"Вечный ветер" - читать интересную книгу автора (Жемайтис Сергей)

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ

— Вы еще не были в моей берлоге. Прошу. Час ранний, попьем чайку с малиновым вареньем. Лесная малина! Представляете, что это такое? Самостоятельно выросшая в земле на опушке соснового бора, а не в водном растворе. У меня есть давний приятель, лесовод Юрий Андреевич Шадрин. Интереснейшая личность. Ярый заступник за все живое. Нашел необыкновенно смышленую расу муравьев. Замечаете? Нашел, и если хотите — открыл. На земле есть еще что открывать.

Мы шли аллеей, мимо ветряков, гудевших в черном небе. Костя сказал:

— В школе мы тоже проводили опыты над муравьями. Помнишь, Ив?

— Пытались увеличить размеры, — сказал я.

— Естественно, и мозг, а следовательно, повысить и умственные способности? — живо спросил Павел Мефодьевич.

— Да. Хотели, — ответил Костя.

— Ну, и как?

— Получались какие-то уроды.

— Надеюсь, гениальные?

— Возможно, хотя ничем не проявляли свою гениальность.

— Другие великие цели помешали вам продолжать эксперименты?

— Да. Мы стали проектировать антигравитационный двигатель.

— Тоже достойная цель. Но утешьтесь, у вас нашлись последователи. Юннаты восьмой школы города Светлые Воды, что стоит при слиянии Шилки и Аргуни! Так вот, недавно в вечерней хронике передавали достижения юных натуралистов из Светлых Вод. Им удалось, как заявил шустрый мальчонка, такой черноглазый, удалось создать новый вид богомола ростом в пятьдесят сантиметров. Вы бы посмотрели на это страшилище! Но этого мало. После мальчонки выступил руководитель этого безобразия, генетик, дядя солидного возраста, и пообещал, что его юные ученики постараются потомков богомола довести до одного метра! Ведь такая нечисть ногу откусит! Единственное утешение — что подобные чудовища нежизнестойки. Ну а вдруг? Я тут же вызвал Комитет контроля за научными экспериментами. Там меня успокоили, что существует закон, ограничивающий поле деятельности «диких» экспериментаторов. Ничего себе ограничения — богомол с овчарку! Прошу!

Павел Мефодьевич жил и работал в доме, напоминающем загородную дачу, окруженную платанами.

Мы вошли в большой холл. Стены из толстых сосновых бревен, пол из полированных досок. На стене, прямо против входа, висела картина, написанная маслом, на ней — древнее поселение: приземистые строения с крышами из соломы, в центре — византийский храм. Березы с гнездами грачей и грачиная стая в синем небе. Я никогда не видел таких поселений, они давно исчезли, остались только немногие храмы в окружении совершенно других зданий, или просто посреди поля, или в парках. Вид жилищ предков, убогая их красота почему-то приковали нас к картине, и я, и Костя долго смотрели на полотно. Павел Мефодьевич стоял поодаль и улыбался.

— Крайняя изба слева принадлежала моему прадеду, Картину писал дед. Нравится?

— Очень! — ответил Костя.

— Еще бы! Русь! Отсюда все пошло.

Он пригласил в свой кабинет, похожий на выставочную залу фотохудожника: стены этой очень большой комнаты покрывали фотографии, главным образом солнечных закатов на море и на суше в разных частях света.

— Я пойду заварю чай, — сказал хозяин, — а то Моя Прелесть до сих пор не научилась делать это как надо. Соблюдает секунда в секунду все манипуляции, до сотой градуса выдерживает температуру, а все не то. У нее отсутствует творческое начало, а без этого невозможно приготовить настоящий чай. Извините и развлекайтесь картинками, здесь найдется парочка любопытных снимков.

— Ничего себе парочка! — оказал Костя, когда он ушел. — Здесь их несколько тысяч и на самом деле есть очень красивые, хотя бы вон тот сбоку!

Косте приглянулся пейзаж, видимо, средней полосы Европейской части России. Всхолмленная равнина, поля, сосновый бор, мрачный настороженный, засыпающий уже, и березовая роща, веселая, смеющаяся, вся в закатных лучах солнца.

Затем меня привлекли фотографии очень древнего вида; их было немного на стенке перед рабочим столом.

— Посмотри! — сказал я Косте. — Вот его родственники и друзья. А ты все еще считаешь его киборгом.

— И у киборга могут быть родственники и друзья по людской линии. Это же гибрид человека и машины, да притом не одной. Хотя… — Костя умолк, впившись в пожелтевшую фотографию, снятую на космодроме.

Группа космонавтов сосредоточенно смотрела в объектив. На молодых лицах застыли наигранные улыбки, которыми они прикрывали тревогу перед неведомым…

Бесшумно вошла Моя Прелесть с подносом. На нем стояли чашки, вазочки с печеньем, сладостями, фруктами. За Прелестью, что-то ворча под нос, шел Павел Мефодьевич и нес большой фарфоровый чайник с рельефными драконами на боках и крышке.

— Не доверяю я этой ветреной механической девчонке. — Он осторожно поставил чайник на круглый стол у окна. — В первую пору нашего знакомства, когда я прочитал ее аттестат, то так был ошарашен ее невероятными достоинствами, что доверил ей чайник и чуть было не лишился своего единственного утешения. Представьте, она поставила его на плиту без воды и еще попыталась свалить вину на меня. Видите ли, я не объяснил ей, что вначале наливается в него вода.

Моя Прелесть очень ловко сервировала стол и невозмутимо слушала все замечания на свой счет. На ее круглой лукавой физиономии из вибропластика пробегало нечто похожее на улыбку.

За открытым окном бархатисто шумели платаны, заглушая все другие звуки.

Мы похвалили чай, вяжущий, горьковатый, с необыкновенным ароматом. Павел Мефодьевич принял похвалу как должное:

— Что говорить, фирменный чай. Самому нравится. А этот, кажется, особенно удался. Хотите, открою секрет? — Он посмотрел на робота. — Прелесть! Можешь идти к себе.

— Мне не хочется, — ответила Прелесть. Голос у нее был грудного тембра, очень приятный.

— Что? Как это — не хочется?

— Если я уйду, то не услышу интересную информацию.

— И затем станешь ее распространять по всем каналам.

— Информация для этого и существует, — резонно заметила Прелесть.

— Ну хорошо… и принеси… Ну, что бы вы хотели, дорогие гости? — обратился он к нам, заговорщически подмигивая.

— Бутылку нарзана, — сказал Костя.

— Вот-вот, нарзана. Слышала?

— Да. Я уйду за нарзаном, а вы раскроете им секрет заварки чая.

— Возможно. Хотя никакого секрета здесь нет.

— Вы нелогичны. Восемьдесят секунд назад вы обещали раскрыть секрет.

— Если ты отказываешься подчиняться, то я отправлю тебя в ремонт.

Прелесть извинилась и поспешно ушла.

— Ну, как вам нравится моя служанка? Я часто ловлю себя на мысли, что передо мной мыслящее существо.

— Надо ее познакомить с нашей Пенелопой, — предложил Костя.

— Мы уже знакомы, — раздался грудной голос из кухни.

— Я и забыл, что у нее абсолютный слух, — прошептал Павел Мефодьевич.

— У меня все абсолютное! — заявила Прелесть, появляясь с запотевшей бутылкой нарзана и стаканами в руках.

Она откупорила бутылку, разлила воду в стаканы и, отойдя от стола, остановилась на прежнем месте.

Павел Мефодьевич сказал:

— Придется мириться с обществом этой милой дамы. Как миримся мы с одолевающей нас техникой. Моя Прелесть — наивысшее выражение техники. Техника, познавшая самое себя. Технический гуманоид.

Она сказала:

— Мне нравится ваше выражение «Моя Прелесть — наивысшее достижение техники». Но «технический гуманоид» непонятно, как и все относящиеся к классу ругательства…

Нас забавляла Прелесть. Этот тип роботов обладает очень емкой памятью, удивительной логикой мышления. На острове только у нашего учителя был такой совершенный робот.

Павел Мефодьевич заметил, что мы с Костей нет-нет да и бросим взгляд на фотографию космонавтов.

— Вот никак не думал, что вас привлечет эта старая фотография среди такого фейерверка закатов. Хотя, может быть, вы и правы. В ней что-то есть, что притягивает внимание. Наверное, ракеты на втором плане. Когда-то они были совершенством технической мысли, последним словом науки, ее сгустком. А сейчас? Поражает несовершенство формы.

— Нет, что вы, — возразил Костя. — Эти ракеты и сейчас вызывают уважение.

— Разве?

— Очень внушительные корабли. Но меня больше интересуют эти люди.

— Чем? — живо спросил он.

— У них какие-то особенные лица.

— Да, да… Особенные. В этом все. И они были особенные, необыкновенные… Пейте, пожалуйста, чай и… ешьте все, что есть на столе… Как-нибудь я расскажу о них. В другой раз. И о них, и о нашем полете. Страшном блуждании в пустоте… Многим казалось, что мы были неосмотрительны, неосторожны…

Прелесть изрекла:

— Будьте осторожны и хладнокровны. Иметь холодную голову так же необходимо, как и горячее сердце.

Павел Мефодьевич улыбнулся:

— Каждый вечер на сон грядущий она обращается к своему неисчерпаемому запасу афоризмов ободряющего характера.

Прелесть, выжидательно смотревшая на своего хозяина, сказала:

— Будем наслаждаться своим уделом, не прибегая к сравнениям, — никогда не будет счастлив тот, кого мучает вид большего счастья. Когда тебе придет в голову, сколько людей идет впереди тебя, подумай, сколько их следует позади.

— Слышали? Какова плутовка! И, пожалуй, она вспомнила Сенеку кстати? Когда я начинаю ее распекать, она с таким ехидством подкинет что-нибудь о моих далеко не молодых годах.

Прелесть тут же выпалила:

— Будем остерегаться, чтобы старость не наложила больше морщин на нашу душу, чем на наше лицо.

— Ну, что вы скажете теперь?

Мы стали расхваливать удивительное создание. Прелесть внимательно выслушала комплименты, вышла в другую комнату и очень быстро вернулась с небольшим блюдом из японского лака. На нем стоял стакан с водой и лежала зеленая таблетка. Павел Мефодьевич выпил, поблагодарил и стал показывать нам свою фонотеку — тысячи пленок, катушек, пластинок с записями голосов приматов моря, потом прочитал отрывок из своей новой работы об истории контактов между дельфинами и людьми. Он был очень оживлен, но в этом оживлении сквозило нервное возбуждение. Еще два раза за этот вечер Прелесть заставляла его принять таблетку и какие-то капли.

— Вот здесь она незаменима — любой, самый требовательный лечащий врач может положиться на ее железную неумолимость, — сказал Павел Мефодьевич, осушая стаканчик с лекарством…

Прелесть спросила:

— Что такое железная неумолимость?

— Потом объясню. Молодым людям неинтересно слушать такие банальности.

— Хорошо. Перед сном вы объясните мне и что такое банальность.

Павел Мефодьевич передернул плечами.

— Это уже пора бы тебе знать, тем более что ты все время говоришь банальные вещи.

— Хорошо, я проанализирую свою речь.

— Сделай милость!

— Через десять минут вы ложитесь в постель.

— Час от часу не легче!..

— Нет, вам станет легче, когда вы ляжете в постель. И, как всегда, скажете: «Из всех вещей время менее всего принадлежит нам и всего более нам недостает его».

— Ну что с ней поделаешь? — Он развел руками…

: — Теперь у меня нет никаких сомнений, — сказал Костя, когда мы вышли от Павла Мефодьевича.

— А прежде были? — спросил я.

— Как тебе сказать… иногда мелькали сомнения. Трудно было поверить, что существо с таким интеллектом — и вдруг… киборг.

— Какие же у тебя теперь неопровержимые доказательства?

— Какие? Теперь я окончательно убедился, что он начинен электроникой.

— Стучит?

— Нет, тикает, как старые часы с маятником. Безусловно это один из самых первых киборгов, технически несовершенный в чем-то, зато гениальный, и добрый, и бессмертный. Ведь он может жить сколько угодно: если какая-либо деталь или биоузел начнет сдавать, то небольшой ремонт — и снова можно тикать.

— А таблетки? Капли, режим? — спросил я, внезапно осененный простой мыслью, что машине не нужны лекарства.

Костя рассеял остатки моих сомнений:

— У биоробота организм не менее сложен, чем у человека. И ему нужны иногда стимуляторы и режим. Может быть, в десять ему надо менять батареи или подзаряжаться от розетки…

За спиной у нас заскрипел песок.

— Прелесть! — сказал Костя.

Мы остановились.

Действительно нас догнала Прелесть и сказала:

— Я дала ему снотворное. Он спит. Он очень взволнован. Так бывает всегда, когда его внимание переключат на старую фотографию, что висит на стане.

Прелесть выжидательно замолчала.

Костя бросил на меня многозначительный взгляд и сказал:

— Мы очень сожалеем, что заставили его волноваться. В следующий раз постараемся не делать этого.

— В следующий раз вы не должны приходить.

— Это он просил передать нам?

— Нет. Я должна ограждать его от волнений. Вы не должны встречаться. Иначе меня отправят в ремонт.

— Ты боишься этого?

— Очень.

— Но ведь тебе не сделают никакого вреда. Только усовершенствуют.

— Я боюсь. Не хочу совершенствоваться. Не встречайтесь с ним больше.

— Этого мы не можем тебе обещать, потому что нам приходится встречаться с ним ежедневно. А теперь возвращайся к нему.

— Зачем?

— Наблюдать… Ухаживать за ним…

— Он будет спать до пяти часов тридцати минут.

— А когда проснется?

— Десять минут — зарядка. Пятнадцать — завтрак. Остальное время он встречает восход солнца. Так он говорит: «Ухожу встречать солнце, а ты, Моя Прелесть, занимайся своими делами».

— Вот и сейчас иди и следуй благоразумному совету своего хозяина.

— Да, я буду следовать благоразумному совету своего хозяина. В десять двадцать — урок японского языка.

— Ты учишь японский? Зачем?

— Он приказал, чтобы писать письма Мокимото на его родном языке.

— Ну, а после урока? Что делаешь после урока?

— Смотрю передачу для роботов. Интересно, хотя я и не робот, поэтому я так боюсь ремонта. Я видела, как это делают. Мне стало страшно.

— Не бойся. Ты не нуждаешься в ремонте… Я еще не видел таких умных роб… умных существ, — поправился Костя.

— Существо — это приятно. Говорите так всегда.

— Хорошо, Прелесть.

— Прелесть — тоже приятно.

— Прощай и заходи как-нибудь поболтать.

— У меня свободное время от трех до пяти.

— Утра?

— Да, утра, когда не встало солнце.

— Ни в коем случае! Заходи днем, когда мы обедаем.

— Я подсчитаю вероятную возможность поболтать на ближайшие десять лет.

— Вот и прекрасно!

Прелесть пожелала нам спокойной ночи и удалилась, покачиваясь на ходу, как утка. Костя сказал, глядя ей вслед:

— У меня голова пошла кругом от всех этих штучек! На самом деле, ведь она мыслящее существо! У нее повышенная эмоциональность. Ну разве можно строить такие машины…

Я продолжил его мысль:

— …которые делают зарядку, завтракают, встречают солнце, изучают приматов моря и пишут о них научные книги.

— Ну, а что я говорю! — Он взял меня под руку. — Видишь, Иван, как все оборачивается? И хотя я первый догадался, все-таки были сомнения.

— А теперь?

— Все ясно, Ив. И знаешь, мне его жаль. Надо что-то для него сделать, чтобы он не чувствовал себя таким одиноким. Мы тоже с тобой хороши — за все время один только раз заглянули к старику и то чем-то его расстроили.