"Скоморох" - читать интересную книгу автора (Железнов Свенельд)

Глава 2

Посреди почерневших от пожара развалин, в бывшем подполе спаленной избы горел тусклый костерок. Вокруг сидели два чумазых отрока и одна растрепанная отроковица. Их рубахи, подпоясанные обрывками волосяных веревок, представляли собой смесь заплат и незалатанных дыр, спины были прикрыты от ночного холода потертыми дерюгами. Ступни босых ног повернуты к тлеющим углям. Чуть в стороне, между обломками рухнувшей притолоки, лежал обнаженный бородатый мужчина, на вид чуть старше тридцати годов. Его руки и ноги были опутаны ивовыми прутьями, так что он не мог и пошевелиться.

Отроки перебирали тряпье, снятое с мужчины, а девчонка пересчитывала монеты, высыпанные из мошны на холщовый лоскут. Глаза юных татей светились радостью, на лицах играли улыбки.

— Богатая добыча, Зяма! Сыто заживем! — закончив с монетами, сказала отроковица.

— Скока там?

— Много! У меня пальцев не хватило. Ни на руках, ни на ногах.

— У! Хоромы купим и холопов!

— И сапожки знатные! С фигурной вышивкой!

— Не… Зачем нам хоромы? Мы ж люди вольные. Ты бока, что ли, пролеживать хочешь, Куря? Умилка и та согласится — купим струг и уйдем варяжить.

— Боюсь, на струг все ж не хватит. Зяма, может, как наши родничи хотели, уйдем в лес, поставим двор, улей, бортничать зачнем?

— Умилка, ты же помнишь, чем то для родничей обернулось.

— А мы тихо уйдем, и подальше от Новгорода.

— Все одно, ежели не люди бискупа, так княжьи тиуны нас найдут. Тогда либо каждый год отдавать будешь, либо пожгут.

— Неужто, Зяма, скрыться от них никак нельзя?

— Никак. Бискупу Бог помогает. А Бог — всемогущ.

— А нам он почему не помогает? Я к Святой Софии каждую седмицу хожу.

— Отчего ж не помогает? Смотри, какую добычу подарил. Ты столько серебра раньше видела?

— Только у княгини, когда она к Пасхе выходит и милостыню несет.

— То-то и оно!

— Зяма, — вмешался в беседу Куря, — а что с этим мужичонкой делать будем? Он в себя приходит. Стукнуть еще разок?

— Можно и стукнуть. А потом придушить надо. Он нас видел, потом узнает — бед не оберешься.

— Братишка, зачем! Он же в беспамятстве! Бросим тут, уйдем скорее! — сказала отроковица негодующе.

— Тут нельзя. В Городище все знают, что мы в погорельцах бытуем. Он быстро найдет, кто его огрел да общипал. Придется прятаться. Нам се надо, Умилка? Да и потом, смотри, он уж очухался, нас слушает, запоминает. Придушим, и дело с концом.

— Пощадите! — подал голос Радим, очнувшийся от нестерпимого холода. — Я ничего не помню. А если и помню, забуду быстро, — только скажите.

— Он обещает, Зяма! Я прошу, Зяма, не убивай его! Мы ведь никого не убиваем! Таков уговор.

— Уговора не было, Умилка. Я говорил, что резать не станем. Душить — не резать.

— Точно, Умилка, отходь пока в сторону. Мы с Зя-мой все сделаем.

— Пощадите, ребятки! Вы же добрые христиане!

— Не всяк кто крещен — добр. А мы с тех пор, как бискупли гриди родничей пожгли заживо, вельми озлоблены.

— Но в Бога-то верите! Хоть в какого. Ни Перуну, ни Христу не угодно, чтоб невинного изводили за просто так.

— Что ж за просто так. Не было б у тебя мошны, так не придушили бы. За серебро ты нас потом из-под земли достанешь. Дай удавку, Куря.

Отрок снял пояс. Он подергал за концы, проверяя прочность веревки.

— Ох, ребятки! Хуже вашего бискупа поступаете. Он хоть поймать меня хочет, а вы сдушегубить. Почто такая судьба скомороху?

— Зяма, не смей! — Умилка заступила дорогу отроку. — Не допущу братишек любимых до смертного греха!

— Что ж раньше допустила, когда обобрать его решили?

— Я грешница, но в пучину не паду и вас не пущу! Смотрите, его тоже бискуп гонит, он тоже от дурного пастыря страдает, а вы вместо помощи ему смерть учинить хотите.

— Зяма, не слушай ее. Давай души, я подержу. Куря сел на ноги пленнику, прижав их к земле.

— Пощадите! Клянусь Сварогом, вы не пожалеете! Хоть какую роту принесу, только не губите.

— Куря, прекрати! — Умилка схватила брата за плечи. — Оставь его!

— Ладно, Умилка, остынь. Куря, отойди, — Зяма сел на корточки перед головой Радима. — Как тебя звать-то?

— Радим.

— Значит, Радим, говоришь, бискуп на тебя зуб имеет? Отчего так?

— Честно, не ведаю. Хоть и есть кое-какие домыслы. Я ж скоморох. Сами знаете, как попы нас любят. Да еще, верно, кто-то в Новгороде прознал, что меня в ведовстве винят. Поклеп, ребятки, да разве докажешь.

— А за что винят?

— Была тут история, еще три лета назад, при великом князе Ярославе Владимирыче. Один бес из пекла на землю вышел: начал народ губить. Так случилось, что я рядом оказался да помог с тем бесом справиться. Но не подумайте, что шептал какие наговоры или молнии с небес призывал. Просто запалил того беса, а он, глядь, и сгорел. Зяма задумчиво произнес:

— Может, и не зря тебя в ведовстве винят, Радим. Вон как очаровал сестренку. Опасен ты.

— Отчего же? Ребятки, да будь я ведун или волхв какой, разве лежал бы сейчас тут связанный и беспомощный?

— И то верно.

— Так что с ним делать-то будем? — спросил Куря. Взгляд Зямы переместился сначала на удавку, потом на Радима, затем опять на удавку.

— Была не была. Пусть клянется отцом и матерью, что не будет нам мстить за то, что мы с ним учинили. Тогда жизнь оставим да одежду возвернем. Серебро же отныне наше.

— Ты что, Зяма! Я уж к его портам присмотрелся. Мои-то совсем драные!

— Куря, купим тебе порты. Серебра хватит. А Радим пусть обиду на нас не таит. Мы — тати, чего ж еще от нас ждать.

— Ты чудо, Зяма! — Умилка чмокнула братишку в щеку. — Клянись скорее! — обратилась она к пленнику.

— Клянусь отцом и матерью, что мстить вам не буду. Что еще сказать?

— Ничего. Куря, распутай Радима. Умилка, неси его одежу.

Вскоре Радим уже сидел у костра и ел печеную корюшку вместе с юными татями. Жизнь снова начала налаживаться, смерть прошла стороной. Однако боги явно предостерегали скомороха — нечего ему в этой земле делать. Не будет тут скомороху счастья. А ведь ведал, что в Новгородчине попы скоморохов казнят с особым рвением. Сгинул тут уж не один десяток гусляров. Рассказывали, что епископ местный Лука Жи-Дята крепкою рукой христианство насаждает. Да и про татей в новгородских пределах Радим знал не понаслышке. Пришлось ему из-за них хлебнуть лиха три года тому назад.

Тем не менее было нечто такое, что тянуло скомороха к полуночи. Ни жадные до чужих душ епископы, ни кровавые тати не могли остановить его. Радим сам толком не понимал, отчего вернулся в эти края. Может, дело в заманчивом предложении могущественного новгородского боярина Остромира? Три года назад тот позвал бездомного бродягу на сытое место среди своих мужей. Но Радим отказался. Причем сделал это без долгих размышлений и душевных мук. Скоморох был твердо уверен, что с Остромиром ему не по пути. Этого боярина он знал уже давно и хорошо помнил, как тот плел интриги в Ладоге против воеводы Эйли-ва. Участвовать в господских играх скоморох зарекся. Он прекрасно понимал, кто окажется крайним, если боярина постигнет неудача. Лучше уж без крыши над головой, да без ножа в спине.

Теперь же, побродив по Руси, вдоволь натерпевшись от палящего солнца, полуночного ветра да княжьих тиунов, Радим решил, что с такой жизнью надо завязывать. Дошел до скомороха слух, что есть в Норге или Свитьоде князь, добрый до скальдов и веселых людей. Молвили, каждому, кто своим искусством блеснуть умеет, дарит щедрый властитель хоромы и дворню, золото и серебро обильно. Поверил слуху Радим и собрался искать счастья в чужой земле.

Долго ли, коротко ли собирался, но двинулся наконец скоморох в путь. Пошел Радим известной дорогой — через Новгородчину. Со смешанными чувствами миновал он знакомые местечки и деревеньки. Чем больше припоминал скоморох, тем тревожнее становилось на душе. Но мысли об отступлении не было. Наоборот, Радиму все сильнее и сильнее хотелось добраться до Новгорода, единственного русского города, до сих пор не открывавшего перед ним ворота.

К Новгороду скоморох прибыл завечер. Внутрь путников уже не пускали. Поэтому Радим отправился к Городищу, которое еще называли Холмоградом. Крепостных стен у Городища практически не осталось, но вот присыпы сохранились. Они высоко вздымались вокруг вросших в землю жилищ смердов, придавая пейзажу воинственный вид. Идти сюда насоветовали добрые люди. На Ильмене, сказали они, укупить местечко в ладье дешевле, чем в большом граде. Две версты, что разделяли Новгород и Городище, скоморох прошел еще до темноты. Он быстро нашел постоялый двор и на следующий день отправился на поиски струга. Тут ему немного не повезло — совсем недавно местные корабельщики ушли за море. Пришлось проситься к чужеземцам. Те обещали отчалить через пару дней. Радим уже стал подумывать, не податься ли в Новгород, полюбоваться изблизи на храм Святой Софии, покрутиться на шумном Торжище. Однако усталость взяла свое. Целый день Радим провалялся на лавке да просидел у очага. Так и не побывал нигде, кроме пристани. Теперь, похоже, в Новгород идти все же придется. Ведь оставшемуся без гроша скомороху никто места на ладье не даст.

— Мне в Новгород надо. К боярину Остромиру, — сказал ребятам Радим.

— К посаднику? — насторожился Зяма.

— Когда я его последний раз видел, он лишь боярином был.

— Как княже Владимир Ярославич отошел, а Изяслав, брат его, Новгородчину взял, Остромир у нас за княжьего посадника. С бискупом одну лямку тянут. Зачем он тебе?

— Кун в рез взять. Вы ж меня нищим оставили.

— Не забывай, ты клятву давал!

— Мстить я не собираюсь. Ничего Остромиру не скажу о вас. Просто некого мне больше в этих краях о резе просить. Вас разве что.

— Мы не дадим, не мечтай, — агрессивно ответил Куря.

— И не думаю даже. Проводите меня до Остромирова двора?

— Почему бы и нет? — улыбнулась Умилка.

— Потому что мы не дураки, — сказал Зяма. — Кликнешь стражу, а нам тикать?

— Я ж клятву давал.

— Давал. Но кто тебя знает.

— Зяма, давай придушим его!

Радим напрягся. Теперь он был свободен. Зяма и Куря — парни крепкие, но скоморох гораздо опытнее, сопротивление может оказать серьезное. Левой рукой Радим незаметно собрал в горсть рассыпчатой земли. Если кинуть в глаза — противник будет слеп какое-то время. Скоморох оперся на правую руку, готовясь резво повернуться на ней, если отроки учинят какую глупость.

— Добро, не тронем тебя. Но и в Новгород с тобой, Радим, не пойдем. Может, ты не знаешь, но Ост-ромир и бискуп наш, Лука Жидята, душа в душу живут. Вместе кровушку из народа пьют.

— Ох, жаль. Но хоть скажите, как терем-то Остро-миров найти?

— Я тебя провожу, Радим.

— Не делай так, Умилка! Сам найдет. Княжье дворище всякий знает.

— Ты мне не указ, Зяма. А завтра праздник, я все одно в Святую Софию идти собиралась.

— Я — старший. Меня надо слушаться.

— Зяма, братишка, я слушаюсь. Ты не веришь Ра-диму, потому не идешь. А я ему верю. Он добрый, сразу видно.

— Спасибо, Умилка, — поблагодарил скоморох. — Может, я и не такой добрый, как кажусь. Но тебя не обману.

Радим уже давно проникся симпатией к спасительнице, а теперь просто не знал, как ей угодить. Улыбка Умилки порождала мысли о весеннем солнышке, драгоценном адаманте в золотой оправе, прозрачной колодезной водице в жаркий летний день. Радим зачарованно любовался отроковицей до самого рассвета. Она спала, свернувшись калачиком, высунув из-под теплой дерюги только кончик носа, но и этого было достаточно, чтобы наслаждаться ее присутствием.

Зяма видел, что скоморох бодрствует, и тоже не сомкнул глаз. Курю старший отрок уговорил лечь. Тот недолго отнекивался. Весь остаток ночи храп Кури то и дело нарушал окрестную тишину.

Утром Умилка быстро сполоснула лицо припасенной водой. Утеревшись рукавом, сказала, что готова идти ко граду. Радим немедленно поднялся.

— Смотри, Радим, если с Умилкой что случится… Мы тебя из-под земли достанем. По кусочкам раздерем.

— Не беспокойтесь. Я лучше себя ворогам отдам, чем ее.

Куря недружелюбно хмыкнул. Зяма последний раз попытался остановить Радима:

— Не ходил бы все-таки к Остромиру. Бояре скоморохам не друзья.

— Верни мошну, не пойду.

— Лучше я дам тебя Куре придушить.

— Поздно, — коротко ответил Радим и отвернулся к Умилке: — Веди.

Зяма и Куря долго смотрели вслед скомороху и отроковице. Радим и Умилка шли, не оборачиваясь.