"Степан Разин" - читать интересную книгу автора (Злобин Степан Павлович)В ЧеркасскеПосле большого казацкого круга в Черкасске Разин не опасался отправить своих казаков назад в Кагальник. На стороне Степана было почти все казачество, и немногие сторонники старой старшины его не пугали. Отправив свои кагальницкие полки домой под началом Федора Каторжного, Разин остался в войсковой избе с Еремеевым, Наумовым и несколькими казаками из черкасских станиц, которых выбрали в есаулы черкасские жители от себя. Фрола Минаева Степан приставил считать войсковую казну, порох, свинец, ядра, пищали, мушкеты, пушки. Около тысячи кагальницких казаков, однако, не ушли на свой остров, а остались для несения караульной и дозорной службы в степях по дорогам. Сотни три из них обосновались табором тут же на площади, у войсковой избы, раскинув вокруг шатры. Иные из них спали в самых сенях войсковой избы. Степан понимал, что его казаки не доверяют черкасским и незаметно стараются ближе держаться, чтобы охранить его жизнь от внезапного покушения со стороны домовитых... Ночной холодок, стелившийся над Доном в тумане, заставлял казаков по ночам на площади жечь костры. У костров пелись песни... Дня через два, когда жизнь в Черкасске начала входить в колею, Разин вызвал Серебрякова, оставшегося войсковым судьей. – Старой, бери-ка перо да бумагу, станем письма писать, – сказал он. { – Куда письма, сын? – На Волгу, на Яик, на Терек и в Запороги – во все казацкие земли, чтобы с нами шли заедино, – сказал Степан. – Да еще в города – в Царицын, в Астрахань, в Черный Яр, – им велеть воевод гнать ко всем чертям от себя по шее да казацким обычаем выбирать себе атаманов. – А кто понесет? – заботливо спрашивал старый судья. – Гонцов у нас хватит! – уверенно сказал Разин. – А лих его знает, куды задевались перо да бумага, сынку! Да, может, оно и не так велика беда: перо и бумагу мы сыщем, а только я грамоты, сынку, не ведаю... Лих его знает, пошто ты учился! – Каков же, отец, ты судья, коли «аза» да «буки» не знаешь! – с усмешкой сказал Степан. – А праведный я судья! Судье правду ведать, а книжность ему на что! – возразил старик. – Покличем-ка краше Митяя: он может. Еремеев явился. Начались поиски чернил, пера. – Ну, складывай, что ли, письменный, – сказал атаман, когда разыскали чернила, перо и бумагу. Когда-то Еремеев, парнишкой, учился грамоте. Дружа с Черноярцем, Митяй знал, что тот из восставшего Пскова писал письма по всем городам с призывом вставать на бояр. На псковский призыв тогда откликнулись Новгород, Порхов, Печора, Гдов, Остров. Голос восставшего Пскова прозвучал в Переяславле-Рязанском, в Твери, в Клину и в самой Москве. Но уж очень давно Черноярец рассказывал о том, как писали они эти письма. Да и выученная в юности грамота позабылась в походах, и перо не держалось в руке, больше привычной к сабле, мушкету да пике. Однако атаман глядел на Митяя с надеждой и верой. Нельзя ударить лицом в грязь. Еремеев смело схватил перо, обмакнул в чернильницу, капнул на чистый лист жирную кляксу и замер... Где же найти слова? Как писать? Как тогда говорил Иван? Припомнить бы лучше! Но память была тупа к книжным словам, а надо было найти их такие, чтобы дошли до каждого сердца... Степан сочувственно посмотрел на есаула. – Чего? – спросил он. – Пособил бы ты, что ли? – ероша свои светло-желтые волосы, жалобно воскликнул Еремеев. – Да как я тебе пособлю: не больно я грамотен, друже. Может, войскового письменного кликнуть?.. – Куды нам старшинскую рожу? – А плевать! Укажу – и напишет что надо, а не послушает – башку отсеку!.. Еремеев покрутил головой: – Не разумеешь, батька! Тут от сердца надо, а не под страхом. Под страхом писать, то никто не пойдет за нас. – Может, горелки чарку? С ней дума идет веселей... – Давай!.. – отчаявшись, махнул рукой Еремеев. Подошли Дрон Чупрыгин, Наумов и тоже склонились к листу бумаги, украшенному густой кляксой, подставили чарки. – Пиши, Митяй: «Ко всем казакам запорожским, волжским и яицким и всему народу донской атаман Степан Тимофеев Разин с есаулы и с войском поклон посылает», – сказал Степан Тимофеич, держа в руке чарку с горелкой. – Вот ладно, батька! Да ты, гляди, сам писаря за кушак заткнешь! – воскликнул Серебряков. – Складно молвил! – одобрил немногословный Дрон. Перо Еремеева неуверенно ткнулось острым носом в бумагу, легонько брызнуло и поползло, рисуя замысловатые кренделя. – Пиши дальше, Митя: «Сколь можно боярской и старшинской неправды терпеть и жить у богатых в басурманской неволе!» Митяй с удовольствием качнул головой. – Твои слова не гусиным пером писать – золотым. – А ты забеги к Корниле во двор – там павлины гуляют. Дерни перо да пиши! – усмехнулся польщенный Разин. Митяй писал. – "Пришла пора всем миром стать на старшинску неправду по всей казацкой земле, да и по всем городам понизовым согнать воевод и добрый казацкий уряд на правде поставить!" – сказал Степан. – Ну, уж эки слова не павлиньим – орлиным пером писать! – воскликнул Минаев. Еремеев писал торопливо. Все следили за его пером, затаив дыхание, и никто не успел коснуться налитых чарок. По лбу Еремеева струился пот, и крупная капля его упала на лист бумаги. – Далее так, атаманы, – сказал Еремеев: – «А правда наша казацкая – божья правда. Жить всем по воле, чтоб всякий всякому равен...» – Складно молвил. Пиши! – согласился Разин. – "И вы бы, всякий простой понизовский люд, кому от бояр тесно, брали б ружье да шли ко мне, атаману Степану Разину, а у нас в обиде никто не будет и всякому по заслугам..." – подсказывал Серебряков. – "А вы бы в своих городах воевод да с ними приказных собак побивали!.." – заговорил и Наумов. – "А стрельцам всех начальных людей – голов и сотников – вешать да между себя кого похотят обирать атаманов". – "Да и посадскому понизовому люду сотнями обирать атаманов и есаулов, кто люб, и жить по-казацки..." С десяток ближних к Разину казаков сошлось в войсковую избу, и всякий подсказывал от себя, как мыслил... Когда письмо было написано и все казаки разошлись, Наумов положил перед Степаном листок бумаги. – Еще письмо, Тимофеич! – сказал он со злой усмешкой. Это была перехваченная грамота, которую отправляли домовитые казаки в Москву, к боярину Ордын-Нащокину, рассказывая, что «кагальницко ворье» захватило Черкасск, войсковую избу и все Войско, умоляя прислать царских стрельцов с воеводами, пока донским «лучшим людям» не пришло «пропадать вконец»... – Схватил ты их? – спросил Разин. – Самаренин убежал, а прочих схватил, Тимофеич. Объявил по станицам, что утре станем судить и башки посечем. Двадесять человек, все прежне старшинство в сговоре их. Всем башки порубить – остальным острастка! – Войсковому судье отдай. Пусть во всем разберет... Наумов возмутился: – Сбесился ты, Тимофеич! На что нам суд! И без суда за такую измену отрубим башки – так никто не взыщет. Али ты крестного своего пожалел?! – Не бояре мы, тезка, – ответил Разин. – По казацтву весь круг решить должен. Коли казни достойны – казним, а в казацком городе своевольство творить не станем. Какая же слава про нас пойдет в казаках: обрали, мол, их во старшинство, а они тотчас старой старшине башки долой!.. Отдай их судье войсковому. Пусть принародно их судит, в кругу... Наумов сердито плюнул и вышел. Степан, сидя перед топившейся печкой, глядел в огонь и сосредоточенно думал. В другой половине избы Митяй собрал грамотных казаков, и они переписывали атаманские письма, сидя при свете трескучих, чадящих свечей... На другой день отплыли из Черкасска посланцы на Яик, в Царицын, в Черный Яр, в Слободскую Украину и в Запорожье... Около недели уже Разин сидел в Черкасске, когда вечером снова явился Наумов. Промоченный проливным весенним дождем, он прискакал из берегового стана, где жил, чтобы держать по степям разъезды. – Тимофеич, вести большие! – сказал он. – За экие вести чарку – согреться. Челобитчики наши, коих в Москву посылали, назад воротились. Шестеро оборванных, измученных и исхудалых людей вошли в войсковую избу, издрогшие под дождем. – Батька, здоров! От царя поклон принесли. О здравии тебя спрошает! – с издевкой сказал Лазарь Тимофеев { – Вишь, нас как подарил суконцем! – подхватил Ерославов, показывая свои лохмотья. – Тимошка! Тащи скорее вина, налей им по чарке, платье сухое на всех да что поснедать, а сюда никого не пускай, – распорядился Степан. – Отколе пришли? – спросил он, обращаясь к челобитчикам. – Отколе пришли, там нас нету! – откликнулся кто-то из челобитчиков. – У царя гостевали всю зиму. Никак отпустить не хотел, насилу уж сами ушли. – Ну ладом, ладом говорите! Кошачьи усы, ты скоро? – торопил Разин. – Даю, даю, батька! Тимошка принес бутыль водки. Казак за ним внес каравай горячего хлеба, окорок ветчины, затем появился ворох одежи. Стукнувшись чарками, весело выпили, натянули сухие кафтаны. – Ну, нагостились, батька, у государя. По гроб живота будем сыты! – начал рассказ Тимофеев. – Царя не видали, конечно. Расспрашивал дьяк про все. Бояре ходили слушать, тоже спрошали, где были, чем богу грешили. И порознь и вкупе, всех вместе, спрошали. Огнем и кнутом грозили. Ну, нечего брать греха, – не били, не жгли. Выговаривали вины: и в том-де, и в том-то вы винны, и вас бы, мол, смертью казнить, а государь вам, вместо смерти, живот даровал. А более вы-де на Дон не сойдете, а всех, дескать, вас государь указал писать во стрелецкую службу, в астрахански стрельцы... «Ну, мыслим, коль вместе в стрельцах – на миру ведь и смерть красна. Где батька – там и мы»... Повезли нас... – Да пейте, робята, ешьте! – подбодрил Степан. – Спасибо, Степан Тимофеич. Твое здоровье! Мы ныне уж тем сыты-пьяны, что дома у батьки сидим. Теперь уж не выдаст! – отозвался повеселевший Ежа. – Ты, батька, слухай пока, – остановил всех Лазарь. – Вот нас повезли на подводах в Астрахань к службе. А провожатых шестеро, все с ружьем – с пищалями, с пистолей да с саблей. Куды убежишь! И к чему бежать? У нас на тебя поперву надежа: кто послал, мол, к тому и придем – он рассудит... Везут на санях. Вот Коломна, Рязань, Козлов, Пенза. А за Пензой встречаем с тысячу стрельцов. Глянь – знакомцы: как мы в Астрахань с моря шли, те двое стрельцов грамоту нам привезли на учуг. Здорово, мол, братцы! Куды ныне путь? Они говорят: «На Москву. Ведь мы, говорят, московских приказов. Как ваши донские ушли со Степаном на Дон, то нас воеводы домой отпустили». Мы стали спрошать: мол, когда ушли? Мол, по осени, тут же. Мы стали своих провожатых молить: пустите, мол, братцы. Коль сам атаман ушел на Дон, так нам-то за что же в стрелецкую службу? Мы малы людишки. На нас, мол, какая вина! Те и слухом не слышат: мол, есть государев указ вас в стрелецкую службу в Астрахань сдать, а за что и про что да кто ваш атаман – нам того и не ведать! Те – мимо. Нас дальше везут. Степь округ-то пустым-пуста. Я робятам мигнул, те – мне. Как свистну в три пальца. Мы разом на них, ружье похватали, давай их вязать. Снег был невелик. Мы с дороги-то – в лог, да за лог, да пошли бережком по степям вдоль Медведицы к Дону. Ну, мыслим, ушли! Вожей своих отпустили, три лошаденки худых – им в добычу, а сами в семи санях... Без дорог идем, в деревни никак не заходим. Вдруг сыск воеводский. «Стой, кто таковы? Отколе?» Стрельцы окружили – с полсотни. Какой уж тут бой! Мы сдались. Нас в Самару, в тюрьму да под пытку. Хотели в Москву посылать по весне, да наш кашевар Терешка исхитрился – три перстня в шапке сберег. Дьяка умолили, чтоб он с нас колоды снял. У меня тоже перстень был – целовальнику дали. Ночью ушли, как Волга вскрылась. На льдине плыли. Вот-то было страху! Льдину несет, лед ломает – что треску! Льдина все меньше да меньше. Видим село поутру. Кричать стали. Бегут мужики с горы. Спустили ладью, пошли между льдин к нам на помощь, спасли. Ныне вспомнишь, и то берет страх... Чарку, что ли?! – Пей, пей за спасение души! – поддержал и Разин. Все стукнулись чарками. – Да, навидались горя! – Во здравие ваше, казаки! Чтоб все были верны, как вы! – подняв чарку, сказал Разин. – Что же далее, братцы? – А далее так, – продолжал рассказчик. – Спрошают крестьяне: «Отколе?» Мы друг другу в глаза поглядели да прямо им с маху: мол, разинские казаки. И, боже ты мой, что тут было! Кормили, пивом поили, спрошали дорогу на Дон. Поживите, мол, с нами. Мы: мол, нам недосуг, атаман дожидает!.. Пошли Жигулями. Нагнали двоих стрельцов. Сказались – работники. Стрелец поглядел, говорит: «Разбойники вы, не работные люди. Зимой везли вас в санях, под стражей». А ты, мол, откуда видал? «Мы, московски стрельцы, из Астрахани в Москву ворочались». А что ж, мол, теперь, аль в бегах? «Дураки, говорит, не в бегах, а с наказом. Идем к астраханскому воеводе». А в Москве не бывали? «Стояли зимою в Казани». Ну, мы их схватили, стали с угрозой спрошать. Они нам сказать не умеют, а грамоту дали читать. Есаул-то Михайло у нас письменный, прочел. Сам сказывай, Миша, – обратился Лазарь к Ерославову. – А писано там, атаман, что, по государеву указу, к июню ждали бы в Царицын да в Астрахань московских стрельцов четыре приказа с головою Лопатиным для укрепления городов, ежели снова ты, батька, вздумаешь выйти на Волгу. Да писал голова Лопатин, чтобы астраханские воеводы навстречу ему шли с низовьев, да вместе бы им побивать твое войско. Мы тех стрельцов отпустили да сами к тебе в Зимовейскую. Нету! Мы – на остров к тебе. Мол, уехал на круг. Мы – в Черкасск. А навстречу казаки: Степан Тимофеич, мол, войском владает наместно Корнилы, будь здрав!.. Вот и все, атаман!.. – Кому же вы те вести еще говорили? – спросил атаман. – Никому, атаман. К тебе поспешали. Покуда своих не нашли, мы все сказывались, что беглые из-под Саратова, с Волги. – Ну ладно. И впредь молчите. Кто царской «ласки» сам не изведал, тот не поверит, что с вами неправедно так обошлись. Тимошка вам платье цветное даст, коней побогаче да добрые сабли. Кто вас спросит, – мол, сам государь подарил! "А спросят казаки: «Видали царя?» Мол, видали. «А что он сказал?» А сказал, мол, тайно; об том одному атаману ведать, да тайно же от бояр, мол, нас государь из Москвы отпустил, велел в день и в ночь скакать... с вестью к батьке. Разин велел Тимошке позаботиться о прибывших и, отпустив их на отдых, остался с одним Наумовым. – Ну, тезка, более некогда ждать, – сказал Разин. – Чем нам пропустить на низовья московских стрельцов, мы лучше с ними на Волге сшибемся. Ты тотчас иди в Кагальник, готовь живее челны да пушки к походу. Куда и когда пойдем – никому ни слова. Митяй и старик останутся тут со мною к прибору нового войска. Которые казаки из станиц приезжают в низовья, их тут покуда держать, назад не пускать в верховски станицы. Вошел Серебряков. – Тимофеич, казаки судили злодеев. Приговорили за призыв воевод, за измену казачеству головы им посекчи. Я велел в полдень собраться на площади казакам. – Ладно, пускай соберутся, – сказал Степан. – И палач пусть придет. А потом поднимись на помост, объяви, что нынче ночью посланцы наши от государя с вестями пришли и в радость за добрые вести, какие прислал государь, атаман указал тех казаков отпустить без казни, на поруки станицам. – Да что же ты, Тимофеич, творишь. Ведь ныне судья рассудил порубить всей старшине башки. Кто ж тебе волю такую дает, чтобы миловать наших злодеев?! Попомни ты слово мое: в живых их оставим – беды еще хватит от них! – горячо возразил Наумов. – Они ныне, тезка, тихими будут, – сказал Степан. – Силу свою, власть свою мы показали над ними, а ныне милость покажем. В милости силы-то больше, чем в казни, да и между казаками раздора и злобы не станет! И в государеву милость к нашему войску более веры будет – вот то-то!.. С этого часа и в Кагальник и в станицы без конца скакали гонцы, по кузням ковали коней, возле Дона смолили челны, по куреням пекли хлеб и сушили сухари... В степях по холмам маячили дозоры, и сторожевые станицы спрашивали прохожих, проезжих – куда, зачем, по какому делу. Из Черкасска проход ладьям по Дону и по Донцу был закрыт... Для отвода глаз Степан выслал дозоры в азовскую сторону, словно в разведку дорог. Среди казаков пустили слух, что Разин готовит поход на Азов. Разин выступил из Кагальника на другой день после Тимошкиной свадьбы. Степан Тимофеевич не хотел отрывать его так скоро от Насти и не велел ничего ему говорить о походе. Тимошка спал, когда ночью разинцы вышли в речной поход на Черкасск, но не успело солнце подняться еще и к полудню, как с правого берега Дона послышался крик: – Ба-атька-а! Бесстыжи глаза! Что ж ты сына покинул?! Тимошка нагнал их по берегу на коне и ни за что не хотел вернуться. Так он и остался в Черкасске. – Только женился – и бросил жену! – укорял его Разин. – Али, батька, я у тебя хуже всех казаков? Как отстать?! – говорил Тимошка, берясь за прежнее дело – за атаманское кашеварство. – Батька, пора ведь и мне в поход! – сказал он, когда устроил спать челобитчиков и вернулся к Степану. Разин взглянул с усмешкой на юного казака. – Куда тебе в путь, кашевар женатый? Тимошке шел уже двадцатый год, но борода все еще не росла на его щеках и черные торчащие усики по-прежнему казались в шутку наклеенными на детское, простодушное, лукавое лицо, по-детски лежали гладкие, расчесанные, прямые темные волосы, по-детски задорно глядел слегка вздернутый нос, и твердая взрослая решимость его речи всегда вызывала усмешку Разина. – В Астрахань ты обещал меня выслать, как станешь сбираться, – сказал Тимошка. – А кто же сказал тебе, что я туды собираюсь? – спросил атаман. – Я и сам ведь знаю! – дерзко ответил Тимошка. – Чего же ты знаешь, скажи? – А того и знаю: Черкасск ныне наш – стало, Волгу пора забирать, чтоб велико казацкое войско строить. – Ишь ты! А потом? – поддразнивал Разин. – Потом щи с котом! Всю Волгу возьмешь – и на Яик!.. Ты ныне на Яик письма послал, в Царицын, в Саратов. А в Астрахань я понесу. Ты стрельцам обещался меня прислать. Уж небось поджидают!.. – Ну что же, сынок, собирайся. Только казачка твоя мне станет пенять. Как ты Настю-то кинешь? Вишь, в Черкасск ведь и то не хотела пускать!.. – А ты ей поклон от меня отдай, – спокойно сказал Тимошка. – Скажи: по век жизни ее не забуду за любовь да за ласку. Жив буду – назад ворочусь, привезу ей гостинцев. – Ладно. А ты мой поклон отдай астраханским стрельцам да посадским. Разин дал Тимошке письмо к астраханцам, ожидая, что слух о его предстоящем походе на Волгу сам сделает дело и настроит умы стрельцов и посадских в его пользу. – Скажи им, что наскоре в Астрахань буду. Стречали бы да воеводу навстречу вели под уздцы, – сказал Разин. – Я сам с ними выйду тебя стречать, в покорность тебе приведу стрельцов, – обещал Тимошка, уверенно тряхнув головой. Степан усмехнулся: – Ты прыткий, сынок! Что ж, воеводы градские ключи тебе поднесут? – Мы и сами возьмем! Астраханцы меня признают – ить сыном твоим все зовут! – Сын-то сын, а ты казацкую шапку смени да зипун, – сказал Разин. – Воеводские сыщики не признали бы тебя раньше всех, а то схватят под пытку... За тем ли к ним лезть!.. Ты не моим, а купеческим сыном оденься: шелков кафтан да пухову шляпу. Таких молодцов на торгу немало гуляет – орехи грызут да армянские вина пьют. Кошель полон денег, сапожки – сафьян, ворот козырем, а в башке – дыра... Гребцов подбери себе на дорогу из астраханцев, а так-то купецкому сыну не гоже. Тимошка нашел в таборе у войсковой избы бывшего астраханского стрельца, это был старый приятель его – Никита Петух. И наутро в легком челне они отплыли в верховья Дона, в обычный казацкий путь к низовьям Волги, через Царицын... – Кошачьи усы, ты куды? – расспрашивали его знакомцы казаки. – Про то мне да батьке ведать, – с гордостью отвечал молодой казак... Уже третью неделю сидел Степан Тимофеевич в Черкасске, когда его брат Фрол Разин явился к нему в войсковую избу. – Здорово, Степан Тимофеич! Поздравствовать на атаманстве тебя приехал! – сказал он с искренней радостью. Степан ласково посмотрел на брата. «Ишь, возрос!» – подумал он, словно видел его в последний раз не взрослым, женатым казаком, а малым парубком. – Ну, как там у вас в верховых станицах? – спросил он. – Шумят казаки. В станичных избах перетрясли, атаманов новых много обрали, к тебе собираются, – громко ответил Фрол и тихо добавил: – Вести есть тайные. Степан позвал брата в малую горенку, притворил поплотней дверь. – Ну, сказывай, что там. – Перво, приказные через станицу ехали в Москву да грозились, что за твое своевольство ныне придут на Дон государевы ратные люди, весь Дон разорять. – Привез ты их? – Кого? – Да приказных. Отколе они? – Ты пустил на Москву, чего я их стану держать! Проходную глядели – все ладно, печать приставлена к месту... – Какая печать? – Войсковой избы Войска Донского, как надо. Сережка мне молвит: «Башку бы им своротить!» Я баю: «Степан пустил – нам в то не вступаться, не то осерчает!» – Постой, погоди, что за люди? Какие приказные, толком скажи. – Да с дворянином, коего ты убил, сюды прискакали – дьяк да двое подьячих. – Да кто же их пустил назад в Москву?! Ну посто-ой!.. У кого же теперь печать? – покачал головой Степан. – Эх, попался я, брат! – Степан сдвинул шапку на лоб. – Митя-ай! – крикнул он. Вошел Еремеев. – Иди забери у Корнея войсковую печать. Измену творят! И мы-то ведь дурни: брусь и бунчук забрали, а печать у них! Да в рожу Корнею дай, а за что – то он ведает сам. Не дадут печать, то веди самого! Еремеев ушел. – Лазутчики из Воронежа приезжали. На лодке по Дону прошли недалече, повернули с ладьей – да назад на верха, – продолжал свой рассказ Фролка. – И тоже их не держали? – Ночью с Сережкой нагнали – да в Дон... – Ну и ладно, – одобрил Степан. – Заставы надо поставить, Степан Тимофеич, а так все равно пролезут. Народу беглого тьма идет – с Тулы, с Орла, с Рязани – поди-ка узнай! Пролезут – не сыщешь! Дон-то широк! – И то, надо поставить заставы, – согласился Степан. – Да с крепким наказом, – добавил Фролка. Степан по-отечески усмехнулся. – Ты сам так мыслишь али Кривой подсказал? – ласково спросил он. – С Сережкой-то мы в совете... Да ныне и на него у меня извет... хоть друг большой... – Фрол замялся. – Ну, чего? – Степан поднял голову. Фрол потупился. Говорить на Сергея брату он не хотел, но Сергей нарушил обычай и заводил измену казацким порядкам. Фрол теребил свою узкую бородку длинными пальцами. – Замахнулся, так бей. Что ты, баба?! – прикрикнул Степан. – Сергей за станицей, у кладбища, кузниц наставил, набрал кузнецов, куют в день и ночь... сохи да бороны... Я к нему: ты, мол, что своеволишь?! А он говорит: «Ныне наша воля: мужики одолели в Черкасске – знать, Дону распахану быть, а мне быть богату. Я, баит, ныне на все станицы борон да сох наготовлю, пойду торговать, как иным и не снилось...» – Купец! – со злостью воскликнул Степан. – Что же, Фролка, придется ему отрубить башку. – Брату?! Да что ты, Степан Тимофеич! – испугался Фролка. – Ты ярлык ему напиши, что ковать не велишь. Он меня не послушал, а тебя забоится, отстанет... – Кого-то он сроду страшился! – прервал Степан. – А ты ему так и скажи, что разом снесу башку и всем ковалям и каждому, что за россошки возьмется... Бояр накликать на казачьи земли не дам!.. – Крови не было б, Стенька! – задумчиво сказал Фрол, гордясь в душе, что он брат такому великому атаману. Вначале у него с языка просто не шло даже имя Степана. В гордости братом он не мог его называть без величания по отцу. А теперь вдруг братняя теплота и заботливость залила все его существо, и захотелось сказать ласково, как когда-то давно-давно. – Крови не было б, Стенька! – сказал он. – Сергей мужиков скопляет. Там беглых к нему прибралось уж с два ста человек. – Упрямый козел все ладит свое! Скажи ему: пахотны земли – на Волге. Пусть Волгу идет воевать, а у нас на Дону за такие дела – без пощады... Да кузнецам скажи то же. Да ты им вели, чтобы шли ко мне в городок в Кагальницкий, там много работы, а то и сюда – и в Черкасске им дела хватит. Нам ныне сабли ковать!.. – Знамо, сабли! – кивнул понимающе Фролка. – Разумный ты взрос казак. Я не чаял, что ты столь разумен, – сказал Степан. – Вот что, Фролушка, я в поход. Ты тут без меня остаешься. Вестей прознавай. Чуть что – посылай гонцов. – А ты где же будешь? – Найдут, не иголка! – с усмешкой ответил Степан. – Так ты, брат, в Черкасске жить не ходи, да не сиди и в верховьях. Кто на Дон какими путями пойдет к Корниле – и ты бы все ведал. А для того ты садись в моем городке... Да кто будут беглые разных земель – и ты их принимай, пусть живут... И семью мою береги, – добавил Степан. Он знал, что вернее Фрола никто не сумеет сберечь Алену с детьми. Повелительный тон атамана снова заставил Фролку почувствовать расстояние между собою и им. – Степан Тимофеич, а ты, не во гнев, куды же в поход? На Азов? – По братню завету, – ответил Степан. – В станицу прискачешь – вели там казачке своей пекчи пироги. И я за тобою как раз к горячим поспею! |
||
|