"Флибустьерское море" - читать интересную книгу автора (Блон Жорж)
ДОЛГОЖДАННЫЕ ЖЕНЩИНЫ
 |
Будучи еще учеником колледжа, лангедокский дворянин Монбар жадно глотал книги крестителя индейцев Лас Касаса; говорят, что чуть ли не после каждой страницы Монбар восклицал: «Проклятые испанцы!». А участвуя в любительском спектакле на школьном празднике, он едва не задушил своего одноклассника, игравшего идальго.
Чуть позже, когда между Францией и Испанией началась война, он уговорил своего дядю, капитана корсарского судна, взять его к себе на борт. Вперед, к Антильским островам! Едва на горизонте появлялся парус, Монбар бросался с вопросом: «Это не «испанец»? Когда же корсары действительно заметили «испанца», дядя запер пылкого Монбара в каюте: «Иначе его прикончат при первом абордаже». Однако, как только борта судов столкнулись, молодой человек высадил дверь и, словно разъяренный бык, кинулся в самую гущу битвы. Матросы вспоминали потом: «То был прямо архангел с мечом».
Образ нуждается в корректировке. Архангела обычно представляют розовым и белокурым. Эксмелин же описывает Монбара человеком громадного роста, заросшим черным волосом, с кустистыми бровями. Вскоре этот дворянин появляется на Тортуге, куда дядя прибыл сбывать добычу. Флибустьеры его судна тут же предались гульбе. А Монбар, который пил одну лишь воду, не интересовался картами, а позже, судя по всему, оставался столь же равнодушным и к прекрасному полу, повел беседу с буканьерами с эспаньольского побережья.
– Дела стали совсем плохи, – жаловались охотники. – Испанцы то и дело тревожат набегами. Пока мы на охоте, они жгут дома и забирают букан. Надо бы устроить на них поход в центр острова.
– Чего вы ждете?!
Монбару было тогда, должно быть, лет семнадцать-восемнадцать; немудрено, что, когда он предложил буканьерам возглавить карательную экспедицию против испанцев, они отнеслись к пылкому юноше скептически. Как бы то ни было, Монбар прибыл на Эспаньолу, стал метко разить испанцев и освобождать захваченных ими в рабство индейцев, за что те превозносили его до небес. Там осуществилась мечта лангедокского школяра.
Немного погодя мы видим Монбара капитаном судна, экипаж которого состоит целиком из беззаветно преданных ему индейцев. Захватывая испанский корабль, он выкидывает все и вся за борт – ни пленников, ни добычи не оставалось после его битв. Монбар Губитель – под таким именем он вошел в историю пиратства.
Стоит предупредить читателя, что по мере повествования нам придется описывать муки и казни, вызывающие у здоровых людей законное отвращение; но их нельзя обойти молчанием, ибо они соответствуют духу и нравам той эпохи, а историю следует писать сполна. Так вот, именно Монбару приписывают изобретение наиболее ужасных пыток.
Скажем, испанскому пленнику вспарывали живот, конец кишки прибивали к дереву, а затем начинали тыкать его горящим факелом под зад, заставляя бежать, разматывая внутренности. Смерть, увы, наступала не очень быстро.
Подробнейшее описание мук, якобы изобретенных Монбаром, непременно встречается в рассказах испанских хронистов XVII-XVIII веков, откуда они перекочевали в книги современных историков пиратства.
Тут стоит сделать следующее замечание. Множество книг, старинных и современных, посвященных религиозным войнам в Европе, снабжены иллюстрацией казни, которой гугеноты подвергали католиков. Это то же потрошение жертвы, разве что палачи делали процесс еще более нестерпимым: мученика клали наземь, а двое палачей накручивали его кишки на палку. Оригинальная гравюра впервые была помещена в издании «Theatrum crudelitatum haereticorum nostri temporis», Антверпен, 1587 год.
Надобно также иметь в виду, что все рассказы и рисунки той эпохи, идет ли речь о религиозных войнах или борьбе между испанцами и флибустьерами, словом, между двумя любыми враждующими сторонами, были написаны и нарисованы людьми, принадлежавшими к одной из сторон, с целью запечатлеть звериную жестокость противника. Запишем же здесь слово, не фигурировавшее в словаре того времени, но ныне известное весьма широко: пропаганда.
Немало черт Монбара, дошедших до нас, безусловно соответствовали истине, но в целом его облик тонет в море выдумок и легенд, откуда нелегко выудить правду; неизвестна и хронология событий – мы не знаем даже, в каком точно году он отплыл в последний раз с Тортуги со своим экипажем верных индейцев, чтобы исчезнуть навеки. Старинные авторы говорят лишь, что Губитель сгинул со своими присными – возможно, на таинственных Елисейских полях, вымощенных черепами испанцев...
Примерно в те же героические времена на Тортуге появляется другой типичный герой – Рок по прозвищу Бразилец. Точно личность его неизвестна; более или менее достоверно установлено лишь, что родился он в нидерландском городе Гронингене, откуда семья его отца, негоцианта, переехала в Бразилию, где он и жил до 1641 года, когда страну захватили португальцы. После этого он появляется в Вест-Индии и от случая к случаю находит пристанище на Тортуге.
Если его биографию, написанную современниками, подвергнуть минимальной исторической критике, то станет ясно, что она во многом обросла легендами, рожденными в пропахших ромом портовых тавернах и тесных матросских кубриках. Такой человек, как Рок Бразилец, должен был нравиться флибустьерам, стать для них своего рода образцом, и поэтому они, не щадя красок, добавляли к его портрету все новые штрихи.
Эксмелин, судя по всему ни разу не встречавший его, просто аккуратно повторяет полулегенду о Роке, причем чувствуется, что сам он тоже приложил к ней руку. Рок выглядит идеалом мужчины своего времени – гордый суровый взор, крепко сбитое тело, храбрый воин и умелый кормчий, одинаково хорошо владеющий всеми видами оружия, в том числе и индейским луком. Разгуливал он всегда с обнаженной саблей под мышкой, и, ежели кто, к своему несчастью, осмеливался ему перечить по малейшему поводу, «он без затруднения перерубал его пополам». Короче, это был человек-эпос. Герой «Песни о Роланде». Разумеется, он был беспощаден к испанцам и самым большим удовольствием для него было «жечь их живьем, как свиней». В отличие от Монбара он весьма падок до добычи, «неуемен в буйстве и разврате» – настоящий флибустьер.
На долю каждого героя непременно должны выпасть невзгоды. Вот и нашего Рока во время нападения на побережье Кампече взяли в плен испанцы. Хитростью (а ею непременно должен быть наделен всякий флибустьер) ему удается выпутаться из беды. Вместо того чтобы повесить его, испанцы отправляют Рока в Европу на борту галиона, где этот бывший поджариватель испанцев «завоевывает всеобщую любовь». Он поражает своих спутников по морскому путешествию умением бить из лука летающих рыб; они покупают у него свежую добычу, так что за время пути ему удается скопить пятьсот реалов, которыми он оплатил обратную дорогу во Флибустьерское море, где «долго еще продолжал совершать свои подвиги». Как и Монбар, он исчезает с горизонта в зените славы, и дата этого достославного события остается неведомой.
Последнее обстоятельство не должно заставлять нас сомневаться в историчности двух упомянутых героев: нам еще встретится немало знаменитых флибустьеров, чья биография прослеживается до той самой поры, когда они покидают Черепаший остров, дабы бесследно раствориться. Эти люди почти беспрерывно подвергали свою жизнь смертельной опасности, в их руках подчас оказывались несметные сокровища, но они неизменно протекали меж пальцев за несколько дней, а то и несколько часов. Зато на этом награбленном золоте богатели – иногда на многие поколения – лепившиеся вокруг разбойного бизнеса в пиратских гнездах или европейских портах негоцианты, ростовщики и работорговцы. Еще больше их наживались на флибустьерской добыче губернаторы, королевские чиновники и родовитые аристократы, не рисковавшие ничем, а безмятежно проводившие свои дни в поместьях и замках.
Отправленная в 1541 году испанским послом в Париже депеша упоминает о некой компании, акционеры которой вооружают суда морских разбойников, имеющих намерение «добывать» испанцев. Членами-учредителями этого товарищества были: король наваррский, адмирал Франции, кардинал де Турнон и благороднейшая Анна де Писселе, светлейшая герцогиня Этампская, близкая подруга самого короля Франциска I. Мы уже писали, что основанная в 1626 году Сент-Кристоферская компания имела среди акционеров всесильного кардинала Ришелье. В 1635 году эта фирма сделалась Компанией островов Америки, а 17 апреля 1664 года королевским декретом была наименована Французской Вест-Индской компанией, получившей монопольную привилегию на торговлю с землями Нового Света. (Эта созданная Ж. Б. Кольбером[14] компания была ликвидирована в 1674 году.)
В принципе, если верить их уставам, эти торговые фирмы ставили своей целью мирную разработку природных и рудных богатств заморских колоний, однако фактически самые баснословные дивиденды приносил им флибустьерский промысел; вторым по значению источником прибыли была работорговля: компания обязалась продавать колонистам-плантаторам негров, приобретенных «у откупщиков по средней цене 200 ливров за голову». Работорговле суждено было надолго пережить расцвет флибустьерства, так что еще и в наши дни почтенные господа лучших фамилий в том или ином из крупных французских портов назовут вам с улыбкой – не без примеси тщеславия – своего предка, которого работорговля не разорила, о нет, совсем наоборот.
В Англии лорды, министры, да и сама королева Елизавета I быстро сообразили, что глупо оставлять прибыль от морского разбоя проходимцам и бродягам, лишенным коммерческого размаха и не способным с толком потратить доставшиеся им деньги. Несмотря на вопли испанского посла, они начали в открытую снаряжать «промысловые» суда. Если тот или иной капитан оказывался уличен в пиратстве, его препровождали в зал суда, где выносили суровый приговор. Засим морские волки покидали дворцы правосудия и... продолжали свое дело. О грозном приговоре им никто не напоминал. Первая кампания, проведенная флибустьером-откупщиком Хоукинсом, оказалась столь успешной, что на следующий год самые именитые судовладельцы наперебой предложили ему в пользование шесть готовых кораблей, а королева Елизавета I самолично отпустила из казны деньги на снаряжение адмиральского флагмана этой небольшой армады. Корабль был закуплен в Германии и звался «Иисус из Любека».
Палач, пригибаясь, вошел в каземат, настоящий каменный мешок, где царила почти кромешная тьма; в нос ему ударила жуткая вонь. Крики, ругань и стенания понеслись из железных клеток, стоявших вдоль всей стены, словно в курятнике. Палач со скрипом повернул в замке тяжелый ключ.
– Выходи. Давай пошевеливайся!
Пленник ни о чем не спрашивал. Он и рад был бы поторопиться покинуть тесную клетку, но обездвиженное уже много недель тело плохо повиновалось ему. Губернатор нарек свою темницу Чистилищем, а ряды клеток вдоль стен – Адом. В них нельзя было ни встать, ни вытянуться во весь рост. Эта разновидность пытки бередила садистское воображение немалого числа государей, принцев, господ и вождей во многих странах в различные эпохи.
– Сюда.
Заключенный, все еще не в силах распрямиться, потащился вперед, подталкиваемый палачом. В конце подземного коридора, делившего каземат пополам, была закрытая на ключ дверь. Палач отворил ее и запер за собой. Новый коридор, освещенный слабым светом оконца, и еще одна дверь. Палач снова отворил ее и запер за собой. Тюремный церемониал почти не изменился за минувшие столетия, эта жуткая традиция оказалась едва ли не самой стойкой.
Войдя в помещение за второй дверью, заключенный сразу же увидел машину, и из груди его вырвался стон.
Эта сцена с незначительными изменениями повторялась не раз и не два в течение 1650-1651 годов, и происходила она не в тюремном замке где-то в Европе, а на Тортуге, в Скальном форте. Тюрьма и клетки были построены по приказу губернатора Левассера – того самого, что изгнал англичан с Черепашьего острова в 1641 году. Первую метаморфозу, случившуюся со вчерашним флибустьером, можно объяснить лишь овладевшей им манией величия: он стал одеваться как в Версале, есть на золотом сервизе, а обращаться к нему отныне следовало, чуть ли не падая на колени. Второй метаморфозой была жестокость.
Машина, один вид которой исторгал стоны и страшные вопли из груди пленников, была личным изобретением Левассера; она представляла собой систему подъемных блоков. Несчастному продевали голову, руки и ноги в деревянные захваты, после чего прицепляли блоки к конечностям и начинали их выворачивать. Те, кому доводилось остаться в живых, становились калеками на всю жизнь.
Левассер посылал в машину «строптивцев». Чаще всего это были обыватели Черепахи, пытавшиеся увильнуть от уплаты налогов – за два года бесчисленные поборы возросли до невозможности, как в современных государствах, – или же католики, пытавшиеся протестовать против изгнания с острова их священников и предания огню (по приказу губернатора) их церквей. Даже протестантский пастор Бас-Тера по имени Рошфор, возмутившийся подобными мерами, едва-едва избежал знакомства с машиной. Левассер велел посадить его на первое же судно и наказал никогда не появляться больше на Черепашьем острове.
Флибустьеры с Тортуги теперь плевались при одном упоминании имени мини-тирана, хотя в профессиональном отношении они не могли на него пожаловаться. Как и было заведено, губернатор клал себе в карман значительную часть привезенной добычи, но зато раздавал сколько угодно поручительств от имени французского короля. Тем не менее его деспотизм не мог прийтись по нраву пиратской вольнице, а описания клеток и машины, передавшиеся из уст в уста и обраставшие всякий раз новыми чудовищными подробностями, вызывали законное возмущение.
Летом 1652 года до испанских властей на Кубе дошли вести о том, что Левассер, превратившийся в невыносимого тирана, был убит двумя помощниками губернатора – Мартеном и Тьебо, которые захватили власть на Черепахе. Немного времени спустя оба владетельных князька сдали без сопротивления свои полномочия новому губернатору господину Анри де Фонтенэ, назначенному в должность кавалером де Пуэнси. Этот Фонтенэ был «французским идальго», потомком старинного дворянского рода и рыцарем Мальтийского ордена. Он долго воевал с турками, обретя в этих сражениях, как будет явствовать из дальнейшего, много полезных навыков.
В последующие месяцы испанскому губернатору на Кубе пришлось по нескольку часов в день читать ошеломительные депеши и выслушивать гонцов, которые с вытянутыми физиономиями излагали тягостные вести:
– Два галиона, вышедшие из Пуэрто-Бельо в Гавану, подверглись нападению французских пиратов и были разграблены... Октябрьский
Забрав бразды правления в свои руки, кавалер де Фонтенэ уверенно направлял удары французских флибустьеров. Этот потомок сиятельных аристократов стал кумиром оборванной пиратской братии. Из Мадрида, куда шли реляции о беспрерывных потерях, грозно отчитывали наместников. Куба пыталась оправдываться: «Мы вооружаем галионы до крайней возможности». Это была ложь. Будь на галионах меньше нелегальных грузов и платных пассажиров, они могли бы взять на борт больше орудий и солдат. Но привычка к жульничеству и обману уже вошла в плоть и кровь управителей испанских заморских владений, золото отравило их души. Мадрид запросил однажды, почему ничего не сделано для искоренения зла на месте – почему не уничтожены базы пиратов?
– Мы обдумываем это.
Действительно, на столе у губернатора Кубы лежал план Бас-Тера, куда заносили сведения, полученные от лазутчиков и бежавших пленных. Кавалер де Фонтенэ, словно угадывая намерения испанцев, еще больше укрепил Гору: рабы и вербованные построили два бастиона по обе стороны площадки Скального форта, где установили дополнительные батареи.
– Сие ни в коей мере не обескураживает нас, – доложил губернатор Кубы в Мадрид.
Окончательное решение он принял летом или осенью 1653 года.
Испанская эскадра была составлена из пяти крупных галионов и десятка галиотов – мелких, но очень крепких вертких суденышек. Выйдя из Гаваны, соединение обогнуло Кубу с северо-запада, а затем прошло мимо южного берега Ямайки и Эспаньолы, держась далеко от островов, дабы остаться незамеченным. Ночью флотилия втянулась в узкий пролив между Эспаньолой и Тортугой и ранним утром 10 января 1654 года подошла к Бас-Теру.
Прежде чем развернуться строем в виду вражеской гавани, эскадра разбилась надвое: четыре галиона и несколько галиотов двинулись прямо к порту, а остальные замерли на рейде. Загрохотали пушки Скального форта. Им ответили залпы испанских судов.
Огонь береговых батарей всегда более прицелен, а в описываемую эпоху разница была особенно чувствительной. Тем не менее, несмотря на сильный заградительный огонь, испанские корабли продолжали движение.
Плотные клубы черного дыма окутали Бас-Тер. Когда порывы ветра разгоняли его, испанцы могли видеть, как группы вооруженных людей спускались из форта к причалу, да и в самой гавани наблюдалось движение. Несколько флибустьерских судов отвалили от пирса, таща на буксире весельные шлюпки.
Испанские капитаны приняли меры, чтобы не дать пиратам пойти на абордаж. Однако, к своему удивлению, они узрели, что флибустьерские суда, не выходя из гавани... начали тонуть. Кавалер де Фонтенэ распорядился затопить их, чтобы не дать врагу подойти к берегу. Орудия форта изрыгали огонь. Казалось, предпринимать высадку десанта в таких условиях невозможно.
Но никто и не собирался этого делать: нападение на Бас-Тер в лоб было лишь отвлекающим маневром.
Пока грохотали пушки и все внимание было сосредоточено на гавани, оставшийся галион с несколькими галиотами тихонько исчезли с театра военных действий и приблизились к берегу в точке, отстоявшей примерно в одном лье к востоку от Бас-Тера. Берег там не был укреплен. С галиотов высадился штурмовой отряд с мулами, орудиями и ящиками с боеприпасами. Пушки и ящики были тотчас погружены на мулов, и отряд двинулся в глубь острова. Все было проделано так быстро и слаженно, что не оставалось никаких сомнений: операция была тщательнейшим образом подготовлена, а возможно, и отрепетирована.
В точности не известно, каким способом испанцам удалось втащить пушки на крутые склоны южного побережья. Узенькие осыпающиеся тропки не позволяли подниматься там даже по двое в ряд, и французы жили в уверенности, что нападения с тыла не последует. Тем не менее факт остается фактом: испанцы установили на вершине соседней гряды батарею из десяти орудий и открыли с тыла огонь по Скальному форту. Они рассчитывали, что внезапное и массированное нападение сломит сопротивление французов за несколько минут.
Но Фонтенэ громовым голосом приказал строить под огнем дополнительный бруствер. Пленные и рабы вряд ли могли считать удачей, что именно им досталась эта работа. Кстати, подобные сооружения и в современной войне возводят под орудийным огнем при бомбардировке с воздуха, так что участь саперов никогда не была завидной. В XVII веке бруствер клали из двух рядов бревен, а пространство между рядами, шириной около метра, заполняли землей. Техника эта была испытана к тому времени многократно да и в сущности мало изменилась за последующие века. В период первой мировой войны пехоте приходилось прятаться за куда менее солидными заграждениями, так что нас не должно удивлять, что защитникам форта на Горе удалось продержаться несколько дней.
Испанские корабли били в упор изо всех орудий. Порт и селение Бас-Тер всю светлую часть дня находились под разрушительным огнем. Чтобы спасти остатки судов, губернатор распорядился вывести их из гавани и поставить между полузатонувшими собратьями. Колонисты и негоцианты Черепахи без малейшего удовольствия лицезрели картину уничтожения своего имущества: ярким пламенем пылали их дома и набитые товаром склады. Вполне резонно предположить, что немалое число этих пацифистов страстно желало найти общий язык с испанцами.
Фонтенэ держал защитников форта в железной узде, проявляя личную отвагу. Когда ему сообщили, что на редут снизу явилась депутация жителей, которые хотят обратиться к нему, он поначалу решил, что горожане Бас-Тера пришли предложить свою помощь. Однако услышал он совсем другое:
– Мы полагаем, господин губернатор, что у нас нет иного выхода, кроме как капитулировать...
Глава депутации едва успел закончить фразу, как рухнул, сраженный пистолетным выстрелом в лицо. Остальные представители общественности бросились наутек.
К моменту нападения цейхгауз на Горе был битком набит порохом и ядрами. Но в трюмах испанских судов суммарный боезапас был в пять-шесть раз больше. Испанский адмирал, приказавший вначале считать ядра и меры пороха, Облегченно вздохнул, когда убедился, что огонь французских батарей начал стихать. А затем вражеские орудия замолчали. Немного погодя ему доложили, что губернатор Тортуги готов вести переговоры о сдаче.
Фонтенэ добился почетных условий: побежденные сохранили знамена и личное оружие, никаких пленных – губернатору было разрешено покинуть остров с тремя сотнями солдат и негров. Испанцы даже позволили ему остаться на острове столько времени, сколько потребуется для подъема затопленных кораблей.
Солнце нещадно слепило глаза, когда кавалер де Фонтенэ во главе своего войска маршировал к порту сквозь строй испанских солдат, выстроенных в два ряда с оружием на изготовку. Над Горой гордо развевался кастильский флаг. Большинство жителей Бас-Тера высыпали проводить своих прежних хозяев. Все проходило в полном молчании; лишь, когда шлюпки отвалили от берега, кто-то в толпе крикнул:
– До скорого!
Весть о потере Тортуги дошла до Парижа весной 1654 года, не вызвав там никакого волнения. Францию все еще терзали раздоры Фронды[15], страна с любопытством приглядывалась к юному королю[16], которого только что венчали на царство в Реймсе. Единственными заинтересованными лицами были акционеры Компании островов Америки, горстка банкиров и негоциантов плюс несколько личностей из самых различных социальных слоев, объединенных лишь тем, что они побывали в свое время в Америке, а посему охотно искали общества друг друга. Среди них был и некто Жереми Дешан, обитатель перигорского имения Россе,
В 1654 году он узнал о потере Тортуги. Вскоре до него донеслись известия о неудачной попытке кавалера де Фонтенэ отбить остров (силы были слишком малы), после чего незадачливый губернатор возвратился во Францию, где спустя очень короткое время умер. Судя по всему, Жереми внимательно следил за всеми событиями в далеких краях. В ноябре 1656 года мы видим Жереми дю Россе в приемной государственного секретаря по вопросам коммерции, куда он явился с просьбой об аудиенции. Диалог, состоявшийся в кабинете секретаря, был предельно лапидарен:
– Кавалер де Фонтенэ скончался больше года назад, и его никто не заменил. Я покорнейше прошу назначить губернатором Тортуги меня.
– Но позвольте, месье, ведь остров не в наших руках.
– Знаю. Но я завладею им.
– Мы не имеем возможности ничем посодействовать вам.
– Мне ничего и не требуется.
– Тогда извольте.
Рескрипт о назначении господина дю Россе покоится в архивах, он датирован 26 ноября 1656 года. Известно и сколько времени новоиспеченный наместник короля в заморских владениях провел в Париже в тщетных попытках найти финансовую поддержку: два года. Это доказывает, что, во-первых, у младшего сына сохранилось кое-что на черный день, а во-вторых, что энтузиазм во Франции к освоению далекого края значительно поостыл. В конце концов дю Россе решил обойтись без помощи и ехать в одиночку. Он отправился из Парижа в Ла-Рошель.
Тогда это был самый крупный и самый оживленный французский порт на океане. Дю Россе повел в тавернах беседы со всякого рода искателями удачи. Человек он был, как все перигорцы, предприимчивый, а сверх того – умный и речистый, умеющий договориться с любым собеседником. В результате ему удалось склонить к отъезду человек тридцать молодцов, готовых следовать за ним хоть к чертям в пекло, и зафрахтовать судно, шедшее с грузом кож на Ямайку.
Жереми дю Россе был разговорчив, но он умел и молчать, когда требовалось, поэтому никто не узнал о демаршах, предпринятых им в Порт-Ройяле на Ямайке. Историки однако отыскали в британских архивах переписку между Лондоном и колониями, из коей явствует, что, когда корабль прибыл к месту назначения, французу удалось получить от губернатора Ямайки поручительство на вступление в должность губернатора Тортуги. Дю Россе, конечно же, ни словом не упомянул о том, что у него уже был подобный документ от короля Франции.
Учитывая моральные нормы XVII века, подобный образ действий не следует считать двуличием. Так, в ту же эпоху и в тех же местах кавалер де Пуэнси, освобожденный декретом от своих губернаторских обязанностей на Сент-Кристофере, не пожелал считаться с королевской волей, а преспокойно отправил назад во Францию своего новоназначенного преемника и продолжал править островом как ни в чем не бывало. Добавим к этому, что, пока Тортуга находилась в руках испанцев, оба полученных Жереми дю Россе губернаторских поручительства стоили ровно столько, сколько бумага, на которой они были начертаны. Младший отпрыск перигорского рода, тем не менее, имел все основания считать, что в случае успеха – захвата Тортуги – остров станет его безраздельной вотчиной.
Покинув Порт-Ройял, он отправился со своим тридцатисильным воинством на Марго, островок у западного побережья Эспаньолы – Санто-Доминго.
Дело в том, что рыцари удачи, вынужденные оставить Тортугу после нападения испанцев (1654), осели на западном побережье Санто-Доминго и на Марго, построив там несколько причалов и деревень; эти поселения образовали вкупе подобие независимой республики без верховной власти и писаного закона. Одну из гаваней они иронически назвали Пор-де-Пэ (Мирный порт), а всю вотчину – Кю-де-Сак (Тупик). Иными словами, конец авантюры.
Между тем их авантюра продолжалась. Множились лихие атаки на испанские галионы и пиратские вылазки малыми группами. Сплавлять добычу флибустьеры ездили на Сент-Кристофер или к англичанам на Ямайку.
Прибытие на Марго Жереми дю Россе с тридцатью сорвиголовами было встречено радостными кликами. В свою очередь профессионалы грабежа и виртуозы разбоя из Европы с большой готовностью и легким сердцем примкнули к флибустьерской республике Кю-де-Сак: вольный промысел всегда мыслился ими как наиболее достойное занятие для свободного человека.
Жереми не откладывая в долгий ящик, принялся за психологическую обработку пиратской общины. Вот, говорил он, показывая на выступающий на горизонте горбатый силуэт Тортуги, колыбель флибустьерства. Честь корпорации и виды на будущее властно диктуют нам: необходимо отвоевать этот остров, начало всех начал, отправную точку дальнейших грандиозных походов. Да, за этим подвигом последуют новые набеги, которые всех их осыплют золотом. Он, месье дю Россе, уже познал в полной мере эту радость и хочет познать ее вновь. «Наша судьба связана с Тортугой!»
Магия слова, покорившая тридцать кабацких завсегдатаев в Ла-Рошели, понемногу взяла за душу пятьсот или шестьсот местных флибустьеров. Жереми сумел зажечь их напоминанием о славном прошлом, рассказами о легендарных подвигах, которым эти головорезы внимали, открыв от напряжения рты и проникаясь восхищением к самим себе. Неужели мы были когда-то могучими богатырями? Право слово, эпопея «береговых братьев» не должна завершиться в Тупике. Тортуга вновь станет нашей!
Проповедники крестовых походов лишь ратовали за поход в Святую землю. Жереми дю Россе действовал иначе: ведя активную пропаганду, он в то же время обдумывал тактику борьбы и изыскивал средства для ее осуществления. Ему было ясно, что застать испанцев врасплох можно, лишь действуя абсолютно оригинальным образом, идя непроторенной стезей.
Нападение на Тортугу произошло в декабре 1569 года при спокойной погоде; был полный штиль, а луна вступила в первую четверть. Все эти обстоятельства были учтены Жереми, когда он назначал день и час выступления.
Тот день казался обвыкшим на Тортуге испанцам обычным, ничем не примечательным. Солнце торжественно садилось в море, «казавшееся раскаленным металлом». Сторожевые Скального форта доложили дежурному офицеру: «Никаких происшествий». Патрули, произведя обход, возвратились в казармы на Горе. Еще чуть-чуть, и стало совсем темно. Шестьсот человек под началом Жереми дю Россе уже были на острове.
«Не раздалось ни единого орудийного выстрела, лишь несколько ружейных хлопков», – сообщил впоследствии предводитель. Военная хитрость дала блестящий результат. Посадив по четыре человека в пирогу, дю Россе выпустил в море сто пятьдесят легких скорлупок. Рассредоточенная армада, никем не замеченная, обогнула Тортугу и подошла не к южному побережью, находившемуся под усиленным присмотром, а к скалистому обрывистому северному берегу. Эта часть острова считалась недоступной – она и в самом деле была недоступна для крупных судов. Но не для крохотных пирог, хотя несколько лодок было выброшено прибоем на скалы. Люди, с грехом пополам цепляясь за выступы, просидели целый день по шею в воде, дожидаясь темноты.
Ночью, едва выглянула луна, они начали карабкаться наверх. Жереми предусмотрел, что эта часть пути будет долгой и трудной, однако луна еще будет светить, когда его люди доберутся до вершины берегового откоса. Расчет оказался верен. Флибустьеры, жадно ловя ртом воздух, собрались на круче; перед ними в белесом отсвете маячила темная масса Скального форта, а в прогалине между деревьями на полпути к форту легко угадывалась орудийная площадка – та самая, откуда за шесть лет до этого испанской батарее удалось заставить замолчать флибустьерский форт, а самих флибустьеров сдаться.
Но времени предаваться грезам и воспоминаниям не было, надо было воспользоваться лунным светом для важных действий.
Часть войска, наиболее многочисленная, спустилась с откоса и, обогнув форт, растворилась в долине. Другая приблизилась на двадцать шагов к батарее. Ни шороха, ни звука. Луна зашла. Потянулись долгие часы ожидания. Отряду, застывшему перед батареей, был дан приказ захватить ее, едва только начнет светать.
Часовые увидали флибустьеров первыми. Они успели сделать несколько выстрелов; расчеты, выскочив по тревоге, бросились к орудиям, но так и остались стоять с поднятыми руками: нападающие держали их под прицелом мушкетов.
На бастионе Скального форта услыхали выстрелы, и офицеры подняли гарнизон в ружье. Не успели еще солдаты выбежать из казарм, как первые ядра, посланные с захваченной батареи, обрушились на Гору. Часть испанского гарнизона спустилась в долину, чтобы отразить вторжение. И тут основная часть флибустьерского отряда под командованием Жереми дю Россе встретила их залпом в упор из засады. Залп скосил сорок кастильцев. Оказаться меж двух огней – ситуация незавидная, особенно на войне. Захваченные врасплох испанцы заметались во все стороны и полчаса спустя капитулировали.
Месье дю Россе, имея в кармане поручительство от двух государей, без колебаний решил объявить третий суверенитет – свой собственный. Французский флаг сменил кастильский штандарт на флагштоке Скального форта, но младший отпрыск перигорского рода объявил жителям Тортуги, что они обязаны присягнуть на верность лично ему.
«Почему бы и нет?» – подумали обыватели Черепахи, нисколько не удивившись.
За шесть лет испанской оккупации они привыкли иметь дело с чиновниками Королевской торговой палаты, скупавшими урожай их плантаций по более или менее справедливым ценам. Возвращение губернатора-француза их не обеспокоило, чего нельзя было сказать о шумных флибустьерах. Лишь содержатели портовых таверн были обрадованы появлению физиономий знакомых забулдыг, их вернейших клиентов.
Жереми дю Россе быстро понял, что его положение не столь прочно, как казалось поначалу. С одной стороны, не могло быть и речи об отсылке назад флибустьеров, возбужденных до крайности лихим покорением острова; с другой стороны, надо было как-то рассеять растущее беспокойство жителей. Править людьми – нелегкое дело. А на Тортуге особенно. Франция только что подписала с Испанией Пиренейский мир, тем самым дезавуировав поручительство короля. Отныне флибустьерское занятие превращалось в простое пиратство.
После долгого размышления Жереми дю Россе решил избрать компромисс: разрешить флибустьерам вольный промысел, поставив его под строгий контроль, то есть позволять им редкие вылазки и одновременно побуждать пиратов к занятию сельским хозяйством. Подобные намерения, как и следует, вызывали буйный смех у молодцов, которых он еще вчера призывал победить либо сложить голову на поле брани.
Нелегкое губернаторство Жереми продлилось три года, после чего он заболел. «Климат островов подорвал его здоровье». Пустячная отговорка! К тому же последующие события докажут, что означенный субъект прекрасно переносил здешний климат, да и кому вообще может повредить райская погода? Перигорца угнетало другое – сложившийся «моральный» климат, неразрешимая альтернатива: обуржуазить ли Тортугу или поощрять флибустьерство? Все позволяет предположить, что у Жереми дю Россе развилось классическое заболевание ответственного руководителя – язва желудка. В октябре 1662 года, временно передав полномочия своему племяннику Фредерику Дешану де ла Пласу, приехавшему под его крыло на Тортугу, он отправился в Европу, в Лондон.
Дю Россе, должно быть, не раз с горечью вспоминал те два года, что он провел в Париже в тщетных попытках найти поддержку своим замыслам покорения Тортуги.
– На сей раз, я поеду в Лондон.
Лондон, насчитывавший в 1662 году пятьсот тысяч жителей, был крупнейшим городом мира, важнейшим банковским центром, местом, где можно было купить и продать что угодно, в том числе и остров. Именно об этом думал Жереми, в голове которого созрел план пустить Тортугу с молотка. Деньги, разумеется, он собирался забрать себе, поскольку покорил он Тортугу на свои собственные средства и с той поры никто во Франции не поинтересовался судьбой острова.
И все же щепетильность, побудившая его после сдачи испанцев поднять на Тортуге французский королевский флаг, заставила его и в Лондоне первым делом нанести визит в посольство Франции. Он просит аудиенции у посла и принят им. Жереми не знал лабиринтов чиновной администрации.
– Как вы сказали, месье, – Тортуга?
Жереми объясняет, рассказывает об истории острова: французское владение, экспедиция испанцев, новое покорение – им лично. Посол, граф д'Эстрад, вежливо слушает, ничего не отвечая. В конце он просит гостя прийти еще раз. Когда тот является вторично, его принимает уже один из секретарей.
– Как бы сказали, месье, – Тортуга?
Жереми дю Россе вновь начинает долгие объяснения, но ему дают понять, что по всем вопросам, касающимся Вест-Индии, из Парижа получены строгие инструкции: «Никаких действий, могущих вызвать недовольство Испании».
– Кстати, – добавляет секретарь, – Французская Вест-Индская компания имеет свою контору в Лондоне. Вы можете повидать их агентов.
Жереми вздыхает с облегчением. Наконец-то перед ним люди, знающие, что такое Тортуга. Конторские служащие компании внимательнейшим образом выслушивают его рассказ об острове и его нынешнем состоянии. Их нисколько не удивляет, что сеньор дю Россе намеревается продать свое владение. А когда он осведомляется, какую они могут предложить цену, агенты, посовещавшись, произносят цифру:
– Десять тысяч.
– Английских фунтов?
– Нет, французских ливров.
Иными словами, четыреста английских фунтов. Предложение настолько смехотворно, что Россе даже не обсуждает его. На следующее утро он является на прием к британскому министру торговли. Он преисполнен надежд, уверен в себе, ибо стоило ему назвать себя и место, откуда он прибыл, как его тотчас препровождают в кабинет. В сравнении с конторой Вест-Индской компании и даже приемной французского посольства кабинет британского министра производит грандиозное впечатление. Вновь – уже в который раз – Жереми рассказывает о Тортуге, его выслушивают. Англичанин, как и служащие Французской Вест-Индской компании, прекрасно понимает, к чему он клонит.
– Вы правы, остров Тортуга – весьма привлекательная и процветающая колония.
Жереми называет цифры, англичанин делает кое-какие пометы.
– Я готов уступить Тортугу за шесть тысяч английских фунтов.
– Мы не представляем себе в точности, какую пользу сможем извлечь из этого острова, – роняет министр.
Жереми дю Россе ошарашен. «Мы не представляем себе в точности...» Англичане! Англичане, у которых вся политика в Карибском бассейне заключена в обеспечении надежных баз, в создании своего рода паутинной сети, где должны запутываться, как жирные мухи, испанские галионы.
– Цена представляется вам чрезмерной, господин министр?
Жереми прекрасно знает, что нет. Шесть тысяч английских фунтов – это крупная сумма для него, но это пустяк для британского казначейства.
– Суть не в цене.
Министр встает, аудиенция закончена. Жереми удаляется по-прежнему в полном недоумении. Что происходит? Он не мог, конечно, знать, что ступил на поле, усеянное коварными дипломатическими ловушками. Это он осознал лишь тремя неделями позже в Париже, буквально на пороге кабинета французского министра иностранных дел, к которому явился в отчаянии от безнадежности найти покупателя на Тортугу.
– Ваше появление как нельзя более кстати, месье дю Россе, – сказал министр. – Вы пытались продать Черепаший остров английскому правительству, что есть акт измены. Весьма сожалею, но моя обязанность – препроводить вас в Бастилию.
Молва той эпохи не слишком хватала через край, утверждая, что заточение в Бастилию (или «бастиление», как говорили тогда) следовало рассматривать как путь в высшее общество, учитывая происхождение и фамилии обитателей огромной тюрьмы-крепости. Там было сорок два номера «люкс», сказали бы мы, пользуясь нынешней гостиничной терминологией, и жили в них исключительно титулованные особы. С собственной мебелью (если они изъявляли желание) и собственными слугами. Завтраки, обеды и ужины заказывались в изысканных ресторациях, откуда блюда доставляли прямо в камеру. Словом, заточение в Бастилию не имело ничего общего с пребыванием в современных пенитенциарных заведениях, за исключением самого главного и всегда самого тяжкого – лишения свободы. При этом «обастиленные» никогда не знали, сколько времени они проведут в золотой клетке.
Исключая особые случаи, они имели возможность общаться с внешним миром, принимать визитеров. Жереми дю Россе провел в Бастилии около двух лет, последние месяцы – почти исключительно в деловых переговорах о... продаже Тортуги.
Агенты Французской Вест-Индской компании, которые, по всей видимости, и состряпали на него донос, усугубленный аудиенцией у британского министра, просто выжидали, пока клиент «созреет». Они не воспользовались бесправным положением узника и добились его освобождения, едва он принял их последнее предложение: пятнадцать тысяч французских ливров плюс вознаграждение в размере ста пистолей его племяннику, временно исполнявшему на острове губернаторские обязанности в ожидании назначения нового главы колонии.
Пятнадцать тысяч ливров были смехотворной ценой за Черепаший остров, но фантастической суммой для вчерашнего узника, только что покинувшего тюремный чертог. Несколько недель кутежей и безумств, в течение которых месье дю Россе промотал эти деньги, не занесены ни в какие исторические анналы; лишь добрая дюжина записных гуляк и красавиц французской столицы сохранила до конца своих дней нежные воспоминания об этом времени. Облегчив таким способом кошелек, Жереми объявил, что два года Бастилии окончательно восстановили его здоровье и он возвращается в тропики. Свои дни он мирно закончил на далеком острове.
В последние месяцы 1665 года в тавернах Тортуги участились ссоры и драки; обычно это случалось во время загулов после возвращений рыцарей удачи из походов. В целом в воздухе колонии чувствовалось грозовое напряжение, какое появляется в земной атмосфере после образования пятен на солнце.
Все начиналось с кем-то брошенного намека, встреченного буйным смехом, за которым следовали шутки неописуемой скабрезности. Задетый флибустьер отвечал в том же духе и на том же наречии. Напряжение нарастало и в какой-то момент с грохотом прорывалось наружу, как вода из лопнувшей трубы, затопляя все вокруг. Вспыхнувшая ссора переходила в драку, причем первопричина ее тут же забывалась, а свирепость нарастала, по мере того как в потасовку включались все новые участники.
Грозовая атмосфера была вызвана тем, что долгожданный корабль никак не отходил от Ла-Рошели. А на этом корабле должны были приплыть женщины.
– Он придет, – клятвенно обещал месье д'Ожерон.
Бертран д'Ожерон, отпрыск анжуйского рода де ла Буэр (еще один младший сын благородного семейства), только что приступил к губернаторским обязанностям на Черепахе. На сей раз он представлял здесь не короля Франции, а правление Вест-Индской компании.
Как и Жереми дю Россе, Бертран д'Ожерон прошел причастие флибустьерским промыслом, прежде чем начать официальную карьеру. Потерпев крушение у восточного побережья Санто-Доминго и попав вместе с еще несколькими спасшимися в плен к испанцам, он был поставлен ими на фортификационные работы. Когда они были закончены, начальник строительства во избежание возможной утечки военных секретов распорядился перебить всех работавших. Нескольким в суматохе резни удалось скрыться. Среди них был и Бертран д'Ожерон, сумевший, в конце концов, добраться до Тортуги.
– Это – свой, – говорили о нем флибустьеры. – Из «береговых братьев».
Без всякого сомнения, Бертран д'Ожерон способствовал оживлению флибустьерских набегов еще до 1667 года, когда между Францией и Испанией вновь вспыхнула война. Одновременно он поставил себе целью привязать население колонии к земле.
– Я доставлю вам из Франции надежные цепи!
Этими цепями по его замыслу должны были стать женщины, для перевозки которых он зафрахтовал целое судно. Посланный им в Европу доверенный помощник возвратился с твердыми заверениями:
– Они прибудут через месяц-другой.
За это время служащие компании собирались найти и отобрать самых достойных кандидаток.
Дамы согласились на переезд на двух условиях: бесплатное путешествие и гарантированный кров по прибытии. Они знали, что им суждено стать супругами флибустьеров и колонистов. Мужчины, с нетерпением ожидавшие их прибытия на Черепаху, не рассчитывали увидеть застенчивых, невинных особ: сами они тоже не были мальчиками из церковного хора. Полицейский отчет, касавшийся ста пятидесяти женщин из первой партии иммигранток, не оставлял никаких сомнений насчет их общественного положения: дамы были представительницами самой древнейшей профессии, а некоторые отбывали срок за кражу.
Описание данного переезда через океан нигде не встречается, мы ничего не знаем об условиях жизни на борту. О них можно лишь догадываться, основываясь на других источниках, скажем на рассказах о том, как происходила несколько позже доставка в Австралию жен отбывшим наказание каторжникам. Капитан, безусловно, пытался поддерживать на борту железную дисциплину, но путь был долгий, теснота – невыносимой. Приставания экипажа к женщинам не прекращались ни на минуту, поблажки, оказываемые одной, мгновенно вызывали взрыв ярости у остальных, а против натиска береговых фурий матросы были бессильны. Можно не сомневаться, что капитан мечтал об экипаже, состоявшем целиком из женщин. И с каким облегчением он вздохнул, когда на горизонте показались Наветренные острова, за которыми начиналось Карибское море.
Пассажирки, как утверждали отдельные очевидцы, были преисполнены огромного любопытства и надежд. Изменить свою жизнь, вновь стать почтенной дамой – какая даже погрязшая во всех смертных грехах душа не мечтает об этом?! И вот им подвернулся случай, хотя и сопряженный с риском. То, что они ухватились за него, доказывает, что эти особы не были уж столь плохи, – да и кто на свете бывает слишком плох?
Мы уже имели случай упомянуть, что с моря Тортуга являла собой дивное зрелище. Она похожа на Ямайку, только меньше размерами. Изумрудный берег вставал из окаймленного пеной бирюзового моря. При виде такой красы многие из прибывших завизжали от восторга. Немного позже вид селения Бас-Тер, затерянного на краю света и весьма непрезентабельного на взгляд людей, покинувших Францию, несколько охладил восторги; не у одной сжалось сердце от мысли, что
Судно, подтянув паруса, медленно вошло в маленький порт. Не успело оно еще бросить якорь, как его окружил рой суденышек – шлюпки, лодочки и даже пироги. Скорлупки были битком набиты мужчинами. В подавляющем большинстве они были одеты в тряпье или полуголы, лишь головы повязаны платком или увенчаны шляпой с причудливо обрезанными полями.
Все смотрели на женщин, тесной толпой сбившихся на палубе. Они смотрели на них, не произнося ни слова. Большинство ждало этого момента с волчьей алчностью в груди. Нетерпение было причиной жестокой грызни. Многие клялись, что, когда корабль с женщинами войдет в порт, они не смогут сдержать себя и кинутся на абордаж – настолько жгла их мысль, что за
А женщины, едва взглянув на этих мужчин, сразу поняли, что им ничего не грозит. Более того, в целом флибустьеры выглядели даже пристойнее, чем те молодчики, с которыми им приходилось сталкиваться в прошлой бурной жизни. Им не было страшно от сотен уставленных на них глаз – напротив, подобная встреча делала им честь. Они были женщинами, прибывшими в мир, живший дотоле без женщин; каждой из них суждено было стать Евой для какого-нибудь Адама. И они начали высматривать в лодках своих будущих суженых, переговариваться, хихикать, восклицать.
Тогда и мужчины, осмелев, принялись окликать их. Нет-нет, это вовсе не были скабрезности из портового лексикона. Они осведомлялись, как прошло путешествие и довольны ли дамы, что прибыли наконец на Тортугу. Как они находят Бас-Тер? Те отвечали со смешком. С борта посыпались шуточки, тон оживлялся с каждой секундой. Но в этот момент к кораблю подошло с полдюжины баркасов, в которых сидели шестьдесят солдат гарнизона, отряженных обеспечить порядок во время высадки. Губернатор д'Ожерон тщательно подготовил процедуру прибытия.
Дам препроводили в дома на окраине селения, реквизированные специально для этой цели. Господин д'Ожерон самолично прибыл поздравить их с благополучным концом путешествия. Он сказал, что они могут отдохнуть два дня, после чего им предложат кров и супругов. Пока же лучше не покидать отведенных покоев. Если им что-либо потребуется, все будет незамедлительно доставлено. Господин д'Ожерон был само добросердечие, он обращался к женщинам с такой приветливостью, что разом покорил их. А в сравнении с мрачным корабельным трюмом местные домишки выглядели просто дворцами.
В назначенный день их собрали на широкой площади в центре селения. Обычно там колонисты покупали на аукционе негров-рабов и вербованных для работы на плантациях. Увидев стоявших вокруг площади мужчин, встречавших их в порту, женщины сразу поняли, что их ожидает. Кое-кто зароптал. Но, как гласит пословица, «коли вино на столе, его надо пить». Кстати, все прошло очень быстро и без каких-либо обид для заинтересованных сторон.
Женщины были товаром – многим, кстати, и не доводилось никогда выступать в иной роли, – за который сейчас платили золотом. Командир гарнизона по очереди выводил дам в центр площади, беря каждую за руку, словно приглашая ее к менуэту. Едва оказавшись на виду, дама тотчас становилась предметом аукциона, причем столь мгновенного и лестного, что первые «партии» не могли поверить своим ушам. Цену не надо даже было назначать: желающие сами выкрикивали цифру – поначалу огромную, ибо тут играло роль желание не только получить жену, но и показать себя (типичное поведение флибустьера). Именно они, а не колонисты набивали цену. Предыдущие недели выдались удачными для рыцарей вольного промысла, многие не успели еще спустить в кабаке добычу от охоты на галионы, а кое-кто приберег деньги в ожидании объявленного прибытия женщин.
Некоторых дам никак нельзя было считать юными и красивыми, однако – и сей факт был зафиксирован всеми современниками – каждая, даже самая непривлекательная, нашла себе партнера, уплатившего за нее немалую сумму. Рассчитавшись на месте, покупатель уводил свое приобретение домой. Толпа молча расступалась, глядя на удалявшуюся пару. Все молчали, ибо знали, что новоиспеченные мужья не потерпели бы и малейшей насмешки.
Кстати, каждый союз закреплялся законной записью в регистрационной книге колонии. Что касается церковного обряда, то некоторые пары затем венчались, а некоторые нет. Флибустьеров нельзя было назвать полными безбожниками: католики и гугеноты сообща молились перед выходом в море на промысел, при этом католики исповедовались и причащались, но церковный брак не представлял для этих людей той значимости, какую он приобрел в дальнейшем в Европе.
Покупка жен – факт вовсе не исключительный в истории человеческих обществ. Исключение составляло скорее качество новых супругов, их прошлое. Так вот, все без исключения историки эпохи свидетельствуют, что в подавляющем большинстве эти браки оказались удачными, по крайней мере, долговечными. Жены проявили себя верными подругами (это, кстати, было спокойнее и безопаснее для них), рожали детей и воспитывали их в послушании.
Губернатор Тортуги заплатил из собранных на аукционе денег за переезд иммигранток, после чего у него еще осталась круглая сумма. Операция оказалась столь рентабельной, что короткое время спустя Вест-Индская компания осуществила ее уже самостоятельно.
На Черепаший остров прибыло несколько подобных партий, а затем женщины стали приезжать за собственный счет. Они уже не продавались на супружеском аукционе. Это были предприимчивые особы, прослышавшие о том, что женщинам на Тортуге живется вольготно, их там не обижают, а недостаток представительниц прекрасного пола они смогут обратить к своей выгоде.
Подобный контингент появлялся из Европы и с других, уже колонизованных островов; среди них были и индеанки, и метиски. Но история сохранила нам рассказ лишь о прибытии первых жен флибустьерского гнезда; купленные на аукционе за наличные, они сумели стать образцовыми супругами, и с той поры в их адрес никто не мог сказать дурного слова.
Если учесть их происхождение и среду, в которую они попали, то эти женщины вели себя под стать мужьям. Некая бретонка Анна по прозвищу Божья Воля, нареченная так потому, что она постоянно повторяла эти редкие среди пиратов слова, была замужем за флибустьером Пьером Длинным. Пока ее муж бороздил море в погоне за испанцами, она кормила семейство охотой на кабанов и диких быков. Овдовев – случай весьма частый среди флибустьерских жен, она тут же получила множество предложений руки и сердца, поскольку дефицит жен на Тортуге не снижался. Но она отвергла всех претендентов, решив воспитывать детей одна.
Ее ближайшим соседом был «береговой брат», пользовавшийся репутацией отчаянного головореза, некто по имени Де Граф. Однажды этот человек в пустяшном споре позволил себе высказаться весьма неучтиво по адресу Анны. Когда ей донесли об этом, она явилась к соседу в дом с пистолетом в руке:
– Де Граф, выходи. Будем драться на дуэли.
Она была прекрасна в гневе. Де Граф, отодвинув наставленный на него ствол, обнял ее. Сыграли свадьбу, они зажили вместе и народили детей, достойных родителей.
Их старшей дочери стал навязываться в мужья парень, который ей не нравился. Она ему отказала. Тот продолжал настаивать, она опять отказала. Но парень не унимался. Тогда, как и ее мать двадцать лет назад, она явилась к нему с пистолетом:
– Вы меня оскорбили. Будем драться.
Парень отказался от дуэли и от надежд на женитьбу.
Как бы там ни было, появление на Тортуге женщин знаменует решительный поворот в истории острова, а именно начало того процесса, который принято именовать цивилизацией. Местные нравы утихомирились, стало гораздо меньше ссор и драк, меньше стало и убийств. Женщины внесли некоторый комфорт в островной быт, увеличился торговый обмен с Европой, откуда стала поступать мебель и кухонная утварь, а назад – табак и другая сельскохозяйственная продукция. И, конечно же, добыча вольного промысла, ибо флибустьерство продолжало процветать. Бертран д'Ожерон в целях стабилизации населения потребовал, чтобы каждый коммерсант, ведущий торговлю на его острове, заимел бы там жилье; он обязал колонистов завести скот и домашнюю птицу. Коровы, свиньи, овцы, индейские куры и куры обыкновенные – вся живность подробнейшим образом перечислялась в его распоряжениях.
Справедливости ради следует сказать, что флибустьеры, хотя и оцивилизованные немного своими супругами, у кого они были, составляли особую касту и нарекания жен – тех, которые осмеливались высказываться по данному поводу, – не могли их удержать от кутежа по возвращении из похода, где они рисковали головой. Возможно, правда, они проматывали и проигрывали теперь в карты меньшие суммы, чем раньше, – все до нитки уже не спускал никто, – но им требовалась подобная разрядка (или, если хотите, встряска) после напряжения, сопутствующего их профессии. Поэтому обыватели Черепашьего острова смиренно слушали дикие выкрики, всю ночь доносившиеся из таверн и злачных заведений в порту, принимая их как неизбежность.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |