Злотин ГригорийВолчья дoля

Григорий Злотин

Boлчья дoля

Sapienti sat

Вольф Вукович Люпин, известный во всей Европе настройщик роялей и композитор-любитель, прибыл в город пятичасовым поездом. С годами у него выработалась привычка крепко спать в пути: как и все хищники, по-настоящему он оживлялся только к вечеру. У дальних родственников его покойной жены, происходившей из местной ветви Остен-Сакенов, был старинный "C.Bechstein", который, как явствовало из недавно полученного письма, нуждался в его заботливом вниманьи. До мызы было совсем рукой подать, но пускаться в путь на ночь глядя было негоже. Люпин прописался в единственной городской гостинице, оставил в номере саквояж и отправился осматривать провинциальные достопримечательности.

Уже в летах, Вольф Вукович был настоящим, породистым волком: выдержанным, безупречно светским и необыкновенно хорошо воспитанным. Его только начинавшие седеть бакенбарды изящно сочетались со строго-серым деловым сюртуком, дополняя пристальный взгляд серо-стальных глаз из-за стекол золотого пенсне. Он был застенчив и близорук - таким его сделала необходимость, по роду службы, внимательно вслушиваться в нечто, отделенное непроницаемой стеной, недоступное взору. Он охотно слушал Брукнера и Франка, летом езживал на рижский штранд или на Рюген, а зимы проводил в Биаррице или на Минорке. В травоядной части Курляндии он не был с детства.

Городишко располагался на самых задворках герцогства: вдали от Аренсбурга, от хлопотливых пристаней Либавы и Виндавы, и уж тем более - от пышных митавских дворцов, не утративших своего великолепия и после великой войны. Назывался он Хазенпотт, что в переводе с остзейского означало что-то заячье. Волки, должно быть, заглядывали сюда нечасто: так или иначе, Люпин чувствовал себя странным образом неуютно и одиноко.

Стояла та любимая им нежно-грустная пора ранней осени, когда вся местность наяву робко освещается такой же трогательной сепией, какими бывают старые и ломкие фотографические снимки. Держа под локоть витые ограды опрятных бюргерских предсадий, липы по сторонам улиц обреченно роняли желтые тузы пик на сизую брусчатку, и вагон заблудившейся конки, медленно удаляясь, искрил своей нелепой дугой.

Всю последнюю неделю Люпин пребывал в свойственной ему меланхолической раcсеянности: мурлыкал под нос первую тему "Четвертой" или скерцо из "Седьмой", думал о детстве, о годах странствий, подолгу просиживал в столовой пансиона и уходил, не прикоснувшись к тарелке. Ел он вообще мало, был по большей части вегетарианцем, лишь иногда позволял себе диэтическия паровыя котлетки из куропаток, и крайне изредка, раз в несколько лет, в обществе Руди и Лобоса -- своих гимназических приятелей -- заказывал филе миньон. A propos, кочевая бездомная жизнь давно уже отзывалась дурными, наполовину серебряными зубами и несварением желудка.

Сейчас, идя извилистыми улочками к ратушной площади, он вспоминал, как много лет назад гостил у младшего барона Николаи, в поместье "Mon repos" под Выборгом. У них было довольно много общего. У обоих деды впервые сменили беcсребренную гордость черных рыцарских родов на покойную славу и доходность службы у белoго царя. Оба любили изящные искусства: Люпин музицировал, а Павел Людвигович был недурным живописцем и делал отменныe пленэрныe зарисовки красных карельских скал. Оба тяготели к отвлеченным размышлениям и проводили целые вечера в неспешных беседах с сигарами, у камина, в котором то и дело потрескивали смолистые поленья. Занятно было развлекать друг друга раcсказами о гимназических проделках. О каникулах в Нидде. О песчаных косах Полангена. Просматривать ради скуки обстоятельные статьи в тяжелом золоченом томе только что переизданной энциклопедии "Гранат":

"Великое Герцогство Курляндия является в наше время единственной тедескоязычной страной, которой по-прежнему дозволяется содержать заморские владения и сколько-нибудь состоятельный военный флот. Решением Версальской мирной конференции союзные державы признали заслугу Митавы в одержании победы над Четверным союзом и ея помощь при одолении смуты, обуревавшей тогда западные окраины белого царства. Как известно, крупнейшее и в хозяйственном отношении значительнейшее такое владение есть остров Новая Курляндия (быв. Тобаго), приобретенный еще блаженныя памяти Е.В. герцогом Джеймсом I в мае 1654 года. Главный город Новой Курляндии - основанный в том же году Якобсфорт, где до сих пор располагается крепость и военная гавань. Губернатором Н.К. последние двадцать пять лет бессменно служит генерал-маиор барон Вольф-Рюдигер фон дер Остен-Сакен.

(из сборника "Новая и новейшая история Курляндии", стр. 211-212, под руководством Г.-А. фон Глазенапп. Митава, издательство "Балтикум", 1927 год.)"

На письменном столе в просторном кабинете барона стояла уже успевшая пожелтеть фотографическая карточка с блеклой надписью, сделанной чернилами: "Первый конгресс стран-лимитрофов. Слева направо: Е.В. герцог Курляндии Эрнст IV Бирон, Е.В. король Финляндии Фридрих-Карл I и председатель Грамады Белорусской Народной Республики доктор Игнатий Коловрат. Гельсингфорс, 1921 год." А тем временем белый снег падал и падал на долы, на отлогие спины холмов, на сосны, сгрудившиеся у размытой черты, что отделяла серое небо от окраины просторного поля; и вся та местность виделась теперь, издали, в молочной дымке памяти, то как этот не вполне удачно вышедший дагерротип, то как устланный белою скатертью исполинский стол в трактире на литовской границе...

Размышления Вольфа Вуковича неожиданно и грубо прервал резкий возглас, который он сперва даже не сумел разобрать. Подняв глаза от мостовой, Люпин увидел прямо перед собой худосочного сорванца: белобрысого, косоглазого и лопоухого, с заячьей губой. Мальчишка был одет в коричневые короткие штаны с лямками и темно-зеленую рубашку, а на шее у него красовался пестрый галстух: очевидно, отличительный знак юных разведчиков. Неприлично вылупив свои нахальные, водянисто-голубые глазенки, конопатый недоросль тыкал в сторону Люпина грязным пальцем и истошно орал: "Волк! Волк!!" Вольфа Вукович в смущении огляделся было в поисках городового, чтобы объясниться и все уладить. Но никакого городового и в помине не было, а на место происшествия уже спешили шестеро дюжих баранов с закатанными рукавами и зелено-коричневыми повязками службы охраны края. Не обращая внимания на попытки Люпина заговорить с ними, его немедленно взяли в кольцо и повели, что было вполне понятно, далее в сторону ратуши. Зайцегубый мальчуган меж тем несся впереди них, оглашая округу все тем же односложным воплем: "Волк! Волк!!"

Когда бараны вывели Люпина на площадь, у него упало сердце и перехватило дыхание. Казалось, что на ней собрался не только весь город, но и половина герцогства. Густейшая толпа травоядных запрудила ее: быки, козлы, бараны, необыкновенно рослые зайцы и даже лифляндские свиньи, и флегматичные эзельские тяжеловозы - все были здесь, все стояли единой плотной массой вокруг небольшого возвышения в середине и что-то мычали слитно, неразборчиво и угрожающе.

На возвышении стоял огромный бизон в ситцевой косоворотке - судя по внешности, родом из крестьян бывшей Виленской губернии - и как раз заканчивал речь:

"... которые при свете дня рядятся, елейно осклабившись, в содранные с наших спин овечьи шкуры и воровски бродят среди нас, выискивая себе невинную жертву, а черной ночью крадутся, ощерив свои полные блестящих желтых клыков, дурно пахнущие пасти, по нашим мирным пажитям и по стогнам наших мирно спящих городов, ища подло похитить и изорвать в кровавые клочья нежную плоть нашей молодой поросли. Их мерзкие зевы истекают похотливой слюной, их когтистая лапа уже тянется к непорочному ложу наших милых детей, их зловещий вой гнетет нас долгими лунными ночами. Но ночь ужаса и бесправия пришла к концу. Раздавим гнусную гадину! Смерть извергам-оборотням! Осиновый кол в их поганую яму! Смерть волкам!!"

"Смерть!!" взревела толпа. Отдельные бараны, из тех, что стояли ближе, обернувшись к Люпину, стали яростно блеять и забрасывать его комьями навоза, среди которых попадались и камни. Вольф Вукович мысленно уже попрощался с жизнью. Но в это время бизон на трибуне сказал: "Поглядите! Вот он, один из так называемых и пресловутых "добрых" волков, раскаявшихся, безвредных, тех, кому мы могли бы милостиво позволить жить среди насъ." (При слове "добрых" толпа взревела еще громче, и камни полетели гуще.) "Мы, травоядные, великодушное племя, не в пример кровожадным хищникам, не знающим жалости," продолжал бизон, "но необходимо проявлять бдительность. Народное Вече Хазенпотта снисходительно приговаривает пойманного волка к двойному укрощению с последующим выдворением его за пределы левобережной Курляндии." Люпина ткнули в спину прикладом, и спотыкаясь о кучи навоза, которым его продолжали забрасывать, он поплелся, вслед за конвоирами, к башне дикого камня, где еще с орденских времен находилась городская тюрьма.

Когда на третью ночь ограбленный до нитки, оскопленный и с выбитыми зубами, загнанный дрожащий зверь, бывший еще недавно Люпиным, трясся в выстуженном телячьем вагоне на переезде через Дюну (1), сквозь гнилые доски свистел ледяной ветер, и на поля окрест опускались необычно ранние в этом году снежные мухи. Как выяснилось в подвале башни, Остен-Сакенов выслали еще за неделю до его приезда. Ближайшие знакомые жили только в Ревеле, а до него было еще двое суток пути. Люпин свернулся калачиком, положил седую морду на грязный пол вагона и тихонько завыл...

(C)[email protected]

x x x

Несколько лет спустя я случайно встретил его в спальном вагоне-люкс балтийского экспресса "Дерпт-Мемель". Люпин сильно поседел, пополнел, но сохранил вид рассеянной застенчивости и тихого довольства. "Далеко ли направляетесь, доктор?" - осведомился я. - "В Хазенпотт. Городская управа открывает фортепианные курсы для местной молодежи, и меня просили подобрать им хороший инструмент." - "Но как же охрана края и прочее?" - "Ничего-с. Я ведь оттуда родом. И потом они, знаете ли, очень изменились к лучшему в последнее время. Вряд ли посмеют обидеть земляка," - сказал настройщик и отвел глаза.

LA, MMI

(1) р. Западная Двина.