Генpи Каттнер, Кэтрин Л.Мур День не в счет[22] (перевод Н. Явно)

Айрин вернулась в Междугодье. Для тех, кто родился до 1980 года, этот день не в счет. В календаре он стоит особняком, между последним днем старого и первым нового года, он дает нам передышку.

Нью-Йорк шумел. Разноголосая реклама упорно гналась за мной и не отстала, даже когда я выбрался на скоростную трассу. А я, как на грех, забыл дома затычки для ушей. Голос Айрин донесся из маленькой круглой сетки над ветровым стеклом. И странно — несмотря на шум, я отчетливо различал каждое слово.

— Билл, — говорила Айрин. — Где ты, Билл?

Последний раз я слышал ее голос шесть лет назад. На миг все вокруг отступило куда-то, словно я несся вперед в полной тишине, где звучали только эти слова, но тут я чуть не врезался в бок полицейской машины, и это вернуло меня к действительности — к грохоту, рекламам, сумятице.

— Впусти меня, Билл, — донеслось из сетки.

У меня мелькнула мысль, что, пожалуй, Айрин и в самом деле сейчас окажется передо мной. Тихий голосок звучал так отчетливо, казалось, стоит протянуть руку — и сетка откроется, и оттуда выйдет Айрин, крошечная, изящная, и ступит ко мне на ладонь, уколов острыми каблучками. В Междугодье что только не взбредет в голову. Все, что угодно. Я взял себя в руки.

— Привет, Айрин, — спокойно ответил я. — Еду домой. Буду через пятнадцать минут. Сейчас дам команду и «сторож» тебя впустит.

— Жду, Билл, — отозвался тихий отчетливый голосок. На дверях моей квартиры щелкнул микрофон, и вот я снова один в машине, и меня охватывает безотчетный страх и растерянность — я толком и не пойму, хочу ли видеть Айрин, а сам бессознательно сворачиваю на сверхскоростную трассу, чтобы попасть домой.

В Нью-Йорке шумно всегда. Но Междугодье — самый шумный день. Никто не работает, все бросаются в погоню за развлечениями, и если кто когда-нибудь и тратит деньги, так в этот день. Рекламы безумствуют — мечутся, сотрясают воздух. Раза два по дороге я пересекал участки, на которых особые микрофоны гасили противоположные волны и наступала тишина. Раза два шум на пять минут сменялся безмолвием, машина летела вперед, как во сне, и в начале каждой минуты ласкающий голос напоминал:

Не знаю, существует ли Фредди Лестер на самом деле. Быть может, и нет. Ясно одно — природе не под силу создать такое совершенство. Сейчас многие мужчины перекрашиваются в блондинов и выкладывают на лбу завитки, как у Фредди. Огромная проекция его лица скользит в круге света вверх и вниз по стенам зданий, поворачивается во все стороны, и женщины протягивают руки, чтобы коснуться ее, словно это лицо живого человека.

Н-да. Дорога вырвалась из зоны молчания, и на меня обрушились слепящие огни и грохот Манхэттена. ПОКУПАЙ — ПОКУПАЙ — ПОКУПАЙ! — неустанно твердили бесчисленные разнообразные сочетания света, звука и ритма.

Она поднялась, когда я вошел. Ничего не сказала. У нее была новая прическа, по-новому подкрашено лицо, но я узнал бы ее где угодно — в тумане, в кромешной тьме, с закрытыми глазами. Потом она улыбнулась, и я увидел, что эти шесть лет ее все-таки изменили, и на миг мной овладели нерешительность и страх. Я вспомнил, как сразу после развода у меня на экране телевизора появилась женщина, загримированная под Айрин, похожая на нее как две капли воды. Она уговаривала меня застраховаться от рекламы.

Но сегодня, в день, которого, по сути дела-то, и нет, можно было не волноваться. Сегодня Междугодье, и денежная сделка считается законной, только если платишь наличными. Конечно, никакой закон не может защитить от того, чего сейчас опасался я, но для Айрин это неважно. И никогда не было важно. Не знаю, доходило ли до нее вообще, что я живой, настоящий человек. Всерьез, глубоко — вряд ли. Айрин — дитя своего мира. Как и я, впрочем.

— Нелегкий у нас будет разговор, — сказал я. — А разве сегодня считается? — возразила Айрин.

— Как знать, — ответил я.

Я подошел к серванту-автомату. — Выпьешь чего-нибудь?

— 7-12-Дж, — попросила Айрин, и я набрал на диске это сочетание.

В стакан полился розовый напиток. Я остановился на виски с содовой.

— Где ты пропадала? — спросил я. — Ты счастлива?

— Где? Как тебе сказать… одним словом, жизнь вроде чему-то меня научила. Счастлива ли? Да, очень. А ты?

Я отхлебнул виски.

— Я тоже. Весел, как птица небесная. Как Фредди Лестер.

Она еле заметно улыбнулась и пригубила розового коктейля.

— Ты меня слегка ревновал к Джерому Форету, помнишь, когда он был кумиром, до Фреди Лестера, — сказала она. — Ты еще расчесывал волосы на двойной пробор, как у Форета.

— Я поумнел, — ответил я. — Видишь — волосы не подкрашиваю, не завиваюсь. Ни под кого теперь не подделываюсь. А ведь ты меня тоже ревновала. По-моему, ты причесана, как Ниобе Гей.

Айрин пожала плечами.

— Проще согласиться на это, чем уговаривать парикмахера. И, может, я хотела тебе понравиться. Мне идет?

— Тебе — да. А на Ниобе Гей я особенно не засматриваюсь. И на Фредди Лестера тоже.

— У них и имена-то ужасные, правда? — сказала она.

Я не мог скрыть удивления.

— Ты изменилась, — заметил я. — Где же ты все-таки была?

Она отвела взгляд. Пока шел этот разговор, мы все время стояли поодаль друг от друга, каждый слегка опасался другого. Айрин посмотрела в окно и проговорила:

— Билл, последние пять лет я жила в «Райских кущах». На мгновение я замер. Потом взял свой стакан, отпил глоток и только тогда взглянул на Айрин. Теперь мне стало ясно, почему она изменилась. Я и прежде встречал женщин, которым довелось пожить в «Райских кущах».

— Тебя выселили? — спросил я.

Она отрицательно покачала головой.

— Пять лет — немало. Я получила свою порцию — и поняла, что ждала совсем другого. Теперь я сыта по горло. И вижу, я очень ошиблась, Билл. Не того мне надо.

— О «Райских кущах» я знаю из рекламы, — ответил я. — Я был уверен, что толку от них ждать нечего.

— Ты же всегда рассуждал здраво, не то что я, — кротко произнесла она. — Теперь я поняла — это не помогает. Но реклама так все расписывала.

— Ничто в жизни легко не дается. Свои заботы на чужие плечи не переложишь, никто за тебя в них разбираться не станет.

— Я и сама понимаю. Теперь. Видно, повзрослела. Но прийти к этому не просто. Нам ведь всем с колыбели одинаково штампуют мозги.

— А что прикажешь делать? — спросил я. — Ведь как-то надо жить. Спрос на товары упал до предела, производство сокращается с каждым днем. Хоть белье друг у друга бери в стирку, а то совсем пропадешь. Без броской, солидной рекламы денег не заработаешь. А зарабатывать нужно, черт побери. Денег просто ни на что не хватает, вот в чем суть.

— А ты — ты прилично зарабатываешь? — нерешительно спросила Айрин.

— Это предложение или просьба?

— Предложение, конечно. У меня есть средства.

— Жизнь в «Райских кущах» обходится недешево.

— А я пять лет назад купила акции «Компании по обслуживанию Луны» — и разбогатела на них.

— Отлично. У меня дела идут тоже неплохо, правда, я поистратился изрядно — застраховался от рекламы. Дорогое удовольствие, но того стоит. Теперь я спокойно прохожу по Таймс-сквер, даже если там в это время крутят звукочувствокинорекламу фирмы «Дым веселья».

— В «Райских кущах» реклама запрещена, — сказала Айрин.

— Не очень-то этому верь. Сейчас изобрели нечто вроде звукового лазера, он проникает сквозь стены и шепотом внушает тебе что угодно, пока ты спишь. Даже затычки не помогают. Наши кости служат проводником.

— В «Райских кущах» ты от этого огражден.

— А здесь — нет, — сказал я. — Что же ты покинула свою обитель?

— Может быть, стала взрослой.

— Может быть.

— Билл, — проговорила Айрин. — Билл, ты женился?

Я не ответил — раздался стук в окно: там порхала маленькая искусственная птица, она пыталась распластаться на стекле. В груди у нее был диск-присосок. Вероятно, еще какой-нибудь передатчик, ибо тотчас ясный и деловитый, отнюдь не птичий голос потребовал: «…и непременно отведайте помадки, непременно…» Стекло автоматически поляризовалось и отшвырнуло рекламную пташку.

— Нет, — сказал я. — Нет, Айрин. Не женился.

Взглянув на нее, я предложил: — Выйдем на балкон. — Дверь пропустила нас на балкон, и тут же включились защитные экраны. Денег они пожирают уйму, но их стоимость включена в мою страховую премию. Здесь было тихо. Особые системы улавливали вопли города, визг рекламы и сводили их на нет. Ультразвуковой аппарат сотрясал воздух так, что слепящие рекламные огни Нью-Йорка превращались в зыбкий поток бессмысленных пестрых пятен.

— А почему ты спрашиваешь, Айрин?

— Вот почему, — она обняла меня за шею и поцеловала. Потом отступила назад, ожидая, что за этим последует.

Я снова повторил:

— Почему, Айрин?

— Все прошло, Билл? — промолвила она еле слышно. — Ничего уже не вернуть?

— Не знаю, — ответил я. — Господи, ничего я не знаю.

И знать не хочу — страшно. Страх, меня терзал страх. Никакой уверенности — ни в чем. Мы выросли в мире купли и продажи, и где нам теперь знать, что настоящее, а что нет.

Я внезапно протянул руку к пульту управления, и экраны отключились. И тотчас же пестрые полосы свились в кричащие слова; выписанные ньюколором, они горят одинаково ярко и ночью и днем. ЕШЬ — ПЕЙ РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ! С минуту эти призывы вспыхивали в полном безмолвии, потом отключился звуковой барьер и в тишину ворвались вопли: ЕШЬ — ПЕЙ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ! ЕШЬ — ПЕЙ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ! БУДЬ КРАСИВЫМ! БУДЬ ЗДОРОВЫМ! ЧАРУЙ — ТОРЖЕСТВУЙ — БОГАТЕЙ — ОЧАРОВАНИЕ — СЛАВА! ДЫМ ВЕСЕЛЬЯ! ПОМАДКА! ЯСТВА МАРСА! СПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИСПЕШИ! НИОБЕ ГЕЙ ГОВОРИТ — ФРЕДИ ЛЕСТЕР ПОКАЗЫВАЕТ — В «РАЙСКИХ КУЩАХ» ТЕБЯ ЖДЕТ СЧАСТЬЕ! ЕШЬ — ПЕЙ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ. ЕШЬ — ПЕЙ — РАЗВЛЕКАЙСЯ — СПИ! ПОКУПАЙПОКУПАЙПОКУПАЙ!

Айрин вдруг стала меня трясти, и лишь тогда, глянув в ее побелевшее лицо, я понял, что она кричит, а вокруг в упорном, неотвязном гипнотическом вихре красок бушевало создание лучших психологов земли сверхреклама, которая хватает тебя за горло и выдирает у тебя последний цент, потому что в мире больше не хватает денег. Я обнял одной рукой Айрин, а другой снова включил экраны. Мы были оба как пьяные. Вообще-то говоря, реклама не обязательно тебя так ошарашивает. Но, если ты выведен из душевного равновесия, она представляет реальную опасность. Реклама ведь воздействует на душу, на чувства. Она всегда отыщет уязвимое место. Она избирает мишенью самые сокровенные твои желания.

— Успокойся, — сказал я. — Все хорошо, все, все хорошо. Смотри. Экраны включены. Эта дьявольщина сюда больше не прорвется. Только в детстве это очень худо. У тебя еще нет защитной реакции, и тебе на определенный лад штампуют мозги. Не плачь, Айрин. Пойдем в комнату.

Я нацедил еще по бокалу себе и Айрин. Она плакала, не в силах успокоиться, а я говорил, говорил без умолку.

— Во всем виновата система штамповки мозгов, — говорил я. — Едва подрастешь, как тебе начинают забивать голову. Фильмы, телевизор, журналы, кинокниги — все средства воздействия идут в ход. Цель одна — тебя заставляют покупать. Всеми правдами и неправдами. Прививают искусственные потребности и страхи до тех пор, пока ты уже не можешь отличить настоящего от поддельного. Ничего подлинного, даже дыхание — и то поддельное. Оно зловонно. Принимай хлорофилловые пастилки «Сладостный вздох». Черт побери, Айрин. Знаешь, почему наша семейная жизнь полетела кувырком?

— Почему? — с трудом разобрал я сквозь носовой платок.

— Ты вообразила меня Фредди Лестером. А я, наверно, решил, что ты Ниобе Гей. Мы забыли, что мы настоящие, живые люди, с мыслями, с чувствами. Не удивительно, что из браков нынче ничего путного не получается. Думаешь, я потом не горевал, что у нас с тобой так нелепо все сложилось?

Мне стало легче. Я высказал, что было на душе, и ждал, пока она успокоится. Она взглянула на меня не отнимая от лица носового платка.

— А как же Ниобе Гей?

— К черту Ниобе Гей!

— И ты не будешь меня попрекать Фредди Лестером?

— Зачем? Ведь он всего-навсего плод воображения, как и Ниобе Гей. Наверно, даже и в «Райских кущах».

Айрин взглянула на меня поверх носового платка, и в глазах у нее промелькнуло странное выражение. Потом она высморкалась, прищурилась и улыбнулась мне. Я не сразу сообразил, чего она ждет.

— В тот раз, — напомнил я ей, — я наговорил всякой романтической чепухи. А теперь…

— Что теперь?

— Пойдешь за меня замуж, Айрин?

— Пойду, Билл, — ответила она.

Наступила полночь Междугодья, и через минуту после полуночи мы поженились. Айрин просила дождаться нового года. Междугодье, сказала она, такое насквозь выдуманное. Его и вообще-то нет. Этот день не в счет.

Я порадовался за Айрин — наконец-то она рассуждает здраво. В прежние времена ей такое и в голову не приходило. Сразу же после брачной церемонии мы включили полное ограждение. Мы знали: как только механические информаторы объявят о нашей женитьбе, нас затопит лавина рекламы, рассчитанной специально на такие случаи. Даже само бракосочетание пришлось дважды прерывать — мешали нескончаемые объявления для новобрачных.

И вот мы одни в маленькой Нью-Йоркской квартире, в тиши и покое, вдали от всех. За окнами вопят и вспыхивают всевозможные небылицы, стараясь перещеголять друг друга, сулят славу и богатство всем и каждому. Каждый может стать самым богатым. Самым красивым. Источать самые благоуханные ароматы, жить дольше всех на свете. Но только мы одни можем остаться самими собой, потому что мы укрылись в тишине своего оазиса, где все было подлинным.

В ту ночь мы строили планы. Смутные, несбыточные. Пахотной земли давно нет и в помине. Мы размечтались: вот бы купить оборудование, создать плодородный участок с гидропонной установкой и питающей системой, забраться куда-нибудь подальше от городской суеты, от вездесущей рекламы…

Пустые фантазии. На следующее утро, когда я проснулся, солнце длинными полосами лежало на кровати. Айрин исчезла. На ленте записывающего аппарата от нее не было ни слова. Я прождал до полудня. То и дело выключал ограждение — вдруг она захочет пробиться ко мне, — включал его снова, оглушенный нескончаемым потоком рекламы для новобрачных. Я чуть с ума не сошел в то утро. Я не мог понять, что же произошло. За стеклом двери, прозрачным только изнутри, рекламные агенты (я им потерял счет) обольщали меня через отключенный микрофон заманчивыми предложениями, но лицо Айрин так ни разу и не появилось.

Все утро я ходил взад и вперед по комнате, пил кофе — после десятой чашки он потерял всякий вкус — и докурился до тошноты. В конце концов пришлось обратиться в сыскное бюро. Душа у меня к этому не лежала. После вчерашней ночи в покое и тепле нашего оазиса мне была отвратительна мысль о том, чтобы напускать на Айрин ищеек, особенно когда представил себе ее затерявшейся среди этих вихрей и потоков рекламы, этого немощного грохота, что зовется Манхэттеном.

Через час из бюро сообщили, где Айрин. Я не поверил.

Снова на миг мне почудилось, будто вокруг все смолкло и исчезло, словно включилось какое-то полное ограждение во мне самом, чтобы спасти меня от губительного шума жизни извне. Я пришел в себя и уловил конец фразы, доносившейся с экрана телевизора.

— Простите, что вы сказали? — переспросил я.

Служащий бюро повторил. Я ответил, что не верю. Потом извинился, переключил телевизор и набрал номер своего банка. Так оно и есть. В банке у меня ни цента. Утром, пока я в неистовстве метался по квартире, жена сняла с моего счета восемьдесят четыре тысячи долларов. Доллар теперь, конечно, немногого стоит, но я так долго копил эти деньги — и вот остался ни с чем.

— Разумеется, сначала мы проверили, — говорил мне клерк, — и убедились, что все в полном порядке. Она — ваша законная супруга, ибо брак был заключен по истечении Междугодья. Льготы, действующие в Междугодье при совершении операций, не имели силы.

— Почему вы не согласовали со мной?

— Все было в полном порядке, — невозмутимо повторил он. — И, поскольку была уплачена требуемая при изъятии вклада неустойка, нам ничего не оставалось, как выполнить свои обязательства.

Правильно. Неустойка. Я и забыл. Им никакого смысла не было мне сообщать. И теперь уж ничего не поделаешь.

— Ладно, — сказал я. — Спасибо.

— Если мы можем оказаться вам полезными… — на экране вслед за этими словами появилось разноцветное название банка, и я выключил телевизор. Для чего впустую тратить на меня рекламу?

Я заткнул уши и на скоростном лифте опустился на улицу третьего уровня. Быстроходный тротуар помчал меня через город к «Райским кущам».

Жилые корпуса у них в основном подземные, но правление поднимается к небесам, как грандиозный собор, и в нем царит такая тишина, что я вытащил из ушей затычки. Высоко подвешенные лампы лили голубоватый свет, а витражи наводили на мысль о покойницкой.

Меня принял один из управляющих, и я изложил ему цель своего прихода. Он, по-моему, сразу хотел позвать вышибалу, но, смерив меня оценивающим взглядом, решил, что, пожалуй, не мешает обработать возможного клиента.

— Конечно, конечно, — сказал он. — рад служить. Сюда, пожалуйста. Вас будет сопровождать наш сотрудник, мистер Филд.

Он оставил меня у двери лифта. Я опустился на несколько сот футов и попал в теплый, светлый коридор, где меня дожидался высокий, любезный, розовощекий человек в темном костюме.

Мистер Филд был сама доброжелательность.

— «Райские кущи» всегда готовы прийти на помощь, — замурлыкал он. Ведь не секрет, насколько трудно приспособиться к жизни в эти беспокойные времена. Мы создаем все условия для счастья. С вашего позволения я постараюсь вам помочь, вас удивит, как просто мы избавим вас от всех ваших забот.

— Знаю, знаю, — сказал я. — Где моя жена?

— Сюда, пожалуйста, — и он повел меня по коридору.

По обе стороны были двери, на некоторых поблескивали металлические пластинки, но надписей на пластинках я не разобрал. Наконец мы подошли к одной двери, которая стояла открытой. Внутри было темно.

— Входите, — пригласил мистер Филд и большой теплой рукой легонько подтолкнул меня внутрь.

Зажегся мягкий свет, и я увидел комнату, скудно, но претенциозно обставленную старинной мебелью. Комната была безликая, бесцветная и напоминала номер в отеле — приличном, но далеко не первоклассном. Я искренне удивился.

— Ванная, — сообщил мистер Филд, открывая дверь.

— Превосходно, — ответил я, не глядя. — Теперь насчет моей жены.

— Взгляните, — невозмутимо продолжал мистер Филд, — кровать убирается в стену. Вот кнопка. — Он нажал на кнопку. А эта кнопка возвращает ее на место. Простыни из пластика — им нет сносу. Раз в день в нише циркулирует специальная жидкость — к вечеру у вас чистая, словно только что застланная свежим бельем постель. Вы сами понимаете, как это приятно.

— Безусловно.

— Чтобы вас не беспокоили горничные, — уговаривал мистер Филд, постель будет застилаться магнитным силовым полем. Электромагниты…

— Не утруждайте себя, — прервал я, заметив, что он снова тянется к какой-то кнопке. — Вы попусту тратите время. Проводите меня к жене.

— Мы неустанно печемся о благе своих клиентов, — отвечал он, подняв брови. — Сначала я должен разъяснить, какие именно методы приняты в «Райских кущах». Наберитесь терпения, и, я уверен, вы поймете, почему это необходимо.

Я задумался. Комнатушка произвела на меня гнетущее впечатление. Я был поражен, я не мог поверить, что этот убогий закуток и есть «Райские кущи»!

Но ведь все в тот день казалось нереальным. А вдруг и голос Айрин из сетки тогда в машине, и все остальное мне просто приснилось? Она показалась мне такой… такой изменившейся, полной раскаяния, умудренной жизнью, совсем не похожей на прежнюю легкомысленную Айрин, с которой я развелся шесть лет назад. Вот я и поверил, что теперь все будет по иному, что Междугодье, этот день не в счет, когда и невозможное возможно, окажется нашим добрым волшебником и позволит начать новую жизнь. Я все еще не мог представить себе…

— А здесь, — мистер Филд вытянул из стены мундштук на чем-то вроде тонкого шланга, — все для курильщиков. Любые табаки. Если пожелаете, мы готовы предоставить вам даже… э-э-э… курения из дальних стран, для любителей имеется и такое. Курильницы вмонтированы во все стены через каждые пять футов, включая и ванную. Все здесь у нас огнестойкое… — Он мило улыбнулся, — кроме жильца, он, пожалуй, может воспламениться, но мы не допустим, чтобы кто-нибудь пострадал.

— А если свалишься с кровати?

— Полы упругие.

— Как в палате для буйных, — заметил я.

Мистер Филд снова улыбнулся и покачал головой.

— Подобные мысли вам и в голову не придут, если вы вольетесь в счастливую семью обитателей «Райских кущ», — заверил он меня. — Мы гарантируем счастливое состояние духа. Через это окошечко в стене, — он махнул пухлой рукой, — подается еда. Заказанные вами блюда доставляются пневматически. Если пожелаете что-нибудь жидкое — пожалуйста. — Мистер Филд указал на ряд маленьких кранов.

— Прекрасно, — одобрил я. Это все?

— Не совсем. Он провел рукой по стене. Что-то тихо щелкнуло. Послышалась отдаленная мелодия. — Посидите здесь, пожалуйста, минутку, — он слегка подтолкнул меня к креслу.

Я не сопротивляясь сел. Неприглядная комнатушка наполнилась слабым мерцанием. Меня охватило любопытство. Я ждал, что будет дальше. Неужели все обманываются, думал я, разглядывая в мерцающем свете белесый ковер и белесую стену. «Райские кущи» так себя разрекламировали, что, видно, люди и впрямь принимают это убожество за роскошь. Ничего удивительного.

— А теперь садитесь поудобнее и забудьте про все на свете, — ласково убеждал мистер Филд. — Помните: «Райские кущи» субсидируют и Ниобе Гей, и Фредди Лестера. Мы не забываем ни мужчин, ни женщин. У нас есть ответы на все сложные проблемы личности в наш сложный век. Судите сами, ведь человеку так нелегко приспособиться к обществу. Или мужчине — к женщине. Откровенно говоря, теперь это вообще невозможно. Но в «Райских кущах» эта проблема решена. Мы гарантируем счастье. Все человеческие запросы и потребности удовлетворяются. Здесь вас ждет счастье, дорогой друг, истинное счастье. Голос его звучал все глуше. Что-то происходило с воздухом. Он густел, а нежная мелодия становилась ритмичнее, в ней будто слышались какие-то слова. Мистер Филд говорил и говорил, все тише и тише. — Мы — обширное предприятие. Один взнос обеспечивает все возможные требования клиента. Выписывайте нам чек на любой срок, длительный или краткий, и оставайтесь здесь. Комната считается вашей на все это время. По вашему желанию она запирается так, что до конца оплаченного срока дверь можно открыть только изнутри. Плата составляет…

Я уже с трудом разбирал, что он говорит. Голос его упал до еле слышного шепота. Воздух сворачивался, как молоко, растекался, как рекламные краски при включенном на балконе ограждении. Мне почудилось, будто в комнате зазвучал еще чей-то голос.

— Подумайте, — шептал мистер Филд. — Вас с детства приучили надеяться на невозможное. А здесь мы даем вам невозможное. Здесь вы обретаете счастье. И плата совсем невелика, ваши расходы окупаются сторицей. Здесь, друг мой, вы познаете жизнь, полную блаженства. Здесь — рай.

В свернувшемся воздухе передо мной стояла Ниобе Гей. Она улыбалась мне. Самая прелестная женщина на свете. Олицетворение всех мечтаний. Богатство, слава, счастье, здоровье, удача. Много лет мне штамповали мозги, приучали стремиться к этим недосягаемым целям и верить, что все они слились воедино в образе Ниобе Гей. Но никогда прежде я не видел ее так близко, в одной комнате, ощутимую, живую, теплую; она дышала, она протягивала ко мне руки…

Разумеется, это была всего лишь проекция. Но проекция-совершенство. Полностью воссоздающая все осязаемые и зримые детали. Я вдыхал ее аромат. Я чувствовал, как она обвила меня руками, как ее волосы коснулись моего лица, губы приникли к моим губам. Я испытывал те же ощущения, что и тысячи других мужчин, целующих ее в своих подземных комнатушках.

Лишь эта мысль, а вовсе не сознание утраченной реальности, заставила меня оттолкнуть ее и отступить назад. Но красавице было все равно. Она продолжала обнимать воздух. И тут я понял, что не осталось больше средства проверить, в здравом ли ты уме, — невозможно отличить поддельное от настоящего. Ты теряешь последнее средство проверить, не лишился ли ты рассудка, если иллюзия вторгается в жизнь и можно касаться, осязать и держать в объятиях рекламное изображение, словно живую женщину. Больше нечем защититься от мира подделок.

Я смотрел, как Ниобе Гей осыпает ласками пустоту. Видение, воплотившее все прекрасное, все самое желанное на свете, ласкало пустоту, словно живого человека. Я открыл дверь и вышел в коридор. Мистер Филд ждал меня, изучая записи в своем блокноте. Надо полагать, глаз у него был наметанный одного взгляда ему оказалось достаточно; он только пожал плечами и кивнул.

— Что ж, на всякий случай вот моя визитная карточка, — сказал он. Многие, знаете, приходят снова. Хорошенько поразмыслив.

— Не все, — возразил я. — Да, не все. — Он стал серьезным. — Некоторым, видимо свойственна природная сопротивляемость. Быть может, вы из таких. И тогда мне вас жаль. В мире царит полная неразбериха. Винить, конечно, некого. Стараемся выжить, а по-другому не умеем. Вы все-таки подумайте. Быть может, потом… Я спросил:

— Где моя жена? — Вон в той комнате, — показал он. — Извините, я не буду вас ждать. Дел по горло. Лифт вы найдете сами.

Послышались его удаляющиеся шаги. Я прошел вперед, постучал в дверь, подождал. Ответа не было. Я постучал снова, сильнее. Но стук получался слабый, глухой, в комнату видимо, не проникал. Да, в раю неустанно пекутся о клиентах. Тут мне бросилась в глаза металлическая пластинка на двери. Вблизи я легко разобрал надпись:

Я быстро подсчитал в уме. Да, она уплатила все деньги, все восемьдесят четыре тысячи долларов. Этого ей хватит надолго. Интересно, что она предпримет в следующий раз, подумал я. Стучать я больше не стал.

Я направился в ту же сторону, что и мистер Филд, увидел лифт, поднялся наверх и вышел на улицу.

Ступив на быстроходный тротуар, я покатил по Манхэттену. Рекламы вспыхивали и вопили. Я достал из кармана затычки и сунул их в уши. Шум прекратился. Но объявления по-прежнему вертелись, слепили глаза, бежали по фасадам домов, огибали углы, льнули к толстым стенам.

И, куда ни глянь, всюду маячило лицо Фредди Лестера. Даже когда я закрывал глаза, это лицо горело у меня под сомкнутыми веками.