"Путешественник" - читать интересную книгу автора (Бенцони Жюльетта)Глава VII ВЫДУМКИ РОЗЫГийом ступал по земле своего владения. Сунув руки в карманы, он шагал по длинной, поросшей деревьями площадке, на неровной земле которой встанет его дом, и искал для него подходящее место. Послезавтра молодой архитектор Франсуа Клеман (его очень рекомендовал маркиз де Легаль) приступит к первым замерам, и сегодня Тремэн решил впервые обойти свои владения, никого не взяв в свидетели, кроме Али. Оставленный возле молодого бука, конь пощипывал его листья, кося глаз на ходившего из стороны в сторону хозяина. Было совершенно ясно, что любоваться необычайной панорамой захочется из возможно большею числа окон. Однако, объезжая округу в поисках жилища, которое больше всего соответствовало бы его мечтам, Гийом заметил, что с учетом господствующих ветров почти все поместья и замки были ориентированы на юг или юго-восток, впрочем, господин Клеман наверняка знал об этой особенности. Амбиции нового «сеньора» выросли вместе с ним. Несмотря на клятву, которую он дал в тот страшный сентябрьский день 1759 года, когда поджег дом убитого отца, восстановить дом На Семи Ветрах в том виде, как его построил двоюродный дедушка Ришар, было невозможно. Тем более не могло идти речи о дворце наподобие того, в котором Жан Валет жил в Индии! Будущее жилище Гийом представлял себе просторным и светлым, но простым, сложенным из Прекрасного белого валонского камня. Не то чтобы он презирал серый гранит, одевший многочисленные дворянские усадьбы, но навсегда отверг его лишь потому, что из него сложен замок Нервиль. Еще он представлял себе высокие окна и большую пологую крышу, увенчанную широкими трубами и украшенную модным элегантным фронтоном и изящными слуховыми окнами, а также красивый сад с ковром удивительно тонкой зеленой травы, о которой с грустью вспоминал в Пондишери или в Порто-Ново, так как она была связана с проведенным в Канаде детством. Предстояло срубить много деревьев, но он посадит другие, неизвестных здесь пород, например, пихты и лиственницы, а еще красные клены, — даже если придется везти их издалека, дальше, чем из глубины Котантена, где находилось поместье одного крупного сеньора, герцога де Куани, который, как рассказывали, выращивал редкие виды благодаря довольно мягкому климату… И, конечно же, будут конюшни, добротные и просторные, для Али и других лошадей. Еще будет… Гийом засмеялся. Он был похож на ребенка, получившего самую замечательную игрушку: он видел наяву все, что рисовало ему воображение. Другой, менее скромный наблюдатель, чем его конь, решил бы, что он сошел с ума, но отчасти так оно и было: ему нужна была короткая передышка, прежде чем он возьмется за предстоящую ему тяжелую работу. И никто не узнает, что скрытный, сдержанный Тремэн может резвиться, смеяться и напевать, как мальчишка! К тому же было такое прекрасное утро!.. Никто? Это было не совсем так. Обернувшись, чтобы оценить расстояние от своего будущего дома до церквушки, он неожиданно заметил спешившую к нему черную фигуру. Это был старый священник, его белые волосы развевались под круглой шляпой. По всей видимости, он вышел из часовни и заметил утреннего посетителя. Когда он заговорил, любезная улыбка смягчила его довольно интересное, четко прорисованное лицо с множеством морщин. Живые карие глаза и легкая походка говорили о внутренней молодости пожилого человека. — Если не ошибаюсь, вы господин Тремэн, новый владелец этих полосок земли? — Да, но позвольте выразить удивление. Откуда вам известно, что я их приобрел? Акты о продаже подписаны не далее как вчера… — Прежде разрешите представиться: я аббат де Ла Шенье, священник в Ла-Пернель, но живу не здесь, а в доме священника в Ридовиле, где служит мой друг, кюре Фереоль-Левавасер. Разумеется, после вашего первого посещения господин маркиз ввел нас в курс дела. — Черт возьми! — воскликнул Гийом, насторожившись. — Могу я узнать, как вы восприняли новость? — Ну… как нельзя лучше. Вы, как я слышал, большой путешественник, и, кажется, исповедуете ту же веру, что и мы: в противном случае господин де Легаль не согласился бы продать. Тем не менее вам нетрудно будет понять, что поскольку я отвечаю за души, то желал бы поближе познакомиться со своим будущим соседом. — Едва ли, ведь вы здесь не живете. — Не станем играть словами, тем паче лукавить. Я могу быть вам полезен, если вы захотите получше узнать тех, кто будет жить рядом с вами. Люди они простые, некоторые очень бедны, и вера служит им большой подмогой. Я обязан защищать их душевный покой. А вы вернулись из стран, населенных неверными… Гийом засмеялся. — Всего лишь из Индии, как и многие другие жители этих мест, чьи профессии связаны с морем. Это не значит, что я почитаю Шиву, Вишну или Аллаха! Я родился в Канаде, в старой доброй нормандской семье. Вас это утешает? Его тон был вызывающим. Господин де Ла Шенье был слишком умен, чтобы не почувствовать, что задел человека, совершенно не похожего на тех, с кем имел дело целыми днями. Он приветливо улыбнулся и взял руки Гийома в свои. — Я допустил неловкость и умоляю вас меня простить. И от всей души говорю вам: добро пожаловать в Ла-Пернель! Мне хотелось бы поговорить с вами о далекой Канаде, где у меня были родственники, но я их, увы, никогда больше не видел. Хотите, я покажу вам нашу старую часовню? Надеюсь вас там видеть хотя бы по воскресеньям. — С радостью, но вам придется подождать, пока я сюда перееду, — сказал Гийом, к которому вернулось хорошее настроение. Беседуя, мужчины направились к краю утеса, где стояла церковь. Аббат показал на видневшуюся невдалеке скалу в форме стула. — Вас интересует история нашего края? — Разумеется! Мне было девять лет, когда я стал свидетелем гибели Новой Франции. Затем мне посчастливилось сражаться с англичанами на Коромандельском побережье бок о бок с господином де Сюфраном. Из меня выйдет плохой прихожанин, господин аббат, потому что мне так и не удалось избавиться от злости на англичан! И вы тут бессильны! — К сожалению, вы не одиноки! Последние нападения британцев на наши берега оставили в людях страшную злобу. Вместе с тем… — Неужели станете их оправдывать? Что вы знаете о тридцатилетних муках акадийцев, о грабежах, страданиях и бесчисленных невзгодах, которые не перестают сеять англичане… Не смотрите на меня так, господин аббат, я предупреждал, что я необычный христианин… — Это ваше право, во неужели мы никогда не покончим с братоубийственными войнами? Именно Нормандия, сын мой, покорила Англию, а не наоборот… — Я знаю. Воспоминания моих родителей стоили многих книг… — Смотрите! — продолжал священник, не обращая внимания на его последние слова, и подошел к краю обрыва. — Вы видите Барфлер? Там герцог Гийом садился на корабль, отправляясь на завоевание Великобритании, и в том же самом порту, во времена зависимости от Лондона, сошел на берег не один английский король. Иногда их ожидали неудачи, как, например, во время страшной Столетней войны: надеясь поправить положение в Гиени, в 1346 году здесь высадился Эдуард III со своим сыном, Черным принцем, и посвятил его в рыцари вон в той церкви в Кетеу, которая у наших ног… — Я плохо знаю историю Франции, — прервал его Тремэн, — но если мне предстоит узнать ее здесь, то надеюсь, что она будет больше соответствовать моим вкусам. Вы собирались показать мне какую-то скалу… Что это, еще напоминание об англичанах? На сей раз засмеялся аббат. — Да… только ложное. Вы слыхали о сражении при Ла-Уг? — Я всего лишь моряк, сударь, но об этом мне известно: в тот страшный день, подчиняясь глупому приказу Людовика XIV, желавшего вновь посадить на трон зловещего Якова II Стюарта, изгнанного голландским губернатором, великий Турвиль был вынужден пожертвовать лучшими кораблями Франции на глазах у проклятого короля, который уж не знаю из какого наблюдательного пункта смотрел, как гибнут французские моряки. Уж не с вашей ли скалы? Если да, то мои каменотесы обрушат ее… — Вам не придется мучиться, потому что король никогда на ней не сидел, так как находился гораздо южнее, в замке Киневиль. Но если история Ла-Уг вас интересует, мы можем о ней говорить сколько угодно, — добавил он, раскрасневшись, и глаза его заблестели. — Должен признаться, что грозная и одновременно замечательная история, в которой наши покрыли себя отчаянной славой великих катастроф, увлекает меня с детства… Мне удалось собрать некоторые воспоминания… — неожиданно прибавил он дружеским, доверительным тоном. — В таком случае, — заключил Тремэн, — я думаю, что мы станем друзьями. К тому же… Он не договорил. Подойдя к паперти, чья ветхость пряталась под разросшимся плющом, Гийом остановился. — Мне нужно кое о чем вас спросить, господин де Ла Шенье, для меня это чрезвычайно важно… Вы хотите, чтобы мы остались на улице, или предпочитаете войти? — Входите, если вам угодно. Лучше, если Бог нас услышит: его это касается в первую очередь… Аббат толкнул тяжелую створку двери, и она заскрипела. Гийом снял шляпу и переступил через каменный порог… Некоторое время спустя он вернулся к своему коню и уехал из Ла-Пернель, увозя с собой еще одну радость, благодаря которой он чувствовал себя счастливым хозяином настоящего владения. Теперь он мог отправиться в Сен-Васт и быстро преодолел сбегавшую вниз дорогу, которую надеялся со временем превратить в настоящий тракт. Настало время навестить мадемуазель Леусуа… Он застал ее в саду за весенними посадками. Поскольку она повернулась к нему спиной, поначалу он различил лишь ее черную юбку и голубые завязки фартука. Стук копыт остановившейся лошади заставил ее выпрямиться и обернуться в его сторону. Он спешился и подошел к калитке в живой изгороди из терновника и тамарина. Пока она медленно шла к нему навстречу, он заметил, что, несмотря на прошедшие годы, она почти не изменилась: лишь седые волосы выдавали ее возраст, но фигура осталась прежней, как это бывает с очень активными людьми. Лицо ее благодаря крепкому сложению казалось вечным: все тот же крупный нос, своенравный рот. Цвет лица оставался таким, каким его запомнил Гийом: оно обветрело изагорело на свежем воздухе еще в годы юности. Ее голубые глаза лишь еще больше запали под густыми бровями, но однажды поразившее мальчика природное величие этой женщины вновь предстало глазам мужчины. Он положил шляпу на руку, обнажив рыжую голову, улыбнулся и, скорее из вежливости, спросил: — Мадемуазель Леусуа? От внезапного волнения голос прозвучал надтреснуто, хотя его бронзовый тембр приобретал в минуты ярости пугающие металлические нотки. Поскольку его не приглашали войти, он остановился у калитки, а старая дева, не отвечая на вопрос, подошла к ней вплотную и положила руку на деревянное плетение, словно ей вдруг потребовалось на что-то опереться. — Так, значит, это все же ты? — выдохнула она наконец. — Разве могла я себе представить? Теперь удивился Гийом. — Вы меня узнали? — Лишь только на тебя взглянула. Твою красную голову, знаешь, нелегко забыть, да она и мало изменилась. Правда, она теперь гораздо выше! Бог мой, какой ты высокий! — Это упрек? — Прекрасно знаешь, что нет! Твоя бедная мать могла бы тобой гордиться… Но входи же! Держу тебя за калиткой, как уличного торговца, будто хочу спровадить. И коня заведи! За изгородью ему будет спокойнее… — Смотрите, на яблонях молодые побеги! У Али прекрасный аппетит… — Али?.. Это имя пришло издалека. — Как и я. Но вы меня заинтриговали, сказав: «Это все же ты», как будто вам сообщили о моем приезде? Оставив Али пастись на весенней траве, мадемуазель Леусуа провела Гийома в комнату, которую он прекрасно помнил. Ему приятно было вновь увидеть начищенный красный кафель, два красивых шкафа для белья и третий, для посуды, с нарядным руанским фаянсом, широкую кровать в глубине и большой пылающий камин, возле которого она его и усадила. — Ты по-прежнему носишь фамилию Тремэн и приехал из Индии? — спросила Анн-Мари, помешивая угли под медным чайником, который она наполнила водой. — Да, а что? — Так это ты купил половину Ла-Пернель у маркиза де Легаля? — Да, я. — И ты вообразил, что в нашем затерянном углу, где все от скуки добрую половину времени проводят за тем, что заглядывают к соседу, можно что-либо сделать, не подняв волну любопытства? Вчера в порту только о тебе и говорили, и во всех подробностях Не обходилось и без выдумок, ведь тебя никто не видел, хоть и многие утверждают обратное… Ты любишь кофе? Глаза Гийома заблестели, словно у мальчишки, которому предложили сладости. — Конечно, люблю! Не знал, что он тут водится… — А ты как думал? Наш порт открыт всему миру! Иногда мне дарят кофе. — Надеюсь, вы умеете его варить? — осмелился спросить Гийом, вспоминая отвратительное пойло, приготовленное однажды Мари Гоэль. — Сейчас увидишь!.. Так о чем я говорила? Ах да, что тебя описывали самым невероятным образом. Ты, оказывается, не то брюнет, не то рыжий, не то с черными волосами и кожей, не то пшеничного цвета, да еще с лицом американского дикаря; ты и мал, и высок, и толст, и худ… — Если хорошенько присмотреться, во всем этом есть доля правды. Теперь вы всех сможете примирить. — Пожалуй, не сразу. Видишь ли, твое имя застряло в одной-двух головах, и не самых доброжелательных. Ты столь внезапно исчез в ту ночь, когда… — Но вы знали, что произошло на самом деле! Отец Валет мне сказал… — Ты его так зовешь? — Я так его называл. Скоро будет два года, как он умер, и я его очень любил. Тем, что я здесь, и своим богатством я обязан именно ему. Но не будем об этом! Вернемся к тому, о чем говорили: что он меня подобрал раненого, спас и вылечил, — вам все известно, раз он приходил к вам однажды ночью. Я до сих пор храню письмо, которое вы с ним передали… Подобный знак верности смягчил суровое лицо женщины. Очень часто, на протяжении долгих лет, Анн-Мари пыталась представить себе, что же произошло с этим привлекательным мальчиком, которого она с радостью оставила бы у себя. Именно о таком ребенке она мечтала: он сильно отличался от этих плаксивых и притворных либо рано грубевших детей, не без ее помощи появившихся на свет. Она знала, что он жив, так как однажды ходила к старику Кино. Но от него она лишь узнала, что, когда Гийом поправился, он со своим покровителем уехал в Л'Орьян, где находилась Индийская компания, куда Валет собирался вновь устроиться на службу. Но ее воображение, питаемое столь скудными сведениями, построило довольно красочный и в то же время угрожающий мир, все больше склоняя ее к фатальному исходу, так как время шло, а вестей от него все не было. В конце концов она подумала, что он либо погиб… либо совсем о ней забыл, но и от того, и от другого ей становилось одинаково грустно. — Почему ты мне никогда не писал? — спросила она наконец. — Ты же мог догадаться, что мне по меньшей мере хотелось знать… — Жив ли я? Иногда я думал об этом, но отец Валет считал, что лучше хранить молчание. Так же, как он не хотел, чтобы я вернулся в Канаду. Он говорил: «Когда я покину этот мир, делай, что хочешь…» Болезнь долгие годы подтачивала его. Он слабел и становился беспокойным. Ни за что на свете я бы не стал причинять ему боль, даже самую малую. Простите меня! — Дело прошлое! А теперь скажи, зачем ты вернулся сюда? Почему не в Квебек? Ты так любил свою страну… — Теперь она принадлежит не мне, а англичанам. Может, это покажется странным, но я бы там задохнулся! Здесь у меня есть дела! — Значит, ты и в самом деле решил обосноваться в наших краях? — Зачем бы иначе я стал покупать землю? Я намерен построить дом, свой собственный дом, но не хотел приезжать в Сен-Васт, пока не был уверен, что смогу пустить новые корни. — Где ты остановился? — В замке Варанвиль у своего друга Феликса, с которым воевал в Гонделуре, да и не только. — Как-нибудь расскажешь мне обо всем! Для меня это как сон, ведь я никогда не уезжала дальше Шербурга! — Сколько угодно… но позже. А теперь я хотел вас попросить отвести меня на могилу матери. Казалось просто невозможным, чтобы ее загорелое лицо могло вдруг побледнеть. Но именно это и произошло: лицо мадемуазель Леусуа стало серым, она сжала руки, чтобы унять дрожь, и отвернулась, стараясь избежать удивленного взгляда Тремэна, становившегося все более мрачным. Не получив ответа, он настойчиво и неожиданно грубо произнес: — Так что же? Разве я попросил чего-то необычного? Ведь ее где-то похоронили? Наконец послышался ответ: из глубины сгорбившегося тела его донес едва различимый голос, долетевший из-под охваченной руками склоненной головы: — Да… но не так, как я сказала Жану Валету… Встав на колени, Гийом оторвал дрожащие пальцы от лица и сжал их. — Что это значит? — Что я солгала, сказав, что ее похоронили по христианскому обычаю… Ее положили… за оградой кладбища. — Что? Старая дева глубоко вздохнула и заставила себя взглянуть в грозные глаза. — Когда рано утром ее нашли мертвой… над городом словно пронеслась волна паники, тем более что никто не знал, что случилось с тобой. Она погибла в том же месте, что и бедная Луиза Симон… — Но не так же! Ту женщину, если не ошибаюсь, задушили! А мою мать убили кинжалом… — Это ничего не меняло: главное — совпадение. И тогда снова заговорили о Сэрском монахе… — Об этой глупости! — сказал Гийом презрительно. — Что поделать… да еще вмешалась Симона Амель. Ты ведь помнишь, она тетка… — Я старался забыть эту сволочь, во теперь чувствую, что придется вспомнить… — Лучше не надо! Как бы там ни было, она стала вопить и клясться, что если Матильду осмелятся похоронить рядом с ее отцом и братом, то она собственными руками выроет ее из земли и бросит в море. Говорила, что вы оба принесли беду и несчастья, что Матильда заключила союз с Дьяволом… — А вы? Ничего не сказали? По-моему, к вашему голосу прислушиваются?.. — Я сделала что смогла, но Симона заручилась поддержкой самых отъявленных сплетниц Сен-Васт. Такие всегда найдутся, когда хочешь совершить зло. Тем более что Матильда уехала десять лет тому назад, и все завидовали ее так называемому богатству. Эти женщины взяли верх. Казалось, что мужчины, даже знатные лица в городе, их боялись! Все, что я от них получила, — это грубо сколоченный гроб, куда я ее и положила, завернув в красивую простыню, с четками в руках… — А кюре? Не вмешался?.. Еще один храбрец! — проворчал Тремэн, негодуя от возмущения. — Он был стар… и болен. Он тоже испугался взбесившихся баб. Правда, как-то темной ночью, некоторое время спустя, он пошел со мной на… в общем, туда, где она лежит, и освятил землю… — Ну а убийцу, конечно, никто не искал? И впрямь удобная штука, этот ваш монах-призрак! Беда лишь в том, что из-за него человека на двадцать лет отправили на галеры!.. Кстати, что с ним сталось? — Никому ничего не известно. Должно быть, умер в цепях. А меня тихонько предупредили, чтобы я вела себя спокойно, если хочу дожить свой век в своем доме… но обращаются ко мне гораздо реже, чем раньше. Некоторые даже считают меня ведьмой… — Ну, это уж слишком! Да что же это за отсталая страна, и это в наше время, когда и в Париже, и в других местах без устали трезвонят о просвещении и свободе человека? Тремэн достал платок и промокнул лоб, на котором блестели крупные кают пота. Его одновременно одолевали тошнота, тоска и бешенство, от которого он дрожал всем телом. Он встал у окна и устремил невидящий взгляд поверх деревьев, изгороди и крыш. Чувствуя, как ему тяжело в эту минуту, мадемуазель Леусуа поднялась и встала за ним. — Гийом… Поверь, я говорю тебе это скрепя сердце, но… наверное, было бы лучше… Он резко повернулся. — Что? Опять уехать? И не надейтесь! Я приехал для того, чтобы прославить свое имя, имя своих предков. Я останусь. Я не боюсь вашего осиного гнезда и клянусь, что научу их уважать мертвых! — Что же ты собираешься сделать? — Увидите… Имейте в виду, что скоро я дам о себе знать… и что для вас тяжелые времена позади! К вам тоже я заставлю относиться с уважением! Схватив старую деву, он поцеловал ее в обе щеки с такой силой, что ее чепец съехал набок, и, не дожидаясь ответа, выбежал из дома, вскочил в седло и поскакал со скоростью ветра, которую и он сам, и Али, по-видимому, предпочитали любой другой… После всего что он только что услышал, ему было необходимо вновь заехать в Ла-Пернель, чтобы повидать господина де Ла Шенье прежде, чем он вернется в Варанвиль: он наверняка опоздает к ужину, и Мари, старавшаяся изо всех сил угодить своим, как она их называла, «дворянам», пожалуй, расстроится, но это было не так важно. Все равно, совсем скоро людей, которых его присутствие не просто огорчает, станет куда больше… Узнав о том, что произошло, и о том, что его друг собирается предпринять, Феликс задумался и лишь затем выразил свое мнение: он, разумеется, одобряет намерения Гийома и обещает ему свою поддержку, а также помощь со стороны всех, кто от него зависит, но при этом заметил, что этого будет явно недостаточно. — Мне незачем столько народу, чтобы укротить стаю старых ворон. Не побегут же они звать на помощь солдат из форта? — Они-то как раз не представляют большой опасности. Одного корабля с тридцатью решительными молодцами мне было бы довольно, чтобы захватить Ла-Уг: лишь три каптенармуса присматривают за двадцатью шестью пушками и довольно многочисленной артиллерией. Прибавь к ним человек пятьдесят старых инвалидов, один увечнее другого, и ты поймешь, что это за гарнизон. — Как же так? В порт я, правда, не ходил и поэтому ничего не видел, но я помню, что там были внушительные укрепления и что они охранялись многочисленными солдатами. — Все изменилось. Особенно после того, как король отдал предпочтение Шербургу, сделав его крупным военным портом. Долгое время считали, что Ла-Уг его превзойдет, отчего в порту было заметное оживление. Теперь городок засыпает, и в выигрыше только нищета… От нее люди ожесточаются, и им не понравится, если какой-то чужак станет их учить. Вот если бы ты заручился серьезной поддержкой… — Кого? — Лишь одного человека — епископа Кутаисского, сын мой! Если он тебя благословит, власти позволят тебе делать все, что ты захочешь. — Если дело лишь в этом, то я поеду к нему! — Ни в коем случае! Ты забыл, что на завтра мы приглашены к госпоже де Шантелу. Ты увидишь, что она очаровательная, немного безумная пожилая дама, но в наилучших отношениях с его высокопреосвященством! Лучшего случая тебе не представится… Когда па следующий день Гийом имел честь раскланиваться перед госпожой де Шантелу, он убедился в том, что она вполне соответствовала тому расплывчатому образу, который набросал Феликс. Она и правда была очаровательна: розовые щеки, белые волосы, круглое лицо и такой же рот, невысокая полная фигура, сиреневый муаровый наряд и, наконец, до того высокий кружевной чепец с лентами, что ее лицо находилось чуть ли не посередине между пятками и макушкой, — при этом ее очарование являло разительный контраст с неумолкаемой болтовней, отчего порой казалось, что она и в самом деле не в своем уме. Однако человеку наблюдательному вскоре становилось ясно, что она просто играет свою роль, делает это самым невинным образом, и что роль эта ее вполне устраивает. Так, она имела обыкновение при малейшей досаде падать в обморок, отчего за ней словно тень маячила камеристка с флаконом нашатыря в руке. Гостиные были похожи на хозяйку: череда комнат, окрашенных в нежные тона и уставленных хрупкой мебелью, которую украшали букеты в вазах из севрского фарфора, глубокими креслами либо так называемыми креслами «а-ля герцогиня», уложенными пухлыми подушками, своей округлостью напоминавшими женское тело и обшитыми атласом цвета утренней зари, столами и консолями с изящными выгнутыми ножками, уставленными нежными фарфоровыми пастухами, любующимися своими пастушками, пестрыми птицами, фигурками из майсенского (Майсен — город в Германий. — Прим, перев.) фарфора, драгоценными табакерками и резной слоновой костью, привезенной, как без труда определил Тремэн, из Китая. Феликса она знала давно: его отец раньше часто у нее бывал. Но когда мадемуазель де Монтандр, державшаяся с большими достоинством и серьезностью, чем обычно, представила ей Гийома, она расплылась в улыбке и подала ему пухленькую ручку, которая, благодаря свой изящной форме и атласной коже была настоящим произведением искусства и совершенно не нуждалась в многочисленных мерцающих кольцах, которыми была унизана. — Какой вы великолепный мужчина, друг мой! Хвала Господу! Если бы я встретила вас в свои лучшие годы, чувства мои хлынули бы через край!.. Вдобавок ко всему вы вернулись из Индии? Это совершенно замечательно! На вас, должно быть, там все обращали внимание… да, я думаю, и не только там! — Тетушка! — запротестовала Роза со строгостью, которая ей была вовсе не к лицу. — То, что вы находите господина Тремэна симпатичным, меня приводит в восторг, но стоит ли из-за этого говорить подобные вещи? Так, пожалуй, можно и усомниться в вашей добродетели! — В моей добродетели? Было бы весьма печально, если бы я сохранила ее до моих лет… и не стану вас долго уговаривать, племянница, возможно скорее вверить вашу добродетель дворянину, который смог бы по достоинству ее оценить. Так дайте же мне вашу руку, господин Тремэн, и обойдем вместе нынешнее собрание! Я хочу, чтобы вы знали всех наших друзей! Обойтись без этого было невозможно. Минут двадцать Гийом кланялся, улыбался и изредка обменивался банальными фразами с совершенно незнакомыми людьми, если в болтовне пожилой дамы возникали весьма короткие паузы. Девушка с пузырьком нашатыря следовала за ними повсюду, хотя госпожа де Шантелу не проявляла ни малейшего желания падать в обморок. Когда они вернулись к исходной точке, мадемуазель де Монтандр, принимавшая вместо нее подъезжавших гостей, указала ей на группу из трех человек, собиравшихся переступить порог распахнутой двойной двери: — А вот и Нервили, тетушка! И они не одни! — Кто же с ними? Усыпанная бриллиантами ручка судорожно пошарила в поисках лорнета, висевшего на корсаже на черной ленте, и приставила его к глазам. Госпожа де Шантелу издала нечто похожее на неодобрительное клокотание. — Да простит меня Бог! Это старая развалина Уазкур? Зачем он сюда явился? Это вы его пригласили, Роза? — Конечно, нет, тетушка! Но я думаю, вам сейчас объявят новость, — добавила она с таким мрачным выражением лица, что Варанвиль, с которым она, кстати, ни разу не заговорила с момента его приезда, посмотрел на нее с возрастающим удивлением. — Новость?.. Терпеть не могу новостей! Чаще всего они отвратительны, и я не желаю ничего подобного у себя в доме! — Их нельзя не принять, если вы не желаете поссориться с графом де Нервилем… — Вы думаете?.. Ох, что-то мне стало дурно! Тебе придется этим заняться, малышка. Я… О-ох! Взмахнув маленькими полными ручками, госпожа де Шантелу закатила глаза и упала на руки к Феликсу, успевшему инстинктивно их подставить. Девушка тотчас подбежала, и воздух наполнился запахом нашатыря. Роза пошла навстречу гостям, а Феликс и Гийом тем временем укладывали баронессу в глубокое кресло «ушан», где она героически сопротивлялась действию нашатыря, пока, наконец, не сдалась и не принялась безудержно чихать. Решив, что она в нем больше не нуждается, Гийом отошел, желая понаблюдать за вновь прибывшими, которых мадемуазель де Монтандр принимала по всем правилам этикета. Тремэн видел, как она поцеловала подругу, затем хотела увести ее, но отец этому воспротивился. — Вы побеседуете позже, девушки! А сейчас мы должны представить нашей дорогой госпоже де Шантелу будущего супруга Агнес, — сказал он достаточно громко, чтобы его отовсюду было слышно. Среди присутствующих пробежал ропот, и, сопровождаемая сочувственным взглядом подруги, мадемуазель де Нервиль под руку с «женихом» направилась к хозяйке дома. В это мгновение Гийомом овладело странное чувство: перед ним словно была другая женщина. Элегантное платье и прическа, которая ей очень шла, чудесным образом преобразили эту дикую кошку, какой она показалась ему в первый вечер. А может быть, это присутствие рядом с ней дряхлого вельможи с сероватой черепашьей кожей придавало ее бледному лицу блеск камелии? В бархатном платье теплого кораллового оттенка, отделанном белым атласом, и в большой бархатной шляпе, украшенной белыми перьями, Агнес была совершенно другой. Даже ее рот, который тогда он нашел несколько неловким, теперь казался ему одухотворенным. Кроме тонкого жемчужного колье, подчеркивавшего основание ее длинной шеи, на ней не было ни единого украшения, ни одного кольца не было и на руке, лежавшей на шитом серебром рукаве ее спутника. Тремэн догадался, что о помолвке еще не было объявлено, но что произойдет она скоро, о чем можно было судить по довольному выражению лица будущего тестя, который в надежде понравиться своей даме сердца был облачен в тафту досадного светло-зеленого цвета, отчего казалось, что он страдает печенью. Событие, вероятно, должно было произойти еще раньше, потому что, проходя мимо Тремэна, девушка подняла длинные и густые черные ресницы, и он увидел опустошенный тоской взгляд прекрасных серых глаз, которые, заметив его, вдруг оживились. Он прочел в них мольбу и призыв о помощи, удивляясь внезапно охватившему его волнению. — Как жаль, что бедняжка выходит за эту старую рухлядь! — проговорил за его спиной резкий голос госпожи дю Меснильдо. — Кажется, обо всем было решено у меня еще в тот вечер, но я до сих пор не могу в это поверить. Сегодня Нервиль представляет обществу своего будущего зятя. Надеюсь, вы оцените иронию: будущий зять годится ему в отцы! — Брак — дело решенное? — спросил Гийом, галантно целуя руку прекрасной Жанны. — О, да! Они поженятся через три недели. Разве май — не месяц любви?.. — Неподходящее слово для такой пары! — Согласна, но не будьте слишком жалостливы, дорогой друг! Или же я сильно заблуждаюсь, или же брак этот будет недолгим. Бьюсь об заклад, что оранжевый цветок довольно скоро уступит место вдовьей вуали. — Это не утешение для Агнес, — вмешалась подошедшая к ним мадемуазель де Монтандр. — Как бы ни заторопился господин д'Уазкур к праотцам, настанет череда неприятных дней. Не говорю уже о ночах! Тремэн с отвращением поморщился. Слишком уж ясный образ предстал пред его глазами: обнаженное девичье тело, предоставленное ухваткам отвратительного старика. Чудовищный паук на цветке лилии (Игра слов: «цветок лилии» и «геральдическая лилия» — эмблема королевской власти во Франции. — Прим, перев.)!.. Роза была права, говоря, что этот брак будет грязно-серого цвета: довольно было видеть, с каким видом собственника взирал барон на свою будущую супругу, и как предвкушал удовольствие, оттопыривая нижнюю губу, его синюшный рот. Впервые Роза, наблюдавшая за ним, улыбнулась. — Вам нездоровится? — спросила она сладким голосом. — Вы нехорошо выглядите! Внезапно раздраженный ее иронией, он метнул на нее взбешенный взгляд. — Не помню, чтобы мне когда-нибудь нездоровилось, мадемуазель! Что вы хотите этим сказать? — Ничего… я просто хотела бы показать вам наш сад. Еще довольно прохладно, но у нас есть время, прежде чем сесть за стол… — Вы должны оставаться с гостями… — И вы — один из них. А с остальными тетушка прекрасно справится до ужина. Она редко падает в обморок больше одного раза в час… Тремэн не был расположен опять ее выслушивать, но понял, что мадемуазель де Монтандр, несмотря на игривый тон, собирается сообщить ему что-то серьезное. Он поклонился и подал ей руку. — Если вы не опасаетесь, что уединенная беседа со мной повредит вашей репутации… — Наедине? Ничего подобного! Мы пойдем втроем. Она сделала знак рукой, и подошел Феликс. — Вот как раз и господин де Варанвиль, которому я предлагала показать сад. Два года назад мы посадили новый сорт яблонь и надеемся готовить чудесный сидр. Во всяком случае, судя по их цветению… Прихватив короткую накидку в тон ее шелковому платью цвета сливы, будто случайно оказавшуюся рядом с застекленной дверью, она увлекла мужчин за собой. Под стоявшим на невысоком холме маленьким замком, окруженным небольшим парком, раскинулась деревня, отмеченная квадратной башней церкви. За ней поля, леса и обнесенные зеленевшей живой изгородью пастбища простирались до высоких холмов, которые на фоне бледно-голубого неба казались обведенными более темной синей полосой… Из-за кучевых облаков выглянуло поднимавшееся к зениту бледное солнце и осветило напоминающий вышивку пейзаж. — Правда восхитительно? — вздохнула девушка. — Чем дольше я здесь живу, тем больше мне здесь нравится! Тут намного красивее, чем в Париже!.. — Вы родились в столице, мадемуазель? — машинально спросил Гийом, когда, сойдя с террасы, они пошли вокруг дома. — Всего в нескольких лье к северу, но корни нашей семьи в Бретани. Так захотелось моему отцу, выбравшему поприще дипломата, тогда как все остальные служили в Королевском флоте… — Вы принадлежите к семье моряков? — приятно удивился Феликс. — Именно так, но поскольку нам, бедным женщинам, можно плавать лишь в качестве пассажиров, я предпочитаю заниматься земными вещами: растениями, деревьями, цветами… и еще животными. С большим интересом я прочла произведения господина де Бюффона… но мы сюда не за тем пришли, чтобы говорить обо мне. Простите меня, сударь, если вам покажется, что я завлекла вас в ловушку, но мне во что бы то ни стало нужно было поговорить с вашим другом без болтливых свидетелей. Речь идет об очень серьезной вещи, и я обещаю, что тотчас после этого покажу вам сад… Феликс не казался раздосадованным и шутливо поклонился. — Не извиняйтесь, мадемуазель. Мне чрезвычайно лестно слышать, что вы считаете меня человеком сдержанным. Говорите смело, а если хотите, чтобы я удалился… — Вовсе нет! Напротив, ваша помощь, если, разумеется, вы нам ее окажете, нам может весьма пригодиться. Затем без всякого перехода Роза напала на Гийома: — Ну что, сударь? Вы видели? Вы слышали? Неужели вы останетесь бесчувственным к спектаклю, который нам сегодня устроили? — Одно дело — что я чувствую, другое дело — что замужество вашей подруги меня не касается… — Опять! Да из какой же деревяшки вас вырезали? Я считала, что вы дворянин… — Я хоть раз намекал вам на то, что таковым являюсь? Разве что случайный дворянин, — добавил он с едва заметной ироничной улыбкой. — Напомню, что вы обо мне ничего не знаете, так что меня удивляет настойчивость, с которой вы пытаетесь вовлечь меня в эту историю. — Я вам изложила свои доводы… — Совершенно верно, но если бы я в тот вечер не свалился как снег на голову в гостиную госпожи дю Меснильдо, на кого бы вы возложили спасительную миссию? Может быть, на Феликса? Роза де Монтандр покраснела и бросила полный отчаяния взгляд на предмет своей любви, который в двух шагах от них грыз ногти и слушая их словесный поединок. — Нет… нет, это было невозможно! Да вы же понимаете, что, если бы кто-нибудь, молодой и богатый, захотел жениться на моей бедной Агнес, это бы уже давно произошло. — Вы хотите, чтобы я на ней женился? Да это бред какой-то, мадемуазель! — сказал Тремэн сурово. — По-моему, я тоже сообщил вам свои аргументы… — Так много я от вас и не прошу, но поймите, в тот вечер мне показалось, что лишь к вам я могу обратиться. Вы человек посторонний, у вас нет привязанностей в этой стране… Феликс де Варанвиль счел момент удобным, чтобы вступить в разговор. Ему тоже было жаль несчастную Агнес, но мириться с подобными утверждениями юной Розы он не мог. — Привязанности, — произнес он мягко, — это как раз то, что мой друг хотел бы создать, или, вернее, возобновить в наших краях. Вам, разумеется, не известно, что он только что приобрел у маркиза де Легаля участок земли в Ла-Пернель и собирается там построить дом?.. Послушав вас, он рискует серьезно повредить своему положению в обществе… — Как будто он придает этому обществу какое-то значение! — отвечала Роза, выразительно, но не слишком вежливо пожав плечами. — Я знаю, что он терпеть не может Нервиля, и… что вы сказали? Господин Тремэн купил землю? Я за него бесконечно рада, да и за вас, господин де Варанвиль, ведь друг ваш останется рядом с вами, — добавила она совершенно другим тоном и с такой ослепительной улыбкой, что даже поразила Феликса, несмотря на всю его бдительность. Он продолжал гораздо приветливее: — Чего же вы от него хотите? Девушка не стала долго раздумывать. — Чтобы он помог мне помешать этому нелепому браку. И больше ничего! Например… если бы господин Тремэн согласился прогуляться здесь после кофе, я могла бы… предложить моей подруге к нему присоединиться, сказав ей, что он хочет с ней побеседовать. Некоторое время спустя я бы отправилась его разыскивать вместе с женихом, и если бы тот решил… что это любовное свидание… — Ему ничего не осталось бы, как вызвать меня на дуэль! — воскликнул Гийом вне себя. — Да вы совсем сошли с ума, мадемуазель! Вы представляете, как я стану драться на дуэли с этим ископаемым? Вы желаете выставить меня на посмешище? — Вы ничего не понимаете! Вместе с ним я бы привела отца, и тогда он, скорее всего, бросит вызов, предоставив вам столь… соблазнительный повод! — В вашем вымысле, к сожалению, слишком много промахов! Я отнюдь не интересен мадемуазель де Нервиль и не вижу, с какой стати она согласится на… свидание под деревьями. — Хотите, поспорим?.. Прошу лишь одного — вернуться на это же место, скажем… от трех до половины четвертого. В остальном дело за мной. Согласны? Мужчины переглянулись, и было видно, что ни у одного из них предложение не вызывает восторга. Несмотря на странное впечатление, которое произвела на него преобразившаяся Агнес, Тремэн испытывал сильное желание потребовать своего коня и скрыться. Он мечтал заполучить шкуру Нервиля, но вместе с тем игривые затеи юной болтушки казались ему недостойными мести. И на этот раз Феликс выразил мысли друга: — Боюсь, мадемуазель, что вы сейчас вынуждаете господина Тремэна не долго думая спастись бегством. — Я его считала смелым. — Он не трус. Но представьте себе, что все может повернуться иначе. Мой друг очень богат; все здесь так считают, и это правда. Наверняка богаче, чем старик Уазкур. Нервилю может прийти в голову мысль о выгодном обмене. Так скажите, как, по-вашему, должен вести себя Гийом, если граф предложит ему руку дочери? — Без колебаний жениться на ней! — ответила Роза уверенно. — Поскольку я не в счет, он едва ли найдет лучшую партию! — Об этом не может быть и речи! — воскликнул Тремэн, вне себя. — Мадемуазель, имею честь кланяться! — Останьтесь, прошу вас! В таком случае… я признаюсь, что придумала всю эту комедию. Даю вам честное слово! Гийом открыл было рот, чтобы ответить, но Феликс его опередил: — Это гарантия. Однако прежде, чем он согласится, а я уверен, что он согласится, я бы посоветовал ему немного поторговаться. — О чем? — Весьма желательно, и по одной весьма важной причине, как можно скорее получить аудиенцию у его высокопреосвященства епископа Кутаисского! Девушка испытующе посмотрела на мужчин, желая узнать, уж не смеются ли они над ней, но серьезное выражение лица одного и мрачный вид другого развеяли ее сомнения. В тишине послышалось пение птиц, затем в замке пробил колокол. Наконец она серьезно заявила: — Еще до вашего отъезда я вам вручу рекомендательное письмо от тетушки, которое обеспечит вам наилучший прием. Ее щедрость столь безумна, что его высокопреосвященство ни в чем ей не откажет. Если, разумеется, речь идет о серьезном деле, но уж в этом вы будете сами его убеждать. — В таком случае я сделаю то, о чем вы меня просите, — заверил Гийом. — По-моему, пора возвращаться. В назначенный час Тремэн шагал по роще, борясь с непреодолимым желанием достать свою длинную глиняную трубку и сделать несколько сладких затяжек. Но разве мог он навязывать нежной девушке запах, в котором было что-то от морского разбойника? Это вынужденное лишение ухудшало и без того плохое настроение. Он смеялся над собой и лелеял надежду, что Агнес не придет и что задуманный мадемуазель де Монтандр безумный план рухнет сам собой. В десятый раз он посмотрел на часы, решив, что снимется с места, лишь только наступит половина четвертого, как увидел, что она приближается. Его досада чудесным образом улетучилась. Ее легкая, медленная и, пожалуй, чуточку нерешительная походка не сообщала ни малейшего движения ее плечам. Она держала голову с достоинством и изяществом, присущими лишь высочайшим особам. Ее осанка ничем не напоминала напряженные позы, которые она обычно занимала в присутствии отца. Он обратил внимание на тонкость ее рук, поддерживавших длинное платье, и на черные волосы с мягким отливом, собранные на затылке в плотный пучок из кос. Оглядев ее, он подумал, что хотя Агнес де Нервиль и не была поистине очаровательной, ей удавалось в то же время быть очень красивой. Гийом попытался представить, как засветилось бы ее лицо в лучах счастья: ни разу еще он не видел на нем улыбки. Когда она приблизилась, он отвел в сторону ветки, освобождая ей путь, и поклонился. — Мадемуазель, — проговорил он мягко, чувствуя, что ее легко встревожить, — позвольте мне поблагодарить вас за то, что вы любезно согласились уделить мне несколько минут для беседы. Вы, должно быть, были весьма удивлены? — Да… признаться, да! Разве у вас есть что мне сказать? Ведь мы едва знакомы? Ее голос очаровал молодого человека. Он ожидал услышать робкий, чуть ломкий и немного тусклый тембр, соответствующий тому образу, который у него сложился, но до него долетел теплый, низковатый голос, привлекавший своей добротой. — Мы могли быть знакомы раньше. Например, в Валони, где мы вместе ужинали, хотя и далеко друг от друга… — Я думала, что вы и вовсе не заметили моего присутствия… — тихо проговорила она. — Разве вы не были так окружены? — прибавила она с едва уловимым оттенком горечи, который не ускользнул от Тремэна. — Когда поддерживаешь разговор, можно еще и смотреть по сторонам… А теперь позвольте задать вам один вопрос? — Задавайте… — Вы поете?.. Он внезапно увидел изумленные глаза восхитительного серого цвета. — Неужели меня следовало сюда звать лишь затем, чтобы спросить об этом? — сказала она с едва заметной улыбкой. — Но раз уж я тут, отвечу. Нет, я не пою… — Почему? У вас… музыкальный голос. — Потому что отец бы этого не потерпел… Я не должна ни смеяться, ни петь. Мне едва позволено говорить. — Это немыслимо! — Нет, такова его воля. Он… он ненавидит мой голос. Она перешла на едва различимый шепот, по которому можно было догадаться, сколь невыносимы ее страдания. Тремэн почувствовал, как в нем росла странная потребность утешить, защитить Агнес: при одном упоминании об отце тотчас померкло ее лицо, которое так светилось, когда она шла на их нелепое свидание. Заметив это, он тотчас встал на сторону Розы: невозможно было позволить Нервилю окончательно разрушить в отвратительном браке создание, которое он в согласии с элементарными законами природы должен был любить и защищать. — Он внушает вам такой страх? — Больше, чем вы могли бы подумать! — И поэтому вы согласились выйти замуж за этого… я не нахожу подходящего определения, чтобы выразить свое отвращение. — Вы, наверное, приехали из другого мира, где дочери могут не подчиняться воле родителей? — Нет, — признал он. — В Индии я встречал девушек, еще детей, которых не спрашивали об их чувствах и отдавали замуж за стариков, приближая тем самым их судьбу к ужасной развязке. Смерть мужа не освобождала их, так как они должны были сгореть заживо в костре, на котором сжигали тело умершего супруга… Ожидая услышать вызванное ужасом восклицание, Гийом был удивлен, поскольку Агнес устало пожала плечами и подняла на него разочарованный взгляд. — Вы уверены в том, что им было грустно умирать, пусть даже столь ужасным образом? Огонь очищает, а прикосновение мужчины, подобного господину д'Уазкуру, мне кажется худшим из осквернений… — Тогда не соглашайтесь на него! Я понимаю, что вы не в состоянии противиться воле отца, но есть другие способы… — Я не знаю ни одного… — А я знаю. По крайней мере, один: бегите! Она горько усмехнулась и посмотрела нашего глазами, полными разочарования. Может быть, она ждала чего-то другого? — Какое безумие! Вы не понимаете, что говорите, сударь, — Я говорю вполне серьезно. Позвольте мне устроить ваш побег! У вас же есть где-нибудь родственники… хотя бы со стороны матери? — Да, есть… и я в них не уверена, они никогда обо мне не заботились… — Есть мадемуазель де Монтандр! Она ваша подруга и вас любит… — Она? Да… я думаю, но это означало бы поставить ее в затруднительное положение, и в любом случае, сударь, я никогда, вы слышите, никогда не соглашусь потерять свою честь! Я и так уже пользуюсь репутацией моего отца и достаточно от этого страдаю… Так что ваше намерение, бесспорно, похвально, и я вам благодарна за интерес, который вы изволили ко мне проявить… но, пожалуйста, пусть все останется по-прежнему. Она отстранилась от него, и это движение было ему неприятно. Он протянул руку, схватил ее горячие дрожащие пальцы. Приближаясь к девушке, он ощутил запахи мха, леса и земли и был опьянен их свежестью. — Умоляю вас! — просил он. — Позвольте мне вам помочь! Как и мадемуазель Роза, я не в силах смириться с мыслью об этом браке. Она взглянула в его лицо, словно ножом вырезанное из красного дерева. — Какое вам до этого дело? В следующее мгновение она была в его объятиях, и он нежно целовал ее трепещущий рот, который встретил его поцелуй, как уцелевший в пустыне встречает прохладную воду. Он почувствовал, что она готова отдаться, и тотчас пожалел о своем инстинктивном желании, подчинившись которому он привлек ее к себе. В тот же миг у него промелькнула мысль о тех, что должны были сюда прийти, и он испугался за Агнес. Их любовное свидание могло зайти слишком далеко: если этот демон Нервиль увидит их в объятиях друг друга, он может и убить свою дочь… Он нежно отстранил ее, не отпуская при этом ее руку, которую быстро поцеловал. — Пожалуйста, простите меня! Я не совладал со своим… порывом… а теперь умоляю вас, уходите… и скорее! — Порывом? Бездна разочарования прозвучала в этом коротком слове. Тотчас слезы наполнили глаза девушки, она резко повернулась и убежала. Понимая, что он ее обидел, Гийом бросился за ней в надежде, что она его простит, но, когда он выбежал из рощи, она уже присоединилась к группе, состоявшей из де Нервиля, его будущего зятя и Розы. Та с участием взяла за руку подругу, которая не могла скрыть своего волнения. Отступать Тремэн не мог. Если бы он попытался скрыться за деревьями, ситуация могла еще больше осложниться. Тогда он достал свою трубку, постучал ею о каблук, будто только что кончил курить, спокойно положил ее в карман и неспешным шагом направился к четырем парам глаз, смотревшим на него с далеко не одинаковым выражением. Огонь открыл старый барон, заговорив высоким голосом. — Что вы осмелились сделать с моей невестой, сударь? Я видел, как она, совершенно потрясенная, вышла из зарослей, а вы следом за ней. Вывод, как мне кажется, напрашивается сам собой и… — Не будет ли преувеличением сказать «потрясена», когда речь идет лишь об испуге? — ответил Тремэн с лукавой улыбкой. — Мадемуазель, у которой, если я правильно понял, немного болела голова, укрылась под этими ветвями в надежде обрести прохладу. К несчастью, там она обнаружила меня. Я удалился туда, чтобы покурить. Старую привычку морского путешественника не очень-то ценят в салонах. Мое присутствие, боюсь, ее немного напугало… — Он лжет! — оборвала его девушка. — Он попросил меня прийти сюда… Мы… мы любим друг друга и… он только что меня поцеловал! Благодарю за вашу любезность, дорогой Гийом, но это бесполезно… Ужасающий визг «жениха» перекрыл бешеный крик отца: — Замолчите, Уазкур, я сам этим займусь! Лучше уведите мою дочь: я вам ее отдал, так, стало быть, она ваша. Мы скоро поедем, как только, я управлюсь с этим героем. И… пришлите-ка мне ваших лакеев! Желательно с палками… Последнее слово задохнулось в его кружевном жабо: не в силах больше сдерживать себя, Тремэн ухватил его за галстук. — Лакеи? Палки? Вот уж не люблю эти слова! Или это и есть оружие дворянина? Вы и правда к ним не относитесь… Отпустив Агнес, Роза бросилась к графу, пытаясь разжать железную хватку, от которой он стал совсем фиолетовый. — Бога ради, господин Тремэн! Вы же убьете его… Она и в самом деле была очень напугана, и, увидев ее умоляющие глаза, которые обычно были такими веселыми, Гийом почувствовал, что на миг затмившая его разум красная пелена рассеялась. Он разжал пальцы, и Рауль де Нервиль повалился на траву, потирая себе горло. — За это я велю вас арестовать, мой мальчик! Попытка убийства… вас отправят на галеры! — хрипел Нервиль. — Ни в коем случае! — воскликнула Роза, которая, оправившись, повернулась к нему. — Не забывайте одну вещь: вы оскорбили его в моем присутствии! Если у вас есть в чем его упрекнуть, деритесь, как подобает вашему имени… Милосердный д'Уазкур пытался помочь будущему тестю встать на ноги, но чуть было не повалился рядом с ним — настолько он был тяжел. — Пойдите сюда, Агнес, да помогите же мне! — тявкал он. — Не усугубляйте вашу вину… Девушка не успела вмешаться. Тремэн наклонился, взял своего врага за воротник и, словно мальчишку, с легкостью поставил его на ноги. Тот попытался дать ему тумака, но промахнулся, затем обратился к Розе. — С моим именем, мадемуазель… а я надеюсь, что вы скоро окажете мне честь и тоже станете его носить, как раз не дерутся с кем попало… — Господин Тремэн не кто попало! — вдруг в бешенстве закричала Роза. — И не рассчитывайте, что я за вас выйду. Лучше уйду в монастырь! Вы будете драться или нет? — С этим? Да вы смеетесь, дорогая моя! — проворчал Нервиль. — Неизвестно откуда взявшийся проходимец, негодяй, по которому виселица плачет… Гийом опять подскочил, но Феликс уже прибежал на шум ссоры, как, впрочем, и большинство гостей. Он попытался его удержать, но тот его оттолкнул. — Не вмешивайся, Феликс! Этот несчастный хочет знать кто я, хорошо, я ему скажу. Как и всем присутствующим, всем, кто так любезно меня принял. А еще они узнают о том, кто такой граф де Нервиль! — Гийом! Умоляю тебя! — вскричал Феликс в беспокойстве. — Нет, Феликс, я не замолчу. Слишком долго эта история меня тяготит! Потом он повысил голос, чтобы всем было слышно. — Мне известны безумные домыслы на мой счет. Мое имя — Гийом Тремэн, и за ним не скрывается никакого внебрачно рожденного принца. Я родился в Квебеке, где мой отец, бывший хирург морского флота, оставил о себе более чем достойную память. Моя мать, Матильда Амель, родом из Сен-Васт, была вынуждена в 1749 году покинуть близких и отчий дом, потому что ее жизнь оказалась в опасности. Она стала свидетельницей преступления — убийства женщины по имени Луиза Симон, из-за которого осудили невинного человека, Альбена Периго. Она об этом даже не подозревала, так как ее близкие, прекрасно знавшие, кто настоящий убийца, отправили ее в Новую Францию, где на ней женился мой отец. Когда англичане одержали победу, она вернулась сюда со мной, еще ребенком. Тогда ей стала известна трагическая судьба несчастного Периго, который уже десять лет отбывал каторгу. Она хотела, чтобы все узнали правду, но не успела этого сделать. Узнав о ее возвращении, убийца заманил ее в ловушку и заколол кинжалом. Затем он так же хотел убить и мальчика, который видел, как упала его мать, и кинулся на него. Тот мальчик — это я. А убийца — Рауль де Нервиль! Последовавший за громовым голосом возмущенный шепот пронесся над парком, словно порыв ветра. Несмотря на бравый вид, Нервиль побледнел, но хорохорился изо всех сил; он притворно зааплодировал. — Браво, браво! До чего трогательная история! И такая правдоподобная! А я, оказывается, заблуждался на ваш счет, Тремэн: вы даже не пират, вы шут… Если бы я вас убил, вы бы здесь не были! На сей раз никто не вмешался, потому что в три прыжка Гийом подскочил к нему и вновь схватил его. В резко наступившей тишине его голос гудел, как бронзовый колокол: — Если я не умер, то лишь благодаря двум мужчинам, один из них подобрал меня без сознания и отнес к другому. Ведь можно узнать, жив ли еще в Барфлере господин Кино?.. А ты, несчастный, слушай меня хорошенько! Я поклялся тебя убить, но даю тебе один шанс, потому что я — не убийца. Когда наступит отлив, мы будем драться в той самой Волчьей Заводи, где ты убил двух невинных женщин! Ты даже можешь выбрать оружие, ведь, как мне кажется, ты должен чувствовать себя оскорбленным! С несказанным отвращением он разжал руки и отпустил пошатнувшегося врага, после чего достал платок и тщательно вытер их. Над разнаряженной лентами и перьями, надушенной толпой, царили гробовая тишина и молчание, вызванное тоской и ужасом, будто от голоса Гийома образовалась трещина, открывшая всем подземную клоаку, один из кругов Дантова ада. Двое женщин лишились чувств — мадам де Шантелу уже давно чихала во власти нашатыря, — между тем от присутствующих отделился суровый на вид мужчина и подошел ближе. Гийом уже разговаривал с ним во время ужина и знал, что это был господин де Ронделер, его будущий сосед в Ла-Пернель. — Вы только что выступили с серьезными обвинениями, сударь, и нам придется уточнить некоторые детали вашего рассказа… Нервиль, успевший перевести дух, издал скрипучий смех. — Вы серьезно отнесетесь к этому бреду? — Да, сударь, весьма серьезно! Эта история проясняет некоторые моменты, которые раньше мне были непонятны. Тем не менее, дабы избежать ужасного скандала, который рискует лечь пятном на всю нормандскую знать, я настоятельно вам советую согласиться с решением, предложенным вам господином Тремэном… — Дуэль?.. Сражаться на дуэли о этим лгуном, с этим… — Да, сударь, дуэль, и я желаю быть арбитром. Я полагаю, что господин де Варанвиль согласится стать секундантом господина Тремэна? А вашим помощником, граф, наверняка захочет стать ваш будущий зять? Назначаю вам встречу через пять дней в Волчьей Заводи, в час, когда вода начнет убывать: господин Тремэн покажет нам место… А теперь, полагаю, вам обоим следует представить ваши извинения хозяйке дома и удалиться! — Благодарю, сударь, — произнес Гийом, взволнованно кланяясь. — Ваш суд меня совершенно устраивает… — Вы думаете? Вас могут убить. Нервиль, которому вы предоставили право выбирать оружие, возьмет пистолет, а с ним он умеет обращаться… — Я тоже кое-что умею! До встречи через пять дней! Он отвернулся, желая поговорить с Феликсом, но в эту минуту к нему подошла Роза, встала на цыпочки и поцеловала его в обе щеки. На глазах у нее были слезы. — Вы ведь убьете его, правда?.. Иначе я себе никогда не прощу. У меня такое ощущение, будто я вас заманила в ловушку? — Вовсе нет! Вы лишь поторопили события. Можете вы себе вообразить, чтобы мы с ним жили бок о бок? Она достала из-за корсажа записку и вложила в его руку. — То, что я обещала! Ваше письмо для епископа… — Тысяча благодарностей! Вы преданный друг… — Я делаю все, что могу, но скажите, это правда, что вы поцеловали Агнес? — Истинная правда. Но не столь правдива ее басня про любовь, которую она осмелилась сочинить. Будьте любезны напомнить ей, мадемуазель, что тот поцелуй был лишь простым… порывом и что не может быть и речи о любви между дочерью Рауля де Нервиля и мной. К тому же она только что доказала, что так же коварна, как и он… — Я бы не стала ей этого говорить: ее горе и так на нее давит… А я желаю, чтобы всего через несколько дней вы смогли съездить в Кутанс… — Через несколько дней? Я еду тотчас, мадемуазель. Неизвестно, чем закончится дуэль, так что у меня мало времени. Надеюсь увидеться с епископом завтра. — Завтра? Но до Кутанса около двадцати пяти лье… — Дело нескольких часов. Я оставлю своего коня в Валони и пересяду на почтовых. Если попадутся хорошие лошади, надеюсь вернуться через два-три дня… Феликс, хорошо знавший своего друга, даже не стал оспаривать его план. Ведь он понимал, что Тремэну время было особенно дорого. Он лишь обговорил с господином де Ронделером условия встречи и помог путешественнику собрать необходимую одежду. Час спустя Гийом уехал в Кутанс. |
||
|