"Тюремные байки. Жемчужины босяцкой речи" - читать интересную книгу автора (Жиганец Фима)

Рассказ алтайского странника

ДЕЛО, ЗА КОТОРОЕ Я РЕЧЬ ВЕДУ, было не по этому сроку, а в 92-м году. Размотал я свою положняковую пятилетку[68] за отличие на слесарном[69] фронте (я всё больше по хатам специализуюсь) и выкатился на волю, как колобок. То есть кругом голимый шаромыга. Из одёжи - гады[70] лагерные да роба с убогими шкирятами[71]; вольное-то барахлишко я ещё на киче вкатил[72]… У тебя что, батон крошится[73]? На хер бы мне упало к воле зэковский прикид готовить?! Вот когда я на зону заплывал, братва, конечно, сразу нулёвкой[74] подогрела, аж два чёрных костюмчика… А по концу срока я робу свою центровую[75] парням оставил. На фиг она мне, говорю, меня свободка оденет не хуже козырного фраера.

Уходил я с дальняка[76]… Не из сортира, мудило ты тряпошное! Командировка[77] наша была вдали от городов, у бабая на хую. Так что красоваться не перед кем. Но и чмуриться тоже ни к чему, шлындать, как обмылок. Отъехал я подальше от родимых мест, выломился на сельской трассе, пора, мыслю, вбиться[78] во что-нибудь путное, фасон придавить.

Потопал по-над лесом, по-над полем, вольным духом раздышался. Лето, птички божии щебечут, ёжики шуршат и другая тварь… Короче, набрёл на один посёлок. Место симпатичное и, главное, тихое. Я днём туда не стал переть внагляк. Зачем народ тунгусский шебуршить. Да мне по фигу, какой они там нации, у меня по географии трояк! Косоглазые, короче. Я не чурка, я башкир! Потомок Салавата Юлаева, понял? А ты - потомок бабуина. Не, а чего он меня сбивает? Зарядите ему кто-нибудь в торец[79].

В общем, дождался ночи и вошёл, как Бонапарт в деревню Бородинку. Натихую порыскал, надыбал ихний местный лабаз. Слышь, сеанс! Ни тебе охраны, ни сигнализации… Шоколад! Замок - серьга гнилая. Я его даже ковырять не стал, через шнифт[80] с тылу занырнул. Спичку засветил - мама моя женщина! Гуляй, Вася, ешь опилки, я директор лесопилки… Не первый раз сельпо бомблю, но обычно совсем уж с голодухи. Чего там ловить - сплошная борода[81], фазанья ферма[82]. А тут - Колорадо! Ну, Эльдорадо. Братва, кто сюда Профессора пустил?! Он ВалькУ слова не давал вякнуть, теперь ко мне вяжется! Сгинь, овца, пока при памяти!

ХАвка вся забугорная, какие-то яркие пакетики, баночки, коробочки; выпивон - я-те-дам! Я не то чтоб в лагере последний хрен без соли доедал, но тут, в натуре, оторвался. Кишку набил, как ебемот. Потом стал барахло перебирать, искать шмутки, приличные моей культурной внешности. Особо не всматривался, полнющий сидор набил, там сумарь был импортный, в него полтонны войдёт. Потом пришлось весь бутор по двум баулам перекладывать: в окно не пролазило…

Выбрался - и дёру по полям, по лесосекам! А ну-ка попробуй винта нарезать с таким фаршем: дыхалка ни к чёрту, ночь-полночь, то коряга, то яма… Сколько раз кувырком летел, сколько башкой обо что-то хлопался - не упомню. Как светать стало, немного передохнул - и дальше потопал. Потом солнышко пригрело, залёг я у опушки - и прикемарил чуток.

Пробудился, наверно, после полудня. Травка мягкая, мураши по пузу бегают, один в ухо забрался - духовитый[83] пацан… Я его аккуратно вынул, сдул с ладони - не шали, братэлла. А сволочь пернатая такие кружева выводит - слезу прошибает! Встряхнулся я, потянулся - и потопал по лужку на бум-лазаря. Запах от травы необыкновенный - горьковатый с мёдом, пчёлы над цветами восьмерики крутят… Ну при чём тут юный натуралист? Природа ж, в рот кило печенья!

Вот так часа через полтора набрёл на какой-то колодец. Прикинь: торчит «журавель» посреди чиста поля, сруб колодезный - и ни души. То есть ни одной бляди по периметру! Во, думаю, чудеса. Ну, ничтёнка, всё путём. Станция Хацапетовка, стоянка поезда десять минут. Здесь и устрою привал, сполоснусь, сменю бельишко. Короче, всё с себя сблочил[84], остался голенький, как покойничек, набрал ведро воды - и на себя! Кррысота! Думал, в штаны от кайфа кончу - а штанов-то на мне и нет! Смыл, значит, пыль лагерную - и решил глянуть, чем у тунгусов поживился.

Глянул - твою мать, какие шмутки! Три пары джинсов - голубые, как пидор Бабка с третьего отряда. Рубашки - страшно надевать… Ален Делон! Пара курток вельветовых, дымчатого цвета, примерно как котяра наш, что в хлеборезке отирается. Корочки[85] модельные - мне, правда, ни одна пара не подошла, взял которые побольше размером, в носки травы напихал. Короче, «костюмчик новенький, колёсики[86] со скрипом я на тюремную пижаму променял»! Котлов[87] ещё жменю на дне обнаружил, выбрал какие покруче. Бадью французского одеколона - может, и не французского, но не по-нашему написано… Прифраерился тут же (единственно трусы с майкой оставил свои, лагерные: как-то не дотумкал бельишко в лабазе насунуть[88]). Лавэ[89]? Не, лавешек я немного зацепил; была в кассе дневная выручка, и то не знаю, чего они её не оприходовали. Тундра…

Я с радости аж разволновался. Отошёл в сторонку, закурил (тарочками[90] я тоже в ларьке загрузился). Попёрла, думаю, фишка! Эх, деньги есть - Уфа гуляем! Схватил гнидник свой со шкарами - и бух их в колодец! Да не «бухих в колодец», откудам там бухие возьмутся, фанера[91] ты бестолковая! Это я шмутки в колодец кинул, они и булькнули.

Короче, решил начать жизнь безнесчастную. И потопал в прекрасное далеко, к светлому будущему. Добреду до станции, там - на майдан[92], и по жестянке[93] - до Москвы! Или лучше для начала в Чебоксары, к тётке. Она прописать обещала. Сменяю справку об освобождении на красножопую паспортину… Едрена матрёна! С ужасом вспоминаю, что справи/ла-то у меня в робе осталась! А роба плавает на дне…

Завернул я свои кеды и попёр с матюгами обратно до колодезя. Ну что делать? Надо лезть. Спустился я намнутрь, до самого где вода плещется. Сыро, гадство, и темно. Начал заныривать, одёжу свою ловить. Чё-то никак выцепить не могу. Одной рукой за «журавля» держаться приходится, неудобно. Вот, значит, черпаю по воде своими грабками, а сам вдруг не ко времени вспоминаю, как где-то слышал: мол, со дна колодца даже днём можно на небе звёзды увидеть… Дай, думаю, проверю. Задрал башку, глянул - и в этот момент нога соскользнула, да как плюхнусь я в воду! Шест «журавля» с перепугу с рук выпустил - и остался на самом дне в гордом одиночестве, как последний фуцан[94]!

Дальше лучше и не рассказывать. Как представил я колодец этот посреди поля, кругом ни души, хоть пой, хоть войдот[95] подымай - ни одна паскудина не услышит… Ну, начал карабкаться наружу. Стены с плесенью, скользкие, как в соплях; раз сорок срывался, пока из сил не выбился. Послал всё к херам собачьим и приготовился принять мученическую смерть. Ох, ребята, как же я тогда всё подряд ебистосил! И откуда слова взялись? И природу эту алтайскую, и тунгусов, и магазин, и себя, хрена моржового, и всё прогрессивное человечество - а отдельной строкой этот трижды долбанный колодец и ту падлу, которая его вырыла. До самой ночи крыл с передыхами, а потом - всю ночь кряду. Спать-то не заснёшь: вдруг захлебнёшься к ебеням!

А к утру чего-то меня проняло: молиться начал. Сперва - просто господу богу без имя-отчества, потом - конкретно Иисусу Христу, после - Аллаху с Магомедом… Других Чё-то я не вспомнил, пошёл по-новой. И знаете, братва, - в цвет попал! Жалею только, не запомнил, на котором я из них остановился, когда слышу сверху:

- Э, кто там?

- Я, - кричу, - я это, люди добрые! Спасите, Христа ради!

Гляжу наверх, а там какая-то маленькая сморщенная головёнка вроде с седой бородкой (или я после уж бородку разглядел?). Неужто, думаю, сам Господь на подмогу спорхнул?

- Мы, - говорит головёнка, - Христа не верим. Мы Будду верим.

- Хрен с ним, - кричу, - пускай Будда! Только тяни до верху!

- Не, - говорит старичок, - я маленько слабый. Чичас сын придёт и другой сын. И ищё внуки позову.

Как сказал, старый пень, так и сделал. Привёл целую орду косоглазую. Сам-то мелкий, а нагнал таких бугаёв, не хуже Вали Смирного. За подвиги мои они уже были в курсах.

- Твоя засем, - говорят, - сюзую весси брала? Засем деньги сюзую брала?

- От ты чудило гороховое, папаша, - я отвечаю. - Чужие брал, потому шо своих нема!

Ну, повязали меня ласково и сдали на ихнюю чучмекскую[96] мелодию[97].

Только я всё одно без памяти рад был, что из этой кадушки выбрался! Какие звёзды? А, в смысле - звёзды… Так и не глянул я на эти звёзды. Это ж из-за них я в колодезе всю ночь куковал! И спроси ты меня: на хер бы мне всрался этот гребанный планетарий?!

***

- ВОТ ТЕБЕ И БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ! - набросился Егор Андронов на Мишу Ашкенази. - А не вспомнил бы Господа, так в колодце его бы трандец и накрыл. Усёк, ты, обрезок ерусалимский?

- Не лапай мой обрезок своими грязными губами, - огрызнулся Миша. - Тут дело мутное. Ты ж русским языком слышал: этот алтайский Чингисхан на Будду молился.

- Да знаем мы эту будду! - радостно подхватил Шурик Клякса. - Игра буддА: всунул - и туда-сюда!

Андрон только рукой махнул: чего спорить с вами, с Богом убитыми…

- Костюмчик зэковский выловили? - поинтересовался Лещ.

- Эти ж местные и выудили. И красовался я в нём на скамье подсудимой…

- Лады, господа арестанты! - похлопал в пухлые ладоши Енот. - Короче, дело к ночи. Кто у нас пятый?

- А пятый у нас - прапорщик Пилипко со своими бравыми казаками, - сообщил Жора Лещ, задумчиво глядевший в окно. - И эта буцкоманда скачет сюда, как в жопу йодом мазанные. Кто не спрячется, я не виноват. Так что, братва, рассыпайся горохом!

С тем и завершилось лагерное шоу «Дятел-99». И кто из него вышел победителем, история умалчивает. Но кто-то вышел - это я могу зубом ответить! Короче: как встречу Енота, всё узнаю. Или Жору-Леща. Или Ваню-Ломщика. На крайняк вы и сами можете справиться у Кишени, Миши Ашкенази или Вали Смирного. Если что пробьёте[98] - маякните и мне по старой дружбе. Интересно всё ж таки!