"В трущобах Индии" - читать интересную книгу автора (Жаколио Луи)

IV

Они спали уже несколько часов, когда их внезапно разбудил странный концерт, раздававшийся, по-видимому, во внутренней долине. Это было нечто вроде смягченного рыгания, сопровождаемого мяуканьем, похожим на мяуканье кошки, но более громкое и резкое; в ответ на это раздавалось другое, еще более нежное, по-видимому, того же самого происхождения.

Сердар, Рама-Модели и Сами мгновенно вскочили на ноги, но Барнет и Барбассон продолжали спать спокойным сном людей, легко переваривающих пищу и не желающих беспокоить себя из-за пустяков.

— Ты слышишь эту бешеную музыку, Рама? Что случилось? — спросил Сердар.

— Это рычанье, Сагиб, походит на рычанье пантеры, когда она в хорошем настроении духа играет с своими детенышами и когда ничто не нарушает ее веселья. Слушайте… Это более нежное мяуканье издают ее детеныши, отвечая матери.

— Все это происходит в нашей внутренней долине, не правда ли?

— Да, крики эти оттуда.

— И ты думаешь, что это пантеры забавляются там, а не сервали… это было бы менее удивительно.

— Это пантеры, Сагиб, — настаивал Рама-Модели.

— Странно! — прошептал Сердар.

— Пантеры так же ловки, как и дикие кошки, и им ничего не стоит спуститься вниз, цепляясь за бамбук и кусты. Я же сделал это.

— Да, но детеныши?

— Они последовали за матерью.

— Удивительно! Сколько месяцев мы уже здесь, и в первый только раз осмеливаются дикие звери проникнуть в эту долину.

— Верно, Сагиб! Но в первый раз также в долине спит человеческое существо, добыча значит.

— А ведь твоя правда, но в таком случае, если животные эти привлечены запахом Ури, они съедят его.

Заклинатель пантер кивнул в знак согласия.

— О, нет, этого не будет… Идем к нему на помощь, нашего присутствия достаточно, чтобы обратить их в бегство.

— Благоразумнее посмотреть сначала, что там происходит. Нам это будет тем легче, что луна освещает теперь всю долину и слишком веселое настроение пантер не показывает, чтобы они ловили добычу.

— Ты уверен в этом?

— Тебе известно, Сагиб, что я всю свою молодость вместе с несчастным отцом своим, убитым в Гоурдваре, провел в изучении нрава молодых пантер, которых мы дрессировали для продажи фокусникам. Этих животных, особенно больших полосатых пантер из Малабара, которые достигают роста королевского тигра, легче всего укротить и приручить. Я очень хорошо изучил все изменения их голоса и могу уверить тебя, что те, которые находится теперь в долине, думают только об игре, а не об удовлетворении своего голода. Когда пантера преследует или подстерегает добычу, она молчит, и вот почему она так ужасна для охотника.

— Полагаюсь на тебя, Рама! Будем действовать осторожно и захватим на всякий случай карабины; мы должны быть наготове, чтобы помочь бедному Тота. Сами останется здесь; он невооружен и будет стеснять нас.

Они дошли до конца узкого коридора, толкнули осторожно камень, служивший вместо двери, как у входа со стороны озера, но открыли его не совсем, а лишь настолько, чтобы в случае надобности его можно было бы сразу закрыть. Они старались не делать шума, чтобы не встревожить пантер, и стали на пороге, задерживая даже дыхание и смягчая по возможности свои шаги. Перед ними открылось тогда зрелище самое странное, самое оригинальное и самое прелестное в то же время. На некотором расстоянии от того места, где они находились, Ури спокойно играл с двумя прекрасными полосатыми пантерами из той породы, о которой говорил Рама-Модели. Он то катался с ними по земле, причем все трое так сплетались между собой, что превращались в бесформенную массу, напоминающую одно из фантастических животных, придуманных воображением китайских живописцев; то, разделившись сразу, они принимались бегать друг за другом, перепрыгивая один через другого и принимая самые грациозные кошачьи позы. Зрители этой трогательной сцены, прислушиваясь и присматриваясь к ней, сразу поняли значение криков, которые так заинтриговали их. Пантеры, играя со своим другом, ворчали самым нежным и шаловливым тоном, а Тота в свою очередь подражал им в таком совершенстве, хотя и не мог придать той же звучности своему голосу, что даже Рама-Модели ошибся и приписал его крики детенышам пантеры.

— Я никогда не видел ничего более любопытного и более необыкновенного,

— шепнул Сердар на ухо Рамс.

— Это случается не так редко, как думают, — отвечал последний таким же шепотом. — Тота-Ведда берут пантер еще детенышами, кормят, постепенно приручают их и так привязывают к себе, что те никогда не расстаются с ними и ведут вместе один и тот же образ жизни. Когда Тота поймает лань или дикую козу, он даст пантере известную часть и животное терпеливо ждет подле него, пока тот делит дичь на куски. Если, напротив, пантера задушит вепря или теленка буйвола, то дальнейшее совершается в таком порядке: животное предоставляет дележку своему хозяину и получает кусок, какой тому вздумается дать ему. Тота-Ведда старается всегда приучить пантеру брать пищу только из его рук, чтобы ей и в голову не приходило, что она может сама распоряжаться ею. Большая часть этих животных, которых мы обучали, была продана нам жителями леса. И всегда это были детеныши, взятые в логовище во время отсутствия матери, но никогда ни один Тота не соглашался отдать нам пантеры, спутницы своей жизни.

Пока они шепотом разговаривали между собой, Ури и пантеры, все еще продолжая играть, удалились на другую сторону долины, и Сердар, не видя их больше, потому что они скрылись за деревьями, совершенно машинально подвигался в том же направлении, а за ним Рама, по-прежнему продолжавший свои объяснения.

Ни тот, ни другой не думали о том, как неосторожно они поступают, ввиду того особенно, что, увлеченные грациозной игрой, они оставили свои ружья у входа в пещеры, чтобы ничто не мешало им любоваться зрелищем, столь же любопытным, как и трогательным. Вдруг одна из пантер, прыжками возвращавшаяся назад, заметила двух неожиданных посетителей, которые осмелились нарушить их дружеские забавы. Она сразу остановилась и, положив морду на передние лапы, приняла кошачью позу, собираясь броситься на добычу, и громко зарычала… Сердар и Рама хотели бежать, но было уже поздно… они не успели бы пробежать пространство, отделявшее их от входа, и были бы настигнуты пантерой… Вторая пантера, продолжавшая играть с Тотой, присоединилась к ней в четыре, пять громадных прыжков и приняла выжидательную позу.

Сердар и Рама чувствовали себя погибшими. Стоило им повернуться, и кошки будут у них на плечах; им ничего больше не оставалось, как стоять неподвижно и испробовать влияние человеческого глаза на этих животных, чего нельзя отрицать, хотя средство это удастся не всегда. Взгляните на укротителя, усмиряющего своего льва или тигра, он ни на секунду не выпускает их из виду, держа все время под влиянием своего взора. Но ночью, во всяком случае, сила этого впечатления уменьшается; прошло несколько секунд — и обе кошки, как бы по обоюдному согласию, испустили еще более пронзительное рычание, чем в первый раз, съежились и, ударяя себя хвостом по бокам, приготовились прыгнуть, когда… вся сцена мгновенно изменилась.

Тота подбежал к ним почти в одно время с пантерами, но, не понимая еще опасности, которой подвергались люди, он остановился подле животных и скорее с любопытством, чем со страхом, наблюдал за происходившим перед ним зрелищем. Прошло несколько секунд самого невероятного напряжения, и Сердар и его товарищ считали уже себя погибшими. К счастью, у людей, закаленных среди всевозможного рода опасностей, умственная деятельность становится тем яснее, чем сильнее угрожающая опасность.

— Неужели это грубое создание допустит, чтобы нас разорвали на куски?

— подумал Сердар.

И в ту же минуту в голове его мелькнула мысль, заставившая его похолодеть от ужаса. Что если Тота думает, что и они также будут играть с пантерами? Тогда они действительно погибли. И он с отчаянием вскрикнул:

— Ури!

Слово это было произнесено с выражением такого ужасного отчаяния, что в неподвижном мозгу дикаря что-то шевельнулось… У него, без сомнения, мелькнуло вдруг сознание опасности, угрожавшей его другу… тому, кого он два раза признал своим господином, упав к его ногам… Он схватил моментально висевшую подле него ветку дерева, сломал ее с такой силой, какой у него и подозревать нельзя было, и, бросившись на пантер, принялся бить их, как попало, и с выражением необычайного гнева издавал по их адресу целый ряд восклицаний и странных криков, каких не встретить ни на одном языке мира.

И удивительная вещь! Пантеры, вместо того чтобы разозлиться за такое обращение, сразу, успокоившись, подползли к ногам своего хозяина, прося у него прощения, как это делают молодые щенята, когда их наказывают. Но дикарь не удовольствовался этим; он погнал их перед собой, как бы приказывая им воздать должную дань и его новым друзьям. Затем он передал Сердару ветку и сделал ему знак, чтобы и он в свою очередь хорошенько наказал пантер. Когда последний отрицательно покачал головой, Ури принялся жестикулировать с необыкновенным жаром, то указывая ему на животных, то на свои зубы, и, чтобы лучше дать понять себя, открывал и закрывал рот, делая вид, что хочет укусить и разорвать что-нибудь.

— Повинуйся ему, Сагиб! — сказал Рама-Модели. — Тота хочет тебе сказать, если ты не желаешь, чтобы эти животные съели тебя когда-нибудь, ты сегодня же должен дать им почувствовать свою силу… Он прав, поверь моей опытности и бей посильней!

Сердар не колебался больше, и пантеры покорно приняли от него наказание. Он протянул затем ветку Раме, чтобы тот исполнил ту же экзекуцию, но индус тихонько отстранил его руку.

— Нет, — сказал он, — я не пользуюсь такими средствами, но так как животные теперь успокоились, то хочу посмотреть, не забыл ли я своего прежнего ремесла… Оставьте меня одного с ними, на четверть часа только.

— Разве эта последняя формальность необходима? — спросил Сердар, улыбаясь.

— Непременно, Сагиб! Я, вы знаете, принадлежу к касте заклинателей, которая состоит из небольшого числа членов; перед тем как нас обучают этому искусству, мы должны поклясться Питре, т.е. душами наших предков, что никому не откроем тайны, доверенной нам. Кто нарушает эту клятву, тот сразу теряет свою власть, вот почему я не решился прибегнуть к заговору, когда эти ужасные животные набросились на нас.

Сердар не настаивал; он знал давно уже, что нет возможности бороться с предрассудками даже самых развитых и умных индусов. Он сделал Ури знак следовать за собой и, взяв его тихонько за руку, заставил войти в пещеру. Влияние его на этого дикаря было так велико, что последний не выказал ни малейшего знака удивления к такому поступку, которого он не понимал.

Когда спустя несколько минут Рама позвал Сердара, он лежал, небрежно развалившись на обеих пантерах, которые нежно лизали ему руки. Не успел, однако, показаться Тота, как пантеры оставили Раму и бросились к своему хозяину, осыпая его ласками с нежным прерывистым ворчаньем, чтобы показать, вероятно, как они рады снова увидеть его. Сердар не пытался даже скрывать своего удивления при виде такого быстрого результата, потому что друг его в первый раз показывал ему свое искусство.

— Действительно чудеса! — сказал он Раме, поздравляя его. — Ты также быстро можешь усмирить и пантер из джунглей?

— Это будет немножечко подольше, Сагиб, — отвечал заклинатель. — Я уверен, однако…

Он не кончил начатой им фразы. Хорошо знакомые всем обитателям Нухурмура звуки рога, которыми они давали друг другу знать о себе, послышались вдруг где-то вдали, но так слабо, что, не будь ночной тишины, никто не услыхал бы их.

— Это Нариндра, — сказал Сердар с невыразимой радостью. — Это он, я узнаю его сигнал; слушайте! Ауджали отвечает ему. Умное животное поняло призыв своего махута.

Это был действительно Нариндра, к числу обязанностей которого принадлежали и заботы о слоне. Вмешательство последнего произвело поразительное действие. Испуганные криками колосса, которого боятся все жители леса, пантеры мгновенно вскочили на ноги и пустились вдоль по долине; добежав до противоположной оконечности ее, они, нисколько не колеблясь и не уменьшая быстроты бега, начали карабкаться вверх по вертикальной почти стене, цепляясь за карликовые пальмы и бамбуки, пока не добрались до плато, где исчезли из виду в одну минуту. Присутствующие не успели еще опомниться от удивления, как Тота, следуя данному примеру, пустился с поразительной быстротой по долине и начал в свою очередь опасный подъем, хватаясь руками за ветки и кусты. Присутствующие были поражены; они не считали его способным на такой подвиг, особенно ввиду его раны.

Не сказав ни слова друг другу, Сердар и его товарищ бросились его преследовать, — у них блеснула одна и та же мысль. Собственная безопасность их требовала не выпускать из рук этого туземца, который знал теперь тайну их убежища и мог со дня на день, сам, быть может, не желая и не понимая важности такого поступка, выдать их врагам. Ему захочется, быть может, вернуться в долину, и тогда достаточно будет какому-нибудь шпиону видеть его спуск, чтобы удивиться и пожелать узнать, куда и для чего он спустился. Оттуда до открытия Нухурмура один шаг… Случай делает и еще более странные вещи. Несмотря на быстроту бега, Сердар и Рама добежали до конца долины только для того, чтобы увидеть бесполезность своей попытки… Тота-Ведда был уже почти наверху.

— Бегство это, Рама, большое несчастье, — сказал Сердар тоном полного уныния… Ты знаешь, суеверен я или нет? Так вот, у меня предчувствие, что бедный идиот этот, не желая, без сомнения, этого, будет причиной нашей гибели.

— Ты напрасно так беспокоишься, Сагиб! Надо невероятное, можно сказать, невозможное сочетание обстоятельств, — отвечал Рама, — чтобы этот дикарь, немножко поумнее двух пантер и не говорящий ни на одном понятном языке, мог бы выдать тайну нашего убежища. Ты знаешь, что одного вида людей достаточно, чтобы заставить его бежать.

— Я желал бы ошибиться, Рама! Будущее скажет, кто из нас двух прав.

Все случилось с такою быстротой и Сердар придавал такое важное значение всему этому происшествию, что оба забыли на минуту о сигнале Нариндры, который, изнемогая, без сомнения, от усталости, не хотел обходить кругом озера и просил, чтобы за ним выслали шлюпку. Повторные крики Ауджали напомнили им об этом. Слон очень любил своего махута, у которого всегда были наготове какие-нибудь лакомства для него; вот почему он не переставал плакаться и волноваться с первых же звуков рога.

— Не стоит никого будить, — сказал Сердар, — мы одни переедем на ту сторону озера, а Сами прикажем не спать до нашего возвращения. Я с нетерпением жду новостей от друзей, — и он прибавил со вдохом: — ах, если бы получить почту из Франции!.. Прогоним, впрочем, эту тщетную надежду… так горько бывает разочарование.

Они молча направились в пещеры, закрыли скалу за собой и, сделав необходимые распоряжения Сами, направились к выходу. Все спокойно спали в гротах, куда никакой шум не проникал извне. Проходя через комнату Нана, они остановились на минуту; принц ворочался на диване, который служил ему вместо постели; ему что-то не спалось, и он говорил бессвязные слова. Вдруг он приподнялся и, протянув руку, ясно произнес на индусском наречии: «За веру и отечество, вперед!». Потом снова лег, продолжая бормотать невнятные слова.

— Бедный принц! — воскликнул Сердар, проходя мимо. — Это те самые слова, которыми он двигал сипаев на англичан. Будь у него столько же ума, сколько мужества, ни он, ни мы не были бы здесь.

Придя на берег озера, Сердар взял свой буйволовый рог, чтобы отвечать Нариндре, который то и дело повторял свои сигналы, не зная, слышат его или нет. Он извлек из него сначала звучную и продолжительную ноту, которая означала на условном языке: «мы слышали»; затем вторую — отрывистую, быструю: «мы поняли», и наконец две, одну за другой: «мы сейчас будем в шлюпке».

Он остановился и ждал.

В ту же минуту из-за озера послышался целый ряд условных звуков — ответ Нариндры: «Это я, Нариндра, я вас жду».

Осторожность требовала, чтобы они имели в своем распоряжении целый ряд всевозможных сигналов; без этого они могли, ничего решительно не подозревая, попасть в засаду, тогда как при таком способе малейшего изменения не только количестве нот, но и известной интонации их достаточно было, чтобы возбудить подозрение.

Пять минут спустя шлюпка быстро и безмолвно неслась по поверхности воды. Луна скрылась в это время по другую сторону гор, и полная темнота царила на озере, которое было окружено со всех сторон высокими вершинами Нухурмурских гор и, не освещенное ни одним лучом света, казалось черным, как чернила. Темное беззвездное небо нависло над безмолвным пейзажем, точно мраморная покрышка над могилой.

Зрелище это было создано не для того, чтобы прогонять мрачные и грустные предчувствия, угнетавшие Сердара в течение всего вечера. Два друга проехали уже две трети пути, не обменявшись ни одним словом между собою, когда пронзительный крик, похожий на свист макака-силена, род обезьян, очень многочисленных в лесах Малабарского берега, прервал вдруг их молчание.

— Что это значит? — воскликнул Сердар, вскочив на ноги. — Не сигнал ли это?

— Это значит, что мы приближаемся к берегу, — отвечал Рама, — потому что леса, окаймляющие берега, дают убежище огромному количеству обезьян этого рода и крик этот ничего не может представлять для нас особенного.

— Да, но тебе, должно быть, известно также, что в тех случаях, когда звук рога может выдать наше присутствие врагу, мы заменяем последний криками животных, которых так много в этих лесах, что это никому не может внушить подозрения. Так, например, крик макака-силена, повторенный два раза, означает…

Слова замерли на губах Сердара… тот же крик повторился вторично среди ночной тишины.

— А! на этот раз я не ошибаюсь, это сигнал, — воскликнул Сердар с большим еще волнением и, не дожидаясь ответа Рамы, бросился к машине. В ту же минуту шлюпка уменьшила ход, сотрясения винта прекратились мало-помалу и судно остановилось на некотором расстоянии от берега, близость которого невозможно было определить в темноте.

— Я повиновался сигналу, — сказал Сердар Раме, который в этот вечер был очень оптимистически настроен. — Он означает остановку, в каком месте земли или воды мы не находились бы! Там происходит что-то необыкновенное.

— В том случае, конечно, Сагиб, — отвечал Рама, — если сигнал этот подал Нариндра. Я, например, ничего не нахожу удивительного, если второй макак отвечал первому или один и тот же крикнул два раза.

— Во всяком случае, я должен был повиноваться из осторожности, — продолжал Сердар с оттенком нетерпения в голосе.

— Я не порицаю того, что ты считал нужным сделать, Сагиб, я ищу только естественного объяснения фактов, в которых нет ничего удивительного в таких местах, как эти.

— Я желал бы, Рама, чтобы ты был прав… Во всяком случае, мы скоро узнаем, в чем тут дело. Третий крик, продолженный с намерением указать его происхождение, будет означать: «вернуться обратно». Тогда уж никаких сомнений не будет.

Прошло четверть часа томительного ожидания, но третьего сигнала не было… напротив, тихий звук рога, придерживаясь условных правил, дал знать людям в шлюпке, чтобы они продолжали свой путь. Вскоре после этого они без всяких затруднений пристали к берегу.

— Это ты, Нариндра, мой верный друг? — крикнул Сердар, не выходя даже из шлюпки.

— Да, Сагиб, — отвечал звучный голос, — это я. — И Нариндра тотчас же прибавил:

— Почта из Франции, Сагиб!

Услышав эти простые слова, Сердар почувствовал, что у него подкашиваются ноги и кружится голова. Известие, которого он ждал целые месяцы и которое должно было показать ему, остались ли у него еще семейные связи, привязывающие его к жизни, или он ни более ни менее как пария для своих и авантюрист для общества, это известие Нариндра привез наконец. Оно здесь, в двух шагах от него; через десять секунд он прочтет его; жизнь его стояла на карте, решалась судьба… если ему нечего больше любить, не на что надеяться… но нет, это невозможно. Его милая Диана, обожаемая сестра не могла изгнать его из сердца… И, весьма понятно, если в тот момент, когда мысли роем теснились у него в голове, мешались, сплетаясь одна с другой, ноги не могли его больше держать, руки дрожали, голос был сдавлен… Вот уже двадцать лет, как он бродит по миру, склоняя голову, удрученную презрением родных и проклятием своего отца!.. И ничего этого он не заслужил… Бог тому свидетель! Правосудие людей ошибается, но Его — никогда!

Вы не можете не понять теперь жгучей скорби человека, так несправедливо опозоренного… скорби авантюриста, известного под названием Сердара, при воспоминании об этой прелестной белокурой головке, о сестре, которую он покинул ребенком и затем в один прекрасный день нашел ее сына и дочь, явившихся к нему с просьбою спасти их отца от мести сипаев… Он спас их всех троих, послав им свое имя вместо привета, когда пакетбот уносил их с бомбейского рейда. Да, при воспоминании об этой сестре, сделавшейся женщиной, женой и матерью в семье, которая могла быть и его семьей, он чувствовал ненависть к тем, которые изгнали его, не пожелав даже выслушать его, и у него в то же время являлось безумное желание вернуться во Францию с гордо поднятой головой и доказательством своей невинности в руках, чтобы принудить людское правосудие, поразившее его, признать свое заблуждение и возвратить ему честное имя, украденное негодяями… Он знал теперь, где ему достать эти доказательства и то, чего он не сделал для тех, которые прокляли кровь от своей крови, плоть от своей плоти, не желая его принять, выслушать, снова разобрать дело, он сделает это во имя воспоминаний своего детства, во имя сестры, которую он так любил, а для этого было достаточно, чтобы она написала ему: «Брат, вернись… я никогда не обвиняла тебя, я никогда не проклинала тебя… брат, вернись, я люблю тебя».

И человек этот узнает минуты через две… секунды через две, написала ли ему это сестра. — Неужели вы думаете, что он не имел права волноваться?

И он даже не спросил Нариндру, что за причина, по которой он дал ему сигнал остановиться посреди озера, не спросил своего ловкого посла, следили ли за ним шпионы, занимаются ли до сих пор английские газеты Наной и им, Сердаром, подозревают ли о том, где они скрываются… Ее письмо… он думал только о ее письме, и когда Нариндра в тот момент, как ступил на землю, протянул ему пакет, он схватил это письмо, как скупец, хватающий потерянное им и снова найденное сокровище, прижал его к бьющемуся сердцу и, вернувшись немедленно на борт шлюпки, бросился в каюту, закрыл двери и люки, зажег лампу и положил драгоценное послание на стол. Писем оказалось пять; почему пять, когда только три человека знали, куда писать ему: лорд Инграхам, верный друг, всегда веривший его невинности и давший совет Эдуарду и Мари обратиться к нему с просьбой спасти отца, бывший консул Калькутты, уполномоченный восстания в Париже, и сестра, которой он писал.

Он взял наудачу одно из них, желая знать, поможет ли ему слепой случай найти именно то, которое он желал, и случай не обманул его, — он взял то, которое бросилось ему в глаза своим изящным видом. Заметили ли вы, что наружный вид писем почти всегда служит изображением характера тех, кто их пишет, особенно у женщин; а на этом, кроме изящества, находилась еще печать с гербом Монморов и Кемпуэллей. Дрожащей рукой сломал он печать, пробежал первые строчки и остановился… он задыхался от волнения.

Да, это было письмо сестры, и оно начиналось так:

«Дорогой брат!

Я никогда не обвиняла тебя, а следовательно, никогда не судила, но я много плакала о тебе и люблю тебя, как всегда любила…»

У него не хватило сил читать дальше, он опустил голову на руки и заплакал… Вот уже двадцать лет, как он не плакал… с того дня, когда военный совет лишил его чинов, когда с груди его сорвали орден Почетного Легиона… он плакал теперь второй раз.

Плачь, бедный мученик чести! День оправдания наступит. Какова же будет твоя радость, когда ты, увидя свою любимую сестру, протянешь ей доказательства твоей невинности, говоря:

«Читай… Оправданный уже в твоем сердце, я хочу быть оправданным и твоим умом, прежде чем ты поцелуешь меня в ответ на мой поцелуй».

Фредерик-Эдуард де Монмор де Монморен дал себе действительно клятву, что он увидится с сестрой только в тот день, когда ему удастся вырвать доказательство своей невинности у негодяев, которые погубили его. Говорят, что слезы успокаивают; они, во всяком случае, производят благодетельное действие на нервы, и Сердар почувствовал мало-помалу их действие… Он мог продолжать чтение письма.

Письмо было полно благодарности за спасение и за сохранение жизни мужа и отца. Она все знала, прелестная женщина: насилие, употребленное для спасения майора, которого честь обязывала умереть на своем посту; она была ему благодарна за то, что таким способом он спас честь офицера, спасая жизнь мужа; она знала, что он открыл свое имя Лионелю Кемпуэллю, Эдуарду и Мари в тот только момент, когда лодка, увозившая его обратно на берег, отчалила от парохода, шедшего в Англию, и ласково пеняла его за то.

Вдруг Сердара снова охватило сильное волнение. Что он прочел? Почему вскочил весь бледный, дрожащий?.. Диана писала ему, что Лионель назначен полковником 4-го шотландского полка, стоящего гарнизоном в Бомбее, а Эдуард прапорщиком того же полка. Могла ли она после этого оставаться в Англии с Мари, когда муж ее, сын и брат, все, что для нее дорого в мире, будут вдали? Нет, сердце ее не могло устоять, а потому все они едут вместе на следующем военном судне, отправляющемся в Бомбей, и судно это называется «Принц Уэлльский». Первоклассный броненосец этот находится под командой лорда Инграхама, который всегда защищал его, всегда был искренним другом Фредерика де Монмор, т.е. Сердара… Через три недели или через месяц после того, как он получит это письмо, «Принц Уэлльский» будет на рейде Бомбея… Диана надеялась, что брат будет там, чтобы получить их первые приветствия… Она знала об его участии в восстании, но все теперь кончилось, умиротворение полное, и муж ее, поддерживаемый лордом Инграхамом, получил от королевы приказ даровать амнистию Фредерику де Монмор де Монморену, признать его невиновным в участии, принимаемом им в восстании, как и во всем предыдущем и последующем, и запрещая всякому, кто бы он ни был, преследовать упомянутого Фредерика де Монмор де Монморена, за исключением того случая, если он будет по-прежнему упорствовать и с оружием в руках препятствовать восстановлению власти ее величества в принадлежащих ей индо-азиатских владениях… И Диана надеялась, что брат ее давно уже сложил оружие и не нарушит королевского благоволения, продолжая служить идее, великодушной, без сомнения, но химерной… Быть не может, чтобы он пожелал иметь своими противниками зятя и племянника, которые, как солдаты, вынуждены будут повиноваться данным во всякое время приказаниям! Диана не думала этого, она была убеждена в противном…

— Бедная Диана, если бы она знала! — сказал Сердар, дочитав длинное письмо до этого места. — Ах! рок преследует меня, несчастие не перестало рушиться на мою голову. Я не могу изменить своим клятвам, предоставить этого несчастного принца на волю англичан, которые в виде трофея повезут его из города в город, отдав его на поношение первым встречным… А с другой стороны, могу ли я отказаться от свидания, назначенного мне сестрою, не рискуя ослабить любовь ее к себе?.. И эта амнистия, которая дается только мне, могу ли я воспользоваться ею, не рискуя прослыть изменником в глазах моих товарищей?.. Что делать, Боже мой? Что делать? Просвети меня лучом Твоей бесконечной мудрости… Ты не допустишь торжествовать злу, разве только с той целью, чтобы заметнее было Твое правосудие… Неужели я мало еще страдал и не имею право надеяться на мир и покой?

В конце письма Диана сообщала брату, что отец, умирая, простил его, убежденный в его невинности, благодаря стараниям и доказательствам лорда Инграхама. Остальные письма были от его зятя, племянника и Мари; в них говорилось только о любви к нему и подтверждалось все, написанное в письме Дианы; пятое ему писал его корреспондент из Парижа — оно не представляло ничего важного.

Прочитав несколько раз письмо своей сестры и покрыв его поцелуями, Сердар долго думал о том странном положении, в которое его поставили. Напрасно ломал он себе голову, придумывая план, который мог бы удовлетворить всем его требованиям, и наконец остановился на одной всепримиряющей мысли, а именно: предоставить решение этого вопроса своим товарищам и затем поступить так, как будет решено большинством.

Решение это вернуло спокойствие его измученному сердцу; в первый раз после долгих лет почувствовал он, что оживает; любовь сестры и ее семьи вернула ему надежду, это высокое благо, без которого человечество давно уже впало бы в уныние. Когда к нему снова вернулось обычное самообладание, он вспомнил, что совсем забыл своих товарищей за эти долгие часы размышлений. Было, вероятно, четыре часа утра; ночь все еще была темная, но мрачные тучи, заволакивавшие небо, теперь уже рассеялись, и мириады звезд, мерцавших на небе, достаточно ярко освещали поверхность озера.

Сердар вышел на палубу. Нариндра и Рама-Модели спали, завернувшись в одеяла. Он решил, что их незачем будить, так как махрат перед этим почти падал от усталости. Он пустил машину самым умеренным ходом. Ему было решительно все равно, когда вернуться в Нухурмур, раньше или позже; он совсем не хотел спать, а приятная свежесть ночи окончательно успокоила его кровь, как огонь бурлившую в его жилах под наплывом испытанных им недавно волнений. Он приладил румпель по направлению к пещерам, чтобы не тревожить своих мыслей заботами об управлении шлюпкой, и сел на переднем планшире, откуда удобнее было следить за ходом судна. Плавание это, — впрочем, не представляло ни малейшей опасности. Недолго оставался он предоставленным самому себе. Пробужденный дрожанием винта, Нариндра встал и, увидя Сердара, сел подле него.

— Сон не хочет знать меня, — сказал Нариндра тем мелодичным голосом, который поражал всех, кто первый раз слышал его.

— Я и не поблагодарил тебя, как ты того заслуживаешь, — отвечал ему Сердар. — Тебе обязан я самыми великими радостями своей жизни с тех пор, как приехал в эту страну.

— Жаль очень, если я омрачу твою радость, — сказал махрат, — я должен передать весьма важные известия своему другу.

— Говори!.. Я готов ко всему; после радости — грусть, после счастья — горькие разочарования. Такова участь всех человеческих существ и моя особенно больше чем кого другого, мой друг.

— Известия, привезенные мною, могут быть приятными и неприятными, смотря по тому, как ты на них посмотришь, Сердар! Английское правительство издало декрет о всеобщей амнистии относительно всех лиц, скомпрометированных последним восстанием; оно дает слово оставить жизнь Нана-Сагибу и платить ему пенсию, сообразную его сану. С ним, одним словом, будут обращаться, как со всеми принцами, лишенными трона; к тем же, которые в течение месячного срока не сложат оружия, отнесутся как к разбойникам с большой дороги и повесят. Случай этот мне кажется весьма благоприятным, чтобы положить конец жизни, которую мы ведем, потому что рано или поздно…

— О! Я знаю англичан, — прервал его Сердар, — они нарочно притворяются ласковыми, чтобы захватить Нана-Сагиба и привязать его к триумфальной колеснице Говелака. Нет! Мы не можем допустить, чтобы знамя независимости втоптали в грязь и унижали его в глазах индусов!

— Однако, Сердар…

— Продолжай свой рассказ, увидим потом, как лучше поступить.

— Англичане узнали самым странным образом, что Нана не покидал Индию.

— Каким же образом?

— Боюсь причинить неприятность своему другу.

— Говори, не бойся… Я сказал тебе, что готов ко всему.

— Да, я буду говорить, потому что должен сказать правду. В газетах Бомбея пишут, что правительство из Лондона прислало депешу вице-королю Калькутты, предупреждая его, что из рассказов твоей семьи…

При этих словах Сердар так вздрогнул, что Нариндра остановился, не решаясь говорить дальше.

— Продолжай! Продолжай! — сказал Сердар дрожащим голосом.

— От родных твоих в Европе узнали, что ты остался в Индии, а так как всем известно, что только благодаря твоей помощи мог бежать Нана-Сагиб, то все уверены, что он не расстался с тобой. Вот почему отдано приказание осмотреть по всем направлениям окрестности Ганга и большую цепь гор на Малабарском берегу, единственные места, где благодаря джунглям и густым лесам возможно долго скрываться от самых тщательных поисков.

— А затем…

— А затем, не доверяя туземцам, вице-король отправил батальон четвертого полка шотландцев из Бомбея, чтобы осмотреть Гатские горы, начиная от Бомбея до мыса Коморина, тогда как другой батальон сделает то же самое между Бомбеем и границами Кашемира.

— Прекрасно, нагуляются вдоволь, — холодно отвечал Сердар.

— Надеюсь… Сердара не так просто поймать. Не будет ли, однако, более благоразумным вместо того, чтобы противиться без всякой патриотической цели…

— Все? — перебил его Сердар.

— Я должен еще предупредить тебя, что большое количество индусов и иностранных авантюристов, соблазнившись суммой обещанной премии…

— Да, миллион, ни более, ни менее… Англичане хорошо платят изменникам…

— Готовятся идти вслед за войсками.

— Что касается этих, то мы заставим их раскаяться в своей смелости. У солдат же не тронем ни одного волоска на их голове; они повинуются тому, что им приказывают.

— Начальник их получит тоже снисхождение?

— Кто он?

— Капитан Максуэлл.

— Мясник Гоурдвара, Лукнова, Агры, Бенареса и сотни других мест?

— Он самый.

— Война кончена, и он нападает не на меня, у нас с ним нет ничего личного, но у него старые счеты с Барнетом и Рамой-Модели, вот случай для них свести балансы. Я думал, что этот убийца женщин и детей служит в туземной артиллерии.

— Да, но вице-король послал его в Бомбей с приказом к губернатору назначить его командиром экспедиции.

— Человек этот счастлив только среди крови и слез.

— Мне осталось сказать еще одно слово, и Сердар будет знать все.

В эту минуту перед Нариндрой и Сердаром выросла тень и сказала, пожимая им руки:

— Спасибо, Нариндра, спасибо за хорошую новость.

Это был Рама-Модели, привлеченный разговором.

— Ты слышал? — спросил Сердар.

— Я никогда не сплю, когда говорят об убийце моего отца, — мрачно отвечал заклинатель, — продолжай, Нариндра!

— У нас есть еще более опасный враг.

— Мы его знаем, это Кишная.

— А что вы о нем узнали?

— Рама-Модели был недавно на равнине; ему сказали там, что Кишнаю видели в окрестностях.

— Говорят, что правительство следит за всеми душителями в провинции, чтобы помешать им совершить празднество пуджа в честь Кали, а потому все они скрываются в горах на расстоянии десяти миль от Нухурмура. Закрывать глаза на это празднество обещали только с тем условием, чтобы взять в плен Нана-Сагиба; в таком случае им разрешат кровавые таинства, лишь бы только человеческие жертвы были взяты из их собственного племени.

— Это вещь серьезная, и надо быть настороже, — сказал задумчиво Сердар. — Один из этих демонов мне страшнее всех шотландцев. Мы с Нариндрой знаем кое-что об этом.

— Да, благодаря Кишнае нас едва не повесили в Пуант де Галле.

— И, не хвати присутствия духа у нашего друга-заклинателя, мы не разговаривали бы так спокойно на Нухурмурском озере.

При этом воспоминании оба с чувством пожали руку Раме-Модели.