"История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов" - читать интересную книгу автора (де Нерваль Жерар)

Трое подмастерьев

На следующем сеансе рассказчик продолжал:

Сулайман и великий священник иудеев беседовали у входа в храм.

– Ничего не поделаешь, – с досадой говорил преподобный Садок своему царю, – вам не нужно и моего согласия на эту новую отсрочку. Как же заключить брак и отпраздновать свадьбу, если нет невесты?

– Почтенный Садок, – со вздохом отвечал царь, – все эти промедления для меня еще тяжелее, чем для вас, но я терпеливо жду.

– В добрый час; но я-то не влюблен, – сказал левит, проводя своей сухой и бледной рукой, испещренной синими жилками, по длинной белой бороде, разделенной внизу надвое.

– Потому-то вы и должны быть спокойнее меня.

– Как бы не так! – воскликнул Садок. – Вот уже четыре дня все наши воины и левиты на ногах, все готово для жертвоприношений; огонь на алтаре горит впустую, и в самый торжественный момент все приходится отложить. Священники и сам царь зависят от прихотей чужестранки, которая придумывает все новые предлоги, потешаясь над нашей легковерностью.

Великий священник не смог смириться с тем, что приходилось каждый день понапрасну надевать парадное облачение, а потом снимать его, так и не продемонстрировав двору савеян ослепительную пышность иудейских обрядов. В своем сверкающем одеянии он раздраженно шагал взад и вперед по внутреннему дворику храма перед удрученным Сулайманом.

Для церемонии бракосочетания царя Садок надевал хитон из льна, вышитый пояс и эфод – короткую накидку без рукавов. Дважды окрашенная накидка переливалась золотым, алым и гиацинтовым цветами, на ней сверкали два больших оникса, на которых гранильщик выгравировал имена двенадцати колен. На гиацинтовых лентах, прикрепленных к резным золотым кольцам, сиял на его груди знак его сана; он был квадратным, длиною и шириною в пядь, и окаймлен рядом сардониксов, топазов и изумрудов, вторым рядом карбункулов, сапфиров и яшм, третьим рядом яхонтов, аметистов и алмазов и, наконец, четвертым – хризолитов, ониксов и бериллов. Верхняя риза к эфоду, светло-лиловая, с прорезью для головы, была расшита мелкими золотистыми и пурпурными гранатами, меж которых позвякивали крошечные золотые колокольчики. На голове священника возвышалась тиара, увенчанная полумесяцем; она была из льняной ткани, расшитой жемчугом, а надо лбом сияла привязанная гиацинтовой лентой пластинка из полированного золота с выгравированными на ней словами: «Адонаи свят».

Два часа требовалось шести слугам-левм-там, чтобы облачить Садока в эти ритуальные одеяния, закрепить все цепочки, завязать магические узлы и застегнуть золотые и серебряные пряжки. Это был священный наряд: только руки левитов могли касаться его-, сам Адонаи указал, каким он желает его слуге своему Мусе ибн Амрану.

И вот уже четыре дня первосвященнический убор наследников Мельхиседека сносил незаслуженную обиду на плечах достойного Садока; чтобы понять, как это раздражало его надо учесть, что, если бы он скрепя сердце освятил брак Сулаймана с царицей Савсь досада стала бы куда сильней.

Этот союз казался ему опасным для религии иудеев и для власти священников. Царица Балкида была женщиной образованной.

Садок находил, что савеянские жрецы позволили ей узнать много такого, о чем монарх, воспитанный в благоразумии, не должен и подозревать, и он опасался влияния царицы, владеющей чудесным искусством повелева-ния птицами. Смешанные браки, подвергающие сомнению веру супруга, поклоняющегося своему Богу, никогда не нравились священникам. И Садок, который потратил немало сил, чтобы умерить в Сулаймане тягу к знаниям, внушая царю, что ему нечему больше мучиться, трепетал, боясь, как бы государь не узнал, сколь многое ему было неведомо.

Эти опасения были тем более оправданны, что Сулайману уже случалось задумываться, и он находил своих министров менее мудрыми, зато куда более деспотичными, чем советники царицы. Доверие ибн Дауда к священникам пошатнулось; с некоторых пор у него появились секреты от Садока, и он больше не обращался к нему за советом. Самое страшное в государствах, где священнослужители владеют верой и олицетворяют ее, – это то, что, если великому священнику случается оступиться – а с каким смертным этого не может произойти? – вместе с его падением рушится вера, и лик самого Бога затмевается, когда бесчестье настигает погрязшего в гордыне и злобных помыслах Его служителя.

Осторожному, подозрительному, но не слишком проницательному Садоку легко было удержаться у власти, ибо в голове у него, на его счастье, было мало своих мыслей. Толкуя Закон сообразно страстям повелителя, он оправдывал их со снисходительностью догматика; толкование его было порой грубым, но педантичным по форме, и потому Сулайман покорно шел под ярмом. И вот теперь девушка из Йемена и какая-то проклятая птица грозили разрушить все с таким трудом построенное осмотрительным Садоком!

Обвинить их в колдовстве – не означало ли это признать силу оккультных наук, которые священники с презрением отрицали? Садок был в замешательстве. Не давали ему покоя и другие заботы: власть Адонирама над ремесленниками тревожила великого священника, ибо он не без оснований опасался всякого господства, зиждущегося на тайных силах и каббалистике. Однако Садок не давал своему царственному ученику отослать единственного мастера, способного воздвигнуть Богу Адонаи великолепнейший в мире храм: он хотел, чтобы все народы Востока восхищались святилищем Иерусалима и несли к его алтарю свои дары. Садок был полон решимости погубить Адонирама; но он ждал окончания работ, а пока ограничился тем, что раздувал тлевшую в душе Сулаймана искру подозрительности. В последние несколько дней положение осложнилось. Во всем блеске своего нежданного, невероятного, чудесного триумфа Адонирам, как мы помним, скрылся. Отсутствие его удивляло всех при дворе, но, судя по всему, оставляло равнодушным царя, который ни разу не заговорил об этом с великим священником – а подобная сдержанность была отнюдь не в его привычках.

Вот поэтому преподобный Садок, видя, что он не нужен, и желая остаться необходимым, отыскал среди туманных изречений оракулов кое-какие недомолвки, которые вполне могли поразить воображение царя. Сулайману обычно нравились его речи – в основном потому, что он, пользуясь случаем, тут же излагал их содержание в трех-четырех новых пословицах. Однако в нынешних обстоятельствах изречения Екклезиаста довольно далеко ушли от проповедей Садока и касались в основном пользы хозяйского глаза, невозможности доверять ближнему и невзгод царей, окруженных хитростью, ложью и корыстолюбием. Сбитый с толку Садок искал убежища в безднах софистики.

– Говорить вы большой мастер, – прервал его Сулайман, – но не для того, чтобы насладиться вашим красноречием, я попросил вас прийти со мной в храм: беда тому царю, что довольствуется одними лишь словами! Трое никому не ведомых людей сейчас придут сюда, попросят позволения поговорить со мной, и мне угодно будет выслушать их, ибо я знаю их замыслы. Я выбрал для аудиенции это место: важно, чтобы наша беседа осталась тайной.

– Государь, кто эти люди?

– Люди, осведомленные о том, что неизвестно царям; беседуя с ними, можно узнать немало нового.

Вскоре на внутреннюю паперть храма впустили трех ремесленников, и они пали ниц у ног Сулаймана. Все трое держались скованно, глаза их бегали.

– Да пребудет истина на устах ваших. – сказал им Сулайман, – и не пытайтесь – лукавить с царем: ваши самые потаенные мысли ведомы ему. Ты, Фанор, простой ремесленник из цеха каменщиков и враг Адонирама, ибо тебе ненавистно главенство рудокопов, ты хотел уничтожить творение твоего мастера и для этого подмешал горючие материалы в кирпич его печей. Ты, Амру, подмастерье цеха плотников, подставил балки языкам пламени, чтобы ослабить опоры медного моря. Ну а ты, Мифусаил, рудокоп из колена Рувимова, ты подмешал в литье сернистую лаву с берегов озера Гоморра. Все трое вы тщетно добиваетесь звания и жалованья мастеров. Теперь вы убедились, что от моей проницательности не могут укрыться самые тайные ваши дела?

– О великий царь, – трепеща ответил Фанор, – это все клевета Адонирама, который задумал погубить нас.

– Адонирам даже не подозревает о вашем заговоре, он известен мне одному. Знайте, что все тайны открыты прозорливости того, кому покровительствует Адонаи.

Удивление на лице Садока сказало Сулайману о том, что его первосвященник не слишком полагается на покровительство Адонаи.

– Поэтому, – продолжал царь, – не тратьте попусту слов, пытаясь скрыть истину. То, что вы скажете, мне уже известно, я лишь хочу испытать вашу преданность.

– Государь, – начал Амру, не менее испуганный, чем его сообщники, – я следил денно и нощно за всеми мастерскими, складами и кузницами. Ни разу там не появился Адонирам.

– Что до меня, – добавил Фанор, – мне пришло в голову спрятаться под вечер за гробницей царевича Абсалома ибн Дауда на дороге, что ведет с Мории к лагерю савеян. В третьем часу пополуночи мимо меня прошел человек в длинном халате и тюрбане, какие носят йеменцы. Я подкрался ближе и узнал Адонирама; он направлялся к шатрам царицы. Но он заметил меня, и я не решился последовать за ним.

– Государь, – заговорил в свою очередь Мифусаил, – вы знаете все, и нет границ вашей мудрости; я буду откровенен до конца. Если то, что я скажу, может стоить жизни вашим рабам, поневоле приоткрывшим столь страшные тайны, соблаговолите отпустил моих товарищей, чтобы слова мои пали лишь на меня одного.

Оставшись наедине с царем и первосвященником, он снова распростерся ниц и крикнул:

– Государь, поднимите надо мной свой скипетр в знак того, что я не умру!

Сулайман простер над ним руку и ответил.

– В твоей искренности и преданности твое спасение; не бойся же ничего, Мифусаил из колена Рувимова.

– Спрятав лоб под чалмой и покрыв себя темной краской, я, благодаря ночному сумраку, смешался с евнухами, охраняющими царицу; Адонирам проскользнул в темноте в ее шатер; он долго беседовал с ней, и ночной ветерок донес до моих ушей тихий шелест их слов; за час до рассвета я скрылся – Адонирам еще оставался с царицей.

Сулайман совладал со своим гневом, но Мифусаил увидел молнии в его глазах.

– О царь! – воскликнул он. – Я должен был повиноваться вашей воле, но позволит мне ничего больше не добавлять.

– Продолжай! Я приказываю тебе.

– Государь, нет для ваших подданных нничего превыше славы вашей; пусть я погибну но мой господин не станет игрушкой в руках коварных чужеземцев. Великий жрец савеян, кормилица и две служанки царицы посвящены в тайну этой любви. Если я верно понял, Адонирам вовсе не тот, за кого все его принимают; он наделен, как и царица, колдовской силой. С помощью этих чар она повелевает обитателями небес, а он стихией огня. Однако эти двое избранников судьбы боятся вашей власти над духами, власти, которой вы обладаете, сами того не ведая. Сарахиль упомянула о каком-то усыпанном сверкающими каменьями кольце и рассказала удивленной царице о его чудесных свойствах, и все принялись горько сетовать на опрометчивость Балкиды. Я не смог уловить сути, потому что они заговорили шепотом, и я боялся обнаружить себя, подойдя слишком близко. Вскоре Сарахиль, великий жрец и служанки удалились, преклонив колена перед Адонирамом, и он, как я уже говорил, остался наедине с царицей Савской. О царь! Могу ли я надеяться на вашу милость, ибо ни одно слово неправды не слетело с моих губ!

– По какому праву выпытываешь ты намерения своего господина? Что бы мы ни решили, решение наше будет справедливым… Пусть запрут этого человека и его товарищей в храме, где они не смогут обменяться ни словом, пока мы не объявим им их судьбу.

Невозможно описать изумление первосвященника Садока; он смотрел, остолбенев, как немые, быстрые и бесшумные исполнители воли Сулаймана уводили дрожащего Мифусаила.

– Вот видите, достойный Садок, – с горечью произнес царь, – при всей вашей осмотрительности вы ничего не угадали – и Адонаи не соблаговолил просветить своих слуг даже наши жертвоприношения не тронули его; и только я один, благодаря своей мудрости раскрыл козни моих врагов. Их боги преданы им… тогда как мой оставил меня!

– Потому что вы пренебрегли им, мечтая о союзе с чужеземкой. О царь, изгоните из вашей души это нечистое чувство, и ваши враги будут у вас в руках. Но как, скажите, захватить этого Адонирама, который скрывается, и царицу, защищенную законами гостеприимства?

– Мстить женщине – недостойно Сулаймана. Что до ее сообщника, то он появится с минуты на минуту. Нынче утром он попросил у меня аудиенции, я жду его здесь.

– Адонаи милостив к нам! О царь, пусть не выйдет он из этих стен!

– Если он придет к нам без боя?: будьте уверены, его защитники где-то близко. Но к чему спешка? Я не слеп: эти трое – его смертельные враги. Зависть и алчность ожесточили их сердца. Быть может, они оклеветали царицу… Я люблю ее, Садок, и злословие трех ничтожных людишек не заставит меня оскорбить эту женщину подозрением в том, что она запятнала свою честь постыдной страстью… Но, опасаясь тайных происков Адонирама, который имеет такую власть над народом, я приказал следить за этим загадочным человеком.

– Так вы полагаете, что он не виделся с царицей?

– Я уверен, что он тайно беседовал с ней. Она любопытна, увлечена искусствами, тщеславна; к тому же ее земли платят мне дань. Быть может, она замыслила привлечь на свою сторону художника, поручить ему создать в ее стране какое-то великое творение… или с его помощью получить войско, которое могло бы сразиться с моим, чтобы освободиться от дани?.. Как знать… Однако признаю, что любого из этих предположений достаточно, чтобы доказать, сколь опасен этот человек… Я должен подумать…

Сулайман говорил решительным тоном, и Садок, охваченный ужасом, видел, как отворачивается царь от его религии и как тает на глазах его влияние. Тут снова вошли немые слуги в белых головных уборах в форме шара и кольчугах, подпоясанных широкими кушаками, на которых у каждого висели кинжал и кривая сабля. Они склонились перед Сулайманом, и на пороге показался Адонирам. Шестеро ремесленников провожали его до дверей храма; он тихо сказал им несколько слов, те удалились.