"Отцы Ели Кислый Виноград. Первый лабиринт" - читать интересную книгу автора (Шифман Фаня Давидовна)

УВЕРТЮРА. ПОЗАВЧЕРА

1. Прелюдия на заре

Просторный вестибюль солидного здания ирии в центре приморского города Эрания.

По утрам, как, впрочем, и в течение почти всего рабочего дня это помещение оглашает традиционный звуковой коктейль, своеобразная общественно-канцелярская симфония, столь популярная в многолюдных присутственных местах, тем более такого города, как Эрания. Нежный шелест на фоне лёгкого гула, издаваемого затейливой смесью шагов и голосов деловито снующих людей, сменяется резкими грохочущими staccatto непрестанно хлопающих дверей и контрапунктом проникающих сквозь них утренних шумов оживлённой улицы: тут и звучное пение клаксонов, и шорох автомобильных шин, время от времени переходящий в протяжное завывание. Таков привычный музыкальный фон, таковы основные темы утренней общественно-канцелярской симфонии. И этот звуковой коктейль возносится к высоким потолкам, звонким, перекатывающимся эхом отражается от многочисленных плоскостей просторного помещения.

Возле телефонов местной связи почти в самом конце длинной очереди стоит стройный, худощавый молодой человек среднего роста с тонкими чертами лица, осеняемого густой шапкой курчавых чёрных, как смоль, волос, под которыми сияют бархатистые чёрные глаза. Молодой человек держит подмышкой тонкую тёмную папку и с задумчивым робким интересом оглядывает вестибюль.

Длительному ожиданию рано или поздно приходит конец, и вот уже молодой человек прижимает к уху чёрную трубочку казённого аппарата: «Шалом!.. Это приёмная адона Мезимотеса?» — вежливо проговорил в трубку молодой человек приятным, мягким тенором. Вестибюль оглашает резкий, пронзительный женский голос из трубки: «Алё-у-у!!!

А кто его спрашивает?.. По какому вопросу?» — «Говорит Мордехай Блох. Адон Мезимотес назначил мне встречу на этот час в своей канцелярии…» — «Ничего не знаю!.. У меня не записано!!.. Я проверю!!!.. Перезвоните…» — снова прокричал пронзительный голос, и тут же на весь вестибюль раздались резкие короткие гудки.

Моти отходит от телефона и принимается мерить шагами вестибюль. На лице удивлённо-обескураженное выражение.

Случайно глянув в сторону главной лестницы, он видит Минея Мезимотеса, неторопливо спускающегося с лестницы в окружении роящихся вокруг него молодых людей и девиц с блокнотами и авторучками. Это пожилой мужчина среднего роста, его лицо освещает известная всей Арцене добродушная, с чуть заметной хитринкой, улыбка.

В толпе окруживших Мезимотеса журналистов выделяется невысокая, гибкая, очень подвижная девица в ярком мини-платьице, необычная расцветка которого гармонично сочетается с круглыми глазами загадочного цвета болотной тины, насмешливо сверкающими задорно-бесовским блеском. Рассыпанные с нарочитой небрежностью по плечам волосы девицы кажутся многочисленными струйками, вихляющими меж кочек таинственной трясины. В руках девица держит блокнот и ручку почти того же оттенка таинственных зыбучих топей. Она почему-то напомнила Моти юркую ящеричку или маленькую змейку, каких он в детстве наблюдал во множестве в дюнах у моря.

Девица очень эффектна, и её можно было бы назвать очень симпатичной, если бы лицо с умело наложенным макияжем не портила высокомерно очерченная недобрая линия губ. Юркая особа тоже обратила внимание на Моти, демонстрируя это нарочитым игнорированием его робких попыток протиснуться поближе к Мезимотесу.

Моти немного потоптался в растерянности, сделал несколько шагов и вдруг, в жесте отчаянной решимости, вдвинул плечо в роящуюся толпу. Кто-то вытолкнул его вперёд, и он чуть не растянулся прямо перед партийным и профсоюзным боссом, к которому сегодня был записан на приём. Чтобы удержаться на ногах, ему пришлось ухватиться за чьё-то худенькое, тонкое плечо — это было плечо той самой юркой девицы в мини с бесовскими глазами. Она прошипела ему в ухо пронзительным голоском: «А ты-то откуда тут взялся, как ты сюда пролез? Из какой ты газеты? А может, ты с телевидения?» Моти отмахнулся от неё и пристально посмотрел в глаза эранийского партийного и профсоюзного босса Минея Мезимотеса.

Осенённый благородной сединой, солидный (несмотря на не самую мощную и представительную комплекцию) Мезимотес величественно и вопрошающе воззрился на Моти: «Простите?» — в его интонации слышится вежливое недоумение, смешанное с упрёком. Моти густо покраснел и быстро заговорил: «Шалом, адон Мезимотес. Вы назначили мне на сегодня встречу в вашей канцелярии на этот час, но ваша секретарша мне сказала, что я не записан…» Миней улыбнулся ему с приветливой холодностью: «Простите, не припоминаю. Как вас зовут и по какому вопросу? Напомните, пожалуйста…» — «Меня зовут Мордехай Блох, — тихо произнёс Моти, покраснев ещё гуще, — я хотел рассказать вам подробнее о работах в области развивающих и обучающих компьютерных игр, которыми мы с друзьями занимаемся…» Миней вскинул подбородок и энергично закивал: «А-а-а!

Точно, точно! Ну, что ж, адон… э-э-э… простите?» — «Мордехай Блох…» — едва слышно прошелестел Моти. Он успел заметить, что вся эта роящаяся вокруг них братия с блокнотиками в руках повытягивала шеи, внимательно ловя каждое слово партийного босса, а змейка вовсю строчила в своём блокнотике.

Миней величественно кивнул, бросая летучий взор на журналистов, как бы проверяя, какое это на них производит впечатление: «Я действительно готов с вами встретиться по поводу развивающих и обучающих компьютерных игр. Я всегда готов поддержать нашу талантливую молодёжь, особенно в таком важном вопросе! Подождите немножко, сейчас у меня как раз час интервью с местной и центральной прессой.

Информационный час, так сказать… После этого мы поднимемся в мой кабинет, и я с удовольствием выслушаю вас. Посидите тут в холле. Отдохните, выпейте чашечку кофе; у нас в буфете готовят отличный кофе!» — и, окинув холодновато-приветливым взором с трудом справляющегося со своим смущением молодого человека, он повернулся к возбуждённой толпе журналистов, и они проследовали в коридор, ведущий в конференц-зал. Девица обернулась и снова окинула Моти, усаживающегося в одно из уютных мягких кресел, расставленных в холле, заинтересованным взглядом опытной светской львицы.

По прошествии полутора часов задремавшего в глубоком мягком кресле Моти разбудила всё та же змейка: «Что, красавчик, уснул? Так всё на свете проспишь!

Иди, босс ждёт тебя! А скажи мне, Мотеле, не дашь ли ты мне интервью после разговора с Минеем?» Моти не совсем проснулся и ошеломлённо поглядел на девицу:

«А-а-а… откуда ты знаешь, как меня зовут?» — «Ну, ты даёшь! Хороший журналист знает всё! Да ты же сам представился, когда беседовал с Мезимотесом. А меня зовут Офелия Тишкер. Для тебя — просто Фели. Вот мы и познакомились!»- «Имя у тебя не совсем обычное. Хотя… Почему бы и нет…»- «Мои родители — большие поклонники Шекспира». — «А-а-а… — рассеянно пробормотал Моти. — Понятно…» — «А… скажи-ка, может, дашь телефончик?» — «Некогда…» — буркнул через плечо Моти, резво вскакивая и почти бегом направляясь к лестнице. — «А интервью? Уж раз ты самого Мезимотеса заинтересовал, то я могу дать о тебе в прессу сногсшибательный материал! Не пожалеешь!» — «О чём ты, о каком интервью? Я простой программист, специалист по компьютерам, никакого отношения к партийным и профсоюзным играм не имею! Извини, я пошёл, меня ждут…» — не глядя на девицу с круглыми бойкими глазами, бормотал Моти, поднимаясь на первую ступеньку. — «Так что, Мотеле, телефончик не дашь?» — прокричала Офелия ему вслед. Моти уже не слышал.

Большой кабинет Мезимотеса впечатлял. Моти с изумлённым восхищением застыл у двери, оглядывая стены, со вкусом обшитые панелями тёмного дерева, перемежающимися подобранными с отличным вкусом картинами, мягкие глубокие кресла, огромный стол и множество разноцветных телефонов на нём. Ласковое и приветливое лицо партийного босса осветила величественно-горделивая улыбка. Немного странное выражение придавала этой улыбке знаменитая, чуть заметная хитринка, спрятавшаяся в уголках небольших светлых глаз. Мезимотес величественным жестом указал Моти на кресло, ближайшее к столу. Моти робко присел на краешек одного из кресел.

«Располагайтесь, адон Блох, чувствуйте себя непринуждённо! — ласково ворковал Мезимотес. — Сейчас я распоряжусь насчёт кофе и чего-нибудь к кофе». — «Спасибо, адони, не стоит хлопот…» Партийный босс, не слушая, нажал на кнопку, что-то пробормотал в селектор и обратил выражающее ласковую предупредительность и заинтересованность лицо к Моти, не совсем успешно пытающимся справиться со смущением.

«Итак?» — «Началось всё с того, что мы, — Моти заговорил, сначала чуть скованно, постепенно увлекаясь, — несколько выпускников эранийского университета по специальности «Компьютеры», собирались раз в неделю по вечерам после работы у одного из нас. Этот наш товарищ ещё не обременён семьёй, и у него, единственного, есть домашний компьютер…» Моти рассказал, как на этих дружеских посиделках сначала они играли в самые новые компьютерные игры, которые к ним попадали теми или иными путями. Однажды одному из них (Моти не сказал, кому именно) пришла в голову идея начать вносить в игры как бы маленькие изменения и усовершенствования. А от этих невинных экспериментов было уже недалеко до разработки своих собственных игр, в которые они играли с особенным азартом.

Вскоре ребята разработали собственную фирменную концепцию игр, строя их по принципу многовитковой морской ракушки. На этой концепции они строили все придуманные ими игры. С этими словами Моти, смущённо улыбаясь, вытащил из папки дискету: «Вот, например, детская игра «Пляшущие струи».

Поначалу Мезимотес со снисходительным интересом поглядывал на молодого человека с выразительными, по-доброму насмешливыми чёрными глазами, лицо которого пылало жаром энтузиазма. С каждым словом молодого человека Минея всё больше захватывал его увлечённый рассказ. «Ну, и парень… — думал про себя Мезимотес. — Редкий тип в наши дни! Однако, на одном энтузиазме далеко не уедешь — даже этот пылкий юноша понял такую простую истину. Потому-то он здесь, у меня». Дело не только и не столько в том, что молодые ребята «самопально» разрабатывали, а теперь вот решили продавать. Как только Моти произнёс слова: «…концепция построения игры по принципу многовитковой морской ракушки», — Миней выпрямился в кресле, внимательно посмотрев на молодого человека.

«Многовитковая ракушка! Это ж надо!!! В этом что-то есть, право же!.. — подумал он, но не высказал эту мысль вслух. — Эти мальчишки сейчас, судя по всему, хотят свой маленький бизнес как-то узаконить, чтобы не выглядеть компьютерными пиратами, а идею хотят застолбить за собой. Не для того ли парень пришёл ко мне, да ещё так настырно добивался этой встречи? Ну, что ж, почему бы не помочь талантливым молодым энтузиастам, особенно, когда это лично мне, Минею Мезимотесу, может принести пользу! Между прочим, с очень дальним прицелом!..» Указав на дискету, которую Моти нервно сжимал в руке, Миней оживлённо спросил: «И эта игра на той же концепции?» — «Ну, конечно!»- «Послушайте, Моти, давайте перейдём на неофициальный тон! — Моти густо покраснел и, потупившись, слегка качнул головой, Миней чуть заметно, понимающе улыбнулся: — Да вы… вернее, ты… не стесняйся. Я на этот тон перешёл с журналистами, с которыми у меня установились особенно тёплые и доверительные отношения…» Моти отвёл глаза, окончательно смутившись. Миней тонко улыбнулся: «Например, была в сегодняшней группе одна очень талантливая молодая журналистка. Небось, обратил внимание? Стройная, гибкая, с красивыми, яркими, зелёными глазами.

Точнее, не зелёными, а такого загадочного, таинственного оттенка… — и Миней сделал лёгкое, изящное движение рукой. — О, этой палец в рот не клади! А как талантлива! Ну, не может быть, чтобы ты, молодой интересный человек, не заметил её!» — «В общем-то, заметил… Вернее, она меня почему-то заметила. Но я женат, у меня дети. Мне как-то и не положено обращать внимание…» — «Похвально, Моти!

Семья — главная ценность, основная, так сказать, ячейка общества! Семья — прежде всего! Но… Мужчина — всегда мужчина, особенно перед лицом яркой интересной женщины… — игриво подмигнув, Миней тут же натянул на лицо деловое и строгое, серьёзное выражение: — Впрочем, я не это имею в виду. Поэтому советую тебе просто запомнить это имя: Офелия Тишкер, восходящая яркая звезда эранийской журналистики!» Моти поторопился увести разговор от скользкой темы: «А кого она представляет?» — «Это восходящая звезда не только местной эранийской журналистики, но и журналистики всей Арцены. Её публикациями заинтересовался сам наш рош-ирия адон Ашлай Рошкатанкер. Это тебе не шуточки! Он сам когда-то был преуспевающим юристом и журналистом, одно время руководил местной газетой в одном из южных городов. Мы обратили на него внимание и перетащили его сюда с Юга — и вот видишь, как сразу расцвёл наш город! Уж если такой человек, как Ашлай, на Офелию обратил внимание, то… Сам понимаешь!.. Когда-нибудь ты будешь гордиться знакомством с нею. Я не сомневаюсь, что её ждёт блестящее будущее!

Однако… вернёмся к нашим баранам, то бишь — к концепции многовитковой ракушки!

У меня предчувствие: в многовитковости заложен огромный потенциал и глубокий смысл! По сути своей — символ плюрализма! Короче, я хотел бы посмотреть эту игру.

Здесь в кабинете у меня ещё нет компьютера — новый кабинет, не успели поставить…

Зато множество их стоит в нашем компьютерном центре при ирие, на четвёртом этаже.

Пойдём…» Седой партийный босс, ласково глянув на Моти, поднялся, приглашая следовать за собой.

Прошло несколько лет. У Моти и его жены, маленькой, сероглазой толстушки Рути, уже было трое детей. Кроме пятилетних близнецов, толстеньких добродушных шалунов Галя и Гая, — ещё двухлетняя Ширли, черноглазая, смуглая, очень похожая на Моти, а ещё больше на его мать, бабушку Дину, и младшего брата Эреза.

Семья недавно переехала в новенький уютный двухэтажный коттедж, расположенный в престижном микрорайоне Эрания-Далет, который по настоянию Мезимотеса был построен специально для работников престижной фирмы компьютерных развивающих игр (которой Миней Мезимотес лично дал название «Лулиания»), превратившийся со временем в своеобразный символ эранийских элитариев.

Часто на weekend семья выбиралась в Парк, который расширялся и становился всё краше, на глазах превращаясь в нечто, напоминающее огромную красочную морскую ракушку. Моти не раз с гордостью говорил Рути, что таким живописным построением Парка эранийцы обязаны ему, но главное — организационному гению Минея Мезимотеса, чей приоритет он ни в коем случае не пытается оспаривать. Прогулки с семьёй по Парку зачастую пробуждали у Моти новые фантазии и идеи по поводу какой-нибудь новой игры. И тогда он просиживал всю ночь за компьютером, а наутро, придя на работу, тут же звонил Мезимотесу и просил о встрече.

Вот одна из характерных встреч…

Босс процветающей эранийской фирмы «Лулиания» Миней Мезимотес сидит в своём кабинете, напротив него — Моти Блох. Это уже не тот худенький, подвижный молодой человек, который когда-то с отчаянной и робкой настойчивостью добивался приёма у известного партийного и профсоюзного деятеля Эрании. В густой шапке чёрных волос появились серебряные нити, чёрные глаза начала окружать сеточка морщин, придававших лицу несколько усталый и рассеянный вид. Он подозревал, что рядом со своей низенькой, располневшей за последние годы женой он выглядит немного ребячливым, худеньким и щуплым, чем хотелось бы. Должность ведущего специалиста престижной фирмы обязывала к определённой внешней солидности, и он старался убедить себя, что на работе, среди коллег он действительно выглядит соответственно занимаемой должности. Даже характерная рассеянность, свойственная многим слишком увлечённым людям, хотелось ему верить, не портит впечатления и не придаёт его облику ненужной комичности.

Миней неторопливо повернулся на вертящемся кресле к стоящему слева от стола компьютеры и включил его, затем ласково улыбнулся: «Ну, Моти, давай сюда свою дискету. Посмотрим, что ты мне принёс…» Он сунул дискету в дисковод, удобно устроился в своём кресле и принялся ждать, пока на экране высветится нужная информация. Моти деловито спросил: «У вас включены акустические колонки?» — «А зачем?» — удивлённо, и вместе с тем несколько досадливо, обронил Миней. — «А потому что в этой программе звук, точнее — музыка, играет определяющую роль. Тут у меня программу запускает и ею же управляет музыкальный файл. Это… в общем-то… первые намётки…» — «К чему это?» — в голосе босса послышалась лёгкая, но совершенно отчётливая досада.

Это смутило Моти: «Э-э-э… Это у меня «музыкальная ракушка», так я и назвал эту программу. Видите ли, мы с женой очень любим музыку, она же у меня учительница музыки — фортепиано и немножко органит. Собственно, на концерте мы с нею и познакомились. «Музыкальная ракушка» — это в честь нашего с нею знакомства…» Моти глянул на босса и осёкся: ему показалось, что приветливое лицо Мезимотеса каменеет на глазах. Миней пристально уставился в экран, словно бы не слыша несущихся из колонок звуков задорной хасидской мелодии.

«А почему, кстати, тебе пришло в голову сделать именно эту мелодию запускающей программу?» Моти удивился, помолчал, затем, заикаясь, пояснил: «А… Собственно, неважно, какая мелодия. Важен принцип! Я использовал эту, попавшуюся под руку, для примера… — оправившись от смущения, он продолжил уже более уверенным тоном:

— Она ритмичная, мелодичная, красивая… Нам с Рути напоминает дни нашей молодости…» — «М-м-м… Красивая?.. Хм-м… Это на чей вкус… Я привык к более изысканной музыке, интеллектуальной, созвучной современности… Ладно, оставь дискету, я потом посмотрю. Хотя мне не кажется, что эта игра будет иметь хоть какой-то успех, а спрос может оказаться минимальным… если вообще будет… — увидев, что Моти порывается что-то возразить, заключил твёрдо и решительно: — А сейчас, извини: я только что вспомнил, что у меня назначена одна важная встреча…» Моти, недоумевая, направился к двери. Миней крикнул ему в спину: «А, кстати, Моти, а если использовать какую-нибудь другую мелодию… или музыкальный отрывок?» Моти мгновенно остановился и обернулся: «А почему нет? Я же сказал: важен принцип! Достаточно ввести любую… и… э-э-э… сделать её запускающей и управляющей. Я просто ввёл эту… в память о наших… э-э-э… встре…» — и он смущённо осёкся. Миней сухо пожал плечами, глядя словно бы сквозь Моти, и покачал головой: «Вот уж не думал, что ты имеешь пристрастие к такой вот музыке…» — «А что в ней плохого? — удивился Моти, поднимая брови и пожимая плечами. — Наши корни… Мой прадед Йехиэль Блох был кантором в синагоге в довольно крупном местечке в Западной Украине…» — «А-а-а…» — неопределённо протянул Миней. — «И моя жена на такой музыке выросла…» — «Жену, даже самую любимую, воспитывать не мешало бы… — и вдруг негромко обронил, как бы невзначай: — Вот Офелия — с нею бы ты другие песни пел и другую бы мелодию сделал запускающей…» Моти закрыл за собой дверь, продолжая недоумевать и пытаясь отделаться от свербящего чувства неловкости. Он остановился на площадке чёрной лестницы, где было место для курения, достал сигареты и закурил. Слова босса задели Моти, ему было непонятно, к чему Миней так некстати упомянул эту Офелию. Моти помнил, что она вызвала у него не самые приятные эмоции. Ну, не любил он женщин с такими недобрыми бесовскими глазами и змеиным очерком тонких губ, что тут поделать!

Даже c такой прекрасной, гибкой фигурой, которую постоянно, как бы невзначай, демонстрировала Офелия… «Эти её вихляния стали как бы её второй натурой…» — подумал Моти.

И вообще… Что это боссу в голову взбрело!.. Перед глазами Моти вспыхнул крутой завиток косы юной Рути, который остался в его памяти об первых днях их знакомства. Рути давно избавилась от своей шикарной косы, незадолго до того, как они поженились. «А жаль…» — неожиданно подумал Моти.

Моти задумчиво курил и вспоминал…

Армейская служба подходила к концу, оставались считанные недели до демобилизации.

Моти и Бенци, два неразлучных приятеля, вместе пошли в увольнение. Приехав в Эранию, они пошли вечером на концерт популярного струнного квартета.

Моти Блох и Бенци Дорон с самого начала службы в армии коротко сошлись на любви к музыке — это была и классика, и джаз, и рок, и современные песни, и клейзмерская, и хазанут. Моти приобщил Бенци к классике, джазу и року, ну, а Бенци раскрыл перед другом всю самобытную красоту и очарование клейзмерской и хасидской музыки. Впрочем, хазанут был близок и Моти, прадед которого, Йехиэль Блох, был, как упоминалось выше, известным кантором в небольшом городке в Западной Украине.

Перед самым началом концерта они познакомились с прогуливающимися в холле двумя религиозными девушками в длинных развевающихся юбках: бойкой, стройной, худощавой, роста чуть выше среднего, с тёмными живыми глазами, похожими на маслины, и маленькой, полненькой, сероглазой и застенчивой. Первым двух подружек увидел глазастый (даром, что в очках!) Бенци, и приятели, не спеша, приблизились к ним. Бенци, поглядывая на темноглазую высокую девушку, с усмешкой перевёл глаза на Моти и указал на девушку подбородком: «Моти, это не твоя сестрёнка? Уж очень вы похожи… Признавайся!» С шутками и прибаутками ему удалось подвести обеих смущённо хихикающих подружек и Моти к огромному, во всю стену, зеркалу в холле и поставить прямо перед зеркалом и Моти, и темноглазую девушку.

«Ну, что скажешь?» — обратился Бенци к приятелю, искоса поглядывая на девушку.

Моти взглянул в зеркало, и с удивлением переводя глаза то на отражение смущённо смеющейся девушки, то на своё отражение, и изумлённо воскликнул: «И вправду ведь — похожи!» Из зеркала на него смотрели стоящие рядом парень в военной форме и девушка в длинной юбке — оба худенькие, гибкие, стройные, почти одинакового роста, почти одинаковый разрез тёмно-карих, горячих глаз, овал лица. Правда, форма носа и губ отличается, да и волосы: у Моти чёрная, блестящая, как антрацит, густая шапка мелких жёстких кудряшек, у девушки — прихваченные лентой пышные крупные локоны цвета сильно палёных каштанов. Даже характер, как ему показалось, у них обоих должен быть одинаковым: оба энергичные, бойкие и весёлые. Девушки снова смущённо захихикали.

Бенци обратился к Моти: «А теперь, Моти, скажи-ка нам, как зовут твою сестрёнку?» — «Сестрёнка, как тебя зовут?» — спросил у девушки Моти в тон приятелю. — «Нехама Ханани! А вас — обоих?» Бенци улыбнулся девушке: «Разумеется, по-разному! Мой друг, например, — хлопнув его по плечу: — Моти Блох!» Моти тут же — ему в тон: «А мой друг — Бенци Дорон. Но мы его прозвали «чеширский лев» — потому что он похож на улыбающегося льва».

Нехама с интересом глянула на Бенци и уже не сводила с него глаз. Это был круглолицый крепыш выше среднего роста. Из-под простенькой кипы выбивались волосы медно-рыжего цвета, а пухлые щёки с забавными ямочками не могла скрыть даже окаймляющая лицо аккуратная курчавая бородка, задорно вились заброшенные за уши медные завитки пейсов. Но главное — добродушно сиявшие, большие, как спелые виноградины, каре-зеленоватые выразительные глаза; они словно заглянули ей в самую глубину души.

Вторая девушка какое-то время оставалась как бы в стороне, прильнув к подруге и застенчиво теребя пышную светло-русую косу, поглядывая на обоих весело улыбающихся парней, пока Нехама не подтолкнула её вперёд и не представила с весёлой улыбкой: «А вот это моя близкая подруга — Рути Магидович. Мы с нею вместе учились в школе, сейчас делаем ширут-леуми в городской больнице».

Оба приятеля на концерте уселись рядом с подругами, и Моти украдкой поглядывал на Нехаму, восторженно внимавшую лившимся со сцены мелодиям. Маленькую, тихую, сероглазую Рути, робко льнувшую к подруге, он как будто и не заметил.

После концерта оба парня вызвались проводить девушек. Оказалось, что девушки живут в Меирии, предместье Эрании. Бенци воскликнул: «Так ведь и моя семья тоже!..

А где вы?.. А… жалко, это далековато от нас! Поэтому мы и не познакомились раньше».

Моти чуть заметно подмигнул приятелю: «А можно попросить твой телефончик, Нехамеле?» — «Так вот сразу?» — насмешливо спросила Нехама, маскируя своё замешательство. — «Ну, ты же понимаешь — у нас на базе только телефон-автомат.

Не хотелось бы, чтобы наше знакомство так и оборвалось, не начавшись…» — «Ладно, Бенци, так и быть…» — «А мне-е?» — умильно-жалобно протянул Моти. — «Я же диктую, можешь записать…» — удивлённо и суховато откликнулась Нехама.

Очередь вокруг телефона-автомата на военной базе. В очереди несколько солдат, среди которых — Моти, а за ним, через два-три человека — Бенци.

Моти, прижимая к уху трубку, тихо проговорил: «Можно Нехаму?.. Привет, Нехама…

У меня на этой неделе увольнение. Может, встретимся, сходим на концерт? Или ты бы хотела потанцевать?» — «О танцах и речи быть не может. Я же религиозная девушка. Мы с мужчинами вместе не танцуем…» Моти покраснел и смешался: «Ах, да…

Прости, пожалуйста… не учёл… Но на концерт ты не откажешься пойти со мной?» — «Перезвони мне завтра, и я тебе скажу насчёт концерта…» — тут же раздались короткие гудки. Моти с недоуменным видом отходит от телефона-автомата. Лицо его пылает от неловкости.

Бенци с самым безразличным видом, как бы случайно ухватывает обрывки нисколько неинтересного ему разговора, и улыбается… …

А вот и Бенци у телефона в той же позе, что и Моти, так же прижимая к уху трубку и, улыбаясь, негромко басит: «Нехамеле, привет! Это я!» — «Узнаю, узнаю, чеширский лев! По рычащей усмешке узнаю!» — радостно засмеялась Нехама. — «Ну, что ты, когда с тобой разговариваю, я не рычу, а тихонько мурлычу! Так как насчёт встречи?» — «Ты знаешь, неудобно получилось…» — «Не понял… Что значит — неудобно?» — удивлённо и встревожено спросил Бенци. — «Не обращай внимания…

Ты ни при чём… Вот что… давай пойдём на концерт клейзмерской музыки… Ты позови Моти, а я приду с Рути… Я тебе потом всё объясню, ладно? Я надеюсь, они нам не помешают?» — «Как скажешь, Нехамеле, как скажешь!» — покраснев, отвечал Бенци. — «Только я тебя прошу, постарайся уделить какое-то внимание Рути и привлечь к ней внимание Моти… Ладно?» Бенци просиял: «Понял! Обязательно! Но я не могу ему ничего сказать напрямую…» — «А и не надо! Будем тоньше и деликатней… Кстати… Мои уже интересуются, что за парень, обладатель могучего львиного баритона, мне названивает чуть ли не каждый день. Я обещала пригласить тебя в гости и познакомить… Ты не против познакомиться с моими папой, мамой, братишками и сестрёнкой?..» — «Ой, Нехама! Неужели правда? Конечно, не против!» — смущённо и радостно воскликнул Бенци и тут же опасливо оглянулся — не слушает ли кто…

Со школьных лет стройный красавец с бархатистыми горячими глазами, избалованный многочисленными поклонницами, уверовал в свою неотразимость: он никогда не встречал отказа даже у самых признанных красавиц. Даже его средний рост не был помехой. Девчонки толпами бегали за ним, и он мог выбирать из них самую красивую.

Он был слишком молод и не задумывался, почему после пары встреч ему становилось непереносимо скучно с очередной красавицей.

А тут… Бегут дни за днями, недели за неделями, а он чувствует, что не может оставить эту неприступную гордячку и поискать себе что-то поближе и доступней.

Неужели непохожесть этой религиозной девушки на всё то, что он встречал до сих пор, так на него влияет?

Моти с большим трудом удавалось на считанные минуты переключать внимание Нехамы с Бенци на себя. Естественно, всеми силами пытаясь привлечь внимание Нехамы, он почти не замечал, как Рути, молча прильнув к подруге, снизу вверх смущённо, украдкой поглядывала на него. Только и остались в памяти о тех днях её серые выразительно-печальные глаза раненой газели, да маленькие пухленькие ручки, неожиданно длинными гибкими пальцами теребящие косу, тугой светлорусый завиток…

Ох, уж этот завиток! Почему он так врезался ему в память о тех днях? Почему он, Моти, так и не смог его позабыть? Наверно, потому, что Рути давно рассталась со своей красивой пышной косой…

Тихая сероглазая Рути, девушка из очень строгой религиозной семьи, которая в тот первый вечер как бы оказалась в стороне, сразу же без памяти влюбилась в яркого красавца Моти. Ей пришлось с мучительным интересом наблюдать, как два весёлых солдата устроили с Нехамой словесный пинг-понг. Можно только догадываться, скольких бессонных ночей и пролитых слёз стоило ей каждый раз наблюдать попытки ухаживания стройного красавца с необыкновенными сияющими глазами за её подругой.

Однако, та, на её счастье, неизменно подчёркивала своё внимание и интерес к добродушному крепышу с медной гривой и большими каре-зеленоватыми глазами, делающими его похожим на улыбающегося льва, со смешными пухлыми щёчками и очками в немодной оправе.

Время от времени то Бенци, то Нехама втягивали в общение застенчивую, полненькую, сероглазую девушку. В то же время было ясно: Нехама не хочет, чтобы Моти уходил.

Когда он, обиженный её невниманием и вежливым равнодушием, демонстративно поворачивался, чтобы уйти, Нехама и Бенци хором просили не обижаться и не покидать их. Это для Моти оставалось долгое время загадкой и вселяло какую-то безумную надежду.

Значительно позже Моти узнал, что и Бенци звонил Нехаме каждый день, и их беседы продолжались гораздо больше времени — пока стоящие за ним парни не напоминали в тактичной (или не очень) форме о том, что Бенци не единоличный владелец общественного телефона. А ведь они стояли у того же телефона-автомата в одно и то же время, в одной очереди, и Бенци неизменно за ним, через пару-другую человек. (В те годы ещё никто и не представлял себе такого привычного атрибута дней нынешних, как мобильный, он же сотовый, телефон, который, с лёгкой руки эранийских «американцев», в Арцене стали называть та-фоном.) После того, как приятели через считанные недели демобилизовались и вернулись домой, Бенци и Нехама встречались гораздо чаще, чем Нехама соглашалась на встречи вчетвером. Тогда Моти не могло придти в голову, что на встречи вчетвером Нехама соглашалась единственно ради Рути: она хотела дать возможность подруге лишний раз увидеть Моти, заодно надеясь, что Моти обратит внимание на влюблённую в него застенчивую девушку и оставит безнадёжные попытки ухаживания за, Нехамой.

Моти впоследствии не мог понять, что же это с ним, кумиром девушек, случилось…

Чем околдовала его религиозная Нехама, в которой весёлая бойкость искусно сочеталась со скромным и гордым достоинством. А может, его околдовали обе девушки сразу, а он этого тогда не понял?.. И снова перед глазами задумавшегося Моти вспыхнул тугой светлорусый завиток пышной косы Рути и её маленькие пухленькие ручки с неожиданно длинными и сильными пальцами пианистки, нервно теребящие этот колдовской завиток.

Демобилизовавшись, Моти снял квартирку-студию в шумном, центральном, торговом эранийском микрорайоне Эрания-Бет (в те годы снять в этом месте небольшую студию не составляло для демобилизованного солдата никакого труда), начал работать и готовился поступать в университет. Родители, которых бизнес отца побудил перебраться в Австралию, пока Моти служил в армии, звали его к себе, но он не захотел никуда уезжать из Арцены. Моти был приятно удивлён, что отец предложил ему помочь и оплачивать его учёбу.

Бенци продолжал жить в доме своих родителей в Меирии, где-то работая и вечерами посещая йешиву. Он не оставлял надежды поступить в какой-нибудь колледж и изучать что-то связанное с экономикой и компьютерами. Спустя несколько лет он действительно стал первым в своей семье обладателем академической степени.

Мучающие неопределённостью встречи вчетвером после демобилизации двух приятелей продолжались недолго…

Наконец-то, Нехама согласилась встретиться с Моти «без третьих лиц». Моти летел на свидание, как на крыльях, предвкушая: что она ему скажет, что он ей ответит, куда они пойдут (какой нынче концерт, остались ли билеты?)… А что он ей сегодня подарит!..

Действительность оказалась гораздо печальней: Нехама решилась… Неловко глядя куда-то в сторону, она сразу же сказала, что Моти, конечно, хороший и достойный парень, но они с Бенци любят друг друга, они постоянно встречаются и уже перезнакомились семьями, короче, их скорая женитьба — дело решённое. Сбивчиво высказав всё это закаменевшему в одно мгновенье парню, смуглое лицо которого тут же пошло темно-бордовыми пятнами, Нехама замолчала, не глядя на Моти — ей было неприятно видеть выражение неловкости, обиды и уязвлённого самолюбия на лице уверенного в себе красавчика.

После неловкой паузы, продолжая глядеть в сторону, Нехама как бы вскользь заметила: «Между прочим, это жестоко не обращать внимания на хорошую, симпатичную девушку, которая тобой восхищается, которая… э-э-э… Так ведь можно пропустить нечто настоящее…» — «А кто эта девушка? Я понятия не имею…

Правда…» — сокрушённо промямлил Моти, сосредоточенно созерцая носки своих ботинок. — «Это Рути, моя подруга. Такая светленькая, маленькая… Могу дать телефон… Хочешь?» — наконец-то, подняла Нехама глаза и без улыбки, строго и пристально взглянула на Моти. Моти не смог ей отказать и послушно записал телефон Рути в записную книжку. Что же это случилось с энергичным, весёлым красавцем, кумиром девчонок своего круга?..

Но он не позвонил Рути…

Вскоре Бенци и Нехама пригласили его на свою свадьбу. Не пойти Моти не мог…

Там-то он и увидел впервые родных Нехамы — серьёзного красивого раввина Давида Ханани и его жену Ривку, братьев и остальных многочисленных её родных он и не старался запоминать. В памяти смутно отложилось прекрасное пение рава Давида и двух его сыновей, он ещё успел подумать: «А я даже не успел узнать, что она из такой одарённой музыкальной семьи!» С родителями Бенци и его четырьмя младшими братьями, такими же пухлощёкими, большеглазыми и медно-рыжими, он успел познакомиться во время увольнительных, когда Бенци приглашал его к себе. У Доронов Моти всегда чувствовал себя легко и необычайно комфортно, может, даже лучше, чем дома, под взглядом строгого отца, целиком занятого бизнесом и мало обращавшего внимание на старшего сына.

Отец семейства Натан Дорон был известный в Меирии изготовитель модной и удобной обуви. Его жена Шошана была столь же известной среди религиозных модниц Меирии портнихой, а также искусной вышивальщицей и вязальщицей. Со временем она организовала в Меирии курсы обучения девушек и молодых женщин своему искусству, и эти курсы оказались со временем успешным бизнесом: к ней в те годы приходили учиться чуть ли не со всей Эрании.

Дороны, в отличие от утончённых и вечно занятых Блохов, были простые, бесхитростные и весёлые люди, пение и музыка в их доме никогда не переводились: пели все, даже Шошана весело, хотя и робко, подпевала, когда муж и старшие мальчики затягивали любимые мелодии шабата своими приятными баритонами. Бывая у них, Моти часто думал: «Когда у меня будет семья, я тоже заведу эту моду — ни дня без музыки!» Всё это дало возможность Доронам устроить своему первенцу свадьбу по самому высшему разряду. Конечно же, прекрасная музыка звучала всю ночь, наверное, на всю Меирию, где при центральной синагоге гуляли свадьбу своих детей рав Давид и Ривка Ханани и Натан с Шошаной Дорон.

На свадьбе друзей, Моти не без некоторого трепета увидел Рути и её родителей.

Оба — и мать Рути, маленькая кругленькая Хана, и её суровый отец Гедалья, на протяжении всей свадьбы ревниво наблюдали, с каким робким обожанием дочка взирала украдкой из «девичьей половины», где собрались подруги невесты, на весёлого черноглазого друга жениха. Не ускользнуло от старого Гедальи и то, какими глазами смотрел на неё этот армейский друг жениха, человек явно не их круга…

Назавтра Моти принялся лихорадочно листать записную книжку в поисках телефона, который ему во время последней встречи строго и требовательно продиктовала Нехама. Вечером он позвонил Рути, чем несказанно её ошеломил и до слёз обрадовал.

Этим звонком он решительно ставил точку на своём неразделённом чувстве к теперь уже жене своего армейского друга… …Несколько недель после этого продолжалось радостное узнавание друг друга, встречи и походы на концерты то классической музыки, то современной, то клейзмерской, беготня по маленьким кафе-кондитерским: маленькая, пышненькая Рути была такая сладкоежка!.. Именно тогда в Эрании и пригородах возникла и набирала силу сеть маленьких уютных кафушек «Шоко-Мамтоко».

Моти поначалу испытывал к сероглазой застенчивой девушке нечто вроде благодарности за её молчаливое восхищение им, потом благодарность переросла в нежность, а там и в пылкую влюблённость. Да и как можно было не влюбиться в девушку, взгляд серых удивительных глаз которой выражал искреннее восхищение и оказался поистине целительным для раненого самолюбия гордого парня!.. Всё существо маленькой застенчивой девушки излучало горячую любовь и преданность, которая не требовала никаких слов и объяснений. Да на слова Рути и не была мастерицей; строгое домашнее воспитание не допускало никакой активности по отношению к парню.

Когда они бродили вдвоём по шумным улицам Эрании (в Меирии, где жила Рути с родителями, братьями и сестрой, они предпочитали вдвоём не показываться), счастливая, сияющая Рути восхищённо внимала каждому его слову, а то вдруг принималась тараторить почти без умолку. Влюблёнными глазами она снизу вверх поглядывала на спутника, который внимательно, с доброй улыбкой выслушивал её, то и дело отпускал смешные реплики, потягивая сигарету, нежно, покровительственно приобнимал её за плечи. Это смущало и немножко пугало скромную и тихую девушку, но она даже и не пыталась отстраниться, не сводя с него робких, и в тоже время восторженных глаз газели… И перебирала, перебирала пухленькими маленькими ручками тугой завиток на кончике светло-русой косы…

Моти был приятно удивлён, что робкая, полненькая девушка с выразительными серыми глазами оказалась столь милой и интересной в общении, пожалуй, не менее интересной, чем Нехама. Да, не было в ней бойкости и яркости Нехамы, но и не было свойственной Нехаме насмешливой резкости суждений на грани безапелляционности. Её любовь к музыке, тонкое понимание и классики, и еврейской народной музыки, и лёгкой современной музыки, и джаза завораживало. Концерты, на которые они часто ходили, необычайно сблизили их. Неожиданно для себя он понял, что уже скучает без её серых, сияющих восторгом глаз, без этих нежных и робких взглядов, которыми она каждый раз его встречала и провожала. А до чего здорово ощущать родство душ, держась за руки и вместе слушая любимые мелодии!.. О, как он любил глядеть на её пухленькие с длинными пальчиками ручки, застенчиво перекручивающие тугой завиток косы…

Однажды Моти и Рути после концерта бродили по вечерней набережной Эрании, и в ушах обоих ещё звучали чарующие мелодии. Неожиданно для себя самого, а тем более для девушки, Моти предложил Рути зайти к нему, посмотреть, как он живёт: «Разве тебе неинтересно? У меня с балкона открывается потрясающий вид на море! Особенно сейчас, в такую тихую лунную ночь!» — озаряемый загадочным светом луны, он как будто обволакивал влюблённую девушку сиянием своих горячих глаз, и она не нашла в себе силы отказаться.

Она не помнила, как они добрались до маленькой квартирки Моти, только тесную грохочущую кабинку лифта и горячие глаза любимого, пристально заглядывающие в её глаза смущённой, испуганной газели. Дома он тут же включил магнитофон и поставил кассету с их любимыми мелодиями, подвел Рути к двери балкона и предложил полюбоваться панорамой города и морским простором, по которому протянулась мерцающая лунная дорожка, а сам скрылся на кухне. Дверь, ведущая на крохотный балкончик, где и ногу-то поставить, казалось, некуда, была распахнута, лёгкий ветерок приятно овевал разгорячённое лицо ошеломлённой необычностью всего происходящего Рути. Она восторженно разглядывала лежащую у неё под ногами панораму ночной, залитой луной Эрании. Ночные огни города напоминали гигантское украшение. Звучащая за её спиной тихая музыка создавала особое лирическое настроение.

Неслышными шагами Моти подошёл к ней сзади и положил руки на плечи. Рути вздрогнула, обернулась и робко, испуганно подняла глаза на возлюбленного. Её напугало незнакомое, возбуждённое выражение его лица. Она даже не заметила, что он стоит перед нею в майке и домашних штанах до колен. Моти тут же с силой развернул её к себе и принялся покрывать её лицо жаркими поцелуями. Внезапно он впился ей в губы, что ещё больше напугало девушку. До сих пор он ласково и робко целовал её в щёчку, и никогда в губы. В этот тёплый вечер её бил озноб. Она с силой упёрлась обеими ручками в его грудь, пытаясь осторожно оттолкнуть его от себя. Моти взял одну её руку и принялся целовать каждый пальчик, бормоча какие-то смешные слова, приговаривая после каждого пальчика: «А я и не знал, какое ты чудо!» — потом то же самое проделал с другой рукой.

Рути бессильно обмякла, когда он по-хозяйски и с чарующей улыбкой положил её руки к себе на плечи. Он гладил её пылающее от страха и стыда лицо и целовал, целовал, без конца целовал, гладил её дрожащие плечи, незаметно принялся расстёгивать блузку, говорил нежные, успокаивающие слова, а сам дрожал от внезапно возникшего неодолимого желания…

Когда всё было кончено, Моти потрясённо почувствовал, как с него как будто кто-то с силой сдирает охватившее его сразу после концерта возбуждённое наваждение, обнажая непереносимый стыд, и это почему-то оказалось больно. Ничего подобного он никогда не испытывал… Он остановившимся взором глядел на содрогающуюся в судорожных истерических рыданиях девушку и повторял: «Что же я наделал!.. О, что же я наделал!.. Прости, родная, ну, прости…» Впоследствии он не раз вспоминал это мучительное ощущение. Моти никогда не забыл её наполненных слезами глаз раненой газели, её пылающих пухлых щёчек, по которым безостановочно текли слёзы. Она ни слова не произнесла, только безостановочно дрожала и судорожно всхлипывала. Он целовал её глаза и слизывал слёзы со щёк, а она продолжала всхлипывать и дрожать, не переставая. Постепенно она успокоилась и уснула, время от времени всхлипывая и вздрагивая во сне, а он сидел подле неё и машинально гладил её пухленькие плечики и спину.

В этот момент он для себя окончательно понял, что никогда не сможет расстаться с нежной и ласковой, сероглазой Рути, что ему будет её очень недоставать, случись им расстаться хотя бы ненадолго. А Рути так и не смогла забыть ни его лица в тот вечер, ни его рук, ни его голоса. И облитое лунным светом плечо, смуглое плечо любимого…

Это был у них обоих суматошный период учёбы — Моти в университете, она в музыкальном колледже, — работа… И — беготня по концертам и неизменный, ставший традиционным «Шоко-Мамтоко»… Вспоминая этот период спустя много лет, Моти не мог понять, как их тогда хватало на всё это. Ведь учились и работали они оба.

Настал день, и Моти решительно заявил Рути: «Завтра мы идём с тобой в равинат».

Рути уставилась на него долгим взглядом и… неожиданно разрыдалась. — «Ну, будет, будет! Что ты плачешь!.. Ведь всё хорошо! Мы же вместе, правда?.. Так зачем плакать? У тебя такие красивые глаза, Рути! Не порти их слезами». Рути ничего не ответила, только улыбнулась сквозь слёзы.

Он только поставил ей условие: того строгого религиозного образа жизни, который Рути вела дома, у них не будет. Будет, конечно же, будет нечто традиционное, но без гнёта строгих традиций. Рути, после нелёгких и мучительных раздумий, согласилась…

Моти подарил ей и заставил надеть узкие, обтягивающие брючки. Они совсем не подходили её полненькой и коротенькой фигурке. Но ведь это подарок её Мотеле!

Впрочем, она никогда не появлялась дома перед родителями, братьями и сестрёнкой в узеньких, обтягивающих брючках, подаренных ей Моти. Все эти модные наряды она хранила у него и облачалась в них, приходя к нему домой. После чего они и шли гулять. А перед возвращением домой она переодевалась в привычную длинную юбку.

Незадолго до свадьбы свою пышную косу она превратила в буйную светлую гриву, небрежно прихваченную лентой. Моти осталось только вспоминать тугой светлый завиток, который она теребила длинными пальчиками пианистки…

Мама Рути, маленькая, мягкая Хана, очень переживала: им с Гедальей сначала не очень понравился самоуверенный красавчик, всецело подчинивший своему влиянию их мягкую, как они считали, слабовольную дочь.

В эти дни Хана постоянно с болью вспоминала, как много лет назад, когда Рути было 5 лет, а Арье был полуторагодовалым крошкой, и только-только родился Амихай, из дома ушёл их 16-летний первенец Йоси. Он порвал с традициями своей семьи, отошёл от религии, а потом уехал в Америку, где превратился в Джозефа, женился на католичке, то ли ирландке, то ли итальянке… Позже они узнали, что он и фамилию изменил на что-то чужое и едва произносимое… Ни она, ни Гедалья не знали, есть ли у них внуки от Йоси, как у него сложилась жизнь с этой особой, они даже не знали, как она выглядит, как её зовут…

Эта травма, да ещё случившаяся за несколько лет до рождения Рути трагедия, когда им пришлось похоронить чудесных мальчиков-близнецов… После этой трагедии Хана несколько лет страдала нервным расстройством, из-за чего Йоси и оказался предоставленным самому себе и, в конце концов, через несколько лет, взбунтовался против давления на него чрезмерно строгого отца. Рождение Рути немного утешило и Хану, и Гедалью.

Гедалья после смерти близнецов, а потом и ухода из дома Йоси был надолго выбит из колеи. Может, потому он так и не получил звание раввина: то ли не смог выдержать требуемые испытания, то ли не считал себя вправе проходить их после того, что сотворил его первенец… На воспоминания об Йоси в семье было наложено табу…

И вот теперь, похоже, и Рути отходит от них… Хорошо, хоть её Моти не католик…

Ну, что можно сделать!..

Младших детей, сыновей-подростков Арье и Амихая, и дочку, 10-летнюю Морию, а также Гедалью Хана попросила даже между собой не обсуждать замужество Рути, она не хотела об этом слышать ни одного осуждающего слова… Как такое получилось? — при том что они дочку очень строго воспитывали, даже слишком строго… Может, потому она такая мягкая и слабохарактерная выросла… Со временем обаятельный Моти родителям Рути почти что понравился. Её папа только время от времени повторял: «Жаль, что он светский…» Словом, Магидовичам пришлось принять, не без некоторого внутреннего сопротивления, внезапное решение дочери, всегда такой послушной и мягкой, связать свою жизнь с самоуверенным ярким красавчиком, человеком иной среды и воспитания.

На своей свадьбе Моти заметил, что Нехама беременна. Теперь она показалась Моти не столь привлекательной, как в те дни, когда он безуспешно пытался за нею ухаживать.

Моти прицелился и бросил окурок в урну, стоящую в дальнем углу. Подошёл к первой ступеньке, задумавшись. Долго раздумывал, прежде чем поставил ногу на ступеньку и начал спускаться в себе в рабочий кабинет.

Вдруг что-то огромное заслонило от него свет, мягко струящийся из окна. Моти поднял глаза и опешил: перед ним оказался высокий, очень полный, напоминающий крупного медведя, мужчина. Сходство с медведем почему-то усугубляло непропорционально широкое, щекастое лицо, осеняемое основательной лысиной.

Бледно-голубые, как бы выцветшие, глаза верзилы улыбались загадочной, мягкой улыбкой — и эта улыбка была Моти очень хорошо знакома. Громадный мужчина пристально смотрел прямо в глаза Моти и выжидал.

Моти громко, удивлённо воскликнул: «Ту-уми! Пительма-ан! Ты ли это!?» — «Узнал, наконец-то! — ответствовал тот тихо, с ласковой, странной усмешкой. — А что тебя удивляет? Не знал, что я перебрался в Эранию. А почему бы, собственно, и нет!» Моти никак не мог справиться с удивлением, только сбивчиво бормотал: «Действительно, почему бы и нет… А когда ты перебрался сюда?» Вместо ответа верзила со всей силы хлопнул Моти по плечу, так, что тот покачнулся и чуть не упал. — «Ну, ты и медведь! Зашибить же мог!» — и сам хлопнул старого приятеля по плечу. Тот, усмехаясь, схватил Моти в охапку и крепко прижал к себе.

Моти сморщился от боли и попытался улыбнуться: «Ну, силён, силён! И твои дружеские объятья меня чуть не придавили!» — «Да, уж мы, медведи из клана Пительманов, если любим, так до смерти! Кстати, я теперь, да собственно, уже давно не Туми!» — «А… А как тебя теперь называть?» — с интересом спросил Моти.

— «Теперь меня зовут Тим. Запомни — Тим. Для старых друзей можно Тимми». — «Но ведь… э-э-э… А почему не Томер?» — «Не задавай ненужных вопросов… — отмахнулся увалень и вдруг предложил: — Послушай, пошли, посидим полчасика, кофе попьём… Нам есть, о чём друг другу рассказать!..» — «Не, дружище… я ж на работе!» — «Да брось ты! Ты же со мной! Я скажу боссу, что мы с тобой старые друзья! Он будет доволен… — на лице промелькнуло сомнение, — уверен… Погоди…

Момент…» — «Нет, я не могу… — мягко возразил Моти, покачав головой. — Давай после работы. На этом же месте!» …

Моти и Тимми уселись в едва освещённом уголке кафе при «Лулиании». Оба курили одну сигарету за другой, с добродушным интересом поглядывая друг на друга. Перед ними медленно остывали ополовиненные чашечки кофе, о которых они, похоже, успели подзабыть.

Тим негромко ворковал мягким, высоким тенорком: «Ты же не знал, когда мы были в армии, что у тебя будет боссом Мезимотес. А они с моим папаней были в молодости хорошими друзьями. Этого ты и вовсе не должен был знать…» — «Ты знаешь, мы с ребятами не раз тебя вспоминали, удивлялись — почему это мы с тобой ни разу не встречались на резервистских сборах. С Бенци постоянно там встречались, пока… ладно… Это неважно… А ты? Где-то ведь ты резервистскую службу проходил?..» — «Рядом с нашим кибуцем… Разве ты не помнишь, что меня после учебки приняли на офицерские курсы?» Моти ухмыльнулся: «Как не помнить!.. Ребята недоумевали…

Поначалу только мы с Бенци оценили твой потенциал. Помнишь, как тебя принял наш сержант? Это же с его лёгкой руки ты превратился из Томера в Туми. Мы с Бенци ещё удивлялись, почему ты не скажешь, что он неправильно твоё имя написал…» — «А зачем? Что это я буду опускаться до какого-то недалёкого маррокашки! Он-то, дубина, решил, что наградил меня очень смешной кликухой! Папаня мне потом подсказал, на что поменять эту дурацкую кличку. Она мне сослужила свою службу — достаточно! А под именем Тим я прославлюсь на всю Арцену… Не сразу, разумеется, не сразу… Я не тороплюсь…» Моти неопределённо протянул: «Ну, если папа сказал… он, должно быть, понимает…

А кто он, твой папа? Я уж и не помню, заходил ли у нас разговор о родителях, о семьях… Я о моих говорить стеснялся… после того, как они в Австралию слиняли: ты же знаешь, как в те годы к этому относились… Ты тоже не особо о своих распространялся. Только и знали мы, что ты из кибуца. Это Бенци любил о своей семье рассказывать, о папе с мамой, о том, что у него ещё 4 младших брата и ни одной сестры — с какой же детской нежностью он об этом говорил!..» Тим отмахнулся: «Уж ты извини, но мне трудно было понять, что у тебя общего с этим… э-э-э… досом… Мне он казался… э-э-э… таким серым!.. как и они все… Я уж тебе не говорил…» — «Тимми, не надо! Бенци — отличный парень — да ты же это и сам знаешь! Мы же вначале втроём везде ходили! Ну, пока ты не… Лично мне нисколько не мешала его религиозность. И никакой он не серый! Здорово разбирается в истории, в Торе… (Тим скривил рот в странной ухмылке) А уж в вопросах музыки!.. Разбирается в ней, чувствует её, как мало кто. Знаешь, как здорово было с ним вместе ходить на концерты!.. — Моти улыбнулся мечтательной и мягкой улыбкой, не замечая ласково-ироничной усмешки, странно кривящей тонкие губы Пительмана. — Там-то мы, собственно, и нашли наших жён…» Тим обронил со странной интонацией: «Значит, вы до сих пор вместе? В смысле, с Рути…» — «Я тебя не понимаю! — Моти удивлённо и обиженно поднял брови: — Да, конечно же, вместе! Мы женились на всю жизнь! У нас трое детей — 5-летние мальчишки-близнецы и доченька, два с половиной годика. Вот приходи к нам в гости, посмотришь, как мы живём! — и помолчав: — А ты-то как? Женат?» Тимми осклабился:

«Спасибо, Моти, обязательно приду… А что до меня, то я решил сохранить свою личную свободу, которой очень дорожу! Миней тут познакомил меня с одной журналисточкой! Говорит, звезда… будущая!.. Правда, она почти замужем… то есть, в стадии развода… во второй раз. Оба её мужа теперь процветают, несмотря на то, что они расстались с нею не без громкого скандала… Небось, читал в светской хронике?..» — «Не-а… я светскими сплетнями не интересуюсь… — небрежно бросил Моти. — Но кто эта особа, догадываюсь. Ну, ладно, расскажи о себе!.. Значит, после учебки ты окончил офицерские курсы — помню, помню-у твоё неожиданное исчезновение с базы и столь же внезапное появление у нас, уже лейтенантом. А мы с Бенци до сержантов доросли… Впрочем, сейчас это уже неважно… А помнишь, как мы вместе друг друга поддерживали? Тогда ты не отзывался о Бенци так… э-э-э… пренебрежительно! Я думал, мы трое были хаверим товим…» Тим, покачивая ногой, снисходительно улыбался.

Моти, увидев эту странную ухмылку, замолк. Он вдруг вспомнил, как Бенци вытащил Туми (как его тогда звали ребята) из смертельно опасной ситуации во время учений в пустыне. Перед мысленным взором вспыхнула картина: они с Бенци вдвоём, выбиваясь из сил, тащат огромного и неповоротливого Туми в сторону расположения их части. Вспомнил, как сержант простодушно поведал оклемавшемуся Пительману, кто его спас. Моти неожиданно увидел потрескавшиеся темно-лиловые тонкие губы Туми, как он едва глянул на участливое и взволнованно склонённое над ним лицо, осенённое медно-рыжими короткими кудряшками, тут же отвернулся и протянул слабым голосом: «Ох, я ничего не вижу… спать… только спать… голова кружится…»…

Тогда они не придали этому никакого значения: ну, плохо другу после всего случившегося, очень плохо. Только теперь он отчётливо вспомнил презрительную усмешку, на краткий миг искривившую губы Туми…

Тим продолжал загадочно улыбаться, воркуя тихим голосом: «Спасибо вам с Бенци, конечно, но после учебки именно на тех курсах мне самому удалось встать на ноги — и так крепко встать, что вам… особенно ему… ладно, сам знаешь, что он такое, твой Бенци!.. — никогда бы не удалось!» — «Ну-ну… дальше… о себе, пожалуйста…» — «А потом я перешёл в другую часть… Были разные опасные операции, которыми я руководил… но об этом не пришло время распространяться.

Сейчас я офицер запаса в этих войсках». — «В каких?» — по инерции спросил Моти, но Тим, тоже по инерции, не ответил. Моти, стараясь особо не вглядываться на сияющее самодовольной ухмылкой лицо старого приятеля, задумчиво проговорил: «М-м-да-а…

Молодец! Но… при чём тут… э-э-э… какое твой папа имеет отношение к армии?» — «Папа лично — никакого. Но у него же такие друзья, такие связи!.. Миней, например. А Миней — сам знаешь! — ко многому в Арцене имеет отношение. У него везде мощные связи. А мой папаня!.. Ты не думай: у нас на Юге Шайке Пительман — фигура, ничуть не менее значительная, чем Миней в Эрании. Вот так-то, Мотеле!» Тим помолчал, искоса глядя на Моти, проверяя, какое впечатление на него произвёл этот рассказ. Его немного задела нулевая реакция Моти на то, что у старого армейского приятеля такие мощные тылы, такая поддержка — и речи не шло о лёгком уколе зависти или о восхищении!.. Тим сменил важную ухмылку на добродушную улыбку: «Но ты не бери в голову… мы-то с тобой, я надеюсь, остались друзьями?

В память нашей старой армейской дружбы, а-а-а, Мотеле?» — «Ну, конечно… — неопределённо промолвил Моти и вдруг с интересом поглядел на пухлое лицо увальня с застывшей на нём загадочной улыбкой: — Ну, а что ты здесь у нас?..» — «Я же тебе сказал! — Миней побывал у нас в гостях, на том заводике, куда меня папаня пристроил, увидел мою работу… Поговорил с отцом, тот согласился».

Тим, разумеется, не рассказал Моти Блоху, что оконченные им офицерские курсы на самом деле были спецкурсами, после них Пительман получил звание офицера особых войск в подразделении с кодовым названием «Доберман»; сотрудники этого подразделения между собой называли друг друга «доберы», а со временем — «дабуры».

На маленьком кибуцном заводике он возглавил спецгруппу, занимающуюся исследованиями в особых областях акустики — и не только… Несколько лет назад можно было в газетах найти краткие, не особо внятные сообщения об успешных операциях под руководством некоего Тэтти. Но всего этого он Моти, разумеется, не сказал.

«А почему ты тогда не остался в Эрании? Ведь мы все были после армии в какой-то степени свободны в выборе и места жительства, и будущего…» — «Я ж говорю — папанька хотел, чтобы я вернулся!.. И ещё кое-что очень важное…» — «А-а-а…

Ну, а что теперь?» Тимми ещё шире улыбнулся и на сей раз напомнил Моти огромного сытого котяру: «Миней пристроил меня тут в патентное бюро. Сейчас патентные исследования на подъёме, архиважная отрасль… Я там уже заместитель начальника. Вот сейчас я провожу по просьбе Минея патентный поиск. Не я сам, конечно, — какой же начальник сам всю работу делает! — а мои подчинённые. У меня там есть очень толковые специалисты.

Вот, принёс боссу отчёт. Он мне подкинул тоже кое-что… в части направления патентного поиска. Но об этом… а… неважно…» Моти искоса поглядел на армейского приятеля, мысленно зафиксировал его многозначительную улыбку и подумал: «Красивым он никогда не был, но был ведь обаяшкой! Просто море обаяния! Ребята над ним насмехались, но ненависти, даже просто неприязни он в учебке к себе ни у кого не вызывал. По-доброму насмехались, потому как был этаким увальнем-милягой… А теперь… Эта чрезмерная уверенность в себе лишила его солидной доли обаяния…» «Ладно, Туми… э-э-э… прости… Тимми! Неважно — значит, неважно… Твои дела…» — «Ну, а ты чем тут занимаешься? Ты что-то окончил? Или ты — многодетный папаша, и тебе… — по лицу Тима уже блуждала странная ухмылка, неприятно уколовшая Моти, — …не до того?» — «О чём ты говоришь! У меня вторая степень по компьютерам.

Отец согласился оплатить мне получение и первой, и второй степени, и за это я ему очень благодарен… Жена окончила музыкальный колледж — она у меня учительница музыки… Ну, а я тут на фирме специалист по компьютерным и развивающим играм. Мезимотес меня очень ценит. Ты не знаешь, как возникла наша фирма?..» Он начал рассказывать старому приятелю о первой встрече с Мезимотесом, о том, как тот заинтересовался концепцией многовитковой ракушки, как из этой концепции и образовалась фирма «Лулиания» и даже знаменитый эранийский Парк. Увлёкшись рассказом, он не обратил внимания на полупрезрительную гримаску, блуждающую по широкому лицу Пительмана, по его вислым щекам, на прищуренные глазки, время от времени испускающие странный, пронзительный свет. Наконец, откинувшись на стуле, Моти глянул на друга, и ему стало немного не по себе. Он недоумённо воззрился на собеседника: «Что, Тимми?» Тим поджал губы: «Что-то трудно поверить… Неужели такому человеку, как Миней, так уж необходимы твои идеи? У него, что, думаешь, своих идей не хватает? Та-а-акой матёрый человечище! Не ожидал от тебя такого бахвальства, такой амбициозности…» Моти смешался, ощутив сильную неловкость: «Ты о чём, Тимми? Да ничего такого я не говорил!.. Просто рассказал историю создания «Лулиании»… И потом — это же правда, что я на фирме главный специалист по компьютерным развивающим играм, построенным на этой концепции!» — «Друг мой, скромнее надо быть! Ну да ладно… Босс с тобой! Тебе виднее! Миней о тебе упоминал… вскользь, правда… Я так понял, что мы с тобой могли бы неплохо сотрудничать. У Минея есть кой-какие интересные идейки на мой счёт. О-кей?»

Тим встал, отодвинул чашку с остатками кофе и подмигнул Моти. Моти тоже встал, и они направились к выходу. За дверью Тим протянул огромную лапищу Моти, тот не без опаски подал ему руку, которую потом с трудом вытащил из толстых огромных лапищ Пительмана.

Потирая руку и чуть болезненно улыбаясь, Моти повторил: «Так ты заходи как-нибудь…

Я живу в Эрании-Далет. Увидишь моих деток, познакомишься… Рути, я надеюсь, будет рада увидеть нашего старого приятеля. Я-то с Бенци… в общем… мы с ним давно не общались… Так уж получилось… Хотя его жена и Рути когда-то были близкими подругами…» — «Рути молодец! Отошла от этой замшелости — и с концами!» — «Да нет, не думаю!.. С Бенци мы встречались несколько раз на резервистских сборах. Последний раз он то ли сам болел, то ли что-то с женой случилось…» Тим полупрезрительно махнул рукой: «Вечно у этих… э-э-э… какие-то поводы, чтобы от службы отмотаться… Ладно! Я позвоню. Buy!»

Моти направился к машине, раздумывая о встрече со старым армейским приятелем. Он не мог разобраться в ощущениях и воспоминаниях, которые вызвала эта встреча, не мог понять, какое впечатление на него произвёл процветающий и явно небесталанный Пительман. Нет, можно однозначно сказать — это не было завистью: Моти и сам занимал достаточно высокое для своего возраста положение. Но что-то в новых манерах нынешнего Тима не понравилось Моти и очень настораживало. Что? — он не мог понять, но смутно ощущал — это не просто неприятие. Прежний армейский приятель по учебке, добродушный увалень Туми, превратившийся в Тима, излучал неведомую угрозу устоявшемуся мирку, в котором существовал Моти.

В то же время Моти отчётливо понял: с Пительманом придётся поддерживать дружеские отношения. Ныне Тим Пительман ещё не обладает достаточно большим весом в обществе, но такой день не за горами — с такими-то связями, полученными по наследству, с таким-то остаточным обаянием!..

Моти вспомнил, какие унижения и насмешки пришлось вынести неловкому, похожему на медведя увальню в первые недели службы… И эта кличка — Туми, которой Томера Пительмана при всех новичках наградил сержант, грубоватый «марроканец» Лулу… (Или он не «марроканец»? Да, скорей всего он из общины «курдов»… Впрочем, не играет роли!) Моти вспомнил: через месяц после исчезновения Пительмана (как оказалось, на офицерские курсы) Лулу за какую-то провинность, то ли действительную, то ли мнимую, разжаловали, а потом, после трёхмесячной отсидки в военной тюрьме, он тоже исчез с горизонта. Где он теперь, этот грубоватый шутник Лулу?..

Моти, разумеется, не знал, что происходило в кабинете у босса за три часа до того, как они с Тимми уселись за уютным маленьким столиком в углу и беседовали, попивая кофе.

Тим вошёл в кабинет Минея Мезимотеса, тот встретил его, лучась радушием и теплотой — как и положено принимать сынка приятеля своей молодости Шайке. Он ласково усадил его в огромное и мягкое кресло, как видно, для таких габаритных посетителей и предназначенное; ясно было, что в кресле нормальных размеров, куда имел обыкновение садиться Моти при посещении босса, громоздкий Тим не смог бы разместить свой необъятный зад.

Миней привычно нажал кнопку на столе и тихим голосом заказал напитки и лёгкие закуски.

Тим замахал руками: «Помилуйте, Миней! Я только что из-за обильного стола!

Давайте лучше сразу к делу перейдём. Сегодня у меня не так много времени на приятные посиделки…» Миней ласково улыбнулся: «К делу, так к делу. Ты у нас деловой человек! Короче, главный специалист «Лулиании», который, кстати, стоял у истоков этой фирмы и первый выдал мне концепцию многовитковой ракушки… некий Блох…» — «Это Моти Блох, что ли?» — обронил нарочито безразлично Тим. — «Да-да, он самый… А ты, что — с ним знаком?» — «Ага… Когда-то вместе служили!..» — небрежно бросил Тим. — «Значит, можете снова подружиться, — с нажимом произнёс Миней. — Это в наших с тобой интересах. Ты знаешь, он принёс мне свою новую игру… вроде только эскиз, но… не без потенциала!.. Жутко талантливый парень. Мне он нравится… Правда, жена у него из религиозной семьи…» — «Но он её, как я понял ещё до их свадьбы, собирался перевоспитать в современном духе…» По лицу Тима пробежало лёгкое облачко, на которое тут же обратил внимание глазастый и сообразительный во всякого рода сердечных коллизиях Миней. Он проницательно глянул на Тима, но промолчал.

Принесли кофе и закуски. Миней откашлялся: «Сама по себе игра, может, так себе, я, честно говоря, не вникал. Он там ввернул одну интересную идейку: команда запуска и управления — музыкальный файл… Идея сама по себе — не Б-г весть что, во всяком случае, мне думается, не Б-г весть какая новость в компьютерном мире.

Пришлось остудить его непомерный энтузиазм. Зато нам с тобой эта идейка может в будущем очень пригодиться. Ты же владеешь компьютером?» — «Для «добера» вроде на хорошем уровне. Но не виртуоз этого дела… пока что…» — виновато потупился Тим. — «Недостаточно! Мне нужно, чтобы ты овладел компьютером на уровне Моти. Ты же у нас кто? — зам. начальника патентного бюро, не так ли? Словом, пока что смотри…» — Миней засунул дискету, которую у него оставил Моти, в дисковод своего компьютера. Зазвучала весёлая хасидская мелодия, по экрану ритмично забегали, закружились, заплясали всевозможные значки, а потом и фигуры. Тим воздел руки кверху и закатил глаза: «Что это он! Что за примитив!!!» Что у Тимми отсутствует музыкальный слух, в армии знали все, об этом даже ходили анекдоты. Но это, разумеется, не мешало ему приблизительно улавливать, какая мелодия звучит. И сейчас он недовольно скривил свои тонкие губы: «Не мог другой отрывок взять, предлагая боссу свою игру?» — «Он об этом не подумал. Но, как я понял с его слов, это не столь важно. Можно сделать запускающим и управляющим файлом любую мелодию, любой набор звуков, даже — хе-хе! — скрип несмазанной двери. Вот что нам важно — универсальность!.. Короче, Тимми, бери это, храни, как зеницу ока. Ты должен взять самые лучшие курсы компьютеров, влезть в это дело ос-но-ва-те-льно. Мы оплатим тебе учёбу, не надо, чтобы папа тратился. Я не сомневаюсь, настанет день — и это нам пригодится. Мне удалось внушить Моти, что эта ерунда применения не найдёт, — как бы мимоходом обронил Миней, — Парень амбициозный, на этом легко играть».

Тим покраснел: «Так вы мне дарите идею, заныканную у Моти?» — «Ну, зачем же так грубо, мой мальчик!.. — с мягкой укоризной осадил сына своего друга Миней. — Просто ты же у нас отменный специалист по акустике и электронике. Чем вы там ещё занимаетесь в вашем «Добермане»… — Тим опасливо оглянулся и прижал палец к губам. Миней засмеялся. — Не бойся, мой мальчик… Мы тут одни. В общем, ты понял… Кстати, мне нужна будет копия!.. Хорошо?» Тим широко ухмыльнулся: «Хорошо! — затем, помолчав, добавил: — А что, пожалуй, я мог бы выпить с вами чашечку крепкого кофе с чем-нибудь вку-усненьким…» — «С удовольствием! Сейчас, закажу!..»