуху. Многие живы, только состарились, ведь ему было лет 5-6. И в той церкви, где он помогал звонарю бить в колокола детства, через 40 лет он крестил свою дочку. Людмила пела русский романс «Гори, гори, моя звезда»... И все, конечно, плакали. Мы ходили пешком по Мадриду, он рассказывал, я был так захвачен услышанным, что не замечал города, как будто это был все тот же Собиновский переулок или квартира Рогожского Вала. Мы долго через весь город ехали в его район, очень дорогой район считается, на автобусе, я громко хохотал над его поворотами судьбы... Приехали к нему, в 9-миллионную квартиру — три комнаты, две ванных. Шикарный по нашим понятиям кирпичный дом, с портье, кодами и пр. Квартира в кредит. Ну и что? Я порадовался его устроенному быту, вспомнил его комнатенку на Молчановке, однокомнатную на Авангардной. Я рассказал, как меня за искренность мою отдал на растерзание толпе Рязанов...

Да, я пришел к выводу, что в интервью особенно искренничать не надо. Я теперь не даю интервью, если хотите, говорю, я напишу то, что думаю, сам, на бумаге. Потом мы ели борщ, пили хорошее вино и опять говорили, говорили...

Анхель очень переживает за нашу перестройку, за Горбачева, все выспрашивает:

— Ну, как вы думаете, есть надежды... Что будет, если уберут Горбачева? Один человек против всех реакционеров — сталинистов, брежнистов и прочих мракобесов!

Анхель:

— Удивительно, да. Золотухин в Мадриде ест борщ...

Удивительно, что я у Анхеля дома, в замечательной квартире, в полнокровной семье, где есть жена и дочь.

Люда ушла на занятия, а мы коротали время в кафе, за кофе, мне Анхель еще и коньяку какого-то невиданного взял и рассказывал о своих последних днях в Союзе, как над ним издевались, как не отпускали, как прорабатывали на бесконечных собраниях.

— Зачем вы едете в Испанию?

— У меня там мать.

— Да ладно, мать, раньше не было матери, теперь мать.

— Мать была всегда, кроме того, там моя Родина.

— Родина ваша здесь. Не та мать, что родила, а та, что воспитала...

Анхель рассказывал, как уже в Мадриде каждый день под дверь мастерской, где он жил у друга, ему совали листки с изображением черепа и угрозами: «Убирайся в СССР, комшпион, а то убьем!» и пр. А в СССР его считали агентом ЦРУ, его видели с Любимовым, Максимовым и др. Теперь Анхель добивается от министра здания для своего театра и не без оснований надеется на нашу помощь...

Потом мы встречали из школы Сашеньку, такую прелестную, ласковую девчушку. Анхель без ума от нее. Мы поехали в консерваторию в класс драматического искусства, и я попал в ГИТИС тридцатилетней давности. Те же отрывки, тот же разбор, замечательная атмосфера кропотливой работы — учения. И что я хочу сказать: революционер-одиночка вернулся к себе домой как бы, но не изменил себе даже в быту, в работе по своей профессии.

— Страна еврейская... — говорит Анхель. — Там, в России, ребенком вывезенному, издалека казалось: Испания... засилье евреев и арабов. Со времен Сервантеса и, может быть, раньше, конечно, раньше, как только золото из открытой Колумбом Америки стало прибывать в Европу, чистота крови стала покупаться за деньги — и вот жид уже испанский дворянин, у него титул, у него власть...

— Диктатура в Испании заменила души холодильниками, одеждой, вещами. Диктатура в России принесла народу страдание и нищету. А только страдание создает предпосылки для духовной жажды... А испанцам не дали пострадать, вот в чем их беда. Я не люблю испанцев, они ничего не хотят видеть, знать. Правительство разрешило даже невинные наркотики молодежи употреблять, лишь бы она не думала, глядела бы свои синие сны под марихуану и не лезла бы никуда.

Анхель рассказывал и о том, как они на пароходе ночью отплывали из Испании под бомбежкой. Как их встретили в Ленинграде, как они кричали: «Да здравствует Сталин!»

Сейчас в Москве решается вопрос со зданием для пельменной. А мне она уже, кажется, не нужна совсем. И даже для сюжета, мне надо свой сюжет закончить.

Анхель:

— Я с этой страной прожил самые трудные годы и по-своему, чем мог, приближал перестройку, ставя прогрессивных писателей, борясь с рутиной в искусстве, борясь с рутиной и ложью в святая святых — учебном заведении, где готовят деятелей театра и кино.

16 марта 1988 г. Среда, мой день

Маслов Алексей попросил политического убежища. Зашел ночью с девушкой, чего-то собрал, сказал Щеблыкину: «Жди, я скоро вернусь» — и шагнул в полицейский участок. В 8 утра газета уже сообщила о свершившемся, указав при этом на причастность его парижских друзей. Анхель рассказывал, как и почему Андрей Тарковский ненавидел Кончаловского, как две недели жил у Анхеля и они спали на одной тахте, как по первому звонку Андрея приезжала Терехова — «она очень хорошая», Рита... она успокаивала его. Как Андрей приехал к нему окровавленный — жена Лариса ударила его канделябром по голове... Говорили о том, сколь много в «Рублеве» христианского невежества и православной путаницы, незнания, неграмотности.

Теперь я смотрю корриду — сколько же они быков убивают, куда мясо девают?

А что с Масловым? Действительно, где он? Из комиссариата он ушел, не оставив никакого документа. Звонила его мать — он не собирался оставаться, взял одни трусы, не взял смены, сказал: «Через неделю вернусь». У него больные почки, отец полковник и два брата — близнецы. Закомплексованный, он перенес сложную трепанацию черепа, отчего волосы перестали расти совсем.

Сегодня день рождения Шацкой — 48 лет.

17 марта 1988 г. А число мое...

Прилетает Любимов. Его «прибег» как-то клином вышиб «отбег» Маслова.

Теперь жду Люду, чтоб бежать по магазинам. Так я и не посмотрю Испанию, просижу опять в номере за дневником, перебирая наши даты. Почему-то подумал: а не повлияет ли Маслов на мое переиздание? То, что он театру сильно навредил, это ясно, долго пускать не будут, а мы уж губы раскатали — Лондон, Греция, Канада...

Думал — попишу в Мадриде повесть. В общем, и пишу ее. Все беспокоятся за Славину lt;Славина Зинаида — актриса театра.gt;, как она поведет себя, увидев Любимова. Женщина она у нас психованная — кинется со сцены на грудь и всю малину испортит. Как поведут себя журналисты, в конце концов как мы себя поведем, и главное — шеф и Катя. День сегодня ответственный, но число 17 — число мое, и да сохранит меня Иисус Христос от зависти, злости и лукавого.

20 марта 1988 г. Воскресенье

Вчера были беседа Любимова с труппой и репетиция. Кажется, отошел шеф — разговорился со мной и Кузькина вспоминал. Спектакль прошел хорошо, шеф выходил в конце на сцену, вызывал Губенко, Боровского, Буцко lt;Буцко Ю. М. — композитор, автор музыки к спектаклям «Мать», «Гамлет». gt;. После спектакля — семейный снимок. Любопытно, как отнесется советская действительность к факту присутствия Любимова и такой любви к нему со стороны труппы.

С Анхелем неважно как-то все получается, у него ориентация на начальников наших, у жены — на подруг, и я остался в одиночестве. Потом, конечно, Смехов включился, и мне горько, что Анхель не знает моей беды и наших отношений. Он тоже попал под обаяние прошлой Таганки и всех помирить хочет. А так не выйдет, ведь будет Москва и будут разговоры.

21 марта 1988 г. Понедельник

Так и не удалось с Любимовым поговорить, но у него и не было желания со мной беседовать о жизни. Он, да и я, понимаем сложность и не шибкую приятность такого разговора — вот она и вылилась в последней реплике.

А до того он говорил:

— Для того чтобы режиссеру на Западе выжить, нужно ставить как минимум 5 спектаклей в год... Надо много работать, здесь я научился работать по-другому... поэтому я выжил... Правда, и на «Таганке» «Мастер» сделан за 45 репетиций. Но была подготовлена вся техника — ходил занавес, отлажена была кран-балка... Театр в мире в плачевном состоянии. В Америке, например, театра нет и нужды в нем нет. Они могут взять любой шедевр, записанный на видео, и прокрутить у себя дома...

Все время хотелось спросить: «А зачем вы тут „выживаете“, а не живете дома, где есть и театр, и нужда в нем, да и с голоду не помрете. Ну, не будет „Мерседеса“, хотя почему!»

«Советский режиссер хочет вернуться в СССР» — с таким подзаголовком вышли газеты, и как — этому я свидетель — окрысилась Катерина: схватила газету, стала выговаривать Юрию:

— Они всегда были б...!

— Ну что ты хочешь от прессы... во всем мире она такая, лишь бы платили.

Шеф мне на программке написал: «Валерий. Побойся Бога!»

Боже мой! Какая безгрешность! Он думает, раз поселился в Иерусалиме, значит, с Богом по корешам. Ни тени сожаления, ни намека на раскаяние или чувство вины... Опять кругом прав, остальные все дерьмо. Откуда-то выдумал чудовищную историю, как выкидывали чиновники «Дубинушку». Кому он это говорит, кому лапшу вешает, мудрости в нем не прибавилось, хотя часто говорит о возрасте и библейские мотивы вплетает в речь.

Шеф вышибает, на мой взгляд, землю из-под ног у Николая, говоря: «Я вообще не представляю, как можно играть такую роль и одновременно режиссировать, — это невозможно». Понимаю — к тому, чтобы Николай сделал все возможное для его 10-дневного приезда в мае на выпуск «Бориса».

22 марта 1988 г. Вторник

Проект закона о кооперации. Галина в восторге. Отвалили нам помещение в 600 кв. метров. Нет там ничего, кроме метров, ни туалета, ни хрена... Все надо делать самим. Чертаново. Надо искать людей.

На партбюро сегодня обсуждалось наше с Ванькой поведение — пьянство в Толедо. Итоги гастролей подводились. Губенко предложил задержать нам звание: Ивану — «з.а.», мне — «н.а.». «Ничто другое на них не подействует». Было вновь заявлено, что Иван разлагает коллектив. Губенко готовит, по-моему, себе плацдарм для избавления от Ваньки и меня. Но в первую очередь — от Ивана.

О какой-то ненависти некоторых к нему и театру, к тому, что сделано за 24 года, он говорил вчера перед репетицией. «Лично для меня то, что произошло в Испании, — это счастье, встреча с Любимовым — это счастье, не знаю как для кого. Я получил полномочия быть автором восстанавливаемых спектаклей... И даже если случится, что Ю. П. приедет, главным режиссером будет Губенко... Эгоцентризм некоторых, противопоставление себя коллективу... это не созвездие талантов, а братство, на этом замешен театр».

Какая, в сущности, демагогия. Ну какое братство со Смеховым у меня может быть?

25 марта 1988 г. Пятница

Ну и жизнь у меня. С утра по кооперативным делам. Галя наивно полагала, что Федоров нам даст экономиста-бухгалтера, только зачем своими кадрами торговать! Так вот... сидели мы у Федорова на Кропоткинской, и разворачивал он перед нами картину удивительную, но мрачную в своей изворотливости и сложности экономических законов: деньги, деньги... желательно иностранные... Чертаново Северное... бесперспективное дело... кто пойдет к вам завтракать и обедать, они все разъезжаются по работам. Они же вас первые и обгадят. Срочно искать помещение — двухэтажный заколоченный особняк в центре, только в центре. 600 метров в Чертаново пустить под производственные мощности... цеха... пирожки, выпечки, полуфабрикаты у метро «Варшавская», «Каширская», «Чертаново» — лотки, тележки, обязательно торговля цветами, откуда надо брать начальную прибыль. В порядке демагогии, а мне кажется, это и была его главная цель, намекнул: а не открыться ли вам под эгидой Кропоткинской? Монополия к этому придет неизбежно, если не задавят саму кооперацию как идею.

«Человека можно найти, но платите с завтрашнего дня 700 р. наличными. Где их возьмете? А кто будет работать бесплатно, с нуля начиная дело» и т. д.

Золотухин — это серьезно, это пробивная сила. Райком, горком, Моссовет... Прочим вы не должны заниматься, и не ваше это дело. Выбивайте помещение в центре — мой совет.

Он открыл ресторан, наверху отделывает гостиницу, и магазин продуктовый собирается открыть. 300-400 тысяч дохода он уже имеет. Акула! Так мне стыдно было и за себя, и за Галю, которая такие наивности, граничащие с глупостью, говорила. Кое-где я ее пресекал. Наверное, он подумал, что мы идиоты. Ну, Золотухин — имя, ему и не надо, а зачем он эту дуру тянет в дело? Она даже раздеться не могла, пальто снять, потому что не успела одеться в приличное. И с такими кадрами Золотухин хочет делать бизнес! Федоров выведал все у нас, тем более что сам живет в Чертанове. Галя ему еще про клуб сказала, про кафе... Он приберет и это к рукам скорее, чем мы можем представить себе. Для того и позвал нас. Думаю, что его люди уже пущены по следу. Он натуральным, бессовестным образом надул нас, как безмозглых котят. На стенах у него висят картины, на каждой цена — 700-800-900 руб. — 10% его с выручки. Мясо везет из Белгорода, цены в день меняются по пять раз, цены на рынке вздернул...

— А вы задались задачей накормить Северное Чертаново... Зачем? 120 тысяч общепитовских ворюг... пусть они этим занимаются, это их прямая обязанность. Я не могу найти поваров... у них за 70 лет у всех без исключения выработалась воровская психология, и они не виноваты... мы их такими воспитали, более того — родили. Берите домохозяек, людей с неиспорченной психологией.

Ульянова Лена:

— У меня вчера был плохой день, сверлили зубы, и ваше произведение спасло меня. Нет, это не комплимент, в самом деле — читая вас, я забывала боль.

26 марта 1988 г. Суббота

Глаголин:

— По-моему, Филатов и Смехов перебирают...

Губенко:

— А Золотухин не добирает...

Без перехода, так просто... оппозиция на оппозицию, «ты сам дурак». Какое-то нехорошее чувство закрадывается у меня к Николаю, а так как это флюидно, значит, и у него ко мне. Что за причина породила это? Ну не пьянство же толедское — спектакль-то был сыгран, а по части Ивана даже лучше как будто, Любимов говорил.

Может быть, самое потрясающее впечатление от Любимова — это когда он лег на пол между креслами в театре на Машкин плащ и стал ей показывать упражнения от радикулита — ноги тянет, задирает ножницами вверх в стороны, бедрами вращает, животом крутит — великолепная форма. За ради показухи это ведь не сделаешь, не хватит ни сил, ни возможностей. Легок, спортивен, весел в 70 лет, что и хотел доказать. И доказал.

27 марта 1988 г. Воскресенье

Вчера на квартире у нас было собрание членов кооператива «Алтай». 4 часа мы трепались. Многое перемололи. Харламов Олег мне понравился, думаю, если он всерьез возьмется и поверит в успех, дело может выгореть. Борис смешно рассуждает, но тоже, кажется, соображает в основном, как воровать, как на муке делать деньги. Но какие это деньги — рубли медные. Однако завтра надо идти по начальству, время пришло, иначе ничего не выгорит.

Репетиция с Трофимовым, келья.

Губенко:

— Валера! Я люблю тебя, я не мыслю театр без тебя! Без тебя «Таганки» нет, но я и тебя без театра не представляю! Скажи, что мне делать с твоим недугом? Какие меры пресечения применить к тебе, к Ивану? Хотя я вас не смешиваю в одну кучу. Всем известно, что случилось в Испании. Мы с Дупаком в отчете должны это указать... Не знаю, доложила ли Нат. Вас. министру, она сегодня должна была докладывать ему...

Обнимался Коля, целовался и действительно растрогал меня своими воспоминаниями, а может, сыграл так.

29 марта 1988 г. Вторник

Любимов: «Дублер всегда сидит в зале и ни разу не выходит на сцену. И часто он бывает сильнее, но контракт — вещь жесткая». Я попросил жену прочитать 46 страниц из дневников, посвященных Высоцкому, с тем условием, чтобы на полях она оставила свои пометки, свое отношение к нравственно-этической возможности их опубликования. Она написала: «Мне все нравится».

Амелькина lt;Амелькина Лариса — врач-стоматолог.gt; по телефону прочитала мне только что вышедшее в «Известиях» интервью с Любимовым в Мадриде. Потрясающе!! Это хороший, добрый знак! Он теперь, конечно, приедет к выпуску «Годунова». Надо быть в форме. Надо накопить энергию, голос и силу! Неужели еще будет праздник на моей улице?

30 марта 1988 г. Среда, мой день

Я даже не догадывался и не подозревал за собой то обстоятельство душевное, какое случилось со мной, когда я узнал и услышал об интервью Ю. П., напечатанном в вечерних «Известиях», — я счастлив и полон восторга и каких-то надежд. С чем они связаны? С Борисом Годуновым ли, с Кузькиным. Первые слова Любимова, которые в Мадриде были: «Здравствуй, Федор». Если правда то, что он репетировал встречу с каждым персонально, то фразу эту он для меня заготовил в Тель-Авиве. Рассказ про Капицу-Кузькина во время репетиции сцен тоже не случаен. От счастья случившегося хочется плакать. Хорошо, что мои спят, тихо в квартире, только китайский будильник, привезенный из Хельсинки, тикает, да шебуршит холодильник. И что из того, что меня не примут сегодня в писатели? Мы сыграли «Годунова» под началом Любимова. НО!! Теперь надо ждать реакцию на интервью самого Любимова, в особенности на редакторские комментарии. Вернее, даже не Любимова, а Катьки — это раз, и потом, конечно, Максимова и Кlt;198gt;. Они поднимут сейчас страшный антилюбимовский вой за фразу, что он не ставил никогда политических условий, не имел политических целей, а только творческие. А Максимов только и имел в виду политическую дискредитацию советского строя и власти большевиков.

Как бы там ни было, опять поднимется шумиха — да какая! — вокруг имени нашего игрока, Юрия Петровича Любимова. Уважаю!!

Катерина (рассказывал Варпаховский lt;Варпаховский Андрей — художник.gt; Боровскому) в Америке при свидетелях сказала: «Юрий Петрович! Вы умрете, а мы с Петей останемся». В том смысле, что подумайте о нас, оставьте нам средства к существованию. Ее, наверное, тоже можно понять. В СССР она ни жить, ни работать не может.

31 марта 1988 г. Четверг

Всерьез задумал я писателей подготовить к моему вопросу. Сейчас поеду к агенту № 1, Алексеевой Адели, со списком, выпишу из справочника телефоны и адреса и всем разошлю книжки и записки. Адели оставлю «О Высоцком» из дневников.

Гаврилов Эдик, режиссер, позвонил вчера, предложил сценарий. Я уж совсем позабыл и думать о кино — и вот предложение. Совсем было пельменной собрался заняться... Кстати, волшебнице-землячке Валентине Григорьевне, что замечательной выпечкой меня потчевала в дивизии, надо бы дозвониться и взять ее в пельменную.

Это же ведь какой-то сон — только что позвонила Инна Александровна из Московской писательской и сообщила, что я вчера прошел бюро и она меня поздравляет. А я с утра и вчера стратегический план составляю! Господи, благодарю Тебя, Ты услышал молитву мою, я вчера стал писателем! Членом!

Скарятина говорит, что взяла за жабры Романовского и Черниченко, «которые вас зарубили», сказала: «Что вы наделали?» — И они покаялись, главное, сказали, что были не правы.

Сейчас я буду играть «Мизантропа». Господи! Пошли мне легкости, скорости и спокойствия. В «Московских новостях» Венькина хроника. «Таганка» в Мадриде и наша тройная с Анхелем фотография — Венька в центре обнимает нас. Он нагло повязывает кровью, он беспардонно шьется ко мне в компанию, получается — я с ним заодно. Что же делать? Как отмежеваться? Он Любимовым как надежным щитом прикрывается, всякая его личная увертка списывается на его якобы борьбу за любимовское дело.

«Законопослушный» — хорошее слово, точно определяющее суть моего поведения.

Сережа предложил мне выручку: дал какую-то картонку с красным кругляшком, велел загадать желание, разорвать пополам и кинуть обе половинки разом через левое плечо. И я загадал. Раньше я на женщин заказывал желание, теперь — на утро завтрашнего дня: встать должен — и три страницы в повесть. Я ведь теперь писатель, а настоящий писатель работает по 10 часов в сутки.

«Двойная нравственность». Защищая Любимова, который в его и ни в чьей защите не нуждается, он тем самым как бы обретает для себя право судить другого. «Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех...» Как нам не хватает в жизни мужества почаще вспоминать для себя эти строки, для спасения своей души — исчезла из нашего бытия скромность, и вот уж мы действительно превратились в разбушевавшуюся чернь и заняли места-посты, нам не принадлежащие, захватили журнальные страницы и овладели общественным мнением, заставили о себе разговаривать. На популярности имени Любимова строим узковедомственную концепцию собственного популизма.

4 апреля 1988 г. Понедельник. Внуково

В статье надо обязательно про пельменную написать, с какого только боку эту тему зацепить и как ее увязать, но обязательно... «Таганка» должна стать кладбищем». Ну, не из-за трех же не выпущенных спектаклей уехал Любимов!!!

В интервью он неосторожно сообщил, что не готовился к отъезду, взяв только самое необходимое. Сейчас идет сбор информации. Но «голоса» сообщили, что Любимов возвращается в Союз. Они провоцируют его на ответ. Как поведут себя Максимов и Кlt;198gt;? Надо бы Никите написать, позвонить. Вот я ему на этом интервью в «Известиях» и накатаю. Посадка.

4 апреля 1988 г. Ялта, г-ца «Ялта», № 381

По радио и в газетах все чаще говорят о частном секторе на примере Китая. Может быть, в самом деле, выпрямим искривления, хотя бы поколение зачнем новое, с новым мышлением, с ориентированным на обогащение, а не на бедность. 2-го была хорошая репетиция «Годунова». Нас с Алкой шибко Губенко хвалил и все вокруг. Я был счастлив и доволен собой, хотя огромное количество спектаклей постоянно держит связки в поврежденном состоянии, но ничего.

Я задумал марафон трезвости — до выпуска «Годунова». Сегодня 15 дней, как я не беру спиртного в рот. Выдержу ли?

Зиму эту я не видел — просмотрел, пролетал... сначала в Корею... в Мадрид... в Ялту... в Эстонию с Тамарой. Очень в этом смысле юбилей В. В. все перекрыл. Много дней в темноту унес он и нервов. Будет долго вспоминаться истерия юбилейная в январе 1988 г.

Читая эту книгу, да и не только... я думаю с ужасной тоской: что же за жизнь прожил мой отец, в каком страхе, в какой слепоте, в каком трагическом заблуждении... И сколько жертв на его счету, как он тщательно все скрывал, даже пьяный ни в чем таком партийном не проговорился, а мать и родню шелеповскую называл подкулачниками. Верил ли он сам в это? Верил, почему нет?!

8-я, неоконченная симфония Шуберта... Да что за черт, где я ее слышал, почему знаю эту музыку почти наизусть? Напоминает балет Чайковского. Нет, фрагментами она звучала в «Павших» в пантомиме.

Ефремов погубил уходом «Современник» и развалил приходом МХАТ, теперь уже не только фигурально. Защитники говорят: нет, не развалил, нечего уже было разваливать — не поднял, скажем мягче... Ну, давайте скажем мягче.

Портрет Эфроса я вынул и поставил перед собой. Оказался он у меня в «дипломате» нежданно-негаданно, однако, как мне кажется, — это знак.

Филатов — Волиной:

— Он бездарь, местечковый режиссер. Единственно, что я хочу, — скорейшей его смерти физической. Он поссорил нас, лбами столкнул актеров Таганки и лишил заработка мою жену.

Я переспросил Волину: может быть, он лишил Шацкую работы? «Нет, я хорошо помню, он сказал „заработка“. Ну что это? Откуда и почему такая ненависть?! Желание смерти!! Господи! Да слышишь ли Ты меня!! Неужели Ты не направишь мое перо, мою хилую, тощую мысль к действию, к какому-то справедливому началу?! Ведь через месяц с небольшим после этого разговора Анатолия Васильевича действительно не стало!!

6 апреля 1988 г. Среда, мой день

Прессом давит, гнетет обязанность, долг — написать статью. Надо, надо... Спектакль показался на этой сцене странным — не мог я ни тон верный поймать, ни в пространстве уютно себя чувствовать... Зрители на носу. Не привыкли мы к таким площадкам, особенно после Европы. Откланявшись, обнаружил я Лакшина, сидящего с костыльком на сцене. Поздоровался со мной он за руку. Спектакль они с Паперным не могут принять ни в таком оформлении, ни в таком исполнении. Гаев — еврей, Фирс — еврей и Лопахин — еврей, не говоря о Шарлотте и оркестре. На большом пространстве декорация играет, а тут... падает вся бутафория.

Дьяченко сюжет мне подарил.

Испанист с другом по пришвинскому маршруту, где-то на Севере, потеряли все. Без продуктов и средств передвижения попадают на дебаркадер к мужику Саше. Один как перст и много водки. «Была у меня жена и дочка, теперь нет ни жены, ни дочки». Пил он сильно, а жена говорила: «Саша, я от тебя уйду». И не мог он справиться с этим недугом. Как получка — друзья: «Пошли, Саша». Он шел и напивался, домой являлся без получки и без одежды подчас. Она все говорила: «Я тебя, Сашенька, оставлю — не могу так жить». И вот опять получка и опять друзья: «Пойдем, Саша». — «Нет, не пойду». Нечеловеческого сопротивления оказалась сила его, которую он противопоставил своим соблазнителям — и устоял. Пошел домой, счастливый, и в мечтах, как его жена трезвого встретит, как обрадуется и как им хорошо будет и умилительно до слез. И зашел он в магазин и купил бутылку с мыслью: «Ну, выпью стопку перед обедом для аппетита и снятия стресса». Купил, в карман засунул. Заходит домой, его жена встречает, видит — трезвый. Она заплакала от счастья, кастрюлю борща наварила, суетится около него, а ему эта бутылка мозги-то жжет, куда бы ее деть, не открывать же перед ней, не портить праздник. Отлучилась она от стола зачем-то — он бутылку быстро вынул, зубами пробку сорвал и в кастрюлю всю вылил, пробку в карман, бутылку катнул под кровать куда-то. Приходит жена, наливает, он ест и хмелеет, она понять ничего не может, понюхала кастрюлю, оттуда пары... и заплакала она. Собрала она вещи, дочку, и когда очнулся он — нет никого, а ведь 15 лет прожили.

Сюжет северный, простой. Казаков Юрий мог бы написать.

7 апреля 1988 г. Четверг