"Мальпертюи" - читать интересную книгу автора (Рэ Жан)Глава шестая. Рождественский кошмар Канун Рождества наступил без радостного волнения в преддверии великого праздника. Утром я застал кухню темной и холодной – очаги были мертвы. Элоди не откликнулась на зов – она тоже ушла, не прощаясь, не оглядываясь даже на то, что было ей здесь дорого. В полдень Грибуаны подали омерзительно приготовленную пищу, к которой никто не притронулся. В воздухе витало что–то смутное: страх, мучительное ожидание, предощущение несчастья – кто знает? Самбюк скрючился на своем стуле и походил на тощую озлобленную ласку, изготовившуюся к последнему укусу. Кузен Филарет уставился на меня тяжелым взглядом блеклых зеленоватых глаз, но меня наверняка не видел. Дамы Кормелон превратились в недвижные тени – они сидели против света, и я не различал их лиц. Тетя Сильвия тяжело привалилась к спинке стула и спала с открытым ртом, блистая золотыми зубами. Эуриалия… Ее стул был пуст – а ведь я мог поклясться, что еще минуту назад она сидела на своем обычном месте в мрачном одеянии кающейся грешницы и глядела в пустоту, а может быть, упорно изучала рисунок скатерти или своей тарелки. Я обернулся: Грибуаны стояли наготове у столиков с десертом; возможно, отсвет от выпавшего за окном снега придал их лицам столь отвратительный белесый оттенок. Снегопад уже несколько дней укутывал весь мир пеленой безразлично–терпеливого ожидания, но сегодня лишь редкие хлопья кружились в воздухе. Мне вдруг страстно захотелось сбросить оцепенение, сковавшее всех нас, и я с неимоверным трудом ухитрился выдавить несколько слов: – Завтра Рождество! – Бам–м! Оглушительно пробили стенные часы. Внушительно водруженный супругой Грибуан, покоился на столе пудинг с изюмом, который никто не спешил отведать. Я заметил, что взоры всех присутствующих прикованы к этому тяжелому и несъедобному кондитерскому произведению. – Бам–м! – повторили часы. Пудинг покоился на большом блюде тусклого олова, украшенном литыми фигурками; мое внимание привлекла одна из них. Это оловянное блюдо часто выставлялось на стол во время десерта, однако никогда не вызывало у меня – да и ни у кого другого – особого любопытства; сейчас же, казалось, оно сделалось средоточием тоскливого ожидания, коему я тщетно пытался найти объяснение. – Бам–м!… Отзвенел последний удар – три часа – и словно послужил сигналом для темных сил, затаившихся в Мальпертюи. – Агх!… Был ли то вздох или хрип – в любом случае этот звук единодушно издали все сидевшие за столом, – будто лопнули невидимые оковы, мучительной тревогой сдавившие грудь? Вздох облегчения при виде угрозы, наконец–то воплотившейся в нечто материальное? Хрип ужаса перед первым проявлением инфернального гнева? – Фигурка отделилась от оловянного блюда. Я увидел маленького человечка, толстенького и, казалось, увесистого, будто в нем сохранилась оловянная или свинцовая тяжесть; лицо его, хоть и величиной с наперсток, своим уродством обжигало взгляд. Воздев руки в жесте лютой ненависти, он бежал по скатерти прямо к Филарету – и тут я заметил, что у человечка не хватает кисти одной руки. Таксидермист сидел не шелохнувшись, с выпученными глазами, разинув рот в отчаянном беззвучном призыве на помощь. Чудовищный карлик уже приближался к Филарету, как вдруг, рассекая воздух, на него обрушилась чья–то гигантская рука. Послышался тошнотворный звук раздавленного яйца, и большое багровое пятно лучистой звездой расползлось по белоснежной материи. Грозная карающая десница вернулась в вечный сумрак – складки на одеянии Элеоноры Кормелон. На Самбюка напал приступ судорожного смеха, от которого скорчило его поношенное тельце, и пена выступила у рта. – Отличный удар! – просипел он сквозь икоту. – Заставьте его замолчать, Грибуан! – прогремел приказ. И Розалия Кормелон повелительно простерла руку, огромную и грозную, как у ее старшей сестры. Древообразный силуэт Грибуана отделился от стены. Я видел, как он нагнулся, открыл рот, Я заорал что было сил. – Сон, кошмар… ради Бога, разбудите меня! Фантасмагорический вихрь закружил все вокруг; фигуры валились друг на друга, их очертания растекались. Три дамы Кормелон, спеленутые в единую компактную массу, катились, подскакивая, мимо – огромный шар черного тумана, в котором кишело что–то неразличимое, но ужасное. Несколько мгновений я видел умоляющее выражение на мертвенно–бледном лице кузена Филарета, затем на месте умиротворенно дремлющей тети Сильвии вынырнула светящаяся физиономия Грибуана. Кто–то схватил меня за волосы и сильно потянул назад. Когда я вновь обрел способность воспринимать окружающее, мы с кузеном Филаретом бежали по большому вестибюлю. – Быстрей, быстрей, – на бегу руководил он, отдуваясь, – к лавке… Там мы еще продержимся. – Что же такое происходит? – взмолился я. – О, кузен, заверьте меня, ведь это просто дурной сон? – Один Бог знает, – простонал он, распахивая дверь старой лавчонки. Такой светлый покой царил здесь, что я ощутил себя в чудесной гавани после ужаснейшей бури; чудным огнем горел газовый рожок, а на прилавке очень самодовольно восседал Лампернисс и с добродушной миной созерцал наше вторжение. – Дружище Лампернисс, – обратился к нему Филарет, – нам придется принять бой, боюсь, весьма неравный. Последовал короткий и невразумительный диалог между ними. – Ты не из их числа, Филарет, и над тобой все еще тяготеет тень Кассава! – Зато ты из их числа! – Увы!… И все же моя участь плачевна! – Я спасу тебя, Лампернисс! – Не тебе, бедняга Филарет, противиться року, восседающему на гранитном троне времени! – Ко мне!… – Кого ты зовешь? Этих? Ты же сам знаешь, они не стоят и дуновения ветерка в кронах деревьев. Палец Лампернисса указывал в самый темный угол подсобки. Там недвижно сидели трое. Один грустно улыбался мне, другой стыдливо избегал моего взгляда, а третий был инертнее камня – и дикий ужас снова объял меня. Я узнал Матиаса Кроока, дядю Диделоо и бесформенного Чиика. Лампернисс пронзительно засмеялся. – Посмотри–ка на них, мой молодой господин… Подумать только, что Филарет вообразил себя богом, отбирая их у смерти… Смотри! Он набрал воздуха и дунул на новоявленных Лазарей. И тотчас они ожили причудливой жизнью: переваливаясь и падая друг на друга, покачиваясь, сталкиваясь, как воздушные шары, они внезапно поднялись к потолку и остановились. – Пустые шкуры! Пузыри, которые можно надуть, – знаешь, как дуют в раковину? Бедный, бедный Филарет! Из большого дома раздался ошеломляющий рев, и я рухнул наземь ничком. Лампернисс скорбно вскрикнул. – Вот они, с ними мы не можем бороться. Если только… Мощный удар сорвал с петель двери, и сквозь проем я увидел в сумраке холла трех устрашающих монстров из притона мамаши Груль. Шесть пламенем налитых глаз, шесть драконьих крыльев и сталью сверкающие когти готовы были к сатанинской расправе над нами. Но чудовища не пересекли порог. Мощный голос, показавшийся мне знакомым, сотряс пространство: – Рождество! Рождество! Христос воскрес! Вдалеке раздалось торжественное песнопение многих голосов, и я отважился приподнять разбитое лицо с каменных плит пола. Я смотрел не на отвратительные исчадия тьмы, а в окно, выходящее в сад, – стройное пение доносилось оттуда. На белом фоне проступали прямоугольники золотистого света – сквозь заснеженные ветви деревьев виднелось строение монастыря, чьи незастекленные окна вдруг ослепительно засверкали. Лампернисс закрыл лицо руками и разрыдался. – Барбускины! – стонал он. Трудно сказать, что преобладало в его стонах – радость или страдание. Я продолжал наблюдать за происходящим – грандиозным и грозным зрелищем. Сад заполнился людьми, в которых я узнал монахов, – высокие силуэты в рясах из грубой ткани и апостольниках. Сомкнутыми рядами, мерной величавой поступью продвигались они вперед, воздев к потемневшему небу кресты черного дерева. Неторопливое шествие приближалось к дому, и от священных песнопений деревья содрогались, будто от порывов ветра. – Рождество! Рождество! И вновь раздался властный голос: – Дорогу Богу истинному! Прочь, призраки ада! Мимо окна проходили первые ряды, сквозь прорези куколей горели глаза, воспаленные жаром святого рвения. – Барбускины! – еще раз пробормотал Лампернисс. И тоже упал ничком. В этот миг я ощутил себя как бы невесомым – я воспарил над миром земным и руками раздвигал легчайшую облачную кисею. Где–то в глубине этого немыслимого измерения пронеслись громадные безобразные формы, мертвые, точно гонимые бурей остовы покинутых кораблей. Я кого–то звал, не знаю кого, и на короткое мгновение мне явился лик аббата Дуседама: он улыбался и плакал, пока не исчез. «Это просто дурной сон!», говорил мне рассудок, но его слабый голос замолк и не повторил более слов утешения. Я сидел в мрачной кухне с погасшим очагом; трепещущий огонек свечи заставлял тени совершать неожиданные прыжки – из угла в угол. Не знаю, как сюда попал, во всяком случае, уже будучи здесь, как говорится, я пришел в себя. И долго призывал кого–нибудь из тех, кто жил со мной под этой проклятой кровлей, – никто не ответил. Я остался в Мальпертюи один. ОДИН! Необъяснимый прилив отваги подвиг меня на поиски в ночном ужасе инфернального дома. Нелепые оболочки Матиаса, дяди Диделоо и бесформенного Чиика больше не висели под потолком в пустой лавке. Я добрался до привратницкой Грибуанов. Никого. Повсюду искал Лампернисса – тщетно. Опустела комната кузена Филарета, обезлюдели апартаменты дам Кормелон, заброшены помещения, отведенные дяде Диделоо и его семейству. Непонятное любопытство подтолкнуло меня зайти в гостиную посмотреть, сохранились ли отвратительные останки доктора Самбюка – на его аккуратно поставленном стуле не было ни пятнышка. – Кошмар! – повторил я, высоко, словно факел, поднимая плачущую салом свечу. И вскрикнул… возможно, от радости. Тетя Сильвия, выпрямившись, сидела на своем стуле с абсолютно невозмутимым видом. – Тетя! Тетя! Глаза ее были закрыты, мой крик не пробудил ее от сна. Я приблизился и положил руку ей на плечо. Ее тело медленно наклонилось, соскользнуло со стула и рухнуло на паркет с оглушительным грохотом. На пол упало не человеческое тело, а каменное изваяние, и разбилось от удара. И тогда в ночи прозвучал звонкий голос: – Теперь мы остались одни в Мальпертюи! – Эуриалия! – заорал я. Но кузина не показалась. Как безумный, метался я по дому и все время кричал, умоляя ее появиться. Тщетно. С отчаянием в душе я вернулся в холл. Свечка моя погасла подле изваяния бога Терма, а из глубин мрака на меня надвигались устрашающие зеленые глаза. Ощущение безмерного холода пронзило меня, тело словно само прильнуло к каменным плитам пола, сердце перестало биться. |
||
|